Помимо всего прочего, те политики в США, которые выступали за военное решение сирийской проблемы, вынуждены были считаться с мнением реалистов. Осеннее похмелье, наступившее вслед за пьяным разгулом «арабской весны», заставляло идеалистов, рассуждавших о демократизации Ближнего Востока, признать, что единственной альтернативой авторитарным светским режимам в этом регионе может быть политический ислам. Свержение правителей, которые, как черт от ладана, отмахивались от либеральных концепций и прослыли на Западе деспотами, как это ни парадоксально, означало крах вестернизации. И неслучайно соперничество между суннитским и шиитским проектом достигло в 2011 году своего пика и привело к холодной войне Ирана и Саудовской Аравии. Обе державы рассчитывали использовать «жасминовые революции» в своих интересах и претендовали на роль лидера региона, который постепенно освобождается от западного влияния.

Когда «арабская весна» только началась, многие утверждали, что за революционными выступлениями стоят Соединенные Штаты. Кто-то настаивал, что в Вашингтоне решились наконец воплотить в жизнь проект Большого Ближнего Востока, разработанный еще неоконами, кто-то объяснял действия Америки с помощью новомодной теории «управляемого хаоса». Но мало кому приходило в голову, что в действительности американские политики системой не управляют, а лишь пытаются удержаться в раскачивающейся на волнах лодке. Идеология арабского национализма была обречена, и у США просто не оставалось выбора: уж лучше сделать ставку на популярных в народе исламистов, чем поддерживать светских правителей, которые вызывают у подданных аллергию. Понятно, что о вестернизации тогда можно было забыть, но зато сохранялся шанс выстроить корректные отношения с новыми правителями.

Первые выводы об итогах «арабской весны» западные политологи стали делать после провального выступления светских партий на выборах в Национальный учредительный совет Туниса 23 октября 2011 года. Именно с тунисских выступлений на Ближнем Востоке началась революционная лихорадка. И хотя традиционно Тунис считался самой светской и европеизированной страной региона, 40 % избирателей отдали здесь свои голоса исламистской партии «Ан-Нахда» («Возрождение»). В эпоху правления президента Зина Бен Али эта партия находилась под запретом, однако после «жасминовой революции» ее отец-основатель мусульманский проповедник Рашид Ганнуши с триумфом вернулся на родину из Лондона, где он находился в изгнании более 20 лет.

На Западе тут же стали вспоминать, как в 1979 году после свержения шаха в Иран прибыл аятолла Рухолла Хомейни. Но лидер «Ан-Нахды» аналогии с Ираном отвергал, заявляя, что ориентируется на турецкую модель. «Ганнуши, – писала The Independent, – мечтает повторить путь умеренных исламистов Эрдогана, которые, с одной стороны, заигрывают с Европой, а с другой – бросают вызов таким столпам светского государства, как армия и суд» [587] . Конечно, говорили скептики, сейчас «Ан-Нахда» корчит из себя прогрессивное движение. На выборах в столице партию представляла молодая красотка с открытым лицом и макияжем, но года через два исламисты заставят всех женщин носить никкаб и превратят тех политиков, которые отстаивают секулярные ценности, в маргиналов. В феврале 2012 года вторым тревожным звонком для Запада стало назначение лидера исламской Партии справедливости и развития Абделилаха Бенкирана премьер-министром Марокко.

Не меньшие опасения вызывали у западных экспертов египетские «Братья-мусульмане», которые смогли одержать триумф на парламентских выборах в январе 2012 года. Офицеры, управлявшие Египтом, были неспособны затормозить спад экономики и обеспечить национальную безопасность. На площади Тахрир вновь начались массовые демонстрации. «Спасибо вам за помощь, – говорили люди военным, – но теперь возвращайтесь в свои казармы!» Перед зданием МВД в Каире проходили манифестации полицейских, которые требовали снять с командных постов чиновников, связанных с режимом Мубарака. И эксперты утверждали, что забастовка стражей порядка символизирует кризис египетского государства, которое постепенно погружается в анархию.

Высший военный совет, обещавший обеспечить переход страны к демократии, только закручивал гайки. Генералы отказались отменить мубараковский «закон о чрезвычайном положении», согласно которому военные суды имеют право рассматривать дела гражданских лиц (с февральской революции около 12 тыс. человек были арестованы по политическим мотивам). Еще осенью 2011 года египетские остряки распустили слух, что ботинки главы Военного совета фельдмаршала Мохаммеда Хусейна Тантави, оставленные им возле мечети, были украдены, а на их месте прикреплена записка: «Верни нам наши свободы, и мы вернем тебе ботинки». И когда представители властей начали выступать с официальными опровержениями, пытаясь уверить народ в том, что обувь не утеряна, а находится на «высочайших» ногах, стало очевидно, что военные паникуют, совершенно не понимая, как реагировать на выпады толпы, которая всегда их боготворила.

Политологи отмечали, что 24 генерала, вошедшие в Высший военный совет, – были людьми из ближайшего окружения Мубарака. Глава Совета Тантави при прежнем режиме занимал пост министра обороны, и неслучайно его называли в Египте «пуделем фараона». Ведь карьеру этот офицер нубийского происхождения сделал лишь благодаря личной преданности президенту. Египетская армия, которая управляла страной уже более полувека, не была заинтересована в переменах. «Раздутый военный бюджет, ежегодная американская помощь, привилегированное положение в экономике, – писала Le Monde, – все это нравится военным. Они руководят заводами, управляют масштабной сетью коммерческих предприятий, приобретают государственные земли по заниженным ценам, не платят налоги и не отчитываются перед гражданскими структурами» [588] .

Политологи говорили, что армия в Египте – это единственный государственный институт, который функционирует без сбоев. «Молчаливое большинство фермеров и рабочих ценит законность и порядок намного больше, чем революционные изменения, и потому поддерживает военных, – отмечал The Economist. – Интеллигенция же убеждена, что только армия может гарантировать светскую природу государства» [589] .

Многое зависело от того, как поведут себя египетские «Братья-мусульмане»: добьются ли они власти мирным путем или используют революционный задор мятежников с площади Тахрир, чтобы осуществить государственный переворот. Как учит история, за февралем всегда следует октябрь. «Финиковая» февральская революция осталась незавершенной, и многие предсказывали, что вторая волна антиправительственных выступлений на Тахрир может закончиться «диктатурой исламистских большевиков».

Мятежники требовали лишить Военный совет политических полномочий и реформировать силовые структуры, поставив их под жесткий гражданский контроль. «Мы не хотим, чтобы парламент стал «демократическим аксессуаром» на мундире Тантави», – говорили они и призывали довести до конца дело, начатое в феврале. Военный совет на условия мятежников не пошел и выслал против них полицейские формирования. 19 ноября 2011 года при разгоне палаточного лагеря погибли 35 человек и более 2 тыс. получили ранения. Это, разумеется, лишь усилило протестные настроения.

Конечно, на Западе понимали, что страна находится между молотом и наковальней и единственной альтернативой старому режиму являются исламисты. На некоторое время в конце 2011 года «Братья-мусульмане» заключили тактический союз с военными. Как отмечала The Times, «революция дала рождение новому Египту, скорее, напоминающему пакистанское государство, в котором существует нерушимый альянс армии и исламистов» [590] . По слухам, «Братья-мусульмане» поддержали разработанный военными проект Конституции, обещали учитывать интересы их бизнес-империи и в благодарность даже получили крупные денежные пожертвования на предвыборную кампанию. Тем не менее окружение Тантави опасалось радикальных членов организации – так называемых молодых братьев. «Союз генералов и исламистов, говорили эксперты, – это террариум единомышленников и договоренности между ними просуществуют недолго».

Многие египтяне были убеждены, что «братья» должны взять власть в стране. «Еще с середины 90-х, – писал The American Thinker, – эта организация, словно гигантский осьминог, постепенно охватывала своими щупальцами все ведущие институты власти в Египте. Она практически полностью подчинила себе систему исламского образования, ведая подготовкой кадров в таких университетах, как Аль-асхар, проникла в армейскую среду и в государственный аппарат» [591] . Однако важнее всего для «Братьев-мусульман» было утверждение в стране исламистской идеологии. И они в этом преуспели. Достаточно было посмотреть на данные соцопросов. В светском Египте 82 % граждан были убеждены в том, что за супружескую измену людей следует забивать камнями до смерти, а 77 % предлагали отрубать преступникам руки за воровство [592] . Все более популярными становились идеи запрета на алкоголь в туристических зонах и введение дресс-кода для туристов. Не вызывало сомнений, что исламисты стояли за нападением на израильское посольство 10 сентября 2011 года и, возможно, именно с их подачи 11 октября армия жестко подавила выступления коптов. Неслучайно на улицах Египта в тот день звучали призывы «покончить с христианами».

Армия всегда считалась главным союзником США в Египте. Неслучайно американцы, не задумываясь, поддержали военный совет, а начальник Генштаба Сами Энан еще до падения Мубарака получил в Вашингтоне ярлык на княжение. Однако союз начал трещать по швам, после того как в декабре 2011 года египетские военные провели рейды в офисах западных НПО, нацеленных на «продвижение демократии» в Северной Африке. «Фельдмаршалу Тантави и его окружению не понравилось, – писал The Economist, – что иностранцы баламутят народ, беспардонно вмешиваются во внутренние дела Египта, критикуют проходящие в стране выборы, требуют передать власть гражданскому правительству и подстрекают молодежь на уличные беспорядки» [593] .

В результате египетские власти завели несколько уголовных дел против иностранных граждан, в числе которых оказался Сэм Лахуд – руководитель Международного республиканского института – одной из самых влиятельных американских организаций, работающих в Египте. Это уже не понравилось американскому Госдепу, который потребовал, чтобы военный совет не мешал свободе передвижения граждан США, пригрозив в противном случае лишить египетских генералов ежегодного пособия размером в 1,3 млрд. долларов. Два известных лоббиста – Роберт Ливингстон и Тоби Моффет – заявили, что не будут более отстаивать интересы Египта в американском конгрессе. Тогда же был принят законопроект, согласно которому дальнейшая помощь этому государству была обусловлена достижениями Военного совета на пути к демократии.

На Западе все чаще говорили о том, что Египте нужно ставить на «Братьев-мусульман», которые являются вполне цивилизованной организацией. Как признался сотрудник Госдепартамента Ласло Тот, американские спецслужбы еще за год до арабской весны тесно сотрудничали с «братьями». Западные политологи все чаще говорили о том, что из террористической экстремистской группы они якобы превратились в светскую организацию, отказавшуюся от насилия и преследующую исключительно социальные и просветительские цели. Директор службы национальной разведки США Джеймс Клаппер утверждал, что участие в политическом процессе в Египте позволит Соединенным Штатам окончательно приручить «братьев» [594] . «Это верующие люди с гражданской позицией» [595] , – резюмировала The New York Times. И тех чиновников и дипломатов, которые не были согласны с таким определением, постепенно выживали из Белого дома и Госдепартамента.

Еще в начале апреля 2011 года с благословения Соединенных Штатов в Египет прибыл духовный лидер «Братьев-мусульман» шейх Юсуф Кардави, который долгие годы проживал в изгнании в Катаре. Американские спецслужбы уверяли, что это человек весьма умеренных взглядов, «арабский просветитель, отстаивающий демократические принципы». И то, что шейх призывал исполнять нормы шариата и ввести религиозную полицию нравов, американцев не смущало. Ведь на кону была ключевая держава арабского мира, в которой «Братья-мусульмане» – самая влиятельная политическая сила. «Бессмысленно ставить на старых генералов во главе с Тантави, – говорилось в исследовании Stratfor, – они давно уже выжили из ума. И обойдя сейчас вниманием египетских исламистов, Америка рискует потерять ключи от Ближнего Востока. Политики в Вашингтоне должны согласиться с известным изречением: король умер, да здравствует король!» [596]

В первом туре президентских выборов, который состоялся 23 мая 2012 года, победу одержал представитель «братьев» Мухаммед Мурси. Инженер по профессии, он получил образование в Америке и несколько лет даже преподавал в Калифорнийском университете. Он имел опыт законотворческой работы – с 2000 года несколько раз избирался в парламент в качестве независимого депутата. Во время предвыборной кампании Мурси обещал провести реформу коррумпированных институтов власти, поставить государство «на исламские рельсы» и добиться широкого применения норм шариата. В Египте говорили, что у «Братьев-мусульман» огромные финансовые возможности. Ведь помимо тех средств, которые они получали от олигархов, симпатизирующих исламским идеям, значительные финансовые вливания шли из стран Персидского залива. Арабские нефтяные монархии опасались экспорта революции и, по слухам, заключили сделку с «Братьями», которые в обмен на финансовую помощь отказались от пропаганды своих идей в соседних государствах.

Как бы то ни было, военные рассчитывали на победу своего кандидата бывшего командующего ВВС Египта и последнего премьер-министра в правительстве Хосни Мубарака Ахмеда Шафика. «Потерпев поражение на парламентских выборах, – писала The Washington Post, – военные не уступят так просто президентское кресло. Ведь речь идет не только о потере политического влияния. Армия опасается, что «Братья» замахнутся на их привилегированное положение в экономике страны» [597] .

Западные журналисты связывали огромные надежды с президентскими выборами в Египте. «Эти выборы станут финальной точкой в процессе перехода от авторитарного военного режима к демократически избранному гражданскому правительству» [598] , – писал обозреватель The New York Times. «Египет – первая страна, пережившая «арабскую весну», которая продемонстрирует миру свою историю успеха» [599] , – вторил ему корреспондент журнала The Time. Что ж, продемонстрировал, и история эта впечатлила многих. Накануне второго тура выборов 16 июня 2012 года Конституционный суд Египта принял решение о роспуске парламента, войска окружили здание, где заседали депутаты-исламисты, а Высший военный совет Египта возложил на себя законодательные функции. «В мировой истории, – писал The Spectator, – этот сюжет повторялся не раз. Вспомним, как наполеоновский генерал Мюрат разогнал Совет пятисот, прокричав своим гренадерам: «Вышвырните-ка отсюда всю эту публику!» Приходит на ум и легендарная фраза матроса Железняка, сказанная им во время разгона Учредительного собрания в России: «Караул устал» [600] .

Египетские генералы получили право арестовывать и держать за решеткой людей без санкции суда и создали собственную конституционную комиссию (Конституционное собрание, в котором доминировали исламисты, было распущено вслед за парламентом).

Военный Совет ввел в действие свод «переходных» конституционных законов, согласно которым армия наделялась практически неограниченной властью: ей было поручено формировать бюджет, объявлять войну и накладывать вето на те положения конституции, которые «противоречат высшим интересам страны». Кроме того, что немаловажно, военные получили иммунитет от судебного преследования. Президент же, который должен был, по идее, играть ключевую роль в египетской политике, лишался практически всех полномочий. Функции главнокомандующего передавались руководителю Военного совета фельдмаршалу Тантави. Был учрежден Национальный совет обороны, которому предстояло стать главным органом исполнительной власти. Предполагалось, что в него войдут 17 человек (11 из них – высшие военные офицеры). И хотя возглавить совет должен был вновь избранный президент, решения планировалось принимать большинством голосов.

«Президент без власти» [601] – гласил заголовок первополосной статьи, опубликованной в оппозиционной газете «Аль-Шурук» сразу после выборов, на которых победу одержал Мурей. Комментарии в интерненте были полны сарказма: по степени влияния на внутриполитическую жизнь страны египетского президента сравнивали с английской королевой. «У него не будет никаких пономочий и будет множество обязанностей, а это означает, что его ждет провал, – утверждал один из лидеров салафитов Надер Бакар. – Военный совет блестяще разыграл свою партию, вынудив исламистов бороться за кресло, на котором уже заранее лежат острые кнопки» [602] .

Да, в общем-то, военные этого и не отрицали. Лидер государства, избранный по старой конституции, говорили они, после принятия нового основного закона вынужден будет «уйти на пенсию». «Это будет президент на час, – заявлял глава военного консультационного совета Самех Ашур, – и не важно, понимает он это или нет» [603] .

И хотя, вступив в должность, Мурси пообещал пересмотреть Кэмпдэвидское соглашение с Израилем и наладить отношения с Ираном, большинство экспертов были убеждены, что дальше обещаний он не пойдет и вскоре превратится в марионетку в руках Военного совета. Любопытно, что после того как были объявлены результаты выборов Мурси покинул ряды «Братьев мусульман», чтобы стать «президентом всех египтян». Конечно, это не означало, что он порвал с движением, просто ему нужно было как-то отблагодарить военных, которые ради сохранения стабильности смирились с поражением своего кандидата.

Любопытно, что «Братья-мусульмане» вели себя миролюбиво и не лезли на рожон. Даже после того как генералы узурпировали власть в стране, лидеры исламистов не раз подчеркивали, что «благодарны армии за то, что она в течение года защищала революционные идеалы и обеспечивала переход к демократии». А Мохамед Мурси за несколько дней до выборов, когда парламент был уже разогнан, объяснялся в любви военным. И хотя либералы обвиняли Военный совет в «бонапартизме» и уверяли, что Египет повторяет опыт Алжира, где после победы исламистов на выборах местная хунта распустила парламент и установила военную диктатуру, «братья» предостерегали граждан от нежелательных ассоциаций. «Не стоит забывать, что в ходе гражданской войны в Алжире погибли 150 тысяч человек, – говорил экс-спикер парламента Саад аль-Кататни, – и Египет ни за что не повторит алжирский сценарий, поскольку мы будем использовать только легальные методы борьбы. В 80-е и 90-е годы радикалы-салафиты прибегали к насильственным методам, однако «братья» давно от них отказались» [604] .

Некоторые эксперты объясняли пассивное поведение «братьев» тем, что за год они успели оттолкнуть от себя всех потенциальных союзников. «После того как в феврале 2011 года завершились уличные выступления, «Братья-мусульмане» отказались сотрудничать со светскими революционными организациями, – писал египетский политолог Султан аль-Кассеми. – Не поладили они и с салафитами, получившими около 20 процентов голосов на парламентских выборах. В общем, «братья» были чересчур самоуверены, и когда им потребовалась помощь от бывших союзников, практически никто не откликнулся» [605] .