Странно, почему мне Нелька не сказала этого раньше. Когда я отвозила к ней Варю, отправляясь в роддом, она между прочим сообщила:

— Звонила Ольга, я забыла тебе сказать. Искала вас. Она позвонила твоей маме, Лиля дала мой телефон — сама не знала, что той сказать. Я с ней сначала разговаривать не стала, но она еще позвонила…

— Да? — Мне было совсем не до Ольги, я чувствовала, что Максим вот-вот собирается родиться, надо добраться до роддома хотя бы в начале схваток.

— Ну да… Пришлось поговорить с ней. И она мне рассказала, что видела в театре твоего мужа, он ее познакомил со своей мамой и дочерью. Ну в общем, я ей твой телефон красногорский все равно не дала. Правильно?

— Какой дочерью? — спросила я, прислушиваясь к себе — мне казалось, что вот-вот начнут отходить воды, такое странное ощущение было где-то внизу живота и резко заломило поясницу.

— К нему дочь приехала из Канады. Ну верней, не к нему, она просто приехала, кажется, учиться здесь будет… в институте…

— У него что, такая большая дочь? — машинально спросила я. — Подожди, ты сказала — дочь? А когда… когда она приехала?

Нелька не подозревала, из-за чего мы покинули просторы пятикомнатной квартиры. Она, как и все, думала, что дело опять — как всю мою жизнь — в Виноградове номер один. Я ее не разубеждала, пусть лучше так думает, чем жалеет, что мне все изменяют с молоденькими и упругими.

— Не знаю… а что? — Нелька с любопытством посмотрела на меня.

— Нет, ничего. А когда Ольга звонила?

— Ленусь, я не помню, давно уже, я так зачухалась со своими… Прости, что не сказала, но я знаю, что ты к ней так осторожно относишься… Я помню, как она на свадьбе тост сказала, она мне такой странной показалась…

Я попросила Нельку не кормить насильно Варю — сколько съест, столько и съест, и не укладывать ее спать рано — она будет только маяться. Потом я села в такси, поехала в роддом и ночью родила Максима.

Утром мне принесли его, туго запеленатого, красивого, с волосиками и бровками. Я пыталась понять — мои у него брови или Сашины, и вытерла пальцами волосы, густо намазанные детским маслом. Он ткнулся в мою грудь, в которой пока ничего не было, кроме нескольких капель молозива, и уснул. А я взяла телефон и позвонила Виноградову. Виноградову Толе.

Где-то на пятом часу схваток — всего я рожала семь с половиной часов, — когда на несколько минут отпустила разрывающая, нечеловеческая боль, я отчетливо поняла, почему Толя был тогда так счастлив, почему девушка была такой высокой и не по-нашему холеной и свободной. Ни массажи, ни бронированные машины, ни вереница кавалеров, ни коллекция шуб в шкафу, ни даже мелькание на обложках «Отдохни!» и «TV-парка» не дадут подобного эффекта — такого спокойного, сияющего взгляда, как дает ежедневное созерцание водопадов, тысячелетних секвой и благополучных, неторопливых соседей, прогуливающихся под ручку в аллее из золотисто-красных кленов в окружении троих маленьких детей и в ожидании четвертого.

— Да?

Я услышала Толин голос и несколько мгновений прислушивалась к себе. Да, точно. Все правильно. Я поступаю правильно.

— Да?.. — повторил он, как мне показалось, чуть растерянно.

— Ты приедешь ко мне в роддом?

Он секунду, ровно секунду молчал.

— Да. Куда?

Я назвала адрес.

— Я буду через полчаса.

— Утром тебя не пустят.

— Хорошо.

Он приехал сразу, и его пустили, дали белый халат. Мы разговаривали через дверь — из-за того, что в городе начался грипп.

Я дала медсестре в детской палате пятьдесят рублей, взяла с ее разрешения Максима, завернутого в казенное белье, сама потуже затянула на синем байковом халате поясок и подошла к стеклянной двери.

— Мальчик Максим, четыре шестьсот.

— На меня похож, — сказал Толя и засмеялся, глядя на меня, а не на маленького человечка.

— Да. А зачем ей здесь учиться?

Он перестал смеяться и внимательно посмотрел на меня. Ему хватило нескольких секунд, чтобы все понять.

— Она в университет поступила, на русскую филологию. Но она будет и там и здесь учиться.

— Я тебя с ней видела и не поняла.

Он еще несколько мгновений внимательно смотрел мне в глаза.

— Ясно. А рост?

— Она — как ты, кажется…

Толя улыбнулся.

— Максим… Он очень большой, да?

— Да. Пятьдесят четыре сантиметра.

— У тебя есть молоко?

— Еще рано. Будет.

— Я тебя люблю, Лёка.

Я поправила:

— Ленуля.

— И Ленулю тоже люблю. И дерзкую свободную Елену Воскобойникову. Все дело в том, что ты фамилию не сменила… Как я сразу не понял…

Я смотрела на него, и мне хотелось, чтобы он взял меня на руки, вместе с Максимом.

— Я, между прочим, на Беговую вернулся, в старую квартиру.

— А там… на бульваре… кто живет? Дочь?

— В нашей с тобой квартире? Почему… Мариша у моей мамы, скоро опять уедет, слушать лекции в Торонто и сдавать что-то, ей так разрешили. Она очень деятельная и, похоже, талантливая. А в нашей квартире… ну разве что призраки. Там затопили, кстати. Соседи сверху сделали сауну в одной из ванных комнат, и прорвало трубы.

— Ты отремонтировал?

— Отремонтировал. Ты очень красивая.

— Спасибо.

Я увидела в стеклянной двери, как блеснули глаза на моем уставшем лице.

— Куда ты поедешь после роддома? И где Варя?

— Варя у Нельки.

— О господи… — Толя покачал головой. — Я надеюсь, ты… гм… первому мужу не звонила?

Это можно было спросить и по-другому: «Ты больше за химерами не гоняешься, Лена, мать двоих детей?»

— Нет.

— Я приду вечером. Тебе что-нибудь принести? Вот, возьми, кстати, если это можно… — Он показал на огромный букет тюльпанов, лежащий сзади него.

Тюльпаны — осенью…

— Да, в палату нельзя, в коридор можно. Толя…

— Да?

— Поесть мне принеси, пожалуйста.

— Поесть? — Он растерялся.

— Да. Побольше.

— А… чего тебе принести?

Я подумала. Представила себе огромный бутерброд со свежим сливочным маслом, с мягким сыром, и зеленое яблоко, и кусочек розовой шейки…

— Всего.

— А… Слушай, я не знал… Мне на работу надо… ты доживешь до вечера?

— Нет. Я у соседки съем что-нибудь, ей много принесли.

— Покажи мне его еще раз, пожалуйста…

Я показала изумительно красивого Максима.

— Тебе нравится имя? — спросила я.

— Мне нравится… — Он сделал неопределенное движение руками, как будто обхватывая что-то большое вокруг себя. — Мне нравится все, с тех пор как ты мне утром позвонила.

Я посмотрела в окно в конце коридора. Редкой гадостности день — темно, моросит, ветер…

— И лужи, и слякоть?

Он улыбнулся:

— Да.

* * *

Осень невероятно затянулась в этом году. В конце ноября еще не падал снег, было сухо, солнечно. Я гуляла с коляской на бульваре около нашего нового дома. Варя каталась на качелях неподалеку. Я увидела, как она вдруг спрыгнула с качелей на лету и побежала ко мне:

— Мама, смотри, там папа идет!

— Hе придумывай!..

— Правда, вон в сером пальто, коротком…

Да, действительно. Глазастая Варька углядела Александра Виноградова на очень приличном расстоянии. На таком расстоянии только я бы его узнала, и то раньше.

— Повернем обратно? — Я спросила и сама поняла, что спросила непедагогично. Варя укоризненно посмотрела на меня. — Хорошо, пойдем вперед. Только никак не прихорашивайся и не скачи на него обниматься по старой памяти.

Варя засмеялась, видимо, оттого, что нервничала.

Александр Виноградов наверняка видел нас давно. Потому что шел медленно, не отрываясь глядя на нашу компанию.

Благостно спящий в красивой клетчатой коляске Максим Виноградов, распустивший во сне губы в прекрасную беззубую полуулыбку, строгая и великолепная Варвара Виноградова, гордо расправившая и без того прямую спинку. И я, счастливая от ощущения полноты мироздания и от сознания своего полного превосходства над Александром Виноградовым, который не видел и уже никогда не увидит, как долгожданный маленький Максим первый раз засмеялся, увидев, как качается тугая, полная теплого сладкого молока мамина грудь…

Мое счастье не мешало мне в ту минуту ненароком оглядеть себя, Варьку и Максима и понять, что мы достойны сами себя. Занятая всем этим, я, к сожалению, пропустила момент, когда отец моих детей неожиданно опустился на колени и продолжал свой путь по направлению к нам уже таким образом.

— Мам… — ахнула Варька.

— Молчи и иди вперед как ни в чем не бывало, — сказала я и положила одну руку ей на плечико.

Варя кивнула и, чуть нахмурившись, придвинулась ко мне. Я видела, что ей хотелось улыбаться, и может быть, — даже стремглав помчаться к папе, но она, большая девочка, вела себя сдержанно и достойно.

Неожиданно, скорей всего от исходившего от нас с Варей напряжения, проснулся Максим, два раза тихо крякнул, увидел меня, разулыбался, но тут же набрал воздуха и сердито закричал.

Идущий к нам на коленях Александр Виноградов на секунду замер, вынул руки из карманов, потом лег животом на землю и закричал:

— Ленка! Пока не скажешь, что могу встать, — не встану! А хочешь — на животе поползу?

— Не хочу! Вставай, Виноградов! — Я кричала негромко, сложив руки рупором, чтобы не очень испугать разволновавшегося Максима. — Саша, вставай, хватит придуряться! Застудишь почки, будешь по ночам… — Я вздохнула и опустила руки.

Он было приподнялся, но потом лег обратно, уже на бок.

— Если не простишь, не встану никогда!

К счастью, мы подошли совсем близко. Мне не было стыдно, мне было почти смешно, хотя я волновалась за Варю, за Максима и даже за дурака Виноградова. Но Варе было очень стыдно, я видела. Она опустила голову и, обойдя меня, взялась обеими руками за коляску.

— Мам, там, кажется, ребята из параллельного класса…

Еще не хватало! В параллельном классе «А» учится мальчик Дима, в которого Варька зачем-то влюбилась — но теперь уж ничего не поделаешь, я тоже когда-то влюбилась в девять лет, и это был не Варин папа.

Я оставила Варе коляску с ревущим Максимом, быстрым шагом подошла к Александру Виноградову и сильно дернула его за шкирку.

— Хватит цирк устраивать и позорить нас, вставай. Где телохранители-то?

— Отпущены в декретный отпуск. — Александр Виноградов смотрел на меня с максимально возможной для него теплотой и нежностью. — Ты потрясающая женщина, Елена Витальевна. — Он попытался ухватить меня за руку. — Ты великолепна, юна, стройна и прекрасна. У тебя, кстати, берцовые кости после родов уже съехались обратно?

— А они у меня в этот раз и не разъезжались. Так пролез.

— Не больно было? — Биологический отец Максима и Вари с охотой поддержал неинтересный и страшный для мужчин разговор о родах, который так любят все рожавшие женщины.

— Было ужасно больно. Чуть не умерла, мне так казалось. Еще больнее, чем с Варей, хотя больнее не бывает. Еще что?

— Э нет, подожди, ты что звереешь-то? — Александр Виноградов быстренько вскочил, небрежно отряхивая влажные листья с грязного пальто и брюк. — Так хорошо говорили… ну в общем — Вама… то есть… Елена Витальна, Лена, Леночка… — Он выдохнул и набрал полную грудь воздуха и снова выдохнул. И только потом энергично проговорил: — Делаю тебе предложение.

— Жить вместе в большой новой квартире с панорамным остеклением и двумя санузлами?

— С тремя! Третий — детский. Второй — твой лично, с бассейном. Первый — самый маленький — мой, он же гостевой. Гости мои писать будут редко, потому как ходить к нам особо не будут… часто и помногу не будут… и жить не будут… подолгу… А на даче я для друзей, кстати, гостевой домик построил, двухэтажный…

— Спасибо, Саша, у меня уже есть все санузлы, какие нам нужны. Нам троим хватает.

— А мне, четвертому, — нет. — Счастливый Александр Виноградов попытался сбоку подтолкнуть коляску с Максимом Виноградовым.

— И четвертый… человек у нас тоже есть, Саша. У нас всего хватает, и людей, и санузлов для них. И гостевых домиков.

— Я не понял про четвертого…

— Я вышла замуж, Саша.

— За кого это? — Александр Виноградов чуть приостановился. — Ну не ври, ладно…

Я пожала плечами.

— Ты шутишь? Да? А… когда?

— Летом.

— Ну и… и как, интересно, его зовут? Твоего… мужа?

— Какая разница? Анатолий.

— А… Но… — Александр Виноградов закашлялся.

А я подумала, как жалко, что в момент такого очевидного реванша я думаю о том, успел ли Максим пописать в памперс и не пора ли в связи с этим заворачивать всю компанию, за вычетом проигравшего Александра Виноградова, — домой.

Александр Виноградов отошел чуть в сторону от меня и коляски.

— И… и ладно! И черт с тобой! Ты смотри какая, а? Замуж… За старпера какого-нибудь, да?

— Нет. Извини.

— Да мне плевать! Но это мой сын, и я буду его растить и видеться с ним! Сколько захочу!

— Ты уже хотел видеться с Варей, когда пожил с нами, а потом ушел, пока мы приданое с Варей шили.

— Не болтай! — попытался даже прикрикнуть Александр Виноградов, но я видела, что он обескуражен.

Я вдруг увидела, что Варя набрала полные глаза слез и изо всех сил сдерживалась, чтобы не зареветь. Я остановилась, обняла ее и посмотрела на по-прежнему красивое лицо Александра Виноградова, сейчас слегка разрумянившееся от легкого осеннего морозца, на аккуратно постриженные, почти совсем седые виски густых темных волос, на нежные, девичьи мочки — круглых Варькиных ушей…

— Это не твой сын, Саша.

— Что ты сказала? Не мой сын? Как его зовут? Только не ври! Фамилия у него какая?

Я чуть помедлила.

— Виноградов.

— Виноградов? А-а! Ты дала мою фамилию, не спросясь меня? Или ты его еще не регистрировала? И как его зовут?

Я засмеялась. Как же переполошился Александр Виноградов!

— Зовут его Максим, как ты и хотел, Саша. Ты же всегда хотел иметь сына Максима, правда? — Я покрепче обняла заметно съежившуюся под моими руками Варю. — Плюс к дочери Варваре, разумеется. А Максима я, как ты выражаешься, зарегистрировала, не беспокойся. Он на самом деле Максим Виноградов.

— Я, конечно, рад. Но я бы с большим удовольствием сделал это сам… Да-а… Порядочки сейчас… Ну что ж, ладно… Ну что, — он нагнулся ближе к Максиму, — что, Максим Александрович, как жилось вам без отца?

— Он Максим Анатольевич, Саша, и без отца пока, слава богу, не жил.

— Что ты сказала? — Александр Виноградов остановился и то ли споткнулся, ухватившись за мое плечо так, что я чуть не упала, то ли нарочно тряхнул меня изо всех сил. — Что ты сказала, повтори? Какой к чертям собачьим Анатольевич? Это что за шутки? Это мой сын? Да не говори ничего, я знаю, я чувствую, я и тогда чувствовал, что у меня все получилось… Ты обманула меня — тогда? Ты знала, когда я уходил?

Я покачала головой:

— Нет.

— Все равно правды не скажешь…

— Почему? Я действительно сначала не знала. И мне, и нам с Варей было… достаточно сложно одним, без тебя. И потом, я даже говорила тебе один раз. Пыталась…

— Тьфу, черт… Ты же сказала, что наврала… я так и подумал — нечем было меня удержать, вот ты и… Зачем ты…

— Но ты же был занят прелестями одной рыжеволосой девушки.

— Тьфу ты… — он весь исплевался, поминая то господа, то черта, — господи! Ну так с кем ты Максима записала? Это ведь мой сын?

Я помедлила.

— Какая теперь разница.

— Большая! Я должен знать, что у меня есть сын, что я не напрасно жил…

— Ты только не плачь, Саша. Жил ты, скорей всего, не напрасно. У тебя есть и дочь, и…

— Понятно. Значит, мой! Вама!..

— Вамама, — подсказала я. — Теперь еще Максим есть.

— Ну да… — Он почему-то не поддержал идею укрупнения моего прежнего чудесного имени. — Все, идите домой, собирайтесь, я за вами вечером приеду.

— Саша, не говори глупостей. Живем мы теперь совсем в другом месте, через бульвар.

— Я уж знаю, что ты скакала то в одну квартиру, то в другую. Я звонил как-то.

Я хотела ему хоть что-то сказать о том времени. О том, как мне было страшно, и плохо, и больно. Но не стала. Зачем?

— Я вышла замуж, Саша. У меня есть муж. Я, наконец, стала Елена Виноградова, я этого хотела много лет. А это мои дети, Варвара и Максим Виноградовы. Правда, у них разные отчества. Но это детали. Варька, смотри-ка — не Светлана там ваша Ивановна идет? Подойди к ней, спроси, что по математике задано, мы же увели тебя с конца урока. — Варя внимательно посмотрела на меня и пошла догонять учительницу. — А чей Максим сын… Это, может быть, я ему когда-нибудь скажу. Но вряд ли. Это будем знать мы с тобой и его… отец. Тот, чью фамилию он носит. Тебя я к нему больше не пущу.

— Ты… ты с ума сошла! Мне сорок шесть лет! У меня… Это мой сын, и я буду видеть его сколько захочу!

Я видела, как странно покраснели его веки, и провела ладонью по его руке, которой он опять схватил ручку коляски.

— Нет, Саша. Ты же хотел свободы. Боялся, что я начну ее ограничивать. Ты страшно испугался, что придется теперь иметь одну и ту же «сексуальную партнершу» в виде меня, постылой… Так теперь ты имеешь все, что хотел. Правда? Свободу, друзей, женщин, девушек в не ограниченном мною количестве и составе и все остальное. А сын… зачем он тебе? Ты разве растил Варю? Она нужна тебе сейчас?

Александр Виноградов сам убрал руку с коляски и покачал головой.

— Зла-ая ты, злая… никогда не думал, что ты такая злая… — Он поддел ногой мокрый кленовый лист. — Сын — это другое! Ты не имеешь права!..

— Сыновей любят и растят еще меньше, чем дочерей. Их зачем-то хотят иметь все мужчины, а потом не знают, что с ними делать, с описанными, сопливыми, капризными, трусливыми и слабыми.

Александр Виноградов глубоко вздохнул, положил руку мне на ладонь и крепко ее сжал.

— Моя милая, моя родная… ты умная, ты чудесная, ты красавица… Ты, кстати, кормишь Максима? Тебе хорошо бы его хотя бы до трех месяцев докормить…

Теперь уже вздохнула я.

— Время быстро идет, ты забыл, наверно, а для меня как будто вчера было, как я Варю в три года от груди отнимала. Такая была вселенская трагедия. Неужели не помнишь? Так что надеюсь Максима еще покормить.

— Ты не любишь меня больше? — без перехода спросил Александр Виноградов.

— Уходи, пожалуйста, Саша.

— Значит, любишь. — Он успел посмотреть на меня тем знакомым снисходительным взглядом, который когда-то больно-пребольно ранил меня в нашей с ним неравной любви.

— Значит, не люблю. Просто говорить об этом мне неприятно, вдруг тебе станет больно.

Мне самой стало страшно и жарко от произнесенных слов. Ведь одно дело — сказать еще кому-то «Люблю тебя», а другое — объяснить вот этому человеку, который был смыслом моей жизни так много лет…

— Я тебя больше не люблю, Саша.

— И кого же ты любишь? — не сдавался он, все еще надеясь, что это — часть игры. Любовной игры, его игры, в которой я чуть не погибла.

Люблю… Я представила уставшего Толю Виноградова, спящего в кресле с Максимом на руках… И еще вспомнила, как он держал одной рукой у себя на боку Варю под окном роддома и махал мне огромным букетом желтых и белых тюльпанов…

…Тюльпаны выскальзывают у него из руки, и они с Варей смеются, ползают по первому хрупкому ледку, собирают разлетевшиеся цветы, а мне кажется, я слышу этот хрустальный хруст и не понимаю, что это за звук — то ли хрустит расколовшийся тонкий лед, в который превратились вчерашние лужи, то ли так чудесно звенят замерзшие тюльпаны, то ли это в моей голове, которая чуть не лопнула во время родов, тихо звучит какая-то мелодия, которую я, может, и знала когда-то, но совсем забыла. Она мне нравится, эта нежная затейливая мелодия, я пытаюсь собрать воедино звуки и повторить, но они рассыпаются, дробятся и складываются вновь, уже в другую, совсем новую, непривычную и прекрасную…

— Ты не имеешь права! — Александр Виноградов в кои-то веки не шутил, он на самом деле нервничал.

Я посмотрела на бегущую ко мне Варьку, так похожую на него, и прикорнувшего Максима, похожего на меня и на моего папу. Хорошо бы, он тоже стал так смеяться, как мой папа. Потом посмотрела на красивые ровные скулы Александра Виноградова с нездешним золотым загаром, на его гладкий, без единой морщинки лоб, на темные, бесконечно знакомые глаза. Почему-то я раньше не видела, что внешние уголки глаз у него так сильно ползут вниз… так грустно, так скорбно…

Он стянул с шеи шелковый синий шарф с маленькими зелеными загогулинами, все время вылезавший из-за воротника, и сунул его в карман пальто.

— Не имеешь права, — повторил он. — Ленка…

— Имею, — ответила я. — Имею двоих любимых детей и все права и обязанности, с этим связанные. Это ты ничего не имеешь, Александр Виноградов, кроме своей свободы. Хотя свобода, надо признать, — величайшее благо и ценность. Величайшее достижение человечества. Сейчас… как это — «Либертас инэстимабилис рэс эст». Так, что ли? «Свобода — вещь бесценная». После вторых родов вообще голова не варит.

— Это заметно.

Александр Виноградов смотрел на меня с явной тревогой и пытался понять, с каким счетом проиграл. Есть ли шансы отыграться — сейчас, потом, когда-нибудь.

— Ты выиграл, Саша. Ты ведь об этом думаешь? Что не привык так позорно проигрывать? Ты выиграл в результате свою свободу. Владей ею и будь, наконец, счастлив.

Я подняла шарф, выскользнувший из его кармана, отдала ему и покатила коляску по дорожке, усыпанной мокрыми листьями.