Костис вымылся мягкой мочалкой в тепидарии и, прихрамывая, прошел в парилку. Он поднялся на верхнюю скамью и с облегчением вздохнул, опустившись на деревянные планки. Царь не пришел. Гвардейцы могли болтать о чем угодно. Костис слушал их с закрытыми глазами. Его улыбка исчезла, когда он вспомнил реакцию царя на приглашение посетить гвардейскую баню. Должно быть, ему было известно, что подобное приглашение было честью, потому что в баню допускались только гвардейцы, но Костис заметил, что царь колеблется.

Дверь открылась, и Костис, увидев царя, сопровождаемого Телеусом и лейтенантами, понял, почему. Было бы смешно прийти в парную в одежде и даже, если на то пошло, с железным крюком на манжете. Так что Евгенидис был голым, как никто другой, потому что ни один из здесь присутствовавших не сделал одежду частью своей маскировки и защиты.

Он выбирал мидийские кафтаны с длинными и широкими, как колокол, рукавами, потому что ни один воин в Аттолии, увидев мышцы запястья царя, не смог бы недооценить его физические возможности. Его второе запястье, как ни странно, оказалось узким и тонким. Костис старался не смотреть, но обнаружил, что, как дурак, пялится на шрамы царя. Длинная линия на животе все еще была красной, но были и другие знаки: рваные следы на локтях и коленях, широкие голубоватые на фоне смуглой кожи полосы на лодыжках, которые были ничем иным, как знаком оков, а так же разной длины полосы на руках и груди, и еще одна длинная на бедре. Еще царское тело украшало великое множество синяков, некоторые из которых были багровыми и фиолетовыми, а другие выцветшими и почти стершимися. Костис спросил себя, откуда они могли появиться.

Костис и охранники рядом с ним подвинулись в стороны, чтобы дать место царю и Телеусу на верхней скамье, где жар был сильнее. Когда царь шел к ним от двери, солдаты могли увидеть, что мышцы у него на ногах подергиваются от усталости, а выражение лица, когда он посмотрел вверх, можно было бы назвать обескураженным. Телеус, успевший подняться наверх, повернулся, чтобы предложить ему руку. Евгенидис принял предложенную помощь, и Телеус затащил его наверх и уложил на горячую скамью.

Царь выругался, вздохнул и расслабился. Он повернул голову в сторону Костиса и объяснил синяки, как нечто само собой разумеющееся.

— Орнон очень больно дерется своей палкой, — сказал он.

Значит, он заработал их не на тренировке, делая простые упражнения. Перемещаясь по дворцу своими тайными путями, он, вероятно, много раз встречался с послом Эддиса.

— Не заблуждайся, Костис, — сказал царь. — Простые упражнения важны для всех.

Костис в смущении отвернулся. С другого конца комнаты кто-то, посмелее Костиса, спросил:

— Это мы нанесли вам все эти раны?

Царь открыл глаза и осмотрел себя, словно видя шрамы впервые.

— Я думал, что меня кусали только собаки? Прокис, ты решил к ним присоединиться?

— Нет, Ваше Величество, — поспешно ответил Прокис, а его товарищи дружно рассмеялись.

— Боги свидетели, я не обижаюсь, — сказал царь, — даже на эти знаки вокруг моих лодыжек и запястий. Ими любезно наградил меня Его Величество Сунис. — он поднял руку, чтобы посмотреть на широкую полосу вокруг запястья. Они составляли довольно нарядный комплект, теперь, конечно, нарушенный.

Охранников поразило, как он совершенно беззлобно вспоминает о своем трагическом столкновении с царицей Аттолии.

— А вот это вполне мог быть один из вас, — сказал Евгенидис, проведя пальцем по короткому белому рубцу на плече. Он посмотрел на Телеуса. — Не так ли?

Капитан покачал головой.

— Его перевели из дворца? Ты беспокоился, что я захочу отомстить?

— А я должен был? — прямо спросил Телеус.

— Не о нем, — ответил царь. — Но если вы устроите мне еще одно такое утро, вроде сегодняшнего, я упакую вас всех в цепи и продам в гладиаторы на Полуостров.

Снова раздался дружный смех.

— Хватит с нас сегодняшнего, Ваше Величество, — пообещал Телеус. — Мне это слишком дорого обошлось.

Он потер шею.

— Рад это слышать. Если бы я знал, что мне нужно всего лишь отдубасить тебя палкой, я сделал бы это еще несколько месяцев назад.

Телеус ответил задумчиво:

— Мне хочется думать, что сегодня утром я получил больше, чем удар тренировочного меча.

Он серьезно посмотрел на царя.

— Очень нелегко отдать свою преданность человеку, которого не знаешь, особенно если он ничего не желает раскрывать о себе.

Он встретил взгляд Евгенидиса, и на этот раз отвернулся царь. Потом он оглянулся, чтобы сказать:

— Я извиняюсь за то, что было сделано, и сделано не очень хорошо, Телеус.

— Ничего, Ваше Величество. В конце концов, вы показали себя.

Царь посмотрел вниз на свою наготу, потом на Телеуса.

— Это была шутка? — спросил он.

— Если шутка, то случайная. Вы уже решили, что сделаете с Лаекдомоном?

— Отпущу его, — небрежно сказал царь.

— Кое-кто может подумать, что вы слишком милостивы, — заметил Телеус.

— Но только не ты.

Телеус кивнул головой.

— Он вернется к Эрондитесу, и барон убьет его.

Царь согласился.

— Эрондитес не может рисковать связью с разоблаченным предателем, и он опасается, что Лаекомон может разболтать лишнего. Когда Лекдомона найдут мертвым в канаве, все вокруг увидят, как барон Эрондитес вознаграждает своих верных слуг.

— А если он избежит возмездия? — спросил Телеус.

— Тогда я буду доволен, что позволил ему уйти. Если он и опозорился, то только потому, что я сам предложил ему такую возможность. Если дразнить собаку, она обязательно укусит.

— Люди не собаки. — Телеус наклонился вперед и серьезно посмотрел на Костиса. — Человек должен контролировать себя.

— Легко тебе говорить, капитан.

— Не так легко, Ваше Величество, — заверил Телеус. — Но я все же ни разу не дал вам в глаз.

— Это правда, — согласился Евгенидис без проблеска улыбки. — И я бы не хотел, чтобы это случилось.

Он ждал. Когда глаза Телеуса расширились, Евгенидис подтвердил то, о чем капитан уже догадался сам.

— Я не провоцировал тебя, — сказал царь. — Я провоцировал Костиса.

Костис откинулся назад, ошеломленный. Потеря контроля над собой, которая изменила его жизнь, должность лейтенанта. Все это не было ни случайностью, ни царским капризом.

— Это вы делали заметки на мидийском языке, — произнес он обличающим тоном, понимая, что маленькие буквы, хоть и старательно выписанные, но предательски нетвердые, могли быть написаны только левой рукой. — Это вы присылали их мне.

— Ну, я, — признался царь.

— Зачем?

— У тебя был ужасный акцент, — ответил царь по-мидийски, и его произношение было безупречным. — Теперь гораздо лучше.

— Зачем? — переспросил Костис, желая знать больше.

Телеус скрестил руки на груди, молча присоединяясь к вопросу.

— Иногда, чтобы изменить мнение человека, приходится менять сознание тех, кто находится с ним рядом. — Евгенидис махнул в сторону Костиса, но говорил, обращаясь к Телеусу. — Архимед сказал, если ему дадут надежный рычаг, он сдвинет мир со своего места. Мне нужно было сдвинуть с места гвардию. Мне нужно было повлиять на тебя.

— Вы изменили мнение Костиса, чтобы изменить мое? И почему мое мнение так важно? — спросил Телеус. — Вы могли бы заменить меня самого.

Царь пожал плечами.

— Я хотел сократить гвардию, а царица сказала, что сделает это, когда я спрошу тебя и ты согласишься. Итак, я могу сократить гвардию?

— Это вам решать. Вы царь.

— Это вопрос, Телеус. Могу ли я быть царем? Только не говори мне, что я был помазан на царство жрецами и жрицами и все бароны пробормотали бессмысленные, но священные клятвы перед моими лодыжками. Скажи мне, я царь?

Телеус не стал притворяться, что не понимает.

— Да, Ваше Величество.

— Значит, я могу сократить гвардию?

— Да, Ваше Величество.

— Спасибо. — Царь начал подниматься с места.

— Несмотря на то, что вы не победили сегодня на плацу.

Царь шлепнулся вниз на скамью. Он злобно уставился на Телеуса.

— Ты никогда не сдаешься, не так ли? Что это значит?

— Такова была ваша ставка, Ваше Величество, — заметил Телеус. — Если Лаекдомон победит, вы не сократите гвардию.

— В Эддисе схватка длится, пока соперник не сможет драться.

— В Аттолии тоже.

— Ну, последний удар нанес я.

Телеус скрестил руки на груди.

— Целью состязания было фехтование, Ваше Величество, а не демонстрация уловок и хитростей. Вы прибегли к трюку, который невозможен в сражении с настоящим мечом.

— Ты пытаешься пролезть в игольное ушко, демагог. С кем ты успел поговорить, с Релиусом или с Орноном?

Телеус был упрям.

— Вы бы не смогли голыми руками выхватить у человека настоящий меч.

— Ах, Телеус, — сказал царь, печально качая головой. — Такой упорный и такой наивный. — пододвинувшись ближе к капитану он протянул к нему сжатую в кулак руку и медленно раскрыл ее, словно цветок. — Сегодня я сделал это с деревянным мечом. Но однажды я смог сделать это с настоящим.

Телеус поднял указательный палец и осторожно проследил тонкую линию на ладони царя.

— Меч убийцы. Я не знаю, что и сказать, мой царь.

Евгенидис пожал плечами.

— Скажи, что мне больше не надо оглядываться назад.

Телеус кивнул.

— Я буду прикрывать вашу спину, мой царь. До последнего вздоха.

— Вот и хорошо, — сказал Евгенидис, вставая. Он добавил, задумчиво глядя на Телеуса: — Теперь я понимаю, почему Орнон был так уверен в твоей преданности трону.

Евгенидис осторожно спустился вниз с верхней скамьи.

— Возможно, Орнон надеялся, что я сверну себе шею, но я не хотел добиться твоей поддержки ложными увертками, Телеус. И Орнон не думал о цирковых трюках. Он знал, что если Лаекдомон попытается когда-нибудь стать реальной угрозой, я выпотрошу его, как курицу. Ты забыл?

Он поднял искалеченную руку, глядя на культю, и все вспомнили о смертоносном крюке, заменившем утраченную кисть.

— Вы заставили людей забыть о крюке, пряча его под длинными рукавами и делая вид, что стыдитесь его, — догадался Телеус.

— Да. Но истина всегда находится перед глазами у тех, кто готов ее увидеть.

— Итак, гвардию сократят вдвое, — мрачно заключил Телеус.

Царь устало вздохнул. Стоя перед Телеусом, он сказал:

— Телеус, гвардия создала царицу. И гвардия может сокрушить ее. Ты можешь гарантировать их преданность сейчас, но что будет через двадцать лет? Тридцать, сорок лет? Ты знаешь, что не можешь, но эти люди и через десять и двадцать лет будут считать себя создателями царей. Рано или поздно преданность телохранителей, как и многих других людей, начнет продаваться и покупаться, просто царская корона пойдет по более высокой цене. Это неоспоримо доказывает история. Ничто не меняется. Усилять личную гвардию — это все равно, что научить волка охранять ферму. Его можно держать подальше от других волков, но рано или поздно он набросится на тебя. Я не могу оставить моим детям такое наследство.

— Мы обеспечиваем безопасность царицы, — с болью в голосе возразил Телеус. — Мы всегда хранили ее в безопасности.

— Охраняй мою спину, Телеус, а о ее безопасности я позабочусь сам.

Двигаясь легко, но немного припадая на правую ногу, он вышел в дверь, чтобы покинуть гвардию и вернуться к придворным, которые, несомненно, ждали его снаружи.

— Как он сможет защитить ее? Один наш Прокис сможет порвать его пополам одной рукой.

— Если Прокису удастся его поймать.

— А вы сомневаетесь?

Солдаты покачали головами.

— Базилевс, — прошептал кто-то, скрытый в клубах пара.

Остальные тихо повторили:

— Базилевс.

Один Телеус покачал головой. Костис наблюдал за ним, впрочем, не удивленный.

— Базилевс был князем над своими людьми, тем, кого мы теперь называем царем, — объяснил Телеус. — Этот человек, — он кивнул в сторону закрытой двери, — будет не просто правителем Аттолии. Он будет Царем царей, не имеющим себе равных.