1

Директора завода встречали на вокзале главный инженер и водитель.

Воздух знакомо пах речной сыростью, теплом. Вокзал-то почти у самого Днепра. Привалов поздоровался со Стрижовым, затем с водителем. Иван Иванович старался рассмотреть выражение лица директора, сообразить, с чем приехал из командировки. После обычных приветствий Стрижов спросил:

— Ну как в Японии?

— Ты лучше расскажи о заводе. Тебя что же, можно поздравить? На Подольский завод метят?

— Краем уха слыхал.

— О Японии рассказать? Это большой разговор… В Японии — как в любом развитом капиталистическом государстве: процветание одних за счет других.

— Ну, а как господа капиталисты?

— Что говорить… Капиталист есть капиталист. Он может все выжать из подчиненных. Там рабочий ни на минуту не отрывается от станка. Даже покурить. Для этого "курильщики" введены. Подойдет очередь, такой "курильщик" станет за станок, а ты покуришь. И то не особенно раскуришься… Но есть и поучительное. Технология меняется очень быстро, и отсюда потребность и принятии новых решений. Капиталист улавливает необходимость в нововведениях, как локатор. Конкуренция заставляет его изворачиваться, вводить новое. Иначе он разорится. Капиталист посредственностей не держит, окружает себя способными людьми. Таких девушек, как та, которую встретил в Москве, не держат. Нахожу в отдел, там сидит молодая девушка и щипает брови. На посетителя — ноль внимания. Прошу книгу распределения калиброванного металла. Подает и снова принимается за брови. Читаю — своим глазам не верю. Понимаешь, не верю. Калиброванный металл запланирован с Магнитогорского завода.

"Уж не эту ли девицу Вербин пригласил отдыхать на нашу заводскую базу отдыха? — про себя спросил Стрижов. — Да бес с ней, лишь бы только помогла металлом".

— Помилуйте, говорю, — продолжал Привалов. — Наш завод расположен не на Иртыше, а на Днепре.

На секунду оторвалась от своего занятия.

— А я думала — с Магнитогорского ближе.

— Да у нас рядом Константиновна. И калиброванный металл там есть!

— Постараюсь исправить, — с невозмутимым спокойствием говорит она.

— Вот какие еще иногда встречаются работнички!.. — Директор сделал паузу, а затем продолжил: — О поездке в Японию — это большой разговор. Я в самое ближайшее время соберу инженерно-технический состав по этому поводу. Могу только сейчас сказать, что придется брать в банке большую ссуду.

— Вы же всегда были против этого.

— Без ссуды мы не вырвемся вперед, а в отстающих ходить нам не с руки. Ну, рассказывай, как тут у вас? Как реконструкция во втором механическом цехе? Как "Сибиряк"?

— Реконструкция идет почты в плане. А с "Сибиряком"…

— Что с "Сибиряком"?!

— Позавчера партком был. Слесарев поспешил провести его до вашего приезда.

— Ну и что?

— Решили большинством: выпуск задержать на три месяца.

— Они что, с ума спятили?! — вспылил директор. — Межведомственная комиссия приняла?

— Приняла.

— Кто же это такой умник? Всех обставил?

"Продавать пли не продавать сына?"

— Слесарев, Ручинский, главный технолог… Да еще Коваленко. С него, собственно, и началось. Отказался изготовлять из имеющейся стали полуоси. Ему только сталь 47 подай. И ни в какую!

— А что, 47-й на заводе нет?! Почему молчали? Я же в Москве был!

— Наряд на сталь уже есть, только выбить осталось. На третий квартал.

— Вербин пусть едет. Из-за полуосей "Сибиряк" стоять не будет. Дошлем…

— Ну там еще кое-какие неполадки. Собственно, мелочи. Расположение температурного датчика не всех устраивает. Балка переднего ведущего. Телескопический гидроподъемник нужно за кабину вынести.

— Это надо немедленно устранить! Что же это наш Найдорф? Да и вы, дорогой, где были? Те три "Сибиряка", опытных, работают? Завтра самолетом инженера туда пошлите. Три месяца! Курам на смех! Мы не только серьезные, но и ответственные люди, нам доверили. Машину запускать в серийное производство! Нечего антимонии разводить!..

Не будь так поздно, директор, конечно же, с вокзала рванул бы на завод.

2

В приемной директора сидело много людей. Каждого из них привели сюда свои заботы. Вернее, не свои, государственные. Хотя по личным делам сегодня Привалов не принимал. И каждый был убежден, что именно то дело, ради которого пришел он, и есть самое важное и самое неотложное. Только из второго механического цеха явилось двое: Коваленко и его заместитель Доценко, не зная, зачем их вызвали персонально. Нетерпеливо поглядывая на плотно затворенную дверь кабинета, посетители переговаривались вполголоса.

— Чай, наверное, пьют.

— Приказано никого не пускать.

— Уже второй час сидим…

Секретарша молча перебирала бумаги.

— А кто у него? — спросил Алексеи.

— Иван Иванович Стрижов, — ответила секретарша. — Как только он выйдет — зайдете. Вы по вызову? — Внимательно посмотрела на Алексея и подумала: "Как Коваленко похож на Стрижова. Не родственник ли?"

А дверь кабинета все не открывалась.

Но вот в приемную с шумом вошли парни и девушки. Среди них был Ручинский. Николай Тимофеевич уверенно шагнул прямо к двери директора. За ним двинулись Татьяна, Михаил, Светлана.

— Что-нибудь случилось? — спросил Доценко у Алексея, но тот только пожал плечами.

"Неужели они не видели нас? — подумал Алексей. — А может, игнорируют? Что же стряслось? Ведь мы всего полчаса назад ушли из цеха".

Секретарша остановила Ручинского. Николай Тимофеевич недоуменно пожал плечами: ему трудно было даже представить, что его и тех, кто пришел вместе с ним, может кто-то задержать. Он решил: либо секретарша не узнала его, либо он не понял её.

— Что вы сказали? — переспросил он.

— Павел Маркович занят.

Она его узнала. И все-таки… Он мысленно возмутился: сколько лет сидит в приемной и никак не усвоит, что людей от станка надо принимать без всякой очереди. Давно ли ночью к нему приходили с поклоном от директора. Месяца полтора назад. Острая нужда, видите, заставила. Шестерня импортного станка сломалась. "Надо сделать за две смены, — сказал главный механик завода, — иначе беда!" И он, Ручинский, изготовил шестерню за десять часов, не выходя из цеха. И вот его хотят посадить в очередь и заставить смиренно ждать, когда о нем доложат. Да и Герой же он, секретарша должна знать! Так имеет он право без очереди к директору попасть или нет? Не каждый день он к нему бегает. Больше от имени директора к нему, Ручинскому, обращаются.

Отвернувшись от секретарши, чтобы не видеть, ее укоряющих глаз, он порывисто шагнул к двери, рванул на себя и жестом предложил всем, кто с ним прибыл, зайти.

— Павел Маркович, можно?

Директор повернулся всем корпусом в сторону вошедших, окинул их тяжелым взглядом темных глаз, в которых блеснуло что-то холодное, металлическое.

Это сразу отрезвило и насторожило Ручинского и других, заставило их посмотреть на себя иначе, как бы со стороны.

— Минуточку! А где начальник цеха и его заместитель?

— Они полчаса, как здесь, — ответила секретарша.

— Пришли и полцеха за собой привели! Ну и Коваленко! — На лице директора мелькнула улыбка. Однако эту улыбку не так просто понять.

— Нет, Коваленко с заместителем пришли сами собой, а эти ворвались — и сразу в кабинет. Я их предупреждала, что вы заняты.

— Зовите Коваленко и Доценко. Что, они у своих подчиненных пастухами ходят? — И к Стрижову: — Срочно все это сделайте, Иван Иванович!

Тот поднялся со стула, выпрямился.

— У вас ко мне все? — спросил он.

— Все. Пока все…

Не торопясь и, казалось, не обращая ни малейшего внимания на прибывших, он пошел к выходу, низко опустив голову.

— Так с чем же вы ворвались ко мне? — сухо обратился директор к вошедшим. Глаза у него блестели, на белках были красные жилки. — Не новый ли образец самосвала изобрели, а может, уже поточные линии пустили?

— Ни то, ни другое, — горячо начал Ручинский. — С жалобой мы, Павел Маркович! Что же это получается? Заказ-то на полуоси в другой цех отдали? И детали для переднего моста. И все заготовки туда идут.

— Это вас начальник цеха сюда направил?

— Сами пришли. Потому что это несправедливо.

— Значит, говорите, все тому дяде?.. А вы подумали о другом? О том, что на первом плане у нас "Сибиряк"? Не подумали?

Привалов повернулся, сделал полукруг и опустился на свое обычное место. Теперь прибывших и директора завода разделял массивный стол.

"Конечно, надо и Коваленко давать заготовки, — уже успокаиваясь, думал Привалов. — Что же это Стрижов решил держать их в черном теле? С шиш держи ухо востро: сегодня к директору ворвались, завтра в обком вломятся".

— Вы, как директор, считаете это правильно?! — спросил после некоторой паузы Ручинский. — Как человек, понятно…

— Разберусь, товарищи, — уже более мягко сказал Привалов. — Я ведь, как говорится, с корабля на бал. Ночью приехал. Получите и вы все необходимое… Материалы и заготовки. Но имейте в виду: вне всякой очереди обеспечиваем и готовим "Сибиряк". Он на нервом плане! Все остановим, а "Сибиряка" дадим!

— Мы тоже готовим детали на "Сибиряк". Но дело не в этой новой машине. Качеству мы не придаем значения. Экономии. Вот вопрос. Посчитайте, во сколько обходятся чрезмерные припуски в литье, сколько от этого зря металла уходит в стружку! А вдобавок инструменты, электроэнергия, время. Семипудовый пшик получается!..

О недостатках Ручинский говорил с той хозяйской хваткой, смелостью, самоуверенностью, с той интонацией, что будто именно он и есть самый главный и самый ответственный на заводе.

— Я ведь за каждую смену краду трешку, а то и пятерку. Да судить же следует меня за это. А меня в передовики!

"И в Герои, — думал директор. — Я сам тебя представлял".

— Отчего припуски большие? — спросил Привалов. — Оборудование у нас старое, захудалое. Так что тут не только в литейщиках загвоздка.

— Значит, надо оборудования добиваться. Нового. А то, выходит, и виновного нет!

— Николай Тимофеевич! — остановил Ручинского директор. — Я же не во Дворце. Вы кричите, как на эстраде! По-рабочему надо, не кричать на всю Ивановскую, а исправлять недостатки. Думать, пока не додумаешься, как дело исправить.

— Вот и исправляйте. Вы директор. Доставайте повое оборудование. А что касается нас, мы свое дело сделаем, не подведем, сами знаете.

"Вот это таран, — восхищался Алексей. — Да с такими людьми горы свернешь. Всего добьешься. Я и Ручинский за одно и то же воюем".

— Не все сразу, — проронил директор. — Ваш цех-то реконструируется. Возьмем ссуду в банке… Ну, ладно, я вас выслушал. Теперь за дело.

Все стояли, переминаясь с ноги на ногу. Потом первый шагнул к двери Ручинский, за ним последовали остальные.

— Вы что же это, меня делегацией осаждаете? — как только закрылась дверь, спросил директор. Голос его задрожал. — Вот влеплю на всю катушку в приказе. Больше не пришлете. И другим закажете. Митинговать вздумали!

— О каком митинге вы говорите? — подивился Коваленко. — Людям наболело. Это ведь хорошо, что они у вас ищут помощи.

— Все это так. Да вот из-за вашей горячей головы и на моей волос не останется… Что вы там вздумали? Не выполняете распоряжений главного инженера? Я такого не потерплю. Учтите, товарищ Коваленко!..

Но Привалов, может впервые, мысленно взвесил, насторожился: если и дальше он будет действовать один, его, как администратора, подомнут новые силы, которые уже выросли и ни в коем случае они не примирятся с консерватизмом, могут даже кулаком по столу стукнуть.

Возвращались от директора молча.

"Зачем меня вызывали? — недоумевал Доценко. — Чтобы в моем присутствии отстегать Алексея Ивановича? И только? Конечно, приход делегации из цеха взвинтил нервы директору. Этим только можно оправдать его тон. Да и Коваленко палец в рот не клади. Долго он начальником цеха, наверное, не продержится, хотя и дельный человек. Вербину не чета. У этого все в руках горит. А уже формулировка: не срабатывается с главным инженером".

А Алексей, шагая рядом со своим заместителем, думал почти о том же: о "Сибиряке" и стычке с Приваловым. Как этот разговор непохож на два прежних! Ясно, что директор боится потерять свою репутацию и завода. Вовремя не дать машину? Как это так? Внешне все в порядке. Но где же репутация марки машины? С завода должен выйти самый современный грузовик для Севера. Чего одно название стоит — "Сибиряк"! Сколько на заводе рассуждаем, кричим о качестве, об эффективности? А дальше разговора дело не идет. По-прежнему производим и, главное, сбываем самосвалы низкого качества. Даже сегодняшний, одиннадцатитонный "Днепр" делаем по качеству хуже, чем раньше, то есть когда его запустили в серийное производство. Замена следует одна за другой. Начиная с кабины. Деревянную кабину и ту стали покрывать более тонким листом железа. Но кабина кабиной, из-за все самосвалы не бракуют. А другие агрегаты, детали? Сколько наших машин простаивает из-за задних мостов! Дирекция, автосбыт, ОТК сквозь пальцы смотрят на все эти замены. Все подчинено директору. А не пора ли иметь такой орган по качеству, чтобы он не подчинялся дирекции? Будет ли он? А машины-то народному хозяйству надо сегодня, все время давать качественные. Вот обязали бы завод год-полтора отвечать за исправность машин. Вышел самосвал из строя — пусть ремонтирует завод, обеспечивает агрегатами и запчастями. Это репутация твоей марки, твоя… А то вытолкали автомобиль за ворота — и дело в шляпе. План и премии.

Конечно, скажут, мол, наш самосвал получил золотую медаль на Международной выставке в Брюсселе. Значит, хорош наш автомобиль? Хорош! Тогда был хорош, когда медаль вручили. Но когда это было? Десять лет назад. Все надеялись на новую марку в использовании для работы на Севере, главным образом на лесоразработках. А выпускать собрались с явными недоделками. И первые опытные вышли тихо, незаметно, без митингов. Не до этого было. Над новым самосвалом четвертый год конструкторское бюро работает. А в народное хозяйство устаревшие машины все идут и идут. Ишь, как получается? Отказался цех выпускать полуоси из низкосортной стали — Стрижов передал другому. И теперь кусают локти: кто выдвинул Коваленко на должность начальника цеха? Мол, ошиблись. Командир производства должен быть исполнительным прежде всего. Сейчас, наверное, некоторые над ним подсмеиваются, мол, наивный человек, машины нужны. Хорошо, что партком в этом деле правильную линию занял. Слухи идут, что горком в курсе событий. А так ли это? Может, согласовано со вторым секретарем горкома Кузьмишиным? Тогда другое дело. Конечно, автомобильный завод — гордость города. Не выполнит план автомобильный завод, весь город назад потянет. Это тебе не ликер-водка. Это махина. И план все время идет. Какими силами и средствами он выполняется — тоже надо помнить… И вдруг какой-то новоиспеченный начальник цеха срывает выпуск новой машины. Полуоси не может сделать. Балка переднего ведущего ему не нравится! Межколесный дифференциал его не устраивает! Мало ли что вычитал где-то в зарубежном журнале. Выжать план — вот главное! Так и живем. И план жмем. Конечно, рационализаторы многое вносят. Но этого ведь недостаточно. Все знают! Недостаточно! Только ввод поточных автоматических линий может спасти положение. От этого будет зависеть и качество. Не говоря о совести рабочего, гордости и чести, мастерстве.

Многие его предостерегали: мол, сломаешь голову. Конечно, сломать не трудно. А легче подать — заявление и уйти по собственному желанию? Но он не подаст такого заявления. Готов уйти с треском. Многое сделал. А за свою репутацию не боится. Дела всюду — лишь поспевай! Но работать, как в первом механическом цехе: "стук-грюк", аби з рук, — не станет. Он коммунист. Его партия обязала делать качественно и эффективно. Если не он, начальник цеха, так кто же будет болеть и отвечать за качество? Прежде всего он. Все коммунисты — от рабочего до директора. И хорошо, что партком, наконец, взялся решать этот важный вопрос. Видимо, Слесарев постепенно выходит из-под влияния директора завода. И пора. Собственно, за это и на парткоме его поддержали.

3

От волнения лицо Привалова не раскраснелось, а, наоборот, осунулось, побледнело. Он не знал, как решить проблему с "Сибиряком". Те, на которых он собирался опереться в работе, теперь тычут палки в колеса. И кто? Коваленко. Он же все это закрутил. От него пошло. А как разговаривал с ним: "Я рапорт по собственному желанию не подам!" А тихоня Слесарев? Кто его в секретари парткома рекомендовал? Директор завода. Говорят, мол, Привалов подмял секретаря парткома. Ничего себе подмял! Слесарев слишком скоро почувствовал свою власть. Его словно подменили.

А Ручинский! Герой! Врывается в кабинет! Кто подписал представление на Героя? Привалов. Вот. Этой рукой подписал.

На три месяца перенести выпуск автомобиля! Нет, ни в коем случае! Любят нынче поговорить о рутинерах-директорах и молодых новаторах. Молодость — это еще и неопытность. В Москве его чуточку знают.

Волна неприязни к секретарю парткома, начальнику второго механического цеха и токарю Ручинскому росла.

Сердце наполнялось обидой и протестом. Привалов, кажется, впервые вспомнил о признаках старости… Сделал движение руками, левой ногой: ого, конь еще не изъездился!

"Я пришел как друг", — сказал Слесарей сегодня.

Ничего себе друг — требует отсрочки выпуска "Сибиряка" на три месяца. Убиться и утонуть!

Привалов собирался заручиться поддержкой у первого секретаря горкома, но тот, наверное, был уже поинформирован. Правда, принял вежливо, по-свойски.

— Что там у тебя?..

А про Японию ни слова. Вроде Привалов там и не был. С поездки в Японию именно и собирался начать беседу Павел Маркович…

И Привалову пришлось рассказать о "Сибиряке", правда, обходя острые углы.

— А сам-то разобрался? Смотри!.. А секретарь парткома у вас хоть и молодой, но дельный.

— Молодой не так в возрасте, как по работе.

— Имейте в виду, если посыплются рекламации, крепко спросим прежде всего с вас, Павел Маркович, и Стрижова. И Слесарева не обойдем. Гуманность гуманностью, а непримиримость в таком деле необходима…

Секретарь, наверное, стал догадываться, что линия Привалова и Стрижова устарела. Он, как секретарь горкома, переоценивал деятельность Привалова. Глубоко не вникал в дела. Надеялся. А ведь завод — это зеркало Зеленогорска. И есть смысл немедленно вмешаться ему в дела заводские.

Ушел директор от Костенко, и что-то тяжелое навалилось на сердце, и никакими силами не сдвинуть, не свалить. Началось! Но ничего, не привыкать.

Дома Павел Маркович хотел по душам поговорить с женой. Но только начал, как она оторвалась от своих книжек и тетрадей, и, точно выговаривая своему ученику, сказала:

— Я тебе давно говорила, что после шестидесяти надо идти на пенсию. Уйдешь раньше — больше протянешь. А то, как твой заместитель, за рабочим столом дуба врежешь. Старость свое берет.

— При чем тут старость? Старость! — вошел в раж Павел Маркович. — Пусть стучит старость! А мы все окна заколотим! В дверь постучится — заколотим и дверь! Нет, рано меня списывать в обоз! Рано!

— Постой, директор, а как же мы с заколоченными окнами и дверями жить будем? Чем дышать?..

— Пенсия, пенсия… А сама чего же не уходишь? Тоже не молода — настукало…

— Я уже свой класс доведу до выпуска. Год остался…

У Привалова отпала охота продолжать разговор. Вот тебе и "нет лучшего друга, как верная супруга". Ну, это тыл. А на кого же теперь он будет опираться в работе? Не на Найдорфа же? Ему завтра же надо предложить уйти на пенсию. Нет, немного погодя. А ехал сюда — словно летел, какие радужные мысли были. И, стиснув зубы, Привалов подумал: "Я уже не тот, что делал автомобили, которые были удостоены Золотой Брюссельской медали. Улыбнется ли мне еще такая фортуна? Вряд ли. Медали мировой выставки в Брюсселе могут быть удостоены машины, которые сделают Слесарев и Коваленко. Если Коваленко удерживать от не всегда обдуманных поступков, из него выйдет незаурядный создатель тех машин, которые необходимы завтра. Его можно выдвигать, брать себе в помощники. Только человек он ой какой неуживчивый, норовистый, бескомпромиссный".

4

Когда Стрижов после совещания с технологами и конструкторами появился в приемной, секретарь подала ему телеграмму:

— Пришла на имя директора, а фамилия ваша.

Он уловил ее дружеский и испытывающий взгляд. Она-то знала, кому вручить эту телеграмму.

Стрижов развернул бланк и торопливо пробежал глазами. Смысл написанного почти угадал. Из северного леспромхоза сообщали, что два опытных "Сибиряка" вышли из строя. Полетели мосты, полуоси.

Полуоси!..

"Да, такие телеграммы могут добить меня окончательно, — тревожился Стрижов. — Ах, как не вовремя она пришла! А все эта проклятая торопливость. Теперь с меня спросят. А мог не торопиться? Просто не придал серьезного значения. Все планом занимался. А дни бежали. А ведь, собственно, первый, кто меня предупредил, был сын. Раньше другие машины выходили с такими полуосями. Из этой же стали делались. Правда, тоже сворачивались, по не так быстро и не в таком количестве.

Добавилась всего одна тонна веса. Неужели северный рельеф местности так воздействует на полуоси? Авось пронесет на этот раз?"

Раньше бы Стрижов так не реагировал на всё это. Но сейчас, после заседания парткома? Перед самым назначением его на новую должность? Директор привез эту новость. Его собираются в министерстве перебросить директором Подольского механического завода. Хоть и завод поменьше, но… директором.

"А может, оставить все к черту и уйти простым инженером? — почему-то подумал он. И тут же отбросил и эту мысль. — Это никогда не поздно. Может, подать заявление об уходе с завода и уехать совсем отсюда? Не уволят. Не простой инженеришки, которых по законоположению через две недели отпускают. Заявлением только себе навредишь".

Зазвонил телефон. Стрижов поднял трубку. Из планового отдела: во втором цехе значительный перерасход по себестоимости.

— Ни копейки не добавлять, — приказал Стрижов. — Пусть укладываются.

И положил трубку.

Он не может забыть заседания парткома, примириться с тем, что Коваленко затеял, а Слесарей ухватился. Он видел перед собой Слесарева, его большие глаза и цепкий взгляд. Даже повторно послышались его слова: "Автомобиль — это не кусок металла. Он не родился сам собой. Потом полит, руками сделан, снизу доверху разложен на чертежи, все подсчитано, все увязано, сочленено, согласовано. Так в чем же дело? Не он виноват, а те, кто делал его. Кто благословил, тот в ответе!"

А на коллегии министерства, если до этого дойдет, Привалов может сказать: "Я перед самым пуском был в Японии".

Он и только он виновен.

Судить его, скажем, фактически не за что. Привлекать к партийной и административной ответственности, наказывать по заслугам — можно.

Шло время. Никто не входил в кабинет, никто больше не звонил ему, как будто он уже не был главным инженером. Ожидал, что после совещания с конструкторами и технологами его вызовет Привалов, но не вызывал.

"А могут и выгнать с завода, — встревожился Стрижов. — Нет, подобные телеграммы не должны доходить ни до парткома, ни до директора. Надо поговорить с секретарем Привалова. Для меня она все сделает".

Ведь все-таки эта машина — шаг вперед! Надо действовать! Нельзя опускать руки. К чему растерянность? Опереться на Вербина сейчас нельзя, он в отъезде. Только на начальника первого механического цеха. Достать из-под земли сталь 47. Послать срочным багажом детали и людей надежных откомандировать. Послать их туда, откуда и телеграммы нет, одна-то машина еще работает. В этом спасение. Но и этого мало, надо днем и ночью совершенствовать конструкцию.

Стрижов не знал, что в это время Привалов меряет шагами кабинет. Мерил он долго, никого не принимая, все взвешивая.

— Выход один, — садясь в кресло, произнес Привалов. — Подписать телеграмму с просьбой дать отсрочку на два месяца. За два месяца подготовим "Сибиряк". Сам возьму все в свои руки. Пусть совесть моя будет чиста. А там что будет, то будет! Убиться и утонуть! За плохую машину ох как спросят! По большому счету!

Позвонил главный инженер.

— Что вы хотите? — спросил директор как-то отчужденно. — Соображение о "Сибиряке"? Потом!

И бросил трубку.

"Вот кто виновен в первую очередь! А может, и я. Грех пополам".

Связался с отделом кадров.

— Найдорфа на пенсию оформляйте. Кого на его место? Заместителя оформите приказом. Временно.

И снова за телефон. К секретарю парткома.

— Ты у себя? Телеграмма в министерство будет подписана сегодня. Прошу два месяца. Я сейчас приду.

"Ну вот, а на заводе говорили, что директор подмял под себя секретаря парткома. Не он ко мне, я иду к нему. Директор идет в партком. Дело, наверное, не в том, кто к кому ходит. Просто, когда секретарь парткома видел, что я прав, он поддерживал, прислушивался. Все-таки зачастую я был прав. А сейчас он уверен в своей правоте. Да, жаркое будет лето!.. Горячее!

Может, побеседовать с Коваленко? Что ни говори — ум-голова! Зря я его отхлестал. Попался мне под горячую руку. А опираться придется на таких, как Коваленко. Главное — пересилить самого себя, а там дело пойдет. Должно пойти!"

5

В конце смены Алексей увидел, как возле Ручинского остановилась Светлана с болванкой. Он подошел ближе.

— Николай Тимофеевич, пожалуйста, сделайте в ней пазы.

— Это тебе зачем?

— Надо для одного дела. — На губах Светланы улыбочка.

— А все же для чего? — настаивал Ручинский.

— Да вот хочу сделать одно приспособление.

— Ну-ка, что ты там надумала?

"Это хорошо, — подумал Алексей, — что и девушки начали мозговать".

— Понимаете, какое дело. Вчера я начала обрабатывать детали к "Сибиряку". Мне их дважды приходится ставить на станок и менять резцы. А я вот что придумала: сконструировать два резца и укрепить на одной болванке. Так я смогу проводить несколько операций. Девочки тоже не хотят, чтобы их на комсомольском собрании склоняли.

— Склоняли? — спросил Алексей. — Этого еще не было…

— Но могли склонять.

— Это вы вместо предисловия?

— А у меня и предисловие набросано. Вот, смотрите! И она вытащила из кармана комбинезона большой лист бумаги.

— Я хочу предложить совершенно новую технологию обработки. Уже составила записку.

— Ты смотри, Гладышева — рационализатор! — воскликнул Михаил.

— Можно подумать, что мы такие уж бестолковые, — сказала Юля, — ничего и придумать не можем.

— А что ты придумала? — приставал Михаил. — Как с завода сбежать!

— А я, может быть, и раздумала уходить! Ты-то что себя к рационализаторам причисляешь? Что-то твоего голоса не слышно.

— Он хочет сразу удивить весь завод! — за него ответила Светлана.

— Хочу, — просто ответил Михаил.

— Небось что-нибудь придумал? — спросил Ручинский.

— Пойдемте, — вместо ответа сказал Михаил и пошел к своему станку. — Вот смотрите. — Он достал из тумбочки металлический предмет, напоминающий внешностью черепаху, и положил перед ним на тумбочку. — Блок собственной конструкции.

Алексей взял блок с четырьмя небольшими резцами, торчащими в разные стороны, и с нескрываемым любопытством стал рассматривать.

— Я с Татьяной Ивановной советовался, — продолжал Михаил. — Она говорит, стоящее дело. С помощью этого блока можно проводить все операции, не снимая деталь с токарного станка. Я думаю, мне помогут товарищи довести задумку до конца.

И он посмотрел в сторону Ручинского: мол, куда вы денетесь.

— Это хорошо, что новый заказ заставил многих думать, — сказал Ручинский.

— Да, жаркое лето, — промолвил Алексей.

— Не то слово, Алексей Иванович. Не жаркое, а горячее.

— Пожалуй, вы правы, Николай Тимофеевич, горячее лето, хоть и делаем машину для Севера.