Прошло тридцать лет, а военные события под Москвой все чаще напоминают о себе.

Однажды Шевченко получил письмо от однополчанина Василия Титова. Оно пришло с Урала.

«Товарищ старший лейтенант, — писал Титов. — Недавно состоялась встреча однополчан нашей дивизии в Свердловске. Собралось нас мало, но встреча была теплая. Вспомнили и Вас. Там я услышал, что в Камышлове проживает наша однополчанка, Алена Савельевна Шубина. Она замужем, имеет трех детей. Работает в средней школе. Преподает русский язык и литературу. Фамилия у нее сейчас Скобелева. Думаю, что это сообщение обрадует Вас. Приезжайте на следующую встречу...»

Письмо задрожало в его руках, как пойманная птица, вот-вот вырвется и улетит. Сердце зашлось. «Шубина жива?! Не ошибка ли это?» Павел Остапович вскочил с кресла и стал взволнованно ходить по своему служебному кабинету от стола к двери и обратно. В голове билась только одно мысль: «Это какая-то другая Скобелева и никакого отношения к Аленке Шубиной не имеет!» Он читал и перечитывал письмо. Иногда ему казалось, что это только сон и никакого письма от однополчанина он не получил. Не раз к нему приходили подобные видения. Человека давно нет в живых, а он с ним в атаку ходит, из одного котелка кашу ест, то вырывается из окружения,

А может, действительно Аленка жива? Только нет! Что-то тут не то. Она бы нашла меня. А внутренний голос спрашивал: «А ты почему не искал ее? Сколько раз собирался съездить под Ржев на ее могилу на хуторе Егорушки? А съездил? Все откладывал. Все не хватало времени#,

«Вполне возможно, что и жива. Он боялся загасить крохотную искру надежды, которая загоралась в его сердце. «На фронте всякое случалось». Это обнадеживало.

И пусть простит Аленка, что не искал, легко поверил в ее смерть.

Неожиданно мелькнула мысль: а мог же и он погибнуть еще в сорок первом. Где-то под Ямугой. В Клину. В Борщеве. Или в сорок втором под Ржевом. И, наверно, никто сейчас о нем и не вспомнил бы. Кроме однополчан. Но и их можно сосчитать по пальцам. Да и кто опечалился бы? Разве только мать и Аленка. «Ты Аленку уже считаешь живой? Письму поверил?» А что, собственно, он совершил такого, чтобы люди запомнили надолго или опечалились?

Он делал то, что делали другие. А сколько таких было. Миллионы.

Страшная грусть охватила его, но Павел Остапович думает но о себе. Он остался живой. Ему жаль своих сверстников, которые исчезли раньше времени. Они тоже хотели жить, яростно боролись за жизнь, но исчезли навечно. Они не видели Парада Победы, не слышали о трагедии Хиросимы и Нагасаки, но радовались первому спутнику Земли, первым космонавтам.

А жизнь на земле идет. После войны Павел Остапович учился, и вот уже скоро двадцать лет, как после института его послали на строительство города на Днепре. Когда он приехал, здесь были одни развалины. Под метлу смели фашисты город. Но официальным источникам известно, что в городе осталось три процента жилого фонда. Старый город видел только на фотографиях. Новый поднимался на его глазах. Жилые кварталы, Дворец культуры, музей автомобильный завод, на глазах вырастал приднепровский

В дорогу! Нечего ждать следующей встречи однополчан, — решил Павел Остапович. — В Свердловск самолетом, а там до Камышлова — рукой подать...

Шевченко увидел, казалось, прежний, мало изменившийся Камышлов. Словно и не прошли десятилетия. Правда, в центре города, куда бежал автобус, много новых, многоэтажных зданий. Вот трехэтажные, пятиэтажные, а там, наверное, новая больница. Раньше были дома в основном низенькие, одноэтажные.

«Если в школе занимаются в две смены, то кого-нибудь застану», — думал Шевченко, спеша к школе, куда дорогу ему указали детишки.

— Прямо — на вокзал, а потом направо, — охотно объясняли они.

Вот и деревянная двухэтажная школа. Еще издали он услышал звонок. Что-то стало давить на сердце, ноги словно ватные сделались.

— Скажите, пожалуйста, учительница Скобелева у вас работает? — прямо с порога учительской спросил Павел Остапович.

— Да, у нас, — оторвавшись от тетрадей, ответила миловидная учительница, видимо, признав его за родителя какого-нибудь неуспевающего ученика из класса Скобелевой.

— А вы не знаете ее девичью фамилию? — Он мельком посмотрел на учительницу: нежное лицо, большие выразительные глава, стройная — все это напоминало Павлу Остаповичу молодость девчат-однополчанок.

— Девичья? Мария Ивановна, вы не знаете девичью фамилию Скобелевой? Да вы садитесь, пожалуйста.

Пожилая учительница оторвалась от классного журнала, сказала:

— Шубина Елена Савельевна.

Отлегло от сердца. Значит, жива Аленка! Прав Титов! Прав! Жива Шубина! Жива!

— Фронтовичка? — хотя этого можно было и не спрашивать.

— Да, она была на фронте. Имеет боевые награды, Вам придется подождать. Урок только начался. Я сейчас вам дам свежие газеты. Или можете пойти к ней домой. Муж ее как раз сейчас дома. Они живут рядом со школой, по улице Короткой. Вы, наверное, из газеты?

—Нет, нет... Я... У меня другое... — запнулся Шевченко.

Учительница внимательно посмотрела на Павла Остаповича.

— Спасибо! Я пойду... — Он поднялся и вышел.

Душа его кричала: «Жива Алена Шубина! Жива!»

Может, лучше ее подождать на улице? Да, да, надо собраться с мыслями...

Сколько временя он так проходил, не отрывая взгляда от дверей школы, трудно сказать. Наконец решился.

Солнце уже догорало, касаясь горизонта. У калитки остановился. Как же представиться мужу? Каков он? Как встретит? Скажет, что однополчанин, случайно оказался в командировке, вот и зашел на минутку. Что ж тут такого?

Когда Павел Остапович открыл калитку, муж Алены хозяйничал во дворе. Среднего роста, крепыш.

«Тоже фронтовик, — подумал Шевченко. — Горя, видно, хватил немало. Но не поддается разным хворобам».

Поздоровались. Муж Аленки подал руку, назвался Петром Кузьмичом, пригласил в дом. Сначала они попали в прихожую. Потом — в большую комнату-горницу. Комната метров двадцать, с тремя окнами, вся была залита вечерним солнцем. На полу домотканые дорожки. На стене тонкий ковер с рогатым оленем. Сервант новый, полированный, наполненный разной посудой. Диван. Этажерка с книгами.

Со стены смотрела, чуть улыбаясь, в военной форме сержант Алена Шубина. На груди орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». Воротничок гимнастерки великоват. Да, это Алена! Такой он знал ее.

— Этот снимок сделан в сорок втором, — словно читая мысли Павла Остаповича, сказал Петр Кузьмич.

Он достал с этажерки два пухлых, в розовом ледерине, фотоальбома.

— Посмотрите, тут есть и фронтовые снимки.

Павел Остапович с нетерпением и дрожью в руках стал смотреть фотографии.

Вот снимок трех девушек со старшиной Комаревичем. Его сделал Павел где-то на калининской земле. В центре Аленка. Справа — Наталья Трикоз. А кто же это? Да это же медсестра Ася Плаксина! Комаревич присел прямо на пол. Снимок сделан в доме. Окно занавешено простым солдатским одеялом. Где же это было? В Борщеве или Петровке? Нот, это было позже. Шевченко зашел к ним. Из почки пахнуло печеной картошкой. Они угостили его. Он сфотографировал их своим «фотокором». А у него не сохранилось ни одной фронтовой фотографии. Где-то пропали в Брянских лесах.

Вот и другая фотография. Знакомая и незнакомая. Кто же мог ее сделать? Ведь в медсанбате, кажется, он один имел фотоаппарат.

Павел Остапович напрягает память... Да, это он в разрушенном городе. Клин или Калинин? Ну, конечно, это Калинин! Обширная площадь и разрушенные здания в снежных сугробах. Грустно, тяжело было смотреть на кучи кирпича, щебенки, из-под которых торчали ножки столов, стульев и другие домашние вещи. Они с Аленкой долго бродили по городу. И принесли несколько мокрых обгорелых книг.

Памятное место. Эту площадь теперь не узнать. Наверное, на ней светится Вечный огонь у памятника-обелиска.

Павел Остапович взял новую фотографию. Та же площадь. Только на фоне разрушенного дома, скрестив руки на груди, стояла Аленка. Шапка-ушанка почти на затылке. Аленкины глаза озорные, веселые, словно не полыхала война. А война бушевала. Почудилось, что Аленка стоит и ждет его. Потом они полуобнявшись сели рядом. И их щелкнул проходивший мимо сержант.

Он перелистал еще несколько фотографий. Такого снимка у него тоже нет. Невольно возникло чувство ревности к ее мужу, но это длилось недолго... Почему Павел так легко поверил в ее смерть? Не писал. Не искал. Да и писать было некуда. Родных у Аленки, кроме тетки на Калининщине, не было.

На стеклах окон засверкали золотистые блики заката, заскрипела, взвыла на петлях калитка. Павел Остапович вздрогнул и посмотрел в окно. Через калитку прошла седая женщина, а следом — молодая девушка. Разве это Аленка Шубина?! Чуть располнела. И словно снег в волосах.

Да, это была Аленка. Похожа и не похожа. Годы еще сохранили ее былую красоту.

— Вот и жена, — спокойно сказал Петр Кузьмич.

Они прошли мимо окон. Алена, по-видимому, пригласила молодую учительницу показать свое хозяйство и парнички с осенними цветами.

«Выбежать к ней или здесь подождать? Нет, буду ждать здесь».

Альбом Павел Остапович отложил в сторону, поднялся и зашагал по комнате, только половицы под ногами запели.

«Собственно, зачем я приехал сюда? — спрашивал он, — Мог бы написать письмо. Уж слишком поздно я собрался». Он даже на какой-то миг испугался этой встречи, но ничего по поделаешь: сердце привело к Аленке. Его волнение передалось, видно, Петру Кузьмичу, потому что тот поспешил на двор, и через какую-то минуту Шевченко услышал, как он сказал жене:

— Алена, у нас гость, мой однополчанин, — улыбнулся он, — Ты тут побыстрей порайся, а то как-то неудобно.

В ответ жена не проронила ни слова, а продолжала что-то рассказывать молодой девушке об утеплении плодовых деревьев на зиму, как Шевченко понял из доносившегося и комнату разговора.

«А может, все-таки выйти к ней? — подумал он и тут же отбросил эту мысль. — Только что я ей скажу?»

Павел Остапович снова присел к столу. В окно был виден широкий двор с дорожками битого кирпича.

Петру Кузьмичу ничего не оставалось, как вернуться в избу и заверить гостя, что хозяйка вот-вот зайдет в дом. А Елена Савельевна, как Павлу показалось, и не спешила и избу: пусть, мол, подождет твой однополчанин, ничего с ним не случится, у меня тоже гостья.

Уже и девушка ушла, а она продолжала что-то делать по хозяйству...

Дверь в один мах отворилась, и через порог стремительно шагнула в прихожую Алена. Остановилась, тревожным взглядом вобрала в себя гостя.

— Знакомься, Алена, мой однополчанин, — поспешил сказать Петр Кузьмич и подумал: «Узнает или не узнает?»

И вдруг она всплеснула руками, сделала несколько неуверенных шагов и со слезами бросилась Павлу на шею.

— Павлуша! — хватала воздух открытым ртом. — Живой?! Откуда ты взялся? Ведь мы тебя давно похоронили!

Павел Остапович о трудом сдержался, чтобы не расчувствоваться, не заплакать.

— Да не сон ли это?! — сквозь слезы говорила Шубина, — Петя! — спохватилась она. — Петенька, гость-то какой! Как там у нас в шкафчике?

— Сейчас, один момент! — с готовностью бросил Петр Кузьмич, и дверь за ним захлопнулась.

Шевченко вдруг подумал, уж не с умыслом ли Алена отсылает мужа. Может, для того, чтобы остаться, наедине.

И вскоре обоих охватило такое чувство, будто вовсе не вино и обычай были тому причиной. Павел Остапович увидел в глубине ее оживленных глаз немой вопрос. Он не мог не заметить ее растерянности, понятной каждому, радости встречи с однополчанином и не просто однополчанином, а которого верно и свято любила. К тому, что постарел и поседел, что барахлит сердце, он уже привык. Но Аленка жила в его памяти юной и сильной. Сейчас он заметил не такие уж ровные белые зубы, какими она гордилась тогда. Только лицо с морщинками излучало доброту и ласку, словно лихие годы, с их жестокостью и лишениями, обошли Аленку. Она посмотрела на него каким-то особенным, непривычным, будто поощряющим к чему-то взглядом и сказала:

— Так наше счастье и вылетело из рук, как птица из сети... Видно, не судьба... Ты здесь в командировке?

—Нет, приехал специально убедиться, ты ли это. Мне Титов написал.

Алена подошла, обняла его, прошептала:

— Как же ты поздно приехал, Павлуша! У меня уже трое детей... После войны я не сразу вышла замуж. Ну, я ты как?

— У меня двое... Ты любишь своего мужа?

— Павлуша, родной мой, два раза в жизни любить нельзя. Добрый он человек, честный, трудолюбивый. А я тебя люблю... Ты часто приходил ко мне в снах... Значит, не суждено было нам вместе...

Она отступила и, молитвенно сложив руки на груди, смотрела на Павла.

— Ты еще хорошо выглядишь! А я постарела... В Свердловске кого из однополчан встречал?

— Представь себе, никого. На демонстрации с ног сбился, глаза просмотрел — и никого. Я ведь свой приезд специально к Ноябрьским праздникам приурочил.

— Горяинов и Уралов в Свердловске живут. Юра Комаревич, говорят, в прошлом году умер. Сердце. А здесь Лебедь. Помнишь Людмилу. И Ася Плаксина. Они в больнице работают.

— Людмила Лебедь жива?! Разве она не погибла вместе с Варфоломеевым?

— Ее, как и меня, выходили женщины. Анка Широкая в Асбесте живет, в больнице работает. Там такая общественница! От сержанта Фролова недавно получила письмо. На пенсии он. Работал долгое время начальником автобазы в Новосибирске. Орденом «Знак почёта» награждён.

— А о группе капитана Криничко ничего не слышала?

— Нет. Все, наверное, погибли. Говорили, что ты где-то в Карпатах погиб.

— Как видишь, жив.

— Старшая-то моя уже кандидат математических наук. Замужем. Две внучки. Одну Мариной назвала, в честь умершей от тифа Марины Додоновой. Другую Аллой. Помнишь, была у нас врач, такая беленькая Алла Корнеевна Снегирева? Прошел слух, что она объявилась во Владивостоке. Только Людмила Лебедь уверяет, что Алла Корнеевна погибла. А сын у меня Павел. В армии служит.

Павел Остапович порывисто шагнул к Алене и, поймав ее руки, прижал к своей груди. Чем-то острым кольнуло в сердце: «Моим именем назвала сына!»

— В художественное училище так и не поступила?

— Не до того было, Павлуша. А ты не забыл...

— А как же ты жила, Аленка?!

— Павлуша, ведь кругом люди. Много хороших людей. Конечно, не перевелись еще и мерзавцы. Людишки с подлыми душонками. Да и сейчас находятся такие, кто говорит: «Подумаешь — воевали! А что вы там делали на войне-то?» Что делали! — К ее глазам подступили слезы. — Ну, ладно, я на стол помаленьку буду собирать.

Застелила стол белой накрахмаленной скатертью, поставила тарелки, положила вилки, ножи.

— Многие погибшие медсанбатовцы мне снятся до сих пор... — задумчиво произнес Павел Остапович.

— Мне тоже часто снится наш медсанбат... А сколько лет прошло...

В прихожей послышались шаги Петра Кузьмича.