Каменные ступени, ведущие с берега были кое-где прорезаны трещинами. Некоторые трещины были закрыты деревянными досками. Евгенидис пропустил царицу вперед, чтобы она сама задавала темп, и чтобы ему было легче следить за ней. Подъем согрел ее и позволил размять мышцы, но ноги в войлочный туфлях все еще были мокрыми и замерзшими. Каждый шаг отдавался болью в уставшем теле. Она несколько раз проверяла, на месте ли ножи. На первой площадке, где деревянный мост вел на другую сторону узкого ущелья, она повернулась, чтобы заговорить с Евенидисом. Он стоял ниже нее, предусмотрительно держась вне пределов досягаемости.

— Вы не подкупали Эфкиса, — сказала она.

— Нет, — ответил Евгенидис. — Это была ложь. Мы подделали письмо. Лейтенантом был мой двоюродный брат Кродес. Он несколько месяцев шлифовал свой аттолийский акцент. Почтовую сумку с царским знаком мы взяли у вашего посланника в Эддисе.

— Но вы провели своих людей мимо дозоров Эфкиса. И пушки… — сказала она. — Одиннадцать пушек. Как вы их доставили?

— Они были деревянными.

— Деревянными?!

— Деревянными, — подтвердил Евгендис. — Фальшивыми. Мы переправили их вниз по Сеперхи на лодке, а затем сбросили за борт и вытянули на берег.

— Ублюдок, — сказала Аттолия.

— Еще какой! — ответил Евгенидис, и на его лице снова мелькнула знакомое Аттолии выражение меткого лучника.

Через мгновение улыбка исчезла. Аттолия повернулась, чтобы подниматься дальше. Она не желала смотреть назад на Евгенидиса. Она поднималась решительно и быстро, словно гнев жег ей пятки. Евгенидис следовал за ней, слушая, как ее дыхание становится все более натужным, и ожидая, что она устанет и пойдет медленнее. Но царица отказывалась сбавить скорость. Пытаясь справиться с одышкой, она продолжала подъем.

— Ваше Величество, — сказал Евгенидис.

Царица остановилась и повернулась, глядя на него сверху вниз. Евгенидис заговорил прежде, чем придумал что сказать. Он просто хотел, чтобы она остановилась, надеясь, что после перерыва она пойдет медленнее. Он смотрел на нее, утратив дар речи от ее красоты и презрения.

— Я хотел спросить, понравились ли вам серьги? — неуверенно сказал он.

Казалось, он слышит яростный шум крови, затопляющий ее разум.

— Мне могли понравиться твои серьги? — язвительно спросила она. — Настолько, что я захотела бы выйти за однорукого мальчишку? Однорукого «босяка»? — она использовала кличку, которой жители равнины называли горцев Эддиса. — Когда я в самом деле захочу выйти за тебя, я одену твои серьги. Но не жди, что это случится скоро, вор.

Она повернулась спиной к Евгенидису и стала подниматься так же быстро, как раньше.

— Ваше Величество, — позвал он.

— Что еще?

— Это долгий подъем, — сказал он, очень подавленный. — Если вы будете идти так же быстро, вы умрете от удара, не добравшись до вершины.

— Уверена, что мне хватит сил выдержать еще и это, — отрезала Аттолия, но возобновила подъем в более медленном темпе.

Евгенидис шел за ней, по-прежнему держась на безопасном расстоянии.

Они поднимались в молчании еще полчаса. Они уже видели конец лестницы над головой, когда Евгенидис поддался искушению и испустил очень умелую имитацию козьего блеяния. Аттолия услышала его. Она подняла голову и замерла на мгновение, сжав руки в кулаки. Непроизвольно она потянулась к ножам и не нашла их на месте, хотя проверяла совсем недавно. Убийственно злая, она повернулась и пошла прямо на Евгенидиса. Вор спускался вниз шаг за шагом, по мере того, как царица надвигалась на него.

— Чем ниже мы спустимся, тем дольше нам придется подниматься снова, Ваше Величество, — заметил Евгенидис.

Царица остановилась. После нескольких лет интриг и открытой войны с баронами, она знала, когда следует признать поражение. Без посторонней помощи она не могла избавиться от вора. Его вооруженные люди ждали их наверху, чтобы проводить на свадьбу, и не было никакой помощи под рукой. Она приучила себя к терпению, обретя свое лучшее преимущество, и потому снова повернулась к ступеням наверх.

С вершины лестницы прибрежные холмы уже не были видны, они скрылись за высокими горами. Неровная линия гор темнела на фоне светлеющего неба, но было еще темно, и она не могла разобрать, что за люди стоят перед ней. Царица хладнокровно оглядела их. Большинство из них носили военные туники армии Эддиса, но Аттолия разглядела нескольких пожилых мужчин в штатской одежде. Вон тот толстый, подумала она, был одним из министров Эддиса. Вероятно, остальные старики также были министрами и царскими советниками. Сама Эддис не удостоила ее своим обществом.

Здесь не было никаких признаков лагеря. Лошади и мулы стояли оседланные, их поклажа была привязана к седлам.

Подошли офицеры и министры, кто мрачный, кто смущенный. Когда они приблизились, Аттолия смогла узнать многих из них. Министр торговли, министр казначейства. Немного впереди стоял человек, не выглядевший ни мрачным, ни смущенным. Его лицо было абсолютно непроницаемо. Прищурившись, Аттолия узнала его, это был церемониймейстер царицы Эддиса, посланный для организации предстоящей свадьбы. От кончиков сапог до кончиков усов он выглядел так, словно стоял посреди Большого зала дворца. Только раз он пошевелился, оглянувшись через плечо.

— Он сказал, что это будет не здесь, — громко прошептал один из министров, и церемониймейстер вышел вперед, чтобы приветствовать царицу Аттолии от имени царицы Эддиса.

— Что дальше? — спросила царица, обращаясь к пустому пространству перед собой.

— Мы поедем так быстро, как сможем, по направлению к руслу Прикаса. Там мы сможем свернуть на главный проход к перевалу, — произнес Евгенидис у нее за спиной. — Потом мы проведем переговоры и заключим брак в присутствии ваших баронов в качестве свидетелей.

— Унылая церемония, — заметила царица.

— Позже мы с блеском отпразднуем коронацию.

Аттолия оглянулась, чтобы окинуть его холодным взглядом. Она улыбнулась ледяной улыбкой и повернулась к мужчинам, которые подошли, чтобы присоединиться к ним.

— Неожиданные трудности? — спросил министр торговли.

— Нет. Все прошло гладко, — сообщил Евгенидис.

Министр торговли обратился к царице Аттолии:

— Ваше Величество, я сожалею, что не могу предложить вам отдых после вашего утомительного путешествия, но боюсь, нам нужно как можно скорее добраться до главного прохода. У нас есть лошадь для вас. Вы можете ехать?

— Могу, — ответила Аттолия.

Она предпочитала ехать самой, чем оказаться привязанной к седлу. Церемониймейстер откашлялся.

— Могу ли я предложить вам сухой плащ, Ваше Величество?

— Вы можете предложить мне плащ, — сказала царица.

Он посмотрел на ее ноги.

— А также сухую обувь. С вашего позволения.

Он вежливо поклонился и исчез, чтобы принести плащ и мягкие кожаные сапожки. Он опустился на колени, снял размокшие туфли и надел взамен них теплые сапоги. Они точно подошли, и царица с тихим вздохом облегчения поджала холодные пальцы.

К царице подвели лошадь и помогли сесть в седло, в то время как Евгенидис стоял в стороне и наблюдал. Аттолия не смотрела в его сторону. Она вскочила на коня и отъехала, ни разу не оглянувшись.

Они поднялись выше по склону, а затем свернули и поехали по узкой тропе. Весь день они провели в седле под низко нависшими облаками. Путь через прибрежные горы отличался от равномерного подъема по склону горы Гефестии. Тропа поднималась и опускалась, извиваясь среди вздыбленных складок земли. В сумерках они выехали на склон холма с видом на Аттолию, и обнаружили лагерь на горных террасах. Лагерь был пуст, за исключением одного солдата, оставленного сообщить, что Ксенофонт не встретил никаких трудностей при отступлении от Эфраты.

Аттолия дрожала от усталости и приняла помощь одного из солдат, помогшего ей спешиться. Он выглядел самым старым из людей в форме, но на воротнике отсутствовали знаки, показывающие, что он является офицером. Он, казалось, не сильно благоговел перед царицей Аттолии. Возможно, он служил во дворце своей собственной царицы. Старик казался странно знакомым, и она спросила себя, не видела ли его на каком-нибудь официальном приеме в Эддисе или в собственном дворце? Его руки обхватили ее за талию, когда она соскользнула с седла. Он задержался, и на мгновение она почему-то испугалась, повиснув в нескольких дюймах над землей. Его взгляд казался тяжелым. Она посмотрела на него, он опустил глаза и осторожно поставил ее на землю.

Она отвернулась и спросила министра, находящегося поблизости, что произойдет, когда они встретят царицу Эддиса.

— Начнутся переговоры, Ваше Величество. Я полагаю…

— По вопросу о приданом? — уточнила царица, приподняв бровь.

— Полагаю, да, Ваше Величество. Церемониймейстер Ее Величества проводит вас к палатке.

Министр извинился. Старый солдат исчез.

Для нее предназначалась самая большая палатка. Церемониймейстер подвел ее к дверям и остановился рядом, чтобы поклониться. Он был очень пунктуален в своей вежливости к пленной царице, и Аттолия подумала, что эту вежливость ей труднее перенести, чем открытое презрение. Она не видела Евгенидиса весь день.

В палатке для ее удобства был расстелен ковер и поставлен низкий диван с подушками. Она осталась одна. Охранник ждал снаружи. Царица быстро осмотрела пустую палатку. На низком столике около дивана стоял поднос с холодным ужином, значит, сегодня ей не следует ждать гостей. Она присела на диван и поела. Закончив, она почувствовала себя слишком усталой, чтобы встать, но все же заставила себя доплестись до двери в палатку и откинула полотнище, закрывавшее вход. Охранник нервно покосился на нее одним глазом. Молодой человек не привык к присутствии монархов, догадалась Аттолия.

— Я хочу видеть Евгенидиса, — произнесла она как можно величественнее.

Часовой предложил передать сообщение Вору Ее Величества.

— Лучше проводите меня к нему, — скомандовала Аттолия. — Так будет быстрее, а я устала и хочу отдохнуть после разговора с ним.

Солдат замешкался и взглянул на освещенную палатку рядом с царской. Аттолия повернулась к ней. Пусть часовой попробует остановить ее силой, если осмелится. Сочтя ситуацию безвыходной, он поспешил опередить ее. Двери были открыта и, подойдя ближе, Аттолия заглянула мимо плеча часового в палатку, освещенную теплым светом лампы под потолком.

Евгенидис сидел на низком табурете. Высокий человек в зеленой тунике врача, стоял на коленях перед ним и расстегивал манжету протеза. Глаза Евгенидиса были закрыты. Когда манжета соскользнула с культи, он вздрогнул и бессильно уронил голову на плечо врача.

Аттолия замерла, вспомнив, как накануне вечером думала, что Евгенидис слишком молод, чтобы чувствовать боль.

— Евгенидис, — часовой использовал титул, который так же был именем Вора.

— Что? — молодой человек резко выпрямился и поднял голову, широко раскрыв глаза.

Он увидел царицу, стоящую за дверью, на мгновение замер с болезненной улыбкой, а потом повернулся, схватил лежавшее рядом полотенце и обернул его вокруг голого обрубка руки. Потом он встал и шагнул к двери, все еще сжимая руку, его лицо и голос ничего не выражали.

— Чем могу помочь, Ваше Величество? — вежливо спросил он.

— Что случилось с армией Пилоксидиса?

— Я еще не получил новостей, — сказал Евгениис. — Нападение на Пилоксидиса было отвлекающим маневром. Настоящего сражения не было.

Аттолия молча вернулась в свою палатку.

* * *

Во сне она услышала шуршание дождя, падающего на крышу палатки, и проснулась от крика. Она сидела, все еще завернутая в одеяло, когда Евгенидис откинул крыло палатки и вошел внутрь. Фонарь в палатке не потушили, и в его свете она различила блеск клинка в левой руке вора.

— Вы здесь, какое счастье, — сказал он, подходя к дивану.

Она не хотела прятаться и подняла подбородок, когда он пересек палатку и встал перед ней. Он остановился, но не поднял меч, как она ожидала, а наклонился и быстро поцеловал ее в губы.

Потрясенная, она отпрянула в сторону и выпуталась из одеял. К тому времени, когда она, вне себя от ярости, вскочила на ноги, Евгенидис исчез, и клапан палатки упал за его спиной. Она подбежала к дверям и отвела ткань в сторону.

Часовой, все тот же молодой человек, стоял у входа.

— Пожалуйста, оставайтесь в палатке, Ваше Величество, — сказал он тверже, чем раньше, надеясь, что она подчинится.

Солдаты с обнаженными мечами бежали мимо нее. Аттолия вышла наружу, отпустив занавес и отрезав полосу света из палатки. Снова шел дождь, хотя и не сильный. Луна скрылась за тучами, и трудно было понять, что происходит. Когда глаза Аттолии привыкли к темноте, она разглядела солдат на хребте, огибающем край горной террасы.

— Кто это? — спросила царица.

Ее сердце колотилось где-то в горле.

— Ваше Величество, пожалуйста, вернитесь внутрь, — сказал часовой, повысив голос.

Аттолия стояла на месте. Своими просьбами часовой не мог заставить ее войти в палатку, и он выглядел не более готовым применить силу, чем раньше. Она заметила гребни на железных шлемах солдат, спускающихся с хребта, и ее глаза расширились. Это были мидяне.

В лагере эддисийцев царил хаос, солдаты вскакивали из-под одеял, на ходу вытаскивая мечи из ножен и хватая щиты, прежде чем беспорядочной толпой броситься в атаку. Мидяне шагали вниз стройной фалангой, которая помогла им завоевать их империю, держась плечом к плечу и сомкнув щиты. Они казались бездушной военной машиной, и Аттолия отвернулась, когда на них нахлынула первая волна эддисийцев.

Однажды она пыталась объяснить Нахусереху тактику эддисийцев. Он настаивал на высадке своей армии, чтобы предпринять поход в Эддис, считая пушки на вершине перевала эфемерной угрозой, которую они сметут одним ударом и завоюют горные долины. Она отказалась, совершенно уверенная, что ее армии не удастся подняться под огнем пушек без огромных потерь. Нахусерех отнес ее нежелание на счет вполне понятной женской робости. Он, казалось, не верил, что люди Эддиса оказались способны всего за одну зиму развить превосходные навыки производства оружия и ведения войны.

Когда мидийские солдаты достигли первой линии защиты эддисийцев, те бросились на колени, оставляя свои спины незащищенными, чтобы поразить ноги мужчин в передней шеренге фаланги. Следующие эддисийцы, подбежав, ринулись на щиты, толкая мидян назад, в то время как их товарищи сзади напирали вперед. Первые нападавшие пали под мидийскими мечами, но стройная шеренга прогнулась, а затем рассыпалась. Размахивая мечами, остальные эддисийцы ворвались в центр хаоса, только что бывшего боевой единицей. Мидяне пытались перестроиться, но были разбросаны в стороны. На мгновение Аттолии показалось, что она видит Евгенидиса, но в темноте она могла и ошибиться.

Тьму прорезали вспышки горящих стрел из луков и арбалетов. Они медленно падали на землю, позволяя отличить гладкие шлемы эддисийцев от хохлатых мидийских. В резком свете горящего шара магния Аттолия разглядела Вора Эддиса. Рядом с Евгенидисом она узнала солдата, который помог ей сойти с лошади. Хотя они не стояли плечом к плечу, Аттолия поняла, что они бьются в паре. Евгенидис теснил противника. Мидийский солдат отступил в сторону и попал в зону доступа второго эддисийца, который аккуратно ткнул его мечом и снова повернулся к своему сопернику. Евгенидис с партнером вместе вырезали широкое пространство внутри остатков мидийской фаланги.

Но тут бой вступили мидийские арбалетчики.

— Ваше Величество, зайдите в палатку. — прокричал часовой рядом с ней.

Он поднял занавес, осветив их обоих светом из палатки. Он схватил ее за руку и потянул. Аттолия дернулась, но его рука уже ослабела. Когда она повернулась, часовой уже падал на землю с арбалетной стрелой в горле. Темная кровь хлынула фонтанчиком, чтобы смешаться с дождем. Его тело дернулось и затихло.

Крыло палатки упало, свет исчез, и царица боком скользнула от дверного проема, чтобы ее силуэт не был виден на фоне освещенной стенки. Она продолжала наблюдать за боем с небольшого пригорка. Эддисийцы один за другим падали на мокрую землю. Аттолия искала Евгенидиса в центре рукопашной схватки, но не могла найти снова.

— Мир, — кричали мидяне с холма. — Мир, Эддис.

Оставшиеся в живых эддисийцы замерли, опустив мечи. Мидийские солдаты прекратили стрельбу и тоже ждали.

Евгенидис стоял там, его грудь вздымалась; не выпуская из левой руки меча, он локтем откинул со лба мокрые волосы. Старый солдат стоял рядом с ним. Он заговорил, и Евгенидис повернулся к нему лицом. Через мгновение Евгенидис покачал головой и отвернулся. Он посмотрел вверх по склону холма, где скрывались невидимые мидийские арбалетчики.

— Мир! — крикнул он и бросил свой меч в грязь.

Второй эддисиец сделал то же самое. Мир и капитуляция.

Седой человек снова что-то сказал, и Евгенидис ответил. Он сказал нечто такое, что заставило старика кисло усмехнуться. Потом они оглянулись в сторону палатки, словно могли увидеть Аттолию через ее стенки. Она видела их бледные лица, немного нечеткие за пеленой дождя. Евгенидис сказал что-то еще своему напарнику, тот кивнул и отошел, дистанцируясь от вора.

На гребне над ними на мгновение возник новый силуэт. Аттолия знала, кто осторожно спускается с холма теперь, когда бой был закончен, и вышла на открытое место, чтобы встретить его. Когда мидийский посол подошел к ней, она протянула ему обе руки и улыбнулась.

— Сейчас я за многое должна поблагодарить вас, Нахусерех, больше, чем за простое удовольствие от вашего общества.

— Это великая честь для меня, Ваше Величество. Но я сожалею, что не смог уберечь вас от напряжения этой ужасной поездки.

Он склонился к ее рукам, чтобы поцеловать обе. Даже под дождем его волосы лежали аккуратными волнами. Его плащ спускался до носков ярко начищенных сапог, на которых капли дождя сверкали в свете факелов, как драгоценные камни.

Он выпрямился, и она подняла взгляд от его сапог к лицу.

— Блестящая операция, — сказала царица.

— Я приказал своей армии высадиться в Рее и идти к перевалу, чтобы поддержать ваших солдат. Я могу только надеяться, что Ваше Величество простит меня, — сказал мидянин, — за то, что провел своих людей незваными через вашу страну.

Аттолия стиснула руки.

— Был ли у меня выбор? — тихо сказала она.

— Возможность служить вам — дар богов, — продолжал мидиец, снова кланяясь.

Она напряглась.

— Чьих богов? — спросила Аттолия.

— Я уважаю их всех, на всякий случай, — ответил он. Он шутил, уверенный, что боги являются для нее не более чем предметом суеверия. — Может быть, они заключили договор ради всех нас?

Царица снова улыбнулась.

— Может быть, — сказала она.

Она посмотрела в сторону кучки эддисийцев, ища Евгенидиса. Мидяне двигались между ними, отделяя офицеров и тех, кто был не в форме. Когда он подошли к Евгенидису, он отпустил комментарий, который заставил всех рассмеяться.

— Вы привезли наручники? — спросила Аттолия Нахусереха.

— Несколько пар, — ответил мидянин. — Но я думаю, они не подойдут вашему однорукому вору, — напомнил он ей.

Раздраженная его легкомыслием, Аттолия сделала вид, что удивлена.

— Я привез ошейники с цепями, — сказал Нахусерех.

— Как это умно. Прикуйте его к двум солдатам, будьте любезны. К двум офицерам.

— Как пожелаете, — согласился Нахусерех и подозвал одного из своих людей взмахом руки.

Аттолия оставила его и подошла по скользкой грязи к Евгенидису. Мидийские солдаты обматывали веревку вокруг его плеч и привязывали руки к бокам. Он стоял, опустив плечи и глядя в землю, когда они закончили и отошли.

При ее приближении Евгенидис поднял голову и посмотрел на мидянина через плечо царицы. Евгенидис знал, что он давал советы Аттолии относительно морских сражений. Его полюбят некоторые из баронов, возненавидят остальные, но уважать будут все. Он льстил царице Аттолии и командовал мидийскими кораблями у берегов ее страны, а также солдатами на суше. Он не участвовал в самой битве, но кто бы усомнился, что он имеет такие же полномочия перебить всех пленных, как на все, что он делал раньше? Он так хорошо подходил на роль царя и уже готов был снизойти до Аттолии, чтобы принять ее царство. Евгенидис ненавидел его.

Когда царица подошла, вор опустил глаза. Ему отчаянно хотелось умереть на месте или упасть на колени, закрыть лицо руками и зарыдать. Если он не будет смотреть ей в лицо, он сможет сохранить остатки мужества.

— Где есть жизнь, там есть надежда, Евгенидис, — сказала Аттолия, глядя на него.

Его волосы мокрыми прядями прилипли ко лбу. Капли дождя бисеринками осыпали лицо. Одна щека была забрызгана грязью, смешанной с кровью. Она внимательно осмотрела его, но не увидела никаких признаков раны и решила, что это чужая кровь. Она немного наклонилась вперед, чтобы видеть его глаза и проследить направление взгляда. Он смотрел на пятна грязи на левой ноге. Она выпрямилась.

— Ты будешь прикован за шею к двум другим пленникам, — сказала она. — Если вы втроем живыми дойдете до моего Мегарона в Эфрате, они оба благополучно вернутся в Эддис без выкупа.

Евгенидис не шевелился. Он так внимательно смотрел на пятно грязи на своем сапоге, словно видел в нем последнюю надежду.

— Ты понял? — спросила она.

— Да, — ответил он.

— Что ты теперь будешь делать?

— О, — он безуспешно пытался сохранить иронию в голосе, — пресмыкаться, может быть.

— Я слышала, ты уже делал это раньше, — сказала Аттолия, улыбнувшись, сама того не желая.

Евгенидис сглотнул.

— Это была всего лишь просьба о пощаде, — теперь он казался почти безмятежным. — В последнее время у меня не было достаточно возможностей поупражняться в… низкопоклонстве. — он запнулся, а потом добавил. — Но у меня есть потенциал.

— Все, что угодно ради сохранения своей шкуры? — спросила Аттолия.

— Ничего ради спасения шкуры, — твердо сказал Евгенидис.

Она ухватила его за подбородок большим и указательным пальцами и почувствовала, как у него перехватило дыхание от ее прикосновения. Мгновение он сопротивлялся, а потом поднял голову и посмотрел ей в глаза. Даже в красном зареве факелов его лицо было бледным. Мышцы челюсти дернулись, когда он сжал зубы. Ему было страшно.

Аттолия не удивилась исчезновению маски, скрывающей его чувства. Его сила была не в страхе и дипломатии, а в тишине и скрытности. Когда он смотрел на нее, в его глазах светилась тоска. Он помнил ее угрозы и знал, что она их выполнит. Она видела, что он не ждет от нее милосердия. Не было надежды, что она проявит что-то, кроме жестокости и черствости.

Евгенидис боялся и знал, что это глупо. Он почти забыл, каково это — зависеть от милости царицы Аттолии. Кровь стучала в ушах, и все тело окаменело, чтобы сдержать дрожь в коленях. Он просто был болен от страха. Он вспомнил, что уже чувствовал это, но думал, что это состояние вызвано головной болью. Теперь не было никакой боли, но то же самое чувство возникло внизу живота. Он попросил бы ее проявить милосердие, но не нашел ни одной причины, по которой она должна была бы пощадить его. Даже если она не захочет мстить за себя, она накажет его за оскорбление трона, а также ради мидянина, чтобы доказать ему, что она готова отдать ему себя и свою страну. Судорога неудержимой дрожи сотрясла вора. Он потеряет зрение, слух и способность говорить, прежде чем, наконец, умрет. Я умру, повторил он себе снова и снова. Умру. Но хуже смерти было понимание, что он примет ее от руки царицы. Потому что она ненавидит его.

Он мог сказать ей, что любит ее. Он жаждал выкрикнуть эти слова перед лицом богов, чтобы все услышали его. Но кто в это поверит? Легче довериться лунному свету, чем обещанию Вора Эддиса. Он прославился своей ложью в трех странах. Почему она должна верить ему теперь, когда он стоит перед ней с мидийским мечом у горла?

Аттолия почувствовала, как он вздрогнул под ее рукой. Два года он пытался защититься от нее, и теперь она видела, как его стеклянная стена разлетается на куски. Уверенная, что он не выстоит против нее, Аттолия отступила, забыв, что даже беззащитное существо может броситься в атаку.

Евгенидис сделал глубокий вдох и медленно шагнул вперед. Затем он кивнул в сторону Нахусереха, отдававшего приказы своим людям. Вор наклонился ближе к царице и сказал ей почти на ухо:

— Одним ходом превратить королеву в пешку, — прошептал он. — Это впечатляет. Надеюсь, когда он будет править твоей страной и говорить, что любит тебя, ты ему поверишь.

Он ожидал ее удара и успел откинуться назад. Ее рука только скользнула по щеке, не достигнув цели.

— По крайней мере, одной ложью меньше, — сказал Евгенидис.

Он открыл рот, добавить что-то еще, но Нахусерех подошел ближе, и она ударила снова, на этот раз в ухо крепко сжатым кулаком. Евгенидис отступил, поскользнулся в грязи и упал спиной на связанные руки. Его лицо исказилось от боли, он выгнулся, чтобы перенести вес с раненой руки и повернуться на бок. Она надеялась, что падение заставит его замолчать, но для надежности пнула еще раз. У нее не было ни малейшего желания выслушивать его возражения против брака с мидянином, но он мог оказаться страшно упрямым, когда наконец раскопал истину под горами лжи. Она подумала, неужели из одного упрямства он пытается сделать плохую ситуацию еще хуже?

— Он оскорбил вас? — спросил Нахусерех.

Аттолия обернулась.

— И не в первый раз, — сказала она, стирая с руки пятнышко грязи.

Она взяла мидийского посла под руку и ушла.