Среди ночи Релиус опять проснулся, охваченный внезапным ужасом. В лазарете было темно, свет мерцающей у его постели свечи не достигал потолка, в душном воздухе сгустилась тишина. Он сжался от страха под тонким одеялом и должен был изо всех сил зажмурить глаза, чтобы побороть желание соскочить с постели и броситься прочь в поисках спасения. Но за стенами лазарета не было спасения для него. Никакой надежды на спасение. Неведомое чувство, неподвластное разуму, дало понять Релиусу, что он здесь не один.

— Это час собаки, — тихо сказал царь.

Релиус ахнул, распахнул глаза и увидел Евгенидиса, сидящего на табурете в ногах кровати. Пока он смотрел, царь встал, зацепил табурет ногой и подвинул ближе к изголовью.

Казалось, его замечание не имеет никакого значения, но это было не так. Час собаки — самое плохое время для тех, кого преследуют кошмары. Царь должен был знать это по собственному опыту.

Релиус приподнял голову. Царь бросил выразительный взгляд на молчаливую группу теней возле двери. Потом он повернулся, чтобы посмотреть на Релиуса с горькой усмешкой, которая, однако, быстро сменилась выражением удивительного спокойствия. Он неподвижно сидел около кровати, в то время как Релиус напряжением всех душевных сил пытался успокоить свое дыхание и расслабить мышцы тела. Темнота вокруг них становилась все менее и менее пугающей.

— Почему вы меня спасли, Ваше Величество? — слабо проговорил Релиус.

— Ты думаешь, я сделал ошибку?

Релиус открыл рот, потом закрыл его.

— Понимаю. Ты хочешь сказать и да и нет одновременно, — догадался царь.

— У меня возникли проблемы, отделяющие мои личные интересы от интересов государства, — признался Релиус с интонацией, одновременно виноватой и педантичной.

— Ты говоришь прямо как халдей Суниса. У него такая проблема возникла почти сразу после нашего знакомства.

— Вы берете на себя слишком большой риск, — продолжал занудствовать Релиус, — И вы ничего не выигрываете от моего помилования.

— Самый большой риск несет царица. И этот риск заключается в твоей смерти, а не в прощении.

Релиус ломал голову над этим заявлением, но царь решил пояснить свои слова.

— Ты не понимаешь, что я имею в виду. Она так сильна, что все вы верите, будто эта сила не имеет пределов. Вы с Телеусом являетесь одними из немногих людей, к которым она до сих пор способна испытывать чувство любви и уважения, и при этом вы дружно заявляете, что она должна подвергнуть вас пыткам и казнить. О чем вы вообще думаете?

— Если она будет прощать предателей из одной любви, то когда-нибудь обязательно найдется человек, которого она любит, и который предаст ее, а заодно и всю Аттолию. Царица должна идти на жертвы ради всеобщего блага, — убежденно заявил Релиус.

— А что, если она жертвует своим сердцем? Будет отрезать его по частям, пока ничего не останется? Какая вам польза от бессердечного правителя? И что тогда станет с общим благом?

— Царица не может стать бессердечной.

— Нет, — согласился царь. — Потому что тогда она умрет, Релиус, или лишится разума вслед за сердцем. Неужели ты не видишь, что происходит? Или твоя вера в ее силу так беспредельно слепа? Каждый человек имеет пределы. И все же вы никогда не перестанете требовать от нее невозможного.

Релиус молчал, размышляя.

— А вы? Я думал, что вы сломались в какой-то момент.

Евгенидис поморщился, но не удержался от самоуничижительного фырканья.

— Орнон, Мудрейший-из-мудрейших, говорит, что Воры Эддиса не ломаются. Вместо этого мы вспыхиваем, как порох. Это делает нас особенно опасными.

— Вам не нравится Орнон, — заметил Релиус.

— Я бы так не сказал.

— Потому что вы не хотите признать правду?

Евгенидис поморщился.

— Мы с Орноном завоевали взаимное уважение в долгих и кровопролитных боях друг с другом, — сказал он.

— Каким образом?

— Ну, ему почти удалось предотвратить войну. Я слышал, что он просто виртуозно довел царицу до белого каления, так что она готова была убить меня на месте, когда поймала с поличными в своем дворце. Если бы не ловкое и своевременное вмешательство мидийского посла, я бы благополучно скончался, и не было бы пролито потоков крови с обеих сторон.

— Так вы это слышали? — спросил Релиус.

— Я пропустил вступительную речь Орнона.

Правильно, в этот момент он корчился на мокром полу тюремной камеры. По соседству с камерой Релиуса.

— Значит, вы не таите обиды на Орнона? — Релиус решил перевести разговор на менее рискованную тему.

Царь тонко улыбнулся в ответ.

— Даже бывшие Воры не выдают своих секретов, Релиус.

Немного позже он ушел. Релиус остался лежать наедине со своими мыслями. Каким человеком надо быть, чтобы так спокойно сказать о себе: «благополучно скончался»?

* * *

Проходя через караульное помещение обратно в спальню царицы, Евгенидис спросил:

— А где Костис?

— Он был отпущен после дневной смены.

— Кем? Я не отпускал его.

— Царица отправила его в караульное помещение, Ваше Величество.

— Тогда почему его здесь нет?

— Капитан отпустил его после смены караула.

— Мне он нужен.

— Капитан?

— Нет, идиот. Лейтенант. — он замолчал, когда в дверях напротив появилась царица. — Ты уже проснулась? — спросил он.

— Зато Фрезина спит, как сурок, — заметила Аттолия.

— Да?

— Это ты дал ей опиум?

— Между прочим, она первая начала.

Царица смотрела на него, прищурив глаза; этот взгляд не обещал ничего хорошего. Царь махнул рукой в сторону придворных:

— Я таскал их за собой по всему дворцу, как каторжник гирю.

— Если обычные меры не действуют, мы перейдем к мерам чрезвычайным, даже если придется связать тебя по рукам и ногам.

Царица повернулась и исчезла за дверью.

— О, дорогая, — пробормотал Евгенидис, следуя за ней.

Про Костиса он уже не вспоминал.

* * *

Обещанные царицей чрезвычайные меры прибыли во дворец еще до рассвета.

Костис не был в форме, он даже не успел вымыться, когда на следующее утро узнал, что за ним послали. Накануне вечером он проверил график дежурств, а потом долго искал Аристогетона, но не смог его найти. Арис был на дежурстве. У него самого никаких дежурств в ближайшее время не предвиделось, и Костис наслаждался спокойным утром в своей комнате, полируя свой нагрудник и доводя пряжки брони до безупречного блеска. Потом он принялся за меч. От полировочной смазки его пальцы стали совсем черными, когда кожаная занавеска в дверной раме бесшумно отодвинулась в сторону.

Оторвав взгляд от острия меча и готовый обругать незваного гостя, он не обнаружил в дверях мальчика-курсанта. Это был Ион, один из элегантных и тщательно причесанных придворных царя.

Ион в ужасе обвел глазами по-гвардейски суровую обстановку комнаты.

— Одевайся. Вымойся. Тебя ждут в караульном помещении царицы.

— Когда? — спросил Костис, поднимаясь на ноги.

— Сейчас, — ответил придворный. — Ты должен был быть там вчера ночью, хотя царь спросил о тебе только сейчас. Он сказал, что ты был нужен ему вчера, но мы не поняли, что он имел в виду.

— И теперь он злится?

— Теперь злится царица.

Костис быстро плеснул воды из кувшина в керамическую миску и начал тереть лицо.

Царица ждала в прихожей перед спальней. Как и в прошлый раз, она была вместе с Орноном. Они обы ждали. Когда вошел Костис, она встала. Нет, подумал Костис, она не встала. Она выросла, как грозовая туча в летнем небе. Он мог бы попытаться объяснить, что был отпущен самим капитаном и не знал, что ему следует оставаться на посту. Но с тем же успехом он мог бы вернуться в комнату телохранителей, сорвать свой меч со стойки и броситься грудью на его острие. Результат был бы одним и тем же.

— Ты не будешь оставлять свой пост без разрешения царя, — приказала царица. — Ты будешь есть и спать здесь. Ты будешь находиться при царе, пока он не отошлет тебя, и ты всеми средствами постараешься расположить его к себе, чтобы он тебя не прогнал.

— Да, Ваше Величество.

— Орнон, — она метнула взгляд на эддисийского посла, — находит твое присутствие полезным. Есть вопросы?

— Нет, Ваше Величество.

Царица еще секунду смотрела на него. Она словно давала Костису возможность высказаться, но он предпочел молчать. Видя себя ее глазами, он понимал, что является лейтенантом только по званию, и что он оказался здесь и сейчас только благодаря неспособности сдержать свой дурной нрав и нарушенной присяге. Ему нечего было сказать.

Царица вышла из комнаты, Орнон последовал за ней. Все еще дрожа, Костис подошел к двери и огляделся в поисках царя.

На стульях у окна сидели двое мужчин в эддисийских мундирах. Они установили между собой маленький столик и по очереди метали кости на инкрустированную перламутром столешницу. Костис посмотрел на них, подозревая, что царь повторит приказ царицы и отправит его в прихожую. Царь сидел в постели в окружении беспорядочно разбросанных бумаг. Рядом с ним лежала раскрытая почтовая сумка, неуместно грубая на вышитом золотой нитью покрывале.

— У меня уже есть общество, — произнес царь. — Ты можешь пройти в караулку.

Костис осторожно прочистил горло.

— Царица велела мне находиться здесь.

— Вот почему ты боишься уйти. Я бы тоже испугался. Хорошо, оставайся и познакомься с Авлом и Боагусом, моими дорогими родственниками, которые вместе со мной коротают время до моего полного выздоровления.

Костис не мог не подумать о двоюродных братьях, которые топили будущего царя в грязной луже.

— Не доверяй Авлу, — колко предупредил царь. — Он как мартовский бык, только и ждет твоей оплошности, чтобы поднять на рога.

Авл молча бросил на царя быстрый взгляд, потом поднялся со стула. Только тогда Костис понял, насколько он огромен. Сидя, Авл не казался таким большим, но встав со стула, заполнил собой всю комнату. Он навис над царем и начал собирать разбросанные по кровати доклады и письма.

Царь прижал своим крючком один из документов.

— Я читаю! — возмутился он.

Авл не обратил на него никакого внимания. Он просто тянул на себя бумагу, пока она не порвалась пополам. Он аккуратно сложил оба лоскута на собранную им стопку и переправил все в кожаную сумку. Затем он посмотрел на царя и предостерегающе поднял палец толщиной с рукоятку топора.

— Я тебя предупреждал. Еще одно ядовитое замечание — и пойдешь спать.

Его бас был таким густым, что, казалось, его можно резать ножом, а слова он произносил, словно вбивая их в голову по слогам.

— Вы не можете держать меня в постели!

— Еще как могу, — спокойно возразил Авл. — Это так просто, что даже неинтересно. Я лягу поверх покрывала с этой стороны, а Боагус ляжет с другой. Можешь лежать между нами и пищать, как котенок в мешке, и прежде чем ты успеешь придумать подходящую месть, мы с Боагусом будем далеко на какой-нибудь уютной северной границе, подальше от капризного царя Аттолии. — он многозначительно кивнул. — Орнон обещал.

Царь на миг остолбенел, но потом попытался вразумить своего тюремщика:

— У меня срочное дело. Это ВАЖНО!

— Ген, — перебил его Авл. — Ты читал с самого рассвета. Ты совсем выбился из сил и должен отдохнуть.

Евгенидис взглянул на Костиса. Костис набычился, готовый до последней капли крови защищать своего царя от этого ужасного эддисийского няня.

Авл устало вздохнул:

— Ген. Давай уже спи.

Царь неохотно заполз под одеяло. С благоговейным восторгом Костис наблюдал, как нежно огромный эддисиец расправил одеяло и подоткнул его под ноги Евгенидису.

Авл вернулся к окну, но игру в кости продолжать не стал. Он начал тихо насвистывать незнакомую Костису мелодию, перемежающуюся длинными успокаивающими трелями. Между вторым и третьим куплетами царь заснул.

Боагус встал, чтобы проверить его, и некоторое время стоял, недоверчиво склонившись над кроватью и внимательно наблюдая за царем. Наконец он кивнул Авлу и отступил к своему стулу. Они с Авлом устроились поудобнее и закинули огромные сапоги на крошечный столик, молчаливо договорившись, как им лучше пристроить на нем четыре ноги одновременно. Затем они прикрыли глаза, как настоящие солдаты, которые никогда не упустят возможности отдохнуть и, кажется, заснули.

Костис пошевелился, просто перенеся вес с одной ноги на другую, и оба эддисийца дружно открыли глаза и уставились на него. Больше Костис не двигался. Царь почивал, пока трубы за окном не прогудели полдень. Когда он поел, Авл вернул ему сумку с письмами.

Во второй половине дня, утомленный молчанием, Авл сказал:

— Говорят, ты вчера испугался собственного тюремщика, аж позеленел весь.

Ген не стал отвлекаться от чтения.

— Это опять Орнон наболтал? — сказал он.

— Да, — ответил Авл улыбаясь.

— Нет, — сказал царь, глядя на него. — Я не испугался тюремщика.

Он опустил глаза, притворяясь, что вернулся к чтению, но вместо этого начал теребить золотую вышивку на покрывале. Боагус приоткрыл рот, но по сигналу Авла снова закрыл его. Они ждали. Казалось, Авл готов ждать вечно.

— Я чуть было не приказал повесить их всех, четвертовать и сварить в кипятке.

Костис вспомнил болезненную бледность царя и внезапную долгую тишину в камере.

— И твоего капитана тоже? — спросил Авл.

— Ну, конечно. Он был первым на очереди. — царь провел рукой по волосам. — Я сказал ему, что могу сделать все, что захочу, — признался он.

— Ах, — сказал Авл. — До него наконец дошло, что он говорит с царем Аттолии?

— Думаю, да.

Боагус покачал головой.

— Конечно, сейчас ты можешь вытворять все, что угодно. — быстрый взгляд Евгенидиса заставил его вскинуть руки и поспешно добавить. — То есть, ты всегда мог.

Авл усмехнулся.

— Если бы мне давали золотую монету каждый раз, когда ты заявлял, что можешь сделать что угодно, я был бы богатым, — сказал он, — Богатым, как… — он искал подходящее слово.

— Как Орнон до того, как потерял всех своих овец, — закончил за него Боаргус.

Оба солдата рассмеялись, и даже царь улыбнулся. Костис укрепился в подозрении, что ответственность за потерю овец несет Евгенидис.

— Ты все еще блеешь ягненком, когда он входит в комнату? — спросил Боаргус.

Евгенидис покачал головой.

— После коронации Орнон первым делом отвел меня в сторонку и объяснил, что это будет ниже моего достоинства. Цари не блеют, как овцы.

Авл с Боаргусом уставились на него. По лицу Евгенидиса бродило мечтательное выражение.

— Он так и сказал? — спросил Авл.

— Вот именно, — подтвердил царь.

— И что ты ответил? — подозрительно поинтересовался Боаргус.

— Обещал лаять как овчарка.

Эддисийцы снова усмехнулись.

— Но ведь ты этого не сделал? — с надеждой спросил Авл.

Царь посмотрел на него с отвращением.

— За кого ты меня принимаешь? — возмущенно сказал он, и когда Авл с облегчением вздохнул, добавил: — Надо подождать, пока рядом не будет зрителей.

Эддисийцы взревели. Царь тихо посмеивался, прижав руку к боку. Даже Костис улыбнулся. Впрочем, он быстро прогнал улыбку с лица. Кто он такой, чтобы смеяться вместе с царем, но ему тоже стало легче на душе.

Неожиданно в дверях появилась фигура. Рука Костиса метнулась к пустым ножнам на поясе. Авл и Боаргус наклонились вперед в своих креслах, а затем расслабились. Это был Орнон. Заглушенный смех просачивался через их сомкнутые губы, как пламя у неумелого факира.

— Посол Орнон, — приветствовал его Евгенидис несколько сдавленным голосом. — Как я рад, что вы зашли.

— Кажется, вы шутили на мой счет, Ваше Величество, — заметил Орнон, пересекая комнату и садясь в кресло около камина.

— И мечтать не смели, посол.

— Приятно слышать. Я собирался предложить небольшое торжество по случаю вашего выздоровления. Большой прием, может быть? — он внимательно наблюдал за изменением царского лица. — Или военный парад?

— Вы не поступите так со мной.

— Я думаю, это прекрасный случай успокоить местное население, но если Вашему Величеству эта идея не нравится…

— Спасибо. Мне очень многое не нравится. Извините, если обидел вас.

— Вовсе нет. — сухая улыбка скользнула по губам Орнона и исчезла в уголках рта. — Если вы достаточно посмеялись, не могли бы вы отослать ваших охранников. У меня есть новости.

— Дурные новости?

Орнон пожал плечами.

— Хорошие новости для наших надежд о мире и тройственном союзе против Мидии. Плохие новости, — добавил он тише, — для наследника Суниса.

Смех прервался, и царь спросил:

— Нашли его тело?

— Нет. Еще нет. Но мы получили сообщение, что Сунис отвоевал провинцию. Если бы его держали живым в качестве заложника, то уже начали бы торговаться.

— Понимаю.

Орнон повернулся к эддисийцам:

— Вы нас извините?

Царь так же махнул Костису выйти из комнаты.

Костис проследовал за могучим Авлом из спальни в прихожую, а оттуда в комнату для слуг, заставленную станками с гобеленами, пяльцами и арфами, а так же оккупированную негостеприимными придворными Его Величества. Служанок нигде не было видно, им пришлось уступить свое место царским слугам. Теперь придворные щеголи бросали на Костиса и обоих эддисийцев весьма недружелюбные взоры.

— У нас здесь есть караулка, — многозначительно заметил один из слуг, когда Авл опустился в кресло.

— Я уверен, вы хотели сказать: «У нас есть караульное помещение, Ваше Высочество», — заметил Авл, откинувшись назад и подтащив к себе поближе стол, на который он собирался положить ноги. Стол и кресло тревожно поскрипывали. — Я уверен, что это отличное караульное помещение.

Он улыбнулся. Придворные явно поняли намек. Они выглядели так, словно Авл прямо на их глазах оброс шерстью и когтями, но никто не рискнул обвинить его во лжи.

Впрочем, Костис не считал его слова ложью. Конечно, Авл был мало похож на принца, не больше чем Евгенидис на царя. Орнону были нужны люди, которые смогут приглядеть за царем, не опасаясь его гнева. Князь из Дома Эддиса был естественным выбором, если бы таковой нашелся. Конечно, в Аттолии ни один князь не стал бы служить простым солдатом, но от этих эддисийцев всякого можно было ожидать. Костис не знал, есть ли родные братья у царицы Эддиса, но эти два здоровых лося вполне могли оказаться ее близкими родственниками.

Внезапно Костис осознал, что все находящиеся в комнате многозначительно смотрят на него. Ну, конечно, он ведь не был ни бароном, ни наследником барона, ни даже варварским князем. Что же тогда он делал в комнате для слуг? Придворные царя явно считали, что ему следует удалиться. Пытаясь сохранить безразличный вид, он посмотрел в сторону Авла.

— Да, — согласился Авл. — Хороший вопрос. — он повернулся к Боаргусу. — Сходи спроси, что Ген собирается делать со своим маленьким гвардейцем.

Боаргус ушел и вернулся.

— Он сказал, что Костис должен круглосуточно находиться в караульном помещении. А все остальные могут проваливать ко всем чертям.

— Так это ты Костис? — спросил Авл.

Костис кивнул.

— Ну, иди, — предложил Авл.

Ну, Костис и пошел. Когда он приоткрыл дверь, Авл во всю глотку заорал:

— Сам иди к черту, глупый ублюдок!

Безделушки на столе задребезжали. Придворные вздрогнули и побледнели. Выходя, Костис заметил, как из противоположной двери выглянула служанка. Она казалась такой же испуганной.

Остаток дня Костис провел в караулке, чувствуя себя там не более желанным гостем, чем в комнате для слуг. Он рассчитывал, что с ним поздороваются, по крайней мере, и кивнул дежурному лейтенанту. Лейтенант посмотрел сквозь него. Озадаченный Костис оглядел комнату, стражников — застывших у дверей и остальных, расслабленно сидящих на скамьях вдоль стен. Ни один не встретился с ним взглядом. Люди, приветливо болтавшие с ним несколько дней назад, теперь смотрели в сторону. Пожав плечами, Костис выбрал себе место на мягкой скамейке поближе к двери. Он был не на дежурстве, хоть и не мог уйти.

Позже в караульное помещение явился Телеус и остановился поговорить с ним. Больше никто не обмолвился с ним и словом за весь день. Телеус спросил только, какие приказы отдавал царь в течение дня, а потом ушел. Наконец, для слуг был подан ужин. Когда они закончили, Костис съел то, что, как он подозревал, было остатками от их импровизированного стола. Впрочем, это были хорошие остатки, во всяком случае, лучше того, что он ел в гвардейской столовой. Фрезина показала ему, где он может спать — маленькую комнату без окон, с узкой койкой и умывальником. Вдоль стены громоздились установленные друг на друга сундуки, и Костис догадался, что для него очистили одну из гардеробных комнат. Ему трудно было поверить, что среди роскошных апартаментов нашелся такой скромный уголок. Ожидая намного большего от царской гардеробной, Костис лег спать разочарованным.

Утром, еще полусонный после краткого сна и беспокойной ночи, он побрился, умылся тщательно, как только позволял неудобный умывальник, и предстал перед царем. Он прибыл в разгар ссоры.

— Я больше не поверю ни одному из твоих лживых обещаний, — говорил Авл.

— Мне все равно, веришь ты или нет, — сообщил царь.

— Я дал тебе свободу. А твое обещание было просто подачкой, чтобы водить всех за нос.

— А что мне оставалось, если вы отказывались уйти?

Боаргус невозмутимо чистил ногти ножом.

— У меня здесь полная караулка мускулистых ветеранов, которые почтут за счастье выкинуть отсюда двух невоспитанных эддисийцев. Они даже согласны надавать вам по шее, если будете сопротивляться.

Авл печально покачал головой.

— Я разочарован.

— А я сыт по горло. Убирайтесь.

Авл задумчиво откинулся на спинку кресла. Оно протестующе скрипнуло.

— В полдень. Когда протрубят трубы. Тогда мы уйдем.

— Да? В полдень я волшебным образом исцелюсь, и вам не нужно будет сторожить меня, как шкодливую козу? Что такого особенного случится в полдень?

Авл скрестил руки на груди и признался:

— Орнон будет должен мне три золотых статера.

Лоб царя прояснился.

— Понимаю. Хорошо. Вы уйдете в полдень.

— И… — продолжил Авл.

— Если вы не уйдете в полдень, не будет никаких «и».

— И, — настаивал Авл, — твой Костис останется с тобой. Если ты нарушишь свое обещание быть паинькой, он сообщит царице, которая вызовет Орнона, и он снова пошлет за нами.

Он посмотрел на Костиса, чтобы убедиться, осознает ли тот свою ответственность. Костис в свою очередь посмотрел на царя. Царь сказал:

— Я надеюсь, что вы с Боаргусом отправитесь в какой-нибудь Мухосранск подальше отсюда.

— Да, и очень скоро, — заверил его Авл.

* * *

Эддисийцы ушли ровно в полдень. Костис остался. Царь иногда улыбался ему, но все остальное время игнорировал. Он читал почту и что-то писал, пристроив на коленях накроватный столик для завтраков. Он вызывал людей, чтобы поговорить с ними, и тогда отсылал Костиса в прихожую и просил плотнее закрыть дверь. Когда царица пришла навестить царя, он назвал Костиса своей тенью. Аттолия милостиво улыбнулась Костису, заставив его покраснеть до кончиков пальцев на ногах.

После очередного ужина в одиночестве Костис вернулся на свою койку в маленьком закутке. Среди ночи он проснулся от стука в дверь. Его Величество собрался пройтись и, выполняя свое обещание, послал за своим лейтенантом.

* * *

Релиус был поражен. В голосе царя звучали виноватые нотки.

— Я не смог прийти вчера вечером, — сообщил Евгенидис, усаживаясь на табурет.

— Телеус сегодня сказал мне, что у вас посетители из Эддиса.

Этот обмен светскими любезностями посреди ночи в спящем дворце казался Релиусу странным и неловким.

— Тот, что поздоровее, сидел в моей комнате всю ночь. Как твоя рука?

— Хорошо, — машинально ответил Секретарь и вздрогнул.

Его рука все еще болела, и отек не прошел, хотя кости уже были вправлены. По крайней мере, его рука останется при нем. У царя руки не было.

— Релиус, — тихо заговорил царь. — Я должен был прийти сюда прошлой ночью. Я прошу прощения.

— Вы потеряли намного больше меня, Ваше Величество.

Царь положил руку ему на плечо. Свою единственную руку, не мог не подумать Релиус.

— Ты глуп. Она имела право. Так же, как и ты.

— Как вы можете так думать?

«Благополучно скончался…»

— Таков принцип моей профессии. Когда мы терпим неудачу, нам неизбежно придется заплатить штраф.

— Но меня-то вы простили.

— Ты не член моей гильдии. — это прозвучало слишком легкомысленно. Царь вздохнул. — Наверное, я должен сказать, что ты тоже должен платить за свои ошибки. И ты был готов заплатить, Релиус. Вот зачем я пошел в твою камеру: чтобы узнать это. Что же касается фактической выплаты штрафа, ты и понятия не имеешь, сколько раз мои двоюродные браться спасали меня от вполне заслуженных страданий. О чем еще вы с Телеусом говорили?

Релиус согласился сменить тему.

— Он сердится на Костиса.

— Я тоже от него не в восторге. — царь проверил, доносятся ли их голоса до дальней стены комнаты. — Я собирался еще кое что спросить у тебя…

* * *

Утром Костис испытывал осторожный оптимизм. Даже после полуночной экскурсии царь выглядел лучше. Круги под глазами поблекли, и цвет лица казался более здоровым. После полудня, когда Евгенидис, плотно завернутый в одеяло, сидел в кресле у окна, его навестила царица. Костис вытянулся по стойке «смирно», но царь, казалось, не обратил внимание на звук открывающейся двери. Аттолия легко коснулась его плеча, и он обернулся с улыбкой, но потом снова повернулся к окну.

Она спросила:

— Ностальгия?

— Размышляю о положении Софоса.

— Понимаю.

— Есть новости?

Аттолия покачала головой и тихо опустилась на стул рядом с ним.

— Орнон сказал, что если бы он был жив, это уже было бы известно.

— Скорее всего, — согласилась Аттолия. — Ты любил его?

Царь пожал плечами.

— Он был славным мальчиком. Эддис могла бы выйти за него замуж.

— Ты знаешь, за кого ей придется идти теперь?

— За Суниса, полагаю.

— Но она терпеть не может Суниса, — сказала царица.

— Она царица Эддиса. Царицам приходится идти на жертвы.

Аттолия ненадолго замолчала.

— Как ты думаешь, она была бы счастлива с Софосом?

— Думаю, да. Они даже успели обменяться несколькими письмами.

— Я никогда не могла понять, почему она не вышла замуж за тебя.

Царь поудобнее устроился в кресле.

— Может быть, ее остановила перспектива сойти с ума, — сказал он.

Царица улыбнулась.

— Тогда что она нашла в Софосе?

Еагенидису понадобилось некоторое время, чтобы подыскать ответ.

— Он добрый мальчик, — наконец сказал он.

— А ты нет? — резко спросила Аттолия.

Наконец царь повернулся к ней и посмотрел, изумленно подняв брови. Он покачал головой.

— Нет, — задумчиво сказала она. — Ты не добр, не так ли? — потом она скосила глаза к носу и произнесла с подозрительно знакомой интонацией: — Но ты всегда был добр ко мне.

Царь рассмеялся. Он протянул руку, и она прижалась к нему.

— Все это было ложью, — сказал он.

Конечно, царь был добрым человеком. Если бы он не был таковым, Костис давно уже был бы мертв. И царица не полюбила бы его так сильно. Костису оставалось только удивляться, какими запутанными выглядят человеческие взаимоотношения по сравнению с историями о богах, рассказанными у очага. Легкое прикосновение к локтю заставило его обернуться. Фрезина смотрела на него из полуоткрытой двери. Он перевел взгляд с Фрезины на царя с царицей, покраснел и вышел в прихожую. Служанка бесшумно закрыла дверь, оставив царя с царицей наедине.

* * *

Костис не видел царя до следующего утра. Как и накануне, он явился к двери в спальню и обнаружил там двух придворных — Иона и Сотиса. Ион открыл дверь и неприятно улыбнулся, когда Костис прошел мимо него. Сотис откашлялся и объявил прибытие Костиса, а царь поднял голову от бумаг, которые он читал. Он был полностью одет и сидел на кровати поверх покрывала.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он.

Этот вопрос показался неожиданным, словно удар в живот, и Костис некоторое время пытался в замешательстве подыскать подходящий ответ.

— Ты мне больше не нужен. Меня признали выздоровевшим, — сказал царь. — Ты можешь вернуться к своим обычным обязанностям.

Потом он бросил многозначительный взгляд на дверь за спиной Костиса, и тот в недоумении удалился. Когда Костис проходил мимо, Ион зарыл дверь в прихожую, а Сотис внимательно изучал вышивку на манжете.

В караулке Костис попытался сообразить, является ли присутствие в покоях царицы одной из его «обычных обязанностей», и решил, что нет. Конечно, ему незачем было отираться в свое свободное время среди телохранителей царицы под враждебными взглядами ветеранов. Он вышел из караульного помещения и прошел весь путь через дворец до своей комнаты, не останавливаясь. Там он сбросил с себя доспехи и пинком отправил нагрудник под кровать, а потом выругался, проклиная свои ушибленные пальцы. Тяжело дыша, он заставил себя вытащить нагрудник обратно и аккуратно повесить его на привычное место вместе с остальной броней. Затем в тунике и штанах он отправился в столовую. Может быть, его товарищи встретят его менее враждебно, чем ветераны.

Все было еще хуже. Их необъяснимая жалось усилилась настолько, что ее уже трудно было не замечать. Разозлившись еще сильнее, Костис отправился на поиски Аристогетона и загнал его в угол между двумя казармами.

Он начал без предисловий:

— Что, черт возьми, происходит? — спросил он, хотя уже знал ответ.

— Что ты имеешь в виду? — невинно спросил Арис.

Слишком невинно, даже для Ариса. И он вздрогнул, когда Костис заговорил.

— Ты сам мне скажешь, или мне придется побить тебя?

— Костис, почему бы нам не поговорить после завтрака?

— Нет, — сказал Костис. — Сейчас.

— Ну, если ты настаиваешь…

— Еще как настаиваю.

— Они считают, что то покушение было фальшивкой. Может быть, убийцы были настоящими, а может быть, и нет. Но все думают, что тех людей прикончили вы с Телеусом, а царь решил прикинуться героем.

— Они думают, что он лжет?

— Он ведь был вором, в конце концов.

— Они думают, что я лгу!?

Костис резко отвернулся, но Арис прыгнул вперед и успел поймать его за руку. Костис стряхнул его и направился в сторону столовой, но Арис слишком хорошо знал своего друга. Он снова схватил Костиса, и на этот раз вырваться не получилось.

— Что ты делаешь? — сказал Костис, извиваясь в объятиях друга.

— Это ты что делаешь? — ответил Арис, усилив хватку.

— Я собираюсь сказать всем, что я не лжец и набить морду любому, кто в этом усомнится.

— Это неправильно, — сказал Арис. — Так ты никого не убедишь.

— Тогда как их убедить? — он посмотрел на Ариса, его взгляд был таким острым, что Арис попятился. — А что насчет тебя? Ты ведь был там. Почему ты ничего им не сказал?

— Меня там не было, — возразил Арис. — То есть, не тогда, когда убили заговорщиков. К тому времени, когда мы с парнями прибежали в сад, все было кончено.

— Но ты веришь мне.

— Конечно, верю, — сказал Аристогетон.

Костис поднял руки к груди Ариса и грубо оттолкнул его от себя. Тот отлетел к стене казармы.

— Нет. Ты не веришь, — с горечью возразил Костис.

— Я не разговаривал с тобой после нападения, — теперь Арис был зол, не меньше Костиса. — Откуда мне знать? Костис, ты у него в долгу. Ты избил его, а он тебя простил. Откуда мне знать, — повторил он, — что он не напомнил тебе о твоем долге, и что ты не покрываешь его ложь из своего глупого понятия о чести?

— Ты должен мне верить! — крикнул Костис, но заставил себя остановиться.

Он больше не мог отличить истину от лжи, правильные поступки от неправильных и разобраться в своих собственных побуждениях. С тех пор, как Вор Эддиса стал царем, он только и делал, что блуждал в запутанном лабиринте своей жизни. Почему он ждет, что Арис будет верить ему?

— Прости. Мне очень жаль. — он отступил.

— Костис, подожди, — Арис опять схватил его за рукав.

Костис стряхнул его руку, и на этот раз Арис не попытался удержать его.

* * *

Утром Костиса вызвали в кабинет капитана. Телеус коротко сообщил ему, что он снова назначен на должность начальника отделения. Он получит десять человек, но не своих прежних ребят и не в той же сотне. Его вещи будут перенесены из лейтенантской квартиры в комнату над столовой в одной из казарм. Так же кратко Костис принял свое назначение, был отпущен и направился к двери.

— Костис, — окликнул его Телеус. — Если ты дашь всем понять, что обижен, это сделает все эти дикие слухи только более правдоподобными.

— Спасибо, капитан, — сказал Костис. — Постараюсь запомнить.

Вечером в столовой Костис не выказывал своего возмущения, хотя встретил множество сочувственных взглядов. Тот факт, что никто из гвардейцев не осмелился назвать его лжецом в лицо, приносил мало утешения. Отделение, собранное для него Телеусом, состояло из солдат старшего возраста, не успевших получить распределение в другие сотни, а так же нескольких стажеров. Старые солдаты успели наслушаться сплетен и в течение нескольких дней смотрели на Костиса круглыми глазами. Возможно, это портило настроение Костису, но он был справедливым человеком, и они не доставляли ему никаких проблем.

После нескольких дней службы Костис обнаружил, что его больше не привлекает общество других охранников, и отправился в винный погребок в одиночестве. Трижды он попадал в драку. Наверное, над ним тяготело проклятие, потому что то, что должно было закончиться несколькими тумаками, оборачивалось настоящим побоищем с разбитой мебелью. Надо же, его противники даже ножиками на него замахивались.

В третий раз его забрал военный патруль и доставил прямо пред ясные очи Телеуса, который посмотрел на него с нескрываемым отвращением и напомнил, что он будет разжалован или вообще уволен из гвардии, если еще хоть раз опозорит свое звание.

Костис попытался принять это предупреждение близко к сердцу, но каким-то образом снова подрался на следующий день. Он даже еще не вошел в таверну, когда к нему привязались двое пьяниц, делая вид, что они ветераны и требуя, чтобы он уважил их, купив им бутылку вина. Костису надоели попрошайки, и он отказал, может быть, слишком резко. Пьяницы обиделись, и Костису пришлось бы туго, если бы не вмешался случайный зритель. Один из пьяниц держал Костиса за руку, пока второй выхватил острый нож и попытался ткнуть им Костиса в грудь. К счастью, рядом оказался человек, метнувший табурет в голову нападавшего с ножом. Когда пьяницы увидели, что лишились численного преимущества, они мгновенно потеряли интерес к драке и исчезли за углом. Костис поблагодарил незнакомца, а тот обвел взглядом собравшуюся толпу и предложил уносить ноги, пока им не пришлось давать объяснения городской страже. Костис нашел это предложение весьма мудрым и скользнул в толпу, чтобы вернуться в казарму живым, невредимым и невинным, как младенец.

Сидя на кровати и расшнуровывая сандалии, Костис наконец признался сам себе, что на самом деле жаждет хорошей драки. Каждый день он говорил себе, что царь больше в нем не нуждается и потому отпустил, и что эта отставка не является оскорблением. Он достаточно хорошо послужил своему царю и должен быть счастлив, искупив свою вину. Его Величество был слишком непредсказуемым человеком. Евгенидис доказал это еще в дворцовом саду. Костис был не прав. Вот и все. Он напомнил себе, что сейчас его положение лучше, чем у царских слуг, которых теперь высмеивали все, кому не лень, за внезапное уважение и осторожное восхищение Евгенидисом. Никто не верил в его участие в падении Дома Эрондитесов. Если придворные и стали более вежливы в отношении царя, то только потому, что считали его преданной марионеткой царицы. По слухам, которые доходили до Костиса из дворца, царь казался все таким же безобидным, как всегда, а его слуги выглядели смешно и глупо. Костис должен был быть счастлив, что избавлен от участия в этой комедии. Он лег на кровать, всей душой желая поверить в то, что он наговорил сам себе.

Недалеко от него Арис метался по своей маленькой комнате. Он по-прежнему служил во дворце, где Костис уже не появлялся. Им не случалось пересекаться по службе, а после нее Костис неизменно исчезал в городе, где его было невозможно найти. Аристогетону нужно было знать, кто первым пустил слух о фальшивом покушении. Он боялся, что уже знает ответ, и что это был Лаекдомон.