27 апреля соединенный туркестанский отряд окончил укрепление, а 27-го в 4 часа пополудни двинулся из Хал-ата далее к колодцам Адам-Кирилган. Считалось тогда до Аму-Дарьи, по недостоверным сведениям Аминова, около 120 верст; а по еще менее достоверным сведениям, почерпнутым в сочинении лгуна Вамбери, кол. Адам-Кирилган или, по киргизскому произношению, Адам-Крылган, считался, согласно неверному переводу Вамбери, «погибелью человека», тогда как слово «ьсирилган» значит еще «расчищенный, очищенный, освеженный». Если тут нет какой-нибудь легенды о погибшем человеке, то вернее это будет «расчищенный человеком» или «освеженный человек», а не погибший, а если и не так, то во всяком случае колодцам следовало бы дать другое название, а именно «спасение человека», так как на самом деле воды здесь изобилие и всего в 3 или 4 аршинах от поверхности. Здесь впоследствии колонна Бардовского выкопала 60 колодцев и снабдила водой погибавший на Алты-Кудуке отряд, вдоволь напоив пригнанных сюда обратно верблюдов и лошадей.

Перед выступлением особая комиссия проверила транспорт и нашла, что провианта оставалось только на 21 день, т. е. до 16 мая, водоподъемных средств только на 4043 ведра, а годных верблюдов только 2412 штук. Воды, стало быть, хватило бы только на один безводный переход и только верблюдам и лошадям, а если им не давать, то, значит, одним людям, принимая значительную утечку воды из неисправных турсуков… Поэтому пришлось оставить в Георгиевском укреплении все лишние тяжести, т. е. те, без которых можно было обойтись на первых порах. Здесь же оставлена одна рота в гарнизоне, и временно еще шесть рот, 6 орудий, сотня казаков, половина походного лазарета и часть артиллерийского парка, за которыми предполагалось прислать верблюдов, когда остальные войска дойдут до Аму-Дарьи.

Первый эшелон под начальством генерала Бардовского, из двух рот 1-го стрелкового батальона, одной роты саперов, 4 горных пушек и 2 картечниц, выступил, как сказано, в 4 часа дня 27-го числа, чтобы лунною ночью пройти, сколько успеет, затем в 10 ч. утра сделать привал до 4 ч. дня и вечером докончить переход к Адам-Кирилгану. Запас воды дан на 5 дней, на случай если на Адам-Кирилгане окажется мало воды. Полторацкий в своих воспоминаниях говорит: «Необходимо было пустить в ход запасенные еще в Ташкенте турсуки; к сожалению, они сплюснулись, рассохлись, потрескались, и когда налили в них воду, то многие оказались негодными». Колонновожатым в первый эшелон назначен подполковник Иванов; за начальника штаба — подполковник Тихменев; с топографами — подполковник барон Каульбарс. Второй эшелон из четырех рот стрелков и пяти линейных, при 8 конных орудиях и полусотне казаков, выступал 3 апреля. Всю же кавалерию с ракетными станками решено двинуть особо третьим эшелоном налегке, чтобы она догнала отряд на полпути от Адам-Крылгана до Аму-Дарьи. Вот лучшее подтверждение тому, что казалинцы могли бы идти на Мин-Булак и без казаков.

Впереди первого эшелона шли 8 джигитов с подполковником Ивановым и 4 казака с подполковником Тихменьевым; в полуверсте за ними — казачий патруль из 8 казаков; в версте за ним — авангард из взвода стрелков, за ними остальные части с верблюдами и, наконец, арьергард из взвода же стрелков.

Когда стемнело, на передовой разъезд налетела в 18 верстах от Хал-ата конная партия неприятеля; наши спешились и сбатовали коней. Ружья были только у 4 казаков, и два револьвера у офицеров. Стреляли только в упор. Скоро Тихменев был ранен тремя жеребьями (рубленый свинец) в голову, Иванов пулями в руку и ногу, ранены все казаки и два джигита. Тут подоспел казачий патруль, а затем прибежали стрелки. 6 лошадей убежали и достались хивинцам. Два офицерских седла, вьюк Иванова и пальто его достались им же. Пальто нашлось по взятии Хивы во дворце хана, но без погон и пуговиц, найденных также на арбе какого-то туркмена после разгрома 17 июля. За потерю этих «трофеев» офицерам, однако же, не досталось, несмотря на строгий приказ Кауфмана…

Заслышав выстрелы, эшелон остановился и заночевал. Получив донесение о стычке в 2 часа ночи, Кауфман послал в первый эшелон подполковника Головацкого с тремя сотнями, ракетной батареей и тарантасом для доставки раненых офицеров; он же доставил всем раненым казакам и джигитам знаки отличия военного ордена. Тяжело раненный проводник Молда-бай (пятью пулями и двумя шашками) вскоре умер. Наутро в 10 часов утра, как раз наоборот против полученного приказания, т. е. в самую жару, Бардовский выступил далее. В 6 верстах его догнал Головацкий, отправил раненых с одной сотней в Хал-ата, а с двумя остальными пошел к Адам-Кирилгану, как ему было приказано. По приходе сюда первого эшелона казаки тотчас должны были идти назад на Хал-ата. В тени было 33 градуса. Идти в такую жару по песку трудно. Верблюды стали падать. К закату солнца эшелон пришел, однако, на Адам-Кирилган. 30 апреля, в час ночи, выступил в Хал-ата и второй эшелон. Таким образом, ни одно из прежде отданных приказаний о порядке движения эшелонов не было выполнено. 1 мая должны были выступить и казаки.

Главные силы остановились на привале в 10 часов утра, а поднялись в 2 часа дня. Множество верблюдов, лишенных ночного отдыха, пало; обоз растянулся до того, что арьергард пришел к Адам-Кирилгану только в 2 часа ночи. Здесь вырыто было уже 20 колодцев.

До чего все прониклись ложью Вамбери насчет этого урочища, видно, например, из воспоминаний Полторацкого, который говорит: «Вся кругом местность без всякого признака растительности, даже и колючки»; точно так же в «Материалах» Троцкого говорится, что «на всем видимом глазом пространстве здесь нет ни былинки растения, ни одного признака животного мира». А между тем здесь было достаточно подножного корма. Даже в тех же «Материалах», через 75 строк, говорится, что «корм для верблюдов, отчасти и для лошадей, был вблизи бивака». Как согласить эти противоречия?

Усталость людей и верблюдов — главных сил заставила сделать здесь дневку на 1 мая, и потому в Георгиевское послано приказание казакам выступить не 1-го, а 2-го числа.

В ночь на 1 мая шайки туркменов подкрались к нашим аванпостам. Из секрета дан был выстрел. Отряд поднялся по тревоге. На передние барханы были высланы взводы стрелков. Когда рассвело, увидели, что с юга и с запада гарцуют толпы хивинцев вне выстрела. Несколько кучек пробовали было подскочить поближе, но, получив по залпу, улепетывали во все лопатки. Наконец и совсем ушли, но часть их повернула на дорогу, по которой накануне шел отряд и на которой было брошено несколько вьюков с небольшим прикрытием. На помощь туда послана была 1 рота стрелков, атакованная туркменами тотчас по выходе из лагеря. Рота дала залп, и туркмены поскакали за своими врассыпную, да уж больше и не показывались. Рота забрала брошенные вьюки.

Ввиду того, что в отряде на переходе к Адам-Кирилгану пало много верблюдов и многих пришлось бросить за негодностью, а вьюки с них некому было оставить, кроме разве туркменов, решено было сжечь лишнее… Очевидно, что жгли далеко не лишнее, ибо лишнее было уже покинуто в Хал-ата… Запылали кибитки, сундуки, кошмы, мешки и разные вещи. Здесь, вероятно, зарыты в песок и все кузнечные, слесарные, плотничные, столярные, каменщичьи и землекопные инструменты инженерного парка. По крайней мере, в ведомости парка все взятое из Ташкента и Чиназа отмечено в графе «поломано на работе» — целиком. Осталось только 10 молотков, 10 лопаток для каменной работы и ISO лопат для земляных работ. Оно и понятно: инструменты, выведенные в расход, ни разу в походе не употреблялись. Обоз, состоявший из верблюдов, чинить ни топором, ни пилой нельзя; дворцов также дорогой не строили, значит, каменщикам работать не приходилось.

От возвратившихся лазутчиков узнали, что отсюда до АмуДарьи еще 80 верст безводных, но что в стороне есть глубокие колодцы Алты-Кудук; если идти на них, то путь удлинится на 20 верст. Кауфман решился идти напрямик, не заходя на эти шесть колодцев. Он сделал в этом случае ту же ошибку, что и Маркозов, миновавший Бала-Ишем, чтобы выиграть такие же 20 несчастных верст. Последствия были те же: Кауфман чуть не погубил отряд и все-таки должен был свернуть на Алты-Кудук, как свернул по неволе и Маркозов на Бала-Ишем! Наказание даже превзошло вину: вместо того чтобы проскользнуть до Аму-Дарьи в 2 дня, пришлось просидеть в пустыне 12 дней!

Выступили в 2 часа утра 2 мая и пробились с обозом в темноте до 4 часов, пока дошли до караванной дороги на Уч-учак. Приказано было беречь только вьюки с водой и артиллерийскими запасами, остальное жечь, если падет верблюд… В крайности разрешалось истреблять даже артиллерийские запасы…

К 9 1/2 часам утра эшелон прошел 21 версту, т. е. по 2 версты в час, и стал на привал в горячем песке. Несмотря на то, что воды утекло из турсуков и прочего весьма много, и что людям дали для питья только по чарке и немного для чаю, все-таки стали варить пищу, что, конечно, было громадною ошибкой, так как на варку требуется очень много воды. Но Кауфман обнаружил в хивинском походе полнейшую неопытность и делал ошибку за ошибкой.

К 2 часам жара дошла до 40 градусов. Из отставшего обоза получены безотрадные вести, что верблюды падают сотнями и что для спасения артиллерийских запасов и воды сбрасывают провиант и вещи и жгут их, а на освободившихся верблюдов вьючат эту воду и запасы, хотя все-таки часть их пришлось оставить на дороге с прикрытием. Из арьергарда от Головачева получилась также нерадостная весть, что он придет разве ночью и что вода утекает так, что ее не только на два дня, а даже и на эту ночь не хватит…

Привал обратили в ночлег и послали лучших верблюдов подобрать брошенные тяжести. Воду проверили, оказалось ее на 1 1/2 дня. Приказано растянуть ее на три дня. К 5 часам вечера пришел, наконец, измученный арьергард. Люди несли на себе мешки с порохом и снарядами, снятыми с павших верблюдов.

Здесь опять назначено было всесожжение тучное… На этот раз жгли офицерские палатки, походные кровати, шинели, мундиры, запасные сапоги, белье, даже часть солдатских рубах; лопаты, мотыги, доски от паромов, штурмовые лестницы. Даже неудавшиеся по тяжести кауфманские понтоны приказано было зарыть. Этого последнего, однако не успели сделать, потому что один из лаучей, Тюстю-бай, нашел неподалеку колодезь. Ни Кауфман, ни его колонновожатые не догадались, конечно, послать джигитов искать колодцев, ни даже спросить лаучей, бывал ли кто из них в этих местах. Когда саперы начали на авось рыть колодезь, то им, как и на Адам-Кирилгане, стал помогать сильный и ловкий Тюстю-бай, прозванный саперами Василием. Этот новый «сапер Василий» в разговоре как-то упомянул, что бывал в этих местах и помнит, что недалеко отсюда, верстах в 10, есть хорошие колодцы. Саперы доложили своим офицерам, а те Кауфману. Тогда только он догадался послать этого «Василия» искать колодцы и привезти оттуда бутылку воды или иное доказательство, что вода найдена. Киргиз воротился через 2 часа, но без воды, а с веретенем для добывания воды из глубоких колодцев; веревка, взятая им с собою, не достала до дна.

После этого для осмотра колодцев посланы были Аминов и Каульбарс с 1 сотнею казаков и ротою. Аминов скоро воротился с сотней и бутылкой воды. Расстояние оказалось в 9 верст. Глубина колодцев от 16 до 18 саженей.

В час ночи на 3 мая отряд двинулся на эти колодцы без дороги и пришел в 10 часов утра; шел, значит, по версте в час. Колодцы оказались узкие и кривые, добывать из них воду было весьма затруднительно. Толкотня, гам, споры и драки начались у колодцев; лаучи не могли ничего добиться и столпились у ставки Кауфмана, стали на колени и стали молить «су… су…» (воды… воды). Несколько человек из них так и умерли, не дождавшись ни глотка… Собаки выли так жалобно, что их, наконец, стали убивать, чтобы избавить от мук. Лошади срывались с приколов и мчались к колодцам, а когда их отгоняли, то они нападали на бочки и турсуки с водою, которые несли мимо них, лизали мокрую землю возле колодцев, глотали мокрый песок. То же делали верблюды, ослы и порционные быки.

Вместо 6 тут оказалось только 3 колодца, да еще два найдено в версте от них. Один был весьма хитро прикрыт, будто засыпанный: туркмены перебрали его на половине глубины сучьями, а сверху навалили сажени 2 земли. Саперы стали его расчищать. Полторацкий уверяет, будто здесь два сапера задохлись на глубине 20 саженей; в материалах об этом, однако, нет ни слова. Когда сняли насыпку и переборку, то это оказался лучший колодезь, дававший до 800 ведер в сутки. Его так и прозвали «саперным». Внизу у дна становились, спущенные туда, очередные два человека, наполнявшие опускаемые к ним турсуки; на половине глубины в особой нише стоял еще один человек, для передачи наверх приказаний снизу: «Тащи». Но как внизу было душно, то один саперный офицер придумал простую и хорошую меру: он надувал очередной турсук воздухом при помощи кузнечного меха и спускал его вниз. Рабочие получали таким образом запас свежего воздуха, и потому работа пошла живее.

На первой группе 3-х колодцев, где и стоял весь отряд, когда самый обильный был вычерпан и стал к концу давать вонючую воду, вздумали его почистить; спустили на дно 2-х сапер, которые и нашли там разложившийся труп собаки с облезлой шкурой… У многих, кто пил перед тем воду из этого колодца, началась рвота.

Было очевидно, что всех верблюдов и лошадей невозможно напоить здесь и в двое суток, работая день и ночь. Даже и люди изнемогали от ожидания очереди. У колодцев много солдат лежало уже без чувств и их топтали дравшиеся за очередь и отнимавшие у счастливцев воду…

К довершению беды налетела кавалерия с Хал-ата, но ей дали только немного отдохнуть и выпроводили обратно на Адам-Кирилган.

Кауфман собрал в 4 часа пополудни военный совет из начальников частей для решения вопроса: что бросить? Решено солдатских вещей не бросать, а бросать последние офицерские. Кто-то, обозначенный у Полторацкого буквою П* (а таких кроме Полторацкого было всего двое: генерал Пистолькорс и подполковник Папаригопуло), предложил бросить артиллерийский парк, так как из нескольких стычек можно было убедиться, что неприятель плох и пушечного огня не стоит. Число же верблюдов сократится на 600 штук. Один из батарейных командиров возразил, что в таком случае надо бросить и пушки, которые без снарядов будут уже ненужными. Но Головачев обещал водворить должный порядок на колодцах и ручался, что к ночи всех напоит, а турсуки наполнит. Поэтому Кауфман объявил выступление дальне в 12 часов ночи, оставив здесь все тяжести при 4 ротах и 4 орудиях.

Хотя колодцы были распределены между частями войск, а штабным и вообще офицерам воду дозволялось брать только по списку у дежурного по колодцу, в очередь, и не более назначенного количества, хотя караулы у колодцев были поставлены еще ранее, но водворить порядка так и не удалось. Люди мешали друг другу, задерживали спуск посудин, каждый хотел спустить свою раньше, добывание воды через это замедлялось.

Колонновожатый Аминов в 10 часов вечера доложил начальнику штаба Троцкому, что в темноте найти отсюда караванный путь будет трудно, а проводники, не получив воды, просят отпустить их домой. Поэтому следует отложить выступление до рассвета, тем более что воды на всех не хватает. Чины штаба обошли колодцы по поручению Троцкого и сообщили ему, что идти далее, даже налегке, будет рискованно. Далее показание материалов Троцкого и воспоминаний Полторацкого сильно расходятся, но как «материалы» обошлись Кауфману в 12 000 рублей, а за свои воспоминания Полторацкий ничего не получил, ибо они напечатаны после его смерти, то осторожнее было бы предпочесть его рассказ… хотя он и выставляет себя всюду на первый план.

По его версии, Троцкий шел к нему и, застав его беседующим с князем Евгением Максимилиановичем, просил пойти к Кауфману и доложить ему, что выступление следует отложить. Взять это на себя Троцкий, по-видимому, не решался, не имея за собой боевой репутации, тогда как Полторацкий, получивший на Кавказе офицерский Георгиевский крест, был известен самому государю. Полторацкий предложил тогда Троцкому оставить здесь все тяжести, людей и пушки, а всех верблюдов с пустыми турсуками и лошадей отправить назад на Адам-Кирилган, напоить их вдоволь, дать им там отдохнуть и подкормиться и через несколько дней привести их сюда с водой, а к этому времени подойдет и транспорт с провиантом. В материалах же говорится глухо, что Троцкий шел к Кауфману, встретился по дороге с князем Романовским и Полторацким и в разговоре «упомянутые лица пришли к выводу, который, сформулированный в окончательном виде, начальником штаба» и т. д. Так что неизвестно, кто именно предложил такую дельную и богатую мысль, за которую бы следовало дать Георгия на шею… По статуту, этот орден дается и за дельные советы.

Далее Троцкий уверяет, будто с докладом к Кауфману пошел он, а Полторацкий говорит, что в это время Кауфман позвал его, Полторацкого, к себе чрез адъютанта, и он доложил ему о своем плане. Бывший полевой интендант Касьянов, касаясь этого вопроса в своих воспоминаниях, стоит за Троцкого и в доказательство приводит, во-первых, то, что он сам ни от кого, кроме Троцкого, о таком предложении не слыхал, а во-вторых, что Кауфман, собрав совет и очертив положение отряда, продолжал: «Начальник полевого штаба предлагает следующую меру», и затем изложил эту меру.

В виду, однако, особых семейных отношений между Касьяновым и Троцким мы не можем придавать похвалам их друг другу серьезного значения. В материалах, например, Троцкий повествует о подвигах Касьянова при завладении хивинскими каюками на Аму-Дарье, а сам Касьянов сознается, что никаких таких подвигов с пальбой он не совершал. Да и компания с ним была совершенно мирная: зоолог Богданов, аптекарь-ботаник Краузе, да топограф подпор. Козловский.

Просто нашли они затопленную лодку, отлили воду, привязали пленницу к своей кауфманке и отвалили. Если бы Касьянов хотел врать, то, говорит он, «ничего бы ведь не стоило рассказать, например, что к берегу прискакала толпа человек в 20 или 25, а мы ее отбили и рассеяли». Охотно верим Касьянову, доживающему свой век в отставке, но о нем в материалах сообщается именно в роде этого, что, по его же мнению, «и правдоподобнее, и славнее».

Достоверно известно, однако, что мысль, которую все себе присваивают, принадлежала подполк. Тихменеву. Полторацкий тотчас подхватил брошенное им слово и понес к герцогу Лейхтенбергскому. Только одну необычайно дерзкую мысль приписывают Полторацкому: объявить Кауфмана сумасшедшим, сменить его и выбрать другого полководца. Мысль эту пропагандировал камергер князь Голицын, известный своею недалекостью и страстью играть роль. Насмешки достались Голицыну, а Полторацкий остался в стороне и даже сам подтрунивал над «придворным человеком». Об этом он в своих записках не упоминает, оставляя читателя в недоумении: почему Кауфман охладел к нему?

Итак, Кауфман опять собрал военный совет, около 11 часов ночи, и спасительный план был утвержден.

На рассвете 4 мая все верблюды с пустыми водоподъемными средствами, порционный скот, ослы и лошади отправлены на Адам-Кирилган под прикрытием трех рот и команды саперов.

Начальником команды назначен Бардовский. Почти все лаучи отправились с верблюдами. На Алты-Кудуке водворилась тишина. Для более правильного и точного отпуска воды по спискам расставили возле колодцев железные ящики от кауфманок вместо чанов и наливали в них воду. Явилась возможность давать уже по ведру на человека, но все-таки при сильной испарине и жажде воды не хватало на умыванье. Да и вообще, как стали брести по скупым колодцам, так никто более одного раза в неделю и не мылся.

Солдатики приободрились, а в 4-м линейном батальоне стали уже чинить сети, которые сохранили от сожжения, пожертвовав сапогами и рубахами… На расспросы Кауфмана люди объяснили, что «вот ужо, как выйдем на Аму-Дарью, так рыбу будем ловить, ваше превосходительство».

Колонна Бардовского прибыла на Адам-Кирилган 4 мая в 6 1/2 часов вечера, сделав 25 верст. Верблюды шли почти без вьюков, а все-таки их пало немало; погибло также несколько лошадей. Животные не пили уже третьи сутки…

Саперы тотчас приступили к рытью новых колодцев, благо вода неглубоко. 6-го числа было, с прежними 17-ю, уже 60 колодцев. В большем числе и нужды не было, а то можно бы было накопать их сколько угодно. Где же тут погибель человека?

Еще 5-го числа, в полдень, шайка туркменов пыталась было отбить на пастбище несколько верблюдов, но прикрытие заняло ближайший бархан и туркмены ушли. На рассвете 6-го числа туркмены снова показались и стали подходить с двух сторон, партиями в 200 человек. Бардовский не велел бить тревоги, а тихо поднял отряд и выслал два взвода стрелков на барханы; туркмены два раза кидались в атаку, но, встречаемые залпами, отступали на почтительное расстояние. Однако это все-таки мешало пастьбе, поэтому против них были направлены казаки с ракетными станками, которые и отогнали назойливых туркменов на 4 версты.

Перебежчик-туркмен показал, что это была партия Сыддыка из 400 человек, ночевавшая на 5 мая в 8 верстах от Адам-Кирилгана. Поверив захваченному им лаучу нашему, будто здесь стоит всего 150 чел. русских с массой верблюдов, Сыддык попытался было отбить их… Впоследствии это подтвердилось. Партия Сыддыка воротилась к Аму-Дарье в половинном составе, да и те пешком, еле живые. Остальные все либо погибли без воды, либо разбежались. Это по взятии Хивы подтвердил и сам Сыддык, явившийся с повинною. У него было 700 киргизов и 500 туркменов; из них убито всего 3 человека, а при отступлении к реке без воды пропала почти половина отряда.

Пока наши перевозочные средства отдыхали и упивались водою на колодцах, действительно «расчищенных человеком», главный отряд производил пробу артиллерии: оказалось, что ударные трубки гранат благополучно воспламеняются, попадая в песок; картечницы же беспрестанно останавливали огонь: то патроны падают из жестянок в приемник криво и вязнут там, то ломается экстрактор.

По вечерам офицерство собиралось «в клуб», к Ставке Кауфмана, но каждый приносил свою бутылку воды. Чаю гостям не подавалось. Все-таки ставился стол для любителей ералаша, да музыка 3-го стрелкового батальона старалась не наводить уныния. Отец Малов раскинул на одном из барханов церковный намет и служил всенощные и обедни.

6 мая колонновожатый Аминов разыскивал выход на караванную дорогу и наткнулся на хивинский разъезд, с которым обменялся несколькими выстрелами. Вечером наши джигиты наткнулись на десяток туркмен под самым лагерем и отбили у них одну лошадь. 7 мая воротился с озера Сардаба-Куля (по-персидски Сард-аб — значит холодная вода, а куль — озеро) близ Аму-Дарьи посланный туда лазутчик-джигит. В доказательство, что он был там, он привез пучок камыша. Этот пучок произвел, конечно, такое же волнение в отряде, как и ветка, принесенная голубем в Ноев ковчег! Да и положение было почти одинаковое: у Ноя кругом вода — все ищут сухого места; у Кауфмана кругом песок — все ищут вольной воды.

Пучок камыша живо расхватали на память о радостном известии, что до вольной воды действительно уже недалеко. А что возле озер собралось огромное скопище неприятеля, то это даже было весьма приятно.

Наконец 9 мая, в 7 часов утра, воротилась колонна Бардовского с водой. Но, к общему огорчению, оказалось налицо только 1240 верблюдов… Тут и откликнулись ночные переходы: верблюды ночью пережевывают запас проглоченных ветвей, бурьяна и всякой невозможной снеди, а их начинают вьючить чуть не с 11 часов вечера! Всю ночь верблюд тащит тяжелый вьюк и выбрасывает жвачку при побоях, градом на него падающих… Жвачка требует покойного положения. На пастьбу его выгоняют в самый жар, а воды не дают. На ночлег он приходит поздно, отстав от отряда; кормить его некогда, да ночью он и не ест; вскоре затем начинается опять вьючка и его страдания… Никакой организм не выдержит. Очевидно, что в степных походах надо заботиться не о том, чтобы людям было хорошо идти по холодку, а о том, как лучше верблюдам. Сбережете верблюда — сбережете и воду, и свое продовольствие, которое он несет на себе, а с водой человек отлично одолеет поход даже в жаркую пору. Без воды и хлеба человек обречен на гибель, и потому лучше быть живым под горячим солнцем, чем умирать от голода и жажды под покровом прохладной ночи.

Поневоле пришлось бросать на Алты-Кудуке все отрядные тяжести, кроме хлеба насущного и воды, да разве еще кауфманок, с которыми изобретателю, конечно, трудно расставаться. В прикрытие здесь оставлены 2 роты стрелков и 4 конных орудия. Остальные счастливцы выступили 10 мая в 3 часа после обеда, в составе 10 рот, 1 сотни, 8 орудий и 2 картечниц. Безжалостное небо заволокло тучами, повеял ветерок. Верблюды несли только по 8 пудов, да и то, пока шли целиною 8 верст, до караванной дороги, много их пало… Дальше дело пошло уже гораздо лучше, и к 8 часам вечера отряд сделал 20 верст, т. е. по 4 версты в час. На ночлеге варки не было — догадались наконец! Воду выдали только для питья и для чая. Лошадям отпустили по ведру. Ночью из секрета раздался выстрел подкравшейся к отряду небольшой партии, которая немедленно и скрылась. Тревоги не трубили, в ружье стал, и то ненадолго, один передний фас.

Поднялись на этот раз также не рано, а за полчаса до рассвета. С рассветом тронулись. К полудню жара дошла до 45°. Рассказывать о том, как было жарко и какая томила всех жажда при постоянных подъемах и спусках по волнистой местности, нет надобности. Кауфман выехал вперед с конвоем и свитой и наконец с одного бархана увидал вдали три холма. Это вожделенный Уч-учак. Тотчас послал он своих адъютантов в колонны с радостным известием… Раздалось восторженное «ура» во всю силу засохших глоток. Подбодрились даже верблюды. Пройдя еще версты четыре, в 12 часов сделали привал, чтобы собраться с силами для перевала через четвертый по счету и высокий кряж, до которого оставалось 1 1/2 версты и за которым мог ожидать нас неприятель. Послан был на рекогносцировку великий князь Николай Константинович с офицерами Генерального штаба. С вершины кряжа увидали далеко влево голубую ленту Аму-Дарьи.

Топографы определили засечкой расстояние до Уч-учака: оказалось 15 верст. Дойдем! Видно было, что с трех холмов спускаются к озеру Сардаба-кулю массы неприятеля. Это, стало быть, встреча с поздравлением! Напившись чаю с сухарями и отдохнув 2 часа, войска поднялись для последаего перехода. По дороге стали попадаться беспрестанно палые лошади и верблюды, это был путь отступления Сыддыка. Не доходя 8 верст до Уч-учака и сделав к 6 часам вечера, т. е. в 4 часа, только 7 верст, Кауфман решил остановиться на ночлег ввиду крайнего утомления людей и близости неприятеля, чтобы засветло успеть стянуться и устроиться боевым лагерем.

Тотчас подлетели смельчаки из неприятельских скопищ и открыли безвредную пальбу. На всякий случай высланы вперед и к правому флангу позиции стрелковые взводы. Лагерь стал так, что фасы каре заняли барханы, а верблюды в котловине. Орудия, как всегда, на переднем фасе. Хивинцы окружили отряд с 3-х сторон, но, проученные несколькими удачными выстрелами из берданок, не совались близко. На даровую томашу любовались не только наши лаучи, но даже и солдаты, забывшие усталость. Заревую пушку зарядили гранатой и направили в самую густую толпу неприятеля. Выстрела все ждали с нетерпением. Какую томашу произвела граната у хивинцев, можно было судить только по тому, что толпа рассеялась после ее разрыва. Бивачные огни засветились в обоих лагерях и всю ночь шла ружейная перестрелка. С рассветом 12 мая протрубили у нас подъем. Верблюдов уставили в несколько рядов так, что вышел квадрат войска, замкнули его со всех сторон и тронулись такой фалангой. За час до выступления подоспела с Адам-Кирилгана кавалерия и пошла позади арьергарда. Цепью стрелков командовал князь Евгений Максимилианович. Верблюды шли ходко: ни палых, ни отсталых не было, это несомненно были лучшие, выдержавшие гедеоновскую пробу, все слабое полегло в пустыне…

Солнце было уже высоко, когда тронулись войска. Тотчас же, с криками «ур-ур» (т. е. бей), масса хивинцев бросилась на отряд. Наши цепи стреляли на ходу, только на 400–500 шагов и так успешно, что неприятель вскоре отстал и потянулся к реке. К 8 часам отряд вышел уже из песков на твердую почву и отпраздновал это событие двумя гранатами, пущенными в ближайшую конную толпу, которая немедленно ускакала. Отряд стал на берегу озера, но несмотря на жажду и соблазнительный вид вольной воды, никто до команды не вышел из строя. Кауфман объезжал войска, благодарил за службу и поздравлял с главным успехом. У людей видны были полные бутылки, сохраненные до последнего перехода, согласно приказанию Кауфмана. Воду эту вылили в озеро. Молодой камыш, как вкусный, сочный корм, и свежая вкусная вода тотчас поступили в распоряжение давно не видавших такой роскоши верблюдов и лошадей. Люди напились и приумылись, насколько позволял короткий привал, но затем здесь оставлены были только верблюды, ослы и скот под прикрытием части пехоты и конного дивизиона. Кавалерия же и весь остальной отряд двинулись к реке, вслед за хивинцами, отступавшими к Ичке-Яру, где у них были собраны лодки для переправы на тот берег. Кавалерия была послана вдогонку, но за крайним утомлением лошадей, сделавших перед тем около 75 верст, из коих последние 15 верст на рысях, преследование окончилось в Ичке-Яре.

Здесь на берегу реки выставили ракетную батарею для действия по переправе. Один из хивинских каюков сел на мель в 200 саженях от берега. Вызвались охотники, конечно, уральцы, как рыбаки, состоящие с водой в большой дружбе, разделись донага, винтовки за спину, патронные сумки на шею и бросились верхом вплавь. С ними и прапорщик Каменецкий. Хивинцы, спрятавшиеся от выстрелов на дно лодки, видя беду неминучую, открыли огонь по пловцам, но никого не задели, а как только лошади выбрались на мель и казаки отправили их назад на берег с одним товарищем, то хивинцы, не ожидая далее, сами поскакали в воду и поплыли к своему берегу, но большая часть их потонула. На каюке оказалось 2 коровы, несколько баранов, лепешек и разная хурда-мурда. Это был первый трофей, за который уральцы и получили тут же обещанные им 100 руб.

Кавалерия осталась ночевать на Ичке-Яре, а весь остальной бивак перешел на Аму-Дарью. Люди немедленно стали купаться. Пошел в ход и бредень 4-го батальона. Моряки собирали и свинчивали кауфманки. К вечеру одна была готова, несколько офицеров с Зубовым и матросами отправились кататься с песнями, а Колокольцев-сын, адъютант Кауфмана, утешил всех, исполнив на кларнете знаменитый ноктюрн Шуберта «Майская ночь».

12-го была дневка и отслужен благодарственный молебен. Вечером отправлен был в Ташкент джигит с телеграммой государю, в которой доносилось о приходе на Аму-Дарью и намерении идти далее на Шурахан. Джигит повез и приказ по войскам округа, в котором Кауфман благодарил своих ближайших сотрудников, начальников полевых управлений, а также великого князя Николая Константиновича и князя Евгения Максимилиановича.

Пленный каюк был нагружен 400 пудами артиллерийского и инженерного парка, освободив 55 верблюдов. С 3 кауфманками он составил ядро будущей флотилии, под начальством Зубова.

14-го числа отряд перешел, все по правому берегу, к развалинам кр. Мешелки. Отсюда посланы были четыре предписания: Маркозову, Ломакину, Веревкину и начальнику Аральской флотилии Ситникову о намерении занять 17 мая Шурахан и переправу у Ханки, затем общими силами идти на Хиву. Требовалось уведомление также, где кто стоит, что уже сделано, что думают делать дальше и не слыхали ли чего о других отрядах. Дошло по назначению только одно предписание Ситникову. К Маркозову оно и не могло дойти, потому что он отступал в это время к Каспийскому морю, но бумага, ему адресованная, попала в руки Веревкина, который не замедлил ответить Кауфману, по содержанию ее, за себя и за Маркозова. 15 мая туркестанский отряд перешел на Базиргян-Тугай, откуда разосланы были прокламации к народу, что мы ведем войну только с ханом и его правительством, и потому жителям советовали сидеть смирно по домам и в дело не ввязываться. Прокламации повезли и наши джигиты, и взятые нами в плен хивинцы, из коих многие воротились потом и служили проводниками и чапарами.

16 числа, перейдя на Ак-Камыш, удалось казакам отбить еще один каюк. Кауфман произвел сам рекогносцировку и в 7 верстах далее увидел на противоположном берегу укрепленный лагерь, у входа Шейх-арыка на уроч. Тюнюклю, 4–5 тысячами войска при 4 орудиях. Командовал тут диван-беги Мат-Мурад. Ширина реки здесь 450 сажен. Неприятель открыл огонь из пушек и фальконетов, не причинивших нам вреда. Это для многих из свиты было первым огненным крещением. Одно из ядер чуть не попало в великого князя Николая Константиновича и князя Евгения Максимилиановича, стоявших рядом. На память об этом, с разрешения государя, им подарено было по одной пушке, из взятых потом в Хазар-аспе. Обе стоят теперь (в 1903 г.) у дворца Николая Константиновича в Ташкенте. Проехав еще 13 верст, Кауфман встретил наконец, в 20 верстах от лагеря, гребную флотилию, усилившуюся еще 9-ю захваченными каюками.

17-го числа Головачеву приказано было расстрелять 8 орудиями (4 конных и 4 горных) неприятельский лагерь, чтобы наша гребная флотилия могла воротиться к отряду беспрепятственно. На рассвете эти орудия, с небольшим прикрытием из 2 рот и 1 взвода стрелков, расположились против лагеря хивинцев, из которого тотчас же посыпались выстрелы. Через 1 1/2 часа нашего огня хивинские артиллеристы бросили свои пушки и разбежались, разбежалось и все скопище, успев, однако, увезти пушки. С нашей стороны выпущено было только 54 гранаты. Потеря наша состояла из двух лошадей. К концу канонады показалась и флотилия, успевшая захватить с боя несколько каюков на левом, т. е. неприятельском берегу. Всего у нас составилось 4 больших каюка на 80 человек каждый, 11 малых на 10 чел. каждый и 3 кауфманки, итого 18 судов.

В этот день явился в лагерь корреспондент американской газеты «New-Yorks Herald» Мак-Гахан, пробравшийся в отряд из Перовска, вопреки запрещению, а затем явилась депутация из Шурахана, изъявившего готовность покориться тому, кто раньше придет; в письме так прямо и говорилось: «Мы будем курами того, чье просо раньше созреет». Вечером же начальник штаба генерал Троцкий доложил Кауфману о необходимости изменить принятый план движения и переправиться здесь же на ту сторону, потому что неприятель оттуда сбит, а в войсках во всем недостаток, который тотчас же можно пополнить после переправы, тогда как до населенных мест по пути на Шурахан еще 25 верст; да и догонять отряд оставшимся позади войскам будет легче.

18-го числа в 10 часов утра у туркестанцев началась переправа через Аму-Дарью против того места, где был хивинский лагерь. К этому дню в некоторых частях отряда сухари уже кончились, крупы давно не было, мяса также; но подрядчик Громов доставлял конину, которою все и питались, начиная с Кауфмана. 19 мая в отряд явился посланец с письмом от дяди хана и сообщил известие, что оренбуржцы заняли уже Кунград и Ходжейли. В ответном письме Кауфман просил прислать хлеба, ячменя и скота, в «доказательство вашего мирного расположения». Дядя, однако, не прислал.

20-го переправа войск продолжалась. Жители стали доставлять разные припасы, но в весьма малых количествах. На Алты-Кудук отправлено 700 верблюдов для перевозки тяжестей к переправе, да с собой перевезли 300, а 200 за негодностью отпущены домой. 21-го Кауфман отдал приказ, коим запрещал фуражировки и предписывал следить за джигитами, у кого они есть, чтобы они не грабили, не обижали жителей, грозя виновным полевым судом.

От Шейх-арыка до Хивы тянутся непрерывные сады, а самый лагерь стоял на солнцепеке, поэтому произведена была рекогносцировка и решено перевести отряд в ближайшие сады. К полудню на переправу пришел тыльный отряд полковника Веймарна — 2 роты и 2 орудия. Кауфман был именинник и праздновал заодно и удачную переправу.

22-го, ввиду того, что жители уже второй день ничего не привозили на продажу, назначена была фуражировка, под прикрытием 2 рот, 1 сотни казаков и 2 горных орудий. Прикрытие было встречено выстрелами, причем у нас ранен подпор. Скворцов и 1 унтер-офицер. В этот день получены были два рапорта Веревкина, что к 23 числу он будет в Новом Ургенче.

23-го для занятия Хазараспа двинуты в 5 часов утра налегке 9 рот пехоты, 8 орудий, 1 сотня и 2 картечницы, а в лагере оставлено 2 роты, да одна переправилась сюда в течение дня, из числа пришедших с полков. Веймарном. Кавалерия, воротясь из Шурахана, осталась непереправленною для охранения флотилии. На пятой версте Кауфмана ожидали без шапок посланцы хана с письмом его и просьбой остановиться для переговоров. Но Кауфман продолжал идти и после небольшой перестрелки во время движения, с какими-то мелкими толпами у сел. Карават, нашел Хазарасп покинутым на произвол судьбы, несмотря на семисаженные стены и вырытое кругом озеро. В крепости нашли 4 медных полевых пушки с запряжкою, те самые, которые действовали по нашим войскам из лагеря у Шейх-арыка; найдено еще 43 фальконета, 1000 пудов пшеницы, 800 пудов джугары и 680 пудов риса. Потеря наша: 1 раненый рядовой. За два последних дня у нас выпущено было около 2500 патронов и 7 гранат. После занятия Хазараспа Кауфман приказал отступить к сел. Каравак на ночлег. Это была большая ошибка: и дядя хана, и сам хан приписали это своим письмам, сообщили об отступлении туркестанцев Веревкину, а в народе распространили слух, что Кауфман отступил даже к Питняку, хотя в крепости нами оставлен был все-таки гарнизон из 3 рот и 4 горных орудий. Каравак стоит на половине расстояния между Хозараспом и переправой. Сбор арб для обоза шел вяло, и Кауфман простоял тут три дня.

Из хивинских пушек составлен дивизион с хивинскими лошадьми и ездовыми.

Полагая, что Веревкин действительно в Новом Ургенче, Кауфман послал ему приказание перейти в Ханки и ждать там… Замечательно, что и Веревкин, и Кауфман, сносясь со вспомогательными отрядами, постоянно приказывают ждать, а те ждать и не думают!..

По занятии Ходжейли Веревкин решил идти навстречу Кауфману по левому берегу Аму-Дарьи, покрытому почти сплошь кустарниками и камышом. Он надеялся здесь легче узнать что-нибудь о туркестанском отряде и скорее войти с ним в сношения. 19-го числа отряд направился из Союнды в Джелангач-Чеганак, причем хивинцы, пользуясь кустарником по сторонам дороги, стреляли по цепи, охранявшей инженерный парк, посланный вперед для устройства моста на козлах чрез глубокий и широкий арык в 6 сажен. У нас ранен 1 дагестанец.

20-го отряд двинулся к Мангыту и повторил маневр под Ходжейли: так же кавалерия ушла вперед с конной батареей, так же ее обсели конные толпы, так же пришлось ждать пехоту. Но на этот раз хивинцы ждать ее не стали, а понеслись на оренбургскую конницу Леонтьева. Тот спешил 3 оренбургских сотни, встретил хивинцев метким залпом и отбил атаку. После этого массы неприятеля бросились на обоз, где произошла рукопашная схватка, в которой убито два оренбургских казака. Хивинцы были, однако, отбиты. По-прежнему артиллерия послала несколько гранат. По-прежнему перед городом Веревкина встретила депутация, и войска вступили в Машыт двумя колоннами. Все шло хорошо, и никто не сказал бы, что через несколько минут Мангыт будет разграблен.

Только что Веревкин прошел через город с головными частями своей колонны, как сзади раздались выстрелы: это какие-то безумцы вздумали помешать саперам чинить мост через арык. Безумцы были немедленно истреблены, а в это время и в колонну Веревкина стали стрелять из домов. Считая это вероломством, люди бросились ломать калитки и ворота, нашли во дворах взмыленных лошадей, что обличало их хозяев как участников в нападении на наш отряд, и началась расправа…

Тут подоспел еще и обоз со своим беспорядком и пылью, мешавшими надзору; разные нестроевые, джигиты, чапары и лаучи (верблюдовожатые) бросились грабить… Кто-то пустил и красного петуха… Веревкин послал сильные патрули, и когда наконец удалось водворить тишину, 400 трупов остались на месте…

Левая колонна Ломакина подошла к своим воротам несколько позже правой, когда в городе шла уже перестрелка. Он остановился, стянул колонну и прошел город без приключений с музыкой и песнями.

Никто из русских тогда не знал и не подозревал, что предки мангытцев участвовали в избиении русских солдат Бековича Черкасского в Порсу и потом переселились в Мангыт. Туземцы думали, однако, что русские это знали и отомстили через полтораста лет. Потери наши состояли: в 1 убитом офицере (капит. Кологривов), 2-х казаках и в 4-х раненых нижних чинах.

Ночлег был в версте за городом. На следующий день, т. е.

21 мая, войска тронулись к городу Китаю, причем Скобелев, с двумя сотнями, послан был разорить туркменские аулы по арыку Карауз, за участие в нападении на наш отряд, что, по его словам, и исполнил не без сопротивления. При переправе обоза через канал Аталык, неприятель сделал на него нападение, но был отбит, причем однако наши ракеты рвались преимущественно перед самыми станками… Ночлег был в 2 верстах не доходя Китая. Сюда явились депутации от городов Янги-Яба, Гурлена, Китая и ЬСята, с заявлением покорности. Таким образом, большая часть ханства покорилась уже Веревкину.

22 мая отряду предстояло идти сплошными садами по узким между ними улицам, где ожидалось сильное нападение конных ополчений. Поэтому на охрану обоза обращено особое внимание. Предположения сбылись. Был случай, что хивинская засада встретила самого Веревкина со свитой залпом в 25 шагах, и тотчас ускакала, не причинив, однако, никому никакого вреда. Обоз немного потрепали, захватив 3 арбы с провиантом и двух верблюдов со вьюками, в числе коих был инженерный с принадлежностями для сборки мостов. У нас убито 6 и ранено 3 нижних чина; порублено также несколько арбакешей. На ночлег стали у Янги-Яба, сделав всего 16 верст. Сюда прибыл ханский посланец с письмом, в котором выражалось удивление: почему русские вторгаются в его владения без всякого повода? Хан просил остановиться на 3 дня для переговоров о мире, как это сделал будто бы и Кауфман. Веревкин отвечал, согласно инструкции, что он не уполномочен вести переговоры и без приказания Кауфмана остановить свои войска не имеет права.

Здесь же получено известие, оказавшееся потом неверным, будто Кауфман несколько дней как занял г. Хазар-асп и идет к Хиве. Веревкин, конечно, тотчас и сам решил свернуть к Хиве.

26 мая в 6 часов утра отряд двинулся к Хиве через г. Кят. На дороге широкий, в 26 сажен, канал Клыч-Нияз-Бай остановил отряд, так как мост был сожжен неприятелем. К 1 часу ночи новый мост на козлах был готов благодаря энергии инженер-капитана Красовского, но в 3 часа стала прибывать вода и подмыла один козел. Красовский просил перевезти повозки и артиллерию на людях, но его не только не послушали, но первое же орудие пошло даже на рысях, вопреки общему правилу… Мост был сразу испорчен, и хотя поломка одной перекладины потребовала только полчаса, но расшатанный мост приходилось уже чинить беспрестанно, хотя инженеры теперь слушались и перевозили орудия на людях. Войска же и обоз предпочли идти вброд.

Ночлег был у гор. Кята. Здесь получено письмо от Кауфмана от 21 мая. Он уведомлял, что туркестанцы переправляются с 18-го числа у Шейх-Арыка и собирают арбы для движения в Хиву через Хазарасп. Веревкин отвечал, что также идет к Хиве, но около нее остановится и будет ждать его приказаний. Это, конечно, была тонкая политика: ни одной минуты Веревкин не думал останавливаться перед Хивой и, конечно, должен был радоваться, что он втрое ближе к ней, чем Кауфман.

25 мая отряд двинулся к г. Кош-Купыру, покинутому жителями по приказу хана, для защиты Хивы. Множество арыков со сломанными мостами несколько задержали отряд, но неприятель уже не рисковал беспокоить войска. Ночлег в полуверсте не доходя города.

26-го числа, наконец, отряд пошел к своей главной цели — к Хиве! Остановиться Веревкин решил в 6 верстах от столицы, на даче хана Чинакчик, где сад разведен и возделан русскими пленными, как тому свидетельствовали европейский характер сада и русские надписи, кресты и имена, вырезанные на коре деревьев.

Войска стали снаружи сада, на пашнях, вдоль арыков. Штабы, конечно, во дворце. Авангард из 2-х сотен под начальством Скобелева был выдвинут на 2 версты. Вскоре оттуда послышались выстрелы: это отступал авангард, затеявший дело со скопищами хивинской конницы. На выстрелы прискакала остальная кавалерия с Леонтьевым и Тер-Асатуровым. Хивинцев преследовали до Хивы и затем воротились. Потери наши состояли из 2-х раненых казаков.

В 9 часов утра 27 мая хивинцы, пробравшись скрыто садами к самой аванпостной цепи, прикрывавшей пасшихся верблюдов, бросились с визгом и пальбой на цепь и, отхватив часть табуна, погнали его к городу. Ближе всех к верблюдам стоял батальон полк. Гротенгельма, который первым и явился на тревогу; хивинцы бросили часть добычи, но до 500 штук все-таки угнали. По дороге их перехватила 3-я стрелковая рота апшеронцев пор. Алхазова, отпущенная из авангарда по случаю полкового праздника, и сделала несколько весьма удачных залпов, свалив множество хивинцев. Прискакали и 2 сотни Леонтьева, но честь отбития добычи все-таки досталась авангарду. Скобелев, услыхав позади себя выстрелы, оставил одну роту апшеронцев на месте, а сам с двумя сотнями и ракетными станками быстро двинулся садами наперерез хивинцам. Пройдя с версту садами на поляну, он увидал конную толпу в 1000 человек, гнавшую верблюдов, и пустил на них казаков. Дагестанская сотня отбила большую часть верблюдов и завернула их назад. Тут подоспели и казаки Леонтьева. Предоставив им докончить дело, Скобелев ударил на пешую толпу, которую прежде оставлял в покое, несмотря на ее пальбу. Большая часть этой толпы была вооружена пиками и разным дреколием. Дагестанская сотня с фронта, уральская с фланга быстро рассеяли толпу, полезшую спасаться в сады и арыки. Подоспела на помощь авангарду свежая оренбургская сотня; часть казаков была спешена и очистила сады.

Потери наши состояли: из 1 убитого и 9 раненых нижних чинов, 12 раненых лошадей и 70 убитых и покалеченных верблюдов.

Наученный опытом, Веревкин выставил впереди пастбища роту от 2-го Оренбургского линейного батальона. Вечером Скобелеву и капитану Иванову поручено было произвести рекогносцировку с двумя сотнями и ракетными станками не далее 2 верст вперед, чтобы выбрать для авангарда новую стоянку, в видах предоставления большего спокойствия главным силам. Место было выбрано не без перепалки. Когда же рекогносцировка стала отходить, то хивинцы до того смело напирали, что пришлось спешить часть казаков. Скоро на выстрелы явилась пехота авангарда, одно появление которой заставило хивинцев очистить сады по бокам дороги. Так как авангард был теперь в полном составе, то и двинулся вперед на новое место. Выйдя на избранную поляну, Скобелев увидал тут опять несколько куч хивинцев и, чтобы хорошенько проучить их, положил две роты в засаду за валиком арыка при выходе на поляну, а кавалерия мнимым отступлением должна была заманить сюда хивинцев. Это вызвался исполнить ротмистр Алиханов с пятью казаками кизляро-гребенской сотни: они подскакали к хивинцам и стали ругать их самыми отборными татарскими словами; хивинцы бросились на них, те, конечно, наутек и, не доскакав ста шагов до засады, кинулись в сторону, а хивинцы получили в упор два добрых залпа. Это охладило их предприимчивость, и они больше не тревожили авангарда, пока он устраивался на ночлег. Ночью, однако же, они обстреливали стоянку из ружей и фальконетов. К утру сюда была прислана из главных сил еще одна сотня и два конных орудия. Весь день 27 мая главные силы готовили туры, фашины и штурмовые лестницы, но материал был плох, ломок, тяжел (верба и тополь), так что эту затею оставили. Веревкин решился идти на Хиву без лишних приготовлений…