#img_13.jpeg

 

1. Россонский край

Июльский вечер 1943 года. Щедрое летнее солнце, нещадно палившее днем израненную землю, клонилось к закату. Его косые лучи, пробираясь сквозь ветви развесистых сосен, окаймлявших обширное поле аэродрома, освещали укрытые здесь от вражеской авиации самолеты.

Стояла удивительная тишина, и лишь высоко в безоблачном небе слышался далекий рокот охранявших аэродром истребителей. Мы прибыли сюда на нескольких грузовиках, чтобы ночью улететь в тыл врага. Мало кто из нас не был по ту сторону фронта, и мы ясно представляли себе, что ждет нас впереди.

Настроение у всех было приподнятое. Мы веселились, шутили, пели любимые песни: «Катюша», «Вечер на рейде» и «Там вдали за рекой».

Наша бригада специального назначения состояла из двух хорошо вооруженных отрядов, а также хозяйственного взвода и разведки. Командиром одного отряда был Александр Лопуховский, или Сан Саныч, как попросту звали его между собою бойцы. Балагур, плясун, весельчак, Лопуховский имел солидный партизанский стаж. На его груди поблескивал орден Красной Звезды.

Командиром другого отряда, костяком которого являлись наши бойцы из отряда «Земляки», назначили меня. Здесь были мои старые боевые товарищи Виктор Соколов, Павел Поповцев, Василий Ворыхалов, Николай Орлов, Василий Беценко. Толю Нефедова оставили дома: он серьезно заболел. Потом нам рассказывали, что после выздоровления, желая во что бы то ни стало найти наш отряд, Нефедов примкнул к какой-то партизанской группе и при переходе линии фронта погиб.

Политруком нашего отряда назначили Георгия Богданова (все звали его Юрой). Я знал о нем немного. До войны Богданов жил в Эстонии, в городе Нарве. Когда началась война, добровольно ушел в армию. Затем был пулеметчиком в одном из партизанских отрядов.

Наши отряды подчинялись штабу бригады, которой руководил Александр Владимирович Назаров, человек смелого, волевого склада.

Пока мы отдыхали, распевая песни, комбриг Назаров и комиссар бригады Вениамин Яковлевич Новиков договаривались с авиаторами о полете. Здесь произошло небольшое недоразумение: выяснилось, что мы прибыли не на тот аэродром. К счастью, Назаров быстро все уладил, нас посадили в самолеты и через несколько минут доставили на другой аэродром.

Ночью на стареньких самолетах Р-5 мы полетели в тыл врага. Машина, в которой я летел, взяла сразу шесть человек. Четверых разместили в люльках на нижних плоскостях, одного в отсеке, между мотором и кабиной пилота, а меня положили в фюзеляж за спиной штурмана. Когда поднялись в воздух, я подложил под голову вещмешок и стал посматривать вниз сквозь небольшое отверстие. Самолет шел на большой высоте, но была лунная ночь, и я отчетливо видел под собой проплывавшие мимо леса, дороги, реки.

Летели долго. От монотонного шума мотора стало клонить в сон, и я немного вздремнул. Разбудил меня страшный треск. Самолет бросало из стороны в сторону. Через окно было видно большое огненное зарево. Штурман быстро поднялся с места и стал поправлять лямки парашюта. Спросонья мне показалось, что самолет горит и падает, а летчики собираются прыгать с него. Но в это время штурман обернулся и крикнул мне:

— Довольно спать. Прибыли в Селявщину!

Я облегченно вздохнул. Оказалось, что самолет трясло по неровному полю, а зарево исходило от ракет, освещавших аэродром.

Через неделю вся бригада была здесь. Последним самолетом прилетел Назаров с радистами. Однако во время переброски не все прошло благополучно. Часть бойцов решили переправить сюда планером. Планер был старый, и когда его отцепили от буксирующего самолета, он стал вибрировать. Планерист не смог справиться с ним. Планер разбился, в результате чего погибли двое наших партизан. Так уже здесь, в Селявщине, нам пришлось хоронить своих друзей.

Аэродром Селявщина являлся главным перевалочным пунктом Россонского партизанского края на Витебщине. Он способен был принимать с посадкой такие крупные самолеты, как ЛИ-2. Сюда прибывало ежедневно несколько машин. Одни везли партизан, другие — боеприпасы, оружие, медикаменты. На обратном пути их загружали ранеными, эвакуировали осиротевших детей и всех, кому угрожала расправа со стороны гитлеровских властей. Немцы систематически бомбили посадочную площадку, воздушные хищники стремились не пропустить советские самолеты, но, несмотря ни на что, полеты не прекращались.

Дней десять мы принимали из советского тыла свой боевой багаж: тол, патроны, питание к радиостанциям и разное снаряжение. Командир отряда Лопуховский был у нас в эти дни вроде коменданта аэропорта. Он с большим старанием заботился о приеме предназначенных для бригады грузов и на этой работе заслужил себе прозвище «Понзабота». Приставка «пон» получилась потому, что в разговоре Лопуховский часто употреблял слово «понял», которое звучало у него как «пон».

Наконец бригада получила все грузы и приступила к изучению обстановки.

Россонский партизанский край оказался обширным. 5200 квадратных километров были освобождены от гитлеровских захватчиков. Северная граница подходила к Идрице и Себежу; западная — к Освее и Дриссе; с юга достигала города Полоцка и на востоке — Невеля.

По правде сказать, эти места даже неудобно было называть тылом врага, ибо все здесь оставалось по-нашему, по-советски. Здесь были колхозы, сельсоветы, и никаких немецких порядков местное население ре признавало. Здесь даже демонстрировались кинофильмы: «Чапаев», «Разгром немцев под Москвой». Но нелегкой ценой была отбита у врага эта территория. Десятки сожженных деревень, братские могилы расстрелянных жителей и погибших партизан напоминали о тяжелых днях борьбы с карателями.

И не только с гитлеровцами приходилось бороться народным мстителям — в ногах путались власовцы и разное другое отребье.

Действуя по плану, мы сначала познакомились с партизанской границей у города Полоцка. Каждый из нас с огромным уважением отнесся к своим собратьям по оружию, которые бдительно отстаивали и охраняли границу партизанских владений. Это была настоящая государственная служба.

Комбриг Назаров торжественно вручил от имени нашей бригады новенький автомат лучшему бойцу партизанской пограничной заставы, и все мы горячо пожали руки советским патриотам.

В нашу задачу первым делом входила разведка. Щупальцы бригадной агентурной разведки скоро расползлись вокруг Полоцка, проникли в город, а через некоторое время потянулись к Витебску и Даугавпилсу. Бригадные радисты Михаил Кудрявский, Сергей Курзин и Павел Куликов посменно выстукивали на ключе морзянку. Они выходили в эфир в разное время суток, посылая в Москву самые новые сведения.

Мы занимались также розыском штаба пресловутого генерала Власова, который, встав на путь предательства, организовал и возглавил по указке Гитлера так называемую «русскую освободительную армию» — РОА. Впоследствии его обманутое войско стало разлагаться, начался массовый переход власовских солдат на нашу сторону, и вскоре сам фюрер выразил недоверие предателю-генералу. Нам удалось обнаружить следы фашистского прислужника. Мы даже получили фотографию, на которой предатель бесстыже позировал в кругу гитлеровских вояк и полиции на перроне станции Себеж.

Дислоцируясь на границах партизанского края, наша бригада всегда держала тесную связь с многочисленными отрядами народных мстителей. Большинство партизанских отрядов и бригад имели свое название: отряд имени Чапаева, имени Щорса, бригада имени Ворошилова, «За Родину», «Смерть врагу» и т. д.

На одном из собраний, по предложению Назарова, было решено выбрать имя и для нашей бригады. Каждый старался придумать название получше, но, когда дело доходило до голосования, оказывалось, что такой отряд или бригада уже существует.

Не могу припомнить, кто из ребят догадался обратиться к истории, но, когда посоветовали назвать бригаду именем прославленного русского партизана Отечественной войны 1812 года Дениса Давыдова, предложение всем пришлось по душе.

Вдобавок к этому местные партизаны окрестили нас «москвичами». Мы, калининцы, — соседи москвичей, не стали возражать, поэтому так и осталось за нами наименование Московской партизанской бригады имени Дениса Давыдова.

Вскоре бригада прибыла в район Невеля. Остановились на берегу озера Язно. Эти места были нам знакомы по предыдущим походам и считались рассадником полицейщины. Правда, партизанская бригада Ахременкова здорово потеснила полицейских к самому городу. Но полицейское гнездо под Невелем сохранилось. Мы решили навестить эту бригаду, тем более, что она расположилась по соседству с нами, в деревне Ерастовка.

Ахременков с комиссаром Карговским оказались на месте Они охотно посвятили нас в тайны фашистских властей, рассказали о планах и повадках врага.

Пользуясь моментом, Назаров разрешил нам сходить в деревню Лепешиху, чтобы расквитаться с предателями, обстрелявшими наших бойцов летом сорок второго года.

Когда дела под Невелем были закончены, бригада отправилась к Себежу. На второй день похода мы неожиданно повстречали на пути старых друзей — партизан бригады Гаврилова. У Гаврилова в то время было немало перебежчиков-власовцев, которые носили гитлеровское обмундирование. Встретив их, мы чуть было не открыли огонь, но вовремя узнали самого комбрига.

Мы были удивлены, когда среди перебежчиков обнаружили того самого подполковника, к которому год назад посылали девушку с письмом в гарнизон Чернецово.

— Все-таки перешли к партизанам, — сказал я.

— Да, решился, — ответил он.

Через несколько дней бригада прибыла на берега озера Осына, под Себеж. Деревня, где мы остановились, гостеприимно встретила партизан. Каждому хотелось узнать правду о Москве.

Я уже говорил, что немцы выдумывали о ней всякие небылицы и писали об этом в своих листовках. Население деревни было очень радо нашему приходу, и только один старый дед, Каллистрат Устинович, не стесняясь, бранил нас на чем свет стоит.

— Жулябия! — кричал он. — Чертовы лодыри, надо в поле работать, а они гурьбой шатаются по деревням. Управы на вас нет.

Дед возмущался, когда нас звали «москвичами», и доказывал обратное, что москвич — это он, а остальные просто — «жулябия». В деревне старика в шутку называли московским дедом. Впоследствии, когда в те места вновь явились немцы, старик не побоялся напуститься и на них. Он объявил оккупантам, что они — «чертова жулябия», и был расстрелян гитлеровцами.

Здесь, на юге Себежского района, бригада стояла с полмесяца. Впервые после долгого перерыва Назаров разрешил нам совершить диверсию. Группа, возглавляемая Василием Верещагиным, пустила под откос вражеский поезд, а я с ребятами был послан рвать рельсы на участок Идрица — Себеж. Около километра железнодорожного полотна удалось нам подорвать в ту августовскую ночь.

Центральный штаб партизанского движения приказал калининским партизанам начать рельсовую войну. Первый одновременный удар на участке железной дороги от Новосокольников до Латвии и от Невеля до Клястицы был совершен в ночь с 3 на 4 августа 1943 года. Было уничтожено более пяти тысяч рельсов железнодорожного пути. Противник был так ошеломлен, что в течение трех дней не приступал к восстановлению дороги. Гитлеровцы в страхе приняли мощный удар партизан за начало наступления Советской Армии. Распространился даже слух о том, что наши войска прорвали фронт. Немецкое командование не на шутку рассердилось на местное начальство, которое допустило разрушение железной дороги и своевременно не приняло мер к ее восстановлению. Были сняты с постов коменданты и другие чиновники в Себеже, Идрице и Пустошке. Полицейские гарнизоны и части РОА, которые охраняли дорогу, были заменены более надежными немецкими частями. Вдоль полотна были сооружены дзоты, где находились немецкие солдаты с пулеметами, резко увеличилось количество патрулей на линии.

Через несколько дней бригадная разведка, которой командовал Валентин Разгулов, доложила о намерении фашистов выслать к нам карательный отряд. Истосковавшись по боевым действиям, мы обрадовались случаю сквитаться с немцами и не замедлили выйти в район Рудни Себежской — вероятного пункта следования противника. Пулеметчики Василий Беценко, Алексей Павлов, Николай Иванов, как ни странно, прозванный ребятами за его огромный рост Колей Маленьким, выбрали удобные позиции для обстрела. Автоматчики щедро разложили запасные диски перед собой.

Политрук отряда Богданов по привычке сменил легонький автомат на ручной пулемет и теперь жадно всматривался в дорогу.

— Сейчас потолкуем, кому живется весело, вольготно на Руси, — шутил он.

Но каратели не пришли. Очевидно, их пыл остыл, и они струсили идти в наши края. Поздним вечером мы с песней вернулись к озеру Осына.

В нашей бригаде было немало новичков. Мы, кувшиновцы, взяли с собой своих школьных приятелей: Виктора Колокольчикова, Бориса Холопикова и других. Было у нас и несколько товарищей, которые раньше воевали в разных партизанских отрядах на территории Витебской области.

Когда мы очутились на Витебщине, кое-кто из них стал тайком искать знакомых в других отрядах, чтобы потом перебраться туда. Однажды одна из групп вернулась с задания не в полном составе. Командир группы доложил, что двое бойцов сбежали к своим землякам. Неожиданная новость задела самолюбие всей бригады. На бригадном совещании этих бойцов решили считать дезертирами. На другой день Назаров, Новиков, Нейман, Бертов и я выехали на лошадях в ту деревню, куда подались беглецы. Однако командир местного партизанского отряда, цыган по национальности, хитро обвел нас. Он долго выспрашивал приметы пропавших, а потом убежденно заявил:

— Нет, таких не встречали.

Оказывается, он тянул время, чтобы беглецы успели спрятаться. Мы обыскали несколько домов, но никого не нашли.

— Найдем — расстреляем, — сердито говорил Назаров.

— Хотя бы автоматы отдали, бродяги, — ругался Новиков.

Нам было обидно, что так нечестно поступили эти бойцы, а главное, мы жалели оружие, которое унесли они с собой. Конечно, прямого дезертирства здесь не было, и бойцы перешли лишь из отряда в отряд, но все же это было крайней недисциплинированностью, за что тогда строго наказывали.

 

2. На север

Время бежало быстро. Мы прошли почти вдоль всей границы партизанского края, произвели тщательную разведку и теперь готовились к походу на север, через железную дорогу Себеж — Идрица.

В одну из сентябрьских ночей бригада успешно перешла сильно охраняемую железную дорогу, проскользнула меж вражеских гарнизонов и двинулась в сторону Опочки.

В первый же день похода мы с радостью встретили конную разведку 5-й Калининской бригады, в которой были наши кувшиновские земляки и школьные товарищи Рем Кардаш и Алексей Андреев.

— Что за оказия, куда ни пойдешь — всюду кувшиновцы, — смеялся комбриг Назаров.

Приятно было слышать это.

Мне часто вспоминались слова нашего комсомольского вожака — секретаря райкома ВЛКСМ Николая Арсеньевича Курова, которыми он в сорок первом году напутствовал нас в дорогу:

— Вам, ребята, — говорил он, — предстоят тяжелые испытания. И я уверен, что вы не посрамите честь своего родного города.

Комсомольцы-кувшиновцы достойно выполнили этот наказ.

Разведчики 5-й бригады нарисовали нам подробную картину расположения вражеских гарнизонов, а также указали места дислокации партизанских отрядов. Из их рассказов мы поняли, что скучать нам здесь не придется, ибо и немцев и партизан в этих краях было немало.

Дней двадцать ходили мы по округе, собирая сведения, нужные командованию партизанскими силами. Успешно действовало отделение агентурной разведки, которым руководил Василий Беляков из Вышнего Волочка. Подобранные им люди, пренебрегая опасностью, самоотверженно работали на нас в Себеже, Идрице и Опочке.

7 октября 1943 года войска Калининского фронта под командованием генерал-полковника А. И. Еременко освободили важный опорный пункт немцев — город Невель. Нам была хорошо известна мощная оборона Невеля, поэтому мы очень удивились, когда узнали, что наши войска так быстро и неожиданно овладели городом. Местные жители рассказывали, что, когда советские танки ворвались в Невель, немецкие регулировщики приняли их за своих, дали зеленую улицу и немедленно пропустили к центру. Много страха и паники нагнали на немцев советские танкисты внезапным налетом. Враг поспешно отступил, но вскоре укрепился на рубеже Дретунь — озеро Нещердо — Сутоки — Новосокольники.

Таким образом, район озера Язно, где недавно пришлось нам побывать, оказался освобожденным. Бригада Ахременкова и некоторые отряды, находившиеся в восточной части партизанского края, оказались в советском тылу.

На северном участке железной дороги Новосокольники — Себеж, где действовала наша бригада, было сравнительно спокойно. В тихие осенние дни до нас доносились раскаты дальнобойной артиллерии, и на душе становилось радостно от сознания близкой победы.

Мы вели разведку, бывали в соседних партизанских отрядах, командиры их также приезжали к нам. Однажды проездом остановился у нас комиссар 10-й Калининской бригады Павел Гаврилович Романов. Смелый и находчивый в боях, он пользовался большим авторитетом у партизан. П. Г. Романов подробно рассказал о боевых успехах 10-й бригады. За последнее время она разгромила сильно укрепленный неприятельский гарнизон Сутоки, совершила нападение на вражеские части в деревне Балтино, провела десятки диверсий и отважных вылазок. Ведущий отряд бригады под командованием И. В. Жукова провел шестнадцать открытых боев с оккупантами, спустил под откос двенадцать вражеских эшелонов, уничтожил несколько десятков автомашин, вывел из строя много мостов, железнодорожных путей, телефонных и телеграфных линий.

Впоследствии нам довелось побывать в Красногородском районе, и мы сами убедились в боевых успехах этого отряда. Местные жители называли его своим отрядом, а про Жукова говорили: «Наш командир».

Разгромив несколько волостных центров, отряд Жукова взял под контроль четыре шоссейные дороги. Когда мы прибыли к ним на базу, Жуков и комиссар отряда Волков только что вернулись с шоссе Пригород-Красный — Опочка, где партизаны уничтожили колонну автомашин. Отряд Жукова действовал в том районе до полного освобождения Калининской области от фашистских оккупантов. Совместно с частями Советской Армии партизаны вошли в районный центр и водрузили там красный флаг.

Тепло встретили мы командира 4-й Калининской бригады Федора Тимофеевича Бойдина, слава о боевых делах которой дошла и до нас. Отряд этой бригады под командованием В. Ф. Рыбакова разгромил сильный вражеский гарнизон Заверняйка. Здесь на сторону партизан перешло большое количество власовцев.

Однажды, когда мы стояли в деревне Морозовка, бригадная разведка принесла тревожную весть — крупный карательный отряд немцев двигался в нашу сторону. Назаров срочно вызвал нас с Лопуховским в штаб.

— Ты, Сан Саныч, выдвинешься вперед к лесу, а ты, Ильич, займешь оборону в деревне Ермолова Гора, — познакомил нас с планом операции комбриг.

Лопуховский с отрядом вышел первым, а несколько минут спустя двинулись и мы. Стоял теплый солнечный день. Кругом было спокойно, и ничто не предвещало опасности.

Людям свойственно надеяться на лучшее, и потому каждый из нас был уверен в благополучном исходе дела. Ведь могли же немцы повернуть обратно или пойти в другую сторону. А может, ошиблась разведка? Может, карателей было не так уж много, как показалось нашим разведчикам?.. Вот сейчас навалимся двумя отрядами на фашистов — и капут им. Так думали мы, шагая к намеченному рубежу.

Деревня Ермолова Гора, дотла сожженная гитлеровцами, оправдывала свое название. Не без усилий взобрались мы на высокий косогор. Слева виднелись крестьянские избы. Справа — болото, поросшее хилыми сосенками. Впереди, в полутора километрах от нас, синел сосновый бор. Там должен быть отряд Лопуховского. Оттуда мы и ждали противника.

Рассыпавшись цепью по горе, отряд быстро занял оборону. Рядом со мною, укрывшись за фундаментом сгоревшего дома, залегли Соколов, Поповцев, Богданов и другие.

По договоренности мы должны были выслать связного в отряд Лопуховского.

— Кто пойдет? — спросил я, ища глазами добровольца.

Бойцы, как провинившиеся школьники, плутовато отвели глаза в сторону. Никому не хотелось покидать отряд. К тому же и задание-то было не ахти какое боевое.

— Пойдет Колокольчиков, — объявил я.

Виктор поморщился.

— Сидор можно оставить?

— Оставь.

Колокольчиков сбросил вещевой мешок, вскинул на плечо автомат и стал спускаться вниз.

— Будь осторожней там! — крикнул ему вдогонку Богданов.

От нечего делать Соколов стал рассказывать нам, как он думает без мин подрывать вражеские поезда.

— Найду длинный шнурок, привяжу к чеке взрывателя и как только паровоз поравняется, — дерну за шнур…

Об этом способе он слышал от какого-то партизана в Россонском крае. Новый способ заинтересовал нас, и мы решили проверить его при первом же случае.

Колокольчиков между тем миновал равнину, стал приближаться к сосновому бору.

Вдруг оттуда донеслись автоматные очереди. Я вскинул бинокль и отчетливо увидел бегущего назад Виктора. Что такое? Десятка два людей выскочили из леса и погнались за Виктором, стреляя в него на ходу. Колокольчиков упал. Из леса показались пять танков. Один из них на всем ходу устремился к тому месту, где лежал Виктор. Там уже толпились вражеские солдаты. Танк затормозил, немцы открыли люк и бросили Виктора в машину. Все это произошло так быстро и неожиданно, что мы даже растерялись, не зная, что предпринять. Стрелять на расстоянии в полтора километра не было смысла, благоразумнее было подпустить врага поближе. Вслед за танками из лесу выходили цепи неприятеля. Каратели полумесяцем охватывали две соседние деревушки — Сляново и Симаново. Танки открыли огонь из пушек, и вскоре обе деревни заволокло дымом. Бойцы приготовили гранаты. Все волновались: еще бы, ведь нам никогда раньше не приходилось встречаться с танками.

Расстояние между нами сокращалось, но враги не видели нас. Они были заняты своим делом. Все пять танков осторожно вползли в объятые пламенем деревни и скрылись в дыму. Каратели тем временем поливали огнем из автоматов бегущих прочь людей. Ближние вражеские цепи находились от нас не более чем в пятистах метрах. Далековато, по что поделаешь. Ведь каратели могут уйти безнаказанно. Даю команду открыть огонь. Заработали пулеметы и автоматы. Несколько гитлеровцев упали на землю; засуетились, забегали остальные. От треска собственных автоматов, от рева танков немцы не слышали наших выстрелов, поэтому сначала ничего не могли понять. Только спустя несколько минут, по направлению пуль, они определили, откуда идет стрельба. И здесь они решили осуществить свои коварный замысел. Их танки один за другим вышли из дымовой завесы и неглубоким оврагом двинулись в обход Ермоловой Горы.

Танки шли гуськом. Все они были одинаковые, и мы не знали, в каком из них за толстой броней находится наш товарищ. Каким образом его освободить? Мы понимали, что Виктор не убит, а просто ранен, иначе зачем бы он понадобился фашистам.

Танки заходили с тыла, намереваясь ворваться в Ермолову Гору с пологой стороны. Они хотели подавить нас своей мощью, вытеснить в чистое поле и там уничтожить из пулеметов.

— Ну, держись, ребята! — громко крикнул политрук Богданов. Тогда мы впервые пожалели, что во всем отряде оказалось всего три противотанковые гранаты. Не носили мы их лишь потому, что они были очень громоздкие и тяжелые. Теперь же спешно пришлось делать связки гранат РГД.

— Смотрите, кто-то на коне скачет! — воскликнул Володя Соловьев — «академик», как звали его товарищи.

Мы оглянулись.

— Так это ж Лопуховский мчится на своей Машке, — узнал Сан Саныча командир отделения Бычков.

Действительно, это был он. Пригнувшись к седлу, Сан Саныч изо всех сил погонял свою серую кобылку.

— Связного выслали? — спросил он, едва поравнявшись с нами.

— Выслали. А где твой отряд, черт полосатый!? — набросился я на Лопуховского.

— Э-эх, — с досадой полыснул он плетью свое голенище. — Болван я.

Позже мы узнали, что отряд Лопуховского занял оборону в назначенном месте. Когда показались вражеские танки, Лопуховский решил сменить позицию. Он повел отряд в обход болота к Ермоловой Горе, чтобы занять оборону вместе с нашими бойцами. Сан Саныч надеялся совершить такой маневр быстро, однако на пути отряд попал в вязкую трясину. Пока бойцы переправлялись через нее, было потеряно много времени.

Комбриг Назаров и комиссар Новиков, следовавшие вместе с бригадной разведкой в Ермолову Гору, встретили отряд Лопуховского на перепутье. Они так пропесочили Сан Саныча, что тот стрелой примчался к нам.

— Отходите, комбриг велел отойти, — говорил он, не переводя дыхания.

И мы отошли. Немецкие танки с грозным урчанием утюжили покинутые нами позиции.

Ночью, когда каратели повернули обратно, Назаров послал Разгулова с разведкой выяснить, куда подались немцы. Нам нужно было знать судьбу Колокольчикова. Танковые следы тянулись к городу Себежу.

На другой день бригада вышла к деревне Лиственка и остановилась там. Обстановка заставляла принять экстренные меры к розыску Колокольчикова. Что с ним? Как он ведет себя в плену, что говорит на допросах?

В Себеже у нас были свои люди. Капитан Новиков, руководивший агентурной работой, должен был узнать, где находится попавший в беду товарищ, и установить с ним связь.

Пока агентурщики занимались своим делом, мы снарядили две диверсионные группы для подрыва вражеских поездов. Группу из отряда Лопуховского возглавили Альберт Храмов и Василий Верещагин, другую — повели мы с Виктором Соколовым. Наша подрывная группа в составе семи человек шла на участок железной дороги Себеж — граница Латвии. Мы уже не раз ходили к линии и знали, как бдительно охраняют ее гитлеровцы. По обеим сторонам железной дороги они вырубили лес, заминировали подходы, устроили волчьи ямы и натянули проволоку, привязанную к ракетницам. Помимо всего, охрана периодически обстреливала и освещала подозрительные места.

Темной осенней ночью приблизились мы к железной дороге у деревни Логуны. Незадолго до нашего прихода в сторону Латвии прошел поезд. Нам издали были видны вспышки ракет, пущенных патрулями. Мы сориентировались и прямо по пашне подошли к линии.

В ста метрах от железной дороги выставили заслон. На полотно пошли Соколов и Бычков.

Потянулись минуты напряженного ожидания. Время было за полночь, и все кругом, кроме беспокойных патрулей да нас, партизан, давным давно спало.

В эту ночь, как назло, движение словно замерло. Прошел час, другой — тишина. Наши слух и зрение настолько перенапряглись, что начались галлюцинации. То нам слышался шум поезда, то мы отчетливо видели приближающиеся огоньки.

Но вот, наконец, все услышали действительно паровозный гудок, а затем донесся далекий грохот поезда. Мы приободрились. Поезд мчался на всех парах.

Нам не видно Соколова с Бычковым, но мы представляем, как подкладывают они под рельсы взрывчатку. Медлить нельзя, обстановка заставляет спешить.

Поезд уже близко. Слышно, как сбавил он скорость, как, тяжело вздыхая, стал подниматься в гору. Состав, как видно, громадный, и паровоз тащит его еле-еле.

Эшелон идет к фронту, и нам очень хочется подорвать его, но на тихом ходу нет смысла это делать — в лучшем случае подорвутся один-два вагона.

С трудом преодолев подъем, паровоз пошел дальше. Через некоторое время возвращается Бычков.

— Что будем делать? — спрашивает он.

— Рвите поезд из Себежа, — отвечаю я.

Петр уходит. Мы снова ждем.

Близится утро. Восточный край неба заметно светлеет. Из сумрака показывается пригнувшаяся фигура Соколова.

— Рассветает, — говорит он, — надо уходить.

— Побудь еще минут двадцать, Витя, может быть, эшелон подойдет. Я обнимаю Виктора, и он идет обратно. Поглядываем на часы и на небо. Светает все больше и больше. Мы уже решаем сниматься, но тут Поповцев радостно шепчет:

— Идет!

Действительно, со стороны Себежа слышен шум паровоза. Поезд идет быстро, под уклон. Различаем груженные военной техникой платформы, пяток классных вагонов…

Полыхнуло пламя, грянул взрыв, заскрежетали вагоны.

— Порядок! — говорит Соколов, подбегая к нам.

Быстро снимаемся с места. Уходить далеко нельзя — днем нас могут заметить. Достигаем ближайшего леса и останавливаемся на привал. Спать не ложимся — может быть погоня.

Когда совсем рассвело и из-за горизонта выглянуло солнце, мы увидели следы своей работы. Оставшиеся в живых солдаты робко осматривали исковерканные вагоны и лежавший вверх колесами паровоз. Время от времени над разбитым составом взлетали ракеты — немцы давали сигнал тревоги. Часов в десять со стороны Себежа подошел вспомогательный поезд. Вскоре такой же поезд подоспел из Латвии. Бригады рабочих, оцепив место крушения, принялись за расчистку пути. Лишь под вечер немцы смогли восстановить движение на этом участке.

Когда тронулись в обратный путь, где-то далеко за Себежем раздался сильный взрыв. Видимо, партизаны подорвали немецкий поезд.

В нашей жизни происходили и такие случаи. Бывало, ждешь вражеский эшелон. И вдруг на соседнем перегоне — взрыв. Это другие партизаны, опередив нас, сводят счеты с гитлеровцами. На первых порах досадно, что диверсию надо откладывать. Но потом подумаешь — и досада пройдет: ведь делаем общее дело.

На участок дороги Себеж — граница Латвии мы ходили потом часто. В деревне Васильково у нас были свои люди — девушка Надя и пожилой крестьянин по фамилии Березка. Они честно работали на партизан, помогали нам всеми средствами.

Однажды ночью, когда мы втроем — Поповцев, Беценко и я — зашли к Наде, нас окружили полицейские. Надя потушила свет, и мы увидели в окно темные фигуры врагов. Шел густой снег, и у меня мелькнула мысль воспользоваться этим. Мы осторожно вышли в сени, прислушались. Затем рывком открыли дверь, швырнули в темноту гранаты и, строча во все стороны из автоматов, выскочили из дому. Снегопад скрыл нас от глаз неприятеля. Перед уходом из Василькова мы пробовали уговорить Надю идти вместе с нами, но она отказалась, заявив, что ее не тронут.

В эту же ночь Надю арестовали и увезли в Себежскую комендатуру. На протяжении четырех дней враги допытывались у нее, где находятся партизаны, но девушка сумела убедить немцев в своей невиновности. Ее отпустили под надзор старосты. Не прошло недели, как Надю арестовали вновь. Ее задержали немецкие часовые, когда она возвращалась из города. При обыске у Нади обнаружили две листовки. В комендатуре следователь сразу узнал старую знакомую. Надю посадили в камеру и после длительных истязаний расстреляли. Мы очень жалели о гибели славной русской девушки. Она много сделала для нас.

Активные помощники были у нас в каждой деревне. Но попадались и такие люди, которые презирали оккупантов, а вступить в борьбу с ними боялись.

Там же, недалеко от Василькова, была расположена деревушка Бондарево. От Бондарева до железной дороги — четыреста метров. В деревне Бондарево жил обходчик путей дядька Никифор. Ненавидел он гитлеровцев всей душой. Как-то в разговоре мы предложили ему несколько магнитных мин. Рассказали, как на тихом ходу поезда приклеить их к цистерне с горючим. Обходчик мины взял. Прошла неделя. Мы явились к нему.

— Ну как? — спрашиваем.

— Боюсь, — отвечал он. — Вдруг увидят.

Мы стали уговаривать Никифора — он опять согласился. Через пять дней наведались к нему снова.

— Нет, ребята, не могу… боюсь, — откровенно признался обходчик.

— Эх, и трус же ты, дядя Никифор, — с упреком сказал Борис Ширяев.

Так и не хватило смелости у Никифора.

Вернувшись в бригаду, мы узнали, что нашим разведчикам удалось разыскать в Себеже Виктора Колокольчикова. Начальник штаба Игорь Ильич Венчагов зачитал нам копию протокола допроса. Колокольчиков ни словом не обмолвился о бригаде и заявил фашистам, что его вместе с группой в семь человек сбросили с парашютами дня три назад. Он, якобы, отбился от группы, стал искать своих, но наткнулся на немцев. Дальше Виктор назвал вымышленную фамилию командира группы и цель задания — агитировать германских солдат и полицейских добровольно переходить на сторону Советской Армии и партизан.

Неплохо придумал Колокольчиков. Оказалось, что он был ранен в бедро навылет. Его положили в больницу под охраной полицейского. Первое время он отказывался от пищи, молчал, злобно смотрел на врагов и походил на подстреленного орленка, попавшего в неволю. Потом переменил свою тактику. Раза два даже подмигнул полицейскому: мол, знай наших. Через несколько дней полицейский, охранявший Колокольчикова, был подкуплен нашими людьми. Оставалось организовать побег Колокольчикова из больницы.

В первых числах декабря одна из наших групп подошла ночью к Себежу, чтобы встретить там Колокольчикова. Как было условлено, в двенадцать часов ночи его должны были подвезти к намеченному месту свои люди. Ребятам не терпелось увидеть товарища, они приготовились тепло встретить его. Но прошло указанное время, прошла вся ночь, а Колокольчиков не появлялся.

Только потом мы узнали, что в четыре часа дня гитлеровцы вывезли его за город и расстреляли. Все бойцы тяжело переживали смерть Виктора.

В один из холодных ненастных дней к нам прибыл командир Себежской бригады Владимир Иванович Марго. Он, как и Назаров, носил бороду. И вот эти два бородача сошлись вместе и долго о чем-то толковали. По их лицам можно было судить, что разговор шел серьезный. Когда уехал Марго, Назаров собрал нас в штабе.

— Вот что, товарищи, — начал он, — в здешних краях появился очень опасный отряд под названием «антипартизанен группа». Отряд создан фашистами из отборных молодчиков, в основном изменников нашей Родины. У отряда хитрая тактика. Одеты и вооружены его люди так же, как партизаны. Некоторые даже носят советские ордена и медали. В их задачу входит поимка настоящих партизан, за что немцы выдают им щедрые награды. Кроме того, они мародерствуют и издеваются над местным населением, стараясь таким путем скомпрометировать советских партизан. Я хочу еще раз напомнить вам о бдительности. Надо научиться распознавать врагов и в случае необходимости принимать к ним решительные меры.

Весть о появлении лжепартизанской группы насторожила нас. Действительно, это был опасный противник. Встреча с ним могла быть трагической. Как таких «партизан» отличить от настоящих?

Некоторые отряды народных мстителей пытались устраивать засады против предателей, но каждый раз такая попытка оканчивалась неудачей. Лжепартизаны появлялись обычно там, где их не ожидали. Почти в каждый свой выезд им удавалось схватить двух-трех партизан, после чего они снова уходили под крылышко вражеских гарнизонов.

На другой день после приезда Марго мы пошли к железной дороге мстить за своих друзей. Хотелось отплатить и за Виктора Колокольчикова и за Николая Горячева, которого мы часто вспоминали в отряде, и за всех наших погибших товарищей.

Достигнув цели, наша подрывная группа укрылась на поросшей соснами высотке. Отсюда хорошо просматривался вьющийся змейкой железнодорожный путь. Сбоку отчетливо виднелись постройки ближайшей станции Кузнецовка и казарма, где располагалась охрана дороги. Немцы, как видно, чувствовали себя неспокойно — всюду слышалась ружейная стрельба. За день мы насчитали около десятка вражеских поездов, большая половина которых следовала от линии фронта. Над железной дорогой то и дело проплывали трехмоторные транспортные «юнкерсы», и наш пулеметчик Леша Павлов угрожающе наводил на них свой пулемет.

— Разрешите долбануть разок, — просил он.

— Нельзя, — отвечали мы, хотя каждому из нас не терпелось выпустить очередь по фашистскому стервятнику.

Мы с Соколовым прошли вдоль железнодорожного полотна, выбрали удобный участок пути, изучили подходы.

Смеркалось. Еще раз проверив подрывное снаряжение и распределив обязанности, мы стали ждать ночи.

Немцы опять открыли стрельбу, давая знать, что идет очередной эшелон. Вскоре мы увидели на горизонте дымок паровоза. Поезд шел со стороны Идрицы. По мере его приближения стрельба нарастала. В это время в воздухе опять появился «юнкерс». Он шел низко, прямо на нас. Павлов умоляюще посмотрел на меня.

— Пусть стукнет, — подзадорил Поповцев.

— Бей, — сказал я.

Павлов вскочил с земли, положил пулемет на высокий пень и, прищурив левый глаз, дал короткую очередь в пузо «юнкерса». Самолет качнулся, взвыл моторами и стремительно пошел вниз, оставляя за собой шлейф черного дыма. Два фашиста успели выброситься с парашютами, а «юнкерс» грохнулся на землю у самого поезда. Стрельба патрулей и грохот идущего эшелона заглушили пулеметную очередь. Поэтому немцы даже и ухом не повели в нашу сторону. Поезд пошел дальше, а самолет сгорел.

— Ай да Леха, снайпер, — хвалили Павлова ребята. Они восхищенно смотрели на него, жали руки, поздравляли со столь необычным боевым успехом. Это был первый вражеский самолет, сбитый нами. Я тут же объявил Павлову благодарность.

Вскоре стемнело, и мы стали выбираться к железной дороге. Место, облюбованное нами днем, было удобным, но рискованным — рядом располагалась казарма с охраной.

Подкладывать под рельсы тол пошли Соколов, Талин и Бычков. Взяв оружие на изготовку, мы стали следить.

В это время на линии появился вражеский патруль — человек десять немцев. Подрывники замерли: заметят или нет? Гитлеровцы молча поравнялись с ними. Один из них, шедший последним, сошел на обочину, остановился и долго всматривался в подозрительное место. Потом что-то громко сказал и стал догонять своих. Патруль скрылся из виду.

На этот раз сидеть долго не пришлось. Через час со стороны Себежа послышался шум поезда. Немецкий состав шел на фронт. Вот он поравнялся с казармой. Ослепительная вспышка озарила небо. Грянул взрыв, покатилось, загрохотало раскатистое эхо. Мы поспешили прочь от дороги.

В это время наше внимание привлек шум другого поезда. Мы с недоумением остановились. Поезд пыхтел рядом. Он шел тоже из Себежа. Раздался треск и грохот. Послышались крики людей. Линия железной дороги слева и справа осветилась ракетами. Застучали пулеметы, по лесу засвистели пули.

Мы точно не знали, что произошло, но догадывались о новом крушении. У немцев вошло в практику — посылать поезда друг за другом. Делали они это с определенной целью: если с первым поездом что случится, то второй, более важный по значению, должен остановиться. На этот раз машинист зазевался, и, очевидно, второй эшелон наскочил на подорванный состав.

Подмываемые любопытством, мы решили переждать день на перепутье, чтобы в следующую ночь опять вернуться к линии. Хотелось скорее узнать результаты крушения. Когда стемнело, Талин, Ворыхалов и юный боец Кантовский пошли к железной дороге. Не прошло двадцати минут, как мы услышали частую стрельбу. Стреляли недалеко — у деревни Гаспорово, куда ушли разведчики.

Вскоре выстрелы смолкли. Мы с беспокойством стали ждать наших товарищей. Если немцы их не убили, они должны вернуться сразу.

Первым прибежал Эдуард Талин. Мы без слов поняли, что ребята нарвались на врагов, поэтому сразу спросили о судьбе Ворыхалова и Кантовского.

— Кантовский убит, а Ворыхалов, пожалуй, успел уйти, — ответил Талин.

Ворыхалов вернулся на рассвете. Василий рассказал нам, как, спасаясь от вражеских пуль, он провалился в темноте в картофельную яму, и это помогло ему остаться в живых. Преследовавшие его враги пробежали мимо, ничего не заметив. Сидя в яме, Василий слышал их разговор. Они говорили по-русски. Впоследствии выяснилось, что бойцы наткнулись на лжепартизан.

В то же утро мы вернулись в деревню Гаспорово. Врагов там уже не было. Мы взяли труп Кантовского, запрягли лошадь и, не задерживаясь, покинули деревню. Приехав в Рубаны, где стояла наша бригада, мы внесли в избу Кантовского. Собрался весь отряд, чтобы попрощаться с нашим Димой. Всем было очень жаль безвременно погибшего паренька.

На другой день после нашего возвращения произошел бой с крупным карательным отрядом. Мы стойко держались, и немцы вынуждены были отступить. В этом бою погиб политрук лопуховского отряда Федор Спиридонович Ловиков. Мы похоронили его рядом с Кантовским.

На другой день пришла весть о новой беде. Трое наших партизан во главе с командиром агентурной разведки Василием Беляковьим, следуя к Себежу, наткнулась на лжепартизанский отряд. Конная разведка предателей дружески встретила разведчиков и пригласила их в деревню, где якобы остановилась белорусская партизанская бригада. Беляков поверил провокаторам. Когда наши бойцы вошли в деревню, предатели окружили их плотным кольцом. Завязалась перестрелка. Вместе с пятью убитыми врагами на землю упали тяжело раненные Василий Беляков и Виталий Гребенщиков, вражеская пуля насмерть скосила Сергея Мочалова.

Всех возмутили наглые действия предателей. Жажда мести была до того сильна, что, казалось, попадись нам сейчас мерзавцы, мы бы их всех, не задумываясь, уничтожили.

Комбриг Назаров отдал приказ выступать. Двигались быстро, среди белого дня. Вот и деревня, где вчера разыгралась трагедия. Мы оцепили ее с двух сторон, но местные жители, заметив нас, закричали:

— Не стреляйте! Они ушли!

Крестьяне показали труп убитого партизана. Он лежал на огороде, уткнувшись лицом в землю. Это был Сережа Мочалов. Раненых Белякова и Гребенщикова враги забрали с собой.

На всякий случай партизаны обошли все дома и дворы, но никого из предателей не обнаружили. Гнаться же за ними в Себеж было безрассудно.

Деревня, где мы находились, лежала близ железной дороги. В тот момент, когда мы искали врагов, бойцы увидели идущий поезд. Комбриг дал команду обстрелять его. Подпустив эшелон близко, партизаны обрушили на него шквал огня, но машинист прибавил ходу. Он успел увести состав в выемку. Тревожные гудки паровоза долго еще неслись в воздухе.

Вечером, вернувшись из похода, мы похоронили Сережу Мочалова. На родной земле появился еще один холмик земли…

 

3. Нежданные гости

Однажды в погожий декабрьский день группа наших бойцов привела в бригаду одного немца и двух русских военнопленных — Сережкина и Бушуева.

Все трое были вооружены новенькими немецкими автоматами, имели большие запасы патронов.

Мы заинтересовались необычными гостями и постарались поскорее узнать подробности. Выполняя задание, Николай Орлов и Павел Поповцев зашли в одну из деревень. Там их подозвала пожилая женщина.

— Сынки, — спрашивает, — берете к себе немцев?

Ребята удивились:

— Как так немцев?

— Да так, — отвечает женщина, — вон они в том доме молоко пьют. Говорят, хотели, перейти к партизанам, да не нашли их.

Едва женщина успела сообщить новость, как на улице показались трое незнакомцев.

— Вы партизаны? — спросил Орлова высокий блондин, одетый в немецкую форму. Он неплохо владел русским языком.

— Да, — ответили ребята.

— Ну, тогда здравствуйте, и примите нас к себе. Кто мы и как сюда попали — расскажем после.

И вот они все трое — в штабе бригады. Высокий блондин то имени Адольф — чистокровный немец. Он подробно рассказывает о себе. До войны жил и работал в Берлине. Несколько раз видел Гитлера. Когда началась война, был мобилизован на фронт. Попал в эсесовские части, имел награды. Под городом Шимском в бою с партизанами был ранен. Разгром немцев под Москвой, Сталинградом и на Курской дуге сильно подействовал на него, как, впрочем, и на многих немецких солдат. Адольф понял: крах фашистской армии неизбежен. Мысль перейти на сторону Советской Армии или партизан давно не покидала его. И как только представился случай, он осуществил свой замысел. Адольф не только переплел на нашу сторону, но и привел с собой двух военнопленных, снабдив их оружием.

Мы встретили перебежчика хорошо, но, честно говоря, поначалу не очень доверяли ему. Лишь после того, как он с группой партизан убил гитлеровского генерала, стали считать его своим.

Бойцы прозвали гостя Адольфом Ивановичем.

Сережкина и Бушуева тоже «перекрестили» по-своему. Первый превратился в Сыроежкина, второй — в Букшу.

Пришельцы рассказали, что на днях близ станции Кузнецовка партизаны подорвали фашистский поезд. Не успела опомниться охрана дороги, как в хвост первому поезду врезался второй. Два паровоза и двадцать три вагона с солдатами, офицерами и техникой были разбиты вдребезги. Это была наша работа, и Назаров поздравил нас с удачей.

Вскоре в отряд пожаловал еще один гость — командир комендантского взвода «антипартнзанен группы» Жорка Молин, как отрекомендовался он.

Нас не так удивил приход немца, как удивило появление Жорки. Не каждый на его месте решился бы на такой шаг. Предатели хорошо знали, что пощады от нас им не будет, и поэтому не переходили на нашу сторону.

Первым долгом мы спросили Молина о судьбе наших разведчиков. Он сообщил, что Беляков умер от ран, а Гребенщиков расстрелян. Врагам не удалось вырвать у них ни одного слова.

Жорка Молин рассказал нам всю подноготную банды предателей. Основной костяк ее состоял из бывших уголовников, осужденных советским судом за тяжкие преступления перед народом. Командовал этим отрядом некто Мартыновский, уроженец города Луга Ленинградской области. Отряд был сформирован в Германии и осенью сорок третьего года переброшен на оккупированную территорию Калининской области. Сам Молин до войны проживал в поселке Сокол, близ Вологды. В начале войны был мобилизован в Красную Армию, затем попал в окружение и в плен. После долгих мытарств в лагерях поддался фашистской агитации. Немцы сделали из него полицая, а потом зачислили в отряд к Мартыновскому. Будучи по натуре неплохим человеком, Молин увидел истинное лицо лжепартизан. Его стала мучить совесть, и, хотя он боялся партизан, все-таки решил явиться к нам с повинной.

Мы не знали, как с ним поступить. Сначала хотели расстрелять его, но потом досадили под арест. На четвертые сутки Назаров велел мне поговорить с ним.

Когда я вошел в баню, Молин лежал на соломе. Увидев меня, он быстро вскочил на ноги, вытянулся по стойке смирно и с тревогой посмотрел мне в лицо.

— Здравствуй, Жорка, — сказал я, улыбнувшись.

— Здравствуйте, — коротко ответил Молин.

— Садись, закуривай, — протянул я кисет с самосадом.

Мы закурили и с минуту молчали.

— Вот что, Жора, — начал я. — Чужих людей мы у себя не оставляем. Ты бывший предатель, пришел не из хорошего стада. На слово верить мы не можем, а поэтому приняли решение отправить тебя обратно в отряд к Мартыновскому…

— Как!? К Мартыновскому!? — с испугом и возмущением воскликнул Молин. — Нет, уж вы лучше расстреляйте меня, — дрогнувшим голосом сказал он.

Я видел, как от волнения заходила могучая Жоркина грудь. Немного помедлив, я спросил его:

— У тебя в отряде друзья остались?

— Да. Один есть. Вовкой звать.

— Сможешь связаться с ним?

Молин пожал плечами.

— Как же я могу это сделать?

— Письмо напиши ему.

— А кто передаст?

— Мы передадим.

В этот же день Жорка написал письмо следующего содержания:

«Здравствуй, дружище. Прими от меня горячий партизанский привет. Как видишь, я нашел свое настоящее место в кругу боевых друзей, которые защищают Советскую Родину. Меня встретили хорошо. Ребята дали мне новенький автомат, и я теперь буду драться против фашистов вместе с ними.

Вовка, если ты хочешь меня увидеть, скажи, куда прийти. Может быть, и ты перемахнешь сюда. Ответ передай через моего товарища. Жму лапу. Твой друг Жорка».

Разговор, который состоялся между мной и Молиным, был подготовлен заранее. Письмо также преследовало определенную цель: мы решили связаться с мартыновцами, чтобы потом нанести им смертельный удар. Наш специальный человек сумел передать письмо адресату и получить от него ответ.

«Дорогой Жорка! — писал тот. — Рад за тебя. После твоего побега мы никуда не выходим. Был большой скандал. Сам знаешь. Начальство разгневалось. Кое-кого сняли. А меня удивили — назначили на твое место командиром взвода. Насчет встречи — я с удовольствием. Твой человек скажет, где и когда. Будь здоров».

Встреча намечалась в деревне Гаспорово в девять часов вечера в субботу. Ответ был получен во вторник. За четыре дня до встречи наша бригада провела две крупные стычки с карательными отрядами. Вместе с нами бил врагов и Жорка Молин.

Наступила суббота. Всех интересовало предстоящее свидание со лжепартизаном. Каждый высказывал свое предположение. Немногие верили в честные намерения Жоркиного друга. Одни говорила, что его приятель придет туда со всем отрядом, чтобы накрыть нас; другие давали голову на отсечение, что деревня давно уже окружена предателями, которые ждут нашего прихода. Сам Молин клялся и уверял, что его товарищ не предатель.

— Ладно, ладно, увидим, — с недоверием говорили ребята.

День между тем клонился к вечеру. Назаров вызвал меня в штаб.

— Вот что, Ильичи, — сказал он, обращаясь ко мне и начальнику штаба Игорю Ильичу Венчагову, — вам предстоит организовать встречу с приятелем Молина. Действуйте обдуманно и не забывайте, что вас могут ждать любые неприятности.

До деревни Гаспорово идти недалеко. Мы засветло выслали туда разведку. Нужно было посмотреть, что делалась в самой деревне и вокруг нее.

К восьми часам вечера отряд подошел к Гаспорово. Было очень темно, шел холодный дождь со снегам.

— В такую погоду не придет, — говорил пулеметчик Беценко.

Разведчики доложили, что ничего подозрительного не обнаружено. Отряд расположился вокруг деревни. К дому, где должна произойти встреча, выслали Жорку Молина, Ивана Хабарова и Игоря Чистякова. Не прошло и десяти минут, как Хабаров вернулся обратно.

— Пришел, — объявил он.

Венчагов дернул меня за ремень автомата:

— Пошли.

К дому направились четверо: Венчагов, Ершов, Хабаров и я. Ершов с Хабаровым остались у крыльца, а мы вошли в избу. Перед нами оказался высокий детина. При слабом мигании коптилки мы различили в его руках автомат, а сбоку на ремне кобуру парабеллума. Лжепартизан был одет в немецкую форму.

— Знакомьтесь. Мой друг Вовка, — выступил вперед Молим. Мы нерешительно подали руки.

— Садитесь, — предложил Венчагов.

— Благодарю. Я не устал, — ответил гость.

Все так и остались стоять до конца встречи.

— Хотите партизанам быть? — опросил Венчагов.

— Да, я уже решил перейти к вам.

— Вы готовы остаться сегодня?

— Могу сегодня, но, по-видимому, мне нужно что-то выполнить для вас.

— Совершенно верно. Решили дать вам боевое задание.

— Пожалуйста, я готов.

Мы закурили и некоторое время молчали. Венчагов собирался с мыслями.

— У вас друзей много в отряде? — спросил он после продолжительной паузы.

— Друзей? — переспросил гость, и, немного подумав, ответил: — Конечно, есть.

— Так вот, если хотите быть с нами, организуйте переход отряда на нашу сторону. Всех злостных предателей можете уничтожить на месте, а если сумеете — ведите сюда. Мы разберемся. На подготовку даем пятнадцать дней. Когда получим от вас сигнал, постараемся встретить у самого гарнизона. Вот пока и все, — закончил Венчагов.

Лжепартизан долго обдумывал ответ.

— Что ж, — наконец сказал он, — поручение трудное, но выполнить его можно.

Мы поговорили еще кое о каких деталях задания и хотели было расходиться, как вдруг недалеко от дома грянул выстрел. Наш новый знакомый, не простившись, выскочил первым, за ним поспешили и мы.

Как выяснилось, стрелял наш боец, которому показалось, что кто-то крадется к деревне.

На другой день после встречи с Жоркиным другом в расположение бригады прибыл еще один неожиданный гость — немец Иозеф. Доставила его к нам женщина, которая ездила по делам на станцию Себеж. Немец по-русски не говорил ни слова. С помощью Адольфа мы узнали о нем подробности. Иозеф был неплохим воякой, имел два железных креста. За храбрость, проявленную в боях на советско-германском фронте, ему был предоставлен двадцатидневный отпуск на родину. Он прогулял в Германии больше месяца, что-то натворил там и был задержан комендатурой. С него сняли ордена и направили в штрафной батальон. По дороге на фронт Иозеф многое передумал.

Когда поезд прибыл в Себеж, он вышел на привокзальную площадь, облюбовал повозку с соломой и укрылся в ней. Женщина-возница, ничего не подозревая, тронула лошадь. Едва она выехала за город, как из соломы высунул голову Иозеф. Женщина, конечно, сильно перепугалась и хотела бежать прочь, но увидев, что немец ничего плохого не собирается делать, успокоилась.

— Матка, фарен партизан!… Матка, фарен партизан, — часто говорил необычайный пассажир, показывая рукою на видневшийся вдали лес.

Женщина, наконец, поняла, что немец просит везти его к партизанам, и в свою очередь отвечала:

— Гут, пан! Гут!

Кувшиновский партизан Николай Ершов, молодой коренастый паренек, по прозвищу «сын молотобойца», первым встретил повозку с немцем.

— Я вам какого-то черта везу, — объяснила женщина. — Сам просился сюда.

В это время из соломы вылез изрядно помятый Иозеф. Соскочив с повозки, он вытянулся перед низкорослым Колей.

— Их унд ду камрад, — сказал немец, — тыкая пальцем в себя и Николая. — Гитлер капут!

Ершов с любопытством осмотрел гостя.

— А почему ты приехал один да еще без оружия? — серьезно спросил он. — Вот Адольф не с пустыми руками пришел к нам. Военнопленных привел и оружие принес.

Немец ничего не понял, однако выразил свое полное согласие.

— Гут, гут, — повторил он.

Адольф, пришедший в отряд первым, стал как бы начальником по отношению к Иозефу. Немецкую форму им сохранили, только по собственной инициативе на левых рукавах френчей они пришили красные нашивки с надписью «Свободная Германия». Эти надписи вышили им деревенские девчата, и немцы с гордостью показывали нам левый рукав. Потом Адольф с Иозефом прикололи поверх нашивок по красной звездочке.

Адольф освоился у нас быстро, зато Иозеф, не зная русского языка, долго не мог привыкнуть к новой обстановке. Однажды ему посчастливилось найти где-то шахматы. Заядлый игрок, он с тех пор никому не давал прохода, приглашая сыграть с ним партию. Бывало возьмет под мышку шахматную доску и ходит по деревне — ищет себе напарника. Желающих играть было мало — не до шахмат было в то время.

Назаров долго думал, куда определить немцев. Потом велел зачислить их в разведку. Там они неплохо показали себя.

 

4. Лжепартизаны

В конце декабря похолодало. С севера подул студеный ветер. Закружили снежные метели.

Наша агентурная разведка сообщила, что в Себежском тупике немцы поставили восемь вагонов со взрывчаткой. Мы написали Жоркиному приятелю письмо, в котором обязывали его подорвать эти вагоны в день перехода на нашу сторону.

— Будет выполнено, — заверил тот.

В это время бригада перебазировалась в деревню Козельцы, что расположена в пяти километрах от латвийской границы. Из Козельцов были высланы две подрывные группы. Одну из них, как обычно, повели Храмов с Верещагиным, другую — мы с Соколовым. Они пошли на запад, а мы — на восток, к станции Кузнецовка.

Помню, когда вышли с базы, у меня ныло колено правой ноги. На самой чашечке появилась краснота, сгибать ногу стало больно. Я думал, что это обычный ушиб и боль скоро утихнет.

Всю ночь провели в походе. Наутро, когда остановились в лесу, мне сделалось хуже. Нога распухла, посинела.

Прошел день. Ночью нужно подрывать поезд, а я как немощный, еле передвигаюсь. Ребята срезали мне большую палку, но и это мало помогло. Посоветовавшись, решили день обождать.

— Может быть, пройдет, — сказал Соколов.

Сидеть двое суток на заснеженной земле, без костра, — удовольствие не из приятных. Подумав, решили пробраться в один хуторок. Место оказалось уютным, но опасным — рядом проходила дорога.

Через сутки на моем колене появился огромный фурункул. Решили распарить его и произвести операцию. Двое ребят зажали в руках ногу, а третий сильно сдавил колено. Брызнул черный фонтан крови и разной дряни. Жуткая боль пронзила все тело.

— Ну вот и все, — сказал Ворыхалов.

Через несколько минут я почувствовал лучше и скоро свободно ступал на ногу.

У хозяев избы Поповцев нашел большой портрет Гитлера.

— Зачем он вам? — поинтересовались мы.

— Нарочно держим, сынки. Как приходят немцы, мы — раз его на стену… для обмана. Фрицы увидят своего главаря, улыбнутся и говорят: «Гут, гут». И уже неудобно им грабить наш двор. А как уйдут, мы его опять за сундук, — посмеиваясь, объяснил хозяин.

Мы осмотрели портрет. На лице остроносого фюрера с прилизанной челкой расплывалась довольная улыбка.

— Возьмем его с собой, — сказал Поповцев.

— Зачем это? — спросили мы.

— Потом узнаете.

Хозяин отдал нам портрет Гитлера.

В лесу Поповцев прибил портрет к палке, крупно написал на нем: «Фюрер доволен работой партизан!» — и, когда мы подошли к железной дороге, воткнул его в землю недалеко от линии.

В ту же ночь нам удалось подорвать вражеский эшелон. Мы представили себе, как удивятся немцы, когда, растаскивая разбитые вагоны, вдруг увидят своего улыбающегося фюрера…

Совершив диверсию, мы долго петляли по кустам и перелескам, чтобы увильнуть от возможной погони. Далеко от железной дороги мы не ушли. Решили в следующую ночь снова вернуться на это место и повторить диверсию.

Когда вечером пришли к железнодорожному полотну, оказалось, что немцы еще не успели расчистить и восстановить путь. Рабочие вспомогательного поезда трудились в поте лица. Здесь же, невдалеке, пыхтел стоявший паровоз.

Мы принялись терпеливо ждать.

— Работайте, работайте, милые, — тихонько посмеивался Поповцев. — К утру еще работенку подвалим вам…

Часов в двенадцать гитлеровцы пустили первый поезд. Каково же было их негодование, когда он свалился рядом с предыдущим… Наша группа быстро покинула эти места. Мы остановились недалеко от партизанской границы в одиноком домишке у пожилого и добродушного хозяина-латыша.

Дом стоял на возвышенности у небольшого леса. Из его окон далеко просматривалась холмистая, покрытая неглубоким снегом местность.

Хозяин усадил нас за стол пить чай с сахарной свеклой. Едва мы успели сделать несколько глотков, как увидели большую группу всадников, едущих от железной дороги. Всадники были одеты в белые халаты, мы насчитали их больше сотни.

— Мартыновский едет со своей бандой, — сказал Соколов.

Мы были удивлены наглостью бандитов. Ехать среди белого дня к партизанским владениям! Ведь всего в двух с половиной километрах отсюда, в деревне Виселки, стояли партизаны отряда Бабанина, группа Подгорного, а чуть дальше — бригада Марго, отряд Рыбакова и наша бригада.

— Ну что, ребята, проучим мерзавцев? — спросил я.

— Обязательно надо рубануть, — сказал пулеметчик Коля Маленький.

Выбрав пригорок, заняли оборону. Ждать пришлось недолго. Лжепартизаны въехали в деревню Сылтыново и, не задерживаясь, направились в нашу сторону. Впереди бешеным аллюром мчались три всадника.

— Разведка. Красиво скачут, — сказал Поповцев.

Разведчики миновали неглубокий овраг и, дико улюлюкая, со свистом выскочили на равнину. Всадники были уже в ста метрах от нас. Припавший к пулемету Коля Маленький взглянул на меня.

— Давай, — кивнул я.

Коля выпустил очередь… вторую… Трое врагов остались лежать на снегу.

— Молодец, — похвалили его ребята.

В это время основная лавина предателей рассыпалась в полукилометре от нас. Враги спешно искали удобную позицию для атаки. Они засекли место, откуда стрелял наш пулемет, и не прошло минуты, как вокруг нас вздыбились фонтаны земли и снега. Мы попробовали отвечать, но вызвали на себя еще более мощный минометный огонь. Рядом с нами оказался хозяин-латыш. Он с тревогой указывал рукой в сторону и, стараясь перекричать разрывы мин, твердил с латышским акцентом:

— Враки поекали! Враки поекали!

Старик оказался прав. Нас обходили с двух сторон. Чтобы не оказаться в ловушке, мы вынуждены были отступить. Предатели заметили наш маневр. Человек двадцать верховых бросилось за нами в погоню. Мы поняли опасность и, в свою очередь, прибавили ходу, чтобы успеть добраться до ближайшего сосняка, а там — и до деревни Виселки, где должны быть местные партизаны. Но конники нагнали нас прежде, чем мы достигли леса.

Предатели не стреляли. Они приблизились к нам на сотню метров и стали кричать:

— Стой! Стой! Сдавайтесь!

Им, видимо, хотелось взять нас живьем, но жилка была слаба. Подойти к нам ближе они боялись.

Благополучно достигнув Виселок, мы, к сожалению, нашли деревню пустой. Оказалось, что Бабанин с Подгорным ушли еще вчера, а жители, услышав стрельбу, поспешно скрылись в ближайшем лесу. Они боялись немцев.

Лжепартизаны наседали. Через несколько минут из леса показались основные силы их отряда.

Мы решили уйти, потому что бой не мог принести нам успеха.

Дальше Виселок враги не решились нас преследовать. Они сожгли несколько изб и умчались в сторону Себежа.

Едва мы вернулись в Козельцы, как к нам в дом явился адъютант Назарова Саша Николаев.

— Ильич, иди скорей в штаб. Вас с Богдановым комбриг зовет, — выпалил он скороговоркой.

— Ты что, шутишь?

— Да нет, точно зовет.

Я очень устал, и мне так не хотелось обуваться, что невольно решил задержать Николаева на несколько минут. Нехотя достал я с печки неуспевшие высохнуть портянки, натянул на ноги раскисшие сапоги, и мы направились к штабу.

В штабной избе все уже были в сборе.

— Присаживайтесь, будем говорить о деле, — кивнул нам Назаров.

Комбриг расстелил на столе карту, нашел на ней нужную точку и, ткнув в нее карандашом, сказал: — Вот здесь, в двух километрах южнее деревни Гаспорово, сегодня в полночь мы должны встретить лжепартизанский отряд. На встречу пойдут все, за исключением хозвзвода и больных. Людей подготовить как следует. Время выхода — шестнадцать ноль-ноль. Все. Вопросы есть?

— Какой пароль? — спросил Богданов.

— В двенадцать часов ночи на станции Себеж должен произойти большой взрыв, это и будет служить паролем, — ответил Назаров.

В нашем распоряжении оставался всего один час. Бригада спешно готовилась к походу. Вооруженные бойцы собирались кучками и строили догадки о предстоящем деле. Но вот наступило назначенное время. Суета и разговоры прекратились, отряды тронулись в путь. Деревня опустела. В девять часов вечера мы миновали Гаспорово. Выбрали удобное место и расположились цепью по обеим сторонам большака. Здесь же сообщили бойцам о цели нашего похода.

Как было условлено, командир комендантского взвода «антипартизанен группы» со своими друзьями ровно в двенадцать часов ночи должен подорвать вагоны со взрывчаткой. Пользуясь паникой, мятежники уничтожат штаб Мартыновского и наиболее опасных предателей. После этого они обращаются ко всему отряду с призывом переходить на сторону партизан и уже тогда ведут всех людей к деревне Гаспорово.

План серьезный. Как-то он осуществится?

— А что, Ильич, не оглушит нас случайно тем взрывом? — с беспокойством говорит Юрий Соловьев. — Ведь как никак восемь вагонов по двадцать тонн… Сто шестьдесят тонн взрывчатки! Так долбанет, что только пух посыплется. А ведь мы недалеко и к тому же на самой горке сидим.

Все знали плутоватого и немного трусливого Юрку Соловьева, по прозвищу Гопа, который никогда в бою не лез вперед и не зевал там, где было плохо положено. Юркий, сообразительный паренек, он до войны пошел было по скользкому пути — занялся мелким воровством. Неизвестно, чем бы кончилась его воровская карьера, если бы парня не поймали на базаре в Калинине с украденным мешком алебастра, который он принял за муку. Юрия забрали в милицию. Назаров взял паренька на поруки, а потом зачислил в партизаны.

Выполняя первое боевое задание, Соловьев забрел ночью на пасеку к полицейскому и разорил там улей. Когда он стал облизывать в потемках медовые соты, его немилосердно искусали пчелы. К утру Юрку нельзя было узнать: верхняя губа так вздулась, что стала подпирать нос, на распухшем, вымазанном медом лице едва виднелись щелочки глаз. Бойцы здорово над ним смеялись, а мне пришлось крепко ругать его за недисциплинированность.

Водился за Соловьевым и другой грешок — любил он поспать.

Партизаны с усмешкой говорили ему:

— Ты у нас старательный, но ленивый. Весь день спишь, а о работе думаешь.

И вот этот самый Юра неожиданно высказал свои опасения.

— А что, ведь Гопа правильно говорит, — послышался голос из темноты, — такой взрыв за десять верст достанет.

— Убить не убьет, а барабанные перепонки лопнут, — вставил песенник бригады Федя Шилин.

Разговор о мощном взрыве обошел по цепочке всех. Кое-кто спустился с пригорка пониже, чтобы не захватило взрывной волной.

— Что за паника? — послышался голос комбрига. — До станции целых три километра, а вы прячетесь. Здесь и двести тонн не достанут. А ну, марш на места!

Послышались шорох и кряхтенье. Отступившие назад заняли свои прежние места. До двенадцати оставалось всего пять минут. Все, у кого имелись часы, следили за большой стрелкой.

— Сейчас трахнет, — шепнул Ворыхалов.

Стрелка достигла верхней черточки циферблата. Взоры партизан впились в темноту. Люди затаили дыхание, сжались в напряжении. Воцарилась мертвая тишина.

Но взрыва не было. Теряясь в догадках, мы прождали полтора часа. Пусть не удалось Жоркину другу подорвать вагоны с толом, но если они сделали все остальное, то давно пришли бы сюда к нам. Что-то случилось.

Когда, по приказанию Назарова, бригада двинулась обратно, послышались острые словечки в адрес Молина и его друга.

— Здорово рванули… Только пятки понапрасно стерли…

— А у Юрки Соловьева барабанная перепонка лопнула… сзади… Ха-ха.

— Это его Жоркин приятель так напугал…

Сам Молин молчал всю дорогу. Когда отряд вернулся на базу, Жорка пришел к Назарову.

— Подвел нас, падло, — сказал он.

Через два дня нам стала известна причина срыва операции. Оказалось, что отряд Мартыновского еще днем погрузили в вагоны, довезли до Идрицы и оттуда направили на север. Рассказывали, будто бы Мартыновский повез отряд в свои родные места, под город Лугу.

 

5. В канун Нового года

Приближался новый, сорок четвертый год. Шла третья военная зима. В третий раз вынуждены были мы приобрести белые маскировочные халаты. Сначала для этой цели использовали парашюты, на которых нам однажды сбросили мешки с боеприпасами и взрывчаткой. Потом командование бригады обратилось в советский тыл с просьбой обеспечить нас зимним обмундированием. Радисты во главе с Михаилом Кудрявским порадовали нас новостью. Нам велено было ожидать самолеты. Мы выбрали хорошую площадку, приготовили на ней две полосы с огромными кучами хвороста для костров и сообщили об этом на Большую Землю.

Днем и ночью на подступах к аэродрому выставлялись боевые заслоны, чтобы в случае посадки самолетов не допустить к ним противника. Бригадная разведка тоже не дремала. Она без устали кружила возле вражеских гарнизонов, стараясь разгадать намерения фашистов.

Как нарочно, в первую же ночь ожидания самолетов поднялась злейшая пурга. Несмотря на это, дежурство на аэродроме не прекращалось. А вдруг прилетят.

Порывы ветра то и дело заставляли прислушиваться: не самолет ли гудит. И здесь, как всегда, находились шутники. В момент, когда кто-нибудь что-то рассказывал, раздавался громкий возглас: «Жужжит!» Человек, крикнувший это, опрометью бросался из избы, а за ним, толкая друг друга, выскакивали остальные.

Все выбегали на улицу и, невзирая на бушующую метель, долго стояли, задрав кверху головы.

— Где жужжит?

— В трубе жужжит! — с хохотом отвечал виновник суматохи и, чтобы не попало, скорей спешил в избу.

Так пришлось ждать три ночи. Сколько было переговорено за это время, сколько раз напрасно выбегали мы на улицу, а самолетов все не было. Назаров еще раз запросил Большую Землю. Оттуда ответили: «Ждите!»

Наутро четвертого дня снежный буран утих, сквозь разорванные тучи выглянуло робкое солнце.

— Вот сегодня обязательно прилетит, — убежденно говорил начальник штаба Венчагов.

Ребята складывали кучи хвороста для костров. За это время их не раз поджигали, а потом забрасывали снегом.

В тот момент, когда мы собрались идти обедать, кто то из партизан зычным голосом вдруг крикнул:

— Жужжит!

— Я тебе пожужжу, — пригрозил ему Назаров. Но в это время многие уловили шум приближающегося самолета.

— Летит! Летит! — закричали кругом.

Из облаков вынырнул советский бомбардировщик.

— Это не к нам, — провожая самолет взглядом, сказал Назаров.

Однако бомбардировщик развернулся, спустился пониже и еще раз, пролетел над нашим полем.

— Костры! — крикнул комбриг.

Ватага партизан бросилась наперегонки к кучам хвороста. Задымила одна куча, вторая, и вскоре обе сигнальные полосы полыхали большим огнем.

Бомбардировщик стал делать гигантские круги. Очевидно, летчики рассматривали площадку. Советский самолет заметили в близлежащих деревнях и в Недалеких вражеских гарнизонах — Заситине и Мигелях. Всюду на улицы высыпал народ и, махая руками, радостно приветствовал краснозвездного гостя.

— Наш! Наш! — слышались голоса.

Бомбардировщик на бреющем полете сделал круг над кострами и, развернувшись, стал сбрасывать груз. Три мешка медленно спускались на парашютах, а четвертый со свистом устремился вниз и шлепнулся на землю аэродрома. Мешок лопнул, а его содержимое — концентраты, патроны, медикаменты, — превратилось в кашеобразное месиво. Среди этого груза оказалась и необычная посылка-сюрприз. Товарищи с Большой Земли послали нам канистру спирта с надписью: «С наступающим Новым годом!» Канистра разбилась от удара, и драгоценная влага небольшой лужицей поблескивала на мерзлом грунте. Подбежавший первым Борис Ширяев — паренек из Спирова по прозвищу Кочешок, нагнулся, повел носом и произнес:

— Ого! Спиртишком попахивает.

Опустившись на колени и упершись обеими руками о землю, он припал к лужице.

— Ты что делаешь?! — закричали подоспевшие бойцы.

— Молчите. Добро пропадет, — с сожалением отвечал Борис.

Земля быстро поглотила спирт, но Кочешок успел выпить немалую дозу. На ноги поднять его уже не удалось. Бойцы погрузили Кочешка на повозку и доставили в деревню. Когда Ширяев проспался, его обступили партизаны.

— Ну как? — спрашивали они.

— Ох, и силен спиртоган. Во! — говорил Кочешок, показывая большой палец.

Гопа, оказавшийся в числе любопытных, от зависти аж вздохнул.

Бомбардировщик сбросил на парашютах еще два мешка, но их так далеко занесло, что они чуть не угодили к немцам. Мы привезли багаж в деревню и под любопытными взглядами партизан стали осторожно распечатывать мешки. Там были валенки, белые халаты, патроны, крупа, взрывчатка. Все, что мы просили, только очень мало. Нужно было в три раза больше.

В этот день самолет больше не прилетел. Ночью мы также не дождались его, а на другой день получили радиограмму: «Грузов не ждите».

В конце декабря к нам пожаловали каратели. Они пришли ранним утром. Наша разведка обнаружила их почти у самой деревни. Враги заметили партизан, но стрелять почему-то не стали.

Было еще темно. Хватая на ощупь оружие, мы выбежали на улицу. Каратели уже успели подойти вплотную к деревне. Несколько осветительных ракет рассеяли утренний сумрак. Засвистели пули. Нам не видно было врагов, и мы стреляли, ориентируясь по ракетчикам. Выдвинув вперед прикрытие из автоматчиков, бригада, отстреливаясь, стала отходить группами по огородам к оврагам.

Когда рассвело, мы успели занять оборону. В оставленной деревне горели избы. Густой дым низко стлался по земле, скрывая нас от противника. Около десяти часов утра справа и слева были замечены скопления вражеских войск. Немцы открыли артиллерийский огонь. Мы решили отойти в глубь лесного массива, где дислоцировалась третья бригада Гаврилова. Немцы не рискнули идти дальше.

Помню, в тот день все сильно устали и проголодались. Когда стемнело, мы вошли в первую попавшуюся деревню и сразу же принялись печь лепешки. В этом деле ребята достигли большого мастерства, особенно Адольф и Коля Ершов.

В наш дом набилось человек тридцать. Это значило, что нужно было испечь тридцать лепешек. Пек лепешки Ершов. Пек на одной сковородке, и дело подвигалось чрезвычайно медленно. А правило у нас было строгое: брать лепешки тогда, когда их испекут все. Партизаны нетерпеливо поглядывали на стол. Вдруг за окном кто-то крикнул:

— Немцы!

Бойцы мигом вскочили со своих мест. Несмотря на тревогу, к двери сразу никто не бросился, — каждый подбежал сначала к столу. Стопки румяных лепешек исчезли моментально. Когда выбежали на улицу, в деревне было тихо, никаких немцев не оказалось.

— Это Гопа нарочно крикнул, — сказал кто-то из партизан.

Нашли Гопу, спрашиваем:

— Ты зачем поднял суматоху?

— Это я от голода. Думал, ребята разбегутся и оставят на столе лепешки, а они, черти хитрые, все успели расхватать, — смущенно оправдывался он.

— Эх ты, дурья башка. Тебя за это мало отдать под суд военного трибунала. Да понимаешь ты, чертова пройдоха, к чему может привести твое хулиганство… — сердито набросились на него партизаны.

Гопа струсил.

— Простите, товарищи. Не подумавши сделал. Только не говорите об этом комбригу, мне и так не везет…

На другой день мы вернулись в свои места и остановились в деревне Ноглово, недалеко от латвийской границы. Никогда не забудется в памяти семнадцатое декабря сорок третьего года. В этот день Богданова, Неймана, Соколова, Беценко, Поповцева, Храмова и меня принимали в партию.

Не только у нас, но и у всех присутствующих торжественное настроение. В штабе за столом, покрытым красной материей, разместились секретарь подпольного райкома Васильев, члены бюро Назаров, Новиков, Венчагов. Прием шел по всем правилам. Мы рассказывали свои биографии, отвечали на вопросы. После приема вся бригада поздравила нас. Было приятно сознавать, что здесь, в тылу врага, нам посчастливилось стать в ряды славной Коммунистической партии. Это высокое звание нами было завоевано в боях с фашистами, и мы гордились этим.

Вскоре командование бригады выслало в район Опочки группу партизан во главе с политруком Богдановым. Богданов шел в те места вторично. Еще в октябрьские праздники он вернулся оттуда с богатыми сведениями о противнике. Тогда же бойцы побывали и под Идрицей, где раздобыли подробную карту размещения Идрицкого гарнизона.

После ухода Богданова, взяв с собою Соколова и пятерых бойцов, я направился к железной дороге подрывать вражеский поезд. Шли по старым тропам в сторону Себежа. На вторую ночь группа приблизилась к железной дороге. Впереди оставалась только знакомая нам деревня Гусево. Было часа два, и мы, посоветовавшись, решили не обходить ее. «Время терять нельзя, проскочим напрямик», — решили мы. Впереди шли Жорка Молин и Игорь Чистяков. За ними, метрах в двадцати, шагали остальные. Ночь была не особенно темная и очень тихая, безветренная. Нам хорошо было видно, как Молин с Чистяковым миновали одинокий сарай, направились по неширокому прогону к избам. Следуя за ними, пошли и мы.

Вдруг у крайнего дома раздался громкий испуганный голос:

— Хальт!

Молин успел что-то крикнуть в ответ, но автоматные очереди заглушили его.

Часовой оказался не один. Очевидно, происходила смена караула. Немцы открыли огонь. Стрелять вперед мы не могли — там находились двое наших. Спасаясь от вражеских выстрелов, метнулись сначала в одну сторону, потом в другую. У головы, как разозленные осы, жужжали пули.

Один за другим перемахнули через изгородь и едва достигли неглубокого оврага, как в воздух взметнулись осветительные ракеты.

Минут через пятнадцать очутились за крутой возвышенностью, у леса, и крайне удивились: нас ждали там Молин и Чистяков. От радости даже обнялись. Выйти из такого опасного положения невредимыми и так удачно встретиться — это ли не счастливая случайность!

— Откуда черт принес немцев? — спросил Соколов, осматривая порванный в клочья маскхалат.

Местность беспрерывно освещалась ракетами, недалеко слышались выстрелы. Враги могли организовать погоню. Мы молча двинулись в лес.

Взорвать эшелон в этот раз не удалось. Оказалось, что Борис Ширяев — Кочешок — спрятал тол где-то в кустах у деревни.

— Вот так здорово, — ахнули все.

— Тяжело было, ребята, — виновато сказал Ширяев.

Что делать? Идти обратно к деревне — нельзя. Оставалось одно — возвращаться в бригаду.

Ранним утром мы встретили на дороге Поповцева и с ним человек двадцать ребят.

— Вы куда? — спросил я.

Ничего не ответив, Павел бросился мне на шею.

— Командир, ты жив… жив? — повторял он.

Я ничего не мог понять до тех пор, пока он не выпустил меня из своих объятий и не объяснил, в чем дело.

— Нам сказали, что вас сегодня ночью убили… вот мы и идем мстить.

Мы рассмеялись и обнялись еще раз.

— Ну, теперь подавно не убьют, — сказал я.

В канун Нового года в бригаде состоялось комсомольское собрание. Оно, как и всегда, прошло бурно. Отметили бойцов, которые отличились в боевых операциях. Те скромничали, смущенно улыбаясь под взглядами партизан. Но тем, которые в чем-либо проштрафились, крепко досталось. Не обошли здесь и Бориса Кочешка — оставленный им тол никто не забыл.

Надо однако сказать, что Борис Ширяев был смелым, добросовестным бойцом, и случай с толом был, пожалуй, единственным промахом в его партизанской деятельности. Этот тол он через неделю принес. Борис увлекался поэзией и сам пробовал писать. В минуты затишья он читал нам свои стихи. Один из них я помню до сих пор:

Стихи были, конечно, слабые, но нам они тогда очень нравились.

Новый год мы встретили тихо. Даже песен не спели. К этому были причины. Бригадная разведка принесла нам плохие вести. Немцы готовили против нас большую карательную экспедицию. Правда, молодость брала свое. Несмотря на тяжелую обстановку, мы не утерпели и подшутили над Лопуховским.

При штабе Лопуховского была корова. И вот наши ребята решили потихоньку увести ее к себе. Поздней ночью бесшумно проникли они в хлев, накрыли корову белыми халатами, напялили ей на ноги рукавицы, чтобы не оставалось следов копыт на снегу, и осторожно повели огородами.

Утром лопуховцы гурьбой ходили по деревне, но коровы и след простыл. Между тем Пеструха стояла у нас в надежном месте, и мы даже успели подоить ее. Лопуховский поднял на ноги всех бойцов.

— Корову украли! — кричал он.

Когда все дворы были обысканы, Сан Саныч пришел к нам.

— Это вы, наверное, сделали, — сказал он мне.

— Зачем она нам? У нас и молоко-то никто не любит, — серьезно отвечал я.

— Брешешь, Ильич.

— Пожалуйста, если не веришь, обыщи.

Лопуховский хотел было уходить, но в это время во дворе замычала корова.

— Ага! — встрепенулся Сан Саныч. — А это что?

— Батюшки! — удивился я. — Как же она сюда попала?

Ребята хохотали, а Лопуховский, чертыхаясь, повел Пеструху на свой двор.

Примерно через час нас вызвали в штаб. Шагая туда, мы думали, что Лопуховский пожаловался на нас комбригу. Но дело оказалось намного серьезнее.

Комиссар Новиков рассказал нам о чрезвычайном происшествии. Бойцы отряда Лопуховского — Жуков и Емельянов устроили дебош, стреляли в политрука отряда Романова. Командование бригады расценило этот случай как грубое нарушение дисциплины, хулиганство и потребовало расстрела виновных. Лопуховский поддержал решение командования. Я долго молчал. Случай, конечно, возмутительный, но расстрел казался мне чересчур жестокой карой.

Жукова и Емельянова я знал со дня нашего перелета в немецкий тыл. Будучи в Белоруссии, Емельянов пытался уйти от нас к местным партизанам, но его удалось задержать. Жуков в свое время окончил военное училище и нас в душе считал просто неучами.

По каким-то обстоятельствам наш отряд больше выходил на боевые задания, чем отряд Лопуховского. Заметив такую разницу, Жуков и Емельянов уговорили меня принять их к себе. Я доложил об этом комбригу, и он дал свое согласие. Однако не прошло и месяца, как они снова переметнулись к Лопуховскому.

— Думай не думай, Ильич, а анархию в бригаде мы разводить не намерены, — прервал мои мысли Назаров.

— А может, в штрафбат их? — посоветовал я.

— Не стоит…

Вечером вся бригада выстроилась за околицей. Туда привели и Жукова с Емельяновым. Они не предполагали, что так круто обернется для них дело. Их поставили перед строем. Воцарилась мертвая тишина. Вперед вышли четверо бойцов с автоматами. Начальник штаба стал читать приговор…

Тяжело было на душе, но суровые законы войны требовали железной дисциплины в партизанских рядах.

 

6. Гитлеровцы мстят за генерала

От Богданова пришли связные. Они принесли план гарнизона Опочки и сообщили много новостей. Свиные рассказали, что их группе пришлось столкнуться с фашистами и что сам Богданов получил тяжелое ранение.

В день прихода связных в деревню Борисенки нагрянули немцы. Гитлеровцы что-то замышляли. Около суток мы находились в обороне, ожидая незваных гостей.

В морозный январский вечер нового, 1944 года бригада организованно снялась со своей базы и пошла на северо-восток, под Опочку. В полночь нам пришлось быть очевидцами замечательного зрелища. Шагая по безлесной возвышенности, мы уловили в звездном небе рокот самолетов. Они шли в сторону Идрицы. Вскоре над городом вспыхнули огромные осветительные шары, задрожала земля от разрывов авиабомб. Советские самолеты бомбили идрицкий железнодорожный узел и гарнизон. На путях горели эшелоны с горючим и техникой. Беспрерывно стреляли немецкие зенитки, по небу бегали яркие лучи прожекторов, но самолеты продолжали смело летать над морем бушующего огня.

Мы невольно остановились. Радостно было сознавать, что в этом массированном налете советской авиации на вражеский гарнизон была частица и нашего труда: наша бригада своевременно представила командованию Советской Армии план Идрицы.

Стараясь скорее прийти в назначенный пункт, бригада почти без отдыха двигалась по заснеженным дорогам. Изредка на пути попадались полусгоревшие деревушки, и мы ненадолго заходили туда, чтобы узнать у жителей о расположении неприятельских гарнизонов.

К исходу второй ночи бригада приблизилась к шоссе Опочка — Пустошка. Утро застигло нас в крайне опасном месте у стратегического шоссе, в пятистах метрах от, большого гарнизона противника. Раздумывать некогда, надо действовать быстро.

Выдвигаем вперед заслон из автоматчиков. Вместе с ними идут Адольф и Иозеф. В случае необходимости они должны задержать движение вражеского транспорта. Бригада подтягивается вплотную к дороге. Сквозь деревья виднеются проезжающие тягачи с пушками, врытые фургоны и машины различных марок. Они идут бесконечным потоком. Люди сосредоточены, все ждут сигнала. Наша главная задача — благополучно перейти шоссе.

Уже совсем рассвело. Теперь враги могут хорошо нас видеть. На какое-то время стихает шум автомобилей.

— Пошел! — звучит команда.

Преодолевая глубокие сугробы, партизаны бросаются вперед. Миновав укатанную полосу шоссе, вы вклиниваемся в густой ельник и идем, не останавливаясь, по снежной целине.

Ребята устали, но настроение у всех хорошее: задача решена успешно. Бойцы улыбаются друг другу, потихоньку перебрасываясь шутками.

Бригада выходит на лесную просеку. Над деревьями в морозной дымке поднимается оранжево-красное солнце. Длинные тени деревьев ложатся на багряный пушистый снег. Пора отдохнуть. Кстати, впереди виднеется деревня. Заманчиво клубится над избами дымок. Мирно кукарекают разноголосые петухи. Никаких признаков неприятеля.

— Вот здесь и остановимся, — говорит Назаров. — Деревня Бабинино.

Выставив часовых, расходимся по домам. Со мной идут Поповцев, Соколов, Беценко, Ворыхалов. Ребята, не раздеваясь, укладываются на пол, а я ложусь на широкую лавку у окна.

Хозяйка деловито копошится у печки, ворошит кочергой пылающие поленья. Из топки прямо в лицо бьет яркий свет пламени. Невольно закрываю усталые глаза.

Звон посуды заставляет меня вздрогнуть. С трудом поднимаю тяжелые веки, смотрю на занятую хлопотами женщину и невзначай спрашиваю ее:

— Кто с вами живет?

— Мы с доцкой вдвоем живем, — смешно цокая, охотно отвечает она на местном опочецком наречии.

— А где же дочка?

— В школу утром ушла.

— А где школа?

— В Звонах, на большаке.

— Немцы есть там?

— Есть.

— А далеко до Звонов?

— Нет, недалеце. Версты три.

Я расспросил хозяйку подробнее о вражеском гарнизоне и снова стал засыпать. В это время в избу вошла девочка. Она подошла к матери и, озираясь по сторонам, стала что-то шептать.

— Что случилось? — спросил я, поднявшись с лавки.

— Не бойся, доценька. Расскажи дяде, поцаму ты вернулась из школы.

Я достал из кармана кусок сахара и, поманив девочку, положил ей в руку.

— Скажи, почему ты рано пришла из школы? — ласково спросил я.

— Нас учительница отпустила.

— А почему отпустила?

— К нам в класс немец пришел и сказал, что солдаты видели много бандитов. Он велел отпустить нас по домам.

— А что делают там немцы?

— Бегают по деревне, кричат и запрягают лошадей.

Медлить было нельзя. Я разбудил бойцов и тотчас сообщил обо всем комбригу. Через десять минут бригада была на ногах.

Когда мы покидали деревню, с другого края в нее въезжали немцы.

Наш путь пролегал по заснеженной лесной дороге. Мы шли теперь прямо к группе Юры Богданова. Нужно скорее взять данные разведки и оказать медицинскую помощь раненому политруку.

Поздно ночью бригада достигла цели. Наши разведчики стояли в деревне Авденково. Сам Богданов с двумя бойцами находился в землянке, в лесу, и мы встретились с ним только утром.

Юра чувствовал себя неважно. Ходить он не мог. Рана гноилась. Бригадная медсестра Женя Крымская принялась лечить его.

В тот же день из Авденкова к Звонам выслали на лошади разведку из двух человек. Разведчики должны были осмотреть оставленный нами след и узнать, куда направились немцы. В разведку поехали Лайзан и Комков, по прозвищу Фогель.

Вечером со стороны Бабинина донеслись выстрелы. Мы насторожились. Прошла ночь. Наступил следующий день, а Лайзан и Фогель не возвращались.

В полдень боевое охранение заметило большую группу вооруженных людей, пробиравшихся по краю леса к нашей деревне. Неизвестные оказались вражескими лыжниками.

Мы не стали ждать, пока они подойдут вплотную. Сильный автоматный огонь мигом рассеял отряд фашистов. Неприятель даже не отстреливался. Зато с другой стороны, там, где за ближним ельником шла зимняя дорога, заработали сразу несколько пулеметов. Вражеские пулеметчики били неточно, прикрывая отход немецких солдат в глубь леса. Вслед за противником мы выслали разведку. Немцев партизаны не догнали, они ушли, к большаку. Но на одном из хуторов разведчики нашли тело Лайзана.

Хозяйка дома рассказала, что вчера вечером к ее дому подъехали двое партизан. Они зашли обогреться. Настроение у них было хорошее. Один из них, очевидно Фогель, так шутил и острил, что хозяйка смеялась до слез. Когда ребята вышли, на крыльце послышалась возня, раздались выстрелы и крик. Дом оказался окруженным врагами. Лайзан был убит на месте, а Фогеля немцы увезли в гарнизон и после ужасных пыток расстреляли.

Обстановка заставляла нас покинуть Авденково. Ночью мы сделали ложный маневр и остановились в пятнадцати километрах от станции Опочка. Деревня Смешова, где нашли мы пристанище, упиралась задворками в лес. На север от нее простирались поля со множеством разбросанных деревень и возвышавшимися кое-где церковными колокольнями. Ближайшая колокольня маячила в двух километрах от нас, в селе Рясино. Там решили сделать заслон и наблюдательный пункт. Заслоны также были выставлены в Казаморове, Лаврихине и Терехове.

Заходя в деревни Опочецкого района, мы с интересом слушали цокающий говор местных жителей.

— Уж больно потешно вы говорите, — посмеялся как-то над одним стариком Ворыхалов.

Шустрый дед плутовски подмигнул ему и, хлопнув по плечу, скороговоркой ответил:

— Мы, скапцане — те же англицане, только на реци инаци…

Ребята с трудом сдерживали улыбки.

— Вот так англичане! А далеко от вас Англия?

— Недалеце. От Опоцки три верстоцки и в боцок один скацок!

— Не обращайте, сынки, на нас, скобарей, внимания. Такие уж мы уродились, — махнув рукой, говорила бабка Аграфена, жена деда-шутника.

Анализируя сведения, собранные группой Богданова, командование бригады особенно заинтересовалось секретной немецкой частью в селе Глубокое. Один из наших активных агентов под кличкой «профессор» докладывал, что в большом особняке немцы устроили какую-то школу. Особняк был обнесен высоким сплошным забором с несколькими рядами колючей проволоки и имел сильную охрану. К нему не подпускали даже немецких солдат. В особняк пропускались только офицеры и какие-то люди, одетые в штатское.

Через неделю «профессор» сообщил, что в особняке помещается центр немецкой разведки. Постепенно удалось установить, что в селе Глубокое свила гнездо немецкая разведка «Абвер», забрасывающая своих агентов на советскую территорию. Мы долго ломали голову над тем, как заслать в особняк своих людей, открыть сейфы и получить ценные документы. Вместе с нами активно участвовали в разведывательных и боевых операциях наши немцы Адольф и Иозеф. Они всегда просились на самые опасные задания. Несмотря на то, что Иозеф находился уже немало времени среди партизан, он никак не мог овладеть русским языком и по-прежнему умел только ругаться. Но воевал он отважно.

Под Опочкой с нашим Адольфом Ивановичем произошел интересный случай. Действуя согласно общему плану, одна из боевых групп бригады вышла к асфальтированному шоссе Пустошка — Опочка. Дождавшись вечера, партизаны выслали на дорогу Адольфа, а сами залегли в засаду. Адольф, одетый в гитлеровскую форму, должен был остановить неприятельскую легковую автомашину. Ждать пришлось недолго. Вскоре на шоссе появился шикарный «мерседес», мчавшийся с бешеной скоростью. Когда автомобиль поравнялся, Адольф поднял руку.

— Хальт! Хальт! — закричал он.

Водитель нажал на тормоза, но машина скользнула мимо Адольфа и остановилась лишь в ста метрах от него. Адольф побежал к машине. То, что он увидел в ней, заставило его по привычке стать навытяжку. В «мерседесе», кроме шофера, сидели генерал, полковник, два подполковника и два обер-лейтенанта с автоматами наготове.

— Что случилось? — высокомерно спросил генерал.

— Герр генерал, там нашу машину обстреляли бандиты, — взволнованно доложил Адольф, показывая рукой вперед. — Мне чудом удалось спастись. Все остальные убиты.

— Успокойтесь. Расскажите, когда это произошло?

— Минут десять тому назад. Вперед ехать опасно…

Адольф понял свою оплошность. Если бы он поднял руку раньше, машина не проскочила бы так далеко от засады. Теперь ее нужно было вернуть обратно.

— А почему у вас русский автомат? — вдруг спросил Адольфа обер-лейтенант.

Адольф не растерялся.

— Мы захватили их у русских партизан. У нас многие имеют такое оружие.

— Где расположен ваш гарнизон? — спросили из машины.

Разговор у автомобиля затягивался. Ребята, видя, что Адольф попал в опасное положение, подползли ближе и ударили из автоматов по «мерседесу». С первых же выстрелов были убиты шофер, генерал и подполковник. Остальные гитлеровцы поспешно выскочили из машины в кювет. С ними побежал и Адольф. Немцы стали отстреливаться, но партизаны наседали. Потеряв полковника и обер-лейтенанта, оставшиеся враги вместе с Адольфом сумели укрыться в кустарнике.

Ребята с задания вернулись ночью. Они принесли захваченный в «мерседесе» багаж, документы и оружие убитых гитлеровцев и сообщили тревожную весть о пропаже Адольфа.

Известие быстро облетело бригаду. Каждый по-своему истолковал причину исчезновения нашего немца. Многие предлагали держать ухо востро.

— Приведет сюда карателей, тогда увидим своего Адольфа, — говорили они.

Иозеф с недоумением смотрел на всех и никак не мог понять случившегося.

— Подвел нас твой земляк, — с обидой говорил ему Ершов.

На всякий случай мы приготовились к встрече с немцами.

Рано утром, когда над лесом поднялось солнце, партизаны, сидевшие в засаде, услышали песню:

Из леса вышел сияющий Адольф. Партизаны раскрыли рты, а Иозеф от радости заплясал.

Адольф подробно рассказал нам все, что с ним произошло.

Когда партизаны стали стрелять по машине, у Адольфа в автомате получился перекос патрона. Он оказался бессильным перед вооруженными немцами. Чтобы не навлечь на себя подозрение и не быть убитым гитлеровцами, он вынужден был бежать с ними в лес.

Сидя в кустах, Адольф слышал, как Коля Ершов крикнул несколько раз:

— Адольф Иваныч! Адольф Иваныч!

Адольф испугался: враги могли догадаться, кому кричит партизан. Долго еще сидел он в кустах с немецкими офицерами. Когда совсем стемнело и они изрядно промерзли, фашистский подполковник сказал:

— Кто сходит к автомашине?

Адольф, не задумываясь, вызвался первым. Подполковник благословил его и пожелал успеха.

За стволами деревьев догорал «мерседес». Адольф смело вышел на дорогу и, оглянувшись на черневшие кусты, приблизился к автомашине. Дверцы были распахнуты настежь. Внутри тлели перевернутые сиденья. Рядом с машиной валялись убитые.

«Хорошо сработали ребята», — подумал Адольф.

Он нашел партизанский след и благополучно вернулся в бригаду, которая стала для него родной семьей.

Убийство гитлеровского генерала взбудоражило вражеские гарнизоны. Немецкое командование дало войскам опочецкого округа строгий приказ: во что бы то ни стало разыскать и уничтожить нашу бригаду. За живого партизана фашисты обещали награду — несколько тысяч марок, за командира — «Железный крест».

Через день после убийства генерала в Опочку прибыл крупный карательный отряд. В другие гарнизоны вороньем слетались полицейские. Наши заслоны ежедневно задерживали подозрительных лиц, большинство которых оказывалось фашистскими агентами. Они шли к нам с подлыми намерениями, и мы были к ним беспощадны.

Пятнадцатого января наши разведчики принесли тревожные вести. Неприятель крупными силами охватывал район дислокации бригады. Уходить дальше к Пушкинским Горам, Новоржеву или Кудеверю мы не решились — там стояли крупные немецкие части. Возвращаться же без боя назад тоже не хотелось. Мы были уверены, что каратели нападут на нас, но, чувствуя свою силу, оставались на месте.

Рано утром шестнадцатого января противник напал на наш заслон в селе Рясино. Там стояли опытные бойцы, и наступление карателей сразу было отбито. Однако через несколько минут враги вновь пошли в атаку. Каратели пустили в ход минометы. Над селом, издавая противный визг, взметнулись панические ракеты «свиньи». На помощь рясинскому заслону была выслана ударная группа автоматчиков во главе с Альбертом Храмовым. Автоматчики бегом преодолели поле, соединились с теснимыми врагом бойцами и, не останавливаясь, контратаковали вклинившихся в село карателей. Партизаны сражались с большой отвагой и вторично отбросили неприятеля за село.

Когда над полями поднялось солнце, мы увидели своих врагов. Их было много. Тремя колоннами охватывали они Рясино. Назаров распорядился эвакуировать раненых и больных в лес. В Рясино был послан верховой с приказам Храмову — оставить село.

— Пусть отходят. Мы прикроем, — сказал комбриг.

Рясинский заслон и группа автоматчиков Храмова сумели отойти без потерь.

Противник занял Рясино.

В это время со стороны деревни Терехово донеслась ружейно-пулеметная стрельба, а вскоре верхом на взмыленной лошади к нам примчался связной. Он доложил, что с хутора Кобыльи Горы движется вражеская колонна. Неприятель сжимал бригаду в клещи. Бойцы приготовились к бою. По цепи передается команда:

— Без приказа не стрелять!

Из Рясина двумя колоннами выходят каратели. Фашисты прикрывают движение своих сил пулеметно-минометным огнем. Мины противно шуршат над головами. Они с треском рвутся где-то за спиной, у леса. Свистят пули, струйками бороздя блестящий на солнце снег. Ударившись о камень-валун, они, дзинькая, улетают ввысь.

Мы молчим. Каратели движутся осторожно — одной дорогой прямо на нас, другой — в обход через Лаврихино. В этот напряженный момент слева, от деревни Терехово, на нас обрушивается шквал автоматного огня. Оттуда прибегает посыльный. Он сообщает, что немцы лавиной катятся к бригаде. Заслон в Терехове смят, и бойцы, отстреливаясь, отходят. Положение становится опасным.

Комбриг принимает решение бить врага с расстояния, а затем повзводно отходить к лесу. Неумолчно строчат наши автоматы и пулеметы. Огромная колонна одетых в белые халаты карателей растекается по снежному полю. Враги вынуждены залечь. Из Рясина противник усиливает огонь. Не прекращая стрельбы, партизанские отделения одно за другим отходят к лесу. Последняя группа, дождавшись бойцов тереховского заслона, среди которых есть раненые, покидает деревню.

Мы уходим в лес, к землянкам. Хитро петляя, оставляем в снегу противопехотные мины. Нарочно выводим свой след на просеку, чтобы издали видеть врага, а потом скрываем этот след в густой чащобе. Ближе к лагерю, в лесу, выставляем двойной заслон из автоматчиков.

— Ну, пусть теперь сунутся, — говорил комиссар Новиков.

В этот день немцы действительно к нам не сунулись, но зато на следующее утро, чуть свет, началась стрельба. Мы выскочили из тесных землянок, когда один из наших заслонов завязал горячий бой. Туда срочно выслали подкрепление. Раненых спешно погрузили на повозки. Видно было, что немцы всерьез решили разгромить нас.

Стрельба не прекращается. Она то затихает, то вновь разгорается с прежней силой. Беспокоит тревожная мысль: как смогли каратели подобраться к нашему лагерю? Ведь шли-то они, как видно, не по следу. Неужели кто указал им это место? Может быть, Фогель, не выдержав пыток, рассказал фашистам перед смертью о расположении наших землянок? Он был здесь однажды.

Вражеские пули цокают уже над лагерем. С деревьев падают срезанные ветки. Лошади, запряженные в сани с больными и ранеными, испуганно водят ушами и вздрагивают от близких хлопков разрывных пуль.

Раненые, поднимаясь на локтях, с беспокойством прислушиваются к стрельбе, настойчиво требуют дать им на всякий случай гранаты. Я подхожу к повозке, где лежит политрук Богданов.

— Как чувствуешь, Юра?

Богданов улыбается и, подбросив на ладони гранату-лимонку, говорит:

— Еще не иссякла казацкая сила, еще есть порох в пороховницах…

Мы оба смеемся.

В это время навстречу немцам спешно уходят два заслона из отряда Лопуховского, разведчики Вали Разгулова и почти половина моего отряда во главе с Соколовым и Поповцевым.

Каратели нажимают. К землянкам с неутешительными вестями возвращаются раненые:

— Там их — как собак нерезаных.

— Эсэсовцы, полицаи, жандармы с трех сторон лезут.

Бой приближается к лагерю. В коротких паузах между выстрелами слышны крики сражающихся людей. Немцы пускают в ход минометы. Гулкое эхо минных разрывов несется по лесу.

Туда, где слышны крики, верхом на коне мчится Назаров. Его долго нет. Когда наконец он возвращается, приказывает немедленно отправить раненых к небольшой речушке Кудке, под прикрытие крутого берега.

— Остальным — занять оборону, — командует комбриг.

Каратели наседают, окружая нас полукольцом. К штабу бригады то и дело подбегают взволнованные, мокрые от пота связные, плетутся раненые. Несколько человек несут на руках убитого.

Через некоторое время Назаров высылает к местам боя связных с приказом: всем отойти к лагерю. И когда бойцы, сдерживавшие натиск врага, соединяются с нами, а каратели, окрыленные успехом, выскакивают из-за деревьев, комбриг командует:

— Огонь!

Как будто разорвался кусок крепчайшей парусины. Забили сразу десятки автоматов и пулеметов.

— Бей гадов! — кричит Поповцев.

— Кроши их! — слышится голос Беценко.

Немцы откатываются назад. Шум боя сразу стихает.

Оборону мы не снимаем до вечера. Каратели еще раз пытаются пробиться к землянкам, но получают достойный отпор.

К исходу дня, когда снег начал отливать вечерней синевой, мы тихо ушли из лагеря.

На берегу реки соединились с бойцами, охранявшими раненых.

После короткой остановки двинулись по лесным просекам дальше. Темнота, глубокие сугробы, пни и коряги выматывают силы. Люди спотыкаются, падают. Лошади едва тянут тяжелые сани. За ночь бригада исколесила километров тридцать.

Утро застигло нас близ неприметной деревеньки. Кругом — ни одного выстрела. Все тихо. Мы знаем из опыта: если немцы до обеда не пришли, после — они уже не придут. Можно смело отдыхать до вечера. Но на этот раз гитлеровцы нарушили свое правило. Они нагрянули сюда во второй половине дня. Это были вчерашние каратели. Путь, который мы с трудом преодолели за длинную ночь, фашисты легко прошли днем за пять часов.

И опять закипел бой. Он длился до тех пор, пока вечерний сумрак не разнял сражающихся насмерть.

На следующий день командование бригады созвало совет командиров. Начальник штаба Венчагов доложил обстановку. Она оказалась хуже, чем мы предполагали. Посоветовавшись, решили идти в Себежский район.

Похоронив боевых друзей, поздним вечером тронулись в путь. За ночь успели перейти шоссе Пустошка — Опочка, перебрались через железную дорогу Идрица — Псков и, выйдя из лесной зоны, увидели впереди на горизонте зарево пожаров. Горели сразу несколько деревень.

— Что такое? — удивленно спросил Венчагов.

— Видимо, карательная экспедиция шурует, — ответил Лопуховский. Он оказался прав. В Себежском районе вовсю свирепствовали каратели. На коротком совете решили не подходить к горящим деревням, а дать отпор своим преследователям. Чтобы узнать обстановку в Себежском районе, выслали вперед разведку.

К утру бригада остановилась в одной из деревень Идрицкого района близ немецкого гарнизона Острилово. Разведчики принесли приятную весть: рядом с нами оказался старый боевой приятель — Григорий Заритовский со своим отрядом. Мы не замедлили встретиться с ним и вскоре пожимали друг другу руки. Заритовский рассказал нам о крупной карательной экспедиции против бригад Гаврилова, Марго, Бойдина, Вараксова, Халтурина и других партизанских отрядов.

Мы, в свою очередь, сообщили, что нас преследуют каратели и что, возможно, они придут и сюда.

— Много их? — спросил Заритовский.

— Сотенок восемь, — ответил Назаров.

— Ну что ж, деваться некуда. Будем вместе бодаться, — ответил Заритовский.

— А это что за гарнизон? — не то ради любопытства, не то в порядке осторожности спросил Венчагов, указывая в сторону деревни Острилово.

Заритовский махнул рукой:

— Сущая бутафория. Остриловские немцы сами боятся, как бы на них кто не напал.

Между тем солнце взошло уже высоко. Время приближалось к обеду, и нужно было готовиться к встрече преследователей. Командиры подбадривали бойцов:

— Выше нос, ниже пятки! Патроны не жалеть! Бить наверняка и без промаха короткими очередями по одной пуле на каждого фрица!

— А двоих насквозь можно? — спрашивал заядлый охотник Сыроежкин.

— Только не в ухо, не в пятку, а прямо в пупок, — смеясь, советовали ему ребята.

Всем нравились забавные охотничьи рассказы Сыроежкина.

Однажды он рассказывал про охоту на кабанов, в которой принимал участие еще до войны. По его словам, ему удалось с первого же выстрела уложить огромнейшего секача. Пуля попала кабану в пятку, а вылетела в левое ухо. Внимательно слушавшие Сыроежкина партизаны стали доказывать, что такого случая не могло быть.

Сыроежкин не смутился. Он встал с пенька, на котором сидел, и, как ни в чем не бывало, проговорил:

— Эх вы, чудаки, да ведь кабан-то в это время копытом за ухом чесал!

 

7. Проверка района

Был уже полдень. Партизаны с минуты на минуту ждали врагов. Где-то вдали, под Себежем, ухали пушки. Там продолжала свирепствовать карательная экспедиция.

— Скоро и нам в бой вступать, — задумчиво сказал запевала бригады Федя Шилин.

Немцы где-то задерживались.

— Если до трех не появятся, значит, не придут, — заметил комиссар Новиков.

Вскоре с задания вернулась тройка конных разведчиков во главе с Борисом Хаджиевым. Разведчики доложили, что, кроме гарнизона Острилово да партизанского отряда Никаненка, — они повстречали его в десяти километрах отсюда, — никого в округе нет.

Напряженные стычки с карателями, тяжелые походы по бездорожью, бессонница вымотали людей, поэтому командование бригады решило задержаться в деревне.

Вечером Назаров приказал снять оборону. Все разошлись по домам: люди прозябли, хотелось скорее в тепло. На улице остались только часовые.

Не пришли немцы и на следующий день.

Наши разведчики узнали подробности о вражеском гарнизоне в Острилове. Этот гарнизон каким-то чудом затерялся меж заснеженных полей вдали от крупных немецких частей, дислоцирующихся близ шоссейных и железных дорог. Состоящий из немцев, австрийцев и поляков, остриловский гарнизон занял довольно странную позицию. Его девиз был: нас не трогай — мы не тронем. Разгулов признался, что ради эксперимента он со своими бойцами проехал в ста метрах от Острилова.

Командир Идрицкого отряда Никаненок подтвердил правильность информации нашей разведки. Он сообщил, что партизаны из бригады Бойдина имеют даже переписку с этим гарнизоном. Местные партизаны называли остриловский гарнизон своим.

На другой день бригада переехала в более удобное место и остановилась в небольшой деревушке, в двух километрах от остриловского гарнизона. Назаров вновь выслал к Опочке агентурную разведку. Нужно было раскусить крепкий орешек — пробраться в шпионскую организацию «Абвера» в селе Глубокое. Агентурная группа пробыла там около месяца. С большим риском наш «профессор» сумел заглянуть в картотеку гитлеровского разведцентра. Списки подготавливаемых шпионов оказались в наших руках. Это был выдающийся успех разведки.

В один из погожих дней наш отряд получил задание проверить район станции Ессеники, большак Ессеники — Мякишево и асфальтированное шоссе на участке Мякишево — Алоля. До нас дошел слух, что гитлеровцы начали там какое-то строительство. Ночью отряд приблизился к железной дороге Идрица — Псков. Впереди осторожно шли разведчики с Адольфом и Иозефом. Вдруг в ночной тиши раздалась автоматная очередь. Мы по привычке припали к земле. Залегла и разведка. Только впереди на снегу виднелась чья-то одинокая фигура. С железнодорожного полотна донесся окрик вражеского патруля. И снова стало тихо.

Наблюдая за черневшей фигурой, я заметил, как к ней приблизилась другая. Потом донеслись какие-то шлепки и приглушенный голос:

— Хинлэгн! Ложись!

Тогда я понял: Адольф учил Иозефа правилам перехода через железнодорожную линию, охраняемую немцами.

Автоматная очередь и окрик немецкого патруля, раздавшиеся с железнодорожного полотна, ненадолго задержали нас. Гитлеровский солдат, по-видимому, услышал шорох и на всякий случай открыл огонь. Мы свернули немного вправо и осторожно перешли линию.

К утру погода переменилась. Подул сильный ветер. Завыла вьюга.

В течение двух суток наш отряд кружился возле станции Ессеники. Жители деревень сообщили нам, что немцы собираются тайком строить железнодорожную ветку, для чего завезли рельсы, шпалы и стрелочные крестовины. Мы узнали также, какие грузы идут через станцию, и были крайне возмущены, что оккупанты бессовестно увозят к себе в Германию музейные ценности: картины, скульптуры, награбленные под Ленинградом.

На большаке Ессеники — Мякишево из-за больших снежных заносов движение немецких машин приостановлено. Трехкилометровый участок большака проходил по лесной, пересеченной оврагами местности и, с точки зрения партизан, был очень удобным для засады.

— Нужно сюда наведаться, — сказал Владимир Соловьев.

— Место удобное, — поддержали все.

День мы провели в лесу. Здесь нам не следовало показываться людям, а поэтому до вечера пришлось мерзнуть на холоде. Дождавшись темна, выбрались на санную дорогу. Она шла по берегу озера Велье. Даже быстрая ходьба не согревала. Сильный боковой ветер гнал с озера колючую снежную крупу, забирался под одежду. Но ребята не унывали, пробовали шутить.

— «Академику» такая метель нипочем. Он к своей фуфайке меховой воротник пришил, — смеялся Беценко.

— А Коле Маленькому еще теплее. Он вчера сшил себе жилеточку на рыбьем меху, — хохотал Ворыхалов.

— Хочешь, тебе дам погреться, — предложил долговязый пулеметчик Коля.

— Для чего волку жилетка — по кустам трепать? — усмехнулся довольный ответом Ворыхалов.

В то время партизаны действительно шли на всякие хитрости, чтобы уберечь себя от холода. К фуфайкам пришивали овчинные воротники, пристегивали к подкладке кусок рваного полушубка, пытались удлинить стеганку.

К утру мы подошли к асфальтированному шоссе Пустошка — Опочка. Машины еще не ходили. Немцы боялись темноты и не желали попасть под обстрел партизан.

Когда совсем рассвело, Борис Ширяев, Игорь Чистяков и я вплотную приблизились к дороге. Машины шли колоннами в обе стороны. Мимо нас мчались грузовики и лимузины, автобусы и фургоны. Изредка проносились бронеавтомобили, и даже танки, сердито урча, дважды прогрохотали по заснеженному асфальту.

В полдень в сторону Опочки прошла вереница фашистских тягачей с пушками. Наше внимание привлекли огромные, длинноствольные орудия на гусеничном ходу.

— Это «фердинанды», — настороженно проговорил Чистяков.

— Откуды ты знаешь?

— Видел в немецкой газете.

Мы заинтересовались «фердинандами». Нам приходилось много слышать и читать об этих немецких пушках, на которые фашистские вояки возлагали большие надежды.

«Надо будет сообщить командованию», — подумал я.

Во второй половине дня мы снова вернулись к дороге. Теперь со мной шли пятнадцать автоматчиков. Мы намеревались подстеречь легковую автомашину, обстрелять ее, убить немецких офицеров и забрать их документы. Ждать пришлось долго. Наконец на шоссе появилась машина. Когда она поравнялась с нами, ребята дружно, короткими очередями ударили из автоматов. Автомобиль запетлял и кувырнулся в сугроб. В эту минуту на шоссе показалась колонна немецких грузовиков с солдатами. Немцы слышали нашу стрельбу и теперь, увидев перевернувшийся автомобиль, поняли, в чем дело. Над нашими головами засвистели пули. Неприятельских солдат было более сотни, и мы вынуждены были отступить в глубь леса…

Вечером отряд вышел на санный след, который вывел нас к деревне. Решили сходить туда в разведку. Метель, бушевавшая эти дни, успокоилась, и сверху падали лишь редкие снежинки.

В деревню вошли со стороны огородов и тихо постучались в избу. Залаяла собака, а потом со скрипом отворилась дверь.

— Кто здесь? — спросил женский голос.

Адольф и Иозеф заговорили по-немецки.

Еще раньше мы условились выдать себя за немцев и власовцев.

— Наши солдаты есть в деревне? — спросил я.

— Были днем. Ушли в Вербилово.

— Матка, дафай хлеп, масло, — не удержался Иозеф.

— Заходите, заходите, дорогие гости, — угодливо заговорила хозяйка.

Дом, куда мы попали, принадлежал полицейскому. Встретившая нас женщина оказалась женой предателя. Приняв нас за гитлеровцев, она рассказала, что ее муж служит в Алоле и по воскресеньям наведывается домой.

— Теперь, слава богу, будет приезжать чаще.

— Это почему же? — спросил я.

— А разве не знаете? В наш район едут казаки. Они перевешают всех партизан, и нам некого будет бояться.

— Какие казаки?

— Ваши, власовские.

В это время в избу вошел Иозеф, блуждавший где-то по двору с карманным фонарем.

— Командант, — сказал он, обращаясь ко мне, — там маленькая карофка. Закуска, закуска…

Я не сразу понял, в чем дело. Адольф, перебросившись с Иозефом несколькими фразами, растолковал мне, о чем говорил его друг. Оказалось, Иозеф увидел в хлеву у полицейского однодневного теленка, которого он и надумал превратить в закуску. Узнав о намерении немца, хозяйка, возмутилась:

— Как же так, пан камрад. Мой муж служит вам, а ты хочешь забрать теленка…

— Молчать! Ты — юда, сакраменто, — зыкнул на нес Адольф.

— Мы вот тебе послужим, — поднес кулак к ее носу Поповцев. — Сегодня вы нам служите, а завтра будете служить большевикам да партизанам. Знаем мы полицейское отродье.

Теленка мы, конечно, не тронули. Не нужен был он нам, а что касается крепкого разговора с хозяйкой, то сделали мы это умышленно: пусть подумает со своим муженьком — фашистским прихвостнем, — стоит ли служить гитлеровцам.

На другой день наш отряд остановился в деревне Данилово, имеющей всего восемь домов. Выставив часовых, мы улеглись спать.

Пока мы спали, Адольф с Иозефом решили преподнести нам сюрприз. Они взяли у хозяйки мешок и тихонько, чтобы никто не слышал, вышли из дому. Обходя дом за домом, они просили у крестьян немного пшеничной муки для лепешек. Через полчаса приятели вернулись. Пока хозяйка растапливала печку, Адольф замесил тесто. Дело подвигалось быстро. Но тут Адольф спохватился, что нечем смазывать сковородку.

— Беги скорей, неси масла, — сказал он Иозефу.

Тот опять побежал по деревне. Сала и масла ему никто не дал, и вот здесь-то он и проявил излишнюю инициативу.

Иозеф вспомнил, как действовали солдаты гитлеровской армии, и, недолго думая, стал ловить во дворе курицу. Бедная хохлатка от страха вылетела на улицу. Тогда, вскинув автомат, Иозеф дал по ней длинную очередь.

Партизаны, услышав выстрелы, моментально поднялись на ноги. Мы выбежали во двор и увидели Иозефа. В руках у него трепыхалась курица. Заметив нас, Иозеф очень растерялся и выпустил из рук добычу — он вспомнил, что стрелять здесь было запрещено.

К нему подскочил Адольф. Размахивая кулаками, он стал бранить земляка на чем свет стоит.

Мы тоже отчитали Иозефа. Усилив караулы, партизаны разошлись по домам. Когда все успокоились, мы поинтересовались, зачем Иозефу понадобилось стрелять в курицу. Виновник в это время потрошил злополучную хохлатку. Иозеф улыбнулся, колупнул ножом куриную тушку и, положив желтый кусок на ладонь, сказал:

— Сало, жир.

Через несколько минут на столе появилась первая румяная лепешка.

В обед часовые задержали фашистского шпиона. Придурковатый деревенский парень лет двадцати двух на допросе сначала сказал, что шел к своей невесте Маруське, а потом, когда Поповцев остался с ним один на один, признался, что послан немцами узнать, кто здесь стрелял.

Оказалось, вражеский гарнизон находился от нас всего в двух с половиной километрах. Мы понимали, что немцы, прежде чем напасть, попытаются узнать о наших силах, а поэтому обязательно пошлют сюда еще человека. Так и вышло. Во второй половине дня они подослали к нам нищую.

— Ты зачем пришла? — спросил у нее Поповцев.

— Немцы послали, — откровенно ответила она. — Сперва парня направили, а потом меня заставили идти.

— Много там немцев?

— Человек двести.

До вечера в деревню больше никто не пришел. Гитлеровцы, видимо, поняли, что посылать к нам людей — пустая затея.

Женщину, которая ничего не скрыла от нас, решили отпустить. На как поступить с парнем? По закону его следовало расстрелять, как шпиона. Но ведь он ненормальный. Решили поговорить с ним.

— Что делать с тобой, жених? — спросил я.

— Мне домой надоти, — ответил парень.

— Мы тебя расстрелять думаем, а ты домой спешишь, — улыбнулся пулеметчик Беценко.

— Меня расстрелять?! Ня нада, ребята. Я больше сюды не пойду. Я лучше тому немцу глаз выколю.

Партизаны засмеялись.

— Ну, ладно, жених. Стрелять тебя не будем. Ты лучше иди выколи глаз немцу, который тебя послал. А к нам больше не появляйся, иначе — пулю в лоб. Скажи немцам, что сегодня ночью, а может быть, завтра, придем к ним в гости. Пусть солдаты готовят виселицы своим командирам. Будем вешать их, — объяснил я незадачливому фашистскому шпиону.

Парень от удивления вылупил глаза:

— Вешать будете? Ладно я скажу им.

Начальник караула вывел его за околицу.

— Ну, беги, живей, — сказал он. — Только не забудь глаз выколоть.

— Ладно, — крикнул, убегая, парень.

— А что, командир, правда мы пойдем бить тех немцев? — спросил меня Беценко.

— Нет, Вася. Это я нарочно сказал. Пусть немцы дрожат. Им полезно несколько ночей не поспать.

Через несколько минут после ухода парня отряд покинул деревушку. Мы держали путь обратно к бригаде.

Поздно вечером наткнулись на одинокий хутор. Выслали туда разведку, чтобы узнать, далеко ли до железной дороги.

Партизаны принесли с хутора тревожную весть. Оттуда только что снялась вражеская засада, подстерегавшая партизанский отряд. Немцев было человек пятьдесят, и, по всем признакам, они ждали нас.

Хозяин хутора предупредил, что в соседних деревнях вечером тоже были немецкие солдаты.

До железной дороги оказалось всего три километра, а поэтому населенные пункты мы легко обошли.

Наши подрывники заранее подготовили сконструированную Владимиром Соловьевым мину. Ее поставили на стыке рельс и тщательно замаскировали снегом.

Впоследствии мы узнали, что мина не подвела. На ней подорвался вражеский поезд, который вез автомашины и разную технику.

Данные разведки мы доложили командованию бригады. Назаров сделал для себя короткие записи.

— А в отношении казаков надо проверить, — сказал он.

 

8. За шоссе Пустошка — Опочка

На следующий день бригада ушла из-под Острилова ближе к Себежу. Мы выбрали скрещение больших дорог и остановились на большаке в деревне Бакланица. Места здесь были партизанские, и немцы не использовали эти важные коммуникации. Здесь по-прежнему дислоцировались бригады Бойдина, Вараксова, Марго, Халтурина и Гаврилова.

Среди боевого коллектива гавриловцев находился и организатор 3-й Калининской бригады, уполномоченный штаба партизанского движения Алексей Иванович Штрахов. Мы встретились с ним в отряде Чернова, где он проводил митинг, посвященный победе воинов Ленинградского фронта. Просторная изба была до отказа заполнена партизанами. Из раскрытой настежь двери валил пар, неслись радостные возгласы.

Штрахов увидел нас.

— Вот вам, товарищи, живой пример. Я здесь говорил с героических делах нашей молодежи. Так вот, посмотрите на них, — указал он в нашу сторону. — Эти юноши третью зиму борются с оружием в руках против фашистов. Они перенесли много лишений, видели смерть в глаза, но ничто не поколебало их воли. И никогда не сломить врагу богатырский советский народ. Все сильнее трещит хребет фашистского зверя. Скоро он будет переломлен, товарищи.

Одобрительные возгласы, крики «ура» заглушили слова Штрахова.

После митинга, поздравив Алексея Ивановича с высокой правительственной наградой — орденом Красного Знамени, мы долго говорили с ним, вспоминая боевые дела и погибших друзей.

Партизанские владения северной части Себежского района были обширны, но настолько истерзаны частыми набегами гитлеровских карателей, что редко можно было встретить не тронутую огнем деревню. В большинстве случаев немцы сжигали деревню вместе с населением. Слезы женщин и детей, мольбы и просьбы — ничто не помогало. Оставшиеся в живых ютились в холодных, сырых землянках. Не было ни хлеба, ни соли.

Однажды к нам в деревню Бакланицу пришли женщины из бывшего села Томсино. Село это каратели сожгли дотла. Кроме печных труб, торчащих из-под снега, да одинокой полуразрушенной церкви, ничего там не осталось. Мы несколько раз проезжали мимо пепелища и никогда не думали, что в Томсине могли быть люди. Но люди, каким-то чудом оставшиеся в живых, укрылись под церковью, в тесных и темных склепах.

Церковные склепы случайно обнаружил Лопуховский. Сан Саныч услышал доносившийся из подземелья плач ребенка. Он остановил лошадь, подошел к церкви и громко крикнул:

— Эй, кто здесь прячется, выходи!

Из черного проема вылез старый дед.

— Чего надо, сынок? — спросил он, протирая драным рукавом фуфайки слезившиеся, отвыкшие от дневного света глаза.

— Ты как попал сюда, отец?

— Судьба загнала, сынок. Я не один здесь. Нас человек пятнадцать. Мал да стар собрались под святым местом, вот и ждем кончины своей. Зайди, посмотри, как мы живем, — позвал старик Лопуховского.

Сап Саныч зашел. Он не сразу разглядел при тусклом свете лучины обитателей необычного жилища. Встретивший Лопуховского дед оказался единственным мужчиной среди них. Детишки, мал мала меньше, боязливо выглядывали из-за материнских юбок.

Лопуховский назвал себя. Страх и недоверие исчезли. Женщины наперебой стали рассказывать о своей жизни, а ребятишки, осмелев, примеряли флотскую бескозырку Сан Саныча.

— Угостить-то тебя нечем, сынок. Живем хуже нищих. Кроме мерзлой картошки, ничего нет, — говорил старик. — Вот ты приехал бы к нам в Томсино до войны… Эх, вспоминать не хочется!..

— А почему вы сидите тут? Идите к нам в Бакланицу, там вас приютят, — сказал Лопуховский.

— Нет, сынок, пробовали скитаться. Только придем куда, а там, глядишь, каратели; жгут, грабят, стреляют. Лучше уж здесь сидеть. Если бог помилует — ладно, не помилует — все пойдем на тот свет. Воля не наша. Хоть бы Красная Армия скорее приходила.

Лопуховский обещал по возможности помочь этим людям. И вот теперь они пришли.

— Нам Сашу-моряка, — сказала часовому одна из женщин.

Пришедших пригласили в штаб бригады. Назаров приказал выдать им несколько буханок хлеба, мешок муки и килограмм соли — все, чем могли мы поделиться в то время.

Испытывая большие затруднения в продовольствии, мы решили специально выслать отряд на заготовки хлеба.

Взять хлеб поблизости было негде, а поэтому выбрали Пустошкинский район.

Этот район интересовал нас и в другом отношении. После того, как жена полицейского из Алоли упомянула о приезде казаков-власовцев, мы получили подобные сведения и из других источников. Нам сообщили, что район наводнен немцами и власовцами. Нужно было узнать: откуда и с какой целью прибыли туда незваные гости.

Назаров обвел взглядом сидевших партизан.

— Идти придется далеко. Восемьдесят километров в один конец. Дорога опасная и незнакомая. На задание пойдет отряд Терещатова. Сегодня изучите маршрут, подготовьте коней, а завтра — в дорогу.

Конечный пункт нашего пути находился за шоссе Пустошка — Опочка, между реками Великая и Алоля, Маршрут проходил через знакомые деревни: Морозово, Кряковку, Ципилину Гору. Судьба вела нас туда в третий раз. Третью военную зиму комсомольцы-партизаны с оружием в руках ходили по глубоким тылам противника, наводя страх на немецких захватчиков, вселяя в сердца советского народа надежду на скорую победу.

В Пустошкинский район вышли засветло. Нас было тридцать человек. На всякий случай взяли четырех лошадей, запряженных в сани. Если на месте не добудем коней, повезем хлеб на своих.

Отряд шагал всю ночь, изредка останавливаясь в деревнях. Нам хотелось к рассвету добраться до леса, чтобы там дать недолгий отдых лошадям, а затем двигаться дальше. Чтобы не измучить коней, на каждой повозке ехали не больше двух человек. Таким образом, за ночь каждый из нас по очереди смог поспать часа два в санях.

К утру без происшествий достигли урочища Горелая Мельница. Углубившись в сосновый бор, отряд расположился на привал.

— А ну, закуривай, Макарка, табаку ведь нам не жалко! — трясет кисетом Петя Зеленый.

— Кто желает крепачка?! Махра — первый номер, один курит — трое падают! — кричит пулеметчик Леша Окунев.

Слушая веселые шутки бойцов, я невольно вспомнил Николая Горячева. «Эх, его бы сейчас сюда. Уж он-то умел соблазнить табачком…»

Утренний воздух прозрачен и чист. Бойцы разжигают костер. Весело потрескивает сухой хворост. Огонь освещает лица партизан.

— Давай, Сыроежкин, расскажи, как ты ходил на кабанов, — просят все.

— А ну вас к лешему. Вы все равно не верите.

— Верим, рассказывай! — пыхтя папиросами, упрашивают его бойцы.

— Ну что ж, ладно. Только слушайте внимательно. Давно хотел рассказать одну интересную быль, да все недосуг.

— Садись сюда… поближе к огню, — уступая место, предлагает Поповцев.

Сыроежкин присаживается к костру, обводит взглядом приготовившихся слушать партизан и тихо, немного таинственным голосом начинает:

— Случай этот произошел со мной лет десять назад, в Сибири. Приехал я туда к своим погостить. Кто в Сибири бывал, знает, какие там леса. — тайга, дебри. Зверюги всякой — полно. Ну, я не будь дурак, ружьишко с собой прихватил, «зауер, три кольца». Дай, думаю, душеньку отведу, охотник-то я, сами знаете, заядлый. Так вот, приехал к своим. Ясное дело, в первый день поставили на стол водочку, пельмени и другую закусочку…

— А що це таке за пельмени? — спрашивает Беценко.

— О-о-о, брат! Это такая еда — пальчики оближешь, — причмокнул Сыроежкин.

— Давай дальше, нечего соблазнять, — шумят бойцы.

— Ну вот, выпили, значит, пельменей десяточка по три съели и на боковую. А утром, чуть свет, вскинул я на плечо ружьишко — и айда в тайгу. Помню, туман был такой, что пальцем ткнешь — и дырка. Иду потихоньку, прислушиваюсь. Кругом глушь неимоверная. Вижу — впереди поляна. Дай, думаю, выйду покурю и осмотрюсь. Ведь заблудиться там проще простого. Только я вышел, смотрю — кабаны. Сразу два. Впереди — молоденький, беленький, а за ним старый. Клыки… во! — Сыроежкин торчмя приставил к губам указательные пальцы. — Идут они друг за другом, похрюкивают, на меня не смотрят. Вскинул я ружье, а стрелять не стреляю. Которого бить? Первый — чересчур мал, а другой — большой, да старый. Одна щетина на нем, и та лохматая. И решил застрелить молоденького. Прицелился и — бах пулю в него. Смотрю, он как прыгнет кверху — и в кусты. А старый стоит, как вкопанный. Я к нему. Он ни с места. Смотрю, у него в зубах обрывок хвоста болтается. Тут я понял, в чем дело. Старый кабан, оказывается, слепой был. Шел он, придерживаясь за хвост молодого, а молоденький кабанчик — поводырем у него. Я сразу смекнул, что к чему. Взял осторожненько конец хвостика и повел слепца в деревню…

Взрыв хохота заставил вздрогнуть жевавших сено коней. Ребята покатывались со смеху.

Василий Беценко, смахивая слезу, спросил:.

— А колы ты вив його до хаты, вин хрюкав чи ни?

— Хрюкал, хрюкал. Он даже визжал от удовольствия, — отвечал Сыроежкин.

— Ух и врать мастак, — хвалил Сыроежкина Ворыхалов.

Бойцы поели, покурили, отдохнули, и кое-кто хотел было уже прилечь.

Я велел собираться:

— Пора, ребята. Делу время — потехе час.

Местность была лесистая, глухая, и мы двигались по урочищу среди белого дня. Впереди, как всегда, шла разведка. Она вела нас по дороге, протоптанной когда-то нашим братом — партизаном.

К вечеру вышли к сожженной деревне Белевица на реке Великой. Трудность переправы заключалась в том, что река Великая в этих местах зимой не замерзала. Мы вышли к неглубокому броду метров пятнадцати в ширину. Но лезть в ледяную воду никому не хотелось.

На другой стороне виднелись разрушенные постройки хутора Калинки. Разведчики первыми разделись, вошли в воду, бегом проскочили на тот берег и, прыгая на месте, чтобы согреться, торопливо стали одеваться. Потом они гуськом пошли к хутору. Мы не двигались, ожидая их сигнала. Разведчики осторожно обошли постройки и долго что-то обсуждали, размахивая руками. Затем от них отделился связной и спешно направился к реке. Значит, что-то случилось. Навстречу связному вышел наш человек.

— Что там? — спросил он.

— Скажи командиру: наткнулись на свежие следы. В случае чего — прикройте нас! — крикнул с того берега связной.

— Ладно! Идите, не бойтесь.

Сообщение разведчиков нас насторожило. На той стороне партизан быть не могло. Следы явно принадлежали врагу.

Не дожидаясь результатов разведки, мы с Соколовым тоже переправились через реку, чтобы осмотреть следы.

Снег вокруг строений был плотно утоптан. Кругом валялись окурки сигарет. Внутри развалившегося строения остались отпечатки ножек ручного пулемета. Судя по всему, немцев было человек пятьдесят. Здесь сидела неприятельская засада, которая ушла перед нашим приходом. Но куда ушли немцы? Может быть, к лесу, а может быть, они притаились где-нибудь дальше? Идти по их следу опасно, а тащиться по целине с повозками — дело очень тяжелое.

Разведчики прошли до леса и вернулись к хутору.

— Да, немного не дождались они нас, — сказал Поповцев.

Начинало смеркаться. Я велел переправлять отряд. Вскоре мы двигались по опасной тропе к шоссе Пустошка — Опочка. Прошли по вражескому следу около пяти километров, а потом свернули к озеру Езерище, где нам посчастливилось выйти на укатанную автомобилями дорогу.

Через некоторое время отряд приблизился к деревне Зуи. Немцев в ней не оказалось. Жители встретили нас радушно.

В Зуях нам пришлось побывать еще в первую военную зиму, и хотя нас никто здесь не признал, чувствовали мы себя по-хозяйски уверенно.

Местные жители посвятили нас во все новости. Из разговоров с ними мы поняли, что положение в районе напряженное, однако дела складывались не в пользу оккупантов. Население теперь твердо верило, что в ближайшее время сюда придут советские войска. Это было главное.

Даже продажные шкуры — полицейские заметно изменились. Они огрызались на замечания своих немецких хозяев, приторно лебезили перед населением, старались смягчить всякую обиду, нанесенную когда-либо человеку. Предатели чувствовали скорую расплату.

Из местного населения никто больше не поступал на службу к врагу, и немцы вынуждены были привозить откуда-то власовцев, выдавая их за вольных казаков.

В Зуях нас предупредили, что немцы и власовцы заняли почти все крупные села. Они отрядами ездят по деревням, выискивая партизан и коммунистических агитаторов.

Нам было известно, что в этих краях действует партизанская группа под командованием Сковроды. Еще за несколько дней до нашего похода командир Идрицкого партизанского отряда Никаненок упомянул эту показавшуюся нам смешной фамилию. Собираясь в Пустошкинский район, мы заручились письмом на имя Сковроды с просьбой оказать нам всяческое содействие.

Сковроду удалось найти на другой день. Мы встретились с ним в деревне Стайки через специального человека, адрес которого вручил мне Назаров.

Сковрода не очень обрадовался, когда узнал, что в его владения прибыло столько партизан.

— Тесновато будет, но ничего, — сказал он.

Ночью люди Сковроды повели наш отряд замысловатыми путями в лес, к землянкам. Мы долго петляли по густому заснеженному ельнику, пока наконец добрались до места. В лесу, недалеко от реки Алоли, еще с осени были вырыты две землянки. Нам предложили большую из них. Жилище, где предстояло нам обосноваться, походило на погреб, в котором храпят овощи. Внутри было темно, и, кроме поставленной на попа бочки, служившей печью, да снопов ржаной соломы, густо разбросанных по земляному полу, ничего не было. Однако землянка понравилась всем. Тепло, мягко, никакая вьюга нипочем. А что еще нужно нам, партизанам!

Бойцы затопили печь, смастерили светильники-коптилки, и жизнь пошла своим чередом.

В углу, под соломой, Петя Зеленый обнаружил гармонь.

— Ого! Живем, ребята! — крикнул он, растягивая меха.

Все очень обрадовались, но вскоре выяснилось, что играть на гармони никто не умеет. Она переходила из рук в руки.

— А ну-ка, Леша, потурлыкай ты. Может, что получится, — говорил Петя Зеленый пулеметчику Окуневу.

— Не-е, я только на пулемете играть могу. — отказывался тот.

Мы невольно вспомнили своих погибших гармонистов — Федю Попкова и Володю Волкова. Вот если бы сейчас они были с нами…

Спали рядами, прижавшись друг к другу. Было очень тесно и, если кто переворачивался на другой бок, переворачивались все. Чтобы не простудиться, спали в одежде и в валенках. Так было и удобнее, потому что ночью по очереди ходили в караул.

В целях безопасности выставляли на подступах к землянкам двойные посты. Часовые инструктировались строго, так как в случае внезапного нападения наша гибель была неминуема. Землянки представляли собой хорошие ловушки.

На другой день, утром, к нам зашел Сковрода.

— Как спалось, что снилось? — весело спросил он.

— Спасибо. Лучшего не желаем, — хором ответили бойцы.

В тот же день устроили совместный обед. Хозяева вынули из тайников лучшие припасы.

— Ешьте, хлопцы, от пуза, — угощал нас лесной повар.

Много дней провели мы вместе. Нам полюбился этот небольшой спаянный коллектив. Интересно, что у половины его бойцов была такая же фамилия, как у командира. Иногда смешно получалось. Например, кричат: «Сковрода» — выбегает связной. Оказывается, вызывают пулеметчика. В другой раз требуют повара — бежит разведчик. Даже когда я поехал с самим командиром в деревню Зуи, мы и там столкнулись со Сковродами.

— Это моя родная деревня. У нас здесь почти все партизаны, — пояснил он.

Сковродовцы имели тесную связь с народом. Население уважало их и оказывало им всяческую помощь.

Занимаясь разведкой, мы заодно заготавливали продовольствие. Сковрода хорошо знал, где какой староста подготовил для сдачи немцам хлеб и мясо. Мы навещали эти деревни и там, на месте, «переадресовывали» продукты…

Деревенские старосты часто просили нас выдать им для оправдания соответствующий документ, что мы с удовольствием делали. Вот, например, какие расписки оставляли мы:

«Настоящая расписка дана немецкому коменданту в том, что мы, партизаны, взяли у старосты одного бычка, две овцы, двух свиней, отобранных у народа и приготовленных для сдачи немецким оккупантам. Обижаться не советуем, взамен этого фюрер пришлет вам свою, германскую, свинью. Ауфвидерзейн!»

Находясь как-то в разведке, мы проходили вблизи знакомой деревни Кряковка. И, несмотря на то, что она была окружена плотным кольцом немецко-власовских гарнизонов, решили заглянуть туда. Пусть видят люди, что мы живы и продолжаем бороться против фашистов. В деревню со мной пошли Поповцев и Ворыхалов. Поздним вечером, миновав заставы противника, подошли к знакомому дому. Хозяева еще не спали. В доме тускло горела лучина и был слышен глухой шорох.

Постучали в окно. В сенях заскрипели половицы, звякнула щеколда.

— Кто здесь? — послышался знакомый голос.

— Принимай гостей, мамаша. Старые знакомые пожаловали, наверно, признаете, — сказал я, переступая порог.

— Кто же вы такие?

Мы вошли в избу и нарочно обратились к свету, чтобы хозяйка могла видеть наши лица. Я увидел в чулане самодельные жернова и понял, почему был слышен из дома шорох.

— Господи. Сынки родные! Да неужто вы живы! — всплеснула руками хозяйка.

— Пока живы, — улыбнулся Ворыхалов.

— Надо же! Третью зиму воюете с ворогами и — живы-здоровы. Уж не молитва ли вас хранит?

— Мы заколдованы от пули, мамаша, она нас стороной обходит, — смеясь, ответил Поповцев.

— А где же тот веселый паренек, который покурить любил.

— Коля Горячев?.. Погиб весной.

— Ой, лихо! Такой молодой и погиб. Вот, поди, мать плачет.

— Нет у него матери. Сирота он.

Хозяйка утерла выступившие слезы.

— Когда война кончится, на могилку сходите к нему, цветов снесите.

— Мы школу назовем его именем и памятник поставим, когда война кончится. Пусть кувшиновцы гордятся своим комсомольцем, — сказал Поповцев.

Мы рассказали хозяйке об успехах Советской Армии и велели передать всем односельчанам, что наши войска скоро придут сюда.

— Ох, скорей бы, сынки мои. Надоело все. То немцы, то полицаи, а то вот наехали какие-то казаки-власовцы, изменники. Житья нету. Убивают да грабят. Вот видите, по ночам украдкой зерно мелю. А днем, чтоб антихристы не заходили, больной притворяюсь. Они больных боятся.

На прощание хозяйка сунула нам по большой румяной лепешке.

— Дай бог вам здоровья.

— Спасибо, мамаша, после войны увидимся…

Забавный случай произошел с нами на следующий день. Мы выехали в разведку вверх по реке Алоле. Резвая пегая кобылка подвезла нас к большаку Глубокое — Красное. Только сошли с саней, чтобы осмотреть дорогу, как вдруг увидели немецкую машину. Она медленно удалялась, оставляя за собой на обочине толстый резиновый шнур, черной змейкой ложившийся на землю. Это немецкие солдаты решили протянуть между штабами кабель. Едва машина скрылась за поворотом, мы принялись рубить его. Но этого нам показалось мало.

— Давайте смотаем, — предложил кто-то из ребят.

Не прошло и двух минут, как наша лошадь бежала по большаку, а мы, сидя в санях, подбирали кабель. Немцы разматывали, а мы следом сматывали. Так проехали с километр. Кабеля набралось полные сани. Мы обрубили его и отвезли в лес. Кабель хороший, шестижильный. Но что с ним делать, не везти же с собой? Взяли и сожгли.

— Теперь немцы пусть позвонят… — смеялись бойцы.

Постепенно наш отряд заготовил много зерна, муки, мяса. Теперь оставалось благополучно доставить груз до места. Для этой цели мы раздобыли еще тройку коней.

Ко дню нашего выхода из лесного лагеря Сковроды число вражеских гарнизонов в округе увеличилось. Помня о переправе через реку Великую и о засаде, которая там была, решили избрать другой путь.

Недалеко от лагеря в деревне Ермолово через реку Алолю был мост. Если бы нам удалось переправиться по нему, не нужно было бы переходить в брод реку Великую. Загвоздка состояла в том, что в этой деревне часто останавливались немцы.

Рано утром мы выслали к Ермолово наблюдателей, а сами начали готовиться к ночному походу: погрузили на повозки заготовленный провиант, увязали мешки. Лошадям в этот день вместо сена дали овес: им нужно было набраться сил.

Сковродовцы ходили грустные: за это время они подружились с нами и не хотели расставаться.

Во второй половине дня к землянкам пришли связные от наших наблюдателей. Они доложили, что в деревне противника нет.

Бойцы тепло распрощались со своими друзьями — местными партизанами, в последний раз окинули взглядом лесное пристанище и, понукая коней, тронулись в дорогу. Нам хотелось засветло подтянуть обоз к краю леса, чтобы с наступлением темноты проскочить мост.

Уже смеркалось, когда лесная дорога вывела отряд к широкой ложбине. Здесь нас встретили Беценко, Ворыхалов и Жорка Молин, находившиеся в наблюдении.

— Как дела? — спросили мы.

— Все в порядке, — ответил Беценко.

Еще раз проверили исправность повозок, разрешили людям перекурить и, не тратя времени, выслали на мост разведку с группой прикрытия. Пошли Соколов, Поповцев, Разгулов, Бычков и еще четверо бойцов. До моста метров четыреста. Разведчики скрылись в темноте. Через пять минут двинулись и мы. Когда половина нашего обоза вышла в поле, на мосту у мельницы раздалась стрельба.

Мы остановились. Стреляли из пулемета и автоматов. Пули, посвистывая, летели в нашу сторону.

«Засада», — подумал я.

На той стороне, по всей деревне Ермолово, загрохотали выстрелы. Вверх взвились сразу несколько ракет, Мы с трудом развернули в сугробах коней, чтобы уйти под прикрытие леса.

Вскоре подбежали посланные на мост ребята.

— Немцы… засада, — сдерживая дыхание, сказал Соколов.

Подошел смущенный Беценко.

— Их там не було. Мы ж дотемна дивилися. Никого не бачили, — виновато сказал он.

К счастью, внезапная встреча с противником закончилась благополучно. Разведчики вернулись невредимыми. Было ясно, немецкий отряд только что прибыл в Ермолово. Враги еще не успели расположиться, иначе несдобровать бы нашим людям.

Что предпринять? Возвращаться обратно к землянкам — значит привести немцев к лагерю сковродовцев. Решаем идти по старому маршруту. Ночь еще впереди, и мы можем успеть переправиться вброд через Великую. Несколько километров идем по густому лесу. Глубокие сугробы затрудняют движение. Порою кажется, что не будет ни конца ни края этой изнурительной дороге.

К полуночи подходим к большому полю, останавливаем усталых лошадей. Привал.

Где-то далеко лает собака, доносится пение петухов. Заходить в деревню нельзя: почти всюду стоят вражеские гарнизоны.

Опять сворачиваем в сторону и по компасу направляемся к шоссе. Рассвет застает нас за озером Езерище в пяти километрах от переправы. Место малонаселенное, и, если не будет погони, вполне можно укрыться и отдохнуть в ближайшем лесу. Ноги подкашиваются от усталости. К обеду кое-как добираемся до переправы. Оставляем в лесу обоз с несколькими бойцами, а сами идем к реке. Вот и хутор Калинки, где не дождалась нас в прошлый раз вражеская засада. Делим отряд на две части и, взяв оружие на изготовку, подходим к постройкам. Если немцы здесь, они никак не ожидают партизан с этой стороны.

На хуторе фашистов нет. Подтягиваем повозки к реке и начинаем переправу. Двое бойцов, раздевшись, заводят в воду лошадь. Дойдя до середины реки, она фыркает и останавливается.

— Но! Но! — кричат наперебой партизаны, но лошадь не в силах сдвинуться с места. Раздеваются еще четверо и начинит таскать мешки с повозки на берег. Так происходит с каждой повозкой. Всем без исключения приходится побывать в ледяной воде. После переправы, чтобы не простудиться, гоним коней что есть мочи, а сами бежим возле повозок. От нас, как и от лошадей, валит пар. Километра через три останавливаемся, разжигаем костер и начинаем сушиться.

 

9. Лоховня

Через двое суток отряд прибыл в деревню Бакланица. Как всегда, партизаны радостно приняли нас. Спать не ложились до поздней ночи. Много разных новостей накопилось за время разлуки. Оставив себе необходимый запас провианта, командование бригады приняло решение раздать хлеб голодающим погорельцам. Наделили продуктами и жителей томсинского склепа. Народ горячо благодарил партизан.

В середине февраля обстановка заставила нас уйти в лес к латвийской границе. Там, между речками Исса и Синяя, имелся заболоченный хвойный массив, называемый Лубьевским лесом. Рядом находилось урочище Лоховня. Слово Лоховня нам нравилось больше, и мы решили распространить это название и на Лубьевскую зону. Этот малонаселенный район в летнее время был недоступен ни конному, ни пешему. Большое количество незамерзающих окон требовало и зимой особой осторожности.

Прилегающие к лесному урочищу деревни: Лубьево, Куньево, Ломы, Рубаны, Поповка, Мироеды, Опросово — давно были сожжены немцами. Оставшиеся в живых люди скрывались от врага в лесных землянках.

Наша бригада пришла в Лоховню в то время, когда там уже дислоцировались бригады Бойдина, Вараксова, Гаврилова, Халтурина. На севере Лоховни, в Красногородском районе, действовал отряд Жукова, а у границы — латышские партизаны под командованием Самсона.

Мы выбрали место в густом лесу, в двух с половиной километрах от бывшей деревни Лубьево. Место подобрали удобное, сухое. Достали у погорельцев-беженцев пилы: топоры, лопаты и стали мастерить землянки. Три дня долбили и копали мерзлую землю, пилили деревья. На четвертый землянки были готовы.

Иозеф, посматривая на заклубившийся из труб дымок, в шутку говорил:

— Штадт Лоховня.

Так это название и сохранилось за партизанским поселком на долгое время.

Недалеко от нашего лагеря была ровная поляна. Проезжая как-то мимо нее, Назаров посмеялся:

— Вот и Тушинский аэродром под боком.

Слово «аэродром» навело на мысль о самолете, который в то время был нам очень нужен. В штабе бригады скопилось много ценных документов и других бумаг, добытых у немцев при различных обстоятельствах. Все это необходимо было отправить на Большую Землю командованию Советской Армии.

В тот же день бойцы, немного разбирающиеся в авиации, осмотрели поляну и пришли к выводу, что использовать ее для посадки самолетов можно.

— Если срубить эти яблони, то «кукурузнику» здесь будет раздолье, — показал рукой Лопуховский.

— И те две сосны, — поддержал его Женя Крашенинников.

Назаров запросил по рации Большую Землю. Днем в штабную землянку вбежал радист Сергей Курзин.

— Самолет ночью будет! — выпалил он.

Весь лагерь зашевелился. На расчистку посадочной площадки вышли почти все. До вечера мы успели срубить не только яблони и две сосны, но и десятка три больших деревьев, которые, на наш взгляд, могли помешать посадке и взлету самолета.

— Теперь здесь и четырехмоторный бомбардировщик сядет, — безапелляционно заявил наш «академик» Володя Соловьев.

По краям поляны разложили хворост для сигнальных костров, а для дежурства на посадочной площадке выделили специальных людей. Все подступы к поляне перекрыли заслонами на случай нападения врагов.

Около полуночи над лесом раздался знакомый рокот самолета ПО-2. Партизаны быстро зажгли костры, в воздух взвилась зеленая ракета. А через несколько минут мы уже окружили самолет. Не выключая мотора, пилот вылез из кабины.

— Ну и площадку выбрали. На ней только вороне садиться, — сердито сказал он.

Здесь же он велел спилить еще четыре высокие сосны.

— Ведь я часто буду к вам прилетать, — уже более миролюбиво закончил он.

Мы погрузили в самолет все необходимое, летчик сел за штурвал, дал двигателю обороты, и машина, обдавая нас снежным вихрем, помчалась по поляне.

Мы смотрели в темное небо до тех пор, пока не растаял гул мотора, а потом все разом бросились к оставленному на снегу багажу. Каждому хотелось потрогать его. Ведь только сегодня эти свертки находились в руках советских людей по ту сторону фронта.

Нам прислали все, что мы просили.

Наутро погода испортилась: подул сильный ветер, повалил густой снег. Нам это было наруку. Бригадная разведка действовала вовсю. Не дремали и подрывники. Я вместе с Назаровым ушел в Латвию, группа Храмова — к Себежу, а Виктор Соколов направился к станции Зилупэ. Храмов и Соколов удачно подорвали два эшелона противника. Мы вернулись из Латвии с ценными сведениями.

Разгулялась февральская метель. Занесло все дороги. Передвигаться было невозможно, и мы три дня сидели в теплых землянках. В свободное время пели песни. Бывало соберемся в кружок и начинаем:

Из другой землянки доносится задорный голос нашего лучшего песенника Феди Шилина:

Политрук Юра Богданов, поправившийся к этому времени, и Виктор Соколов с чувством пели старинную песню «Бородино»:

Хор подтягивал.

продолжали запевалы.

Партизаны дружно подхватывали:

Эта лермонтовская песня о Великой Отечественной воине 1812 года звучала в те дни как патриотический гимн. Она была очень популярна среди партизан. Вообще песни поднимали боевой дух людей, с ними легче шагалось по суровым дорогам войны.

Помню, зимой 1943 года мы проходили мимо большого вражеского гарнизона. Стояла тихая морозная ночь. Кто-то предложил спеть:

— Пускай все слышат!

Мы запели «Священную войну».

Мощное, многоголосное эхо разносилось по округе, нарушая и без того неспокойный сон наших врагов:

Позже нам рассказывали о переполохе, который поднялся в стане врагов, когда они услышали нашу песню. Немцы были уверены, что на них движутся огромные партизанские силы. Многие гитлеровцы выскакивали на мороз в нижнем белье…

В первых числах марта до Лоховни докатилась скорбная весть о гибели сковродовского лагеря. Рассказывали, что через несколько дней после нашего ухода немцы с помощью предателей окружили ранним утром лагерь и забросали землянки гранатами. Находившиеся там партизаны погибли.

Пока свирепствовала вьюга, две наши группы действовали в районе станции Ессеники. Одна из них, возглавляемая Альбертом Храмовым, проникла на станцию. Другая, под руководством начштаба Венчагова, выбрав удобное для засады место у шоссейной дороги Ессеники — Мякишево, уничтожила больше десяти фашистов и сожгла две автомашины.

Группа Храмова выдавала себя за полицаев, а Адольф с Иозефом, которые были в этой группе, — за немецких солдат.

Храмовцы настолько вошли в роль, что среди белого дня пожаловали в расположение вражеского гарнизона. Они вошли в первый попавшийся дом, где жили немцы.

И как ни в чем не бывало вступили с ними в разговор. Особенно усердствовал Адольф. Увидя своих бывших однокашников, он заулыбался и выставил на стол две бутылки шнапса, специально прихваченные для этой встречи. После часовой дружеской беседы в партизанские сани уселись двое захмелевших немецких вояк. Они ехали в одну из деревень пить самогон, знакомиться с девчатами. Туда пригласили их с собой храмовцы. Предвкушая удовольствие, немцы сами понукали лошадь, чтобы скорее добраться до места.

Лежа на повозке, Адольф рассказывал немцам анекдоты, а те покатывались со смеху.

Когда веселая компания удалилась на значительное расстояние от станции, сани окружили партизаны.

— Хэндэ хох! — скомандовал Храмов.

Пьяные гитлеровцы удивленно вылупили глаза. Один из них, по имени Герберт, думая, что с ними шутят, пробовал улыбаться; другой, которого звали Антоном, сразу заплакал. Немцев тут же разоружили и повезли с завязанными глазами в партизанский лагерь — «штадт Лоховню».

На допросе они рассказали много интересного. Они, оказалось, видели труп фашистского генерала, убитого нами на шоссе Пустошка — Опочка. Это был представитель главной ставки фюрера. Герберт стал уговаривать нас, чтобы мы приняли его в партизанский отряд. Он сказал, что ему, холостяку, все равно, где воевать. У русских даже выгоднее, потому что гитлеровские войска терпят поражение. Антон же со слезами упрашивал отпустить его обратно в часть. Он показывал нам пачку измятых писем и беспрерывно твердил: «Муттер, муттер». Мы попросили Адольфа перевести письма. Они были написаны матерью-Антона. Вот что она писала в одном из писем:

«Дорогой, любимый Антон! Посылаю тебе еще одно горькое известие. Твой брат Генрих, которого ты так любил, погиб на прошлой неделе в Италии у города Генуи. Мне написал письмо его друг. Он пишет, что, если останется в живых, приедет к нам в Эссен и все расскажет о гибели нашего дорогого Генриха.

Ты только подумай, мой милый сын, как горько мне, матери. Теперь Альфред лежит в могиле где-то у Севастополя, а Генрих в Италии. Из трех моих сыновей ты остался один. И на тебя, мой милый Антон, моя последняя материнская надежда. Я буду ждать конца проклятой войны и молить бога, чтобы ты остался жив».

Когда Адольф кончил чтение, мы долго молчали. Да, война не щадила и немецкие семьи…

Антон божился, что никогда не поднимет руку на советских людей. Он уверял, что всегда и везде будет рассказывать о нас только хорошее.

Посоветовавшись, мы решили пленных отправить в советский тыл.

Несколько дней они жили в землянке вместе с нами. По вечерам учились говорить по-русски, мы же совершенствовали свои знания в немецком языке. Большинство из нас изучало его в школе, но тогда мы относились к этому легкомысленно, о чем позже, в войну, очень пожалели.

Помню, у Соколова были трофейные валенки. Когда привели пленных, Виктор посмотрел им на ноги и, похлопывая себе по голенищу, сказал:

— Их хабэ тоже такие сапоги…

Партизаны засмеялись, но никто из нас не вспомнил, как называются по-немецки сапоги. Спасибо Адольфу Иванычу. Он всегда приходил нам на помощь в таких случаях.

Однажды вечером наши радисты расшифровали радиотелеграмму из Москвы: «Ночью ждите самолет».

Когда машина приземлилась, мы с радостью узнали знакомого пилота. Фамилия его была Серегин. Теперь ему понравилась наша площадка. Пилот был не один. Он представил нам своего штурмана.

Бойцы быстро разгрузили машину. Летчик подошел к комбригу.

— А где же ваш груз? — спросил он.

— Груз у нас необычный, — посмеиваясь, указал рукой на стоявших в стороне Антона и Герберта Назаров.

— Такой груз взять не можем, — покачал головой летчик. — С ними нужно посылать охрану, а у нас для этого самолет не приспособлен.

— Как же быть? — спросил Назаров.

— Переправляйте в Освею. Туда транспортные летают.

Прилетевший самолет мог взять лишь одного человека, и мы решили отправить раненого бойца.

Антона и Герберта пришлось вернуть в лагерь, чтобы при случае направить их в советский тыл.

Через день опять прилетел Серегин. На этот раз погода подвела его. Ветер подул с юга, повалил мокрый снег. Летчик с большим трудом нашел нашу площадку. При посадке самолет врезался в деревья, сломались пропеллер и правая лыжа.

— Вот теперь и мы партизаны, — вылезая из кабины, сказал Серегин.

Общими усилиями бойцы откатили самолет в кусты и замаскировали ветками.

Летчики пошли с нами в землянки.

На следующее утро сообщили о случившемся в Москву.

Бригада начала готовиться к походу в Латвию. К Назарову подошел штурман самолета.

— Товарищ командир, возьмите меня с собой на задание, — попросил он.

Назаров пожал плечами.

— Пожалуйста. А пилот не против?

— Пусть сходит, если можно, — поддержал штурмана летчик.

ШТРАХОВ А. И.

НАЗАРОВ А. В.

ЖУКОВ И. В.

МАРГО В. И.

БОГДАНОВ Г. П.

ГАВРИЛОВ А. М.

ВЕНЧАГОВ И. И.

КОЛОКОЛЬЧИКОВ В. С.

 

10. В Латвии и Белоруссии

Еще было светло, когда мы вышли к одинокому дому лесника, расположенному в густом ельнике близ границы. В здешних деревнях дислоцировались отряды айзсаргов, имеющие телефонную связь с гитлеровскими гарнизонами, поэтому мы решили перейти границу ночью.

Немецкие оккупанты уничтожили всякую государственности Латвии. Страна была включена в состав имперской провинции «Остланд». Главой этой провинции был назначен прибалтийский барон рейхскомиссар Розенберг, а непосредственным правителем Латвии — матерый фашист Дрекслер. Латвия была разделена на четыре округа, во главе которых стояли бывшие прибалтийские бароны и фашисты из «рейха». Полицейские и карательные органы были подчинены ярому врагу латышского народа — обер-группенфюреру «СС» генералу полиции Еккельну.

До похода оставалось два-три часа. Партизаны окружили штурмана. Все интересовались последними событиями, спрашивали об открытии второго фронта. Из рассказа штурмана мы поняли, что американцы и англичане не спешат, нарочно тянут время. Конечно, империалисты не заинтересованы в нашей скорой победе.

— Капиталисты — те же фашисты, только, пожалуй, клыки у них поменьше, — сказал пулеметчик Василий Беценко.

— Факт. Капиталисты — это волки в овечьей шкуре, — поддержал разведчик Сергей Бабаев.

Разговор о втором фронте оставил у каждого в душе неприятный осадок.

Потом штурман рассказал нам о жизни в советском тылу, об успехах Советской Армии на фронтах.

Незаметно сгустились синеватые мартовские сумерки, наступила ночь.

Мы шли по территории Латвии к поселку Бриги. На пути то и дело попадались многочисленные хутора, называемые мызами.

— Вот она, столыпинщина, — кивал в сторону одиноких домиков комиссар Новиков.

Изредка раздавались винтовочные выстрелы. Айзсарги, видимо, чувствовали нас.

В полночь подошли к волостному центру Бриги. Здесь Назаров выслал разведку в трех направлениях: к железной дороге Зилупэ — Резекне, к Бригам и к местечку Лиель Пикова. С одной из разведывательных групп пошел и штурман.

К утру все сошлись в условленном месте — в хвойном лесу. Партизаны задымили самокрутками, закурил из трофейной трубки и наш гость.

В лесу было безветренно и казалось не так холодно. Мы разожгли костры и, наломав еловых веток, разместились вокруг огня.

Пригревшись, люди стали засыпать, и только штурман долго рассказывал кому-то о ночной вылазке. Он восхищался смелостью партизан, которые на его глазах перебили охрану волостного центра, а затем забрали там какие-то документы.

На территории Латвии нам предстояло провести еще одну ночь. Необходимо было выслать разведывательные группы к крупной железнодорожной станции Лудза и к местечку Карсава.

В полдень комбриг поднял Альберта Храмова и Анатолия Неймана. Им Назаров поручил собрать сведения о дислокации немецких частей в Лудзе и Карсаве.

Группа Храмова, следовавшая в Лудзу, экипировалась под вражеских солдат и полицейских. С ними шел Адольф Иваныч. Разведчики выехали на станцию днем. Навстречу им часто попадались гитлеровцы. Никто не обращал внимание на переодетых партизан. Ребята же были начеку.

Когда стало смеркаться, группа благополучно миновала вражеский контрольный пункт. Храмовцы сначала наведались на железнодорожную станцию: осмотрели пути, сооружения, подвижной состав, а затем направились в поселок.

Собрав нужные сведения, партизаны вернулись на вокзал. Им очень хотелось прихватить с собой важного пассажира, за которого сам Назаров сказал бы спасибо, но, как на грех, в зале ожидания было пусто.

Часов в одиннадцать ночи храмовцы покинули Лудзу. В двух километрах от поселка они снова встретились с немцами. Как выяснил Адольф, солдаты конвоировали на станцию двух арестованных латышских патриотов.

Оценив обстановку, Храмов приказал обезоружить конвой. Немцы — их было двенадцать человек — пытались сопротивляться, но бойцы применили оружие. Лишь двоим гитлеровцам удалось убежать.

Партизаны разрезали веревки на руках освобожденных товарищей, погрузили оружие на захваченную у немцев повозку и двинулись в лагерь.

Латышских патриотов — двух статных парней — мы передали в местный партизанский отряд.

Пока ожидали летной погоды, пока другой самолет доставил винт и лыжу, прошло девять дней. Вечером отремонтированный самолет выкатили из кустов.

— Внимание! Контакт! — кричал штурман, вращая руками пропеллер.

— Есть контакт! — отвечал из кабины пилот.

Но двигатель фыркал и, не заводился.

— Давай на буксире попробуем, — предложил бывший шофер Букша.

— На буксире не получится. Это же самолет, а не автомашина. Ты вот лучше крутани винт, — утирая рукавом пот, попросил штурман.

Букша с удовольствием подошел к самолету, плюнул на ладони и, взявшись обеими руками за винт, рванул его вниз.

Двигатель чихнул раз-другой, пропеллер робко качнулся из стороны в сторону и вдруг закрутился все быстрее и быстрее, пока не слился в сплошной серебристый круг. Рев мотора потряс лесную тишину.

— Ура! — с восторгом закричали партизаны.

— Молодец, Букша! Легкая у тебя, брат, рука!

Самолет улетел.

А на следующее утро со стороны Борисенки — Козельцы мы услышали частую ружейно-пулеметную стрельбу. Назаров выслал туда разведку. Я со своим отрядом выдвинулся к сожженной деревне Лубьево, чтобы в случае необходимости ударить по врагу.

Когда мы подходили к Лубьеву, навстречу нам выбежали люди.

— Каратели идут! Немцы! — кричали они в панике.

— Не бойтесь, товарищи. Мы не пустим их сюда, — пробовал успокоить народ Богданов.

Но уговоры не помогали. Люди, столько натерпевшиеся от карателей, теперь бежали от них в лес. Одетые в лохмотья, они тащили свой немудреный домашний скарб. Даже маленькие детишки несли ведра, лукошки, ухваты. Худенькая черноглазая девочка лет восьми запихивала под пальто котенка. Испуганный котенок не слушался хозяйку, норовил выскочить и убежать.

Смотря на эту картину, мы твердо решили не пустить сюда карателей.

Километрах в двух застрочили автоматы. Начали рваться мины. В Лубьево верхом на конях примчались наши разведчики.

— Что там? — спросил я старшего из них, Бориса Хаджиева.

— Идут по двум дорогам. Сотен пять… не меньше. Слышали, как сейчас из минометов стукнули? Это по нас.

Разведчики понеслись в бригаду. Немцы стреляли теперь где-то совсем рядом, но показываться не решались.

К обеду в Лубьево приехал Назаров, а следом за ним пришел отряд Лопуховского.

— Ты что, Ильич, скучаешь здесь? — с озорной улыбкой спросил Сан Саныч. — Обожди, сейчас заставим фрицев танцевать полечку. А не захотят полечку — пусть пляшут цыганочку. Ха-ха-ха…

Едва Лопуховский сказал это, как с противоположной стороны поляны показались люди в белых халатах.

— Идут, — пронеслось по цепочке.

Несколько человек вышли вперед. Остановились, видимо решая, как двигаться дальше. Это была фашистская разведка. Через несколько минут в той стороне стали скапливаться вражеские солдаты — подходили основные силы.

Немцы идти прямо боялись. Они решили выслать в обход поляны две группы разведчиков.

Мы не стали ждать, пока они подойдут вплотную. Назаров дал сигнал, и над Лоховней заговорило оружие.

Немцы укрылись за деревьями. Заговорили тяжелые минометы, а следом ударили и вражеские пулеметы.

Каратели оказались бывалыми. Получив подкрепление, они попробовали обойти нас с двух сторон. Наши заслоны встретили их дружным огнем, и немцам пришлось отступить.

Но каратели не уходили. Надеясь на свое численное превосходство, а также на минометы, которые беспрестанно обстреливали наши позиции, они дважды бросались в атаку, пытались опрокинуть нас.

К месту боя стали подтягиваться другие партизанские отряды. Во фланг неприятелю зашел отряд Григория Заритовского. В бой вступил отряд Рыбакова, а когда немцы собрались занять оборону, прибыла бригада Марго.

Карателей общими силами прогнали из Лоховни, но они частенько стали тревожить нас.

Товарищи из Себежа сообщили, что гитлеровцам стало известно о неоднократных посадках советских самолетов. Немецкие разведчики высказали своему начальству предположение о прибытии в Лоховню представителей Ставки Главного Командования. Вот почему так упорно лезли к нам каратели.

В середине марта радисты приняли радиограмму. Нам предлагалось выйти в Белоруссию.

Нужно было срочно заготовить необходимый запас провианта, так как на белорусской земле, куда мы шли, давно не было ни мяса, ни хлеба, ни соли. Немецкие оккупанты все разграбили и разорили. Латышские партизаны из отряда Самсона посоветовали нам напасть на вражеский гарнизон на территории Латвии и захватить там продукты.

Государственную границу буржуазной Латвии охраняли отряды айзсаргов. Выкормыши правительства Ульманиса никого не пропускали в Латвию, тем более партизан. Возле их застав шли ряды колючей проволоки, черные глазки пулеметов смотрели из амбразур дзотов.

Одну из таких пограничных застав мы и выбрали для нападения. За день до выхода на операцию к нам приехал Григорий Заритовский. Узнав о нашем намерении, он сказал:

— Будем бить вместе. Вы нападете на заставу Ловушки, а я — на заставу Конгольци.

На том и порешили.

Обе заставы находились в двух километрах друг от друга. Налет договорились произвести одновременно.

Вечером следующего дня мы вышли из Лоховни в Латвию. В полночь подошли к границе. Заритовский свернул налево, мы — направо. Дорог не было, шли по крепкому мартовскому насту. Проводник — латыш из отряда Самсона — подвел нас к заставе.

— Вон казарма… — указал он на громоздкую постройку, темневшую на пригорке. — Только будьте осторожны, там у них укрепления и колючая проволока.

Назаров с отрядом Лопуховского остался на краю леса. Они должны были ударить по заставе с восточной стороны. Я со своими ребятами пошел в обход. Наша цель — первыми открыть огонь, чтобы отвлечь внимание противника. Идти пришлось более километра. Лунная ночь не позволяла выйти в чистое поле, где нас могли заметить. Пробираясь по краю леса, отряд подошел к дороге Ловушки — Конгольци. Разведчики остановились: к лесу, прямо на нас, двигалась группа айзсаргов.

Что делать? Стрелять? Тогда застава поднимется по тревоге, и нам уже нельзя будет подойти к ней незамеченными. Сорвется план операции.

Я приказываю пропустить айзсаргов. Держа наготове автоматы, замираем, пока они проходят мимо. Айзсарги идут гуськом. Перед входом в лес один из них подает команду, и мы слышим, как щелкают затворы оружия. Шаги медленно удаляются. Мы идем дальше. Наш отряд под прикрытием изб выдвигается на исходный рубеж.

Два часа ночи. Пора начинать. Раздается дружная автоматная и пулеметная стрельба.

С заставы тоже слышны пулеметные очереди. От зажигательных пуль загорается одна из построек за колючей проволокой. Айзсарги бросаются тушить огонь, но мы не даем им этого делать. Пламя жадно пожирает сухие доски и вскоре перебрасывается на заставу. Среди врагов начинается паника. Меткие партизанские выстрелы, пожар заставляют фашистов искать спасения. Они скапливаются возле главных ворот, намереваясь прорваться к реке Зилупэ. Вот один из них бежит к прибрежным кустам. Я нажимаю на курок автомата, и человек валится в снег. Другие не решаются следовать его примеру.

Со стороны Конгольцев доносятся разрывы гранат. До самого неба полыхает огромное зарево. Отряд Заритовского ведет бой с гитлеровскими прислужниками.

Гарнизон заставы был уничтожен.

Не успели мы уехать, как над догоравшей заставой появился самолет. Это прилетели наши друзья. Сделав круг и сбросив красную ракету, они поприветствовали нас и улетели в Лоховню.

Вернувшись в лагерь, все увидели замаскированный ветками самолет. Но встреча с летчиками была на этот раз невеселой. При разгроме вражеской заставы мы понесли потери. Погиб наш песенник, боевой товарищ Федя Шилин. Осенью к нам в бригаду, вырвавшись из фашистского плена, пришел бывший старшина Советской Армии Матвеев. Старшина приглянулся нам, и мы назначили его помощником по хозяйственной части. Он оказался исключительным работягой. Наладил сапожную и швейную мастерские, соорудил кухню, баню и прачечную. Одним словом, много взял на себя забот. В этом бою Матвеев был тяжело ранен и на следующий день умер от заражения крови.

В отряде Заритовского погибло трое бойцов. Сам командир был тяжело ранен.

Через несколько дней наши люди из Себежа сообщили о готовящейся против нас карательной экспедиции. Мы срочно стали готовиться к походу в Белоруссию. В течение трех дней свернули свои дела по разведке, хозяйственники напекли в дорогу хлеба, насушили сухарей и закоптили сотню килограммов свинины. Копченость, правда, получилась не первого сорта, но есть было можно. Копченое мясо шутники прозвали гужами, и не без основания. Мясо было нарезано длинными, узкими полосками и тянулось в зубах, как сыромятина.

Накануне похода разведчики донесли, что немцы занимают ближайшие деревни. Весть о карательной экспедиции подтвердилась.

Мы ночевали в лесном лагере последнюю ночь и на следующий вечер должны были покинуть Лоховню.

Часов в одиннадцать дня со стороны Ноглово и Козельцев донеслась ружейная стрельба. Через полчаса выстрелы послышались еще в двух направлениях: со стороны Борисенков и со стороны Поповки. Разведка доложила о больших скоплениях противника. Назаров приказал мне выдвинуться с отрядом к Лубьеву и во что бы то ни стало задержать карателей до темноты.

Одним броском отряд достиг сожженной деревушки и занял приготовленные позиции. Только на днях мы отбивались здесь от карателей, и вот они снова пожаловали сюда.

Время шло, но немцы не показывались. Они, очевидно, готовились к большому утреннему наступлению.

На землю опустился вечер. Мы ждали сигнала, что бригада вышла в поход. Вместе с нами в Белоруссию должен был идти и отряд Заритовского. Всего набиралось триста двадцать человек. Шел и небольшой обоз с ранеными. На одной из повозок лежал Гриша Заритовский.

Ожидая приказа о снятии обороны, я выслал связных к бригаде. Хотелось узнать, почему она задерживалась. Минут через двадцать связные вернулись.

— Можно сниматься, бригада на марше, — сказали они.

Мы прошли по санной дороге через невысокий сосняк и вышли к своему аэродрому.

— Прощай «штадт Лоховня»! — обернувшись в сторону лагеря, сказал Богданов.

Впереди предстояла трудная и опасная дорога. Враг занял все коммуникации, поэтому приходилось двигаться по бездорожью. Над лесом то здесь, то там взвивались ракеты. Иногда раздавались выстрелы. Это каратели «отпугивали» партизан.

Наша главная забота — благополучно перейти железнодорожную линию Себеж — Зилупэ. Мы знали, что ее сильно охраняют немцы, а поэтому очень беспокоились: ведь с нами был обоз раненых. От Лоховни до железной дороги — более двадцати километров. Это расстояние мы должны пройти без проводников, минуя дороги и населенные пункты. Самый удобный участок для перехода железнодорожной линии, на наш взгляд, находился в полутора километрах от латвийской границы, между гарнизонами Мигели и Дылново. Туда и направлялись мы.

Время перевалило за полночь, когда колонна уткнулась в шоссе Заситино — Мигели. До железной дороги — один километр. Остановились, чтобы осмотреться, как лучше перейти линию.

Гарнизоны Мигели и Дылново расположены у самого полотна, в восьмистах метрах друг от друга. Пройти между ними не так просто. Ночь светлая, подходы открытые: чистое поле. В ночной тишине хорошо слышен каждый шорох.

Созываем командирский совет. Одни предлагают выслать вперед ударную группу, другие — с ходу напасть на гарнизоны.

По предложению Назарова, решаем ждать поезда, чтобы под его шум перейти железную дорогу.

Время — третий час. То и дело в небо взлетают ракеты: охрана железной дороги начеку.

Наконец со станции Зилупэ доносится паровозный гудок, слышен шум идущего поезда.

— Приготовиться! — звучит команда.

Выдвигаем вперед группу автоматчиков. Они должны оседлать полотно с двух сторон, чтобы пропустить колонну через железную дорогу.

Грохот приближающегося поезда нарастает с каждой минутой.

— Давай! — командует Назаров.

Возницы хлещут коней, колонна спешит к линии. По сторонам движутся боковые заслоны. Их назначение — прикрыть обоз, если неприятель заметит нас.

Мы быстро бежим. Справа видны огни паровоза. Они все ближе и ближе. Мы устремляемся им наперерез.

Шум поезда заглушает топот многочисленных ног, бряцание оружия, скрип повозок. Но враги свободно могут видеть нас на открытом снежном поле и в любую секунду ударить с двух сторон.

Со взводом автоматчиков я бегу в голове колонны. Мне видно, как передний заслон наших бойцов уже ломает и валит на землю снегозадерживающие щиты, расчищает дорогу обозу. Темная лента вагонов, лязгая колесами, пробегает мимо.

Передний заслон выскакивает на железнодорожное полотно и неожиданно лицом к лицу сталкивается с немецким патрулем.

В воздухе повисает осветительная ракета, слышатся крик, стрельба из автоматов. Гитлеровцев немного — человек десять. Некоторые из них успели залечь и теперь отстреливаются.

Заслышав стрельбу, караульная служба Мигелей и Дылнова подняла тревогу. Оттуда веером взлетают ракеты, слышатся выстрелы.

— Переправить обоз! — раздается голос комбрига.

С кучкой бойцов спешу на помощь заслону. Перед глазами мелькают силуэты вражеских солдат. Мы с ходу бьем по ним, и они, отстреливаясь, пытаются бежать. Как назло, в автомате перекосило патрон. Спешно устраняю неисправность и даю очередь по убегающим немцам. Над моим ухом оглушающе бьет пулемет. Это Беценко стоя стреляет по врагу.

Тем временем обоз переваливает через железнодорожный путь. Боковые заслоны, ведя перестрелку с гитлеровцами, тоже переходят линию. Впереди лес. Позади нас — огромный фейерверк ракет. Всполошенные немцы во всех гарнизонах от Заситина по границы палят из оружия.

Главная преграда преодолена, ворота в Белоруссию открыты.

Около часа идем лесом, пересекаем латвийскую границу и случайно натыкаемся на пограничную заставу айзсаргов. Может быть, эта встреча обошлась бы без перестрелки, но один из наших бойцов случайно нажал на курок винтовки. Грянул выстрел, залаяла сторожевая собака, взвилась осветительная ракета, и сразу же раздалась пулеметная очередь.

Дружным огнем заставляем врага замолчать. Айзсарги не рады, что связались с партизанами.

Идем по территории Латвии. На пути изредка попадаются спящие хутора-мызы. Ничто не мешает движению. Наши разведчики кое-где стукнут в хуторское окошко, мы возьмем хозяина-проводника и двигаемся дальше. Бригаде предстоит дальняя дорога к станции Дретунь, которая расположена за городом Полоцком.

Наступает рассвет. Попавшийся на пути сосновый бор манит своей тишиной, и мы с удовольствием устраиваем привал. Немало пути пройдено за ночь, много волнений и тревог выпало на долю каждого, но признаков усталости не чувствуется. Даже пессимистически настроенный Гопа вместо своей заунывной песни: «…Иду туда, куда ведут…» запел веселую «Перепетую». Ребята подхватывают задорный куплет:

Шутки, смех слышатся повсюду.

— Эй, Гопа, хватит петь песни, доставай «гужи», подзаправимся! — кричит Петя Зеленый.

— Какие «гужи»? Они у тебя в сидоре.

— Ты что, рехнулся?

— Говорят, нету у меня «гужей».

Выясняется, что у Гопы и Пети Зеленого один мешок на двоих. Понадеявшись друг на друга, они оставили его на той стороне железной дороги, когда ждали поезда.

— Эх вы, горемыки, — качает головой Богданов. — все-то вам не везет.

— Не везет, — согласился Гопа. — Ведь у нас там копченого мяса больше чем у всех было. Теперь приходится переходить на пищу святого Антония.

Хорошо придумали наши хозяйственники, что закоптили мясо. Идя по сожженным и разоренным районам Белоруссии, мы нигде не могли найти соли. Не было ее и у местных жителей. Вот здесь-то и пригодились копчено-соленые «гужи». И не только нам — мы делились ими с больными крестьянами.

Плохо приходилось людям в этих краях. Местность так опустошили фашисты, что на десятки километров не встретишь ни одной деревни. Оставшиеся в живых люди ютились в землянках и питались кое-чем.

Двигаясь по обездоленной земле, мы вышли к Освее. Местные партизаны рассказали нам о своем тяжелом положении. Главная беда — отсутствие продуктов. Действия партизанских отрядов ограничивались в основном операциями но защите населения. Прячась от озверевших фашистских палачей, к партизанам сбегались тысячи советских людей. Были здесь не только старики и женщины, но и совсем крохотные детишки-сироты, спасенные партизанами под Полоцком. Фашистские людоеды собирались взять у них кровь и затем умертвить…

Отсюда, из-под Освеи, наш отряд сходил в разведку к станции Дрисса и к латвийскому местечку Штяуне.

В это время радисты приняли радиограмму. Нам предлагалось найти площадку для посадки самолетов.

Ввиду того, что в Освейском районе стали скапливаться карательные отряды, что говорило о готовящейся экспедиции, мы решили искать площадку в лесной местности. Для этой цели выбрали озеро Страдное.

Наступила оттепель, на льду появились лужи. Лед почернел. Нужно было торопиться, чтобы не утопить самолеты. Но с Большой Земли радировали: низкая облачность не дает возможности вылететь.

Каратели между тем сжимали кольцо. Мы предупредили об этом штаб партизанского движения.

В один из вечеров, когда совсем уже стемнело, все услышали рокот моторов. Дежурные бросились поджигать сигнальные костры, но над головой пронеслась немецкая «рама».

Около полуночи к нам на лед опустился ПО-2. Летчик вручил Назарову бумагу, которая здесь же была расшифрована. Командование партизанского штаба приказывало нам вылететь в советский тыл. Комбриг велел радистам коротко запросить подтверждение. Оно было получено.

На первых машинах отправили раненых и больных, в числе которых был и Григорий Заритовский.

Те из нас, которые должны были покинуть вражеский тыл, отдавали оружие и боеприпасы местным партизанам.

— Придется лететь обратно — дадут, а здешним товарищам оружие пригодится, — рассуждали мы.

Назаров распорядился доставить на озеро спасенных под Полоцком детей.

— Возьмем с собой, не пропадать же ребятишкам, — сказал комбриг.

В каждую машину садились по три человека — двое в люльки на плоскости и один в фюзеляж. Пассажиру, сидящему в фюзеляже, давали на руки ребенка — «довеска», как называли партизаны малышей.

Уже лед на озере совсем размяк и подоспевшие каратели стали обстреливать из автоматов наш аэродром, когда последний самолет улетел на Большую Землю. В этом самолете летел комбриг Назаров.

В конце мая 1944 года бригада имени Дениса Давыдова была вновь послана в тыл врага. Совместно с частями Советской Армии партизаны приняли участие в изгнании фашистов из пределов Калининской области.

В июле территория области была полностью очищена от оккупантов. Многие народные мстители дошли с советскими войсками до логова агрессора и отпраздновали там победу.

#img_22.jpeg

Встреча у костра. Бывшие партизаны (слева направо): В. И. Терещатов, А. И. Штрахов, А. Р. Соловьев, Н. А. Волков и В. Ф. Рыбаков.

У могилы Лизы Чайкиной (слева направо): мать Лизы — Ксения Прокофьевна, родители погибшего партизана Володи Павлова — Александра Федоровна и Максим Павлович — и бывший командир партизанского отряда Терещатов В. И. Июнь 1961 г.