Для Лэда реальный мир ограничивался Усадьбой. Вне ее пределов имелось определенное количество миль земли и неопределенное количество людей. Но мили ничем не привлекали его, за исключением дальних прогулок с Хозяином, а люди — это глупые и малопонятные существа, которые либо разглядывали его (что всегда раздражало Лэда), либо пытались погладить (что он просто ненавидел). Зато Усадьба была… Усадьбой.

В Усадьбе он жил всегда. Ему казалось, что она принадлежит ему. Во всяком случае, создана она была именно для того, чтобы он наслаждался жизнью в ней, охранял ее, обходил от верхней дороги до озера. Она была его миром.

Обитателям любого мира для поклонения необходимо как минимум одно божество. У Лэда такое божество было: Хозяин. Точнее, их был два: Хозяин и Хозяйка. И поскольку Хозяйку невозможно было не любить, а пес обладал тонкой душой и вдобавок был рыцарем, он поместил ее алтарь даже выше алтаря Хозяина. Что, в общем-то, было абсолютно справедливо.

В Усадьбе были еще и другие люди — люди, с которыми собака должна быть вежлива, как положено породистам существам, и чьи ласки ей следует принимать. Очень часто бывали в Усадьбе и гости. И с первых дней жизни Лэда учили свято соблюдать Закон гостей. Он вежливо сносил ласки этих чужаков-визитеров. По их требованию он здоровался с ними за руку (в смысле за лапу). Он даже разрешал им щупать себя и носить на руках, если они оказывались из породы несносных любителей потискать животное. Но как только появлялась возможность удалиться, не нарушая правил вежливости, Лэд потихоньку скрывался от их рук и, в идеале, от их глаз.

Из всех собак, обитающих в Усадьбе, большой Лэд один имел право в любое время дня и ночи находиться в доме — где захочет.

Спал он в «пещере» под пианино. Ему позволялось даже заходить в столовую во время еды, где он всегда ложился слева от стула Хозяина.

С Хозяином Лэд в любой момент был счастлив устроить веселую возню. Когда же Хозяйка изъявляла желание поиграть с ним, он отдавался игре с безудержностью щенка: катался по земле у ее ног; в шутку охотился на ее туфельки, делая вид, что вот-вот поймает одну из них и раздавит мощными челюстями; валился на спину и болтал в воздухе всеми четырьмя лапами, если она запускала пальцы в его пышный воротник, и с готовностью мирился с прочими формами полной утраты достоинства.

За исключением двух этих людей, со всеми остальными Лэд вел себя неприступно. Едва родившись, он уже знал, что является аристократом среди существ низшего порядка, и никогда не забывал об этом, с невозмутимой отстраненностью взирая на своих подданных.

Но однажды, совершенно неожиданно, славный уклад Усадьбы нарушило Уныние.

Началось все в ветреный сумрачный октябрьский день. Хозяйка поплыла в своем каноэ на другой берег озера в деревню, и Лэд отправился с ней, свернувшись на носу, похожий на груду меха. На обратном пути, когда они отплыли от пристани ярдов пятьдесят, каноэ на полной скорости натолкнулось на полузатопленное бревно, которое принесло в озеро осенним паводком. В тот же миг сильный порыв ветра ударил в корму каноэ, и обтянутое парусиной суденышко перевернулось кверху дном.

Два незадачливых любителя водных прогулок плюхнулись в ледяную воду. Лэд вынырнул на поверхность и оглянулся на Хозяйку, чтобы понять: это такая шутка? Но ему сразу же стало понятно, что Хозяйке не до смеха.

Опутанная складками длинной плотной юбки, Хозяйка, как ни старалась плыть, к берегу, не приближалась. И собака рванулась к ней так энергично, что из воды показались не только его плечи, но и половина туловища. Уже через секунду он оказался рядом с ней и ухватил зубами за рукав свитера.

Хозяйке достало самообладания, чтобы вытянуться на поверхности воды и набрать в легкие побольше воздуха. Так псу стало гораздо легче ее тащить, чем когда она барахталась. Тем не менее расстояние до берега почти не сокращалось. И тогда Хозяйка сообразила обвить одной рукой мохнатую шею Лэда и велела отпустить ее свитер. Благодаря неустанному напряжению каждого мощного мускула в теле колли, они наконец добрались до суши.

Ах, как радовался Лэд и как безмерно гордился собой! Похвалы Хозяина и Хозяйки были музыкой для его ушей. Он абсолютно безошибочно понял, что сделал нечто замечательное, и что все в Усадьбе говорят только о нем. При этом все старались приласкать его — такое невоздержанное обхождение быстро утомило Лэда, и в конце концов он скрылся от него в свою «пещеру» под пианино. Вскоре все успокоятся, забудут о происшествии, и жизнь вернется в привычную колею.

Но, как оказалось, все только начиналось.

Потому что не прошло и часа, как Хозяйку, которая уже несколько дней боролась с начинающейся простудой, охватила лихорадка, и к ночи стало ясно, что у нее пневмония.

Вот когда в Усадьбе воцарилась Тревога. Тревога, которую Лэд не мог понять, пока не поднялся перед ужином на второй этаж, чтобы как обычно сопроводить Хозяйку в столовую. Но на его тихое поскребывание в дверь ответа не последовало. Он еще раз поскребся, и тогда из комнаты выглянул Хозяин и приказал ему вернуться вниз.

По голосу и виду Хозяина Лэд догадался, что происходит что-то ужасное. А поскольку Хозяйка так и не появилась за ужином и ему впервые в жизни запретили войти в ее комнату, колли понял, что случилось какое-то несчастье.

Позднее в дом пришел незнакомец с черным саквояжем и вместе с Хозяином поднялся к Хозяйке. Удрученный Лэд пробрался вслед за ними на второй этаж и попытался незаметно просочиться в комнату, но Хозяин велел ему выйти и захлопнул дверь у него перед носом.

Лэд улегся у порога, уткнувшись носом в щель под дверью, и стал ждать. Из комнаты доносилось жужжание мужских голосов.

Раз он уловил голос Хозяйки — странно изменившийся, приглушенный, с непривычной новой интонацией, но это был ее голос. И Лэд с надеждой застучал хвостом по полу. Увы, никто не вышел, чтобы впустить его. А скрестись в дверь после того, как его выдворили, он не решался.

Доктор едва не упал, запнувшись о вытянутое тело собаки, когда покидал комнату вместе с Хозяином. Он и сам держал собак и потому все понял и не рассердился на живое препятствие, из-за которого мог загреметь на пол. Но при виде пса он кое-что вспомнил.

— Те собаки, которых вы держите во дворе, — обратился он к Хозяину, когда они оба спускались по лестнице, — подняли страшный шум, когда я подъезжал к вашим воротам сегодня. Лучше бы отослать их куда-нибудь, пока ей не станет лучше. В доме должна стоять полная тишина.

Хозяин обернулся и посмотрел наверх, туда, где к запертой двери в комнату Хозяйки жался понурый Лэд. Несчастная поза пса растрогала его.

— Утром же отвезу их в гостиницу для собак, — ответил Хозяин доктору. — Всех, кроме Лэда. Мы с ним останемся здесь, вместе. Он будет вести себя тихо, если я ему велю.

Всю ту бесконечную ночь, пока за стенами дома выл и бесился октябрьский ветер, Лэд провел под дверью больной — нос между несуразно маленьких белых лап, грустные глаза широко открыты, уши ловят малейший звук из закрытой комнаты.

Порой, когда ветер завывал особенно громко, Лэд приподнимал морду и — шерсть на загривке вздыблена, клыки обнажены — издавал низкое гортанное рычание. Казалось, что в неистовстве бури ему слышится, будто в дребезжащие окна пытаются проникнуть злые духи непогоды и наброситься на больную Хозяйку. Может быть — кто знает! — может быть, есть на свете нечто, что собаки видят и слышат, и к чему люди слепы и глухи. А может, и нет ничего такого.

Лэд оставался на своем посту, когда забрезжил рассвет и из комнаты вышел Хозяин с опухшими от недосыпа глазами. Лэд оставался там, когда других собак погрузили в машину и увезли в отель для животных.

Лэд был там, когда машина вернулась со станции и доставила в Усадьбу костлявую, с деревянным лицом, желтоволосую женщину с еще более желтым чемоданом — очень неприятную личность, от которой исходили слабый запах хлорки и деловитость. Вскоре она подошла к комнате больной, вся в белом и накрахмаленном. Лэд возненавидел ее с первого взгляда.

Он был там, когда с утренним визитом приехал доктор. И снова и снова Лэд пытался проскочить с входящими в комнату, и снова и снова его разворачивали восвояси.

— Это уже третий раз, когда я чуть шею не свернула себе из-за этого противного пса, — ворчливо возвестила сиделка, встретив на лестнице Хозяина. — Прошу вас, уберите его отсюда. Я и сама пыталась, но он только скалится на меня. А в серьезных случаях, вроде вашего…

— Оставьте его в покое, — коротко обронил Хозяин.

Но когда сиделка, фыркнув, ушла, он подозвал Лэда к себе. Собака неохотно покинула дверь и выполнила команду.

— Тихо! — приказал ему Хозяин очень внятно и медленно. — Ты должен вести себя тихо. Тихо! Понял?

Лэд понял. Он все и всегда понимал. Ему нельзя лаять. Он должен двигаться бесшумно. Нельзя производить лишних звуков. Но, по крайней мере, Хозяин не запретил ему рычать на ту мерзкую женщину в белом — едва слышно, с отвращением, каждый раз, когда она перешагивает через него.

Таким было его единственное утешение.

Потом Хозяин ласково поманил его за собой вниз по лестнице и вывел из дома. Потому что, как ни крути, лохматое восьмидесятифунтовое животное, растянувшееся под дверью комнаты, где находится больной, может доставлять определенные неудобства.

Спустя три минуты Лэд пробрался через открытое окно в подвал, оттуда проскочил на лестницу, взбежал на второй этаж и опять улегся на пороге комнаты Хозяйки, вытянув морду между лап.

Доктор, навещающий больную трижды в день, каждый раз должен был переступать через пса, но был достаточно великодушен, чтобы воздержаться от ругани. Сиделка по двадцать раз на дню спотыкалась о массивное неподвижное тело и кипела бессильной яростью. Хозяин тоже ходил то в комнату, то из комнаты, не забывая подбодрить добрым словом страдающего колли, — и снова и снова выдворял его из дома.

Но снова и снова Лэд умудрялся через минуту-другую вернуться на свой пост. И ни разу не открывалась дверь в комнату Хозяйки без того, чтобы он не предпринял отчаянной попытки пробраться внутрь.

Слуги, сиделка, доктор и Хозяин зачастую забывали о том, что за дверью лежит Лэд, и тыкались в него ногами. Иногда их обувь причиняла ему боль, но он ни разу не издал ни стона, ни визга. «Тихо!» — такую команду он получил и исполнял ее.

Так оно и шло, долгими тяжкими днями и бесконечно более тягостными ночами. Лэд не покидал своего места под дверью, за исключением случаев, когда его уводил оттуда Хозяин. И даже власть Хозяина не могла удержать его вдали от этого поста дольше пяти минут.

Пес ничего не ел, почти ничего не пил, практически не двигался. По собственной воле он не удалялся от двери ни на дюйм. Тщетно взывали к нему прелести осеннего леса. Там в это время года зайцы бывают особенно упитанны, и белки тоже — те самые белки, которым Лэд давно уже объявил кровную вражду (и хотя бы одну из которых он всю жизнь безуспешно старался поймать).

Для него все это перестало существовать. Ничего не существовало, кроме его смертельной ненависти к невидимому Чему-то в той запретной для него комнате, которое хотело забрать от них Хозяйку. Он всей душой рвался в ту комнату, чтобы защитить ее от неведомой Опасности. А они не пускают его туда — эх, люди… Поэтому он лежал там, вжимаясь всем телом в дверь, и — ждал.

А в комнате Смерть и человек с черным саквояжем вели свою беспощадную дуэль, где наградой была жизнь неподвижной бледной фигурки на большой белой кровати.

Однажды ночью доктор вообще не поехал домой. К рассвету Хозяин, пошатываясь, вышел из комнаты и сел на ступеньку, опустил голову в ладони. Тогда и только тогда за все время бдения Лэд добровольно оставил ненадолго дверь.

Весь дрожа от истощения и усталости, он поднялся на ноги и издал тихий стон. Доковыляв до Хозяина, он лег рядом с ним, а большую голову положил человеку на колени. Черный нос робко потянулся к стиснутым рукам.

Через несколько минут Хозяин опять ушел в комнату больной. А Лэд остался в темноте один — гадать, прислушиваться и ждать. С усталым вздохом он вернулся к двери и продолжил свое неусыпное бдение.

По прошествии нескольких дней настало золотое утро, когда доктор вышел из комнаты с видом Победителя. Даже сиделка с деревянным лицом не заворчала злобно, когда споткнулась о тело собаки. Она почти улыбалась. А потом вышел и Хозяин. При виде Лэда он остановился и оглянулся назад, в комнату. Лэд услышал, что он говорит что-то. И еще услышал, как Хозяину отвечает дорогой, ах, какой дорогой голос. Этот голос был очень слаб, но больше не пугал глухим и странным звучанием. Затем раздалось предложение, которое собака могла понять.

— Заходи, дружище, — сказал Хозяин и открыл дверь пошире, встав в сторону и пропуская Лэда.

Одним прыжком колли оказался в комнате. Там лежала Хозяйка. Она была очень худой, очень бледной, очень слабой. Но она была там. Ненавистное Нечто проиграло битву.

Лэд хотел разразиться заливистым восторженным лаем, который оглушил бы всех в доме. Хозяин догадался о его желании и успел вмешаться:

— Тихо!

Лэд услышал. Он сдержал порыв. Но стоило ему это невероятных усилий. Так степенно, как только смог, он подошел к кровати.

Хозяйка улыбалась ему. Она протянула исхудавшую руку, чтобы погладить его, и проговорила едва слышно, почти шепотом:

— Лэд! Миленький мой!

Вот и все. Но ее рука дарила ему ту ласку, которую он так любил. И Хозяин рассказывал ей о том, как пес караулил ее под дверью все время болезни. Лэд слушал — но не похвалы мужчины, а женский нежный шепот, и его сотрясала дрожь от носа до кончика хвоста. Ему снова приходилось отчаянно бороться с самим собой, подавлять счастливый лай, который рвался наружу. Лэд знал, что сейчас не время для шума. Он догадался бы об этом даже без подсказки людей. Ведь Хозяйка почти шептала. Да и Хозяин говорил едва ли громче.

Но Лэд осознал главное: черная Тревога миновала. Хозяйка жива! Весь дом словно просиял счастьем. Этого было достаточно. И стремление выразить — выразить громкими звуками — охватившее его безумное облегчение становилось неудержимым. И Хозяин понял и сказал:

— Беги, Лэд. Но можешь заглядывать сюда время от времени.

И пес с достоинством покинул комнату и сразу же направился к выходу из дома.

Как только он оказался вне стен, то целиком и полностью отдался безумию. То, как вел Лэд себя в тот день, можно объяснить только помутнением сознания. Его поступки опозорили бы и безродного щенка. Ни разу за всю свою безупречную, упорядоченную жизнь Лэд не безобразничал так оголтело, как тогда, когда узнал, что Хозяйка жива и что Тревога миновала. Невыносимое напряжение спало, и Лэд на время обезумел.

Когда он выскочил из дома, по газону, аккуратно переставляя лапки, шел Питер Гримм, циничный и темпераментный серый кот Хозяйки. Обычно колли относился к нему с холодной терпимостью, но сейчас бросился на него разъяренной фурией, лохматым вихрем упав сверху на ничего не подозревающего кота. Ошеломленный Питер жутко обиделся, расцарапал псу нос с излишней, прямо скажем, жестокостью и взлетел на дерево, шипя, мяукая и раздув пушистый хвост трубой.

Видя, что Питер Гримм прибегнул к неспортивной тактике — скрылся там, куда собаке было не добраться, Лэд вспомнил о необходимости соблюдать тишину и не стал запугивать сбежавшую жертву громким лаем. Вместо этого он помчался за дом, туда, где находилась маслобойня.

Дверь была закрыта на щеколду. Тычком морды Лэд откинул ее и вбежал в помещение с каменным полом. Там на полке выстроились ведра, полные молока. Лэд поднялся на задние ноги, передними оперся о полку и ухватился зубами за край одного ведра. Несколько рывков, и оно упало и с лязгом покатилось по полу. И так колли поступил со всеми ведрами до единого.

Выбравшись из маслобойни, в которой образовалась молочная река по щиколотку глубиной, и не обращая внимания на вопли негодующей поварихи, Лэд помчался дальше. Его взгляд упал на рыжую корову, которая паслась на привязи позади конюшен.

Она была старой знакомой Лэда, эта корова. В Усадьбе она жила еще до того, как он появился на свет. Но сегодня меч разил всех без разбора. Лэд понесся через лужайку, мимо конюшен, прямо к изумленной рогатой скотине. В ужасе корова задрала хвост и попыталась ускакать прочь так быстро, как могла. Но привязанная к колышку цепью, она могла бежать только по кругу. Так и гонял Лэд ревущую животину — круг за кругом, круг за кругом, что было сил, пока несчастную не спас запыхавшийся от бега садовник.

Но ни садовник, ни какое-то иное существо на свете не могли положить конец неистовству, что обуяло в тот день Лэда. Он весело понесся к сторожке у ворот Усадьбы, ворвался в кухню, где его целью был холодильник. Там он обнаружил блюдо с сырой бараньей ногой. Ухватив зубами двенадцатифунтовое лакомство и оттолкнув крупом возмущенную хозяйку, он выбрался с добычей на дорогу, выкопал яму в дренажной канаве и, довольный собой, готовился припрятать в ней баранину, но мясо спас подоспевший собственник.

В это время по дороге ехал фермер в повозке, которую тянула дремлющая на ходу лошадь. Одного болезненного укуса в ляжку задней ноги хватило, чтобы сонная трусца сменилась поистине усердной попыткой пуститься вскачь. Лэд успел отпрыгнуть из-под переднего колеса телеги. Когда повозка проносилась мимо, он вскинулся, ловко поймал пастью край покрывала для ног возницы и сдернул его с сиденья.

Зажав полость в зубах, колли поволок ее в поле, игриво держась всего в шаге от преследующего его земледельца. В конце концов он спрятал украденное сокровище в самой глубине ежевичных зарослей, не менее чем в полумиле от дороги.

Обратно в Усадьбу Лэд возвращался кружным путем, и поэтому оказался во владениях соседа Хозяина.

У этого соседа была собака — противная, костистая, шелудивая псина, которую Лэд так презирал, что при нормальных обстоятельствах просто игнорировал. Но сейчас он заметил ее самым решительным образом. А именно выгнал из будки и удостоил такой трепки, что к месту конфликта с воплями сбежалась вся соседская семья.

Перед полудюжиной орущих людей Лэд счел за лучшее не усугублять ситуацию и направился домой.

На поляне перед Усадьбой на бельевой веревке покачивался большой белый предмет одежды. Это явно была униформа сиделки — той самой сиделки. И Лэд расплылся в улыбке наивысшего блаженства.

Менее чем через две секунды одеяние было стянуто с веревки, а в его крахмальной белизне образовалось три огромных прорехи. Еще через тридцать секунд оно валялось в густой черной грязи на краю озера, а по нему с наслаждением катался Лэд.

Потом он вдруг вспомнил о своих давно позабытых врагах — белках и о столь же долго оставленной без внимания добыче — зайцах. И он пустился в лес, чтобы возобновить против них оголтелую войну. Он был безмерно, идиотски, преступно счастлив. И — на время — ошалел.

Весь день Хозяину поступали жалобы. Лэд уничтожил все запасы сливок. Лэд загонял рыжую корову так, что будет просто чудо, если она не падет после такого испытания. Лэд перепугал бедного крошку Питера Гримма настолько, что кот, казалось, вознамерился провести остаток своих девяти жизней на вершине дерева и с категорическим шипением отказывался спуститься на землю.

В сторожке, сообщали Хозяину, Лэд испортил заготовленную к воскресенью баранью ногу. Лэд заставил почтенную лошадь нестись бешеным галопом, а владельца лошади обрек на адскую пробежку по вспаханному полю ради спасения ценной и горячо любимой полости. Лэд почти до смерти довел давно напрашивавшуюся на это соседскую собаку. Лэд злостно испортил самую новую и самую дорогую форму сиделки… Целый день только и было слышно: Лэд, Лэд, Лэд!

Казалось, что Лэд был эпицентром урагана. Жалобы были самого разнообразного характера — от слез до ругани на чем свет стоит. Но всем и каждому жалобщику Хозяин говорил одно и то же:

— Оставьте его в покое. Мы с ним только что выбрались из ада — Лэд и я. Он делает то, что я и сам бы делал, будь у меня достаточно смелости.

Что в устах взрослого мужчины было, разумеется, несусветной глупостью.

Солнце уже давно закатилось, когда Лэд наконец смиренно потрусил к дому, очень усталый и вполне вменяемый. Приступ идиотизма изжил себя. Колли вновь стал самим собой — спокойным и полным достоинства псом, слегка пристыженным из-за недавних щенячьих эскапад и недоумевающим, что это с ним было.

Но горевать о содеянном он все-таки не мог. Пока он вообще был не в силах горевать о чем бы то ни было. Хозяйка жива! И хотя его безумие прошло, счастье оставалось. Усталый, в мире со всем и вся, он свернулся под пианино и уснул.

Спал он так крепко, что не слышал, как дом запирают на ночь. Зато услышал кое-что другое. Это случилось уже после того, как все в Усадьбе улеглись и погрузились в сон. Лэд весело гнал по лесу сонного царства целую армию белок, которым не хватало смекалки забраться на деревья, и вдруг в следующий миг он уже проснулся, насторожился и услышал, как далеко, очень-очень далеко движется человек.

Надо сказать, что для обученной собаки звуки человеческих шагов столь же отличаются друг от друга, как для людей отличаются друг от друга человеческие лица. Припозднившийся селянин, шагающий вдоль дороги в четверти мили от ворот, не пробудил бы Лэда. И разумеется, он знал и мог различить с любого расстояния шаги всех обитателей Усадьбы. Но шаги, которые этой ночью заставили его забыть о сне, не принадлежали ни одному из знакомых ему людей. И это не были шаги человека, который имеет право находиться в Усадьбе.

Неизвестный перелез через забор на удалении от ворот и осторожно двигался к дому. Это был мужчина, и находился он пока ярдах в двухстах от дома. Более того, двигался он крадучись и то и дело останавливался, словно проводил рекогносцировку на незнакомой местности.

Ни один человек не услышал бы шагов на таком расстоянии. Ни одна собака не смогла бы не услышать их. Будь остальные собаки дома, а не в собачьей гостинице, Усадьба уже давно бы наполнилась их лаем. И запах, и звук загодя известили бы их о приближении чужака.

Находясь на первом этаже дома, где были закрыты все окна до единого, Лэд был лишен помощи нюха. Однако и слуха ему вполне хватило. Проще говоря, Лэд слышал тихие шаги — слышал и читал их. Он прочитал, что принадлежат они незваному гостю, который боится, что его услышат или увидят, и который предпринимает все доступные ему меры предосторожности.

В гортани Лэда родился зычный, трубный лай-предупреждение — и умер. Короткая команда «Тихо!» была все еще в силе. Даже охваченный безумием в тот день, он не издал ни звука. Вот и сейчас, поборов неодолимое желание поднять громогласную тревогу, он безмолвно прислушивался. Потом Лэд поднялся на лапы и вышел из-под пианино. В центре гостиной он замер с опущенной головой и навострив уши. Его белый воротник ощетинился, вдоль позвоночника поднялся дыбом гребень волос, зубы обнажились. И так он стоял и ждал.

Шаркающие тихие шаги звучали все ближе. Вот они пробираются между деревьями, вот ступили на упругую траву газона. Теперь они похрустывают щебенкой подъездной дорожки. Лэд чуть двинулся вперед и опять застыл в состоянии полной готовности.

Человек поднимался на веранду. Едва слышно зашуршали вьюнки, когда он коснулся их рукой. Потом его легкие шаги зазвучали на самой веранде.

Следующим звуком был слабый щелчок старинного запора на одном из окон-фонарей. Затем, по полдюйма за раз, рама стала медленно подниматься. Прежде чем она поднялась на целый дюйм, Лэд понял, что чужак — негр. Еще он понял, что запах этого негра он чует впервые.

Последовала еще одна пауза, а за ней тишайшее поскребывание — это негр вел лезвием ножа между внутренними деревянными ставнями, пытаясь нащупать щеколду.

Вот ставни медленно распахнулись. Человек перекинул через подоконник ногу. Бесшумно шагнул в комнату.

Там он замер на секунду, вероятно прислушивался.

И вдруг, прежде чем он успел шевельнуться или хотя бы моргнуть, из темноты на него что-то набросилось.

Без единого звука, который мог бы послужить предупреждением, восемьдесят фунтов мускулистой шерстистой мощи ударили негра в грудь. Пышущие жарким дыханием челюсти метнулись к яремной вене, но промахнулись на полдюйма, оставив на шее негра полосу ярко-красной боли. Через долю мгновения раздалось убийственное «клац», и в плечо вора вонзились зубы. Для всех колли характерно сражаться под аккомпанемент сердитого рычания. Однако Лэд не подавал голоса. В полной тишине он совершил атаку. В полной тишине схватил злодея.

Но негра комфорт Хозяйки мало волновал. С воплем, который пробудил бы всех мумий в Египте, он отпрянул под тем первым невидимым броском, потерял равновесие и упал на деревянный пол, попутно обрушив стол и лампу, стоявшую на нем. Взломщик был уверен, что в непроницаемом мраке на него напал сам дьявол, и в смертельном ужасе не переставал вопить. Он попытался оторвать от себя неизвестного врага, и его рука уткнулась в густой мех.

Негр прослышал, что всех собак Усадьбы увезли на время болезни Хозяйки. Вот потому-то он и решился на ограбление. И по той же причине страшно перепугался, когда на него прыгнул Лэд.

Но как только его рука ощутила массу теплой шерсти, суеверный ужас у него прошел. Всех обитателей дома он уже разбудил и понимал это; однако еще оставался шанс убежать, надо было только избавиться от этого немого, устрашающего пса. Вор вскочил на ноги. Его рука по-прежнему сжимала нож, и он нанес яростный удар.

Лэд не погиб тотчас же только потому, что был колли. Бульдог или, скажем, бультерьер, нападая на человека, стремится найти какую-нибудь удобную хватку. И раз вонзив зубы, он уже не разомкнет челюсти до последнего. Можно делать что угодно, хоть голову ему отрезать, — он не отпустит. И потому оказывается во власти любого вооруженного человека, которому достанет хладнокровия, чтобы прикончить вцепившегося в него пса.

А колли сохранил в своем причудливом интеллекте наследие волков. Он тоже стремится укусить жертву, это правда. Но в любой миг готов переменить хватку, если найдет место получше. Он может нанести дюжину ран в дюжину разных частей тела, и все это на протяжении дюжины секунд. Он повсюду одновременно — и нигде конкретно. Да, колли — неприятный противник.

Лэд не стал ждать, когда нож негра отыщет его сердце. Когда человек замахнулся, собака отпустила не принесшую успеха хватку в плечо и цапнула руку с ножом. Лезвие оставило кровавую борозду в собачьем боку. А изогнутый клык собаки вспорол руку вора от локтя к запястью — прямо до самой кости.

Нож стукнулся о пол. Негр развернулся и бросился к открытому окну. Однако не одолел и половину короткого пути, как ему на спину прыгнул пес. Верхняя челюсть скребнула по твердому человеческому черепу, вырвав клок волос с кожей. Под весом собаки вор опять упал на четвереньки. Он извернулся, дотянулся до мохнатого горла животного и сдавил его в попытке задушить, одновременно пятясь к окну. Но задушить колли не так-то легко. Пряди спутанной воротниковой шерсти создают защиту, которой не может похвастаться больше ни одна порода. Злодей толком так и не успел ничего сделать, потому что секунду спустя одна из его рук оказалась зажатой в челюстях — как в клещах.

Наконец негр скинул своего преследователя и готов был выскочить через веранду в сад. И вновь Лэд помешал ему — он бросился на вора, и они покатились клубком через кусты к подъездной дороге. Вся схватка длилась не более тридцати секунд.

Из спальни бегом спустился Хозяин с пистолетом и фонариком. Его взору открылась заляпанная кровью гостиная, перевернутая мебель и распахнутое окно. Он направил луч фонарика в сад. На земле, оглушенный после столкновения с каменным ограждением клумбы, растянулся темнокожий чужак. Поверх бесчувственного тела застыл Лэд. Наконец-то его зубы нашли заветную цель — горло, и огромный пес терзал его, подбираясь к вене.

Потом было много шума и суеты. Негра скрутили, по телефону вызвали местного констебля. Казалось, что все слишком громко говорят.

Лэд воспользовался переполохом и незаметно проскользнул в дом, где немедленно спрятался в свою «пещеру» под пианино: надо было тщательно вылизать свежую рану в левом боку.

Он очень устал. А еще он был несчастен и встревожен: несмотря на все его усилия хранить тишину, негр разорался самым возмутительным образом. Команда «Тихо!» оказалась не выполнена, и вину за это Лэд возлагал на себя. Это из-за него — теперь-то он это отчетливо понимает! — незнакомец так нашумел. Накажет ли его Хозяин? Наверное. У людей такие странные представления о Справедливости. Он…

Ход его невеселых мыслей прервал Хозяин, приказавший выбираться из убежища. С поникшей головой, поджав хвост, Лэд предстал перед ним в ожидании кары. Выглядел он как щенок, которого застали за порчей нового ковра.

Нежданно-негаданно Хозяин и все остальные, кто пришел в комнату, стал гладить Лэда и говорить ему, какой он замечательный. Хозяин обнаружил глубокий порез на теле пса и стал обрабатывать его, прерываясь то и дело, чтобы опять похвалить его. А потом, в качестве высшей награды, Лэда отвели наверх, к Хозяйке, чтобы и она погладила его и восхитилась им.

Когда наконец его снова отпустили на первый этаж, Лэд на свою подстилку не вернулся. Вместо этого он вышел из дома и побежал прочь от Усадьбы. Сочтя, что очутился достаточно далеко от дома, пес приосанился и начал лаять.

Хорошо было вновь получить возможность пошуметь. Лэд раньше и не догадывался, сколь важен лай для собачьего счастья. Оказывается, в его организме накопились излишки лая, и они настоятельно рвались наружу. Добрых полчаса он оглушительно от них избавлялся.

Потом, почувствовав себя гораздо, гораздо легче, он потрусил к дому, чтобы после двух недель испытаний вернуться к нормальной жизни.