Усадьба находилась в девяти милях к северу от окружного центра — города Патерсона. Каждый год рядом с Патерсоном проводилась крупная животноводческая ярмарка штата Нью-Джерси — ярмарка, призеры которой на следующие двенадцать месяцев становились аристократами среди породистого крупного рогатого скота, овец и свиней в радиусе тридцати миль.

За два дня до начала Ярмарки с пастбищ на склонах гор Рамапо, что возвышаются к югу от Сафферна, спустились двадцать призовых овец. Их разведением увлекался один человек, для которого титул Фермера с Уолл-стрит обладал ни с чем не сравнимой притягательностью, стоил ему тысяч тридцать в год и превращал его самого в кару небесную для всех его немногочисленных друзей.

Среди этих невезучих друзей случилось оказаться и Хозяйке с Хозяином. И потому наш Джентльмен-Фермер решил разбить перегон своих овец на ферму двадцатичетырехчасовым постоем в Усадьбе.

Хозяин, должным образом уведомленный о сомнительной чести, которая выпала его дому, выделил для овец пустующий загон возле конюшни. Туда и привел пастух своих запыленных блеющих подопечных по прибытии отары в Усадьбу.

Пастух был угрюмым шотландцем. Основы угрюмости в его северном сердце заложила Природа. Тяготы службы у Фермера с Уолл-стрит десятикратно усилили природную склонность. Звали его Макгилликадди, и внешность у него была под стать имени.

Отметим, что в Северном Нью-Джерси живая овца — почти такая же редкость, как птеродактиль. Это стадо в двадцать голов обошлось собственнику в целое состояние. Собака же (особенно колли), которая не знакома с овцами, при первой встрече склонна рассматривать их как свою законную добычу. Другими словами, при виде овцы многие законопослушные псы мгновенно превращаются в убийц.

Чтобы не запятнать таким позором гостеприимство Усадьбы, Хозяин погрузил утром всех своих колли, кроме Лэда, в машину, чтобы отправить их на три дня в гостиницу для собак, что имелась в десяти милях.

— Старый пес тоже поедет, сэр? — спросил старший работник Усадьбы после того, как он поднял остальных собак в кузов, и кивком указал на Лэда.

Лэд обозревал происходящее с верхней ступеньки веранды. Хозяин посмотрел на колли, потом на машину и ответил:

— Нет. Лэд имеет больше права находиться здесь, чем какие-то презренные овцы. Он не побеспокоит их, если я скажу ему. Пусть он остается.

Часом позже овцы, конвоируемые мизантропом Макгилликадди, вереницей проследовали от шоссе к воротам Усадьбы, после чего их разместили в отведенном им загоне.

Когда, теснясь и толкаясь, стадо в сопровождении сурового пастуха показалось на подъездной дорожке, Лэд поднялся со своего коврика. Его ноздри щекотал странный запах, его глаза были оскорблены причудливой картиной — нет, нужно немедленно изгнать пришельцев обратно, на главную дорогу. С этим намерением колли спрыгнул с крыльца.

Он бежал с опущенной головой, не издавая ни звука, потому что счел, будто это чрезвычайное происшествие, которое требует немедленных и жестких мер, а не предупредительного лая. Кто их знает, этих двадцать толстых, курчавых, белых существ, может, это драчуны, готовые напасть на него или даже нарушить покой и безопасность его божеств. Да и хмурый Макгилликадди не показался Лэду слишком миролюбивым. Вот чем объяснялась его беззвучная атака на врага — атака, произведенная со скоростью и грозной силой молнии.

Макгилликадди быстро встал впереди своих подопечных и вскинул посох. Но прежде чем посох опустился на мохнатого стража Усадьбы, пса повелительно окликнул певучий голос. Это Хозяйка, вышедшая на веранду, заметила, как Лэд помчался к воротам.

— Лэд! — позвала она. — Лэд!

Большая собака замедлила бег.

— Ко мне! — крикнула Хозяйка. — Оставь их в покое! Слышишь, Лэд? Овец не трогай! Иди сюда!

Лэд услышал и послушался. Лэд всегда слушался. Если эти двадцать смердящих чужаков и их размахивающий палкой поводырь — друзья Хозяйки, то он не должен прогонять их. Команду «Оставь в покое» ослушаться нельзя.

Дрожа от ярости и тем не менее без единой мысли о неповиновении, Лэд развернулся и рысцой направился обратно к веранде. Там он сунул холодный нос в теплую маленькую ладонь Хозяйки и вопросительно заглянул ей в лицо, ожидая отмены приказа о том, что надо держаться в стороне от овец и их погонщика.

Но Хозяйка только погладила его по шелковистой голове и прошептала:

— Нам они тоже не нравятся, Лэд, но мы не должны этого показывать. Оставь их в покое!

Двадцать бесценных овец прошествовали до веранды и дальше, к конюшне.

— Полагаю, они заберут на Ярмарке все призы, как вы считаете? — вежливо спросила Хозяйка у Макгилликадди, когда он брел мимо нее, замыкая процессию.

— Мабудь, да, — буркнул Макгилликадди с изысканной вежливостью, к которой прибегают представители его народа и его класса в ситуациях, когда им кажется, будто к ним снисходят. — Мабудь, нет. Мабудь — гхм.

Обезопасив таким образом свое заявление от любых нападок, шотландец побрел дальше. Лэд тоже добежал до загона, чтобы проконтролировать, как запирают овец. Хозяйка его не удерживала. Она была вполне уверена в том, что ее команда «Оставь их в покое» оградила овец от посягательств со стороны колли.

Лэд медленно обошел загон, не сводя взгляда с овец. Впервые в жизни он видел этих животных. А ведь его предки тысячу лет, если не больше, пасли и охраняли овечьи стада на вересковых пустошах.

Атавизмы в собаках загадочно сильны и проявляют себя порой самым неожиданным образом. К тому же в колли живет наследие волков — не только в теле, но и в мозге, а волк — официально признанный истребитель овец и считался таковым еще в те дни, когда горбатый раб по имени Эзоп коротал бессонные ночи созданием басен.

Лэд все бродил и бродил вокруг загона. Его глаза светились мириадами смутных воспоминаний. Его чувствительные ноздри ходуном ходили от запахов, струящихся из-за ограды.

Макгилликадди время от времени поглядывал на пса и хмурился. Эти овцы не являлись предметом его гордости. Честное сердце пастуха вообще не знало, что такое гордость, ведь это один из семи смертных грехов, а овцы даже не его собственные. Но стадо — это его кусок хлеба с маслом, Фермер с Уолл-стрит за работу платил неплохо, и Макгилликадди обязан был следить за благополучием овец.

Шотландцу совсем не нравилось, как этот колли пожирает глазами призовых мериносов. Не удовлетворен он был и надежностью ограждения. Проволочная сетка за годы службы заржавела и провисла, калитка покосилась и запиралась на какой-то сомнительный засов — курам на смех.

Овца — одно из самых неумных созданий на земле. Если вожаку стада среди ночи вдруг взбредет в голову прижаться всей тушей к наиболее источенному ржавчиной участку забора, то вскоре там образуется дыра, через которую вся двадцатка проберется наружу. А снаружи…

И опять Макгилликадди мрачно хмурился на Лэда. Колли отвечал на это заинтересованным взглядом. Породистая и правильно выращенная собака так же хорошо «читает» выражения лица, как профессиональный нищий. Лэд видел неприязнь, с какой смотрел на него из-под тяжелых век Макгилликадди, и всей душой рвался выразить полную взаимность этих чувств, да только команда Хозяйки наделила этого хмурого чужака иммунитетом.

Поэтому Лэд просто развернулся к пастуху спиной, сел, прижал шерстистые уши к голове, вскинул нос к небу и принюхался. Макгилликадди слишком много времени провел рядом с животными, чтобы не почувствовать оскорбления в позе и действиях собаки. Кулак пастуха решительно сомкнулся вокруг посоха.

Спустя полчаса в Усадьбу прибыл и сам Фермер с Уолл-стрит. Он приехал в двухместном автомобильчике, рядом с любителем-животноводом сидел его четырехлетний сын с одутловатым бледным лицом, а в ногах лежало то ли какое-то четвероногое, то ли куча лохмотьев.

Хозяйка и Хозяин, с приличествующими улыбками на лице, вышли на веранду, чтобы встретить гостей. Лэд, вернувшийся от импровизированной овчарни, стоял рядом с ними. При виде и запахе новых посетителей колли оказался во власти смешанных эмоций.

В машине находилось дитя. И хотя в жизни Лэда дети встречались нечасто, он их любил, любил так, как пес с большим телом и большой душой всегда любит слабых и беззащитных. И поэтому Лэд обрадовался, заметив ребенка.

Но животное, скорчившееся возле ботинок Фермера с Уолл-стрит, являло собой совсем иной тип гостей. Лэд определил, что это собака, но таких собак он еще не встречал. Она была какой-то дефективной. Кстати, и маленький мальчик выглядел нездоровым.

— Итак! — звучно провозгласил Фермер с Уолл-стрит, — вот и я! Овцы до вас добрались без проблем? Отлично! Я так и знал. Макгилликадди — гений, нет ничего, чего он не сумел бы сделать с овцами. Вы помните Мортимера? — спросил он и вынул квелого мальчугана из машины. — Уж так он просил, чтобы я взял его в поездку, что его мать не выдержала и отпустила его со мной. Я не сомневался, что вы будете рады. Поздоровайся с нашими друзьями, Морти, лапочка.

— Не хочу! — набычился Морти-лапочка и спрятался за отцовскую спину.

Потом его взгляд упал на Лэда. Колли подошел прямо к мальчику, ухмыляясь от уха до уха и восторженно наморщив нос — так, что стали видны все до единого передние зубы. Морти рванулся вперед, чтобы познакомиться с ним, но Фермер с Уолл-стрит живо подхватил мальчика на руки.

— Чего это ваша зверюга скалится на моего сына? — возмущенно вопросил Фермер с Уолл-стрит. — Такую злую собаку вы обязаны держать на привязи!

— Он не скалится, — с негодованием возразила Хозяйка. — Он улыбается. Лэд очень добродушный. Да он скорее позволит, чтобы его самого изрезали на кусочки, чем обидит ребенка.

Все еще сомневаясь, Фермер с Уолл-стрит осторожно опустил сына на пол веранды. Морти тут же набросился на Лэда, стал тискать и дергать величественного колли и так и эдак.

Если бы любой взрослый человек, за исключением, конечно, Хозяйки и Хозяина, попробовал так обращаться с Лэдом, то изогнутые белые клыки очень быстро погрузились бы в тело обидчика.

Даже Хозяин с некоторой тревогой следил за разворачивающейся сценой, но Хозяйка ничуть не опасалась за поведение своего обожаемого питомца. И Хозяйка, как всегда, была права.

Ибо Лэд сносил тисканье и дерганье не просто терпеливо, а с наслаждением. Он ежился от удовольствия, когда мальчик больно тянул его за ухо или щипал, и в ответ пытался слюняво поцеловать бледное личико, находящееся с его мордой на одном уровне. Морти ответил на поцелуй тем, что шлепнул колли по морде. Лэд еще энергичнее замахал хвостом и приткнулся поближе к своенравному малышу.

Тем временем Фермер с Уолл-стрит громогласно призвал всех обратить внимание на второе из двух сокровищ, которые он привез с собой.

— Мелисанда! — воскликнул он.

По его призыву косматое существо в машине отвело раздраженный взгляд от Лэда и соизволило обернуться к владельцу. Это было что-то среднее между бобтейлом и таксой: сухопарое тело покрывал соломенного цвета мех, между кривыми задними лапами вяло двигалось жалкое подобие хвоста, из-под щетинистой челки блестели злые глазки. Она не была симпатичной, эта собака, которую Фермер с Уолл-стрит только что окликнул поэтичным именем Мелисанда.

— Что это за порода? — спросил Хозяин.

— Это прусская овчарка, — горделиво поведал Фермер с Уолл-стрит. — Она первый представитель своей породы на американском континенте. Я заплатил тысячу сто долларов чистоганом одному человеку из Чикаго, который привез ее. Собираюсь показать ее на Выставке в «Гардене» следующей зимой. Ну, как она вам, дружище?

— Жаль вас огорчать, — покачал головой Хозяин, — но все-таки я с удовольствием скажу все, что думаю об этом человеке из Чикаго. Он — того же рода потрясающий умник, что и тот, кто продал всю землю между Нью-Йорком и Джерси-Сити по тысяче долларов за акр и распространил серию десятидолларовых абонементов на посещение Центрального парка.

Но поскольку Фермер с Уолл-стрит был его гостем, Хозяин сказал это только в своем воображении. Вслух же он забормотал какой-то неискренний комплимент, владелец же тем временем доставал из автомобиля щуплое недоразумение.

Как только лапы Мелисанды коснулись земли, она остервенело накинулась на Лэда. С рычанием она рвалась к его горлу. Лэд просто повернул лохматое плечо навстречу атаке. И Мелисанда осталась ни с чем, если не считать клочка длинных волос в пасти. Колли никак не стал отвечать на это нападение. Фермер с Уолл-стрит выкрикивал команды, которые Мелисанда игнорировала, пришлось ему оттаскивать свою драчливую любимицу за шиворот.

После этого прусская овчарка стоимостью в тысячу сто долларов заметила летнюю радость Хозяйки — одного из молоденьких фазанчиков, который прогуливался по газону. С ликующим лаем Мелисанда ринулась в погоню.

Собак Усадьбы всегда обучали избегать домашнюю птицу, фазан не ведал страха и потому стал легкой добычей Мелисанды.

Лэд низко зарычал. Хозяйка закусила губу, чтобы сдержать всплеск негодования при виде того, как уничтожают дорогих ее сердцу птиц. Хозяин поспешно произнес что-то, но его заглушил крик Фермера с Уолл-стрит, который пытался остановить свое сокровище и предотвратить дальнейшее смертоубийство.

— О-хо-хо! — воскликнул гость, когда он наконец вернулся на веранду, таща за собой Мелисанду. — Досадно, что так случилось, но вы уж не обижайтесь. Понимаете, Мелисанда такая активная, ее трудно контролировать. С чистопородными собаками всегда так, вы не находите?

Хозяин, к которому был обращен вопрос, оглянулся на жену. Но та как раз отошла, чтобы подобрать несчастного мертвого фазанчика и погладить его потрепанный плюмаж. И поэтому Хозяин позволил себе роскошь быть более прямолинейным в беседе. При Хозяйке он не мог этого сделать — из боязни огорчить ее грубым попранием законов гостеприимства.

— Чистопородный пес, — произнес он веско, — либо лучший пес на земле, либо худший. В первом случае он способен научиться слушаться и вести себя во всем так, как положено чистопородному животному. И для этого не нужны ни наказания, ни крики. Во втором случае владельцу стоит отыскать простачка и продать ему никчемную шавку за тысячу сто долларов. Вы заметили, наверное: я сказал «владельцу», а не «хозяину». Эти два термина — как небо и земля. Любой, кто готов заплатить за собаку ее цену, становится ее владельцем, но даже все деньги на свете не сделают человека хозяином собаки, если он сам не сможет стать им. Подумайте над этим.

Фермер с Уолл-стрит побагровел. Хозяин уже раскаивался в том, что из-за недоверия к Лэду и убийства фазанчика резко говорил со своим гостем — пусть незваным, нежеланным, но гостем. А тот крякнул, хмыкнул, надел на Мелисанду ошейник и ворчливо осведомился, нельзя ли посадить ее в свободную конуру.

Хозяйка вернулась к мужчинам, когда садовник увел бестию стоимостью одна тысяча сто долларов в ее временное пристанище. К этому моменту Хозяйка совладала с чувствами и смогла вежливо обратиться к гостю:

— Я никогда не слышала о такой породе — прусская овчарка. Она обучена пасти овец?

— Нет, — ответил Фермер с Уолл-стрит. При мысли о чудесных свойствах его любимицы он сразу позабыл о неприятных словах Хозяина. — Еще нет. Вообще-то она ненавидит овец. И она такая молоденькая, мы даже не пробовали дрессировать ее. Два-три раза мы водили ее на пастбище — всегда на поводке, разумеется, но она набрасывается на овец и чуть с ума не сходит от злости. Макгилликадди говорит, что овцам вредно пугаться. Так что пока мы держим Мелисанду подальше от них. Но к следующему сезону…

Больше он ничего не успел рассказать. Протяжный жалобный вопль, испущенный луженой глоткой, прорезал спокойную атмосферу Усадьбы.

— Морти! — в панике выпалил гость. — Это Морти! Скорее!

Определить, откуда доносится этот пронзительный визг, было несложно. Туда и побежал Фермер с Уолл-стрит — вверх по ступеням веранды и затем в дом. Следом за ним поспешили Хозяйка и Хозяин.

Лапочка Мортимер, как оказалось, был слеплен из того теста, из которого делают исследователей. Никакие ограничения, даже веранда, не могли помешать ему изучать новое. Дурацкие разговоры взрослых ему наскучили, дружеские знаки внимания Лэда утомили, и мальчик проскользнул через приоткрытую входную дверь в гостиную.

День выдался прохладный, и в камине полыхал веселый огонь. Перед камином раскинулся огромный глубокий диван. Ровно посередине дивана лежало что-то пушистое и серое — словно клубок пыли, который служанка заметает под кровать.

Когда Мортимер и не отстающий от нового идола Лэд вошли в комнату, мохнатый шар лениво развернулся и потянулся — и стало понятно, что никакой это не шар, а необыкновенно пушистый серый котенок — новая персидская кошечка Хозяйки, крайне вспыльчивая и носящая загадочное восточное имя Типперэри.

Обрадовавшись такому открытию, Мортимер схватил Типперэри и попытался дернуть ее за пушистый, как у лисы, хвост. Разумеется, ни одному здравомыслящему человеку не надо объяснять принципиальное отличие сердца кота от сердца собаки. И также ни один знаток персидских котов не удивится, услышав, что Типперэри отнеслась к хулиганским действиям малыша совсем не так, как Лэд.

Молниеносное движение передней лапой, и Типперэри очутилась на свободе. Морти непонимающе моргал, разглядывая четыре ровные, параллельные красные полосы на тыльной стороне своей ладошки, а Типперэри просто перебралась на дальний конец дивана, где и улеглась, чтобы возобновить прерванный дневной сон.

Дикая ярость внезапно вспыхнула в мозгу Мортимера. Оглушительно вопя, он схватил кошку за загривок, чтобы уберечься от зубов и молниеносно разящих когтей, и потопал с ней к пылающему огню. Он уже занес руку, чтобы швырнуть противную обидчицу в алое сердце пламени. И тогда вмешался Лэд.

Нет, Лэдом двигало отнюдь не сочувствие к Типперэри; к вздорной персидской кошке он всегда относился с нескрываемой прохладцей. Сомнительно даже, что он вполне понимал намерение Морти.

Зато одну вещь он понимал совершенно четко: глупый ребенок направляется прямо к огню. Как поступали многие мудрые псы до него и будут поступать после, Лэд бесшумно встал между огнем и ребенком — лохматая стена выросла между несмышленышем и опасностью.

Однако гнев так неудержимо влек Мортимера к камину, что собака успела остановить его, когда мальчика от огня отделяло всего восемнадцать дюймов.

Жар горящих бревен на таком расстоянии был почти нестерпим. Он проникал через толстую шубу Лэда и жег нежную кожу. Но словно скала стоял он на месте.

Когда дорогой сердцу Мортимера план зажарить котенка сорвался, он удвоил громкость воплей. Спина Лэда была выше, чем глаза ребенка. Тем не менее Морти попытался перебросить кошку в огонь через этот неподвижный барьер.

Типперэри не долетела до цели. Она приземлилась на собачьи плечи, впившись в них иглами когтей, спрыгнула на пол, а потом взмыла на верх книжной полки и оттуда оскорбительно зашипела на мучителя.

Огонь интересовал Мортимера лишь постольку, поскольку в нем можно было произвести сожжение кошки, но когда оказалось, что к камину его не пускают, он немедленно захотел к нему пробраться.

Сначала он попробовал пойти в обход, вокруг морды Лэда. Собака сделала шаг вперед и опять преградила путь. Морти обезумел от злости на эту новую помеху — его крики переросли в непрерывный рев, который и достиг ушей взрослых там, на газоне.

Мальчик налетел на Лэда и стал изо всех сил колотить его кулаками, впивался зубами в спину, дергал и рвал густой мех, топал ботинками по тонким белым лапам, пинал в ребра и нежное брюхо.

Ни на мгновение не прекращая воплей, Морти бил собаку, которая спасала его от гибели. Лэд стоял не шелохнувшись. Пинки, удары, укусы и вырывание волос были неприятны, но терпимы. А вот жар нет. Комнату наполнял запах паленой шерсти, однако Лэд стоял как вкопанный.

Наконец в гостиную ворвалась спасательная экспедиция с Фермером с Уолл-стрит во главе.

Немедленно придя к заключению, что кровь на руке сына — это след от укуса Лэда, разъяренный отец подхватил стул и собрался свершить возмездие.

Лэд видел его приближение. Когда в него полетела деревянная конструкция, он со скоростью, на которую способны только колли, вильнул в сторону. Стул приземлился всего в дюйме от пса и раскололся на щепки. И стул это был не простой, а «чиппендейл», доставшийся Хозяйке от прабабушки.

Впервые в жизни, впервые за все годы безупречного поведения Лэд нарушил Закон гостей и зарычал на того, кого Хозяин и Хозяйка принимали в Усадьбе как гостя. Нет, ну не может быть гостем этот толстобрюхий горлопан! Лэд посмотрел на своих богов с просьбой просветить его.

— Лежать, Лэд! — сказал Хозяин очень мягко, срывающимся голосом.

Лэда это озадачило, но он послушно опустился на пол.

— Этот стервец хотел убить моего мальчика! — бушевал Фермер с Уолл-стрит. Он подхватил на руки воющего Морти, чтобы определить тяжесть ранения.

— Он мой гость! Он мой гость! ОН МОЙ ГОСТЬ! — внушал себе Хозяин снова и снова. — Господи, помоги мне не забыть, что он мой ГОСТЬ!

Вперед вышла Хозяйка.

— Лэд скорее погибнет, чем обидит ребенка, — провозгласила она, стараясь не думать о сломанном фамильном стуле. — Он обожает детей. Давайте-ка я сама посмотрю на руку Морти. О, так это же след от когтей! Его поцарапала кошка!

— Та плотивная коска поцалапала меня! — заходился в реве Морти. — Убей ее, папа! Я сам хотел. Я хотел блосить ее в огонь. А гадкая собака не дала мне! Убей ее, папа! Собаку тозе убей!

Хозяин так и разинул рот.

— Почему бы тебе не сходить к загону, дорогой? — поспешила вставить Хозяйка. — Надо проверить, как там овцы. И возьми с собой Лэда.

Лэд, единственный из всех псов Усадьбы, имел право находиться в доме днем и ночью, в том числе в недоступной для других животных столовой. Остаток того дня он не пользовался своей высокой привилегией, а держался подальше от дома — растерянный, несчастный, по-прежнему страдающий от ожогов, несмотря на то что Хозяин обработал их мазью.

Весь вечер Фермер с Уолл-стрит многоречиво описывал несравненные качества своих овец и выражал уверенность в их сокрушительной победе над остальными участниками ярмарки. Когда он наконец согласился отправиться спать, на Усадьбу спустилась тишина.

В черный час перед самым рассветом эта тишина взорвалась сразу в нескольких местах — взорвалась чудовищной какофонией, которая напрочь разогнала всякий сон.

Это была смесь ора, блеяния, лая и топота множества ног. Звук возник разом и на полную громкость, продлился несколько секунд и потом замер.

Но к этому моменту все, кто был в Усадьбе, подскочили с постелей. Набросив кое-какую одежду, обитатели дома спешно спустились на первый этаж. Там уже буянил Фермер с Уолл-стрит — ломал дверной засов, не в силах разгадать его секрет.

— Это же мое стадо! — закричал он при виде хозяев. — Ваш чертов пес добрался-таки до него! Я слышал, как блеяли бедняжки, и слышал, как он рычал на них. Они обошлись мне…

— Если вы говорите о Лэде, — вспылил Хозяин, — то он…

— Вот фонари, — вмешалась Хозяйка. — Давайте-ка я открою дверь. Я справлюсь с этим засовом.

Они вышли в темноту и чуть не столкнулись с Макгилликадди. Шотландец, разбуженный шумом, как и все остальные, уже успел наведался к загону и возвращался с сообщением, что все овцы разбежались.

— Это колли! — брызгал слюной Макгилликадди. — Вот клянусь. Точно знаю — он. Я с самого начала раскусил его, по тому как он пялился на наших овец, днем еще. Он…

— Вот и я так сказал! — ревел Фермер с Уолл-стрит. — Грязный убийца! Сначала он хотел убить Морти. А теперь разделался с моими овцами. Вы…

Хозяин пытался что-то возразить. Но из темноты протянулась узкая белая ладонь и мягко прикрыла ему рот.

— Вы говорили мне, что он всегда спит под пианино в вашей музыкальной комнате! — обвинял гость хозяев, пока все четверо шли к загону, освещая путь электрическими фонариками. — Так я заглянул туда. Под пианино его не было. Он… он…

— Лэд! — позвал Хозяин. И еще раз, во все горло: — Лэд!

Далекий рык, короткий лай, потом невнятная суматоха — и через какое-то время на самом краю пятна света от фонарика показался Лэд.

Только мгновение постоял он там, а потом развернулся и исчез в темноте. А Хозяин не смог позвать его обратно — у него пропал дар речи. Облик большого колли, подсвеченный безжалостным сиянием электричества, погрузил всю группу в потрясенное молчание.

Лэд отчетливо был виден в луче света. Его обычно ухоженная шуба была вся всклокочена. Глаза горели огнем. И — его морда была красной от крови. Все успели увидеть это до того, как колли убежал.

Первым звуком, нарушившим молчание, был стон — это застонал Хозяин от сердечной боли. Собака, которую он любил, оказалась убийцей.

— Это неправда! Неправда! — твердо заявила Хозяйка.

Фермер с Уолл-стрит и Макгилликадди уже припустили бегом. Пастух отыскал на земле следы множества маленьких копыт и пошел по ним. Гость, ругаясь и тяжело дыша, не отставал от него. Хозяйка и Хозяин составляли арьергард.

С замиранием сердца они вглядывались в темноту, страшась увидеть растерзанное тело овцы или иные свидетельства бойни. Но ничего такого не попадалось им на пути, проложенном овечьими копытами.

Через четверть мили этот путь закончился.

Все четыре фонарика одновременно осветили небольшой пригорок на лугу у окраины леса. Обычно этот пригорок был зеленым. Теперь он побелел.

На его невысоких склонах сгрудилось стадо овец — плотно, будто стянутое веревкой по периметру. На вершине холмика восседал Лэд. Он сидел в странной позе, одной снежно-белой лапой прижимая что-то к земле. Что именно он прижимал, нельзя было сразу разглядеть за кудрявыми спинами, но во всяком случае не овцу.

Фермер с Уолл-стрит прервал удивленную немоту невнятным мычанием.

— Ну, это да! — не очень уважительно перебил его пастух, который успел уже обойти пригорок и произвести пересчет голов. — Ни одна штука не пропала, ни одна — коль я верно все увидел — не поранена. Все двадцать тута.

Фонарик Хозяина нашел между овцами щелочку, сквозь которую его луч смог осветить вершину пригорка. На свету стало ясно, что под лапой Лэда корчится перепуганная Мелисанда — прусская овчарка стоимостью одна тысяча сто долларов.

Макгилликадди крякнул и отправился вокруг пригорка со второй, более тщательной проверкой. Когда он вернулся, то лицо его было мрачнее обычного.

Даже прежде чем пастух рассказал о результатах осмотра, Хозяин сам догадался о ключевых моментах загадочного происшествия.

Мелисанде наскучило сидеть на привязи, и она перегрызла поводок. В поисках развлечений она отправилась к загону. Там она легко сбила носом задвижку — ту самую, курам на смех, — на калитке. И тут с веранды прибежал Лэд.

Сначала он попытался просто отогнать потенциального убийцу от блеющих жертв. Лэд был ветераном нескольких серьезных битв, однако Мелисанда не была для него достойным противником, даже если не принимать во внимание ее пол. Вел он себя соответственно. Она же цапнула его в нижнюю челюсть и оставила там глубокую рану. Во время собачьей потасовки овец охватила паника, они выскочили из загона и разбежались.

Не забывайте, пожалуйста, что десятью часами ранее Лэд вообще не знал, что такое овца. Но что миллионы его предков зарабатывали у людей корм и кров своим почти сверхъестественным мастерством собирать скотину в стадо. Опыт прошлых поколений жил в инстинктах большого колли, и в нужный момент он проснулся.

Гоня испуганную и присмиревшую Мелисанду перед собой — до чего же надоедливая собачонка, думал, должно быть, Лэд, — колли стал собирать рассыпавшееся по полю стадо. Процесс был в разгаре, когда пса позвал Хозяин. Сбегав на зов и убедившись, что повторной команды не последовало, колли вернулся к своему занятию.

Менее чем за пять минут двадцать беглецов были сбиты в круг на пригорке. И тогда, по-прежнему держа прусскую овчарку под контролем, в центре круга устроился и сам Лэд.

Овец он согнал и не давал им разбегаться, но далее первобытные инстинкты его не вели. Лэд понятия не имел, что делать с собранной скотиной. Поэтому он просто караулил стадо в ожидании, когда люди наконец закончат громко трещать и снимут с его плеч эту заботу.

Макгилликадди осмотрел каждую овцу по отдельности и ни на одной не обнаружил ни царапины, ни пятна. Он изложил свои соображения о том, что произошло, по существу они сводились к тому, что было описано выше.

Закончив говорить, пастух стал смущенно оглядываться, как будто набирался храбрости перед щекотливым делом. Из-за восточных гор растекался жидкий желтый рассвет и бросал на угрюмый морщинистый лик шотландца призрачный отблеск. Глубокий вдох, и вот он решился: подошел к Лэду, упал на одно колено, чтобы его глаза оказались на одном уровне с беспечно-внимательным взглядом колли, и с чувством произнес:

— Лэд, ты-то смелый, смелый пес. Ой, да ты умный пес! Смекалистый ты, Лэд! Не встречал я таких еще по эту сторону от Керкоди. Коли примешь ты извинения старого дурня за то, что зря порочил тебя, коли примешь руку старого дурня в знак доброй дружбы, то-то я порадовался бы, Лэд. Что прошло, то прошло, а? Ну что, мир?

Да, речь вышла смешной, но смеяться никому не хотелось, даже Фермеру с Уолл-стрит. Пастух был исключительно серьезен и уверен в том, что Лэд поймет его слова.

И Лэд понял. С торжественным видом он выпрямился. Важно положил одну белую лапу в корявую ладонь, которую протянул ему коленопреклоненный пастух. Его глаза сверкнули мудрым дружелюбием, когда встретились с восхищенным взором старика. Два прирожденных пастуха смотрели друг на друга.

Наконец Макгилликадди резко поднялся и хмуро обернулся к Хозяину.

— Так разумею, сэр, нечего и спрашивать, продадите вы его или нет, — проворчал он. — Но… но я поздравляю вас с такой собакой.

— Вот это правильно! Макгилликадди, ты прав! — закричал Фермер с Уолл-стрит, уловив лишь часть того, что сказал пастух. — Отличная идея! Он хороший пес. Теперь я это вижу. Я судил предвзято и открыто признаю это. Замечательный пес. Сколько вы за него хотите? Или… знаете что, у меня есть идея получше! Хотите, я выменяю его у вас — на Мелисанду?

Хозяин опять разинул рот, и множество едких слов столпились у него в горле. Прежде чем хоть одно из них успело вырваться, Хозяйка воскликнула:

— Ой, мы же дверь оставили нараспашку. Дорогой, может, ты пойдешь вперед и проверишь, все ли в порядке? И… может, возьмешь с собой Лэда?