8. Капитан Удо Макинтош спасает доктора Айзека Айзека
По дороге в машинное Макинтош сделал всё-таки небольшой крюк. Мысль о чёрном льде противно скрипела на периферии сознания. Картина преступления – дикая, кровавая, яростная – в сочетании со сладким запахом льда напоминала о похожих историях, читанных Макинтошем в отсыревших подшивках «Таймс» и «Лондон Газетт», которые пылились в кают-компании.
Если на борту завёлся ледовый наркоман (остроумные репортёры звали таких «подлёдниками»), он мог пронюхать о запасе льда, хранившемся – разумеется, тайно и с соблюдением всевозможных предосторожностей – в лазарете.
Дверь в лазарет была распахнута, внутри густо смешались тьма и острые медицинские запахи. И, конечно, сладкий аромат льда. Цезарь остановился у входа и неуверенно заворчал. Здесь, в лазарете, обитало единственное существо в мире, которого боялся механический пёс. Инъекционарий.
Капитан вошёл внутрь, выставив перед собой лампу.
Инъекционарий представлял собой замечательный образец современной техники. Был он похож на паука, пронизавшего своими длинными лапами весь пароход. Целью существования этого паука была доставка коктейлей прямо в каюты пассажирам.
Инъекционарий и всё, что с ним связано, было тайной причиной процветания «Бриарея».
Из Наукана в Британию добраться можно было разными способами. На огромных пароходах – подэфирных городах – Норд-Науканской Компании, подмявшей под себя почти всю торговлю с колонией, пассажиры получали комфорт и обслуживание наивысшего уровня. Но дипломаты и врачи, учёные и исследователи, а особенно – их жёны и дети, покидающие суровый север, нередко отдавали предпочтение маленькому неуютному «Бриарею». Никакого первого класса. Каюты с минимальным набором удобств. Питание сытное, но без изысков. Из развлечений – небольшое казино с механическими дилерами.
И вот почему.
Известный факт: после ватного плена луораветланского онтымэ возвращаться в мир человеческих эмоций крайне непросто. Если намёрзнуться как следует, а после устроиться у камина, чтобы отогреть побелевшие пальцы, в первую очередь почувствуешь сильную боль. Подобная история происходила с эмоциями британцев после посещения Наукана. Естественный процесс разморозки, который практиковала официальная медицина, в первую очередь возвращал к жизни душевные страдания. Любая, самая незначительная негативная эмоция, могла завладеть человеком и сделаться его персональным адом на всё время путешествия домой.
Несмотря на то, что капитан Удо Макинтош никогда не ступал на Землю Науканскую и не пробовал онтымэ, он лучше многих понимал страдания луораветланских британцев. Почти каждую ночь с ним приключалось нечто подобное.
Врачи Норд-Науканской Компании лечили этот недуг, названный луораветланским синдромом, традиционными методами: водными процедурами, натуральной пищей и чтением Диккенса. Как это ни прискорбно, но в последние десятилетия британская наука, уделяя первейшее внимание механизации окружающего мира, несколько отстала в вопросах внутреннего устройства человека. Официальной медицине пока нечего было противопоставить луораветланскому синдрому.
Неофициальная, как водится, обернулась быстрее: её-то достижения и использовались на «Бриарее» для отогрева соотечественников. Всякий пассажир «Бриарея», покупая билет на пароход, заказывал себе персональный коктейль. Посредством инъекционария пассажиры получали инъекции прямо в каютах, не просыпаясь, – после отплытия и погружения под эфир. Дирижировал процессом доктор Айзек. Повинуясь его манипуляциям, летели по трубам влюблённость, азарт, ностальгия, радость, блаженство, нежность, предвкушение, смешанные подпольными лондонскими химиками. Модальность эмоций обеспечивали индивидуально подобранные гормоны, а силу и длительность – чёрный лёд. Таков был секрет успеха «Бриарея»: вне зависимости от погружений на изнанку, в инъекционарии всегда хранился запас чёрного льда, который в герметичной шарообразной камере Мозесова изобретения был стабилен рекордные семь суток.
Макинтош сомневался, что это продлится долго, но пока «Бриарей» был единственным реабилитационным пароходом на рейсе Наукан—Британия.
Теперь инъекционарий выглядел жалко. Отовсюду парило, с труб капал конденсат, в корпусе зияли рваные дыры, обнажая внутренности машины. И самое ужасное – чёрный лёд расползся по полу, смешался с осколками и обломками мебели, но не остановился, а по своей коварной привычке продолжал двигаться, расти и занимать всё пространство, которое способен был освоить. Медленно, но неумолимо.
Шшорх.
Из глубины помещения к Макинтошу двинулась, тяжело переступая и свистяще поскрипывая, широкая тень. Без сомнения, это был томми. Звук движения смешивался с шёпотом репродукторов. Когда томми приблизился достаточно, чтобы его осветила лампа, Макинтош увидел, что тот с головы до ног забрызган кровью. Кровь капала с металлических его рук. Кровью пропитана была телеграфная лента, клочья которой торчали из груди томми. Судя по красному кресту на предплечье, это был томми-санитар.
Обыкновенный человек, увидав такую картину, замешкался бы, потерял драгоценные мгновения, по меньшей мере, на удивление. Но не Макинтош.
– Ближе не подходи, – предупредил капитан, поднимая револьвер. Томми не остановился. Его грубое лицо не приучено было выражать эмоции, поскольку эмоций у томми не было и быть не могло – не придумали ещё таких шестерёнок. Но почему-то сейчас каждая чёрточка, условный разрез несуществующего рта, темные провалы глаз – всё казалось капитану зловещим.
Томми был в десяти футах, когда капитан выстрелил ему в правый глаз. Не задумываясь, точно и уверено. Будто заранее отметил это место как слабое и уязвимое. Томми остановился. Внутри у него застрекотало. Из груди полезла телеграфная лента. Из глаз то ли потекло, то ли выбралось тонкое чёрное щупальце.
Макинтош подошёл ближе, не опуская револьвер. Томми не двигался. Узнав чёрный лёд, капитан поморщился. Осторожно оторвал телеграфную ленту: «Больно. Страшно. Темнота идёт. Смерть. Смерть. Смерть».
– Удо Макинтош! – услышал он крик Аяваки. Обернулся и едва успел отскочить в сторону. Лампа выпала из его руки на пол, не переставая, впрочем, освещать поле боя. Яростный удар, предназначавшийся капитану, пришёлся прямо в грудь мёртвому томми. Грудная клетка томми была крепче человеческой, но и в ней осталась внушительная вмятина. Механический матрос пошатнулся и рухнул навзничь. Капитан выстрелил в нового противника. Это тоже был томми, на этот раз – томми-стюард. Пуля попала ему в висок и рикошетом ушла куда-то вправо. Ещё выстрел. Снова мимо. Осечка. Осечка.
Томми приближался, и капитан приготовился к безнадёжному кулачному бою с металлической махиной, когда, преодолев свой многолетний страх перед демоном лазарета, на помощь пришёл Цезарь.
Он ураганом пронёсся через комнату, взлетел в воздух в немыслимом прыжке и стальными челюстями перекусил одну из медных трубок-артерий, по которым циркулировала кровь томми – сжатый пар. С шипением и визгом пар вырвался на свободу, а томми тотчас замер: вместе с давлением из него ушла жизнь.
– Цезарь, дружище, – прошептал ошеломлённый Макинтош.
Цезарь имел весьма довольный вид, и дело было не только в поверженном томми. Посреди лазарета, изувеченный, жалкий, лежал его старый враг, механический медицинский паук. Инъекционарий. Капитан усмехнулся, вообразив, как поступил бы теперь Цезарь, будь у него физиологическая возможность.
За ширмой раздался шорох. Это был не томми: слишком осторожный, тихий, интеллигентный звук. Макинтош поднял лампу и шагнул к закутку.
– Кто там?
– Слава богу, капитан, это вы!
В углу, скрючившись, прикрывая голову руками, сидел Айзек Айзек.
– Вы в порядке, Айзек? – капитан протянул ему руку.
– Порядком я бы это не назвал. Но – жив.
С помощью Макинтоша Айзек поднялся, достал свой невероятный жёлтый платок и принялся нервически протирать стёкла очков.
– Спасибо, капитан. Вы спасли мою жизнь и честь, – он покачал головой. – Не думал, что меня когда-нибудь будет волновать такое… Но до чего незавидна и нелепа смерть по воле бездушной машины.
– Что вы здесь делаете, Айзек? Что произошло с этими томми? Дьявол, что вообще творится на моём пароходе?
– Даже вы не знаете, с меня какой тогда спрос! Я проснулся во время погружения. Вы помните моё отношение к изнанке. Я не могу спать, я не могу жить, пока мы под эфиром. Скажу прямо, я был обескуражен. Капитан, вы знаете, что мы погрузились на два часа раньше срока? Конечно, у меня разболелась голова, и я отправился за глоноином. Да и инъекционарий следовало настроить, раз уж такое дело. Ах ты ж эфира ты мать, инъекционарий!
Айзек выглянул из-за ширмы – убедиться, что разорение инъекционария ему не приснилось. Лицо его сделалось похоже на мордочку расстроенной обезьяны.
– Вы знаете, зачем они это сделали? – спросил Макинтош.
– Представления не имею. Когда я пришёл, механические твари добивали ледовую камеру. Я пытался их остановить!
– Вы отважный человек, доктор.
– А они крушили и крушили. Яростно, будто по зову сердца. Хотя откуда у железок сердце? – Айзек стал нервно хлопать себя по карманам, выудил кулёк с леденцами и, не предложив Макинтошу, отправил в рот сразу двух мишек. – Капитан, я требую, чтобы Мозес понёс наказание за этот произвол!
Слушая Айзека, Макинтош без спешки перезарядил револьвер.
Томми – послушные, безотказные, неуклюжие – сошли с ума и устроили настоящую резню. Это было так же нелепо, как, скажем, шкаф с маниакальными наклонностями. Что приключилось в их больших металлических головах? Неужели действительно скрутились рогульками пароотводы? Макинтош с облегчением поверил бы, что виной всему производственный брак, сбой в шестерёнках у двоих томми (у троих, если вспомнить о сбежавшем носильщике – а как о нём не вспомнить?). Если бы не этот разгром в лазарете – точный, обдуманный, целенаправленный. Если бы не чёрный лёд. Если бы пароход не шёл полным ходом по глубокому течению в неизвестном направлении. Если бы не похищенная умкэнэ.
– Мне понадобится ваша помощь, доктор. Неизвестно, сколько всего томми повредились рассудком. Необходимо предупредить о них Кошки и остальных. – Макинтош протянул Айзеку револьвер. – Возьмите.
– Это совершенно ни к чему…
– К сожалению, доктор, вы знаете не все подробности сегодняшней ночи.
– Это уж точно! – Айзек сверкнул глазами в сторону застывшей в коридоре Аяваки. – Что касается томми, то с железными болванами я как-нибудь справлюсь.
– Фарнсворт, Броуди и Бёрк не справились. Все трое мертвы. Берите револьвер, доктор.
Айзек недоверчиво посмотрел на окровавленные манипуляторы томми. Его передёрнуло.
– Но как же… Фарнсворт? Наш Дэнни?
Макинтош терпеливо кивнул. Ему каждый раз приходилось напоминать себе, что обычные люди склонны поддаваться эмоциям в самый неурочный час. Айзек с новым интересом взглянул на револьвер.
– Я совершенно не умею с ним обращаться…
– Не глупите. Всё элементарно. Цельтесь в глаз.
Айзек взял револьвер, прицелился в мёртвого томми. Рука его дрожала.
– Вы сможете, Айзек. Мы с Кошки расстались у ходовой рубки. Найдите его и остальных. Расскажите про томми. Пассажирам велите запереться в каютах и никуда не выходить. Впрочем, пассажиры, надеюсь, спят.
– А вы, капитан, спокойны, как сырная запеканка, – неясно было, с одобрением сказал это Айзек или, напротив, с осуждением. Глаза его, увеличенные линзами очков, смотрели строго и внимательно. Он покосился на Аяваку, которая так и стояла в коридоре, не решаясь войти в лазарет, нахмурился, взял капитана под руку и деликатно отвёл в угол.
– Капитан, простите мне моё любопытство, но… это ведь луораветланка чистой воды.
Макинтош не знал, откуда выросло Айзеково предубеждение к луораветланам, но выросло оно ветвисто и размашисто – ни малейшей возможности выполоть. Во всякой новости о луораветланах Айзек усматривал невероятнейшие козни – луораветланской, разумеется, стороны. Таких коварств не способен был выдумать ни один преступный ум, какие иной раз озвучивал за чаем старый доктор. Кроме всего прочего, Айзек искренне верил, что нет ничего хуже плохого мира – а мир с луораветланами он считал плохим. Знал ли Айзек о трагедии на «Клио»? Иногда Макинтош замечал, что доктор осведомлён о луораветланских тонкостях слишком уж подробно, но затем Айзек позволял себе такие наивные замечания, что Макинтош решительно отметал все подозрения на его счёт.
– Не кажется ли вам странным, капитан, что наши томми помутились рассудком именно теперь, когда на борту появился луораветлан? Нет ли здесь связи?
– Связь, безусловно, есть. Кто-то похитил из порта маленькую умкэнэ. Подозреваю, это был томми. Помните происшествие при погрузке? Обезумевшего носильщика?
– Но зачем томми похищать луораветланского ребёнка?
– А зачем томми убивать старших офицеров?
– Позвольте вопрос, капитан. Откуда у вас информация о похищении ребёнка?
Макинтош выразительно посмотрел в сторону Аяваки. Наивная луораветланка стояла прямо в луже подтаявшего чёрного льда. Лицо её было сосредоточенным, хмурым, руки нервно подёргивались.
– Но это ведь нонсенс, международный скандал. Кто пойдёт на такое? Может, не было никакого ребёнка, а, капитан? А был только повод проникнуть на наш пароход и устроить всё это… безобразие? Неужели вы верите этой… кукле?
Макинтош пожал плечами.
– Ничего не остаётся. Луораветланы не обучены лгать.
– А я когда не умел курить, был молод и высок. И посмотрите на меня сейчас. Всё меняется, капитан.
– Найдите Кошки, Айзек. Предупредите его. Остальное – моя забота.
Айзек глубоко вдохнул, выпрямил тощую спину и двинулся по коридору в сторону ходовой. Остановился, хлопнул себя по лбу, словно вспомнив что-то важное, обернулся и сказал:
– Зато знаете, что? Голова совершенно не болит. Не чудо ли?
И ушёл, не дожидаясь ответа. Вид он имел одновременно жалкий и геройский.
Аявака стояла задумчивая, точно в трансе. Макинтош осторожно тронул её руку.
– Пойдёмте, Аявака. Нужно спешить.
Затоптал тонкое щупальце чёрного льда, ползущее по коридору.
