Маленький Максим Виноградов оказался очень серьезным, вдумчивым мальчиком. Пока он учил буквы и цифры, я выносила и родила второго мальчика, Андрея Виноградова, в возрасте сорока двух лет, под охи и возмущенные возгласы врачей семнадцатого роддома города Москвы.

Андрей Виноградов получился более улыбчивым и еще более строгим, чем Максим Виноградов, но в общем вдвоем им очень весело. Они любознательны, в меру хулиганисты, бывает, и хамоваты.

Варька полюбила Анатолия Виноградова даже слишком, вызывая у меня приступы материнской ревности и тревоги — не влюбилась бы она в него через пару лет. Хотя называет его «папа», может быть, оттого, что собственный папа, обидевшись на меня на бульваре, так больше и не появился. Послал несколько раз деньги по почте. Увидев же меня в обществе Анатолия Виноградова в Доме кино, и деньги посылать перестал. Может быть, огорчился, что я не ношу в память о нем тоскливые лунные камни, купленные в турецкой деревушке Текирова. Может быть, ждал, что я позвоню и спрошу, почему он перестал посылать деньги. А он скажет, что ему обидно, когда он вспоминает, что Варя, плохая девочка, ему совсем не звонит.

Варя, мне кажется, просто перенесла всю свою любовь к Александру Виноградову, которой он пользовался эпизодически, на Толю, который обращается за этой любовью каждый день. Он носится с ней как с писаной торбой, как никогда не носился Александр Виноградов.

Правда, из-за деточек у него часто не остается времени реализовать свои сычевские потребности — запереться в бесполезном «кабинете», побыть одному в обществе спортивных комментаторов, даже почитать. Я вижу, как он смотрит в сторону комнаты, где его ждет наспех заложенная книжка, машет рукой: «Э-эх!» — и спешит навстречу сияющим Варькиным глазам. Подхватив на руки любознательного Максима и смешливого Андрея, усаживается с ними на полу, успевая общаться на полнейшем серьезе с каждым из троих. Это работа. Трудная, ответственная. И я плачу ему за эту работу всем, чем могу. В этом смысле я известная чухонка — терпеть, любить, возносить до небес, смиряться, прощать, верить, надеяться, забывать о себе. И дети ему платят — теплом своих маленьких сердечек и бесконечной, неисчерпаемой, преданной любовью.

Беден тот, кто не познал такой любви.

Мама Толи вышла замуж за Харитоныча. Сдала свою антикварную квартиру под охрану и переехала к нему. Выгнала его на работу — он преподает на журфаке и консультирует аспирантов. Милена Аристарховна не разрешает Харитонычу затворяться от нее и от мира в субботу — воскресенье. «Вот в гробу тебя запрут, тогда точно никто к тебе не постучится, а пока изволь сидеть хотя бы с полуоткрытой дверью, чтобы я видела, ради кого я оставила весь свой антиквариат и три балкона с видом на Кремлевскую набережную». Харитоныч пишет мемуары, где я фигурирую как милая, скромная девочка — надежда российской журналистики.

Ольга взяла к себе жить приемного сына Севу, замученного неприкаянностью и одиночеством. Бледный, субтильный, с клочковатой растительностью на лице, он никак не нравится девушкам, а ему совсем не понятны мужчины, стремящиеся к близкой дружбе с ним. У Ольги очень хорошо идут дела, и она занялась благотворительностью, заставив Севу принять самое активное участие в этом. Причем форма ее благотворительной деятельности такова, что я не устояла перед соблазном написать об этом статью. Она находит одиноких женщин с детьми, оказавшихся без помощи отцов, и пытается помогать им. Особенно отличает она тех женщин, которые сами отказались от денег и всяких отношений с бывшими мужьями и возлюбленными…

Женя снял свою французскую комедию, потратил на нее кучу денег и получил особый приз Каннского фестиваля. Он по-прежнему один. И с нами. Его любит Толя, его любит Варя, его любят мальчики — под моим бдительным надзором… И я надеюсь, что когда-нибудь Женькин талант все равно выволочет его из одиночества и из его запутанных, непонятных никому, прежде всего ему самому, любовей.

Нелька бросила Федора и вышла замуж, познакомившись в Интернете с очень щедрой личностью с подозрительной фамилией Гур-Сафьянов. Новый супруг одаривает Нельку, прожившую полжизни в черном теле, золотом-бриллиантами, возит зимой в Ниццу и на субботу — воскресенье — в Таллин, попить ржаного пивка…

Наша тяжба с Гариком тянулась два с половиной года. Игорь в городском суде дело все-таки выиграл. Сам Савкин помер, царство ему небесное, в которое он не попал.

В нашей старой квартире живет Павлик, получился у мамы хороший мальчик, добрый, тихий, сострадательный. Его друг — тоже хороший человек, совсем не похожий внешне на Игорька. У них уютный маленький зоомагазин, где можно купить рыбок, котят, хомячков и волнистых попугайчиков. Они симпатичные, милые, верные друг другу ребята. Их так жалко. И никто ничего поделать тут не может.

Мама с Игорьком живут душа в душу, купили прекрасный дом в пятнадцати минутах езды от нашей с Толей дачи. Хотя, если честно, я не уверена, что Игорек всегда знает, что мама — его жена, а не просто импозантная дама, благосклонно относящаяся к его странностям. Может, оно и к лучшему. Зато мама искренне принимает свой климакс за задержку, пугается, не беременная ли она. Кроме того, она вдруг обнаружила, что у нее появилось еще два внука, в придачу к не очень забалованной ее вниманием Варьке. И она довольно часто теперь к нам приезжает, чтобы поиграть с малышами.

Мама всегда больше любила мальчиков… Она их страшно портит, на мой взгляд. Поэтому я заблаговременно подсовываю Максиму видеокассету с отечественным мультфильмом и даю указание маме — по возможности содержание мультика не комментировать. В отношении маленького Андрея указание одно — поменьше к нему подходить. У него еще не все прививки сделаны… Мама обижается на меня, ругается, говорит, что я — невыносимая, невозможная, похожа на своего придурка отца… что она приезжать не будет, а будет страдать от моей жестокости… Тогда мне становится ее жалко и я разрешаю плюс к мультикам еще порисовать с Максимом, тоже без комментариев. Или погулять со спящим Андреем…

Что касается Александра Виноградова, он тоже, наконец, женился. На молодой рыжеволосой медсестре из Подольска — корни все-таки тянут в деревню Марфино, которой больше нет.

Медсестра-то, глупенькая, не знала, что через два года ей будет уже двадцать пять, а золотистой мулатке из Чебоксар, устроившейся работать крупье в Сашин любимый клубный ресторан, — всего семнадцать… Семнадцать лет, семнадцать сверкающих циркониевых звездочек во влажной шоколадной плоти…

Саша сразу устал от глупости семейной жизни и без сожаления покинул жену и маленькую девочку, которую она успела ему родить.

Решительно настроенная медсестра попробовала при разводе получить какие-то права на его собственность. Но оказалось, что буквально за несколько дней до подачи заявления на развод Александр Виноградов успел получить закладную на одну квартиру, оформить дарственную своей маме — на другую и на дачу, а для оформления пособия на ребенка он принес справку, что его зарплата, как директора банка, составляет восемь тысяч рублей ежемесячно…

Как рассказала светская хроника, бедная девушка пыталась драться на суде, за что была вынуждена заплатить Александру Виноградову штраф.

Счастлива ли я? Наша семья — да. А я…

Я очень боюсь потерять это счастье. Так боюсь, что иногда кажется — а лучше бы его и не было! Без него гораздо спокойней было бы жить.

Короткий период безумного счастья, когда не понимаешь, что ты ешь, и говоришь ерунду, закончился очень быстро. Он был — когда родился Максим, крепкий, крупный, почти одновременно вышли первые серии фильма, я получила премию Детского фонда за… рисунки к книжке. Варька из заброшенного, ненужного папе, а значит, «бедного» ребенка превратилась в школьную звезду, расцвела… Толя наполнял нашу жизнь мужской заботой и вниманием, которых я никогда не знала… И любовью, любовью…

Потом настал период осознания — ой, мамочка, да какое же это у меня теперь счастье — огромное, невероятное… Я люблю Толю, Толя любит меня. Я очень сильно люблю Андрея Виноградова, который сосредоточенно ползает по нашей необъятной квартире, и безумно люблю Максима Виноградова, который регулярно предлагает мне сыграть в прятки, спрашивая меня: «Мам, куда мне спрятаться, чтобы ты меня не нашла?» Я трепетно люблю красавицу и умницу Варьку, люблю и ревную ее ко всему миру.

И я так боюсь все это потерять!.. Я трясусь за них за всех, я впадаю в отчаяние, когда у кого-то повышается температура, я отказываюсь летать в далекие страны, когда у Толи выпадает неделя-другая отпуска. Отказываюсь до последнего, пока муж не запихивает меня со всем веселым колхозом в самолет. Месяц назад летал даже самый младший Виноградов, прополз по салону, провожаемый восхищенными и негодующими взглядами авиапассажиров.

«Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь, все мне ясно стало теперь…» — громко, мимо нот и очень, на мой взгляд, наивно поет каждый день, стоя под душем, Анатолий Виноградов.

Как хорошо, что хоть ему все ясно. Мне же — нет.

Когда он замечает, что я печальна и смотрю в окно, а не на него и не на детей, он обещает уйти на войну. Я пугаюсь и перестаю смотреть в окно.

И тогда снова и снова начинаю думать про таинственный и простой закон, скрытый от нас в наших собственных душах, незримых и почти невесомых. Закон сохранения любви.

В свободное время, которого нет, я все пишу бесконечную историю про девочку Соню и Гнома. Сейчас Антон Быстров уже вовсю готовит запуск «Гнома-3». Когда я смотрю фильм, который получается по моим сценариям, то приятно удивляюсь — вот точно так я и представляла себе это, как будто вижу на экране во второй раз. И с радостью настукиваю на компьютере, как правило, стоя — сесть не удается — следующую серию.

Вчера вечером, почти заснув с бодрым, неутомимым Андреем на руках, я услышала свой спокойный ровный голос, говорящий Максиму, лежащему поперек кровати:

— И тогда Гном сказал Сонечке: «Бери этот ключ, но сундук не открывай. Открыть его можно только в полночь. У тебя будет ровно двенадцать секунд, пока часы будут бить двенадцать…»

— Мам, а мне сейчас около четырех? — спросил Максим, приподнимая вихрастую голову.

— Да. Спи, прошу тебя.

— Мам… а потом мне будет около пяти?

— Да.

— А Андрюшке?

— Ему тогда будет около двух.

— А тебе?

— Мне тогда будет около ста.

— Ой… — Максим даже сел в кровати. — А папе?

— И ему тоже — около ста. Ложись.

— Мам. — Он все-таки лег. — Тебе не сто лет будет, нет…

— Не сто. Сорок два… с половиной.

— А вы долго будете жить, да?

— Да, постараемся.

— Постарайтесь, мам, ладно? До ста лет.

— Да. Постараемся. Ну вот, а Сонечка взяла ключ — тяжелый-тяжелый, подняла его обеими руками, сначала ей казалось, что она его уронит, не сможет даже удержать. Но как-то удержала, но уж идти-то с ним она точно не сможет…

— А Гном не помогал?

— Нет, он старенький. Да… а потом Сонечка сделала шаг, другой, и вдруг стало легче идти. Еще шаг — и ключ становился еще легче, и вот уже вдали забрезжил рассвет, и она знала, что ей осталось пройти совсем чуть-чуть, и наступит утро, только надо успеть…

— Мам, а что такое «забрезжил»?

Я села с уснувшим Андреем Виноградовым на кровать к Максиму. Он прижался к моей руке, обнял ее ножками и ручками — как мишка коала — точно так же делала маленькая Варька, господи…

— Забрезжил рассвет — это значит сейчас вот-вот выглянет солнце и настанет новый день…

— А всегда настает новый день?

Я поцеловала его в теплый висок:

— Всегда, малыш. Сначала спрячется солнце, настанет ночь, потом забрезжит рассвет и наступит новый день.

Максим закрыл глаза, потом открыл один, совсем не сонный глаз, посмотрел на меня и захлопнул его, улыбаясь. Я поцеловала его, ощутив губами мохнатые светлые реснички и подумала: как хорошо, когда есть кто-то, кто просит тебя дожить хотя бы до ста лет.

Январь — апрель 2004 г.