Хан Аллакул, прекратив все сношения с Никифоровым, оставил таким образом нерешенными вопросы о разграничении и торговый — единственные, из-за которых было послано посольство. Не желая, однако же, разрыва с Россией, он отправил с Никифоровым своего посланца Вуиз-Ниязбая, который и прибыл со свитою из 16 человек в Оренбург 12 декабря 1841 г., а 19 февраля 1842 г. отправлен с 4 человеками свиты в Петербург для представления Государю письма хана.

В письме этом хан уверял «хорошего и доброго своего друга, верного и старинного своего приятеля, что подданные наши, вкушая в тишине плоды древа нашего правосудия, наслаждаются в саду наших щедрот и милостей истинным счастием»… что поэтому «на зеркале нашего сердца не видно пыли неудовольствия или смущения, и нет в нем никаких мрачных отражений», что «постоянное желание нашего сердца состояло в том, чтобы Хива и Россия по прежнему (sic) составляли один народ и одно царство»… «что ныне, благодаря Создателя, это чистое желание наше исполнилось, так как со стороны самодержавного прибежища правосудия к нам прибыл, на правах посла, высокостепенный капитан Никифоров, доставивший через наших придворных присланное с ним дружественное письмо, каждое слово которого выражало дружбу, а каждая буква взаимную приязнь». 10 марта посол прибыл в Петербург, был представлен ко Двору, но оказалось, что он никаких полномочий не имел для ведения переговоров, а потому 9 мая его отправили в обратный путь, со щедрыми подарками, с грамотою от Государя к хану. С послом отправлен был состоявший при Перовском для поручений кавалерийский подполковник Данилевский, на которого и возложено было окончить так неудачно начатые Никифоровым переговоры.

В состав новой миссии был назначен натуралист Базинер, чиновник пограничной комиссии Григорьев и 2 топографа-офицера, с конвоем из 20 казаков, под командой хорунжего Кипиченкова. В числе подарков, отправленных с Данилевским, была между прочим и четырехместная карета-ландо, с парою лошадей в золоченой сбруе, предмет давнишних желаний хана. Кроме кареты, везли: орган, часы с кукушкой, канделябры, бархат, атлас. На расходы Данилевскому выдано было 5000 червонцев; в том числе на подарки 700 и на непредвиденные расходы 989.

По инструкциям министерства иностранных дел, Данилевский должен был стараться внушить хану доверие к бескорыстным видам России и утвердить в Хиве наше нравственное влияние, а потому агенту предписывалось не затрагивать щекотливого вопроса о границах и настаивать только на понижении пошлин русских товаров до нормы в 5 % с объявленной цены. Если бы, впрочем, представился удобный случай, то агенту разрешалось определить нашу границу с Хивою по р. Сыр-Дарье, северному берегу Аральского моря и северному Чинку до Каспия.

Кроме того, агент должен был согласить хана на принятие в Хиву нашего консула и на освобождение 1500 персидских невольников, о чем персидский шах просил наше правительство.

Так как шах серьезно готовился к войне с Хивою из-за торговли персидскими невольниками, то в деле улажения этого вопроса приняла участие и Англия, которой особенно не желалось допустить Хиву до падения.

Общими усилиями представителей России и Англии удалось наконец склонить персидского шаха повременить военными действиями и послать в Хиву посла, придав к нему чиновника английской миссии Томсона, который имел исключительное поручение стараться об устройстве дела о персидских невольниках и которому положительно воспрещено было вмешиваться в переговоры нашего агента с ханом по делам, до России касающимся.

Нет никакого сомнения, что Англия только придралась к случаю, чтобы послать своего агента следить за нашим и по возможности мешать ему.

Никакого особенного интереса персидские пленные для Англии не представляли. Очевидно, это был только предлог.

Кроме инструкций Данилевский был снабжен грамотою от высочайшего имени и письмом вице-канцлера.

Выбор Данилевского, человека весьма обходительного, светски образованного и к тому же с замечательным даром слова, был тем более удачен, что новому агенту предстояло изгладить в умах хивинцев неприятное впечатление, оставленное Никифоровым.

Назначение в миссию опытных топографов-офицеров указывало, что одной из целей миссии была подробная съемка пройденного пути и окрестностей Хивы… Очевидно, что и в этом отношении посольство Никифорова оказалось несостоятельным.

Данилевский был полной противоположностью Никифорова. Первый — высокий, красивый, вежливый; второй — маленький, невзрачный, грубый, да еще и выпивоха!

Сборы в Хиву затянулись благодаря обычной медлительности Обручева, и только 1 августа 1842 г. миссия выступила из Оренбурга, через Эмбу и Устюрт, вдоль западного берега Аральского моря. На 43-й день пути она вступила в пределы ханства. Хан в это время вел войну с Бухарою, и посольству пришлось подождать несколько в Таш-Аузе.

19 октября миссия въехала в Хиву; 29-го возвратился хан, который на другой же день прислал поздравить агента с приездом и извинился, что по усталости не может еще дать аудиенции, но когда Данилевский выразил желание быть принятым в тот же день, то хан согласился и принял его вечером.

После обычных приветствий хану были вручены, чрез мехтера, Высочайшая грамота и письмо, а затем поднесены подарки. Узнав о карете, хан вышел полюбоваться ею, но влезать в нее долго не решался, пока верх не откинули, превратив карету в коляску. Когда миссия удалилась, хан вздумал покататься у себя во дворе, но, к общему удивлению, карета еле шла. Припрягли еще несколько лошадей — не помогает. Послали в миссию нашу за русским кучером, и тот разъяснил причину: уходя, он надел на колеса тормоз, а не сказал слугам хана, для чего это, не показал, как снять.

Когда тормоз сняли, то удовольствию хана не было границ. Выезд его в город сопровождался особенной торжественностью и доставил большое развлечение народу. Данилевскому предоставлено было назначать самому дни аудиенций, давая только каждый раз знать о том хану через мехтера.

Второе свидание, по случаю болезни Аллакула, состоялось только 10 ноября. Хан был весьма уступчив и высказал желание приобрести приязнь России. Но это свидание было последним: 23 ноября хан скончался, а 25-го на ханство вступил сын его Рахим-Кули-Инах.

Умер хан, собственно говоря, между 15-ми 20-м, но приближенные скрывали это, пока прискачет из своего удела наследник. Это было сделано во избежание волнений из-за наследства и междоусобия среди других сыновей и родственников покойного. 23-го числа наследник прискакал, и тогда только было объявлено о смерти его отца. Молодой хан принял Данилевского свысока, ждал для себя особых подарков, которых достать было неоткуда, и не считал для себя обязательными обещания своего предшественника. Потом, однако же, он переменил тон, но все-таки объявил, что постоянного политического агенства у себя не допустит, а что касается персиян, то выразил удивление, какое русским до них дело.

Вскоре явился к Данилевскому, тайком, некто Сергей-ага, начальник хивинской артиллерии. Это был беглый фейерверкер с Кавказа: он убил своего батарейного командира и бежал к горцам, а от них в Хиву. В 1830 году он исправил все пушки, оставшиеся после Бековича, сделал лафеты и передки, отлил ядра и таким образом составил батарею, которой и командовал.

Он сообщил Данилевскому, что всю русскую миссию собираются зарезать, как Бековича. Данилевский тотчас отправился к мехтеру, просил собрать министров и сказал им, что дольше ждать конца переговоров не хочет и выступает завтра же. Проводов и охраны в пути ему не нужно. Объявил им именем великого Белого царя, что за малейшее оскорбление кого-нибудь из русских камня на камне не останется в Хиве. «Русские уже четвертый раз в гостях у вас и дорогу к вам знают, и если придут с оружием, то вам не удастся уже обмануть их, как сделали ваши деды с князем Черкасским».

После этой смелой речи переговоры снова пошли в ход, хотя все-таки тянулись 7 недель. Министры после каждого совещания вымогали новые подарки… Этим и объясняется, почему они тянули дело. А дарить уже было нечего. Оставались только золотые часы. Сергей-ага надоумил, что попрошайкам не надо ничего более давать и объявить им, что последние подарки будут розданы им, когда они приложат к договору свои печати, да и то не давать часов в руки, пока печать не приложена, а не то надуют и уйдут.

Так Данилевский и сделал: показал министрам часы и объявил условие: приложи тамгу и получай. Нечего делать, покорились.

Больше всего затруднений для соглашения представила седьмая статья договора о невзимании пошлин с русских караванов, проходящих через р. Сыр в Бухару и другие азиятские владения, или обратно.

Что касается освобождения персидских невольников, то, под влиянием своих успехов в войне с Бухарою, хан считал ни во что военные приготовления Персии и согласился отпустить только одного родственника мешедского правителя, утверждая, что возвращение его одного будет стоить в глазах персиян более, чем освобождение 5000 человек.

Обязательный акт переделывался до 20 раз и наконец 27 декабря был скреплен ханскою печатью в том самом виде, в котором был предложен агентом с самого начала переговоров.

В тот же день, вечером, произошел обмен дипломатических документов в присутствии всех членов ханского совета. 30 декабря произошла прощальная аудиенция, а 31-го миссия выступила из Хивы через Кунград и Ак-Булак, чтобы видеть северные части ханства. Миссию сопровождал хивинский посланец Мин-Баши-Мухамед-Эмин, которому была устроена в Оренбурге торжественная встреча с войсками, как важному сановнику… Затем он был отправлен в Петербург, представлен ко Двору в Царском Селе и, по обыкновению, щедро награжден разными подарками.

Из-за этих-то подарков хивинские министры и тянут всякие переговоры. Без всякой надобности, без всякой пользы для дела, они готовы ездить по очереди, однако, в Петербург, хоть каждый год. А толку из договоров наших с ними никогда никакого не было!

Обязательный акт, основанный на весьма скромных требованиях со стороны России, ограничивался только следующими обещаниями хивинского хана:

1) Не предпринимать впредь никаких явных, ни тайных враждебных действий против России.

2) Не потворствовать грабежам и разбоям ни в степи, ни на Каспийском море.

3) Не держать в неволе русских пленных и охранять как личность, так и имущество всякого русского подданного в хивинских пределах.

4) Имущество умерших в Хиве русских подданных передавать в целости русскому пограничному начальству.

5) Выдавать русских беглых и мятежников, укрывающихся в хивинских владениях.

6) Пошлину с русских товаров взимать один раз в год и в размере, не превышающем 5 % с действительной цены.

7) С товаров, принадлежащих русским купцам и проходящих через р. Сыр в Бухару и другие азиатские владения и обратно, никаких пошлин не брать.

8) Не препятствовать ничем караванной торговле азиятских владений с Россиею, взимая, впрочем, с этих караванов установленный зякет.

9) Вообще и во всех случаях поступать, как подобает добрым соседям и искренним приятелям.

В надписи, сделанной агентом на копии с акта, переданной хану, значилось, что Россия:

1) Предает совершенному забвению прежние неприязненные против нее действия хивинских владетелей.

2) Отказывается от требования уплаты за разграбленные до сего времени караваны.

3) Обещает совершенную безопасность и законное покровительство проезжающим в Россию хивинским подданным.

4) Предоставляет в своих владениях хивинским торговцам все преимущества, коими пользуются купцы других азиятских владений.

Акт этот удостоился Высочайшего одобрения, что и подтверждено надписью вице-канцлера на акте от 30 июня 1843 года. Подтвердительный акт этот был вручен Мухамет-Эмину.

Несмотря, однако же, на крайнюю умеренность наших требований, щедрость подарков и нашу предупредительность, акт этот остался мертвою буквою: Хива тотчас же вошла в приятельские сношения с мятежным Кениссарою, послала в 1845 году эмиссаров на р. Сыр-Дарью и сносилась с известным разбойником Исетом. В 1848 году шайки хивинцев грабили под самыми стенами новые укрепления Раим. В 1852 г. Перовский не мог настоять на освобождении захваченного хивинцами семейства султана Ир-Мухамеда Касимова и вынужден был предложить выкуп в 200 червонцев, а в 1858 г., когда наш агент, полковник Игнатьев, сослался на акт Данилевского, то получил в ответ, что, несмотря на тщательные розыски, такого акта нигде не нашли и содержания его не помнят!

Очевидно из этого, что понятие о святости договоров Хиве не знакомо. Это подтвердилось и впоследствии.

Данилевский, произведенный в генералы на 35-м году жизни, перешел на службу в Петербург. Здесь он влюбился в одну владетельную княжну и пользовался взаимностью. Родители, конечно, не одобряли выбора принцессы и решили увезти ее домой… Была осень. На первой почтовой станции от Петербурга к Москве, в сумерках, когда лошади были уже запряжены, перед ними стал высокий генерал и выстрелил себе в рот… Лошади взвились, рванули… и карета проехала по трупу генерала… Это был Данилевский.

Переговоры с Бухарой имели результаты не более счастливые.

Единственным практическим результатом наших дипломатических сношений с Хивою и Бухарою было расширение наших сведений по части географии Средней Азии. Базинер и Данилевский составили описания Хивинского, а Ханыков — Бухарского ханств. Конвоировавший их до Сыр-Дарьи Бларамберг снял 73 820 верст!

В 1846 году департамент Генерального штаба командировал в степь астронома Лемма для определения нескольких пунктов, которые бы послужили для триангуляции при съемке. Обручев послал с ним капитана Генерального штаба Шульца, с которым и случился великий курьез: доехав до устья Сыра, на урочище Раим он принял молодой камыш за траву и донес, что здесь можно накосить до миллиона пудов сена.

Обручев обрадовался и сделал представление в Петербург о постройке на Раиме укрепления. В Петербурге не соглашались. Обручев доказывал, что если мы не займем низовьев Сыра, то могут занять англичане! Наконец разрешение дано. Обручев сам идет в 1847 г. с войсками и годовыми запасами для гарнизона, видит камыш вместо травы, но, после всей своей переписки с министерствами и громадных расходов на отряд, вынужден строить укрепление… Так случайно возникло в 1847 г., близ устья р. Сыр-Дарьи, в 60 верстах от моря, укрепление Раимское.

В 1848 г. построены были еще промежуточные форты: Карабутак для связи Уральского укрепления с линией и Кос-Арал, на Аральском море, для поддержки учрежденной тогда частной компании рыболовства, которая завела было свои суда, но скоро лопнула.

В начале 1847 г. Обручев построил в Оренбурге шкуну «Николай», переслал ее на подводах в разобранном виде в Раим и велел произвести опись берегам Аральского моря; в 1845 г. выслана туда же шкуна «Константин».

С устройством фортов на пути отступления барантовщиков набеги на линию действительно прекратились, а Хива стала меньше получать русских невольников.

Ежегодное движение транспортов в степные укрепления с малочисленными конвоями заменили прежние набеги летучих отрядов. Правда, башкиры, поставлявшие ежегодно по наряду средним числом по 1140 подвод в самую рабочую пору, сильно разорялись, а конвой, несоразмерный с тяжестью караульной службы и множеством ненужных постов, сильно страдал, но зато практика выработала много разных облегчений, и Обручев, несмотря на свой педантизм, узаконил разные отступления от формы. Так, солдаты шли в одних рубахах, а мундиры, шинели и ранцы везлись на подводах. Идти разрешено было вольно, не соблюдая строго строя. При его преемнике, Перовском, стали выдавать солдатам кошмы для подстилки на ночлегах. Он же отменил наряд башкирских подвод и заменил их наемными воловьими, что принесло казне большую экономию.

Хивинцы считали своею границей реку Эмбу и потому занятие нами устьев Сыр-Дарьи сочли за нарушение своих границ. На Сыре у них была небольшая крепостца Джан-Кала, в 70 верстах выше Раима, и тут они взимали подати с при-дарьинских киргизов и зякет с бухарских караванов, идущих в Оренбург. Через месяц после основания Раима, 20 августа 1847 г., к Джан-Кале собралось до 2000 хивинцев; в числе начальников был и сын Касима, Ирмухамед, прозванный Илекеем. Часть скопища перешла на наш берег, расчебарила более тысячи кибиток наших киргизов, утопила 30 грудных детей, забрала 21 семейство в плен и воротилась к Джан-Кале.

Комендант Раима, подполковник Ерофеев, тотчас двинулся к этой крепости, с 200 казаков и оконенных солдат, при двух орудиях; к нему присоединился батыр Джан-Ходжа с 700 киргизами, а по Сыру плыл сюда же поручик Мертваго (из флотских офицеров) на шкуне «Николай», вооруженной двумя орудиями. 23 августа Ерофеев подступил к Джан-Кале и открыл по ней огонь с нашего берега. Хивинцы не выдержали и стали уходить из крепости. Тогда Джан-Ходжа бросился с 250 киргизов вплавь через Сыр, очистил Джан-Калу от последних хивинцев и преследовал скопища их до р. Куван-Дарьи.

Наши войска не переходили Сыра, так как эта река считалась тогда нашею государственною границею, переступать через которую строго запрещено было Обручевым. Все-таки хивинцы возвратили пленных, 3000 верблюдов, 50 000 овец, 500 лошадей и 2000 рогатого скота.

Во второй половине ноября того же года на реку Сыр-Дарью явилось новое хивинское скопище в 10 000 человек. Обойдя Раим, хивинцы бросились в Каракумы, расчебарили чиклинцев и дюрт-киринцев, перерезали стариков, раскидали по степи младенцев, а женщин забрали в плен. Захватили также два каравана: один Зайчикова (Деева), а другой двух казанских татар, шмыгавших постоянно по степи. Ерофеев послал вдогонку 240 казаков при двух орудиях. Отряд этот в течение 4-х дней, с 24 по 27 ноября, убил до 340 хивинцев, а сам потерял только 2 убитыми и 6 ранеными.

Ночью на 6 марта 1848 г. на нашем берегу опять показалась партия в 1500 всадников, большею частию туркмен-иомудов. Эти разбойники всю ночь и половину следующего дня грабили и резали наших киргизов. Новый комендант подполковник Матвеев не мог защитить их, так как за неимением корма лошади паслись далеко от укрепления. Киргизы были совершенно разорены, и кто имел еще верблюдов, откочевал к Уральскому укреплению, остальные питались одною рыбою до нового урожая. Через три месяца, в июне, скопище в 2000 хивинцев напало на наши транспорты, шедшие из Оренбурга в степные укрепления, и на съемочную партию прапорщика Яковлева. Паргия эта шла впереди обозов вдоль р. Иргиза и состояла из 7 топографов с конвоем в 160 оренбургских казаков с 15 подводами и 50 верблюдами. За ними в нескольких верстах тянулось 500 башкирских подвод, под прикрытием двух сотен казаков и двух орудий; конвоем командовал войсковой старшина Иванов. За ним в одном переходе шел тележный транспорт в 1500 подвод, с прикрытием из 1 роты, двух сотен и двух орудий, а еще в переходе за этим тянулось 3000 верблюдов под прикрытием 1 1/2 сотни уральцев при 1 орудии. Всеми транспортами начальствовал генерал-майор Шрейбер.

26 мая, в 10 часов утра, хивинцы появились перед партией топографов. Яковлев тотчас свернул вправо к реке, примкнул к ней и построил конвой свой в каре. Хивинцы переплыли через реку к нашему отряду, зашли с наветренной стороны и пустили пал… Трава была уже сухая и быстро загорелась. Но казакам эта штука давно знакома. Знают они и прекрасное средство против этой грозной разбойничьей выдумки: стоит только позади себя пустить такой же пал и ждать спокойно приближения пожара, пущенного врагом, и тогда перейти на остывшее уже пожарище своего пала. Неприятельский пал дойдет до выжженного вами места и погаснет сам собой за неимением пищи. Так и сделал Яковлев, по совету опытных казаков.

Видя неудачу своего пала, хивинцы ограничились перестрелкой, длившейся до 4 часов вечера.

Между тем Иванов, узнав о появлении хивинцев, поскакал вперед с 14 казаками, но был окружен разбойниками и с первого же натиска потерял 9 казаков. Подхватив пику одного из убитых, он пробился с остальными пятью человеками без шапки и эполет к своему транспорту, ставшему в каре. Хивинцы не посмели напасть на транспорт и свернули к Иргизу, где и захватили 5 рыбаков, шедших с транспортом и беспечно ловивших рыбу в версте от него.

Иванов отобрал 84 казака, взял одну 6-фунтовую пушку, перешел Иргиз и погнался за хивинцами. Догнав их и промчавшись далеко впереди своих казаков, Иванов, с пикой в руках, влетел в толпу неприятеля и многих уложил на вечный покой. Хивинцы утекали без оглядки, а Иванов гнал их до самого заката солнца.

Макшеев говорит, что Иванов был «человек не трезвый, не распорядительный и малограмотный, но вместе с тем беззаветно храбрый… по неразвитости и малограмотности он представил ложное и бестолковое донесение, которое подвело его самого под следствие».

Пусть так, но если представим себе этого детину без шапки, с оборванными эполетами, с пикой в руке, как он гонит один тысячную толпу дикарей, оставляя за собой ряды трупов, — мы не можем не сказать, что Иванов был лихой казак!

3 июля небольшая хивинская шайка в 250 человек напала снова на съемочную партию Яковлева около урочища Майли-Баш на Сыр-Дарье, но была отбита.

На том и кончились хивинские набеги. Видя неудачу своих предприятий против новых степных укреплений, хивинцы обратились к дипломатии и стали домогаться путем переговоров срытия Раима и Ново-Петровска.

В 1849 г. Обручев стал заселять степь казаками. В Раим было переселено 25 семейств, в Оренбургское укрепление 21, в Уральское — 13, в форт Карабутак 4 и в Ново-Петровское укрепление 15. Однако мера эта оказалась преждевременною, потому что возбудила опасения киргизов за свои земли.

Интересна судьба Николаевской станицы, укрепленной колонии у Ново-Петровского укрепления, состоявшей из 200 уральских казаков и 100 человек пехоты. Рыбаки по ремеслу, эти станичники жили припеваючи. Но о них уже заботились: в начале шестидесятых годов до 44 семей было переселено из Николаевской станицы на Кавказ, для водворения в новых станицах кубанского войска, по рекам Белой, Пшехе и Псекупсу. Рыбаков посадили на хлебопашество. Они, конечно, разорились окончательно и, кроме того, очутившись в неблагоприятных климатических условиях, большею частию вымерли. Оставшиеся в Николаевской станице, по малочисленности своей, не могли устоять против нападения киргизов в 1870 г. и подверглись окончательному разорению; многие из них побиты, многие взяты в плен, лодки их пожжены, имущество совершенно разграблено.

Главнокомандующий кавказскою армией приказал выдать уцелевшим станичникам по 100 р. на дом и казенный паек, но это, конечно, весьма недостаточное пособие, ввиду совершенного разорения поселян.

С устройством ряда укреплений мы, так сказать, прорезали степь, но не владели еще кочевками киргизов, которые поэтому подчинялись влиянию хивинцев и коканцев, подстрекавших к возмущению против русских.

Чтобы устранить вредное влияние хивинцев, Обручев предполагал сначала устроить укрепление на Эмбе, но с возведением Раима у него явилась мысль занять Хиву, куда уже нетрудно казалось добраться, благодаря ряду укреплений, соединявших Оренбург с устьями Сыра. Чтобы воспользоваться при этом Аральским морем и Аму-Дарьею, Обручев, тотчас по возведении Раимского укрепления, устроил судоходство на Аральском море. В течение 1848 и 1849 годов море было тщательно исследовано двумя шкунами: «Николай» и «Константин». Кроме этих судов были заказаны (в 1850 г.) в Швеции, на Мутальском заводе, два парохода с выдвижными килями, чтобы можно было плавать как по морю, так и по рекам.

Успех будущего занятия Хивы был обеспечен и можно было рассчитывать обезопасить нашу степь с этой стороны. Для достижения той же цели со стороны Кокана Обручев предполагал занять Ак-Мечеть.

Свои предположения о занятии Хивы и Ак-Мечети Обручев изложил в особой записке от 27 марта 1851 г. Но они не только не были одобрены, но сам Обручев был тотчас сменен (в том же 1851 году), и управление Оренбургским краем поручено было снова Перовскому, который подвергнул записку строгой критике, осудив совершенно всю систему действий своего предместника. Даже возведение укреплений в степи Перовский находил невыгодным, считая свою систему (высылка отрядов в степь) гораздо целесообразнее. Всего любопытнее, что занятие Хивы Перовский теперь также не одобрял, по бедности и ничтожности этого ханства и по затруднительности движения туда.

За десять лет до этого Перовский был иного мнения и даже после своей неудачи в 1839 году хотел повторить попытку с тех же позиций. Теперь, с возведением Раима, мы были вчетверо ближе, и, значит, движение в Хиву было гораздо возможнее, но это предлагал теперь другой, и, значит, это никуда не годилось! Согласился Перовский только с занятием Ак-Мечети, но и то не с оборонительною, а с наступательною целью, чтобы затем распространить наши завоевания вверх по Сыру до самого Кокана, который Перовский восхвалял донельзя. Что касается до возведенных уже укреплений, то Перовский ходатайствовал об упразднении Оренбургского укрепления и об уменьшении гарнизонов во всех остальных. Император Николай I по поводу соображений Перовского написал на рапорте военного министра (от 6 ноября 1851 г.): «Хотя и не убежден, но быть по мнению и на ответственности генерал-адъютанта Перовского». Таково было доверие Государя! Замечательно, однако же, что впоследствии, и не позже как через полтора года, Перовский значительно изменил свой взгляд и настроил по Сыру ряд фортов, из коих по крайней мере три четверти были совершенно не нужны!

После этого наступила длительная пауза в наших отношениях с Хивой и следующий эпизод относится уже к началу 1860 годов.

В 1859 году на полковника Генерального штаба Дандевиля был возложен осмотр восточного берега Каспийского моря, который в 1859 г. обозрел берег и нашел, что самое выгодное место для устройства укрепления и учреждения фактории было бы у Красноводского залива, близ колодца Балкуя, но это предположение не осуществилось вследствие того, что миссии Игнатьева не удалось занять устья Аму-Дарьи. Посольство это было отправлено как бы в ответ на любезность Хивы и Бухары, приславших в 1857 г. своих послов для принесения императору Александру II поздравления с восшествием его на престол. Игнатьев должен был сперва посетить Хиву и оттуда направиться в Бухару. От Чернышева залива на западном берегу Аральского моря миссию должны были сопровождать пароходы аральской флотилии под начальством капитана 1-го ранга Бутакова, который должен был также сделать рекогносцировку Аму-Дарьи и занять город Кунград, лежащий близ устья этой реки.

Никогда еще такое большое посольство не отправлялось в Среднюю Азию. При начальнике миссии состояли 16 специалистов по разным предметам, медик и иеромонах.

Почетный конвой посольства состоял из 34 человек казаков, при 4 офицерах и 4 урядниках, поровну от уральского и оренбургского войск, и из 30 стрелков оренбургских линейных баталионов, при 2 офицерах и 2 унтер-офицерах. Пехота была посажена на лошадей, и люди на смотру оказались очень хорошими кавалеристами, управляя конями совершенно правильно и делая все требуемые уставом построения. Кроме того был прикомандирован еще добавочный конвой, состоявший из 51 казака при 4 офицерах и 4 урядниках; конвой этот должен был сопровождать посольство до хивинского города Куня-Ургенча, оттуда должен был возвратиться в Уральское укрепление и здесь присоединиться к конвою Катенина, объезжавшего степь.

По предварительному сношению, хивинское правительство для перевозки миссии и ее тяжестей через залив Айбугир обещало собрать к мысу Урге не менее 90 судов, но когда миссия дошла до мыса, то на пристани оказалось всего только 16 лодок, к которым впоследствии, и то с большим трудом, были присоединены еще 19 таких же судов.

По переправе (25 верст лодки шли на шестах 7 часов) миссия была встречена почетным хивинским конвоем, который должен был сопровождать ее при дальнейшем движении по ханству.

Верблюжий караван миссии, за неимением лодок для переправы, пошел к устью залива, и в 18 верстах к северу от мыса Урге верблюды переправились вброд на глубине не более 3 футов, за исключением некоторых небольших ям, в которых глубина была около 2 аршин.

В ожидании прихода верблюдов миссия должна была расположиться на 5 дней лагерем невдалеке от правого берега залива. 18 июля миссия прибыла в Хиву, 28-го была принята ханом, а 31 августа выступила в Бухару.

Рекогносцировка нижнего течения Аму удалась как нельзя лучше, занятие же Кунграда путем переговоров не состоялось вследствие раздоров разных партий, волновавших город; к тому же наши суда должны были спешить отплыть скорее из устьев Аму, по причине начавшейся убыли воды в реке.

Переговоры Игнатьева в Хиве и Бухаре испытали ту же участь, что и прежде. Посольство держали под караулом, оправдываясь опасением, что народ русских не любит и может напасть на них, если они покажутся на улицах…

Игнатьев так тревожился за участь своей миссии, что когда хивинские сановники заметили ему о запрещении Корана употреблять бумагу на то, на что годится простой камешек или комок глины, так как на бумаге может быть написано имя Божие, то он сам ходил по двору, вдоль забора, собирать бумажки! Это рассказывал Демезон, у которого мы учились восточным языкам. Это должно бы, кажется, уже окончательно убедить наше правительство, что путем дипломатии с этими ханствами ничего сделать невозможно.

И вновь наступила пауза.