Наконец царя опустили на кровать. Пока они пересекали внутренний дворец, толпа поредела, и когда они добрались до последней лестницы, он позволил страже нести себя. Заодно царь обвинил их в лености, потому что они не предложили своей помощи раньше. Когда Костис с молчаливым упреком взглянул на него, Евгенидис заявил:

— Прекрати на меня коситься, Костис, я смертельно ранен. Я заслуживаю немного заботы.

Спальня была полна народу, казалось, все говорили одновременно. Те, кому были известны подробности покушения, делились информацией. Лейтенант, дежуривший в караулке, принял на себя командование над стражниками. Царица сидела в кресле у двери, ее служанки хлопотали вокруг, стирая кровавый отпечаток ладони царя с ее лица. Последние несколько прихлебателей, пробравшиеся мимо стражников во внутреннем дворце, заняли позицию в караульном помещении, надеясь при случае просочиться в царскую спальню. Постепенно, один за другим, все начали обращать внимание на внезапно замолчавшего царя.

Он казался абсолютно спокойным. Измученный и обессиленный, он молча лежал на вышитых подушках. Кожа туго обтянула его скулы, потные волосы прядями прилипли ко лбу, а глаза были закрыты. Рука, сжимавшая ткань туники, ослабела и скользнула в сторону, открывая то, что скрывали складки одежды.

Рубашка была рассечена ударом клинка с одного бока до другого. Когда края ткани расползлись, те, кто стоял у кровати, поняли, как много крови успел потерять царь. Невидимая на кафтане, она впиталась в штаны и стекала по ногам в сапоги. Рана выглядела устрашающе. Начинаясь около пупка, она тянулась через весь живот. Если стенка кишечника разорвана, царь, скорее всего, умрет от инфекции через несколько дней. Еще и помучается напоследок.

Он должен был сказать, почему он молчал, подумал Костис. На самом деле царь говорил. Он сопровождал жалобами каждый свой шаг, но они игнорировали его. Если бы он стойко терпел и отрицал боль, весь дворец уже был бы в панике, а эддисийские гарнизоны маршировали к столице. Он сознательно желал обмануть их всех и преуспел в этом. Костису казалось чудом, что этот человек прошел такой путь, не только перенося чудовищную боль, но еще и на ходу ловко мороча голову толпе народа.

Должно быть, царь заметил наступившее молчание. Он открыл глаза. Все вокруг смотрели на его живот, один Костис глядел в лицо. Видя, с какой тревогой глаза царя блуждали по комнате, пока не остановились на фигуре у двери, Костис понял, что Евгенидис не пытался обмануть придворных или успокоить эддисийцев. Вряд ли его обеспокоила бы паника во дворце. Существовал только один человек, которого он пытался уберечь от волнения — его царица.

Костис видел, как он взял себя в руки, когда она подошла к кровати. Превзойдя самого себя в невозможных вещах, он сумел принять самодовольный вид.

— Смотрите, — заявил он, все еще играя свою роль, — я же говорил вам, что я на пороге смерти.

Но он больше не мог обмануть ни Костиса, ни Аттолию.

Глаза царицы сузились, руки сжались в кулаки. Она не испугалась, она разозлилась. Вряд ли он смог сейчас успокоить ее, сказав, что рана не серьезна. Костис почти почувствовал, как царь Евгенидис дрожит. Царь снова открыл рот, чтобы заговорить.

— Порез не глубокий, — сказал с другой стороны кровати посол Эддиса.

Он склонился над раной с критическим и несколько разочарованным видом. Евгенидис не упускал ни одной мелочи. Его голова резко обернулась.

— Нет! Он… очень глубокий! — возмущенно запротестовал он.

Лица придворный выразили смятение, а затем попытку скрыть смех.

— Ваше Величество, — высокомерно заявил Орнон, — я видел, как вы однажды сильно оцарапались застежкой плаща.

— Даже с застежками не везет, — пробормотал кто-то из слуг.

— Я не сам себя поцарапал, между прочим, — отрезал царь. — Раненый царь заслуживает больше уважения, Орнон.

— Простите, Ваше Величество, — ответил Орнон. — Но я ожидал, что ранение будет более серьезным.

Царь посмотрел на царицу, которая, немного успокоенная словами Орнона, все еще выглядела сердитой.

— Если бы ты уже не был ранен, — сказала она, — я бы прикончила тебя сама.

— Я же говорю, что я… — царь прервал сам себя таким громким криком гнева и боли, что царица вздрогнула. — Во имя всех богов, что это такое?

— Это спиртовая настойка камнеломки, — ответил врач, нервно сжимая окровавленный тампон.

— Это ужасно больно, ты, безжалостная пиявка. Я еле-еле избавился от садиста Галена в горах, как ты сразу стараешься занять его место.

— Мне очень жаль, Ваше Величество, но это поможет предотвратить заражение.

— Тогда тебе следовало предупредить меня, прежде чем набрасываться со своим лечением.

— Да, Ваше Величество, — согласился врач, тщательно промокая рану чистой тканью.

— Когда ты закончишь любоваться моим животом, можешь наложить на него повязку, — нетерпеливо предложил царь.

Дворцовый врач, худой и строгий человек, сосредоточенно осмотрел рану.

— Я хотел бы наложить несколько швов здесь, где разрез глубже. Надо в первую очередь сшить мышцы.

Он посмотрел на царицу, ожидая разрешения.

— Не вижу необходимости накладывать швы, — осторожно сказал царь.

— Потому что рана не глубокая, — пробормотал кто-то в толпе.

Царь оглядел присутствующий черным взглядом, но не обнаружил шутника.

— Петрус был моим личным врачом много лет, — сказала царица. — Он также работает в благотворительной больнице в городе, где изучает новые методы лечения. Если он считает, что нужны швы, я думаю, что следует наложить их.

— Вот здесь, — предложил врач. — С этой стороны, где рана глубже. Если бы она была такой глубокой по всей длине, ваш убийца, конечно, распорол бы брюшину.

— Что?

— Кишечник.

— Ах, — сказал царь, а затем: — Аах! — минуту спустя. — Это что, шило сапожное?

— Нет, Ваше Величество. Как вы можете видеть, это очень тонкая игла.

— Она колется вовсе не как игла. Кажется, вы потратили слишком много времени, работая с людьми, которые не платят вам, и вы должны… ой! Ой! Ой!

Костис закрыл глаза, потрясенный. Царь не желал лежать на смертном одре с чувством собственного достоинства. Придворные и даже помощники врача с трудом удерживались от смеха, а Евгенидис наслаждался каждым мгновением своего успеха. Губы царицы дрогнули.

— Я очень извиняюсь, — беспомощно сказал врач.

— Прекрати извиняться и поспеши.

— Ваше Величество, я… — казалось, Петрус сейчас заплачет.

Орнон решительно вступился за врача:

— Ваше Величество, вы мешаете врачу.

Посол придвинулся ближе к кровати и уперся в царя злобным взглядом. Евгенидис отвернулся.

— Ну, хорошо, — сказал он, надувшись. — Скажите ему, пусть ни в чем себе не отказывает.

Он вздохнул и с раздражением откинулся на подушку. Орнон ободряюще похлопал врача по плечу и отошел. Петрус снова склонился над раной. Царь сделал страдальческое лицо, но молчал. Врач мгновение смотрел на него в изумлении, но вернулся к своей работе, желая закончить, пока у Его Величества не пройдет желание лечиться.

Царь лежал неподвижно, не издавая ни звука. Когда Петрус в первый раз вонзил в него иглу, царь глубоко вдохнул воздух и задержал его в легких. Медленно досчитав до десяти, он тихо выдохнул и вдохнул снова.

Между Костисом и царицей стояло три человека. Он одним махом сбил их, как кегли, и упал на колени как раз вовремя, чтобы подхватить царицу, когда она рухнула в его распростертые объятия.

Краем глаза он заметил, как она побелела и пошатнулась, и понял, что она теряет сознание, но не успел сделать ничего, разве только поймать ее.

— Царица! — с тревогой в голосе крикнул кто-то, и царь на кровати заревел, как дикий зверь, попавший в ловушку.

Он попытался сесть, но люди вокруг удерживали его. Евгенидис рвался изо всех сил. Кто-то отшатнулся в сторону, задетый острым крюком. Кто-то, менее чувствительный, пытался прижать к кровати другую руку царя, но испугался, взглянув ему в лицо.

— Мои швы, мои швы! — кричал врач.

— Ваше Величество, Ваше Величество!

— К черту твои стежки, — рычал царь. — Пустите меня.

Почти освободившись, он сел на кровати, но еще больше людей навалилось на него, прижимая к подушкам. Все вокруг кричали. Кто-то упал на край постели, удерживая дрыгающиеся царские ноги. Врач опять закричал, что вся его работа сейчас пропадет.

Костис не предвидел для себя ничего хорошего, если ему придется вступить в ближний бой. Он наблюдал, как Орнон шагнул вперед, схватил одного из борющихся людей за волосы и резко дернул его назад. Человек сел на пол, а Орнон вступил в освободившееся пространство у царской постели. Он положил ладонь с широко растопыренными пальцами на царский лоб и с усилием уложил Евгенидиса на подушку. Не отрывая руки от лица царя, он наклонился и заорал прямо ему в ухо:

— С царицей все в порядке!

Евгенидис затих. Люди вокруг кровати замерли.

— Ирина? — Позвал царь.

— Она упала в обморок. Вот и все, — сказал Орнон уже тише. — Здесь много крови. Она женщина и расстроилась. Это нормальная реакция.

Костис посмотрел на женщину в своих объятиях. У нее было имя. Ее звали Ирина. Он никогда не думал, что у нее может быть какое-то имя кроме Аттолии, но, конечно, она тоже была человеком до того, как стать царицей. Держа ее на руках, он с удивлением почувствовал, что она может оказаться не просто человеком, но и женщиной. Костису вдруг стало невыносимо неловко, и он вздохнул с облегчением, когда Иларион поднял ее на руки и понес в комнату телохранителей. Ее служанки поспешили за ней, кудахча на ходу, словно стая встревоженных кур.

Костис поднялся на ноги.

Евгенидис беспокойно крутился на кровати.

— Расстроилась при виде крови? — спросил он. — Только не моя жена, Орнон.

— Вашей крови, — заметил посол.

Евгенидис посмотрел на свой крюк и перестал спорить.

— Да, — сказал он.

Казалось, он погрузился в воспоминания. В комнате было тихо. Костис неожиданно для самого себя пришел к новому взгляду на царицу и царя. Он знал, что со всеми остальными происходит то же самое. За исключением, пожалуй, одного врача, который держал иглу с нитью в поднятой руке и с нетерпением ждал разрешения продолжить свое занятие.

— Приступай, — сказал царь.

Казалось, он вряд ли заметил вонзившуюся в его тело иглу. Он смотрел в сторону двери на царицу, но говорил, обращаясь к послу Эддиса.

— Думаю, Орнон, в дальнейшем я буду слушаться моего врача.