– Знаешь, Соломатько, есть в мире особая энергия любви, – проникновенно начала я, неуверенно присаживаясь на краешек кресла в своих собственных обтягивающих черных джинсах, заправляя за ухо прядь волос и при этом злорадно наблюдая, как меняется в лице Соломатько.

Тоскливая гримаса мгновенно сменилась самодовольной ухмылкой. Продолжая лежать, он слегка подбоченился и, вытянув ноги, перекрестил их на низком пуфике. Надо честно признаться: то, что когда-то в глупой юности подманило меня в Игоре Соломатько, никуда не ушло. Ироничная самоуверенность, что бы она ни прикрывала, идет и влюбленным ненасытным мальчикам, и чуть располневшим, порядком уставшим и разочарованным мужам.

Подождав, пока он насладится мгновением, я продолжила, усевшись как следует в кресло:

– А есть – особая энергия ненависти. Я очень скептически отношусь к таким вещам, потому что это ненаучно и субъективно. Но когда мы остаемся наедине, я просто чувствую ее физически, эту энергию.

– Которую из двух? – спросил быстренько подобравшийся Соломатько.

– Ненависти, разумеется.

– А может, Егоровна… – задушевно проговорил Соломатько и остановился, наткнувшись на мой взгляд.

– Не может.

– А почему, спрашивается? – взгляд Соломатька совсем потеплел и грозил перегреть меня.

– Потому что я… – Я все-таки сделала эту проклятущую, выдающую меня с головой паузу.

Но я договорила. В первый раз в жизни я говорила ему эти слова, гордые, дурацкие, категорично перечеркивающие все дальнейшие варианты веселого флирта. С отцом моей дочери. Какой флирт, к чертям собачьим!

– Я тебя не люблю.

И ему тоже понадобилась пауза, маленький предательский люфт.

– А что еще ты не любишь? – спросил он с заслуживающим уважения любопытством. Вернее, его имитацией.

– Зеленые шторы, красные кастрюли и белые свитера на мужчинах. Равно как и самих мужчин, обладателей оных, а также их фальшивые, многолюдные семьи с обязательными сборищами равнодушных друг к другу родственников второго января, первого мая и… И когда еще, Соломатько, а?

Дура. – Соломатько равнодушно пожевал ворот своей синей австрийской олимпийки. – Завистливая дура. Кстати. У Горенко Анны Андреевны об этом сказано гораздо лучше. В той самой книжке, которую зачитывала надысь доченька ваша и наша.

Я сразу вспомнила, как по юности Соломатько любил блистать совершенно ненужным, но производящим впечатление на неподготовленного слушателя знанием настоящих фамилий писателей и актеров. Я-то сама всегда разделяю жизнь и творчество даже самых любимых своих писателей и не знаю не только фамилий, но и семейно-любовных историй из жизни, поскольку они всегда как-то опрощают все тайны, настоящие и кажущиеся.

– Послушай. Ну какая она тебе Горенко! Говоришь, как о своей приятельнице… Никогда бы ни одна твоя приятельница не написала хотя бы вот это стихотворение, которое ты, наверно, имеешь в виду. «Он любил три вещи на свете…» Правильно?

– «За вечерней пенье, белых павлинов и стертые карты Америки…» – сладострастно процитировал Соломатько, не отвечая. И приостановился.

– Ну что ж ты? Давай уж до конца. «Не любил, когда плачут дети, не любил чая с малиной и женской истерики…», ну и на поклон – «А я была его женой».

– «А я была его женой…» – повторил Соломатько задумчиво и грустно. – Какой женой была бы ты, Машка? А? Ты ведь так и не была ничьей женой. Почему?

– Ты уже спрашивал. Хочешь услышать какой-нибудь лестный ответ? Я отвечу. Это судьба любого забракованного товара. Продается потом с трудом и по дешевке. Даже если забраковал идиот. Но какой ты стал с годами тонкий! Смотри ж ты – наизусть чешешь Ахматову, в самой возвышенной ее ипостаси.

Я не успела договорить. Соломатько вдруг сильно и довольно грубо схватил меня за плечи и, слегка встряхнув, приблизил к себе.

– Под стать твоим перистым облакам, в которых ты окончательно заблудилась, – неожиданно мирно проговорил он, внимательно разглядывая мое не лучшим образом накрашенное лицо. – Я тут как-то читал, что в войну у женщин и у монашек к сорока годам физиологическая потребность в мужчине отпадает. Остается только… – Соломатько задумался. – М-да…

Я не дала ему развивать самую последнюю тему, вот это уничтожающее «м-да», и спросила, освобождая ногу, попавшую между его коленей, спросила, чтобы сосредоточиться на чем-то другом, кроме ощущения его близости-.

– Так какая потребность все-таки остается?

– А, ну да. Интеллектуальная и финансовая. И у самых дур – душевная.

Я глубоко-глубоко выдохнула и снова вдохнула, ощущая легкое головокружение. Соломатько улыбнулся:

– Ты смешная, кстати. «Я тебя не люблю». А как ты можешь меня любить, если я в штанах и ем при этом… Что это я ел, кстати? Вроде макароны, а на вкус – как рис, с чем-то вроде собачьей тушенки…

– Соевая лапша, – с трудом проговорила я, – с морскими водорослями.

Что-то происходит не так. Что-то происходит совсем не так, и я не в силах ничего с этим поделать.

– А! – хмыкнул Соломатько и, крепко взяв меня за обе руки, снова придвинул к себе. Ощущая его всем телом, я вовсе не хотела отходить от него, несмотря на ахинею, которую он нес.

– Ты не обиделся за прошлый раз? Когда я целоваться с тобой не стала… Таким ты вдруг стал грубым и циничным мачо…

– Лестно, спасибо. Ты куда, Маш?

Я наконец заставила себя освободиться от его рук и быстро прошла к двери, на ходу одергивая свитер.

– За козой.

– Давай.

Соломатько чуть растерялся, но даже не сделал попытки меня догнать. В этом всегда была его сила. Он не удерживал и не бежал следом. Наверно, поэтому я почти шесть лет собиралась от него уйти, да так и не ушла.

– Приводи. И чтоб была покучерявее, с длинными ножками и на морду тоже… В общем, поприличнее там подбери козу. А то сама приходи. Приму. Сегодня. Завтра уже нет.

Если бы я не знала Соломатька, я бы подумала, что он не обиделся и просто шутит. И только отрывистость речи выдавала его обиду и ярость. В молодости, по крайней мере, больше обидеть его было нельзя, чем отказать в самом простом желании – обладать, пусть даже на некоторое, ограниченное обстоятельствами и суетой, время.

Реванш. Это маленький реванш. Если уметь этим пользоваться, то можно на каждую свою обиду найти вот такого растерянного мачо с оттопыренной ширинкой. Только я не умею. Мне и себя жалко, и мачо. А уж этого… Но не могу же я здесь, при Маше… Да я вообще не могу!..

– Но лучше козу! – все никак не мог уняться обиженный Соломатько. – Или даже две! Одну потом зажаришь, а вторую можно доить и делать простоквашу. Иди-и, Егоровна! Что застыла? Или сюда иди, или отсюда. Только не стой столбом передо мной. Ну что за манера? Встать и стоять. Да, вот такое я говно. Помнишь, как в мультфильме ворона говорила?

Я хотела сказать, что именно это тяжеленькое липкое словцо постоянно вертится у меня на языке в отношении него, хотя в общем-то я профан в неформальной лексике великого и могучего русского языка. Но только покачала головой:

– Удивительные мультфильмы ты смотришь, Соломатько.

– Повтор, Егоровна, перепев. Я тебе уже сказал: вот такое я говно. Это включает все – и удивительные мультфильмы, которые я смотрю, и удивительных коз и курочек, которых я имею в не ограниченном финансами и здоровьичком количестве. А также, – Соломатько вздохнул, – удивительных женщин, которых я не люблю. – И, видя, как я дернулась, быстро добавил,– – Потому что они никак мне не дают. В смысле – любить их не дают. А ты что подумала, Егоровна? Рот уже открыла от возмущения. Иди, а то полдник пропустим. Бог с ней, с козой. Принеси хотя бы молочка и творожку, что ли. И малинки! – кричал он мне уже из-за закрытой двери. – Да, малинки! Пусть Маша возьмет в большом морозильнике! И сами тоже поешьте, не выдрючивайтесь! Домашняя малинка, из своего сада! Там в саду есть слева заросли! Пятнадцать кустов, огромных! Ни черта сквозь них не продерешься к забору! Очень напоминают мою неразделенную… неразделенное… нуты поняла, Егоровна! Такое что-то мощное и непонятное! Ты здесь еще?

– Здесь, – ответила я совсем тихо, так что он не мог слышать.

Он на секунду замолчал и потом все же продолжил:

– А рядом с зарослями – крапива, как положено! Летом приедете выкуп пропивать – будем рвать малину! И потом того, кто нервы мне столько времени на локоть наматывает, заставим сесть в крапиву одним голым местом! Егоровна! Да не стой ты под дверью! Что за угол ты нашла в этом доме? Я же знаю, что ты никуда не ушла!

– Если знаешь, что ж так орешь? Могли бы и тихо поговорить… про малину с крапивой… – ответила я и пошла прочь от двери, около которой действительно стояла, как прилипшая, сама не знаю зачем.

– Вот так-то лучше! Определенность! Она всегда лучше! Твои слова – не мои! Ненавижу определенность! – изо всех сил кричал Соломатько. – Малинки со сливочками! Егоровна! Слышишь? Малинки мне со сливочками!.. Малинки…

– Прямо «Карету мне, карету!» – бубнила я, спускаясь с лестницы и злясь неизвестно на кого.

***

Внизу меня ждал сюрприз, разом отвлекший от несостоявшихся сексуальных переживаний, которые тем не менее взбудоражили мою действительно почти что монашескую кровь. Самое странное, что никто до Соломатька об этом не догадывался. Либо так нагло об этом не заявлял.

Маша, увидев меня, помахала мне рукой:

– Мам, иди скорей! Тут такие новости!..

Напротив нее сидел голубоглазый, светловолосый, тонкошеий и при этом абсолютно очаровательный еврейчик лет двадцати. С некоторых пор я остерегаюсь называть евреев евреями – как бы не обидеть и заодно не попасть под статью о ксенофобии и шовинизме. Но что ж тут поделать, если они так отличаются от остальных представителей белой расы – и внешне, и внутренне.

Красивый юноша, положив белые длинные пальчики на кожаную папку, не отрываясь смотрел на раскрасневшуюся Машу.

– Знакомься, мам, это Ванечка. Тот самый пасынок Игоря Евлампиевича.

Я поперхнулась.

– Вот, приехал, часть взноса привез… – смущенно пояснил Ванечка, на мгновение переведя на меня светлые глаза с мохнатыми, загнутыми ресницами, и снова стал смотреть на Машу.

Эффект, который моя дочь производит на всех мальчиков, был мне давно известен. Даже те, которые, кроме компьютера или мотоцикла, больше не признавали ничего достойным своего внимания, на Машу реагировали сразу же и одинаково энергично. Мне были уже знакомы варианты от радостного недоумения до шоковой атаки. У Ванечки это было, по крайней мере, эстетично. Он сам алел, как маков цвет, но был спокоен и доступен для посторонних.

– Простите, вы сказали – «взноса»?

– Да… – Ванечка опять перевел на меня глаза, и я увидела, что не так уж он и спокоен. – Тут, правда, немного… Но, может быть, на первое время хватит?

Маша засмеялась:

– На первое время – кому?

– То есть… я имею в виду… – Под строгим взглядом Маши Ванечка совсем смутился. – Это – первая часть денег, которые требуются…

И тут до меня дошло. Он же привез их сюда, а не на вокзал, или где там Маша планировала забирать выкуп за Соломатька. Я посмотрела на нее. Она как будто поняла, о чем я думаю, и развела руками.

– Хорошо. И сколько вы привезли, интересно? – Надо было доигрывать до конца. Не срываться же с места и не убегать, даже если убежище наше каким-то образом раскрыто.

– Мам, только спокойно. Все очень серьезно. Ваня привез тысячу долларов. Это его личные деньги. Он работает в компьютерной фирме, делает рисунки для детских игр. Да, Ванечка, правильно я говорю? И с помощью компьютера вычислил, где найти Игоря Евлампиевича. Так что все Шерлоки Холмсы в лице Насти Каменской отдыхают. Так, Ванечка?

– Так, – радостно улыбнулся Ваня, приемный сын нашего и не нашего Игоря Соломатька. – Хотя я и не очень знаю про… Как вы сказали – Настя?

– А, ерунда! – отмахнулась Маша. – Мама читает детективы, чтобы уснуть побыстрее. Есть сейчас такая очень популярная героиня, символ времени. Пьет натощак апельсиновый сок, курит по две пачки в день, носит растоптанные кроссовки и спит с не очень любимым, но преданным мужем.

Как всегда, слыша вдруг взрослые слова от своей дочери, я замерла и потеряла нить разговора. Ничего важнее того, что моя Маша, моя маленькая Маша неожиданно и непонятно когда стала большой, для меня не было. Пока я не торопясь размышляла, чему учить Машу, а от чего оберегать, она сама все выучила. И слова, и понятия…

У меня одновременно засосало под ложечкой и закололо сердце. Я понимала, что ничего плохого здесь нет. Хуже был бы затянувшийся инфантилизм, опаснее. Пусть лучше она чуть раньше приобретет капельку взрослого цинизма, для иммунитета, чем, как я когда-то, до двадцати лет будет ходить в носочках с кружевами, аккуратно складывать разноцветные заколочки в косметичку и при этом сшибать головой все попутные косяки, ничего не соображая ни до, ни после ушиба.

– Ванечка, – продолжала Маша, поглядывая на юношу вполне доброжелательно, – составил сложную программу для компьютера. Так он говорит, по крайней мере. И тот дал ему простой ответ, что Игорь Евлампиевич может находиться, скорее всего, лишь в двух местах. На даче в Петрово-Дальнем или на даче в Иерапетре. Поскольку до острова Крит самолет летит только в среду, Ванечка решил начать с Петрово-Дальнего. Да, Ванечка?

Ванечка нежно улыбнулся Маше и кивнул. При этом на его тонкой шейке запульсировала милая голубая венка.

– Ваня, где у вас большой морозильник? Игорь Евлампиевич просил ему малины оттуда достать. Может, вы принесете?

Ванечка замер, осмысливая мои слова, потом опять покраснел и ответил:

– Я… я не знаю.

– Он здесь редко бывает, – объяснила Маша и сделала маневр, которым можно было ввести в смущение и гораздо более искушенного, чем сей юноша. Я, по крайней мере, была очень удивлена. Она встала и вышла в коридор. И только там резко обернулась, спросив Ванечку:

– Ну что ж ты?

Он не вскочил и не покраснел, как можно было бы ожидать. Он лишь тихо улыбнулся и ответил:

– Я так не умею.

– И я не умею, – засмеялась Маша. – И травку не курю, и сок пью без водки, и вообще, без пяти минут студентка Консерватории по классу вокала. Ты, кстати, о чем подумал?

Меня иногда пугает Машина кровожадность по отношению к противоположному полу. Непонятно, откуда это у нее. Вернее, было непонятно, пока не выяснилось, что рядом с Машей все годы было пустое место и она ощущала эту пустоту. Только я этого не понимала. Мне казалось, что у нас все в полном порядке и моей Маше всего хватает… Но я уже замечала в ней некую нетерпимость и пренебрежение к мальчикам и думала, что жизнь, как правило, не прощает подобного отношения к людям и обязательно однажды ткнет носом: «Попробуй-ка того же самого! Как кому-то бывает больно, когда другому смешно…» И надо бы Машу останавливать, не давать ей заигрываться ролью жестокой красотки, разбивающей сердца. Надо бы останавливать, а я радуюсь, радуюсь глупо и опрометчиво, что она не такая, как я…

Маша быстро вернулась с большим пакетом замороженной малины и веревкой. Она подошла к Ванечке и, ни слова не говоря, стянула ему руки, перекинув оставшийся конец на ноги.

– Идти сможешь?

– Куда? – Ванечка покорно встал.

У меня промелькнула мысль, не зря ли Маша так усердствует с играми в разведчиков и похитителей, и тут мне показалось, что Ваня сейчас скинет веревку с ног и ударит Машу. Не успев подумать, правильно ли поступаю, я толкнула его обратно на стул. Маша немного удивленно посмотрела на меня, но ничего не сказала. А мне неожиданно в голову пришла отличная, как мне показалось, мысль. Соломатько потом скажет, что это он мне ее внушил, через стенки. Но, с другой стороны, не мог же он через стенки видеть, что у нас тут происходит, даже если он и заметил, как Ванечка шел к дому.

– Понимаешь, Ванечка… – сказала я спокойно и доброжелательно. Улыбнулась и дождалась, пока он сосредоточится на моем взгляде и голосе. – Убери, кстати, свои деньги. Твой папа, вернее отчим, решил пошутить и заодно от всего и от всех отдохнуть. Это всего лишь шутка, Ванечка. Рождественская шутка. Конечно, он не мог предположить, что вы все будете так страшно волноваться за него…

– Да нет, ничего! – ответил мне Ванечка. – Особо никто не волнуется. То есть…

– Мы знаем, – кивнула Маша.

– А можно… посмотреть на него? Или поговорить с ним?

Мне это показалось забавным. Милый наивный Ванечка с компьютером. Который не знает, где малинка, но зато знает, где искать дорогого отчима. Я взглянула на Машу. Она тоже улыбнулась и потянула за веревку:

– Пошли.

Для верности я захватила толстую белую скалку с чудным орнаментом на ручках в виде крошечных поз из Камасутры и пошла сзади.

Маша прошла по коридору мимо комнаты Соломатька, привязала Ванечку к тяжелому медному шпингалету на окне и только после этого вернулась, открыла дверь и заглянула к Соломатьку:

– Игорь Евлампиевич, к вам гости!

– Как? Еще? И тоже хотят денег? – мгновенно отреагировал Соломатько, и я увидела, как он попытался подойти к двери. Маша сразу ее захлопнула и обернулась к Ванечке:

– Ты доволен? Или сказать что хочешь?

– Игорь! Вы в порядке? – крикнул Ванечка и, по всей видимости, вознамерился оборвать тонкую веревку.

– Видишь, мама, какой милый мальчик, – сказала Маша и ловко перехватила веревку, так, что Ванечка сам затянул узел у себя на руках и ногах. – А ты еще смотрела на меня с осуждением, когда я смеялась над ним.

– Ваня? – В голосе, раздавшемся из-за двери, звучало удивление и, похоже, некоторая досада.

Маша накинула свободный конец веревки на шею Ванечке и подпихнула его к двери:

– А теперь иди, Ванечка, поздоровайся с папой.

– Маша!.. – сказал милый Ваня с укором.

Почему-то славный Соломатькин пасынок не внушал мне доверия даже связанный. Может, потому, что я вообще побаиваюсь женственных красавчиков. У них может оказаться женская хитрость и изворотливость, наряду с мужской силой.

Ваня действительно сделал какое-то странное движение, как будто попытался прыжком встать на мостик, при этом толкнув Машу. Она покачнулась, но удержалась на ногах и тут же сильно подтянула веревку. Я же на всякий случай и для острастки слегка пнула юношу скалкой под зад. Он на секунду замер, наклонив голову, а потом мелкими шажками пошел в комнату, больше не пытаясь освободиться от нашей опеки.

– Ваня? – еще раз спросил Соломатько, теперь уже глядя на своего недавно приобретенного пасынка, как будто до сих пор надеялся, что ослышался и обознался. – Это кто же тебя так?

Ваня молча смотрел на Соломатька, комфортно развалившегося на диване. Он закинул свободные руки за голову и, как обычно, был обложен несколькими подушками. Рядом на красивом столике стояли открытая пачка грейпфрутового сока, полупустой стакан с густым розоватым соком и пустая коробочка из-под французских бисквитов. Вообще-то в нее он складывал свои очки для чтения, чтобы не раздавить их, заснув ненароком. Но сейчас очки были у него на носу. И эта круглая глянцевая коробочка, и мягкий клетчатый плед создавали ощущение необыкновенного уюта и спокойствия. А сам Соломатько в очках без оправы, с прозрачными дужками был похож на юного дедушку из телерекламы. Непременные атрибуты своего пленения – ошейник с веревочкой – он, похоже, успел куда-то запихнуть. Если, конечно, просто не прикрыл их быстро пледом.

– И что же ты так всполошился, Ваня? – спросил Соломатько без тени улыбки. – Я, видишь ли, решил немного отдохнуть. Побыть на природе, без телефона, факса, Интернета и прочих прелестей цивилизации. Заменить их общением с двумя Очень милыми дамами, моими… м-м-м… – Соломатько, похоже, не был готов к тому, что нас надо как-то официально представлять.

Он неопределенно помахал рукой. А я задумалась: что же он может сказать? Назовет нас секретаршами? Горничными? Подружками? Или все-таки похитителями?

– Одну из них ты, возможно, видел по телевизору… хотя, пожалуй, – он подмигнул мне, – ее трудно узнать в этих вот обновках…– Соломатько продолжал тянуть время. Или играть у нас на нервах. – А вторая… девушка с ясными очами… наверняка тебе очень приглянулась. Так, Ваня?

Ваня продолжал чуть улыбаться, вежливо и растерянно, и внимательно смотрел на Соломатька. И мне вдруг стало его жалко. Все понятно. Бедный, нелюбимый, ненужный пасынок, выросший без матери. Приехал спасать отчима. А тот не рад и изгаляется над ним. Вот почему только, не понятно.

– По национальному признаку, – прошептал мне Соломатько одними губами.

– Ты о чем? – тоже очень тихо спросила его я.

– У тебя на лице такое недоумение написано! Все понятно! Я же всегда все про тебя знаю, Егоровна. Мне Ванечка не нравится по национальному признаку. Устраивает? Ты же сама, когда не знаешь, отчего один человек не любит другого, все валишь на национальность. Так вот: мне не нравится, что в нашей семье появился еврей, хотя он и полукровка. Но страшно хитрожопый.

Последнее слово, Ванечка, похоже, расслышал, потому что передернул плечами и опять густо покраснел.

– О тебе я, о тебе! Все правильно ты понял, – недобро улыбнулся Соломатько. – Ты самый лучший, да? А у тебя, кстати, как со счетом в Миланском банке? Ты принимал участие в семейном совете, когда вы решали там, что ни… прости, Маша… – он посмотрел на нас обеих, – ни хрена платить за меня не будете? А? Что скажешь, сын Богом избранного народа и моей жены Тани? Каково было твое слово?

– Остановись, пожалуйста! – вмешалась я. – Мальчик привез деньги, свои собственные, чтобы заплатить за тебя.

– А приехал этот милый мальчик на чем? На милицейском газике?

– Да нет, – сказала я и посмотрела на Машу. А собственно говоря, откуда мы знаем, на чем он приехал? Может, сейчас откроется дверь и ворвутся омоновцы в черных глухих шлемах с прорезями для глаз и рта?

– Значит, вы просто всех нас проверяли, да, Игорь Евлампиевич? И мама, наверно, знала? Поэтому она такая спокойная была все это время?

Нет, – засмеялся Соломатько. – Твоя спокойная мама ничего не знала. Да, считай, что проверял. Видишь, Егоровна, как мгновенно Ваня обернул на свой лад мою шутку. Я говорю – шутка! А он – «проверяли»… И почему вас Бог избрал когда-то? Думаю об этом с тех пор, как думать научился. И все на том же месте стою. Ничего не понял. Вероятно, потому, что меня-то не избрали, для хранения секретов наших хитроумных создателей, по пустыне сорок лет не таскали, не закалили для будущих страданий, а главное, столько мозгов, сколько вам, не отвесили, пожалели… Да-с, господа почти что русские и все остальные, на нашем языке говорящие лучше нас… А ты, малыш, сколько денег-то привез?

– Тысячу, – ответила за Ваню Маша.

– Зелеными? – недоверчиво протянул Соломатько.

– Красными! – вконец разозлилась я. – Я сейчас пойду посмотрю: если омоновцы не сидят в засаде где-нибудь под окнами, значит, мальчик – молодец, от души хотел тебе помочь… – Я наткнулась на странный взгляд Соломатька и осеклась.

А может, он и не на Ванечку так разозлился, а на то, что собственные его дети – Костя и, как там зовут второго, – вместе со спокойной Татьяной ничего не привезли и даже не искали его? Потому что не такую уж сложную программу для компьютера надо составить, чтобы понять оригинальный Машин план – спрятать похищенного на его собственной даче. Чем не место? Точно никто в первые два дня искать не будет. Но сегодня уже шел, кажется, четвертый или пятый день… Или только третий? Я вдруг поняла, что потеряла счет времени и, наверно, не смогла бы ответить, какой сегодня день недели…

– Я понял. – Ваня пошевелил связанными коленями и вопросительно посмотрел на всех нас. – Извини, Игорь, если я что-то не то сделал. Я… знаю, что ты человек очень необычный… Я… я хотел как лучше. А зачем вы тогда… – Он перевел взгляд с меня на Машу. – Зачем вы меня связали?

Соломатько поманил его пальцем:

– Иди, я тебе скажу, зачем.

Ваня подошел, наклонился к нему, и тот прошептал что-то ему на ухо. Ваня отпрянул.

– А что ты так пугаешься? Это не больно. Если умеючи, то оч-чень даже приятно… – Он закашлялся, глядя на Машу. – Мама твоя, она же моя жена…

– Ты уже раз пять сказал, что она твоя жена, – тихо встряла я, так чтобы дети не слышали.

Только три, Егоровна! Ох, если бы ты знала, как же я волнуюсь, когда ты меня ревнуешь! Сразу прямо начинаю мечтать о козе. Так вот, – продолжил он в полный голос, глядя на притихших Машу с Ванечкой. – Мама твоя так объяснила твое внезапное появление в нашем доме: ты инфантильный, избалованный внук слишком интеллигентных и любящих бабушки с дедушкой. И надо срочно сделать из тебя мужчину. Чем мы сейчас и займемся… Вызовем специальный контингент и посмотрим, правда ли ты такой невинный, как взгляд младенца… Не бойся, не бойся! Шучу! Хорошо слышишь? – Он замахал руками на побелевшего Ванечку. Я, честно говоря, тоже испугалась, мне что-то совсем не нравился его тон. – Шучу! На вшивость не проверяю! Ясно? – Понизив голос, он объяснил одной мне: – Он не только хитрый. Он еще и трусоватый. – Но мне показалось, что бедный Ваня все слышал. – Иди уж… – Соломатько глянул на молчавшую Машу и вздохнул. – Иди с Машей, раскопай их машину, ее совсем завалило. И отгони ее вниз, в гараж. Ты сам на чем приехал?

– На автобусе, – негромко ответил Ваня.

– Ах ты, бедный мой сиротка! Пешкодралом он пер через леса и поля к злому отчиму! Ну, хорошо. Поезжайте с Машей в магазин на моей машине, привезите свежих продуктов каких-нибудь, хлеба горячего. Я не могу сидеть уже на суррогатах этих перемороженных… – Соломатько осекся и понял, что почти проговорился.

Не знаю, понял ли что-нибудь Ваня или он еще переживал то, что Соломатько сказал ему на ухо, но спрашивать, почему мы за несколько дней не съездили в магазин, мальчик не стал.

– Маша, выведи Ваню в коридор и развяжи его там, – сказала я.

Честно говоря, мне совсем не улыбалась перспектива остаться с Соломатьком одной в доме.

Маша отпустила веревку и царственным кивком пригласила Ваню за собой. Он посеменил связанными ногами за ней, все так же неуверенно улыбаясь. Чудной все-таки у Соломатька пасынок, отметила я про себя мимоходом. Кстати, вот этой неопределенностью и неуловимостью мальчик напоминает мне своего отчима. И что это я сразу на веру приняла версию о приемном сыне? Может, Соломатько просто не хотел лишних экскурсов в наше общее прошлое? Но, к счастью, у меня не было времени развивать эту мысль, оказавшуюся напрасной. Я просто забыла: ведь вокруг Соломатька всегда должны быть тайны, недоговоренности, двусмысленные и загадочные ситуации… Не сам ли он – их старательный автор? Как же я когда-то попалась на это… И, кажется, продолжаю попадаться сейчас. Когда они вышли, я прошипела:

– Что это ты раскомандовался? Сама с ним поеду, если тебе так приспичило с горячими булками и еды не хватает.

– Ты? Ну нет, тогда не надо, – разочарованно пробормотал Соломатько и прокричал в дверь: – Вань, отбой! Шоппинг отменяется!

Маша с освобожденным Ваней тут же вернулись прогулочным шагом, постояли в проеме двери и пошли дальше. Маша, вздернув брови, слушала неторопливые Ванины рассуждения на какую-то отвлеченную музыкальную тему и, похоже, была вполне довольна уровнем его познаний и обобщений. Они несколько раз прошлись по коридору мимо нашей комнаты, потом Ваня заглянул и сказал:

– Игорь, я, пожалуй, поеду.

– Ага, давай, – махнул ему Соломатько.

– Подожди… – несколько растерялась я. Все же я не была на сто процентов уверена, что Ваня поверил нам. Соломатько по-прежнему лежал под пледом, и это уже выглядело подозрительным. – Мы сейчас будем обедать. Вот Игорь Евлампиевич встанут… Может, поешь с нами, или хотя бы чаю горячего выпьешь на дорожку?

Ваня вопросительно взглянул на Машу. Даже если он сейчас действовал как разведчик, Маша ему точно нравилась. Маша же повела себя достаточно необычно. Она чуть склонила к нему голову, улыбнулась и молча кивнула. Наверно, этим она давала понять, что согласна, чтобы Ваня выпил с нами чаю, а также, что Ваня ей тоже нравится. Последнее меня совершенно не устраивало, потому что в мои жизненные планы не входило скрепить наше родство с женой Таней еще и дружбой наших детей. Тем более что в этом возрасте подобная дружба грозит обернуться глубоким чувством в расчете как минимум на всю жизнь.

Не знаю, чем руководствовался в данном случае Соломатько, но он упростил мою задачу. Не успела я придумать, как же мне спровадить этого милашку и подальше, как Соломатько вдруг хмыкнул и показал рукой куда-то на уровне Ваниного живота или даже ниже. Ваня покрутил головой и потом посмотрел вниз, на свои штаны. Я тоже пригляделась.

Вроде там ничего особенного не было. Впрочем, вариантов могло быть много. Поэтому, поскольку Соломатько продолжал настойчиво тянуть руку и мычать, сотрясаясь в беззвучном смехе, я присмотрелась повнимательнее. Чем-то вымазался в неприличном месте? Или расстегнулись штаны? Хотя с трудом верится, что это могло вызвать такой приступ безудержного веселья у взрослого человека. Значит, что-то похуже. Описался, например. Но и это вряд ли.

Маша тоже внимательно смотрела на Ванину ширинку, потому что теперь было ясно, что именно туда показывает Соломатько. Штаны на вид были абсолютно сухие. Оставалось последнее. Ясно. Не у Ляльки ли Соломатько брал уроки мастерства? Я даже сделала шаг в сторону, чтобы хорошо падал свет и был виден признак вожделения. Должна же я в конце концов знать, какие чувства вызывает моя несовершеннолетняя дочь у мужчин! Какая разница, что этому приблудышу на вид не дашь больше Машиного, по паспорту-то ему пора уже в армии отслужить. Кстати!..

– Кстати, Ваня, а вас в армию почему не взяли? Бурый и взмокший от идиотизма ситуации Ваня не сразу понял, о чем речь.

– В армию?.. А… д-да… не взяли…

Что ты несешь? – вдруг спросил его Соломатько без тени улыбки. Он больше не смотрел на Ванин гульфик Он смотрел на несколько смущенную и от этого посуровевшую Машу. Моя Маша ой как не любит пасовать и открыто теряться! – Как это – не взяли в армию? У него кафедра военная в университете. Он, кстати, на юрфаке учится, рисовальщик. А рисует просто так, чтобы были деньги на презервативы. Извини, Маша. – В данном случае он обращался не ко мне. – Но ты должна быть уже в курсе, чем занимаются мальчики Ваниного возраста в свободное от зачетов время. – Он перевел глаза на Ваню: – Когда у тебя последний зачет?

– Сегодня, – ответил Ваня, и, наверно, никто не понял, правда ли это. Потому что бедного мальчика ветром сдуло из комнаты и с дачи.

Из соломатькиного окна было хорошо видно, как Ваня спешит по заваленной снегом дорожке, на ходу застегивая свое темно-синее пальтишко, скромное и явно очень дорогое. Спешит то ли действительно на зачет, то ли от нас, лихоимцев. Ваня обернулся только один раз, и то как-то неуверенно и торопливо.

– Унесла нелегкая, – удовлетворенно констатировал Соломатько, проследив за моим взглядом.

– Ну зачем ты так? – вполне искренне возмутилась я. Уж прогонять мальчика, да еще таким хамским образом, совсем было необязательно. Мне показалось, что Соломатько просто приревновал пасынка к вновь приобретенной расчудесной дочке Маше.

– Почему ты так безобразно себя вел? – пожестче сказала я, потому что Соломатько вытянул вверх руки, хрустнул кистями, локтями, шеей и стал насвистывать с отсутствующим видом «У любви, как у пташки крылья». В ответ на мой строгий вопрос следующую строчку он пропел со словами: «Ее не может никто пойма-ать…», отчетливо выговаривая согласные в конце слов и посматривая на Машу в ожидании похвал.

– Ой, дура-аки-и… – протянула Маша, покачала головой и ушла, аккуратно закрыв за собой дверь.

– Она кого имела в виду? – спросил меня Соломатько, сразу перестав петь и свистеть, и выпростал из-под одеяла ноги. – Машка, пожалуйста, сними ты мне этот ошейник! Зря даже утром надел. Просто мочи нет. Никуда я не денусь. Сегодня, по крайней мере. Так это мы с тобой дураки, что ли?

– Наверно, – вздохнула я. – Или они с Ваней.

Ни то, ни другое мне не нравилось. Что это еще за объединение Маши с Ваней, пусть даже в дураков, какая разница! Но и мне не подходило консолидироваться с Соломатьком до такой степени, чтобы обсуждать происшедший инцидент.

– Похоже, что заказанный вами грибной супчик варить мне, – поспешно проговорила я, сняла с его ноги дурацкий ошейник, символ нашего совместного уже мероприятия, положила его рядышком с диваном и быстренько ретировалась.

– Имей в виду, Машка, забиваю сразу Капулетти! – прокричал Соломатько из-за двери.

Понятно, что я должна была вернуться и спросить, почему Капулетти, если Ромео был из клана Монтекки, но я тоже прокричала:

– Хорошо! Забито! – и ушла искать несчастную Машу, на которую сегодня свалилось столько вранья.