Никаких скелетов в шкафу Гранпре Билодо не нашел. В холодильнике тоже не обнаружилось ничего подозрительного, а на кухонных полках на себя обращали внимание лишь приличный запас чая да несколько бутылочек саке. С другой стороны, в ящиках комода, равно как и в корзине с грязным бельем, он натолкнулся на феноменальное количество носков без пар и тут же спросил себя, как эта «благоухающая» тайна может пролить свет на индивидуальность покойного: Гранпре воровал их в прачечных? Коллекционировал? Превращался в полнолуние в сороконожку? В остальном квартира была явно необычной. Больше всего Билодо впечатлило количество книг на этажерках. Большинство из них конечно же принадлежали перу японских писателей и поэтов. Он открыл наугад роман некоего Мисимы и прочел отрывок, в котором молодая женщина сцеживала из груди материнское молоко и подмешивала его в чай своему возлюбленному. Этот странный текст Билодо смутил, он тут же захлопнул книгу, отложив на потом решение задачи по повышению своего литературного уровня, и занялся изучением бумаг Гранпре, которые ему удалось унести после незаконного вторжения в квартиру. И вдруг увидел трехлетней давности письмо Сеголен, самое обычное, написанное прозой. В этом послании, первом за все время их переписки, красавица с Гваделупы называла себя большой поклонницей японской поэзии и очень хорошо отзывалась о статье об искусстве хайку Кобаяси Исса, опубликованной в одном из литературных обозрений. Были и другие письма, свидетельствовавшие о том, что между ними очень быстро возникло творческое содружество, вершиной которого стала рэнга, причем идею «нанизывать строфы» предложил Гранпре. Вот, стало быть, как они познакомились. Благодаря совместному интересу к японской литературе, который их и соединил. Одна тайна, по крайней мере, разъяснилась.

Вдохновленный первым успехом, Билодо решил предпринять еще одну поэтическую попытку. Была пятница, впереди его ждали выходные, поэтому он закрыл дверь, задернул шторы, призвал на помощь старых мэтров, обратившись к ним за благожелательной поддержкой, и погрузился в себя, как ловцы жемчуга погружаются в морскую пучину.

* * *

Полагая, что его предыдущие хайку страдали от недостатка фуэко, незыблемой вечности, Билодо трудился всю ночь и на рассвете закончил стихотворение, претендующее на чествование триумфального рассвета:

Билодо показалось, что это уже лучше. Что касается фуэко из этого хайку, он им в любом случае воспользуется, но вот над содержанием рюко, начала эфемерного и земного, еще придется поработать. Стремясь достичь хрупкого равновесия, которым характеризуется хорошее хайку, он вновь принялся за работу, стараясь тщательно дозировать два этих противоборствующих принципа:

В животе у Билодо заурчало. То, что он со вчерашнего дня ничего не ел, поглощенный процессом творения, было вполне нормально. Может, этим все и объясняется? Неужели поэзия, по сути своей, лишь дело желудка? Оставив этот вопрос без ответа, Билодо отправился обедать в местный японский ресторанчик под названием «Дивный Восток».

* * *

Ближе к вечеру его навестила мадам Брошю и принесла в качестве подарка к новоселью корзину фруктов. Дама увидела, что Билодо стал обживаться, и убедилась, что ему ничего не нужно. Пользуясь возможностью разузнать что-нибудь о Гранпре, Билодо предложил ей чаю, который сервировал на маленьком столике в виде листа. А после привычного обмена любезностями направил разговор в нужное русло, чтобы поговорить о бывшем нанимателе квартиры. Сначала они вспомнили ужасные обстоятельства его гибели, обменялись мнениями и выразили сожаление по поводу его преждевременной кончины. Билодо узнал, что Гранпре раньше преподавал в соседнем коллеже литературу, но в прошлом году вышел на пенсию, хотя и был еще довольно молод. Польщенная повышенным интересом, который проявил к ней молодой человек, дама поведала, что бедолага в последние месяцы перед гибелью вел себя очень странно — не выходил из дому и без конца крутил одни и те же записи китайской музыки. Что-то вроде депрессии, решила она, с трудом выдавив из себя это роковое слово.

После ухода мадам Брошю Билодо задумчиво допил остававшийся в чайнике чай. Личность Гранпре во многих отношениях по-прежнему была покрыта мраком, лабиринты его души нуждались в изучении, но кое-что все же стало проясняться. Откровения дамы привели к появлению нового элемента: музыки. Она в состоянии как-то пролить свет на индивидуальность этого персонажа? Било до бросился разбирать диски Гранпре и тут же наткнулся на «китайские записи», о которых говорила хозяйка дома, — на поверку они оказались традиционной японской музыкой. Он взял наугад один из дисков и поставил в проигрыватель. Из динамиков полились меланхоличные звуки флейты и аккорды лютни, заполнив гостиную пленительным, монотонным напевом. Билодо вдруг ощутил прилив вдохновения и взялся за перо…

* * *

Быстро летело время, часы, будто призраки, сменяли друг друга. Он писал, ставил без разбору диски и наливался чаем. Роняла гроздья аккордов цитра кото, ей вторили то сямисэн, то сё, подчеркивая нежное, воздушное звучание хитирики и зачаровывающее женское пение с ярко выраженным прононсом. Билодо писал, будто в трансе, тянулся всем своим естеством к ваби (первозданная красота в гармонии с природой) и пропитывался нетленными добродетелями саби (простота, безмятежность, одиночество). Воображая себя прогуливающимся среди рдяного осеннего буйства Мон-Руаяль, он старался воплотить в стихах заразительную апатию бесстыдных деревьев, шорох вспорхнувшей под напором ветра листвы, пение птиц, улетающих на юг, и прощальное жужжание жуков. Он писал, обращаясь к словам за помощью и поддержкой, хватая их на лету, заманивая их, будто бабочек, в сети страницы и прикалывая к бумаге. Время от времени из-под его пера выходило нечто на первый взгляд удобоваримое, но уже через пять минут он понимал, что стихи звучат коряво и скармливал их мусорной корзине. Потом начинал снова и снова, барахтаясь в луже смятой целлюлозы, прерываясь лишь для того, чтобы изобразить на песке крохотного сада камней случайный иероглиф, либо прочитать вслух хайку Гранпре или Сеголен, восхитившись его вибрирующей спонтанностью.

Он заказал в «Дивном Востоке» суши, съел их тайком от Билла и всю ночь марал белоснежную чистоту страниц. В воскресенье продолжил, просидел, теперь уже подхлестывая себя саке, не только весь день, но и вечер, пока у него не закружилась голова, не стало двоиться в глазах и не выпало перо из непослушных пальцев. Тогда он свернулся клубком на футоне и провалился в сон, населенный живыми иероглифами. Потом ему приснилась Сеголен, она сняла кофточку, сцедила немного молока из груди и вылила его, капля по капле, себе в рот…

Когда Билодо проснулся утром в понедельник, мысли его разъезжались, и он никак не мог собрать их в кучу. Он проглотил четыре таблетки аспирина, принял душ, долго стоя под тугими струями, потом просмотрел написанное, отобрал немногие стихи, заслуживающие избежать плачевной участи и не оказаться в корзине, и остановил свой выбор на строках, которые его рука вывела на рассвете:

Ему показалось, что от этого трехстишия исходит слабый аромат поэзии и что оно даже чем-то напоминает творения Гранпре. У него почти получилось. Но «почти» — по-прежнему очень мало, поэтому он тщательно разорвал лист бумаги на мельчайшие кусочки и рассыпал их снежинками вокруг себя. Уже второй раз за неделю молодой человек позвонил на почту и предупредил, что не выйдет на работу, поставил чайник и вновь взялся за дело, решив, если будет нужно, извести на бумагу хоть целый лес.

В полдень в двери сухо щелкнула крышка почтового ящика. Билодо ощутил укол ревности, что ему так легко нашли замену, и пошел взять почту Гранпре. Там было два извещения, счет и письмо от Сеголен.

* * *

Такого оборота событий Билодо не предвидел. Ему и в голову не пришло, что девушка напишет Гранпре, не дожидаясь ответа на ее стихотворение о ребенке-морже. Он дрожащей рукой схватил нож для разрезания бумаги и вскрыл конверт. Там, как обычно, был один-единственный листок:

Столь прямой тон не оставил Билодо равнодушным, а почти осязаемое беспокойство, исходившее от письма, породило в его душе тревогу. Гранпре молчал, и Сеголен, привыкнув к тому, что он никогда не тянет с ответом, явно волновалась — по всей видимости, думала, что чем-то обидела бедолагу. Билодо представил, как она переживала, когда сочиняла хайку, как на лице молодой женщины отражалось смятение, затмевая собой нежные, совершенные черты. Этот образ Сеголен, охваченной тревогой, был для него невыносим, и Билодо остро почувствовал необходимость что-то срочно предпринять. Нужно быстро послать ответ, чтобы ее лик вновь озарился улыбкой. Хватит топтаться на месте, пора уже родить это проклятое хайку!