I

В конце января 1827 года, через восемнадцать месяцев после описанных нами событий, в Бордо был самый разгар карнавала.

Карнавал! Это слово, ныне вызывающее у нас довольно спокойные ассоциации, тогда воплощало в себе подлинную магию.

В те времена умели от всей души развлекаться, хохотать и танцевать.

Сегодня на смену этому пришли скучные ужины, на которых и смеются, и едят, едва раскрывая рот.

Одна из особенностей былых карнавалов заключалась в том, что начиная с праздника Богоявления маски постоянно встречались на улице, и вполне уместным считалось переодеваться и рядиться, чтобы повеселиться на площади перед Интендантством, даже когда никакого маскарада там не было и в помине.

Но день, когда мы возвращаемся к нашему повествованию, выпадал как раз на воскресенье, и в театре давали большой бал.

Сегодня в Бордо популярностью пользуется лишь один бал – тот, который устраивают в четверг перед Великим постом.

И до сих пор во время его проведения среди полусотни черных фраков и пальто нет-нет да и мелькнет домино или костюм Пьеро.

В 1827 году маскарады блистали во всей своей красе. Чтобы отправиться на костюмированный бал, где собирался весь высший свет, никто не боялся надеть на себя костюм другой исторической эпохи.

И не было ничего прекраснее чудесной витой лестницы, которая вела к первым и вторым галереям.

Почти на каждом ее пролете дамы и господа в элегантных масках обменивались фразами пусть не всегда умными, зато неизменно уместными, изысканными и отличавшимися хорошим вкусом.

До того лая, да простят нам это ужасное слово, которым в наши дни сопровождаются любые встречи на костюмированном балу, было еще далеко.

Одним словом, переодетые дамы и господа с масками на лицах в этот вечер толпились меж колонн вестибюля по обе стороны от парадной лестницы у входа в знаменитый концертный зал.

Самые неутомимые весельчаки разбились на группки, одна из которых обосновалась на нижних ступенях левой лестницы.

Хотя компания эта практически полностью состояла из молодых людей, большей частью переодетых в костюмы паликаров, бывшие тогда в большой моде, в нее также входили и две дамы – шотландка и андалузска.

Наконец, в центре ее стояла высокая, молодая и, судя по наполовину прикрытому маской лицу, прекрасная особа.

На ней был наряд обыкновенной молочницы.

Она ораторствовала – весьма недурно, но при этом дурно отзывалась об окружающих, многие из которых не могли скрыть своего скверного расположения духа, вызванного остротами дамы.

Помимо прочего, добавим, что к каждому молодому человеку она обращалась по имени, но при этом на «вы», на смену которому тогда еще не пришло дерзкое, если не сказать грубое, тыканье, которое сегодня в такой большой чести.

Огромный успех молочнице обеспечивало то обстоятельство, что саму ее никто не мог узнать, и это инкогнито приводило в ярость дюжину хлыщей в манишках, на которых она безжалостно обрушивалась.

– Не надо в меня так внимательно вглядываться, господин д’Аржелес, – неожиданно обратилась она к молодому человеку двадцати одного года от роду, – уж кого-кого, а меня вам не убедить в том, что вы близоруки. Приберегите эту уловку для рекрутской комиссии, освободившей вас от воинской службы.

Все прыснули со смеху.

– Но мадам… – с трудом выговорил несчастный Аржелесс.

– Вы хотите знать, кто я?

– Только это и больше ничего.

– У вас ничего не получится.

– Почему?

– Потому что вы меня не знаете.

– Вот так история! – произнес один из паликаров.

– Уверяю вас, господин де Сентак, – убежденно сказала дама.

Молодого человека со скрытым под маской лицом крайне удивило, что его узнали.

– В скобках замечу, господин де Сентак, что рада вас видеть. Как поживает госпожа де Сентак?

– Моя жена?

– Она самая. Ей давно позволено вернуться из ваших владений в Беноже, где вы из предосторожности каждый год запираете ее больше чем на шесть месяцев?

– Какое отношение моя жена может иметь к вашим речам?

– Ах, да никакого, ведь она особа мудрая и на редкость очаровательная. Потому-то все и удивляются, что вы изводите ее ревностью, которую вполне можно было бы назвать беспощадной.

– Вот ты и попался! – прошептал один из молодых холостяков.

– На этот раз, любезная молочница, пророческий дар вас подвел, – молвил де Сентак, – ведь я не ревную жену, вы плохо осведомлены.

– Вы себе льстите, сударь.

– Как прикажете вас понимать?

– Как хотите, так и понимайте. Кроме того, позвольте заметить, в виде доброго совета, что вам следовало бы проявлять больше деликатности и не обманывать госпожу де Сентак.

– Мне?

– Да, в один прекрасный день она разглядит в вас злобного развратника, и тогда…

– И что тогда?

– И тогда плевать ей будет на общественное мнение и правила приличия.

Сентак вздрогнул.

– И потом, вам было бы поделом, если бы она явилась на этот костюмированный бал.

При этих словах Сентак поспешно и с недоверием огляделся по сторонам.

Молочница, воспользовавшись подвернувшимся случаем, чтобы продемонстрировать премилые зубки, весело расхохоталась.

– И он еще осмеливается утверждать, что не ревнив! – воскликнула молодая дама.

И хитро добавила:

– Послушайте, вы что, хотите, чтобы я показала вашу жену?

– Прошу вас, – ответил Сентак, разволновавшись не на шутку, – не говорите так.

– В самом деле?

– Если вы что-нибудь знаете о мадам да Сентак, скажите мне. Уверяю вас, когда я ее накажу, ей будет не до смеха.

– Ах, боже мой! Вот уж поистине Синяя Борода! – воскликнула молочница. – Сюжет – трагичнее не бывает.

– Мадам!

– Эх, сударь… Если вам неприятны шутки, лучше не ходите на костюмированные балы.

– Мадам, даже на маскараде никому не позволено обсуждать мою жену.

– Но я обсуждаю не мадам де Сентак, а такой ваш пагубный недостаток, как ревность. Может, вы желаете, чтобы я сменила тему? У меня в запасе есть и другие откровения.

– Если это не затрагивает мою супругу и, как следствие, мою честь, я вам разрешаю.

– В таком случае, господа, слушайте.

– Нас ждет какая-нибудь история? – спросил белокурый юноша без маскарадного костюма, но с бородой, что в те времена было редкостью.

– Да, господин Мэн-Арди, история, причем очень даже интересная.

– Мы вас слушаем.

– В тридевятом царстве, в тридесятом государстве, словом, в одном большом южном городе…

– Это что, сказка? – спросил Танкред де Мэн-Арди.

– Как пожелаете. Так вот, в одном большом городе на побережье Средиземного моря, щедром и известном своими винами, жила-была темноволосая, белоликая принцесса. И хотя она отнюдь не вышла из плеча Юпитера, это не мешало ей кружить голову всем молодым людям на десять лье вокруг.

– Начало неплохое.

– Ох, не торопитесь с овациями, – возразила на это молочница, – интрига еще даже не начиналась. Ну так вот. Среди почитателей этой обольстительной принцессы был один юный синьор, душой и телом преданный торговле, как и большинство моих соотечественников. Он был вовсе не безобразен, порой блистал умом, честно составил состояние и впоследствии удвоил его с помощью брака по расчету.

– Значит, он был женат? – спросил д’Аржелес.

– Женатее некуда. Но это совершенно не мешало ему упорно добиваться от принцессы, известной своими твердыми принципами, назначить ему свидание.

– Эге…

– Да-да, свидание. К несчастью, я не помню имени принцессы. Погодите-ка, как же ее все-таки звали? Ее звали… Помогите же мне, господин де Сентак.

– Я, мадам? Но я понятия не имею об этой очаровательной сказке, которая мне интереснее больше, чем кому-либо другому.

– Вы не желаете мне помочь? Ладно, мы к этому еще вернемся. А пока я продолжу. Принцесса, придя в возмущение, если не сказать в раздражение, от наглости своего почитателя…

– Насчет наглости это вы хватили через край, – сказал Сентак, старавшийся, чтобы голос его звучал насмешливо, но в душе испытывавший живейшую тревогу.

– Нет, уверяю вас, наглость будет в самый раз… впрочем, дело не в этом. Юная принцесса решила жестоко отомстить молодому синьору. «Ах! – подумала она. – Вы, сударь, принимаете меня за дурочку! Ну что же, мы еще посмотрим, кто из нас глупец». И красавица назначила галантному кавалеру свидание, которого он так добивался. «Мой дорогой сударь, – сказала она, – поскольку я не могу устоять перед той любовью, которую вы мне внушаете…»

– Мадам, прошу вас, не надо продолжения, – сказал Сентак.

– Как! Стоило мне завести речь о том, как было назначено свидание, и вы тут же потеряли к этой истории всякий интерес? Упаси меня Бог отказаться от дальнейшего повествования.

Сентак грыз перчатки, а вместе с ними и ногти.

Молочница продолжала:

– «Я согласна встретиться и буду ждать вас у себя, – сказала принцесса, – но при условии, что вы позволите мне принять некоторые меры предосторожности, представляющиеся необходимыми». «Любые меры предосторожности, какие вы только пожелаете, божественная моя красавица!» – воскликнул молодой синьор, млея от любви и хмелея от восторга. «Ну что ж, тогда слушайте, – сказала прекрасная принцесса. – Я знаю только одно время и место, где мы можем увидеться, не привлекая внимания моей личной стражи. Завтра в половине шестого приходите на мессу в церковь Святого Бруно. После нее вас будет ждать экипаж с задернутыми шторками. Садитесь в него, я буду там. Таким образом, вы дадите мне возможность отвезти вас в место, где мы сможем спокойно поговорить». В своем опьянении молодой синьор дошел до того, что хотел покрыть поцелуями премилую ручку, но хозяйка ладошки остановила его и сказала: «Не сейчас, прекрасный мой рыцарь».

– Кем бы вы ни были, мадам, – вскричал Сентак, – умоляю вас – не продолжайте!

– Вот как! Мой дорогой сударь, почему вы постоянно вмешиваетесь?

– Я вмешиваюсь, потому что…

– Может, этим молодым синьором были вы?

– Я этого не говорил, но…

– Если это вы… тогда признайтесь, и мы обо всем расскажем мадам де Сентак. Если же нет, то вас это не должно касаться.

– Итак, – продолжала молочница, – на следующий день в половине шестого утра наш Амадис не преминул явиться на мессу в церковь Святого Бруно. Этот самый Амадис весьма ленив, за ним водятся и другие недостатки, поэтому он принес предмету своей страсти колоссальную жертву тем, что встал в пять утра и отправился на противоположный конец Бордо, чтобы… Зачем – вы вскоре узнаете.

– Мадам, согласитесь, что ваша история – глупее некуда, – сказал Сентак

– До этого момента – да, но теперь она примет более веселые очертания. Итак, завидев обещанный фиакр, наш молодой синьор, как ни в чем не бывало, сел в него и увидел женщину, лицо которой было скрыто глубоко надвинутым капюшоном. Фиакр тут же помчался рысью. Нашему герою не было никакого дела до того, куда его везли, и никакого беспокойства по этому поводу он не испытывал. Сей юный вельможа слишком сгорал от любви, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. «Ах, мадам! – говорил он проникновенным голосом. – Как мне вас благодарить?» Дама, по всей видимости, пребывавшая в плену живейшего волнения, ничего не отвечала. Прекрасный Амадис попытался было рассказать, какой пожар полыхает у него в груди, но добился лишь пары сдавленных вздохов да одной фразы, произнесенной надтреснутым голосом: «Пощадите». Как вы понимаете, тем самым дама подала кавалеру сигнал ничего не бояться и предпринимать самые дерзкие попытки. Лошади, будто по молчаливому соглашению с молодым синьором, перешли на шаг, и фиакр покатил по какой-то пустынной улице. Занимался новый день. Один лишь Бог знает, насколько предприимчив был наш Амадис! Набравшись смелости, он просил о тысяче вещей. Дама слабо сопротивлялась. «Вы меня любите? Ты меня любишь?»

Надо было видеть, с каким очаровательным выражением лица миловидная молочница вела свой оживленный рассказ.

– «Вы меня любите?» – вновь взялась за свое безжалостная маска, сопровождая слова комичными ужимками. – Дама, голос которой становился все более и более хриплым, тихо и сбивчиво произнесла несколько слов, не означавших ни да, ни нет. И тогда молодой синьор решил, что настало время проявить настойчивость, и попытался сорвать маленький поцелуй с розовых губок дамы. Он бросился вперед, но наткнулся на великое множество препятствий в виде прозрачной вуали и кружев, которые помешали ему осуществить свой замысел. Можете представить, как он стенал по поводу варварства в виде подобной непробиваемой брони. Ему пошли на уступки. Вуаль приподнялась и перед взором молодого синьора предстал лик дамы. Но это была отнюдь не прекрасная принцесса. Ах, господа, вы даже не представляете себе, как он разгневался.

– Мадам, – прервал ее Сентак, – прекратите, в противном случае…

Молочница, сделав вид, что не услышала его, продолжала:

– Позабыв о своем происхождении и воспитании, молодой человек в ярости хотел было наброситься на даму, но та схватила его за руки и сжала их с такой силой, что в его душу тут же закралось сомнение. Своими пылкими домогательствами он преследовал даже не женщину. Это был крепкий малый, вполне способный дать пылкому влюбленному взбучку в том случае, если ему в голову придет протестовать и возмущаться.

Такой поворот сюжета был встречен раскатом хохота.

– Да погодите вы, – сказала дама, – это еще не все.

– Мадам, замолчите! – возопил Сентак голосом, выдававшим его безудержный гнев.

– Вы становитесь наглецом, господин де Сентак. Это в любых обстоятельствах непростительно, даже на костюмированном балу.

– От кого вы об этом узнали?

– Очевидно, что не от вас. Вероятно, от человека, который знает эту историю во всех подробностях.

– Ах, мадам, мадам, вы выводите меня из себя.

– Наш молодой синьор высунулся в окошко, чтобы велеть кучеру поворачивать обратно в Бордо, – продолжала молочница. – И совершенно не удивился, когда увидел, что за экипажем, окидывая его насмешливыми взорами, следует три десятка всадников в рединготах и с непокрытыми головами. Надо признать, что шутка получилась злая. Поэтому молодой синьор…

– Мадам, – сказал Сентак срывающимся голосом, – только что вы совершили гнусный поступок, и я узнаю, кто вы.

– В самом деле?

– Да, мадам, уверяю вас.

– Каким же образом?

– Наипростейшим.

– В чем же он заключается? – спросила молочница.

– Я сорву с вас маску.

Сентак сделал шаг вперед и протянул руку, явно намереваясь схватить маску женщины, выставившей его на посмешище.

Молодая дама считала себя в полной безопасности в бархатной маске и даже не предполагала, что кто-нибудь из окружавших ее мужчин окажется настолько плохо воспитан, что решится на подобное оскорбление, пусть даже и в приступе гнева.

Поэтому увидев порыв Сентака, она не на шутку испугалась и даже негромко вскрикнула.

Но это совершенно не помешало бордосцу, ставшему жертвой насмешки, с возмутительной грубостью сорвать с нее маску.

Все произошло так быстро, что никто из молодых людей, окружавших молочницу, не успел воспрепятствовать Сентаку совершить этот подлый поступок.

Но когда первое изумление прошло, Танкред де Мэн-Арди, наш старый знакомый, подошел к человеку, решившемуся на подобную бестактность, и сказал: – Господин Сентак!

– Что еще?

– Только что вы совершили трусливую выходку.

– Не надо меня учить, сударь, – ответил Сентак.

– Будь по-вашему. Но я все же преподам вам пару уроков.

– Неужели?

– Причем наилучших.

Все эти события разворачивались с невероятной быстротой.

И Мэн-Арди встал на защиту дамы – даже не взглянув на нее и тем более не пытаясь извлечь из грубости Сентака для себя выгоды.

– Господа, господа, прошу вас, – тем временем увещевала она, – не надо ссориться, во имя неба.

Сентак по-прежнему держал в руке ее маску.

Танкред де Мэн-Арди взял ее и жестом, выдававшим все его презрение, дал обидчику дамы пощечину.

– Сударь, я поквитаюсь с вами завтра! – закричал Сентак.

– Если я не успею сделать это первым, – ответил Танкред, повернулся и протянул маску молочнице.

И тут же разделил всеобщее изумление. Стоявшую перед ним женщину он не знал. Тот, кого она оскорбила, как и остальные молодые люди, – тоже.

Она была очаровательна – этим все сведения о ней и ограничивались. Как ее зовут, тоже никто сказать не мог.

– Господин де Сентак мог бы вполне обойтись без этого гнусного поступка и поверить мне на слово, – сказала она. – Я же говорила – мы с ним незнакомы. Разве я солгала? Кто-то из вас может сказать, что знает меня?

– Нет, конечно же нет, – сказал юный д’Аржелес, утверждавший, что знает всех женщин Бордо.

– Я могла бы явиться на костюмированный бал без маски и тем самым вас заинтриговать. Вполне возможно, что тем самым я поступила бы правильно и уберегла героя смешной истории, которую вы только что слышали, от акта неслыханной дерзости.

Она встала.

Это была стройная, высокая грациозная женщина. Костюм молочницы сидел на ней великолепно.

– Кто из вас, господа, предложит мне руку, чтобы проводить до экипажа?

Молодые люди, все без исключения, бросились вперед.

– Прошу прощения, господа, – ответила на это она, – но я обязана опереться на руку моего храброго защитника.

С этими словами она взяла Танкреда под локоть.

Опять надевать маску женщина не стала, впрочем, из всей этой толпы ее, похоже, раньше действительно никто не видел.

Дама уже собралась преодолеть первые ступени лестницы, на которой колыхались сотни масок, но тут со стороны входа донесся какой-то необычный шум.

Это был целый маскарад, состоявший, судя по сгрудившейся у двери толпе, из сотни переодетых персонажей, лица которых были скрыты масками.

Во главе его стоял человек, напоминавший герольда, выряженный в сине-золотистый наряд трубадура. На голове его красовался легкий железный шлем, острие которого скрывалось в пышном плюмаже из целого каскада перьев всех цветов и расцветок.

Он самым комичным образом был увешан оружием и держал в руках штандарт.

– Какой необычный персонаж! – заговорили вокруг, уже собираясь расхохотаться.

Глашатай размеренным шагом двинулся вперед. Едва ступив на первый лестничный пролет, он зычно крикнул: – Дорогу повелителю Бушданферу, моему хозяину, королю лжецов и правителю Монкрабо.

Преимущество этих слов заключалось в том, что от них гасконцам стало весело. Большинство из них знали, что в деревне Монкрабо, в департаменте Ло и Гаронна, существовало что-то вроде шутовской магистратуры, главный чиновник которой, известный как король лжецов, даровал ради смеха привилегии и разрешал утаивать истину во всех уголках света каждому, кто обращался к нему с такой просьбой.

Так Гасконь смеялась над собой, и не без доли остроумия.

Как бы там ни было, все расступились, чтобы пропустить кортеж короля лжецов и герольд, поднявшись на следующий пролет, крикнул еще пуще прежнего: – Дорогу, дорогу моему повелителю, королю Бушданферу I.

Молочница, которую мы оставили стоять наверху левой лестницы под руку с Танкредом де Мэн-Арди, сначала смотрела на появление странного герольда – повелителя Монкрабо – с улыбкой, но когда услышала голос, помимо своей воли вздрогнула.

Почувствовав, что рука молодой женщины затрепетала, юноша обернулся, чтобы взглянуть на нее, и был немало удивлен, когда увидел, что она поспешно вновь надела маску.

Он даже успел заметить, что дама смертельно побледнела.

– Эге! – молвил вполголоса Танкред. – Похоже на то, что при дворе короля Бушданфера есть люди, которым везет больше, чем мне.

– В чем, сударь? – спросила молочница.

– В том, что они, если не ошибаюсь, имеют честь знать вас.

– Увидев предпринятые мной меры предосторожности, вы сделали несколько неверный вывод. В этой толпе, сплошь состоящей из масок, кто-то может удивиться, увидев меня без маски, и дабы избежать этого…

– Мадам, не оправдывайтесь, в этом нет необходимости. Я имею честь быть вашим кавалером и прекрасно знаю, что мой первейший долг – это сдержанность и скромность, особенно после столь вопиющего поступка этого кретина Сентака.

– Благодарю вас, сударь. Ничего другого от такого рыцаря, как вы, я и не ожидала. Только вот… Может, в своей любезности вы пойдете до конца?

– По крайней мере, постараюсь.

– В таком случае, сударь, давайте не будем стоять на виду.

– Как пожелаете.

– И еще вот что, – продолжала молодая незнакомка, поднимаясь по лестнице. – Поскольку я не намереваюсь лишать вас удовольствия полюбоваться этим маскарадом, который обещает быть великолепным, давайте встанем вон за той колонной. Оттуда мы сможем насладиться его зрелищем вместе.

– Не подвергая себя ни малейшей опасности, – с улыбкой добавил Танкред.

– …да, не подвергая себя опасности, – весело подхватила молочница, – просто полюбуемся всем великолепием двора Монкрабо.

Спектакль, который теперь разворачивался на парадной лестнице, действительно стоил того, чтобы его увидеть.

За упомянутым нами герольдом следовали королевские камердинеры в переливающихся нарядах, символизировавших собой ложь в разных обличьях, затем личные стражи с огромными кисетами для табаку на головах.

Последняя деталь произвела на собравшихся неизгладимое впечатление, потому как слово «кисет» в те времена только-только стало входить в обиход.

Последним шествовал Его Величество Бушданфер I. Его, водрузив на некое подобие большого щита, несли четверо крепких парней, с ног до головы облаченных во все красное. В его собственном облике не осталось ни одного элемента, который не был бы красным. Туфли, трико, камзолы, перчатки, маски, волосы, кожа, головные уборы – как у самого короля, так и у его свиты – все было алым.

Король лжецов, одетый в камзол, шапочку и королевскую мантию из шитого золотом сукна, восседал, как восточный шах, на помосте.

Вместо узкой полоски бархата или шелка с прорезями для глаз и носа на нем была гротескная маска, полностью закрывавшая лицо.

Не успело Его Величество появиться, как на него со всех сторон посыпались колкие замечания и грубоватые шутки, на которые он отвечал метко и добродушно.

Услышав его голос, молочница, не удержавшись, вновь вздрогнула и прошептала:

– Это он, это он! Но каков храбрец!

Процессия двигалась дальше. Герольд, свита и часть личной стражи уже скрылись в коридорах второго этажа.

Король раздавал направо и налево грамоты лжецов – каждому, кто обращался к нему с такой просьбой.

Если бы в этот момент кто-то понаблюдал за ним, то заметил бы, что монарх, порой чуть не теряя равновесия, несколько раз хватался за помост руками.

Эта деталь не ускользнула от взгляда молочницы, которая не переставала вслух повторять: – Это он! Это он!

– Прошу прощения, моя прекрасная дама, – сказал Танкред, – я уже в полной мере проявил себя по отношению к вам человеком сдержанным, но не стоит до такой степени возбуждать мое любопытство.

– Что вы хотите этим сказать?

– Последние пять минут из ваших уст слетает одна и та же фраза: «Это он, это он, каков храбрец!»

– Послушайте, господин де Мэн-Арди… – продолжала молочница.

– Я весь внимание.

– Вас считают человеком мужественным и бесстрашным.

– Вы мне льстите.

– И силы, как говорят, вам тоже не занимать.

– Вполне возможно.

– На этом балу найдется полдюжины решительных молодых людей?

– Человек пять, надеюсь. Но не больше.

– Сходите за ними, я подожду вас здесь.

Танкред хоть и был заинтригован, как нетрудно догадаться, но приказание выполнил в точности, и отправился на поиски друзей, на которых можно было положиться – среди них был и Гонтран де Кастерак, сын одного из четырех героев, когда-то пришедших на помощь еврейке из Шато-Тромпет. Гонтран, наделенный недюжинной физической силой, приехал из Канады меньше двух месяцев назад.

– Мы к вашим услугам, мадам, – сказал Танкред, представляя своих друзей.

– Эге! Да вы мне привели непобедимый батальон, – весело сказала молодая дама.

– Что мы должны делать?

– Вы видели прибытие короля лжецов?

– Да.

– Вот что, его нужно сбросить с трона.

Это предложение не вызвало того восторга, на который, по-видимому, рассчитывала прекрасная молочница.

– Что вы имеете в виду? – спросил Танкред. – Мы что, должны устроить революцию, найти на балу еще большего краснобая и ради него свергнуть короля лжецов с престола?

– Да нет же.

– В таком случае, мадам, объяснитесь.

– Я должна убедиться, что не ошибаюсь, и что человек, которого только что внесли, тот, о ком я думаю. Для этого его нужно резко толкнуть. И тогда, не исключено, вы увидите нечто совсем необычное.

– Это будет забавно?

– Более чем.

– Тогда, мадам, несмотря на наши роялистские настроения, мы толкнем Его Величество Бушданфера – единственно, чтобы вам понравиться. Можете на нас положиться.

– Пойдемте со мной, – продолжала дама, – я укажу вам самый подходящий момент.

Шестеро молодых людей в сопровождении их любезной провожатой прошли по коридору второго этажа, не так запруженного людьми, как остальные, и стали спускаться в зрительный зал по винтовой лестнице, соединявшей все ярусы театра.

Когда Танкред с друзьями и молочница оказались внизу, процессия повелителя Монкрабо, шествовавшая мимо выстроившихся с двух сторон шеренг масок, блистала во всем своем великолепии. Оркестр исполнял торжественный марш, под звуки которого кортеж величественно двигался в глубь театра.

– Теперь? – спросил Танкред.

– Нет-нет, чуть позже, когда все внимание публики не будет поглощено королем и его свитой.

Молодая дама рассчитывала, что, когда схлынет первый восторженный прилив любопытства, слуги короля лжецов смешаются с остальной толпой.

«Впрочем, Андюс явился сюда отнюдь не для того, чтобы вызвать всеобщее восхищение, – мысленно добавила она. – По всей видимости, он задумал что-нибудь грандиозное».

– Глядите-ка! – воскликнул вдруг Танкред. – Если я не ошибаюсь, в триумфальном шествии Бушданфера принимает участие господин де Сентак.

– Так оно и есть, – ответила молочница.

– Они, по всей видимости, знакомы.

– Что навело вас на подобную мысль?

– Дело в том, что король с готовностью наклоняется, чтобы выслушать юного де Сентака.

– Но ведь этого субъекта никак нельзя назвать шутником или весельчаком.

– Господа, – сказала молочница, – послушайте моего доброго совета и впредь относитесь к господину де Сентаку с опаской.

– Эх! С каким же мрачным видом вы, милая и незнакомая молочница, об этом говорите! Можно подумать, что по вашему убеждению господин де Сентак способен совершить злодеяние.

– Я этого не говорила.

– В чем же тогда дело?

– Дело в том, что каждый, кто так или иначе на костюмированном балу или в другом месте имеет дела с типом, вырядившимся королем Монкрабо, – человек опасный.

– Но тогда кто он, этот король?

– Этого я вам сказать не могу. Единственное, что вам нужно делать, – это внимательно следить.

– За кем?

– За собой.

– Но нам нечего бояться ни со стороны прославленного Бушданфера, ни от господина де Сентака.

– Это еще вопрос.

– Как это?

– Только что де Сентак нанес мне оскорбление, а вы поставили его на место. Уверяю вас, он этого не забудет.

– Ну что же, в таком случае мы будем с ним драться, – сказал Танкред.

– Он не станет этого делать, – ответила молодая женщина.

– Вот как! Моя прекрасная дама, неужели вы хотите сказать, что король лжецов сделается орудием мести господина де Сентака?

– Как знать! Но наступил подходящий момент сделать то, что вы мне обещали.

– Четыре человека, несущих короля, и правда шествуют с нашей стороны.

– Пусть подойдут поближе.

– Ждать придется недолго.

– Затем, когда Бушданфер окажется в пределах досягаемости, подойдите к нему и попросите грамоту лжеца.

– Это все?

– Один из вас должен резко его толкнуть – в тот момент, когда он меньше всего будет этого ожидать.

– Эту миссию я возьму на себя, – сказал Гонтран де Кастерак.

– Вот только…

– Вот как? Значит, есть какое-то «только»?

– Да, остерегайтесь гнева носильщиков короля. Увидев, что их монарх пошатнулся, они могут учинить над вами расправу.

– А это уже наше дело, – простодушно ответил Танкред.

– Как видите, нет ничего проще, – продолжала молочница. – Личная стража короля и его свита рассыпались по всему залу. Так что ступайте. Ступайте!

Бушданфер, только что расставшийся с Сентаком, величественно плыл на руках носильщиков и жестами выражал охватившее его счастье.

Справа и слева к нему обращались с какими-то словами, на которые он больше не отвечал – по-видимому, устал.

Удобно устроившись в своем паланкине, он по-турецки поджал под себя ноги и положил на них руки.

Танкред и Гонтран вдруг ринулись вперед и закричали:

– Да здравствует король!

А юный Кастерак добавил:

– Грамоту, сир, грамоту.

Затем, больше не говоря ни слова, он задел ближайшего носильщика и толкнул Бушданфера – словно бы неловко, но с такой силой, что тот не удержался.

И тогда гости, оказавшиеся достаточно близко, чтобы лицезреть происходящее, стали свидетелями самого необычного и неожиданного зрелища.

Король Бушданфер I свалился со своего щита, и толпа с ужасом увидела, что его тело разрезано пополам.

Ноги монарха остались на паланкине, все так же философски скрещенные. Более того, они, по всей видимости, были сделаны из дерева и прибиты к помосту. В то же время туловище, руки и голова, не устоявшие под ударом Кастерака, покатились по полу, к величайшему изумлению алых носильщиков.

Бушданфер сверзился вниз с довольно большой высоты, но, как обезьяна, упал на руки. В течение пары минут его странное тело двигалось под ногами перепуганных масок.

Повелитель Монкрабо был безногим калекой.

Добавим, что у него наверняка были особые причины приделать себе ноги и явить их окружающим на костюмированном балу.

Нет необходимости говорить, что больше всех был удивлен Гонтран де Кастерак, а после него – Танкред.

Они взглянули на молочницу, которая незаметно подала им знак, означавший, что роль нужно играть дальше.

Но окружающие не обращали внимания ни на нее, ни на ее спутников. Толпа была всецело поглощена невероятным событием, которое, разворачиваясь у нее на глазах, закончилось самым быстрым и неожиданным образом.

Безногий калека издал особенный крик, в ответ на который кто-то тут же четыре раза свистнул в свисток.

И все уголки зала тут же отозвались точно такими же свистками – как по тону, так и по модуляции.

– Что это значит? – спросил Танкред.

– Берегите свои карманы, – сказала молодая дама. – Боже правый! Куда подевались все эти люди?

– Мне об этом ничего не известно.

– Четверо алых носильщиков растворились в воздухе, будто призраки.

– Да и безногого тоже нигде нет.

– Кто-нибудь видел калеку?

– Будьте благоразумны, – прошептала молочница.

– Что вы хотите этим сказать?

– Не думайте, что эти люди куда-то подевались. Они просто сменили наряд. Взгляните в зал: в нем больше нет ни одного стража Бушданфера, ни одного его придворного.

– Верно.

– И герольд, которого неизменно окружала масса народу, тоже исчез.

– И то правда.

– Сигналом к этим превращениям были четыре свистка, которые вы слышали. Чтобы потерять всякое сходство с теми, кем они были вначале, молодым людям было достаточно лишь вывернуть наизнанку свои костюмы, подготовленные заранее.

– А калека? Куда подевался он?

– Должно быть, его унес один из алых носильщиков. Остальные покинут бал в течение ближайших десяти минут, но никто даже не заподозрит, что это они.

– То, что вы, мадам, рассказываете, больше похоже на сказку.

– Ни в коем случае. Впрочем, то, что вы видели, гораздо необычнее моих слов.

– Что да, то да.

– Но кто они, эти люди?

– Этого я вам сказать не могу.

– Следовательно, вы их знаете?

– Да.

– А почему тогда не хотите говорить?

– Потому что здесь не только стены имеют уши.

– А если мы пойдем в другое место?

– Ах! Тогда, может, я и…

– Клянусь всей свитой повелителя Монкрабо! – воскликнул Танкред. – Ни на одном костюмированном балу я еще не развлекался, как на этом. Ни один человек в мире, могу утверждать это с полной уверенностью, еще не был так заинтригован, как я, женщиной, которая меня, конечно же, знает, которую я вижу перед собой, но не имею малейшего понятия, кто она. Надо бы достойно завершить эту ночь, так хорошо начавшуюся, если, конечно же, мадам пожелает довериться галантным кавалерам.

– Что же вы тогда сделаете? – спросила молочница.

– Попросим ее помочь нам расправиться с холодным каплуном и горячими трюфелями, которых мы велели приготовить, не сомневаясь, что позовем эту даму разделить трапезу с ее покорными слугами.

– Где же мы его найдем, этого каплуна с трюфелями?

– Нет ничего проще, мадам, у меня дома.

– Ну хорошо, господин Мэн-Арди, я согласна. Я знаю вас достаточно хорошо для того, чтобы положиться на вашу порядочность.

– Ваши слова, мадам, – золото.

– Но у меня, господа, есть одно условие.

– Какое же?

– Никто из вас не будет пытаться за мной ухаживать. И все молодые люди нигде ни словом не обмолвятся обо мне.

– Суровое требование, мадам, – ответил после долгой паузы Танкред, – особенно для тех, кто имел удовольствие лицезреть ваши очаровательные черты.

– Сударь, это ультиматум.

– Мы не были бы французами, если бы не испытывали по этому поводу горьких сожалений. В то же время мы готовы повиноваться и обязуемся не только проявлять к вам уважение, в чем вы и так не сомневались, но и не произносить в ваш адрес слов любви.

– Как бы там ни было, комплименты разрешаются, – с улыбкой добавила дама.

– В таком случае поехали? – спросил Танкред.

– После всего увиденного бал теперь будет невообразимо скучен, – сказала молочница, – так что едем.

Она вновь взяла Танкреда под руку. Четверо друзей последовали за ними, обсуждая события минувшего вечера.

– А вот вам еще одно происшествие, – сказал юный Мэн-Арди, когда они подошли к выходу. – Мы не можем уйти. Кто это там заполонил все подходы к лестнице? Рыцари короля лжецов?

– Да нет, – ответил ему Гонтран, – это больше похоже на сборище крайне раздраженных дам и господ.

Большинство тех, кто столпился у входа, и в самом деле живо жестикулировали. Посреди гомона, служившего фоном всей этой сумятицы, время от времени раздавались восклицания: – Это возмутительно!

– Такой гнусности еще свет не видывал!

– Куда только смотрит полиция?

– Дирекция должна знать, перед кем открывает свои двери.

И приступы ярости все больше набирали обороты.

– Да что, в конце концов, случилось? – громко спросил Гонтран де Кастерак.

– Случилось то, сударь, – ответил ему дородный, красный, как пион, господин, задыхаясь от гнева, – что половину гостей, явившихся на этот бал-маскарад, чтобы повеселиться, самым возмутительным образом обокрали.

– Что вы имеете в виду? – спросил Танкред.

– А что, черт возьми, я, по-вашему, должен иметь в виду? Когда я говорю, что обокрали, это значит обокрали. Как мне представляется, я просто называю кошку кошкой.

– Не сердитесь, сударь.

– Как спокойно вы об этом говорите, – возразил ему разгневанный господин. – Если бы вас избавили от бумажника, двух часов и как венец иронии вытащили из кармана носовой платок, посмотрел бы я, куда подевалось бы все ваше спокойствие.

– А все эти люди, которые так стенают?

– Их, как и меня, тоже обворовали. Префект, сидевший в ложе…

– Как? И его?

– Обокрали, как и меня. Комиссара полиции!

– Его тоже?

– Как и меня.

– Значит, та же участь постигла всех присутствующих?

– Всех. Ну, или почти всех? А что с вами?

– В самом деле! – воскликнул Танкред и стал проверять карманы.

– Нет, ко мне, слава богу, никто не залез.

– Вам очень повезло.

– Но подозрения хотя бы есть? Кто мог совершить этот дерзкий налет?

– А кто, по-вашему, мог это сделать, как не та банда злодеев, которые с таким триумфом внесли этого проклятого калеку?

– Сударь, – заметил Танкред, – мне представляется, что этому безногому трудновато было бы лично принять участие в только что проведенной масштабной операции.

– Не спорьте, – шепнула на ушко Танкреду молочница.

– Хорошо, будь по-вашему, – ответил молодой человек, решив во всем слушаться мудрую спутницу.

– И все равно, таких невероятных, рискованных и успешных предприятий свет еще не видывал, – заявил Гонтран.

– Но от этого мы не должны забывать о каплуне, – ответил ему Танкред.

– Как и о трюфелях.

– Тогда давайте пробиваться через толпу, она, похоже, стала немного редеть.

– У меня есть экипаж, – сказала молочница. – Чтобы мы все могли добраться до вашего дома, господин Мэн-Арди, вам достаточно будет нанять еще один.

Когда Танкред, его друзья и дама, столь непринужденно согласившаяся отужинать с ними, удобно расселись за богато накрытым столом, разговор, естественно, вернулся к событиям минувшего вечера.

Танкред, Гонтран и остальные, во время поездки из театра успевшие обменяться впечатлениями от откровений гостьи, не преминули потребовать дополнительных подробностей о повелителе Монкрабо.

– Господа, вы спрашиваете меня о том, чего я вам рассказать не могу.

– Почему?

– Я связана.

– Клятвой? – спросил Танкред.

– Да, клятвой.

– Тем не менее, мадам, вы сказали, что знаете повелителя Монкрабо и короля лжецов.

– Мне известно, кто он.

– Ах, боже мой, мне тоже! – воскликнул Гонтран.

– В самом деле? – спросила молодая женщина.

– Он действительно король. Но не лжецов, а воров.

– Этот калека? Полно вам! Это невозможно.

– Тем не менее иначе ведь быть не может, не так ли, мадам?

– Господа, окажите любезность, не пытайтесь разговорить меня на эту тему. Я все равно ничего не скажу.

– В то же время, мадам, вы дали нам надежду, что, почтив своим присутствием наш скромный ужин…

– Я ничего вам не обещала. Кроме того, должна заметить, что я согласилась прийти из любопытства и, в большей степени, из чувства признательности.

– Из чувства признательности?

– Из любопытства?

– Да, из любопытства – чтобы увидеть своими глазами, как живет юноша, и из признательности – чтобы выразить господину Танкреду благодарность за то, что он защитил меня от Сентака.

– Кстати, что такого интересного де Сентак мог сказать этому господину калеке, который по нашей милости так славно покатился кубарем?

– Вы хорошо знаете Сентака? – спросила молочница.

– Ну… – протянул Танкред. – Неплохо.

– Тогда соблаговолите мне сказать, кто он.

– Насколько я знаю, он креол с острова Маврикий. Его родители родились в Пондишери, говорят, что хоть кожа этого молодого человека и белая, в его жилах течет индейская кровь.

– О нем ходят такие слухи?

– Да, мадам, и те, кто знает о жестокости его натуры, этому отнюдь не удивляются.

– Он храбр?

– Порой да, как и все испанцы. Но бывают моменты, когда он даже после самых смертельных оскорблений не решается не то что броситься в бой, но даже рассердиться.

– Странно.

– Более чем странно… Таким образом, как вы недавно сказали, вполне может случиться, что Сентак не потребует от меня удовлетворения за то, что я вмешался в ваш с ним спор. Но как бы там ни было, его храбрость у меня сомнений не вызывает. В довершение всего он еще и невероятно упрям. Поговаривают, что, решив добиться успеха в том или ином деле, он без угрызений совести может воспользоваться любыми средствами. Наконец, он жаден, алчен и страшно ревнует свою жену, которую обманывает, хотя вы, мадам, похоже, знаете об этом значительно лучше меня.

– А его супруга вам, случаем, не родственница?

– Она свояченица моего брата.

– В девичестве мадемуазель Эрмина де Женуйяк?

– Да, мадам.

– Ходят слухи, что она очень несчастна.

– Говорят, да.

– И очень богата.

– На редкость богата. Старый еврей Самуэль оставил ей и моей невестке Филиппине поистине королевское состояние.

– А в завещании Самуэля на ее счет никаких особых распоряжений не было?

– Были, мадам. Вам известно, что сей достойный старик, которого любил весь Бордо, обладал несметными богатствами. Во время Революции большую часть состояния у него попытались отобрать, но он оказался умнее всех и в результате ничего не потерял. Вы также знаете, что под конец жизни он тратил на себя очень мало, что позволяло ему еще больше приумножать капиталы. После его смерти наследникам досталось порядка ста двенадцати миллионов, в том числе двадцать четыре миллиона мадам де Блоссак, здравствующей и по сей день, и по шестнадцать каждой из внучек.

– Но это составляет всего пятьдесят шесть миллионов, – сказала молочница.

– Да, мадам.

– Ровно половину наследства.

– Вы великолепно проводите подсчеты.

– А кому досталось остальное?

– Во-первых, шесть миллионов Самуэль отдал бедным.

– Хороший поступок.

– А во-вторых, когда-то он был молод… – продолжал Танкред.

– Те, кто его видел, в этом даже не усомнились бы.

– Молод и женат.

– Как?

– Да. И жена, судя по всему, очаровательная, родила ему сына.

– Ого! Это уже что-то новое.

– Для вас, мадам, несомненно. Когда этому юноше исполнилось пятнадцать, – сообразительности ему уже тогда было не занимать – он подумал, что в один прекрасный день станет достаточно богат и, жаждая приключений и славы, испросил у отца разрешения поступить во флот. Самуэль, владевший значительным количеством кораблей, выполнил его просьбу и разрешил подняться на борт судна, следовавшего в Индию.

Сей молодой человек, которого звали Давид, прибыл на Восток в тот самый момент, когда Дюплеи, героический Дюплеи, начинал ту невообразимую битву с англичанами, которой мы никогда не устанем восхищаться и которая принесла бы замечательные результаты, если бы Францией в те времена правили умные люди.

– Это уже какой-то исторический экскурс…

– Простите, я немного отвлекся. Но вернемся к нашим баранам. Этот Давид с невероятным пылом стал под знамена Дюплеи и помог ему деньгами отца.

– Значит, он герой?

– Да, мадам, настоящий герой, ведь он был одним из самых неустрашимых соратников Дюплеи и принимал участие в двух десятках сражений. Но когда он вел индийскую армию к победе, его сразила английская пуля. Дюплеи его долго оплакивал.

– По-моему, мы немного отклонились от Сентака, – заметил Гонтран.

– Нет, ведь мы говорим о его кузене.

– Одним словом?

– Одним словом, умирая, Давид вверил заботам своего отца Самуэля молодую жену и ребенка, которые сначала не хотели покидать Индию, но вскоре, когда ситуация поменялась и Дюплеи подвергся преследованиям, были вынуждены это сделать.

Жена Давида и их ребенок были христианами. Они поселились в Италии, небо которой отдаленно напоминало им залитую солнцем Индию, в купленном неподалеку от Неаполя поместье.

Каждый год молодой человек навещал дедушку, а затем возвращался к матери (бедняжка умерла молодой). Потом он женился, у него родился сын, который, в свою очередь, тоже оставил после себя наследника. Теперь этому ребенку тринадцать лет и он круглый сирота.

– Вот как! – воскликнула молочница. – Об остальном догадаться нетрудно.

– Именно этому правнуку, своему прямому потомку, старый Самуэль и оставил пятьдесят миллионов, о которых говорила наша мадам.

– И что же, в завещании Самуэля был особый пункт касательно этих пятидесяти миллионов?

– Да, мадам.

– Свою последнюю волю старый Самуэль продиктовал жене нотариуса, – прошептал Гонтран на ушко своему соседу.

– В чем же этот пункт заключается?

– Он гласит, что если внук внука Самуэля умрет, все его состояние должно перейти к мадемуазель Эрмине де Женуйяк.

– Которая теперь стала мадам де Сентак, – добавила молодая дама.

– Совершенно верно.

– Благодарю вас, это все, что я хотела узнать.

– И вы не хотите сообщить нам ничего взамен того, о чем я рассказал? – спросил Танкред.

– Хочу.

– Тогда говорите, мадам.

– Ну что же! На мой взгляд, господин де Сентак в настоящий момент изыскивает способ отправить на тот свет этого наследника пятидесяти миллионов, чтобы его жена наконец могла их унаследовать. Причем все должно выглядеть так, будто тот умер естественной смертью. А там будет видно.

– Мадам, вы понимаете, что выдвигаете против Сентака более чем серьезное обвинение?

– Перед тем как его сформулировать, я всецело взвесила его важность и значимость.

– И вы полагаете, что…

– И я полагаю, что человек, явившийся на наш бал-маскарад в личине повелителя Монкрабо, тесно связан с Сентаком.

– Этот предводитель бандитов?

– Да.

– Он хочет избавиться от наследника верного единомышленника Дюплеи…

– Или убить его, – добавила дама.

– Знаете, мадам, – сказал Танкред, – предлагая вам разделить с нами ужин, мы даже не предполагали, что вы сделаете столь серьезное заявление, в которое просто невозможно поверить.

– Вы что же, отвергаете мое предположение?

– Начисто, – ответил Танкред, полагая, что перед ним обыкновенная шутница, которых можно нередко встретить на костюмированном балу.

– Почему? – спросила дама.

– Потому что вы поклялись заинтриговать нас этим вечером во время маскарада, и я должен признать, вам это прекрасно удалось. Но это еще не значит, что вы поступаете правильно, продолжая над нами насмехаться, хотя, если быть откровенным до конца, этот ужин является не чем иным, как естественным продолжением костюмированного бала.

– Напрасно вы шутите.

– Полно вам!

– Послушайте! – продолжала молочница. – Эрмина де Женуйяк несчастна в браке?

– Что до этого – то да.

– Вечером де Сентак говорил с этим персонажем, который открыто продемонстрировал вам все свои способности?

– Да.

– И вы даже не желаете спросить, как я узнала о вещах, всецело подтверждающихся вашим собственным рассказом?

– Боже мой, мадам, то, о чем я только что поведал, ни для кого не является тайной. Завещание старого Самуэля наделало много шуму. Что касается конкретных деталей, то здесь достаточно было найти подход к нотариусу, который его составлял, или к его писарю…

– Прошу прощения, сударь, но я вынуждена вас перебить.

– Вы обиделись?

– Да, и хочу добавить, что не давала вам права меня оскорблять.

Эти слова были произнесены с таким достоинством и таким тоном, что Танкред тут же раскаялся в своих неподобающих речах.

– Вы сами, сударь, – продолжала молодая дама, – ведете себя так, будто мы все еще находимся на костюмированном балу, будто вы не видели моего лица.

– Примите мои извинения, мадам.

– Господин де Мэн-Арди, запомните: о господине де Сентаке мне известны сведения, которые, обнародуй их я или кто-то другой, причинили бы семье вашего брата неизмеримые страдания. Но я не считаю, что сегодня, в этот день и час, должна ими с кем-то делиться.

– Но, мадам! В конце концов, вы меня пугаете.

– Нет, я просто говорю вам, этот человек способен на все: на десять гнусностей и двадцать преступлений.

– Значит, вы его хорошо знаете?

– Не думайте, что на балу мы с вами столкнулись случайно. – продолжала молодая женщина, не отвечая на несколько дерзкий вопрос Танкреда. – Я искала встречи с вами и нашла ее. И это приглашение на ужин я, можно сказать, вырвала сама, а вы даже ничего не заметили. Выражаясь языком шулеров, я проделала с вами что-то вроде карточного фокуса.

Танкред с друзьями не упускали из ее разговора ни единого слова.

– Неужели вы всерьез думаете, что я попросила вас собрать полдюжины крепких и храбрых молодых людей только для того, чтобы сбросить безногого калеку с трона? Ведь об этом можно было попросить и первого встречного.

– Тогда какую цель вы преследовали?

– Я сделала это для того, чтобы вечером оказаться вместе с вами в безопасном месте и рассказать то, что вам так хочется знать.

– Если это правда, мадам, – молвил Гонтран, – то ума вам не занимать.

– Значит, над жизнью Франсуа Давида, кузена мадемуазель де Женуйяк, нависла угроза? – в свою очередь спросил Танкред.

– Да.

– И вы утверждаете, что эта угроза исходит от господина де Сентака?

– Добавлю, что, когда маленький кузен мадам де Сентак умрет, опасность будет угрожать уже ей самой.

– Неужели Сентак решится на то, чтобы убить жену?

– Даже не сомневайтесь.

– Послушайте, мадам. То, что вы нам рассказали, очень серьезно. Признаюсь, ваши слова, очень похожие на правду, оказали на меня живейшее впечатление. Но чтобы убедить людей строгих и обстоятельных, этого недостаточно, ведь мы не юные безумцы, явившиеся на бал-маскарад, мы пятеро поборников справедливости, которым вы, если я правильно понял вашу мысль, рассказали о готовящемся преступлении.

– Совершенно верно.

– Попытаюсь проследить за вашей логикой дальше: по всей видимости, вы сказали себе, что органы правосудия и полиция, с учетом состояния и общественного положения обвиняемого мной человека, отнесутся к вашим откровениям крайне скептически. А раз так, то лучше обратиться к бесстрашным молодым людям, у которых достаточно времени, чтобы последить за этим человеком, достаточно денег, чтобы противостоять де Сентаку, если ему вздумается задействовать свои финансы, и, наконец, достаточно смелости, чтобы не отступить ни перед чем, не дрогнуть ни перед какой опасностью.

– Вы все поняли правильно. Ну так что? Станете поборниками справедливости?

– Мадам, перед тем как ответить, позвольте задать вам несколько вопросов, – сказал Танкред, жестом успокаивая пыл друзей, стремившихся поскорее взяться за выполнение миссии, которую им предлагали, и которая тешила их самолюбие, в точности соответствуя жажде приключений, охватывающей каждого молодого человека в возрасте от двадцати до тридцати лет.

– Я вас внимательно слушаю.

– Во-первых, мадам, вы должны понимать, что с этой минуты и речи быть не может о жеманстве. К тому же мы освобождаем себя от обязательств не обращаться к вам с расспросами.

– Которые вы взяли на себя, посчитав, что встретили на балу женщину, не возражающую, чтобы за ней приударили?

– Совершенно верно. Поэтому, с вашего позволения, я осмелюсь поинтересоваться, кто почтил мой дом своим присутствием?

– Сударь, я согласна ответить на ваш вопрос, но сначала позвольте мне попросить вас…

– О чем же?

– Вы дадите слово чести, что никому не расскажете, кто я.

– Конечно! Что до этого, то…

– Даже матери, даже невесте, если она у вас есть, даже возлюбленной, если ей придет в голову поинтересоваться событиями, свидетелями или даже действующими лицами которых вы стали.

– Мадам, эта мера предосторожности представляется мне несколько излишней.

– Нет, сударь, – возразила молодая женщина. – Позвольте вас заверить, что любая неосторожность с вашей стороны, как и любая оплошность с моей, могут стоить жизни не только мне, но и другим людям.

– Тем не менее, мадам, – сказал Гонтран де Кастрак, – согласитесь, что в той партии, которую мы начинаем и которая, исходя из скрывающейся за вашими словами угрозы, обещает быть весьма нелегкой, нам не пристало играть роль простаков, не знающих, с кем и почему они имеют дело.

– Не спорю.

– Мы вас никогда в глаза не видели, в то время как вы знаете нас очень хорошо. И мы как люди благоразумные хоть и не опасаемся ловушки в вашем предложении, но все же можем заподозрить, что она за ним скрывается.

– Ловушки, господа? – воскликнула молодая женщина. – Но я могу предоставить гарантии своей искренности!

– И все равно, это выглядит слишком таинственно и запутанно, – упрямо гнул свое Танкред де Мэн-Арди.

– Чтобы прекратить этот спор, господа, скажу лишь, что я могу назвать вам свое имя только в том случае, если вы сохраните его в тайне.

– По-видимому, это и есть то, что вы называете гарантиями.

– Нет.

– Мадам, соблаговолите подождать. Перед тем как ввязываться в авантюру, привлекающую нас своей необычностью, но в то же время имеющую весьма серьезные, если не сказать больше, стороны, нам нужно посоветоваться.

– Советуйтесь, господа.

Кроме Танкреда и Гонтрана, присутствовавшие молодые люди сгорали от желания принять предложение дамы и совершенно не понимали тех мер предосторожности, которые предпринимали их друзья.

Так что совещание длилось недолго.

Трое друзей Танкреда всем своим видом давали понять, что согласны, и на их лицах отражалось не столько колебание, сколько нетерпение.

Гонтран, не раз принимавший в Канаде участие в большой охоте на медведя-гризли, не отступал ни перед чем. Когда в свою очередь тоже выразил согласие, слово взял Танкред.

– Мадам, – сказал он, – мои друзья считают, что мы должны выступить на вашей стороне в той борьбе, которую вы затеяли против Сентака и короля лжецов.

– А вы?

– Я, мадам, всегда из принципа присоединяюсь к друзьям в любых начинаниях – как хороших, так и не очень.

– Ничего другого от вас, господин де Мэн-Арди, я и не ожидала.

– Поэтому даю вам слово чести, что никогда и никому не назову вашего имени.

– Благодарю вас.

– Вы желаете попросить меня о чем-то еще?

– Где бы вы меня ни встретили, вам нужно будет сделать вид, что мы незнакомы.

– Это я тоже могу вам обещать.

– Хорошо.

– Это господин Гонтран де Кастерак, он берет на себя те же обязательства.

– Клянусь честью, – промолвил молодой человек.

– А это господин Бертран де Бюдо.

– Я тоже клянусь, – произнес юноша, – от чистого сердца.

– Сударь, у ваших предков, случаем, не было крупных владений в Базадене?

– Были, мадам. В Сотерне до сих пор стоит замок, носящий то же имя, что и я, хотя от него остались только четыре стены да несколько башенок.

– Ну что же, отлично. Теперь, господин де Мэн-Арди, соблаговолите представить мне остальных ваших друзей.

– Этот славный малый полон рвения и пыла, которые нам следует сдерживать, – сказал Танкред, указывая на соседа справа. – Его зовут Мальбесан.

– Просто Мальбесан?

– Совершенно верно, мадам, – ответил молодой человек, – я не дворянин.

– Но только по происхождению! – изящно возразила ему молочница.

– Сердца лучше, чем у него, не сыщешь на всем белом свете, – сказал Танкред.

– Пообещайте, что…

– Без малейших колебаний, мадам, – ответил Раймон Мальбесан, сопровождая свои слова энергичным жестом, тут же сделавшим его похожим на ибиса.

– Наконец, это Гектор де Сент-Элен, он тоже приносит клятву.

– Да, мадам, – добавил Гектор.

– Позвольте добавить, – продолжал Танкред, – что если для какого-нибудь рискованного предприятия нам понадобится больше людей, у меня есть еще двое друзей, которые обидятся, если я не приглашу их в нем поучаствовать.

– Кто же они, эти ваши друзья?

– Господин Ролан де Коарасс.

– Неплохо.

– И его брат Кловис.

– Очень хорошо.

– Я выступаю гарантом того, что они будут молчать, как того требуете вы, и хранить тайну так же, как мы.

– Даже не сомневаюсь в этом, господа.

– Теперь, мадам, мы вас внимательно слушаем.

– Меня зовут, господа, Бланш Гранкер-младшая.

– Вы замужем? Или, может, овдовели?

– Я не знаю.

– Это что, шутка?

– Погодите, не кричите. Я была замужем, но рассталась с мужем на следующий день после свадьбы и с тех пор больше о нем никогда не слышала.

– И как его звали?

– Это, господа, и есть та тайна, которую я вам доверяю, надеясь на вашу верность. По причинам, которые вам в один прекрасный день станут известны, я год и три месяца скрывалась от всех. Когда-то я умудрилась прославиться, и за мной волочились все, кому не лень.

– Вы из Бордо?

– Да.

– Итак, мадам, назовите нам имя вашего мужа?

– Его звали и, надеюсь, зовут по сей день Жан-Мари Кадевиль.

– Гренадер! – воскликнул Танкред.

– Да.

– Которого мясники когда-то отбили у конвоя?

– Он самый.

– Но в таком случае, мадам, вы – высокая Кадишон.

– Да, господа.

– Но ведь был слух, что вы отправились в дальние края.

– Я сама заставила всех в это поверить, и вы не должны переубеждать тех, кто будет настаивать на этом в вашем присутствии. Если я больше не торгую на рынке, если год и три месяца жила затворницей, значит, у меня на то были серьезные причины. Теперь, когда вам известно, кто я, вы готовы идти вместе со мной к цели, на пути к достижению которой нас ждет множество препятствий и опасностей.

– Теперь даже больше, чем когда-либо, ведь одного вашего имени достаточно для того, чтобы вселить в нас уверенность. Мы верим, что вместе с вами послужим хорошему, благородному делу.

– Благодарю вас, господин де Мэн-Арди, вы не обманетесь в своих надеждах.

 

II

В течение нескольких минут разговор шел на более отвлеченные и не столь важные по сравнению с предыдущей темы. Затем гостья вернулась к вопросу, ставшему теперь предметом всеобщего интереса.

– Вы верите в привидения? – вдруг спросила молодая дама, которую мы теперь будем называть либо именем Бланш, под которым ее знали те немногие, кто поддерживал с ней отношения после того, как она стала затворницей, либо Кадишон, поскольку это имя объединяет воедино прошлое и те времена, когда разворачивались описываемые нами события.

– Что за странный вопрос? – удивился Танкред.

– Я спрашиваю, верите ли вы в привидения.

– Вы серьезно?

– Более чем.

– А почему вы спрашиваете?

– По-видимому, просто хочу, чтобы вы мне ответили.

– В таком случае, мадам, нет, мы не верим ни в привидения, ни в призраков, ни в прочих оборотней.

– Говорите за себя, господин де Мэн-Арди. А вы, господин де Кастерак?

– Боже праведный! Мадам, чтобы вызвать вашу симпатию, я поверю во что угодно.

– Вы очень любезны, но… мы же договорились, что ухаживать за мной никто не будет. А вы, господин де Бюдо, верите в духов?

– Нет, мадам.

– Что скажете вы, господин де Сент-Элен?

– Я тоже не верю.

– А вот я, мадам, – сказал Мальбесан, – не буду скрывать, что верю в подобные вещи.

– В самом деле?

– И если вы намереваетесь рассказать нам какую-нибудь леденящую душу историю, то я буду в восторге. Я всегда страстно желал увидеть привидение, но мне это еще ни разу не удавалось.

– Вы заблуждаетесь, господин Мальбесан.

– Как это?

– Одно из них вы видели сегодня вечером.

– Где?

– На большом балу.

– И кто там был привидением?

– Повелитель Монкрабо.

– Король лжецов? – спросил Мальбесан.

– Безногий калека?

– Он самый.

– Ну и ну! – продолжал Мальбесан. – Но если по правде, мадам, вы должны признать, что хоть я сегодня первый раз удостоился чести увидеть привидение, мне очень не повезло.

– Почему?

– Уж очень оно было уродливое, да и потом, от привидения осталась самое большее половина.

– К тому же, – вновь вступил в разговор Танкред, – почему вы решили, что он привидение? Он что, явился с того света?

– Выслушайте меня, господа. Этот безногий был смертельно ранен, я была свидетелем его агонии и видела, как он умер. На следующий день его похоронили на Шартрезском кладбище. Могилу этого человека я могу вам показать. На надгробии высечено его имя.

Но в один прекрасный день, через три месяца после его кончины, я столкнулась лицом к лицу с этим покойником.

– Полно вам, мадам, страх сковывает ваш разум.

– О чем вы таком говорите? По-вашему, я боюсь?

– Нет, но…

– В таком случае, сударь, я хочу вам кое-что предложить.

– Мы вас слушаем, мадам.

– Этот человек женат. Когда он умер, его жену стали считать вдовой. Давайте сделаем так, чтобы они столкнулись лицом к лицу. Тогда вы сами увидите, узнает ли она его.

– Получается, он тогда не умер, – сказал Кастерак.

– Наверняка, – с улыбкой поддержал его Мальбесан.

– Какая разница! – заметил Танкред. – Мы должны провести эксперимент, о котором нас просит мадам Гранкер.

– Как звали при жизни этого принца воров? – спросил Бюдо.

– Жозеф Дюпен.

– А как зовут сегодня его бледную тень?

– Товарищи и приспешники человека, которого вы сегодня сбросили на пол, зовут его Андюсом. О значении этого прозвища догадаться нетрудно.

– Верно, – сказал Мальбесан, – на местном наречии оно означает, что его владелец «разрезан пополам».

– Совершенно верно.

– А члены банды знают о его, с позволения сказать, воскрешении?

– Да, – ответила Кадишон, – и должна добавить, что большинство из них, люди грубые и ограниченные, всецело в него верят. А он, будучи человеком ловким, этим пользуется, вкладывая в прозвище «Андюс» несколько иной смысл – по его мнению, оно означает, что у него были две жизни – «до» и «после». И даже дает понять, что может воскреснуть еще раз, чтобы прожить третью.

– Выходит, он умен?

– И даже очень.

– К тому же храбрец?

– Да, но в первую очередь до предела дерзок. Своими задумками и манерой воплощения их в жизнь он удивляет всех без исключения злодеев, состоящих у него под ружьем. А тех, кто осмеливается ему перечить, грозится превратить в потешных зверюшек или отдать на съедение стае кошмарных псов. Разбойники, в глубине души очень суеверные, пожимают плечами и делают вид, что не верят, хотя на самом деле боятся Андюса, как какого-нибудь демона, а его угрозы бросают их в дрожь.

– Давно он стал калекой?

– Полтора года назад.

– Еще до… как бы это сказать? До своей первой смерти? – с улыбкой спросил Кастерак.

– Да.

– Тогда почему он не воскрес с ногами?

– Как-то раз один из его лейтенантов высказал ему это возражение.

– И что же он ответил?

– Что его ноги обратились в прах и он не смог их отыскать. А затем добавил, что явился в этот мир в том же состоянии, в котором пребывал на момент своей смерти. Потом, правда, подумал, что его лейтенант проявил излишнюю проницательность, и избавился от него.

– Каким образом?

– Этого не знает никто. Тот просто исчез.

– Вы полагаете, мадам, что сей негодяй без колебаний убил человека?

– Я в этом совершенно уверена.

– Скорее, отдал приказ убить. Ведь сам он настолько беспомощен, что вряд ли представляет собой опасность.

– Не заблуждайтесь. Из всей банды Андюс самый ловкий и проворный. Он привык передвигаться на руках, на манер цирковых клоунов и даже может таким образом преодолевать значительные расстояния за относительно короткий срок.

– В это невозможно поверить!

– Мадам, от ваших слов мы никак не можем прийти в себя от изумления.

– Поэтому если бы вы следили за ним после того, как сбросили с паланкина, то увидели бы, что он побежал на руках со скоростью мыши под ногами окружавших его масок. Вполне может быть, что он спасся без посторонней помощи и забился в какой-нибудь угол, где к нему присоединились самые верные приспешники.

– Ну хорошо. А что он делает, когда отправляется на дело?

– Ха! Тогда Андюс садится верхом на прекрасную вороную кобылу, глаза которой, как у диких зверей, обладают свойством пылать в ночи подобно двум уголькам. Данное обстоятельство еще больше укрепило суеверный страх, окружающий этого человека. Эту вороную кобылу считают сверхъестественным существом, которое умрет лишь на следующий день после того, как ее хозяин окончательно покинет этот мир.

– А как он умудряется сидеть в седле? – спросил Бюдо.

– Это без ног-то? – добавил Кастерак.

– Свое туловище он прикрепляет ремнями к седлу, по обе стороны которого свисают искусно сделанные ноги, примерно такие же, как на паланкине. С лошадью он восхитительно и непринужденно управляется одной рукой, глядя на него, можно подумать, что перед вами искуснейший всадник.

– Все это и в самом деле очень необычно.

– Вы правда так думаете?

– Да.

– Ну что, господа, хватит у вас смелости отправиться в логово этого бандита?

– Почему бы и нет? – ответил Мальбесан.

– Не торопись! – воскликнул Танкред. – Сначала нужно узнать, сколько у этого загадочного персонажа людей.

– Около ста.

– В таком случае, мадам, вы должны признать, что нам впятером как-то неразумно атаковать такое количество злодеев.

– Не торопитесь. Надо добавить, что эта сотня услуг, которых он сегодня вечером каким-то невероятным образом собрал в одном месте, далеко не всегда находится рядом с ним. Обычно они болтаются кто в Бордо, кто за городом, кто на дороге из Бастиды в Бореш.

– Бореш? Это селение между Камбом и Лангуараном?

– Оно самое.

– А где он устроил свое логово?

– В Бореше.

– А конкретнее? – спросил Бюдо, хорошо знавший те края.

– На Кассурской дороге, самой поэтичной, романтичной но в то же время самой опасной во всей Франции.

– Я ее знаю.

– Знаете? Тогда вы, должно быть, слышали о руинах, расположенных справа от нее, на крутом откосе холма.

– Совиная башня? – спросил Бюдо.

– Совершенно верно.

– Так он обосновался в этих руинах, которые все на десять лье вокруг считают проклятыми?

– Да.

– Это служит веским доказательством его ума, ведь местные жители не соглашаются подходить к этой груде камней ближе чем на четверть лье ни за какие сокровища в мире, будь то серебро или золото, – заметил Бюдо.

– Когда он готовит очередное преступление и нуждается в людях, – продолжала Кадишон, – в Бордо отправляется гонец и бандиты, направляясь в Бореш, подают вдоль всей дороги по этапу сигналы с тем, чтобы на рассвете все собрались в Совиной башне.

– А если их рядом нет?

– Тогда Андюса окружает дюжина самых верных клевретов, с которыми он устраивает постоянные кутежи. Среди них есть парочка таких, которые посвящены в его тайну. Именно они помогают Андюсу держать всех в суеверном страхе.

– Но как, мадам, вы можете объяснить, что человек, которого предали земле, оказался жив?

– Никак не могу.

– А вы сами верите в привидения?

– Нет!

– И тем не менее…

– И тем не менее мне нечего сказать по этому поводу.

– Вы уверены, что это тот самый человек?

– Ах, совершенно уверена!

– Перед тем как что-либо предпринимать, мне очень хотелось бы взглянуть на эту Совиную башню, – сказал Танкред.

– Так давайте прямо сегодня туда и отправимся! – воскликнул Мальбесан.

– Опять то же самое. Мальбесан, нельзя быть таким вспыльчивым.

– На этот раз, – сказала Кадишон, – господин Мальбесан выдвинул самое что ни на есть мудрое предложение.

– О чем это вы?

– Да-да. Соблаговолите проследить за моей мыслью. Как вам известно, бандиты совершили дерзкий налет во время бала-маскарада, ограбив всех, до кого им удалось добраться – облегчив их карманы от кошельков, бумажников и так далее.

– Правда ваша.

– А раз так, то поверьте – для них это слишком хороший куш, чтобы большинство из них не бросились тут же спускать добычу в ближайшие забегаловки и притоны.

Андюс не любит, когда его дружки напиваются, потому как знает, что в этом случае они становятся для него угрозой – десяток слов, оброненных пьяницей, могут вывести на его след полицию и тогда ему отрубят голову, что наверняка положит конец подвигам этого человека, как и всем его земным жизням. Но он не в состоянии помешать бандитам, поэтому ему приходится терпеть их кутежи как неизбежное зло.

– Не он первый, не он последний.

– Одним словом, – продолжала молодая дама, – можно с уверенностью сказать, что вся банда в ближайшее время бросится тратить награбленное в злачных местах и безногому калеке, вернувшемуся в свое логово в сопровождении нескольких верных слуг, придется ждать их до следующей ночи.

– Пожалуй, вы правы, – сказал Танкред.

Кадишон уже собралась вновь заговорить и объяснить друзьям, как, не подвергая себя риску, можно исследовать руины, в которых, по ее утверждению, прятались бандиты, но тут в обеденном зале, где собрались все наши герои, произошло нечто пугающее: сначала вдруг раздался идущий откуда-то из-под земли грохот, затем кто-то застонал.

– Что это? – воскликнули молодые люди, обеспокоенно переглядываясь друг с другом.

Они ужинали в том же обеденном зале, который мы, по случаю, уже описывали, рассказывая о доме на улице Тан-Пассе, где поселились Мэн-Арди и Коарассы, да так там и остались. Нам уже известно, что стены этого зала были увешаны самым разнообразным оружием.

Танкред вскочил первым и бросился вперед, чтобы схватить шпагу или пистолет. Его примеру последовали и друзья.

Кадишон тоже встала. Лицо ее побледнело, в глазах застыла тревога, она внимательно посмотрела по сторонам. По всему было видно, что в груди молодой дамы билось храброе сердце – она даже не дрогнула.

– Господа, – тихо прошептала она, – за нами следили, они послали за нами шпиона.

– Полно вам!

Мрачные стоны зазвучали громче и вдруг, будто по какому-то невообразимому сигналу, в одночасье погасли все свечи.

Теперь Танкреда, его друзей и молодую даму окружал кромешный мрак.

Надо сказать, в этот момент в голове Мэн-Арди зародилось подозрение.

– А что если эта Кадишон – всего лишь инструмент в руках бандитов?

Он ощупью подошел к соседу, которым оказался Мальбесан, и сказал: – Мой дорогой друг, подойдите к нашей даме и не отпускайте ее от себя ни на шаг.

А вслух добавил:

– Бюдо, вы охраняете парадный вход. Вам, Кастерак, я поручаю дверь в оружейную комнату. Сент-Элена я даю в подмогу Бюдо. Мальбесан, полагаю, уже занял свой пост.

– Так точно, – ответил молодой человек.

– Что касается меня, то я высеку огонь.

Наступила тишина, слышались лишь удары железа о камень. Танкред старался изо всех сил, но трут, по-видимому, отсырел и зажечь его никак не удавалось.

– Ха! Такое ощущение, что меня кто-то заколдовал, – сказал вслух молодой человек.

– Очень даже может быть, – ответил мужской голос, не принадлежавший ни Кастераку, ни Бюдо, ни Сент-Элену, ни Мальбесану.

– Кто здесь? – спросил Танкред.

Но в этот момент трут соизволил воспламениться, и несколько мгновений спустя вновь вспыхнул свет.

С того момента, когда погасли свечи, в обеденном зале ничего не изменилось.

Только из угла доносились крики ночного пернатого хищника.

Все быстро повернулись в ту сторону, откуда исходил шум, и, к своему глубочайшему изумлению, увидели, что на посудном шкафу сидят четыре совы.

– Что это значит? – спросил Танкред.

– Все очень просто, – сказал Кастерак.

– Как это «просто»?

– В наше отсутствие кто-то из друзей сыграл злую шутку, принес сюда этих мерзких птиц и выпустил их в обеденном зале. Поначалу совы, напуганные светом, вели себя спокойно.

Танкред с сомнением покачал головой.

– Затем, услышав наш монотонный разговор, от которого, как вы знаете, все певчие птицы тут же оживляются, стали издавать своеобразные крики, – продолжал Кастерак. – Мы же, пребывая в состоянии духа, навеянном разговором о привидениях и ворах, приняли их за стоны.

– А свечи?

– Это и того проще. Совы, подобно всем остальным птицам, полетели на свет, опустились на стол и своими мощными крыльями потушили свет.

– Не очень-то я верю этому вашему объяснению, господин де Кастерак.

– Почему?

– Боже мой! Да потому, сударь, что опасаюсь совершенно другого.

– Это совы оставили в моей тарелке письмо? – спросил Мэн-Арди.

– Письмо? – переспросил Бюдо.

– Да, письмо, адресованное мне и написанное самой изящной в мире рукой.

– Эге, дело принимает более серьезный оборот.

– Если, конечно же, это не мадам продолжает свои шутки после костюмированного бала, о чем я только что говорил…

– Я! Я! – воскликнула Кадишон. – Неужели вы не видите, что происходящее напугало меня намного больше, чем вас? Я вижу в этом руку человека, внушающего мне страх.

– Впрочем, мой дорогой Танкред, давайте лучше читать, – сказал Кастерак.

Тот сломал печать и вслух прочел следующее:

«Господин Танкред де Мэн-Арди напрасно не верит в привидения. Только что у него была возможность убедиться – они могут заявлять о себе, когда посчитают необходимым. Если бы господин де Мэн-Арди вознамерился сегодня же отправиться к Совиной башне, те же самые привидения получили бы неподдельное удовольствие оказать ему достойный прием и устроить в честь такого гостя дьявольский праздник».

– Подписи нет, – добавил Танкред.

– Полно вам, над нами просто кто-то подшутил.

– Наверное, какой-нибудь слуга, услышав, о чем мы здесь говорим, решил позабавиться…

– Вы заблуждаетесь, – резко оборвала его Бланш Гранкер. – Это письмо прислала банда Андюса. Они не только посмеялись над нами, но и бросили вызов.

– Вызов! – гордо вскинул голову Танкред.

– Неужели вы сами не видите?

– Вызов! Мне, нам? В таком случае я отправляюсь к Совиной башне.

– Ах-ах-ах! – заметил Мальбесан. – И вы еще обвиняете меня, что я слишком пылок и поддаюсь первому порыву.

– Танкред, прошу вас, давайте успокоимся, насколько это возможно, – сказал Кастерак. – Сколько в доме слуг?

– Трое.

– Кто они?

– Мой камердинер, кухарка и девушка, которая ей помогает.

– Их нужно позвать сюда.

– Хорошо.

Перед этим Танкред, не желая заставлять слуг ждать, велел им накрыть стол и сказал, что за ужином молодые люди справятся сами.

После чего посоветовал ложиться спать и не удивляться, если до их слуха будут доноситься голоса тех, кто соберется за столом.

Поэтому он подошел к веревочке колокольчика, дернул за нее, и по дому тут же покатилась громкая трель.

Но напрасно он трезвонил, на его зов так никто и не явился.

– Этот негодник Батистен, должно быть, спит беспробудным сном.

Танкред вновь дернул за веревочку – и вновь без успеха.

– Даже если бы Батист спал без задних ног и был глухой, как тетеря, после того шума, который вы наделали, он бы обязательно проснулся.

– Что вы хотите этим сказать?

– Если он не просыпается, значит, его нет.

– Как это?

– Но, дорогой мой, это же ясно, как день.

– Надо проверить.

Мэн-Арди поднялся и направился к двери.

– Танкред, – обратился к нему Кастерак, – не ходите один, после всего произошедшего нам лучше пойти вдвоем.

И двое молодых людей проворно поднялись в спальню Батистена.

Постель даже не была разобрана.

– Ну, что я вам говорил? – сказал Кастерак.

– И что вы об этом думаете?

– Полагаю, ваш камердинер сказал себе: «Господин отправился на бал-маскарад, вернется поздно, и я ему не понадоблюсь. Он велел мне ложиться спать, но какое ему дело до того, сплю я или нет! Мне тоже хочется поразвлечься. Если вернусь до рассвета, господин ничего даже не заметит».

– Очень даже возможно, – сказал Танкред. – Беда лишь в том, что я премилым образом вышвырну его за дверь.

– И правильно сделаете.

– А теперь давайте наведаемся к кухарке, – продолжал Мэн-Арди.

– Неужели вы намереваетесь вломиться в невинную обитель, в которой она скрывает свои дородные прелести?

– Не терзаясь ни опасениями, ни угрызениями совести, – ответил Танкред.

С этими словами молодой человек открыл дверь комнаты кухарки.

– Урсула, – позвал он, переступая порог.

Но даже не закончил фразу – в этом не было смысла. Урсулы, как и камердинера, не было.

– Вот так! – воскликнул Кастерак. – Сначала один, теперь вторая.

– Я не могу прийти в себя от удивления, – сказал Танкред. – Эта женщина очень набожна и безропотна. Чтобы куда-нибудь уйти, она всегда спрашивает у меня разрешения. Мне трудно представить, что…

– Ей подал дурной пример камердинер.

– Ну да! – воскликнул Танкред. – Но ее постель разобрана.

– Не более чем умелая мера предосторожности.

– Более того, она даже теплая. Урсула лежала в ней еще двадцать минут назад.

– Верно! – ответил Кастерак, обретая былую серьезность.

– Не знаю почему, но у меня на душе тревожно, – промолвил Танкред. – Теперь давайте заглянем в комнату Маринетты.

Танкред, а за ним и Кастерак поднялись еще одним этажом выше. Но, оказавшись на лестничной площадке, Мэн-Арди застыл, как вкопанный.

– Что там?

– Дверь спальни Маринетты открыта.

– Боже праведный!

И они поспешно вбежали в комнату.

– Здесь постель тоже разобрана.

– И теплая, – поддержал его Гонтран.

– Но простынь и одеяло смяты.

– Да, как будто… Послушайте, мой дорогой, все ваши слуги отправились провести вечер с друзьями. Ничего другого просто быть не может. Правда, тем самым они оставили ваш дом без присмотра.

– Помолчите. Маринетт никогда не выходит из дому без моего согласия.

– Сколько ей лет?

– Шестнадцать.

– Знаете, мой дорогой друг, никогда не говорите о шестнадцатилетней девушке, что она не может сделать то или это.

Танкред оставил без ответа эту тираду, несколько претенциозную, и продолжил поиски.

– Смотрите! Эта косынка вчера была на ней. Она вся измята!

– Эге! – произнес в свою очередь Гонтрат. – Здесь есть кое-что гораздо более серьезное.

– Что еще?

– И более пугающее. Вот, взгляните на белую мраморную доску этого комода.

– Где?

– Да вот же, красное пятно.

– Это кровь, да простит меня Бог!

– В самом деле кровь, – повторил Гонтран.

– А здесь клок вырванных белокурых волос. Здесь произошло что-то ужасное.

– А этот негодник Батистен, которого не оказалось на месте!

– Будем искать дальше!

– Вот здесь, на лестнице, еще одна капелька крови.

– По всей видимости, их похитили, – продолжал Танкред.

– Кто?

– Как «кто»? Бандиты, которые посмеялись над нами и бросили мне вызов.

– Пожалуй. Здесь, должно быть, разыгралось настоящее сражение. Своими окровавленными руками несчастное дитя хваталось за каждый металлический прут перил, следы идут до самого низа.

– Это ужасно, – произнес Танкред. – Вы никогда не видели эту девушку?

– Нет.

– Она само очарование. Шестнадцать лет, белокура, восхитительна. Ее внешняя простота не в состоянии кого-либо обмануть. Родители доверили ее Урсуле. Лишь бы эти мерзавцы ее не убили.

– В сложившихся обстоятельствах ей, может быть, лучше было бы умереть, чем…

Договорить Кастерак не успел.

Из дровяного сарая донесся глухой стон.

– Кто там? – гневным голосом молвил Танкред.

Стон стал громче.

– Голос женский, – заметил Гонтран.

– Это вы, Маринетта? – вновь спросил Мэн-Арди.

– Господин! Это господин! – закричала толстая полуодетая женщина, выходя из-за штабеля дров.

– Урсула, – произнес Танкред.

– Господин, спасите меня! – закричала кухарка, охваченная неописуемым ужасом. – Спасите нас.

– Что вы здесь делаете?

Каждое слово несчастной Урсуле давалось с огромным трудом.

– Где Маринетта? Что вы сделали с Маринеттой?

– Ох, господин! – наконец воскликнула кухарка. – Это ужасно.

– Что? Что? Говорите же!

– Их было по меньшей мере два десятка. Чудовища. Один из них ходил без ног. Какой ужас…

– Как по-вашему, кто они?

– Как «кто», господин? Демоны, дьяволы собственной персоной.

– У вас помутился разум.

– Ах! Если бы вы сами видели их черные лица.

– А Маринетта?

– И то правда! Маринетта! Ах! – запричитала несчастная женщина. – Они увели ее с собой.

– Увели с собой!

– Да, я слышала пронзительные крики, но они быстро смолкли.

– Ей заткнули кляпом рот, – заметил Кастерак.

– Больше вам ничего не известно? – спросил Урсулу Танкред, по-видимому, не желавший терять времени.

– Нет. То есть…

– Этих бандитов нужно догнать.

– Бандитов! – повторила кухарка. – Но господин! Это привидения, призраки!

– Вы от меня отстанете наконец?

– Но я их видела. У одного из них были крылья летучей мыши, настолько большие, что даже доставали до потолка. Другие были толстые и упитанные, со звериными мордами. Они танцевали вокруг меня. А убегая, я увидела, что их тела просвечивают.

– Да-да! Они замечательно разыграли эту комедию, – сказал Танкред. – Урсула, оденьтесь, накиньте быстрее что-нибудь на плечи и приходите к нам в обеденный зал.

Кухарка повиновалась, мелко стуча зубами от ужаса, который ее так и не отпустил.

По лестнице они спускались втроем – Танкред впереди, его друг сзади, Урсула между ними.

Оказавшись в коридоре, ведущем к выходу, они увидели на двери что-то белое.

Танкред подошел ближе.

– Эге, – сказал он, – мы стали жертвами самого дерзкого за все последнее время нападения.

– Что там? – спросил Гонтран.

– Новое доказательство наглости бандитов.

– Еще одно?

Танкред поднял подсвечник и сказал:

– Вот, читайте.

Кастерак, в свою очередь, тоже подошел ближе.

В деревянной двери торчал кинжал с белой рукояткой, больше похожий на драгоценную безделушку, чем на оружие. Им был пришпилен листок бумаги, на котором красивым, решительным почерком было написано: «Повелитель Монкрабо еще раз приглашает господина де Мэн-Арди с друзьями оказать ему честь и посетить замок Совиной башни. Господину де Мэн-Арди позволяется привести с собой всю полицию Бордо. Скорее всего, там ему расскажут, что стало с его юной служанкой».

– Какая наглость! Это уже чересчур.

– Неужели мы не накажем этих мерзавцев? – воскликнул Кастерак. – В конце концов, они не страшнее полудюжины медведей гризли, а мне не раз доводилось сталкиваться лицом к лицу с этими хищниками, из которых в живых не осталось ни одного.

– Пойдемте обратно в обеденный зал.

Когда они вновь присоединились к Кадишон и друзьям, слово опять взял Танкред.

– Господа, мадам Гранкер не ошиблась. Нас выследили или предали. С уверенностью можно сказать лишь то, что безногий со своей бандой был здесь. Нет никаких сомнений, что именно он каким-то необъяснимым для нас пока образом задул свечи и выпустил в этот зал четырех ночных пернатых хищников.

– Вы в этом уверены?

– К сожалению, да. Он много чего натворил и даже совершил преступление.

– Преступление! – хором повторили четыре голоса.

– Да. Эти негодяи вытащили мою юную служанку из постели и, несмотря на ее сопротивление, очевидные следы которого остались наверху, увели с собой.

Четверо молодых людей только тихо охнули в приступе ярости.

– Чтобы справиться с Мариеттой, они, должно быть, жестоко ее избили, ведь мы видели капельки крови на лестнице.

– Но как они сюда проникли? Ведь ваш дом выстроен, как крепость!

– Ключи есть только у одного человека – Батистена, – ответил Танкред. – Либо мерзавцы его убили, либо он их сообщник.

– И что теперь делать?

– Как это «что делать»? Вооружимся и бросимся за этими бандитами в погоню. А по пути предупредим жандармов.

– Жандармы против них – скверное средство, – сказала Кадишон.

– Почему?

– Они их не боятся.

– Думаю, мадам, что ваше отношение к этим бандитам строится на предрассудках: поверьте, если они не боятся жандармов, то и те в свою очередь тоже не испытывают перед ними страха. И если предстоит вступить с ними в схватку, решительных людей со стороны стражей закона будет намного больше, чем со стороны негодяев, зашедших так далеко в своей дерзости и наглости. К тому же все это вопрос численности. При необходимости мы соберем и две сотни человек, но одолеем злодеев. Где это видано, чтобы в середине XIX века, во Франции, в четырех лье от города со стотысячным населением горстка бандитов противостояла силам правопорядка всего департамента.

– Сударь, я ни на минуту не сомневаюсь в храбрости и рвении жандармов, – сказала Кадишон. – Я лишь боюсь, что разбойники сумеют уйти от преследования. К тому же, если они так настойчиво вас к себе приглашают, значит, не намерены никого дожидаться.

– Но мы по меньшей мере должны все выяснить, – сказал Кастерак.

И Танкред с друзьями решили безотлагательно сообщить в полицию о произошедшем.

Не сказав ни слова Кадишон, которую проводили домой, Мэн-Арди в своем рвении дошел до того, что даже рассказал комиссару, а затем и королевскому прокурору все, что узнал об Андюсе и его банде.

Но его рассказ выглядел настолько необычно, что королевский прокурор встретил откровения молодого человека недоверчивой улыбкой.

– Сударь, – сказал он, – вам наверняка все это привиделось…

– Как «привиделось»?

– В результате какой-нибудь галлюцинации.

– Сударь, вы забываете, что я был не один.

– Верно, но согласитесь, что, поскольку вам никто не причинил зла, вы вполне могли стать жертвой недостойного розыгрыша.

– Сначала я и сам так подумал, – ответил на это Танкред, – но мою юную служанку похитили, а в ее комнате мы обнаружили капельки крови.

– Капельки крови! – повторил судейский чиновник, к которому тут же вернулась вся его серьезность.

– Да, сударь.

– И эта юная девушка исчезла?

– По всей видимости, после отчаянной борьбы, поскольку на каждом шагу мы встречали следы ожесточенного сопротивления.

– Ну хорошо, сударь, я прикажу трем десяткам людей немедленно выступить в Бореш.

– Мы сможем поехать вместе с ними?

– Не вижу препятствий. Даже напротив, поскольку один из вас хорошо знает здешние края, он может дать ценные указания.

– Так оно и есть.

Когда три десятка конных жандармов в сопровождении Мэн-Арди и его друзей, тоже верхом на лошадях, проехали по мосту, чтобы во весь опор помчаться в Бореш, время было уже позднее.

День выдался скверный. Бордо окутывал холодный, густой туман, с приближением ночи грозивший сгуститься еще больше.

Когда небольшой эскадрон миновал Бастиду и оказался за городом, из-за тумана все в глазах всадников приняло серые, бесформенные очертания. Уже в двадцати шагах перед собой нельзя было ничего разглядеть и стражи закона, молча ехавшие друг за другом, не видели даже офицера, разговаривавшего с Кастераком, Бюдо и Мальбесаном.

– В таком тумане мы практически лишены шансов на успех, – сказал командир жандармов. – Ничто не в состоянии лучше сыграть на руку бандитам, чем такая погода.

Мэн-Арди это прекрасно понимал, но его гнали вперед ярость, жгучее стремление немедленно отомстить, но главное – пылкое желание вырвать Маринетту из рук этих монстров.

Жандармы взяли с собой юного агента полиции, ловкость и умение которого, проявленные им в предыдущих делах, могли оказаться очень полезными.

Когда Кенсак остался позади и половина пути была преодолена, периодически стали раздаваться условленные крики, на которые жандармы сначала не обратили никакого внимания.

Но по мере приближения к Борешу совиное уханье вокруг них стало слышаться слишком уж часто.

– Боже праведный! В этом кантоне назначили встречу все здешние совы, – сказал юный полицейский агент. – Вот уже двадцать минут, как я только их и слышу.

– Верно, – ответил ему офицер, – это недвусмысленно доказывает, что никаких сов здесь нет и в помине.

– Именно это я и собирался сказать.

– Значит, вы, господин агент, полагаете, что…

– Я полагаю, что нас со всех сторон окружают бандиты. Они перекрикиваются, сообщая друг другу о нашем прибытии.

– В самом деле?

– Голову даю на отсечение. Впрочем, совиное уханье вполне соответствует тому, что мы знаем об этих бандитах, как и самому названию их логова.

– Ну что же, тем лучше! – сказал офицер. – Значит, нам предстоит сойтись лицом к лицу не только с привидениями.

– И все равно, – заметил Бюдо, – не очень-то весело ехать, не видя перед собой ни зги, но при этом зная, что тебя со всех сторон окружает враг.

– На свете есть множество других неприятных обязанностей, в которых тоже нет ничего веселого, – ответил офицер. – Но солдат на страже закона никогда не беспокоится по их поводу.

– Отлично сказано, сударь, – сказал Мэн-Арди.

 

III

Из-за тумана стемнело гораздо раньше обычного.

Пока наши друзья с жандармами осторожно подбирались к Совиной башне, по реке, между Камбом и Борешем, медленно поднималась барка, которую тащили на канате полдюжины моряков.

Она представляла собой что-то вроде шаланды, из тех, что на юге называют «сапинами», а на севере и в центре Франции – «пенишами».

В те времена паровыми катерами суда еще никто не буксировал, поэтому каждый, кто хотел подняться вверх по Гаронне, был вынужден тащить барку на себе или же запрягать в нее лошадей.

Сапина, о которой идет речь, называлась «Высокая Кадишон». Совпадение, как минимум, странное. Те, кто с трудом тащил ее на канате, с помощью которого суденышко двигалось вперед, были облачены в традиционный наряд речников: грубые, темного цвета штаны, красная льняная рубаха с развевающимися полами да брезентовая шляпа, называемая «наушницей».

Хотя работа была тяжелой, а течение влекло барку в обратную сторону, люди, тащившие ее на себе, демонстрировали довольно хорошее настроение. Одни, чтобы отвратить трудности пути, мурлыкали под нос песенки, в той или иной степени непристойные, другие обменивались шутками.

Как минимум трое из них пребывали во власти хмельного возбуждения.

Если бы сквозь туман барку можно было разглядеть с берега, то единственным, что увидели бы глаза, был бы силуэт стоявшего за штурвалом матроса.

Но, проникнув через дверь в небольшую каюту, умело спрятанную на носу суденышка, можно было бы стать свидетелем весьма любопытного зрелища и еще более любопытного разговора.

На койке, в точности напоминавшей те, что служат матросам на всех кораблях, лежала юная девушка. Черты ее лица выражали безмерную усталость, она, по-видимому, была погружена в неестественное забытье.

Вокруг поставленного стоймя бочонка сидели три человека и пили ром.

– А она красива! – сказал один из них, человек в скроенном по последней моде костюме, манеры и речь которого выдавали его принадлежность к высшему обществу.

– Да, прямо загляденье, – ответил ему второй, в котором читатель, если бы увидел его, тут же узнал бы безногого Андюса, так и не снявшего с себя камзола повелителя Монкрабо.

– Она не ранена? – спросил, вставая, первый собеседник. – Вот здесь, под волосами, я вижу кровь.

– В самом деле. Она сама стала брыкаться так, что чуть было не раскроила себе череп. Но волноваться нечего – питье, которое я дал девушке, не только усыпило ее в тот момент, когда мне это было нужно, но и смягчило страдания. Завтра не останется ни малейшего следа.

– Боже праведный, как же она красива! – повторил тот, что заговорил первым.

– Прекрасна, прекрасна, – ответил Андюс, но на этот раз в его голосе прозвучали нотки нетерпения.

Первый собеседник поднял голову, а губы третьего, который до этого момента не произнес ни слова, скривились в едва заметной улыбке.

– Это выражение восхищения…

– …мне неприятно? – закончил за него Андюс. – Вы это хотели спросить?

– Да.

– Нет, господин де Сентак, я не могу сказать, что оно мне неприятно. Я лишь осмелюсь напомнить, что мы собрались здесь ради принятия решения по важному делу! Но все те полтора часа, что вы находитесь у меня на борту, из ваших уст только и срываются эти восклицания, нисколько не относящиеся к цели нашей встречи.

Сентак, поскольку это был действительно он, смерил главаря бандитов надменным взглядом.

– Да, и прошу вас, не надо так важничать, здесь мы с вами разговариваем на равных. Вам нужно довести до успешного завершения некое трудное дело, но самолично вы им заниматься не желаете, так?

– И что дальше?

– У вас есть «нерв войны», как говорил Фигаро, а нас вы считаете достаточно низкими и беспринципными для того, чтобы не остановиться перед…

Андюс сделал паузу.

– …перед преступлением, – резко, но приятным голосом довел его мысль до конца третий персонаж, до этого не раскрывший и рта.

Этот собеседник, по счету последний, был молодым человеком с очень располагающим лицом и белокурой, тщательно ухоженной бородой.

Насколько можно было судить, он был хорошо сложен, высокого роста, а одежда его отличалась некоторой изысканностью. В глазах полыхал живой блеск и читалась решимость.

Но всю эту благообразную наружность нарушала одна вещь: рот. Он был безобразен. Одна лишь улыбка могла придать ему немного очарования, поэтому молодой человек тщательно прикрывал его длинными, белокурыми, аккуратно подстриженными усами и почти постоянно смеялся.

– Семилан прав, – вновь взял слово Андюс, – почему бы не назвать вещи своими именами.

Сентак ничего не ответил.

– Таким образом, – продолжал предводитель разбойников, вы – мозг, мы – руки, и если вам кто-нибудь мешает, мы его устраним.

Сентак и на этот раз не произнес ни звука.

– В чем дело, господин Франт, – воскликнул Андюс, явно раздосадованный этим молчанием, – соблаговолите вы наконец ответить?

При слове «Франт», прозвучавшем в устах разбойника оскорблением, Сентак вскочил на ноги.

– Я не позволю вам со мной так разговаривать! – закричал он.

– В самом деле? – воскликнул бандит, разразившись хохотом.

– Нет, – гнул свое Сентак, притопывая ногой, – не позволю, негодяй. Я вам плачу, причем плачу щедро. На мой взгляд, этого вполне достаточно. И уверяю вас, это еще не повод для того, чтобы считать нас с вами ровней.

Услышав, что де Сентак заговорил в таком тоне, молодой человек, которого повелитель Монкрабо назвал Семиланом, встал. Что касается мэтра Андюса, то он по вполне понятным причинам не смог последовать их примеру.

– Не сердитесь, сударь, – спокойным голосом и с неизменной улыбкой на устах произнес Семилан.

– Я не с вами разговариваю. – продолжал Сентак. – Мне прекрасно известно, что вы являетесь чем-то вроде личного стража Андюса, но не боюсь вас.

Затем, намекая на увечье предводителя шайки, добавил:

– Слава богу, я не безрукий, и каких-то полтора человека меня не испугают.

Надо сказать, что в этот момент Сентак вел себя отважно. По всему чувствовалось, что он не боялся двух головорезов, с которыми оказался в тесном помещении площадью всего в несколько квадратных футов.

– Мне доводилось смотреть в лицо опасностям пострашнее той, которой я подвергаюсь сейчас, – продолжал он. – Поэтому не пытайтесь меня напугать. Вам нужны деньги, они у меня есть и я их вам дам, причем много.

При этом обещании в глазах бандита сверкнули искры.

– Но при этом запомните: я не подчиняюсь никому, я всегда и во всем командую сам. Слышите, господин Андюс? Всегда и во всем. Полагаю, в самом скором времени у вас будет повод в этом убедиться.

Теперь уже умолк Андюс.

– И все ваши тайны я знаю лучше вас самих.

– Неужели? – с сомнением покачали головами бандиты.

– Лучше вас, господин Жозеф Дюпен, потому как в подземельях разрушенного Руке, сообщающихся с Совиной башней…

При этих словах Андюс и Семилан навострили уши.

– … мне известны два прохода, через которые я в любой момент могу провести целый эскадрон жандармов.

– Напрасно вы нам угрожаете, – сказал Семилан.

– Вы вольны думать что угодно, – ответил ему Сентак.

Андюс хранил молчание и лишь едва заметным движением придвинулся к койке, на которой спала юная девушка.

Затем неожиданно с кошачьим проворством перепрыгнул на постель. Обрубок, в который он превратился, взгромоздился на безжизненное тело Маринетты. Контраст между ними был отвратителен.

На физиономии чудовища отразилась звериная ярость.

При виде этого зрелища Сентак непроизвольно шагнул к нему.

– Что вы собираетесь делать? – воскликнул он.

– Ах-ах-ах! – ухмыльнулся Жозеф Дюпен. – Что это вы разволновались?

– Оставьте девушку в покое! – закричал Сентак, выходя из себя.

– Здесь один хозяин – я, и девушка эта принадлежит мне. Я сейчас задушу ее на ваших глазах, только для того, чтобы доказать вам – кроме меня, здесь командовать не может никто.

Сентак рванулся к бандиту.

– Вы же вовсе ее не любите! – ответил Андюс, в любое мгновение готовый вонзить свои тигриные когти в белую шейку очаровательной юной девушки.

Опасности, нависшей над Маринеттой, с лихвой хватило, чтобы утихомирить мужа Эрмины. Он сел на место и голосом, выдававшим его буйный темперамент, сказал: – Ваша взяла, оставьте девушку в покое. Говорите, командуйте, делайте что хотите. Я весь внимание.

– Ах-ах-ах! Вот вы и стали сговорчивее.

– Я вас слушаю, – повторил Сентак властным тоном, внушавшим бандитам уважение, пусть даже помимо их воли.

– Если я вас правильно понял, в мире есть некое затруднение, препятствующее вашему счастью, богатству или амбициям.

– Да.

– И это затруднение – ребенок.

– Вскоре ему предстоит стать подростком.

– Он богат?

– Сказочно.

– Хорошо. Если этот ребенок, или молодой человек, умрет, вы унаследуете все его состояние.

– Нет, не я.

– Значит, мадам де Сентак?

– Да.

При упоминании госпожи де Сентак тот, кого называли Семиланом, поднял на ее мужа взгляд, в котором внимательный наблюдатель увидел бы ревность, ненависть, а может быть, и что-то гораздо большее.

– Если я не ошибаюсь, мальчика зовут Давид.

– Совершенно верно.

– Он один из наследников старого еврея Самуэля?

– Вы попали в самую точку.

– И этот юный Давид должен исчезнуть?

– Да, – ответил Сентак.

– Каким же образом?

– Это уж ваше дело, меня оно не касается.

– И сколько вы дадите за то, чтобы довести до конца это выгодное для вас дело? – насмешливо спросил жуткий бандит.

– Цену назначьте сами, – ответил Сентак в высшей степени безразличным тоном.

Андюс, ожидавший, что собеседник начнет торговаться, сказал:

– Миллион.

Молодой бордосец едва поднял на него глаза и сказал:

– Хорошо, пусть будет миллион.

После этого лаконичного ответа изувеченное тело Андюса подпрыгнуло. Он тут же заподозрил ловушку.

– А гарантии? Вы можете дать гарантии? – спросил он.

– Я дам вам сто тысяч франков задатка, – ответил Сентак.

– Отлично, – сказал Андюс, чувствуя в душе полное удовлетворение. – Работать с вами – одно удовольствие. Мы прекрасно поладили. Этот юный Давид должен исчезнуть.

– Нет-нет!

– Что значит «нет»?

– Он не должен исчезнуть.

– Что же с ним делать?

– Он должен умереть.

– Это одно и то же.

– Нет, не одно и то же. По правде говоря, от вашего недалекого ума мне остается лишь пожимать плечами.

Обижаться Андюс не стал. Миллион, сто франков задатка и особенно властный вид, который напускал на себя Сентак, заставили его играть роль покорного слуги, при одной мысли о которой он еще совсем недавно бунтовал.

– Теперь ваш черед объясниться, – промолвил предводитель бандитов.

– Вы разбираетесь в законах? – спросил Сентак.

– Да.

– В каких конкретно?

– Главным образом, в Уголовном кодексе, – с улыбкой ответил Андюс.

– А в Гражданском?

– Не очень.

– Если бы вы были в нем сведущи, то знали бы следующее: чтобы моя жена унаследовала состояние Давида, он не должен исчезнуть.

– Вот как?

– Он должен лишиться жизни, причем так, чтобы об этом узнали все. Независимо от того, какой смертью он умрет – естественной или насильственной – гражданские власти должны засвидетельствовать его кончину.

– А если он просто исчезнет? – спросил Семилан.

– Тогда его объявят временно отсутствующим и для вступления в права наследства придется ждать шесть, а то и одиннадцать лет.

– Ага! Понимаю, – сказал Андюс.

– Какое счастье.

– Только вот выполнить эту задачу будет нелегко.

– Почему?

– Дело в том, что в случае насильственной смерти человека, какие меры предосторожности ни принимай, могут остаться следы.

– Вполне возможно.

– И всегда найдутся люди, достаточно нескромные для того, чтобы попытаться узнать, кто должен нести за эту смерть ответственность.

– И что из этого?

– А то, что полиция может что-нибудь пронюхать и постепенно добраться до исполнителей преступления.

– Правда ваша, но вы сами должны все устроить так, чтобы полиция ни о чем не догадалась.

– Но как?

– Послушайте, дорогой мой, это уже не мое дело, а ваше.

– Может быть, – продолжал Андюс. – Но если по какой-то случайности меня вдруг арестуют и устроят допрос, лично вы будете очень заинтересованы в том, чтобы я никогда не произнес вашего имени.

– К чему вы клоните?

– К тому, что вы, в конечном счете, наш сообщник, хотя и очень ловко слагаете с себя всю ответственность. Это меня удивляет, тем более что у вас, я уверен, есть какой-нибудь хитроумный способ достижения цели, который вы хотите нам порекомендовать.

– Действительно. Этот мальчик, этот молодой человек, очень любит подолгу кататься в фиакре.

– Отлично!

– Лошади его – звери ретивые…

– Достаточно, – прервал его Андюс. – Нашими стараниями у него на конюшне появится новый мальчик-слуга, а несколько дней спустя произойдет несчастный случай.

– Какого рода? – спросил Сентак.

– Лошади понесут… об остальном догадаться нетрудно.

– Да, но остается маленький вопрос. Если станет известно, что лошадям дали какое-нибудь возбуждающее средство или смазали круп едким веществом, полиции захочется узнать, кто за этим стоит.

Андюс на мгновение задумался, затем хлопнул себя по лбу.

– Может, сделаем так, чтобы подозрения пали на того, кто вам мешает?

Губы Сентака расплылись в едва заметной улыбке.

– Например, на Мэн-Арди, – предложил Андюс.

– Нет, только не на него.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу одним ударом убить сразу двух зайцев.

– Выкладывайте.

– Если юный Давид умрет насильственной смертью, власти сразу станут искать, кто может быть заинтересован в том, чтобы сжить его со свету.

– Пожалуй, только я уже ничего не понимаю.

– Почему?

– Потому что в смерти Давида заинтересованы вы.

– Вы ошибаетесь.

– Как это «ошибаюсь»? – воскликнул Андюс, заливаясь смехом.

– Несомненно.

– Тогда объясните, в чем заключается моя ошибка.

– Вы забываете о том, что не я унаследую состояние Давида.

То, что предводитель злодеев разглядел в душе собеседника, его не на шутку испугало.

– Верно, – сказал Семилан, лицо которого приняло какое-то неопределенное выражение, – его унаследуют мадам Сентак.

– И что из этого? – поинтересовался Андюс.

– Это же проще простого, – продолжал Семилан, – если мы провернем это дело, у полиции будут все основания полагать, что это мадам Сентак, позарившись на деньги Давида, помогла ему отправиться на тот свет.

Сентак в ответ на это и рта не раскрыл. Андюс смотрел на него почти в испуге.

– Впрочем, – продолжал молодой бандит, больше не смеясь и не сводя с Сентака горящего взора, – это предположение не выдержит никакой критики, мадам де Сентак, будем надеяться, снимет с себя все обвинения и эта история ее ничуть не запятнает.

– Но только в том случае, – добавил Сентак, – если против нее не будет улик, причем в количестве, не позволяющем уйти от ответственности.

Даже чудовища, и те любят своих самок. Услышанное повергло Андюса в неподдельный ужас.

Но он подумал о миллионе и вскоре уже оправился от охватившего его волнения.

– Давайте расставим все точки над «i», – сказал он.

– Как вам будет угодно, – прошептал Сентак.

– Вы хотите сказать, что мы должны расставить вокруг мадам де Сентак несметное количество ловушек и обеспечить множество отягощающих обстоятельств с тем, чтобы общественное мнение, которое ныне чтит ее и уважает, в конце концов обвинило ее и прокляло…

– А также вынесло ей свой приговор, еще до судей…

– Недостатка в которых не будет, – добавил бандит. – Право же, господин Сентак, а вы намного сильнее меня.

– Вы мне льстите, – надменно ответил тот.

– Нет, правда.

– Но здесь у вас есть приятель, обладающий, на мой взгляд, незаурядным умом, – продолжал муж Эрмины, указывая на Семилана. – Поверьте мне, он вполне заслуживает повышения.

«Еще более незаурядным, чем ты думаешь», – подумал Семилан, губы которого вновь растянулись в дружелюбной улыбке.

– Ваш план, сударь, замечателен, – продолжал Андюс. – Но он содержит великое множество деталей, над которыми нам нужно будет немного подумать. В подобных вопросах ничего нельзя пускать на самотек, поэтому взяться за дело всерьез мы сможем только через пять, а то и шесть недель…

– За это время можно будет соткать паутину, в которую и попадется мадам де Сентак, – добавил Семилан.

– Я не тороплюсь, – заметил Сентак.

– В таком случае где мы с вами увидимся?

– У Совиной башни.

– Когда?

– Через две недели.

– Договорились. Но предупредите меня о точной дате и времени вашего посещения, потому как кто-то из верных мне ребят, приняв вас за слишком любопытного гостя, вполне может, так сказать, по неосторожности, выстрелить вам в голову.

– Об этом не волнуйтесь.

– Ну уж нет, об этом я как раз буду волноваться, ведь вы в моих глазах представляете собой премилый миллион франков.

– Говорю вам, не стоит беспокоиться. Я окажусь рядом с вами, в главном подземелье Руке, еще до того, как ваши люди заподозрят о моем присутствии.

Глаза Андюса широко распахнулись от удивления.

– Да-да, дело обстоит именно так, – холодно промолвил Сентак.

Юный Семилан улыбался своей самой замечательной улыбкой. Через несколько минут слово вновь взял Сентак: – Андюс! – приказным тоном сказал он.

– Что вам угодно? – спросил бандит, которого будто оторвали от его мыслей.

– Где мы сейчас находимся?

– Рядом с Борешским мостом.

– Что-то непохоже.

– Почему?

– Потому что…

Сентак осекся на полуслове и, казалось, внимательно прислушался.

– Пока еще нет, – сказал он.

Затем вернулся к разговору.

– Я не просто так приказал вашим людям постоянно что-то петь, пока они будут тащить на себе барку.

– О чем это вы?

– В засаде меня дожидается человек, для которого это пение будет сигналом, и он должен будет ответить. Слушайте.

Все замолчали.

– Разве вы не слышите звуки рога, которым пользуются сборщики винограда? – спросил муж Эрмины.

– Слышу, – ответил Семилан, – только что я его действительно услышал.

Андюс не проронил ни звука.

– Да-да! – продолжал Сентак. – Теперь я слышу его совершенно отчетливо. Андюс, велите высадить меня на берег.

– Повинуюсь вашим приказам.

– Вы хорошо запомнили наш сегодняшний разговор?

– Разумеется! – ответил бандит.

– Ничего из него не забудете?

– Думаю, нет.

– Через две недели ждите меня с визитом.

– Решено. Семилан высадит вас на берег.

Кланяться друг другу собеседники не стали. Выражения вежливости между подобными людьми были совершенно излишни.

Но перед тем как подняться на мостик барки по очень крутой лестнице, Сентак подошел к койке и взял Маринетту на руки.

– Что вы делаете?

– Уношу ее с собой, черт возьми!

– Куда это?

– Мэтр Андюс, вы слишком любопытны.

– Но…

– Я заплатил вам за сегодняшнюю ночную вылазку?

– Да.

– Чего же вы еще хотите? Остальное – не ваша забота. У вас есть один недостаток, который в один прекрасный день обернется бедой – вы слишком склонны совать нос в дела, которые вас совершенно не касаются.

С этими словами Сентак, несомненно, наделенный недюжинной физической силой, поднял, как перышко, спящую девушку.

С этой ношей на руках он сел в шлюпку, в которой Семилан собирался доставить его на сушу.

– До скорого, Андюс, – вполголоса молвил он.

– До свидания, сударь, – сказал безногий, схватившись за борт и подтянувшись на руках.

– Отчаливаем? – спросил Семилан.

– Отчаливаем, – ответил ему Сентак.

После двух гребков веслами шлюпка причалила к берегу, и Сентак с юной девушкой на руках сошел на сушу.

Едва сделав пару шагов по протоптанной бурлаками дорожке, он издал условный свист. В то же мгновение к нему подошел широкоплечий малый очень высокого роста и произнес несколько слов на незнакомом языке.

Сентак ответил ему на том же наречии. Тогда колосс взял у него девушку и без всякого труда понес на руках.

Мужчины и юное создание, ими похищенное, вскоре растворились в тумане.

Взмахнув пару раз веслами, Семилан причалил к барке, на которой его дожидался Андюс.

Когда предводитель бандитов увидел, что его приятель вернулся, он крикнул бандитам, тащившим сапину на себе: – Теперь давайте поживее!

Те с силой налегли на канат, и барка Андюса от этого их порыва поплыла быстрее.

Андюс с Семиланом сели рядышком на носу суденышка и заговорили.

Нетрудно догадаться, что предметом их беседы было не что иное, как визит де Сентака и сказанные им слова.

Бандиты единодушно признали, что муж Эрмины их очень удивил.

Они говорили тихо, чтобы их не мог слышать человек за штурвалом.

– А он сильнее нас, – сказал Андюс, – ему удалось меня напугать.

– Это так красноречиво было написано на твоей физиономии! Ты совсем не владеешь собой.

– Я не владею?

– Ну, разумеется.

– Но-но, желторотый птенец!

– Ну вот! Ты уже сердишься. В тебе, мой дорогой Андюс, слишком много гордыни. Ну что тебе с того, что этот тип напустил на себя важный вид, вообразил хозяином положения и решил покомандовать?

– Но ведь…

– Лично мне показалось, что этим важничаньем в данном случае он только доказал свою глупость. А ты оказался умнее его.

– Почему это?

– Потому что мы его разговорили! Это позволило нам узнать множество вещей, которые он до этого скрывал.

– О чем это ты?

– Помимо прочего, о том, через какие подземелья он добирается до Совиной башни.

– Ха! Это не имеет значения. Он посмеялся над нами.

– Нет, это мы можем над ним посмеяться.

– Как?

– Он сказал тебе, чего от нас ждет?

– Да.

– Он хочет, чтобы Давид с нашей помощью умер, причем так, чтобы в преступлении обвинили мадам де Сентак?

– Так оно и есть.

– И чтобы его самого, отца двухлетнего мальчика, назначили опекуном. В этом случае он сможет тратить полученное состояние, как ему заблагорассудится.

– И что это нам дает?

– Как это что? Он же дает миллион!

– Да? А тебе что, миллиона хватит?

– На свете полно людей, которые удовлетворились бы и гораздо меньшей суммой.

– Мой бедный Андюс, ты явно рожден не для великих дел. Знаешь, выставлять на посмешище полицию у тебя получается восхитительно, кроме шуток. Но ты не понимаешь ровным счетом ничего ни в нашем деле, ни в серьезных операциях.

– Но-но! То меня еще учить будешь.

– Я? Нет. Но я никак не могу удержаться от мысли, что этот миллион, от которого у тебя так широко распахнулись глаза, Сентак нам не даст.

– Как это?

– Черт подери! Сто тысяч франков задатка ты, конечно же, получишь. Но кто тебе сказал, что, когда мы провернем дело, он о тебе тут же не забудет?

– А ведь верно!

– К тому же, даже если он тебе его даст, разве это много для человека, который унаследует без малого шестьдесят миллионов?

– Неужели юный Давид так богат?

– Нет, но к его деньгам также нужно добавить состояние мадам де Сентак.

– Правда твоя, – сказал Андюс и глаза его загорелись от вожделения и жадности.

– Это дело, – продолжал Семилан, – должно принести нам пять миллионов.

– Но ведь мы уже дали согласие.

– Ха! Это меня как раз не беспокоит.

– У тебя есть план?

– И самый что ни на есть замечательный!

– Выкладывай.

– Все просто. Дело нужно повести так, чтобы скомпрометировать мадам де Сентак. Но доказательства того, что она невиновна, а за преступлением стоит ее муж, должны оставаться у нас.

– Идея, и правда, заслуживает рассмотрения.

– Когда малыш умрет и полиция начнет расследование, мы попросим у Сентака наши пять миллионов.

– А если он откажется?

– Тогда передадим его жене и правосудию улики, доказывающие намерения Сентака выдать супругу за злодейку. Услуга, которую мы ему окажем, вполне будет стоить пяти миллионов.

– Молодец, Семилан, – сказал Андюс и с добродушным видом хлопнул юного приятеля по плечу, – знаешь, а ты чертовски умен.

– Да, знаю.

– Я совсем не жалею, что сделал тебя своей правой рукой. И даже признаю, что вел себя в этом деле, как идиот. Этот миллион меня прямо ослепил.

– По всей видимости, ты не подумал, сколько от него останется после того, как мы вознаградим, причем вознаградим щедро, тех, кто будет задействован в этом деле.

– Ты опять прав, мой маленький Семилан, когда я отойду от дел, командовать парнями будешь ты. По такому случаю я сообщу тебе таинственные приемы, с помощью которых заставляю других уважать меня и подчиняться.

При этих словах молодой бандит не сдержался от улыбки.

Андюс тем временем откровенничал все больше и больше. Обменявшись еще парой фраз, он вдруг продемонстрировал своему лейтенанту, что питает к нему особое доверие: – Слушай! – сказал он, хохоча во все горло. – А ведь чтобы стать предводителем банды, есть способ и получше.

– В чем же он заключается? – спросил молодой человек тем же веселым тоном.

– Нет ничего проще…

Андюс осекся на полуслове. Говорить больше, чем нужно, он боялся.

– Что же ты умолк? – сказал Семилан.

– Ха! Ты храбрец и к тому же мой друг, так что я вполне могу позволить себе эту шутку.

– Какую шутку?

– Если бы ты захотел стать предводителем банды, тебе было бы достаточно заколоть меня кинжалом.

– Да?

– И бросить в Гаронну.

– Смотри-ка!

– И поскольку плавать без ног я не могу…

– А увидеть в тумане барку очень трудно…

– То я бы обязательно утонул.

– Знаешь, – спокойно ответил на это Семилан, – а ведь ты подал мне замечательную мысль.

Андюс расхохотался.

– И я прямо сейчас возьмусь за ее осуществление.

Главарь банды, все еще смеясь и полагая, что Семилан шутит, повернулся к нему. И тут же получил в грудь удар кинжалом, нанесенный с полным знанием дела.

– Я просто воспользовался твоим уроком, учитель, – молвил молодой бандит.

Из груди Андюса вырвался сдавленный вздох. Он пошатнулся, и Семилану осталось лишь слегка его толкнуть.

Послышался всплеск упавшего в воду тела. Теперь тишину нарушали лишь ритмичные «ух!» новоявленных моряков, тащивших за собой на канате барку.

Стоявший у штурвала матрос слышал, как упал Андюс. Не покидая своего места, он крикнул: – Кто-то упал в воду?

– Я не знаю, – отозвался Семилан.

– А где Андюс?

– Только что был здесь, – ответил молодой бандит.

– Но теперь-то нет.

– Да не знаю я, – гнул свое Семилан.

Затем убийца стал звать свою жертву:

– Андюс! Андюс!

– Ну что, не отвечает?

– По правде сказать, нет.

– Значит, это он упал в воду, – добавил моряк.

Бурлакам крикнули остановиться. Семилан с непередаваемым рвением и пылом запрыгнул в шлюпку и стал бороздить реку во всех направлениях, продолжая звать главаря банды. Но, как нетрудно догадаться, так ничего и не нашел.

Через полчаса тщетных поисков лейтенант с лицом, на котором читались безысходность и отчаяние, поднялся на борт сапины.

– Но как это могло произойти? – спросил один из тащивших барку бандитов.

– Откуда мне знать! – ответил молодой разбойник. – Когда Матье спросил меня, не упал ли кто в воду, я был в каюте и Андюса после этого больше не видел.

– Наверное, утонул.

– Андюс не может утонуть, – торжественно и нагло заявил Семилан.

Всевозможные уловки, к которым безногий приучил своих людей, казалось, подтверждали слова его убийцы.

– Кто знает, может, капитану понадобилось отлучиться на пару дней, – продолжал бандит. – Вам хорошо известно, что он далеко не всегда берет на себя труд держать нас в курсе своих дел.

– И то правда.

– Мы с ним только что говорили, и он не выказывал ни малейшего намерения покончить с собой.

– Черт возьми! – хором закричали бандиты.

– Ему просто нужно было сойти на берег. Я всегда подозревал, что он не прочь завести любовную интрижку, – добавил Семилан игривым тоном, окончательно успокоившим злодеев.

– Ну да! Теперь понятно, что он упал в воду не случайно, – заметил только что упомянутый Матье.

– Это не должно мешать нам заниматься делом и выполнять возложенные на нас обязанности, – продолжал лейтенант. – Где мы в настоящий момент находимся?

– У форта Марше.

– Отлично! Отдать якорь!

Послышался грохот якорной цепи.

– А теперь, дети мои, – сказал вполголоса Семилан, – расходитесь в разные стороны, и чтобы через час все были в Совиной башне.

 

IV

Жандармы и их спутники по большому тракту въехали в селение Бореш.

– Отсюда нас поведет дальше Бюдо, он знает здешние края, – сказал Мэн-Арди.

– Я знаю Куссорскую дорогу.

– И все?

– Да?

– Значит, Совиную башню вы даже в глаза не видели? – спросил полицейский агент.

– Как-то зимой, справа от дороги, я заметил за деревьями что-то вроде донжона.

– Должно быть, это она и есть.

– Но отвести туда я вас не смогу. Там есть тропинки, взбираться по которым очень тяжело.

– Надо найти проводника из окрестных жителей.

– Если это возможно.

– Черт побери! Возьмем первого встречного.

– Сомневаюсь я, что кто-то из них согласится нас туда проводить, – вставил слово полицейский агент.

– Почему?

– Во-первых, эти бедолаги пребывают во власти страха, который бандиты наводят на всю округу.

– Это все?

– Нет. Уже совсем стемнело, а в таком тумане он будет бояться еще больше.

– Вы думаете?

– В довершение этого, мой лейтенант, – сказал Мэн-Арди, – если мы силой заставим кого-то из крестьян выступить в роли нашего проводника, ему ничто не помешает сбежать, оставив нас в крайне затруднительном положении.

– Тем более что при такой погоде ничего нельзя рассмотреть дальше собственного носа.

– Я прикажу зажечь факелы.

– Это было бы крайне неблагоразумно.

– Неблагоразумно?

– Да, ведь каждый луч света станет мишенью для бандитов, которые вполне могут обстрелять нас из ружей.

– Думаете, они до этого дойдут?

– Я слышал, они дерзки, решительны и способны на все.

– И все равно, я не хочу, чтобы мы впустую проделали эти четыре лье, – настаивал на своем офицер. – Да над нами весь Бордо будет смеяться, когда увидит, что мы не только вернулись не солоно хлебавши, но и не сделали ничего для того, чтобы выманить зверя из логова.

– Я здесь для того, чтобы вам подчиняться, – вновь вступил в разговор агент полиции. – Приказывайте и мы выступим.

– В таком случае я предлагаю постучаться в первую попавшуюся дверь. Тот, кто откроет, и проводит нас к башне.

– Будь по-вашему.

Первым на пути оказался низенький домик, расположенный в аккурат напротив широкого входа в церковь. В него и постучали.

– Кто там? – донесся изнутри голос.

– Эге! – молвил Мэн-Арди. – А вот это уже странно.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Мальбесан.

– У меня такое ощущение, что этот голос принадлежит Сентаку.

– Сам бы я этого утверждать не осмелился, – тихо ответил Мальбесан, – но мне тоже так показалось.

– Кто там? – повторил тот же голос.

– Именем закона, откройте! – приказал офицер.

Дверь приоткрылась.

– Чем могу служить? – ответил появившийся на пороге согбенный годами старикашка – явно не тот человек, что говорил первым.

– Мы хотели бы найти в деревне кого-нибудь, кто проводил бы нас к Совиной башне.

– Право же! Вам, добрейшие мои господа, очень повезло.

– Почему?

– Потому что только в этом доме есть кому вас туда отвести.

– Как это?

– Все жители Бореша – трусы, они верят в сказки о привидениях, которые рассказывают о башне, и ни один из них не рискнет туда отправиться. Кроме меня.

– Вас?

– Меня и моего сына. Видите ли, добрейшие мои господа, все дело в том, что и я, и он были солдатами.

– Солдатами?

– Да! Я при Республике, он – при правлении Людовика XVIII.

– Значит, вы согласны?

– Он согласен.

– Отлично! Где мы можем его найти?

– Да вот он.

И старикашка вытолкал вперед настоящего колосса. На лице его застыло настолько глупое и свирепое выражение, что поневоле возникала мысль о том, что без некоторого притворства здесь не обошлось.

При виде великана офицер не удержался от замечания и сказал:

– Понятно. С таким телосложением привидений бояться действительно нечего.

Крестьянин внимательно смотрел на жандармов снизу вверх, будто пересчитывая их количество.

Пока длился весь этот разговор, Мэн-Арди с друзьями спешились, чтобы немного размять озябшие ноги.

Из приоткрытой двери брызнул луч света, ослепивший жандармов и осветивший небольшой участок истоптанный множеством ног дороги.

Вдруг Танкред, который до этого пристально всмотрелся в колосса и решил, что тот ему не по нутру, увидел, как у ног его что-то блеснуло.

Он быстро наклонился, чтобы поднять заинтересовавший его предмет, но великан, будто по недосмотру, встал на него ногой и раздавил.

– Эй, вы, бывший вояка! Отойдите в сторонку, – обратился к нему Танкред.

– Почему это?

– Потому что вы своей слоновьей ногой раздавили предмет, который я хотел поднять.

– Отойди, Бертран, – слащаво велел старик.

Но исполин в облике крестьянина сделал вид, что не слышит.

Тогда офицер направил на него коня и крикнул:

– Поберегитесь, мой друг!

Бертран был вынужден отойти. Танкред нагнулся и поднял золотую безделушку, теперь совершено бесформенную. Он внимательно рассмотрел ее и громко заявил: – Это она. Я в этом совершенно уверен.

– О чем вы? – спросил полицейский агент.

Мэн-Арди собрался было ответить, но тут увидел устремленные на него пылающие глаза великана, которого к этому моменту он уже стал опасаться.

– То, что я хочу вам сообщить, лейтенант, очень важно. Но для этого мне нужно поговорить с вами и агентом полиции наедине.

– Тогда давайте отойдем в сторонку, – сказал офицер.

– Ну вот, – сказал полицейский агент немного погодя, – мы вас внимательно слушаем.

– Здесь, по всей видимости, были бандиты, – быстро молвил Танкред.

– Почему вы так решили?

– Только что я нашел на дороге золотой крестик, который подарил Маринетте в первый день нового года.

– Это его раздавил сей здоровенный идиот?

– Да, и я подозреваю, что сделал он это специально.

– Так оно и есть.

– И потом, на мой взгляд, он не так прост, как кажется.

– Именно это я и собирался вам сказать, – добавил от себя агент.

– Надо быть осторожнее с этим малым, он наделен недюжинной физической силой и вполне может привести нас к бандитам, которые, должно быть, уже вернулись в свое логово, если судить по найденному нами доказательству их недавнего пребывания здесь.

– С уверенностью можно сказать лишь, что Маринетта тоже была с ними – по доброй воле или по принуждению.

Обменявшись еще парой фраз, они вновь подошли к двери.

– Нам жизненно необходим проводник, – обратился офицер к старому крестьянину. – Но твой сын, по виду, слишком глуп, чтобы мы могли воспользоваться его услугами. Поэтому поведешь нас ты.

– Я?

– Да. У тебя есть возражения?

– Возражения? Нет у меня никаких возражений, я вообще не знаю, что это такое. Но меня измучил ревматизм, и если я буду бегать по берегу в такой туман, ничего хорошего из этого не выйдет.

– Думаешь, мне от этого будет какая-то польза? – возразил ему офицер.

– Я этого не говорил, но вам лучше взять моего сына.

– Эге! Вижу и ты, и твой сын стали упрямиться. Вы, случаем, не в сговоре с разбойниками?

– Мы?

– Да, вы.

Великан угрюмо хранил молчание.

– Почему вы так решили? – спокойно спросил старый крестьянин.

– Потому что при мне люди еще никогда не вели себя столь церемонно. Жандармы, окружите дом и арестуйте мне этих ребят.

На какое-то мгновение крестьянин и великан застыли в оцепенении. Из дома донесся какой-то странный шум. Затем тот, который выдавал себя за сына, выступил вперед и сказал: – Напрасно вы гневаетесь, мой офицер. Ни я, ни отец не отказываемся проводить вас до места назначения. Впрочем, даже если вы велите нас арестовать, мы все равно не окажем ни малейшего сопротивления.

– Вот вы и уступили. Так-то лучше. Отец разделяет ваше мнение?

– Да, – ответил старик.

– Отлично. В таком случае выступаем. И если у вас под ногами блеснет какая-нибудь вещица, постарайтесь на нее больше не наступать.

– Я буду стараться, мой лейтенант, – смиренно ответил колосс уже не с таким глупым видом, как вначале.

– Идите впереди. Жандармы – спешиться!

Услышав эту команду, стражи закона спрыгнули на землю. Лошадей отвели в конюшню к кюре, у которого как раз оказался просторный сарай, вполне пригодный для этих целей, и пешком направились по ухабистой дороге.

Но даже эта грязная распутица была поистине чудом по сравнению с рытвинами, ямами и колдобинами, встречавшимися на каждом шагу на Коссурском тракте.

Если, с одной стороны, эта странная дорога представляется самой живописной во всем мире, то с другой – зимой она становится хуже некуда для пешеходов, которые не видят толком, что у них под ногами.

На каждом шагу, будто ступени гигантской лестницы, попадаются камни, и порой, чтобы преодолеть подобное препятствие, ногу нужно поднимать на тридцать, а то и на сорок сантиметров.

Вдобавок к этому Коссурская дорога, служащая прекрасным напоминанием о старой Франции, по обе стороны огорожена живыми стенами из плюща, сорных трав, вьющихся растений и деревьев, переплетающихся между собой, как в девственном лесу.

Вследствие всего этого тьма сгустилась еще больше. В какой-то момент офицер испугался, что его люди заблудятся, и стал подумывать о том, чтобы велеть им взяться за руки.

Почему он не решился на эту меру предосторожности, мы не знаем. С уверенностью можно сказать лишь, что когда жандармы и пятеро молодых людей сошли за проводниками с тракта, все стали друг с другом перекликаться.

Стражи закона прекрасно осознавали нависшую над ними опасность. На расстоянии нескольких шагов все эти люди, хорошо знавшие друг друга, утратили всякую взаимосвязь.

В какой-то момент каждому из них показалось, что он оторвался от основного отряда жандармов, и он стал звать проводников, которые, будто их стало в несколько раз больше, откликались то справа, то слева, то спереди, то сзади, еще больше усиливая всеобщее замешательство.

– Вот черт! – воскликнул офицер. – Все эти простофили сейчас разбредутся в разные стороны, и я их больше не соберу.

Чудовищный туман стал еще плотнее.

– Мой лейтенант, – тихо обратился к нему главный сержант, – нас предали.

– Предали? Как это?

– Разве вы не слышите, что, когда кто-то из жандармов подает голос, ему каждый раз отвечают с другого места? Проводники, вероятно, заодно с бандитами, которые нас окружают и отвечают на наши призывы, чтобы сбить с толку.

– Вы правы. Надо срочно собрать наших людей.

И жандармский офицер, обладавший зычным голосом, выкрикнул команду, после которой все, кто ее услышал, тут же бросились к нему.

Но суматоха достигла такой степени, что девять человек, в том числе Гонтран де Кастерак и Бюдо, на этот зов не явились.

Гонтран, несколько увлекшись и поддавшись порыву, вслед за Бюдо, незадолго до этого сориентировавшегося на местности, по узкой тропинке поднялся на высокий берег. Он уже собрался было направиться к руинам, но в этот момент чей-то голос, принадлежавший, как ему показалось, поводырю, крикнул: – Сударь, куда, к дьяволу, вы идете? Берите левее. Вы же вот-вот свалитесь в пропасть.

Гонтран в ответ крикнул:

– Черт! Ваше предупреждение меня спасло. Спасибо, мой мальчик, за добрый совет. Бюдо, идите сюда. Память вас подвела.

Но Бюдо на этот призыв не ответил. Его рядом с Гонтраном больше не было.

Сначала тот не придал этому особого значения.

– Бюдо! Бюдо! – стал кричать он.

Ответом ему была тишина. Затем, когда он стал звать во всю мощь своих легких, молодому человеку показалось, что слева кто-то откликнулся на его зов, и он тут же направился в ту сторону.

Друга он так и не нашел. Но миновав сосновый лесок, вышел то ли на дорогу, то ли на широкую тропу и пошел по ней.

От спутников никаких известий не было, Гонтран их совершенно не слышал и ничто не могло подсказать ему, где они находились.

– Ну вот! Я заблудился, причем заблудился окончательно.

Если бы офицеру пришло в голову произвести залп, Кастерак знал бы, в каком направлении следует идти.

Но, к сожалению, командир жандармов, которого отсутствие семерых солдат и двух молодых людей привело в ярость, не подумал о том, чтобы прибегнуть к этому средству.

«В том, что со мной произошло, нет ничего странного, – думал Кастерак, – я искал приключений, и теперь погребен туманом, который рассеется только завтра. Хорошая перспектива, ничего не скажешь – провести всю ночь, блуждая неизвестно где! Не говоря уже о том, что отовсюду доносятся звуки, по всей видимости, свидетельствующие о том, что за мной следят и шпионят, что бандиты где-то рядом. Для начала нужно отвратить от себя эту опасность».

И Кастерак решительно двинул через виноградник – наугад, преодолевая возникавшие на его пути препятствия, то спускаясь в овраг, то поднимаясь на гребень холма.

План был поистине мудрый. Приспешники Андюса хоть и знали здешние края, но в этой пугающей тьме видели не больше других. Вскорости они сбились со следа Гонтрана, который, больше не слыша ничего подозрительного, остановился, чтобы перевести дух.

Он прислонился к ореху, вытер лоб, но тут же вновь насторожился, услышав голоса.

Говорили двое проходивших мимо людей. Они даже не думали таиться, и поначалу Гонтрану показалось, что он, благодаря случаю, вышел к жандармам.

Но из-за нависшей над ним угрозы молодой человек решил проявить осторожность и, перед тем как заявить о своем присутствии, прислушался внимательнее, чтобы выяснить, нет ли поблизости врагов.

И вот что ему удалось услышать:

– Возьмите левее, саиль, вы же знаете, здесь протекает река. Один неверный шаг – и вы упадете.

– Ты прав.

– И не волнуйтесь, мы прибудем вовремя.

– Надеюсь, – ответил тот, кого назвали саилем, – но не забывай, что сегодня из Сен-Круа-дю-Мон возвращается моя жена и вечером мне нужно быть в Бордо, чтобы встретить ее.

– Саиль, время у нас есть. Еще нет и семи, к тому же мы услышим, как карета мадам будет проезжать мимо. Ее можно без труда узнать по звону серебряных колокольчиков лошадей. Как только она минует селение, мы вскочим в седло и без труда окажемся в Бордо за час до прибытия мадам де Сентак.

– Никогда не произноси вслух этого имени.

– Вы правы, саиль, прошу прощения.

При этих словах Кастерака охватило сразу несколько чувств, которые, сменяя друг друга, пронеслись в душе с быстротой молнии. Сначала, при мысли о том, что стоило ему сделать еще шаг и он упал бы в реку, которая в этом опасном месте затянула бы его на дно, Гонтран почувствовал, что волосы у него на голове встали дыбом.

Но очень быстро об этом позабыл, услышав, как господин, которого звали Саилем, заговорил о своей жене и, в особенности, когда узнал, что женщина эта была не кто иная как мадам де Сентак – Эрмина де Женуйяк, внучка графини Сары.

Что скрывалось за этой новой тайной?

Кастерак очень рисковал так ничего больше и не узнать, ведь голоса удалялись, и разговор становился все неразборчивее. Но тут Сентак вдруг сказал: – Черт возьми! Нам везет. Я даже не думал, что дом уже так близко. У тебя есть ключ?

– Вот он.

– Давай открывай. Только не шуми, чтобы не испугать ее, если она уже пришла в себя, – продолжал Сентак.

Гонтран услышал скрежет ключа в замке, затем тихо закрылась дверь. Он тут же бросился в том направлении, где, по его мнению, находился дом, и оказался достаточно везучим для того, чтобы добраться до него без особых приключений.

С величайшими предосторожностями Кастерак обошел жилище, представлявшее собой что-то вроде крестьянской лачуги, в которой был только один этаж и, по всей видимости, одна-единственная комната.

Вошедшие зажгли свечу. К счастью для Гонтрана, ставень, закрывавший единственное окно убогой лачуги, был полностью источен червями, а один его уголок то ли рассыпался в прах, то ли отвалился в результате какого-то незначительного происшествия, так что молодой человек мог вполне видеть все, что происходило в небольшой комнатенке.

Кровати в ней не было, вся меблировка состояла из стола, двух колченогих стульев и большого кресла, обтянутого утрехтским бархатом, роскошь которого совершенно не вязалась с убогой окружающей обстановкой.

В этом кресле сидела, точнее, лежала, юная, изумительной красоты девушка.

Судя по всему, роста она была среднего, но зато обладала точеной фигуркой.

Белокурые волосы вились и чуточку отливали медью.

Большие черные бездонные глаза красавицы были открыты, но по ее неподвижности было понятно, что она пребывает в полнейшем забытьи, вызванном каким-то сильнодействующим зельем.

Теплые тона ее кожи, очень смуглой, самым удивительным образом контрастировали с цветом волос, что только усиливало шарм девушки, и без того очаровательной. Через приоткрытый ротик, в обрамлении коралловых губ, виднелись жемчужно-белые зубки.

Вошедшие молча ею любовались. Гонтран не ошибся: один из них действительно был Сентак, что касается второго, то хоть на нем и красовался европейский костюм, сам он, по-видимому, был чистокровным представителем расы индусов, в те времена еще не до конца покоренной Англией – не столько черная, сколько смуглая кожа, угловатые черты лица, прямые волосы и не лишенная изящества борода.

– Значит, это она, – сказал сей персонаж, стоя в почтительной, смиренной позе.

В ответ на это Сентак утвердительно кивнул головой.

Кастерак решил, что перед ним малышка Маринетта. Помимо прочего, ему показалось, что во внешности девушки присутствует какая-то особенная первозданность, будто ее совершенно не коснулась цивилизация. Гонтран стал уже измышлять план, призванный вернуть юной девушке свободу, но то, что он услышал, как и все произошедшее в этом доме, навело его на мысль, что он совершает большую ошибку.

Сентак набросил на безжизненное тело девушки что-то вроде шелковой мантии яркого красно-оранжевого цвета, в центре которой были вышиты какие-то странные символы, и сказал: – Это принцесса Вандешах, мой дорогой Мюлар.

При этих словах, но в первую очередь при виде мантии индус пал ниц перед юной особой и забормотал какие-то странные слова, которые произвели на Сентака не менее яркое впечатление – он склонился перед спящей девушкой, проявляя все признаки уважения и почтения.

Мюлар вскоре встал.

– Когда она придет в себя? – спросил он.

– Примерно через час.

– Тем временем, саиль, расскажите мне, как вы ее нашли.

– Сначала я должен поведать тебе, как мы ее потеряли, – ответил Сентак.

Нетрудно догадаться, что изумленный Гонтран не упускал из их разговора ни единого слова.

Сентак продолжал:

– Тебе известно, что из дворца своего отца, высокородного раджи Ризапура, Вандешах исчезла в младенческом возрасте.

– Ей тогда едва исполнилось одиннадцать месяцев.

– Да. Ее вверили заботам кормилицы, которая тоже принадлежала к одному из знатнейших семейств царства.

– Кормилице Хатильдан?

– Совершенно верно. А ты ничего не забыл, мой верный и бесценный слуга Мюлар.

– И сохранил вам преданность, – ответил индус.

– Эта Хатильдан каким-то образом познакомилась с христианскими проповедниками – католическими священниками, появившимися в тех краях, чтобы обратить их в новую веру. В таком деле, как религия, всегда найдутся люди, которые предадут старых богов и начнут служить новым. – в виде рассуждения добавил Сентак. – Именно это и случилось с Хатильдан.

– Неужели она совершила вероотступничество? – спросил Мюлар голосом, выдававшим его возмущение и ужас.

– Да. Эта женщина, которая шесть лет была жрицей Шивы, сменила культ Брахмы на веру в Христа и Пресвятую Богородицу.

При этих словах индус, с видом отчаявшегося человека, воздел глаза к небу.

– И когда она предала нашу религию… – продолжал Сентак.

Услышав это, Кастерак не удержался и прошептал:

– Значит, эта скотина Сентак не христианин!

– …Хатильдан стала католичкой из числа самых ревностных, – продолжал тот. – Будучи умной, но чересчур склонной к фанатизму, она тут же принялась обращать всех в новую веру.

Затем, когда она в один прекрасный день любовалась маленькой принцессой Вандешах, вскормленной ее молоком и теперь ей улыбавшейся, кормилице в голову пришла мысль, что это дитя, которое она так любила, по законам христиан проклято. И с тех пор мысль эта не давала ей покоя.

Мюлара охватывало все большее и большее удивление.

– Хатильдан тайно обратила всю свою семью в католицизм. Ее муж, дети, сестра страстно поклонялись новому богу, и в разговорах с домочадцами речь нередко заходила о том, как сделать христианкой и Вандешах – разумеется, даже не поинтересовавшись ее мнением. Так и сделали: Хатильдан окрестила принцессу…

– Но от кого вы узнали все эти подробности, саиль?

– От одного миссионера, который, впрочем, не во всем одобрял кормилицу.

– Продолжайте.

– После обращения Вандешах в новую веру Хатильдан становилось не по себе при мысли о том, что ее приемного ребенка отнимут и отдадут во дворец слугам раджи, которые не преминут воспитать ее в духе религии своих отцов. Сделать все, чтобы вырвать принцессу из рук идолопоклонников и не дать вернуть ее обратно мнимым богам – подобное было бы для нее поистине невыносимо.

Мюлар воздел руки к небу.

– Вина Хатильдан была огромной, но вскоре она усугубила ее еще больше. Она задумала похитить Вандешах у ее отца и народа, чтобы вырастить и воспитать в христианской вере…

– Мерзавка! – прошептал индус.

– Чтобы потом, – добавил Сентак, – вернуть принцессу подданным уже после того, как она вырастет и будет связана с новой верой неразрывными узами. В разговорах с поведавшим мне об этом миссионером она говорила, что таким образом Вандешах принесет в свою страну религию Христа и станет распространять ее на примере собственных добродетелей. Чтобы спустя короткое время все царство Ризапура оказалось во власти нового Бога!

В своем фанатизме Хатильдан отточила этот план и тут же взялась за его осуществление. Она решила вместе со всей семьей уехать в Европу. Набив драгоценностями сундуки, отправленные загодя, кормилица зафрахтовала судно и погрузила на него все, что смогла тайком вывезти, – это не составило для нее особого труда, ведь вы знаете, что от границы царства Ризапура до моря всего полдня пути.

Как-то ночью, когда все было готово, ее муж, сестра, дети и слуги – к слову, ни о чем не подозревавшие – сели на слонов, отправились к побережью и прибыли туда в четыре часа утра. Шлюпка доставила их на корабль, который тут же поднял паруса.

– Тогда получается, – сказал Мюлар, – что Хатильдан, чтобы уберечь Вандишах от культа ложных, по ее мнению, богов, низвела принцессу, которой предстояло стать царицей, до уровня служанки?

– Не торопитесь. Хатильдан хоть и перешла в христианство, но сохранила верность своей стране и соотечественникам. Единственное, что не давало ей покоя, это желание помешать вновь впасть в идолопоклонничество той, чью душу, как ей казалось, она навсегда спасла.

В то же время она намеревалась воспитать принцессу настоящей царицей. Поначалу ее план состоял в том, чтобы отвезти младенца в Рим и представить папе, который определит ее в пансион, где ей преподадут все основы христианского воспитания.

После этого она собиралась устроить принцессе путешествие по всей Европе и познакомить с общественным устройством народов Запада, с тем чтобы Вандишах, вновь взойдя на трон, принесла своим подданным не только единственно возможную, с точки зрения Хатильдан, религию, но также представления о цивилизации и ее основы, с помощью которых вновь обращенный и как следствие истово верующий народ сможет творить чудеса. Надеюсь, тебе все понятно?

– Да, – ответил Мюлар.

– Хатильдан вместе с домочадцами отчалила и в течение четырех месяцев плавание проходило спокойно и без приключений.

И тут в один из дней, когда корабль вошел в Гибралтарский пролив, чтобы выйти в Средиземное море, кормилицу с семьей застиг столь неистовый ураган, что надежда спасти судно рухнула уже через несколько часов.

Но именно в этой ситуации Хатильдан проявила всю свою верность и смелость.

Когда корабль во многих местах дал течь, капитан приказал спустить на воду единственную оставшуюся шлюпку, способную взять на борт самое большее шесть человек. Хатильдан, захватив все самое ценное, села в нее вместе с принцессой и двумя гребцами. Она очень любила своих детей, но, несмотря на это, бросила их без малейших колебаний.

«Возрадуйтесь! – сказала она им при расставании. – Вы будете ждать меня в обители Господа. Я же должна выполнить свой долг и спасти принцессу, которая, в свою очередь, спасет и возродит нашу прекрасную страну».

Слушая его рассказ, Кастерак думал, что ему снится сон.

– Судно, – продолжал Сентак, – пошло ко дну практически на глазах кормилицы.

Она вверила Господу свои печали матери и жены, во искупление грехов, затем в экзальтации прижала к груди девочку, гордая от того, что спасла ее.

Буря все еще бушевала, но накал ее стал стихать. Два дня и две ночи шлюпку швыряли огромные океанские волны, и ее пассажиром оставалось только положиться на волю случая.

Больше всего в этой истории удивляет то, что матросы не убили Хатильдан и ребенка, чтобы завладеть хранившимися в ларцах сокровищами.

– Может, они не знали их истинной ценности? – спросил Мюлар.

– Возможно, – ответил Сентак. – Как бы там ни было, потерпевших кораблекрушение подобрало судно, следовавшее в Бордо, причем в тот самый момент, когда в море разыгрывался новый шторм. Спасение принцессы и Хатильдан осуществлялось в крайне сложных условиях. Сначала на борт подняли дитя, потом кормилицу, но в тот момент, когда собирались втащить хранившиеся в шлюпке ларцы, огромный вал воды накрыл ее, опрокинул и увлек за собой двух остававшихся в ней матросов.

Людей, в конечном счете, спасти удалось, но вот ларцы, набитые бриллиантами, изумительными камнями и драгоценностями навсегда поглотила морская пучина.

По прибытии в Бордо Хатильдан стала рассказывать историю своих злоключений каждому, кто, на ее взгляд, мог проявить интерес к судьбе принцессы, в первую очередь католическим священникам. Но те ей не поверили, по-видимому, приняв за интриганку.

Отчаявшаяся кормилица, снедаемая чувством вины, впала в полнейшую нищету и Вандешах, конечно же, разделила все ее страдания.

– Бедная принцесса! – молвил Мюлар.

– Моральные и физические страдания, обрушившиеся на Хатильдан, подточили ее здоровье и одним прекрасным утром она скончалась.

Чувствуя приближение предсмертной агонии, она попросила привести одну простолюдинку, до этого проявившего к ним с принцессой сострадание, и рассказала от начала до конца всю свою историю, вырвав у той обещание, что она сделает все возможное, чтобы вернуть принцессе трон и приличествующий ей ранг.

Но славная женщина, которой Хатильдан до этого ни в чем не признавалась, не поверила из ее рассказа ни единому слову.

Она решила, что старая Индианка, как ее прозвали, уже начала бредить и что все ее повествование – плод чистого воображения человека, стоящего на пороге смерти.

Впрочем, это не помешало ей похоронить кормилицу и позаботиться о девочке, которая впоследствии худо-бедно выросла и стала красавицей. Сейчас ей шестнадцать лет.

– И в Ризапуре никто даже не догадался, что стало с Вандешах? – спросил индус.

– Никто.

– Я знаю, что после ее исчезновения рассказывали какую-то таинственную историю, в которой некую роль сыграла богиня Шива…

– Верно. К счастью, народу дали все основания так думать, ведь это позволит принцессе вернуть то высокое положение, предназначенное ей с самого рождения.

– Но откуда вы, саиль, узнали, что это дитя – наша правительница?

– Ты должен знать, что через четыре года после загадочного исчезновения принцессы Ризапура, тогда мне было двадцать два года, в мою страну вторгся некий авантюрист.

– Джелли.

– Да, Джелли, незаконнорожденный сын моего отца и баядерки. Этот негодяй собрал на моих границах войско. Я был молод, вести меня за собой было некому, со всех сторон меня окружали придворные, падавшие передо мной ниц по поводу и без повода. Я смеялся – остальные тоже смеялись, я тосковал – и все плакали. Сейчас, когда я вспоминаю об этом, меня тошнит. И рядом не оказалось никого, кто сказал бы: «Принц, живя в распутстве и утехах, нельзя ни поднять свою страну, ни добыть воинской славы».

– Простите меня, саиль, – сказал Мюлар со смирением, за которым угадывался упрек.

– Да, ты прав. Ты один желал открыть мне глаза и донести до меня истину.

– Я знал, что Джелли окружил себя многочисленными сторонниками. Мне также было известно, что ваше безумство и расточительство отвратило от вас народ, который с радостью встретил бы любого претендента на трон, лишь бы тот был царских кровей.

– А мой враг действительно принадлежал к царской династии.

– Да.

– Когда я думаю, что по моей вине на голову народа, который я был обязан сделать счастливым, обрушилось столько бед, меня пробирает дрожь. Нет нужды напоминать тебе о том, что произошло потом. Солдаты бросили меня.

– Да, но вы, стоя рядом со мной, сражались, как лев во главе горстки людей, сохранивших вам верность. Благодаря чему народ хотя бы узнал, что правитель, которого он потерял, был храбрейшим из индусов.

– Но это не помешало мне покинуть поле брани практически в одиночку.

– Вместе со мной, саиль.

– Да, Мюлар, вместе с тобой. Ты никогда не льстил мне и не предавал в годы лишений. И благодаря только тебе ко мне вернулось мужество, а в душе забрезжила надежда, что еще не все потеряно.

Мы переоделись факирами и через тысячи опасностей добрались до Бомбея.

– Там, в первую же ночь, мы сменили наш мерзкий наряд на европейские костюмы…

– И тут же отплыли в Европу. Поскольку англичане были нашими заклятыми врагами, мы решили поселиться во Франции. Я быстро выучил язык и отправился в Бордо, где ты снабдил меня всеми необходимыми документами.

– С этого момента все ваше поведение, саиль, было помечено печатью величайшей осторожности. Вы не совершили ни единой ошибки и ни разу не дрогнули…

– Да, я помню твои уроки. Поэтому когда я, уже нося имя Сентак, узрел возможность жениться на самой богатой наследнице Франции, то не колебался ни минуты. Все, что мне требовалось, это огромное состояние. У мадам де Женуйяк была пара дюжин миллионов, кроме того, в случае смерти некоего господина Давида она могла стать еще богаче. Именно к этому я и стремился. Могу сказать уже сегодня, что пройдет совсем немного времени, и все осуществится в полном соответствии с нашими пожеланиями.

– Вы правы.

– Да. Я предпринял последние шаги.

– И что теперь?

– Теперь моя жена унаследует деньги Давида, я получу наследство жены, и в моем распоряжении будет состояние, с помощью которого я смогу вернуться домой.

– Наконец-то!

– Да, я надеюсь, что через год мы отправимся в Индию.

– Да услышит нас Брахма.

– В довершение наших удач я отыскал принцессу Вандешах и моей первейшей заботой по возвращении на полуостров Индостан будет вернуть правительницу ее народу, который увидит в этом возвращении чудо. И из этого чуда я сумею извлечь выгоду.

– Каким образом? – спросил Мюлар.

– Просто-напросто женюсь на спасенной мной молодой женщине и попрошу у нее армию, чтобы изгнать узурпатора Джелли.

– Хороший план.

– Беды стали для меня достаточным уроком, чтобы я сохранил трон, если мне, как я надеюсь, удастся его вернуть.

– Но саиль! Вы так и не рассказали, как нашли принцессу.

– Да очень просто. Моя жена прониклась участием к одной пожилой даме, которая часто приходит помогать нашим слугам. Как-то вечером, когда она ужинала на кухне с прислугой, кто-то из них, кажется, кучер, неожиданно спросил: «Элали, а правда, что та малышка, которую мы так часто видим и которую вы как-то сюда приводили, вам совсем не дочь?» «Правда», – ответила она. «Кто же она тогда?» В ответ на этот вопрос Элали со смехом рассказала историю, которую ей когда-то поведала Хатильдан, чем немало развеселила всех слуг. И никто из них не подумал, что индуска отнюдь не была сумасшедшей. По весьма странному стечению обстоятельств в тот вечер я как раз находился в небольшой комнате, примыкавшей к кухне, и все слышал.

– Какое счастье! – сказал Мюлар.

– Я не в состоянии передать, какое волнение завладело мной, когда я осознал всю значимость сделанного мною открытия и ту выгоду, которую из него можно извлечь. Не колеблясь ни минуты, я тут же навел справки о девочке и выяснил, что она, как и ее названная мать, тоже была служанкой.

– Величайшая принцесса прислуживает другим! – воскликнул Мюлар, демонстрируя все признаки глубочайшего возмущения.

– Я принял меры, чтобы ее увидеть, и распознал в ее внешности основные признаки, отличающие весь их род: белую кожу и белокурые волосы, о которых так много говорят в Индии.

Некоторые другие особенности и детали внешности не оставляли сомнений в том, что она индуска. Передо мной была Вандешах.

– Она осталась… целомудренной?

– Сама добродетель. Я решил рассказать девушке о ее высокородном происхождении и устроить с ней встречу. Но едва раскрыл рот, как она растерялась и сказала, что не верит ни слову из моих россказней.

– Посредством этой истории вы хотите совратить меня с пути, предначертанного Господом и долгом, – сказала она. – Знайте же, сударь, что я честная девушка и буду таковой оставаться и впредь, несмотря ни на что.

С этими словами она ушла, чтобы вернуться к своим скромным и нелегким повседневным заботам.

– Но ведь вам было жизненно необходимо стать ей защитником, чтобы она, в конечном счете, узнала, кем является.

– Вот потому-то я и прибег к решительным мерам. Минувшей ночью ее похитили, и вот она здесь.

– С помощью какого снадобья ее лишили чувств?

– Этого я не знаю. Привезти ее ко мне взялся предводитель бандитов, он ее и усыпил. По его словам, она должна прийти в себя с минуты на минуту.

На несколько мгновений стало тихо.

Тем временем на часах приходской церкви пробило девять. Кастерак никак не мог понять, как ему поступить в сложившейся непростой ситуации.

«У меня нет ни малейших сомнений, что Сентак – темная личность, оказавшаяся индийским принцем, чьи поступки мне теперь совершенно ясны, – намеревается избавиться от Давида, а затем и от жены, чтобы реализовать вполне понятные амбиции. И что теперь делать? Убить его на месте, тем самым предотвратив большую беду? Или же…»

Разговор в доме возобновился.

– Клянусь священным знаменем моего рода, – сказал Сентак, протягивая руку к шелковой мантии, которую он перед этим набросил на юную девушку. – Единственным, что у меня осталось от былого величия, вернуть принцессе Вандешах трон и семью.

– Я вам в этом помогу, – простодушно добавил Мюлар.

Тут распахнулась дверь. Вошел человек – тот самый бандит, которого мы уже мельком видели и который так решительно избавился от опеки своего капитана. Одним словом, это был Семилан.

Завидев его, Сентак шагнул ему навстречу и грубо сказал:

– Что вы здесь делаете? Вас кто-нибудь сюда звал? Что вы себе позволяете?

Разбойник сделал еще шаг. Лицо его расплылось в улыбке, за которой угадывалось некоторое раздражение.

– У меня есть новости, – ответил он.

– Вы что, не могли подождать…

– И сообщить их вам позже? – перебил его Семилан.

– Да.

– Это решать вам.

– Я вас слушаю. Да не тяните, а то мадемуазель вот-вот придет в себя.

– Мадемуазель! – насмешливым тоном повторил Семилан. – Черт возьми, полагаю, это ненадолго!

– Замолчите! – в высшей степени властно воскликнул Сентак. – Я уже говорил, что не потерплю, чтобы вы вели меня со мной на равных. Это мое последнее предупреждение!

– Будь по-вашему.

– А теперь говорите, да поживее.

– Андюс умер.

– Безногий?

– Он самый.

– Когда? Ах, да, я понял. Жандармы напали на ваше логово и убили его.

– Вы ошибаетесь. Никакие жандармы на нас не нападали, они отправились обратно в селенье, намереваясь провести там ночь и собрать своих людей, заблудившихся благодаря нашим стараниям.

– Все эти подробности меня не интересуют. От чего же умер Андюс?

– Он утонул.

– Вот как?

– Через несколько мгновений после вашего ухода упал в воду. Не в состоянии плавать без ног, он скрылся под водой.

Сентак внимательно посмотрел на бандита.

– Вы возьмете на себя смелость утверждать, что в этом прискорбном происшествии повинен только слепой случай? Может, ему кто-то немного помог?

Семилан пожал плечами.

– Андюс постарел, – ответил он. – Он был уже не тот, каким мы знали его раньше.

– В самом деле?

– Вы и сами этим вечером могли в этом убедиться. Дважды, а то и трижды он совершил грубую оплошность.

– Так оно и было.

– Поэтому в том, что он умер, нет ничего удивительного, – с неизменной дьявольской улыбкой на устах продолжал Семилан (которого на самом деле звали Эзеб Караман).

– А почему вы решили сообщить мне эту печальную новость сейчас, ночью?

– Хочу поинтересоваться, не изменятся ли условия соглашения, заключенного вами с Андюсом, после того как его сменит преемник.

– Все зависит от того, кто будет этим преемником.

– Что вы хотите этим сказать?

– Узнав имя преемника, я могу выполнить взятые на себя обязательства, но могу и отказаться от них.

– Новым главарем банды буду я.

– Отлично. Я уже говорил, что через две недели буду в подземельях Руке, ждите меня там.

Семилан открыл было рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент юная девушка пошевелилась.

На этот раз Кастерак, чей интерес достиг необычайных пределов, сделал шаг вперед и прильнул глазом к образовавшейся в ставне трещине.

Увидев, что к той, кого он называл принцессой, вернулась жизнь, Сентак быстро повернулся к молодому бандиту и сказал: – Убирайтесь.

– Ах-ах-ах! – отозвался Семилан. – А вы не очень-то вежливы.

– О том и речь, – ответил ему на это Сентак, – убирайтесь, говорю вам, если не хотите, чтобы с вами приключилась беда и вашей банде не пришлось второй раз за одну ночь менять предводителя.

– Вот как! Вы мне угрожаете?

Было понятно, что Вандешах вот-вот откроет глаза. Сентака стало охватывать нетерпение.

– Мюлар, – приказал он, – вышвырните этого человека за дверь.

Индус прыгнул с такой быстротой, что Семилан даже не успел от него защититься. Его в мгновение ока схватили и вынесли на улицу. В этих обстоятельствах Мюлар проявил столь недюжинную физическую силу, что Семилану даже в голову не пришло сопротивляться.

Но в тот самый момент, когда индус демонстрировал свои способности, юная девушка открыла глаза и привстала в своем кресле.

Она действительно была красива неоспоримой, но какой-то странной красотой.

Все еще пребывая под действием снадобья, погрузившего ее в продолжительный сон, бедное дитя, казалось, никак не могло пробудиться и прийти в себя.

Она окинула обстановку долгим, вопрошающим взглядом, после чего ее взор упал на мужа Эрмины де Женуйяк.

– Господин де Сентак! – воскликнула она. – Теперь мне все понятно.

Страх, по всей видимости, придал девушке сил и вернул присутствие духа – она бросилась к открытой двери, за которой незадолго до этого исчезли индус и Семилан.

– Принцесса! – крикнул Сентак.

Он хотел ее удержать, но было слишком поздно. Быстрая, как газель из ее родных краев, молодая индуска выскочила в дверь и скрылась в ночном тумане.

– Мюлар! Мюлар! – закричал Сентак. – Останови принцессу.

Вандешах, чувствуя, что этот человек погнался за ней, инстинктивно сделала крюк и обогнула дом.

– Чертов туман! – воскликнул Мюлар. – Теперь за ней бегать нет никакого смысла.

Кастерак, придя в изумление от столь неожиданной развязки, посчитал уместным поспешно отступить, чтобы покинуть район поисков индуса. Но отойдя от дома, оказался на пути девушки, которая чуть не упала в его объятия.

То ли она шестым чувством почувствовав в нем неожиданно обретенного защитника, то ли совсем потеряв голову и обращаясь к первому встречному, она воскликнула: – Спасите меня! Спасите!

Кастерак, не теряя ни минуты на колебания и размышления, тихо молвил:

– Больше ни звука! Я вас спасу.

Затем подхватил девушку на руки и поспешно понес, направляясь к склону и моля Господа, чтобы он отвратил от них все опасности этой мрачной ночи.

После того как Гонтран велел ей хранить молчание, принцесса Вандешах, или, по крайней мере, девушка, которую так называли Сентак и его спутник, не произнесла ни единого слова.

Она понимала, что соблюдение тишины могло дать им шанс на спасение.

Однако Мюлар, придя в совершеннейшее исступление от вида девушки, но в первую очередь от того, что ему рассказал хозяин, так вот Мюлар все равно решил преследовать беглянку, какой бы призрачной ни была надежда отыскать ее в тумане.

– Ты что, отказался от желания ее найти? – спросил его перед этим Сентак.

– Нет, саиль, нет, я не отказываюсь, хотя это будет нелегко. Я уверен, что она скрылась на задах дома. В обычную ночь ее поиски заняли бы немного времени.

– Могу я тебе чем-то помочь?

– Да. Выходите на дорогу и ступайте на луг, расположенный в ста шагах отсюда.

– Почему?

– Потому что перед принцессой, по всей видимости, выросла стена. А это единственный путь, которым она может воспользоваться.

– А ты?

– Я зайду справа и погоню Вандешах в вашу сторону.

Каким бы коротким ни был этот обмен фразами, он дал Гонтрану время оторваться. Сей молодой человек, выросший в лесах Канады, был наделен редкой физической силой и ноша в виде хрупкой юной девушки почти не мешала ему бежать.

– Не знаю, как к вам обращаться, мадам или мадемуазель, – сказал ей он незадолго до этого, – но соблаговолите обнять меня рукой за шею, так мне будет легче вас нести.

Девушка доверчиво повиновалась, опять же не произнеся ни слова.

– Отлично, теперь другой рукой подберите и держите свои юбки, в которых я так и норовлю запутаться.

Она опять сделала, как он велел.

Но, как и предсказывал индус, Гонтран наткнулся на внушительной высоты стену.

– Только этого еще не хватало, – сказал он.

Молодой человек на мгновение задумался.

– Значит так, мадемуазель, мы должны перебраться через эту стену, это наша единственная надежда на спасение.

Принцесса согласно кивнула. Но тут до их слуха донеслись шаги приближающегося индуса. Какой бы легкой ни была походка Мюлара, он время от времени наступал на сухие ветки, издававшие сухой треск.

– Слишком поздно! – сказал Кастерак. – Ваши враги осведомлены об этой стене и знают, что для спасения вы просто обязаны ее преодолеть.

– Боже праведный, что же нам делать? – тихо молвила юная особа.

– Для начала спрячемся, чтобы этот преследователь, будь то индус или его чертов хозяин, прошел мимо.

Не дожидаясь ответа и соблюдая все меры предосторожности, Гонтран отошел шагов на восемь назад и неподвижно замер.

Добравшись до того самого места, где они еще совсем недавно стояли, Мюлар, казалось, инстинктом дикого хищника почувствовал, что там проходила беглянка – он наклонился, ощупал землю и сказал: – Я напал на след.

Затем заторопился дальше.

Решив, что их преследователь отошел на достаточное расстояние, Кастерак вышел немного вперед и едва слышно сказал, обращаясь к юной девушке: – Мадемуазель, сейчас вы встанете ногами на мои руки, я подниму вас, вы дотянетесь до гребня стены и сядете на него.

– Хорошо, – ответила Вндешах.

И, не долго думая, приступила к исполнению требуемого маневра.

Кастерак поднял ее, демонстрируя необыкновенную силу. Она помогала себе руками.

– Готово, – донесся вскоре ее тихий голос.

Перелезть через стену для Гонтрана было делом пустяковым. Вскоре он уже тоже сидел верхом на стене, после чего помог девушке спуститься с другой стороны.

– Все будет хорошо, – сказал он, тоже, в свою очередь, спрыгивая на землю.

Ах! Если бы стоял день или хотя бы ночь была светлая.

При мысли об опасности, которой они только что избежали, молодой человек вздрогнул.

Гонтран спрыгнул на виноградник. В тумане высились острые жерди для подвязывания лоз, и приземлиться между ними ему удалось только по чудесной, счастливой случайности.

Провидение было на их стороне.

– Теперь бежим! – сказал он. – Да поживее.

И вновь подхватил на руки юную особу, пребывавшую во власти чрезвычайного и вполне законного волнения.

Мюлар, расслышав своими ушами дикаря слабый шум, тут же понял, где нужно вести дальнейшие поиски.

Он вернулся назад и закричал, на этот раз во всю мощь своих легких:

– Сюда, саиль, сюда!

– Иду, иду, – отозвался голос Сентака, – я уже здесь.

Подгоняемый опасностью, вновь наступавшей на пятки, Кастерак бежал во всю прыть. Вскоре беглецы оказались на дороге.

Ею оказался большой тракт, ведущий в Бордо. Вдали послышался грохот приближавшегося на большой скорости экипажа.

– Что это? – спросил Гонтран.

– Почтовая карета, – ответила Вандешах.

– Вы разве не слышите звона бубенчиков?

– И правда.

– По этим серебристым переливам я узнаю упряжку, о которой говорил индус.

– Что вы хотите этим сказать?

– В приближающейся к нам карете едет мадам Эрмина де Сентак.

– В самом деле?

– Посылая столь неожиданную помощь, нам покровительствует само небо.

– Что вы намерены делать?

– Зная мадам де Сентак, я препоручу вас ее заботам.

– Вы так думаете?

– Не только думаю, я уверен, что это ваша единственная надежда на спасение. Чем для нас с вами закончится эта ужасная ночь? Куда нас занесет? Я не спал почти двое суток и силы могут меня покинуть. Так что не препятствуйте мне.

– Полагаюсь на вас, сударь.

– В таком случае пойдемте.

Теперь девушка шла сама, опираясь дрожащей рукой на плечо Гонтрана и из последних сил пытаясь за ним поспевать.

– Надеюсь, наши преследователи сбились со следа.

– Какая ночь! Какая ужасная ночь! – шептало бедное дитя. – Зачем меня сюда привезли? Этот господин де Сентак! Кто бы мог подумать?..

– Вы не знаете, зачем он велел вас похитить?

– Нет.

– В таком случае мне нужно будет вам многое рассказать. Завтра я нанесу визит мадам де Сентак, чтобы с вами повидаться.

– Но мне нет нужды оставаться у мадам де Сентак.

– Куда же вы пойдете?

– К моему хозяину.

– К хозяину! – повторил Кастерак, тут же вспомнив, что саиль с Мюларом и правда говорили, что принцесса была служанкой. – У кого же вы служите?

– У господина Мэн-Арди-младшего.

– Так значит, вы Маринетта? – спросил Гонтран.

– Да, сударь. А вы что, меня знаете?

– Нет, дитя мое, я не имел чести быть с вами знакомым, но явился сюда вместе с Танкредом, другими молодыми людьми из числа его друзей и жандармами именно для того, чтобы вырвать вас из рук похитителей.

– Ах, сударь! Благодарю вас!

– Благодарить, дитя мое, надо случай. В тумане я заблудился и благодаря счастливому стечению обстоятельств, за которое сейчас славлю небеса, вышел к дому, где вас держали в заточении. Мне даже довелось увидеть и услышать весьма необычные вещи, которые вам обязательно следует знать.

– Что вы имеете в виду?

Ответить Гонтран не успел: карета с серебряными колокольчиками была уже совсем рядом.

– Кучер! – зычно крикнул Гонтран. – Остановитесь!

Услышав этот приказ, форейтор, вместо того чтобы повиноваться, с силой хлестнул подседельную лошадь и стрелой пронесся мимо.

Но в то же мгновение раздался выстрел, экипаж сначала замедлил ход, а затем и вовсе замер.

– Что все это значит? – прошептал Кастерак, направляясь к карете и увлекая за собой Маринетту.

Послышался какой-то шум, топот ног и сдавленный крик.

– Мне страшно, – промолвила девушка.

Оставив ее слова без внимания, Гонтран подошел к дверце.

– Таким образом, – сказал он, снимая шляпу, – я имел честь спасти мадам де Сентак?

– Да, сударь, но кто вы? – раздался чуть дрожащий женский голос. – Ах! Это же господин де Кастерак.

– Эге! А этот откуда здесь взялся? – грубо спросил какой-то скверно одетый верзила, хватая Гонтрана за шиворот.

В ответ на эту фамильярность молодой человек нанес ему изумительный удар кулаком в живот, после которого детина растянулся на влажной земле.

– Надо зажечь факелы! Где факелы? – закричал другой голос, не лишенный некоторой властности.

– Вот они, Голубок.

– Зажигайте! И вытаскивайте эту цыпочку из кареты.

Гонтран изумлялся все больше и больше. Что происходит? В первый момент он подумал, что карета остановилась по его просьбе, но теперь, при свете факелов, видел вооруженных людей, державших лошадей под уздцы. Вокруг почтовой кареты были и другие люди. Время от времени раздавалось грубое словцо или проклятие. Маринетта, ухватившись за Гонтрана, дрожала.

– Загляните в дорожные сундуки! – вновь послышался голос – тот самый, что требовал зажечь факелы.

У Гонтрана отпали последние сомнения – мадам де Сентак стала жертвой вооруженного разбоя на большой дороге, преступления, которое в те времена случалось гораздо чаще, чем принято считать в наши дни.

Пропитанные смолой факелы отбрасывали на лица злодеев дымные отблески. Кто-то рылся в дорожных сундуках, кто-то даже допускал грубое обращение с мадам де Сентак. Сцена представляла собой полное разграбление.

Выходить из экипажа Эрмина не желала. Бандит, по-видимому, командовавший остальными, взял факел, подошел к дверце и осветил лицо мадам де Сентак, рискуя воспламенить занавески.

– Черт возьми, – сказал он, – а она хорошенькая.

– Я нашел изысканное вино! – воскликнул бандит, шаривший в очередном дорожном сундуке.

– А я – четыре мешочка экю, – добавил другой.

– Эге! Да нас здесь ждала изумительная встреча! Андюс, если бы не умер, был бы очень доволен.

Гонтран не знал, что делать. Если бы рядом не было Маринетты, он наверняка предпринял бы попытку и бросился в одиночку на врага. С другой стороны, он надеялся, что разбойники удовлетворятся лишь тем, что ограбят карету, а для мадам де Сентак потеря незначительной денежной суммы не имела никакого значения.

Но когда он увидел, что предводитель всех этих мерзавцев бесцеремонно разглядывает Эрмину, кровь прилила к его лицу и он собрался с силами, чтобы вцепиться негодяю в глотку.

– Ну же, красавица, выходите, – гнул свое тот, – мы должны посмотреть, не прячете ли вы в подушках, на которых сидите, нескольких банковских билетов.

И негодяй бесцеремонно схватил Эрмину за запястье. Та не закричала, но руку вырвала.

– Ах-ах-ах! – продолжал бандит. – Мы решили немного пожеманничать.

Гонтрана захлестнула волна гнева. Позабыв о Маринетте, не думая о том, что его со всех сторон окружают враги, он выхватил из карманов два пистолета, захваченных для участия в совместной с жандармами экспедиции…

– Посмотрим, будешь ли ты так строптива, когда окажешься вскорости в Совиной башне.

Не успел он закончить эту дерзкую фразу, как раздался выстрел, сопровождаемый громовым окриком Гонтрана: – Мадам де Сентак никому не позволено трогать!

Бандиту досталось. Ранение было несмертельным, но пуля раздробила ключицу. Негодяй закричал от боли, затем зарычал от ярости.

Вне себя от гнева, Кастерак ринулся в самую гущу бандитов. Оттолкнув тех, кто ближе других подошел к карете, он встал напротив этого сброда и направил на них второй пистолет.

Воспользовавшись тем, что разбойники в изумлении отступили перед смелой атакой Гонтрана, мадам де Сентак быстро отодвинулась в глубь кареты.

Но всеобщее ошеломление не могло длиться долго. К счастью, из-за тумана грабители могли стрелять из огнестрельного оружия только в упор. Они за несколько секунд собрались с силами и самые храбрые тут же двинулись на доблестного защитника Эрмины.

Факелы освещали сцену боя плохо, но все же достаточно, чтобы Гонтран мог увидеть наносимые ему удары.

По нему несколько раз выстрелили из ружей, но не попали.

– Кто он такой, черт бы его побрал? – спросил кто-то.

– А нам почем знать?

– И что ему надо?

– Мне надо, – звонким и непререкаемо властным голосом воскликнул Гонтран, – чтобы вы пропустили эту карету вместе с грузом и пассажирами!

– Деньги тоже оставить? – спросил насмешливый голос.

– Да, деньги тоже! – с нажимом сказал Гонтран.

Ответом ему был раскат хохота, хотя и не очень убедительный.

– До этого типа мы доберемся не с помощью ружей или пистолетов, а с помощью ножей! – воскликнул один из нападавших.

– Точно! На ножи его! – тут же стали вторить ему остальные.

– Это вам дорого обойдется! – закричал Кастерак. – У меня еще осталось четыре выстрела, и можете быть уверены, что четверо из вас останутся лежать на земле.

В толпе нападающих самых рьяных часто отрезвляет мысль о том, что им, не исключено, придется расплатиться за всех. Услышав ответ Гонтрана, бандиты дрогнули.

В то же время те, кто стоял в задних рядах и думал, что не станет одним из тех четверых, для кого у Гонтрана были припасены пули, вновь подняли крик.

– На ножи его! На ножи!

На этот раз бандиты, находившиеся в первых рядах, наполовину по своей воле, наполовину подталкиваемые сообщниками, двинулись на юного канадца.

Для Гонтрана все было кончено. Внутренне он был в этом совершенно уверен, но даже не сдвинулся с места. При мысли о том, что ее защитнику угрожает опасность, мадам де Сентак пришла в ужас.

Из груди нападавших вырвался крик ненависти, они занесли свои ножи над Гонтраном, но тот молниеносно пригнулся, сбил с ног с полдюжины врагов и тем самым пробил себе проход.

В этот момент чей-то громовой голос вдруг произнес слова:

– В чем дело? Что здесь происходит?

Гонтран, полагая, что провидение ниспослало ему нежданную помощь, закричал:

– Здесь убивают мадам де Сентак.

– Мадам де Сентак! – повторил голос.

И тут же до слуха Кастерака донесся отчетливый звук тумаков, которыми награждали бандитов.

– Назад, мерзавцы, назад! – вновь закричал спаситель, свалившийся будто с неба. – По какому праву?

Гонтран вскочил на ноги.

– Сюда, сударь, сюда, большая часть разбойников здесь, слева.

Не удостоив его ответом, нежданный спаситель стал расталкивать бандитов и разгонять их, демонстрируя редкую силу. Так что две минуты спустя вокруг кареты из них уже не осталось ни одного.

Тогда храбрец, совершивший этот подвиг, подъехал в темноте к дверце и сказал:

– Успокойтесь, мадам, опасность уже позади.

– Странно, – заметил Кастерак, – у меня такое ощущение, что я знаю этот голос.

Он подошел к дверце и попытался разглядеть человека, которому теперь был обязан жизнью, но факелы исчезли вместе с бандитами, и разглядеть лицо спасителя было невозможно.

– Я рад, мадам, – продолжал избавитель, бесспорно, малый молодой и смелый, – что мне удалось не только обратить этих злодеев в бегство, но и вернуть вам деньги, которые они забыли взять с собой.

– Благодарю вас, сударь. Я сожалею только об одном – что могу выразить свою признательность лишь заверениями в моем почтительном к вам отношении. Но, надеюсь, я удостоюсь чести услышать имя того, кто оказал мне столь исключительную услугу.

– Меня зовут Самазан.

– Уверяю вас, сударь, я запомню это имя, и если, как я надеюсь, вы приедете к нам в Бордо, поверьте, господин де Сентак тоже не преминет выразить вам свою благодарность.

– Вы слишком добры, мадам, и я бесконечно далек от того, чтобы не оценить должным образом ту милость, которую вы мне оказываете, позволяя явиться к вам с визитом.

– А где же господин Кастерак? – спросила Эрмина.

– Прошу прощения, мадам, – ответил Гонтран, – я здесь.

«Эге! – подумал Самазан, вернее говоря, Семилан, поскольку читатель уже наверняка его узнал. – Так значит, я избавил от верной смерти не кого иного, как Кастерака? Как он здесь оказался? Он что, в хороших отношениях с мадам де Сентак?!»

– Господин де Самазан, – сказал Гонтран, – поверьте, я тоже никогда не забуду о той услуге, которую вы мне только что оказали, и если вам понадобится моя помощь, двери моего дома открыты для вас днем и ночью.

– Отказываться, сударь, я не стану, – ответил Семилан. – Мне известно, что вы человек храбрый и я почту за честь дружбу, которую вы мне сейчас предлагаете.

– Господин Гонтран, – спросила мадам де Сентак, – по воле какой счастливой случайности вы так кстати оказались на этой большой дороге, чтобы оказать мне столь действенную помощь, за что я вас тоже благодарю?

– Эта история, мадам, слишком длинная для того, чтобы рассказывать ее здесь.

– В самом деле?

– Да и потом, благоразумие требует, чтобы вы как можно скорее вновь отправились в путь.

– Вы правы.

– Но перед тем как вы уедете, я хочу попросить вас об одной милости.

– Что же это за милость?

– Соблаговолите взять к себе в карету одну юную девушку. Когда вы остановились, я, перед этим узнав ваш экипаж по серебряным бубенчикам, направился к вам, чтобы вверить ее вашим заботам.

– И где же она, эта юная особа?

– Здесь, вот она. Во время потасовки она постоянно была рядом со мной, и если ее не ранили, то это настоящее чудо.

– Но кто она?

– Это дитя, историю которого я поведаю вам завтра, если вы окажете честь принять меня. А пока скажу лишь, что я никогда не привел бы ее к вам, если бы не знал, что она достойна всяческого уважения и почтения.

– Будь по-вашему. Садитесь, мадемуазель.

Когда Маринетта, или, если угодно, Вандешах, заняла место рядом с мадам де Сентак, Кастерак подошел к Эрмине и тихо молвил: – По прибытии в Бордо спрячьте девушку у себя, причем так, чтобы никто, даже господин де Сентак, не знал об этом до того часа, когда вы окажете честь принять меня с визитом.

– Но с чем связана вся эта таинственность?

– Пока я вам этого объяснить не могу. Я прошу вас об этой милости во имя тех услуг, которые мой отец когда-то оказал мадам графине де Блоссак.

– Я сделаю, как вы просите, – ответила Эрмина. – Но почему бы вам не вернуться в Бордо вместе с нами?

– Не могу. Я здесь не один, поэтому попрошу вас подвезти меня только до Бореша.

– С удовольствием. А господин де Самазан не желает поехать с нами?

– Если бы я, мадам, был уверен, что вам больше не грозит опасность со стороны бандитов и вас больше не надо от них защищать, то так и сделал бы. Но я живу отсюда в двух шагах, поэтому благодарю вас.

– В таком случае, сударь, до свидания.

– Вы слишком добры, мадам. До свидания.

По приказу мадам де Сентак карета вновь помчалась вперед крупной рысью.

В это самое мгновение де Сентак и Мюлар, заблудившиеся в тумане, преследуя принцессу, услышали перезвон серебряных бубенчиков упряжки.

– Это экипаж мадам де Сентак, – сказал Мюлар.

– Да.

– В таком случае, саиль, быстро садимся на коней и едем за ними.

– К черту мадам де Сентак, – продолжал саиль. – Вернувшись, она не застанет меня дома, не более того. Но я не хочу уезжать, пока не найду Вандешах, которая, по всей видимости, спряталась где-то среди виноградных лоз и которую днем можно будет без труда отыскать.

 

V

На следующий день слух о смерти Андюса, распространившись по всему Бордо, дошел до полицейских и судейских чиновников.

Семилану, человеку ловкому и умелому, пришлось потрудиться, чтобы внушить всем эту мысль, а с учетом того, что бандит то и дело прибегал ко всевозможным перевоплощениям, это было отнюдь не легко.

Более того, его люди повсюду рассказывали, что банда, во главе которой раньше стоял безногий, разбежалась, совершив последний подвиг в виде несостоявшегося ограбления кареты мадам де Сентак, поскольку не желала подчиняться новым самозваным предводителям.

Этот слух, внешне весьма правдоподобный, был во всех отношениях ложью. Семилана, которому уже довелось доказать, что он может руководить, безропотно приняли за главаря.

В остальном разбойники в течение почти месяца не давали о себе знать, и полиция уже стала считать, что избавилась от них. Что же касается Андюса, то в этом вопросе она была настроена более скептически, ведь все попытки найти в Гаронне тело безногого успеха не принесли.

Но все это в данный момент представляло весьма незначительный интерес. Читатель с удовольствием проследует за нами в салон мадам де Сентак, к которой с визитом, выполняя данное накануне обещание, в три часа пополудни явился Гонтран де Кастерак.

– Господин Гонтран, – сказала ему Эрмина, предлагая сесть, – не буду скрывать, что я ждала вас не без некоторого нетерпения.

– Но почему, мадам?

– Потому что вы меня заинтриговали.

– Заинтриговал?

– Да. Или вы считаете вполне естественным появляться и спасать меня от бандитов в тот самый момент, когда они останавливают мою карету, как во времена грабителей и разбойников с большой дороги?

– Вас защищал не только я, но и господин де Самазан.

– Совершенно верно! Вы когда-нибудь слышали о господине де Самазане?

– Признаться, нет.

– Я тоже, – сказала Эрмина.

– Но в этом, как мне представляется, нет ничего удивительного, ведь я приехал из краев, которые принято считать варварскими, и совершенно не в курсе французской геральдики.

– Впрочем, это не имеет значения, ведь он так храбро сражался на нашей стороне.

– За что я ему бесконечно признателен.

– Но все, что вы говорите, представляет собой лишь одну грань тайны, – продолжала мадам де Сентак. – Надеюсь, вы пришли, чтобы приоткрыть завесу над другой ее стороной, сколь загадочной, столь и неожиданной?

Эти слова Эрмины свидетельствовали о том, что она пребывает в хорошем расположении духа.

– Не смейтесь, мадам.

– Как! Господин Гонтран, почему я не должна смеяться! Не говорите так! Чтобы принять вас и выслушать ваши откровения, я отправила восвояси целую когорту чопорных дам и господ, явившихся поздравить меня с чудесным избавлением от бандитов Андюса. Не смеяться? Но в таком случае мне придется пожалеть о том, что я не выслушала их напыщенных выражений соболезнования, равно как и историй о ворах и бандитах, которые они так плохо рассказывают.

– Выслушайте меня, мадам.

– С удовольствием. Но сначала объясните, зачем вы отдали мне на попечение эту юную девушку, в которой я узнала не кого-то, а служанку Танкреда? И почему попросили не показывать эту диковинку ни одной живой душе?

– Мадам, вчера мне довелось узнать ужасные вещи. Поэтому прошу вас, прекратите насмешки и давайте не будем терять драгоценного времени.

– Вы тоже перешли на помпезный тон.

– Мадам де Сентак, над вами нависла страшная угроза, ваша жизнь в опасности.

– Моя жизнь! – воскликнула Эрмина, продолжая улыбаться.

– Мне хочется верить, что покушение, состоявшееся этой ночью, не входило в планы тех, кто желает вам смерти.

– И кто же желает мне смерти?

– Среди того вороха сведений, которые я узнал, есть настолько невероятные, что я пока не осмеливаюсь в них верить, поэтому имен называть не буду.

– Но в чем заключается опасность, которой я подвергаюсь?

– Увы, этого я не знаю. Но вам нужно неизменно держаться начеку. Даже под крышей собственного дома против вас могут ополчиться враги, причем из числа тех, которые, на ваш взгляд, не в состоянии допустить в отношении вас малейшей бестактности, хотя на самом деле способные даже на преступление.

– В моем доме? Послушайте, друг мой, вы меня пугаете.

– Очень на это надеюсь!

– А вот это уже странно. Чем же обусловлена ваша надежда?

– Если вы боитесь, то будете проявлять бдительность. Как я только что уже имел честь вам сказать, на данный момент мне неизвестно, каким образом ваш враг и его сообщники попытаются нанести вам удар.

– Мой враг? Значит, он у меня только один?

– Полагаю, да.

– И если я вас правильно поняла, то искать этого злодея следует среди моих близких или, по крайней мере, домочадцев?

– Да, мадам.

– А назвать его вы мне не хотите?

– Не могу.

– Значит, я должна догадаться сама. Ваши слова наводят на мысль, что человек, покушающийся на мою жизнь, входит в число моих слуг… или даже родных.

Гонтран хранил молчание.

– Но я не понимаю, кто из близких может быть заинтересован в моей смерти.

– Потому что не принимаете во внимание их амбиций, страстей и тайн, в которые вас никто не посвящал.

– Но послушайте, господин де Кастерак, – ответила Эрмина, к которой на этот раз вернулась вся ее серьезность, – в конце концов я приду к выводу, что вы обвиняете моего мужа.

С этими словами мадам де Сентак посмотрела Гонтрану прямо в глаза. Тот отвел взгляд и ничего не ответил.

Повисла крайне неловкая пауза. Эрмина встала.

– Господин де Кастерак, – сказала она, – я не понимаю мотивов, которыми вы руководствуетесь, выдвигая подобные обвинения.

– Мадам!

– Соблаговолите меня выслушать.

Гонтран, незадолго до этого тоже вставший, сел обратно. Его примеру последовала и Эрмина.

– По правде говоря, с некоторых пор поведение господина де Сентака меня действительно огорчает – он, по-видимому, меня разлюбил и совершенно не балует своим вниманием.

– Ох, мадам, речь не об этом! Полагаю, вы относитесь ко мне достаточно хорошо для того, чтобы понимать: если я вмешиваюсь в ваши семейные дела, то только потому, что совершенно уверен – над вами нависла страшная опасность и исходит она от вашего мужа. Да-да, именно уверен, примите это к сведению.

– Это все?

– Мадам, в былые времена мой отец никогда не торговался, когда протягивал руку помощи мадам графине де Блоссак, и всегда предоставлял в ее распоряжение свою шпагу. Он часто рассказывал мне о том периоде своей жизни и говорил, что всегда вспоминал о нем с радостью и удовольствием. И при этом добавлял: «Запомните, сын мой, я обязан мадам де Блоссак тем, что хотя бы раз в жизни как дворянин принес пользу. А этим не каждый может похвастаться.

Кроме того, не забывайте и о том, что только благодаря щедрости старого Самуэля мы смогли переехать в Канаду и скопить там приличное состояние. И если когда-нибудь дети или внуки Сары будут нуждаться в вашем уме или храбрости, вы должны будете все бросить и поспешить к ним на помощь».

– Со своей стороны, я благодарю вашего отца за эти слова, но…

– Ну так вот, мадам. Господина, за которого вы вышли замуж, зовут не Сентак. Он не француз и желает вашей смерти. Я пришел к вам, чтобы сказать: остерегайтесь этого человека.

Гонтрана прервал взрыв хохота – самый раскатистый из тех, что ему доводилось слышать в последнее время.

– Как вы сказали? Моего мужа зовут не Сентак и он не француз… Вот еще! Вы решили надо мной подшутить, будто в самый разгар карнавала…

– То, что я имел честь вам сообщить, чистая правда.

– Ну хорошо, давайте подведем итог! – воскликнула со смехом Эрмина.

– Впоследствии вы можете очень пожалеть, что не восприняли моих слов всерьез.

– Мой муж – не француз?

– Нет, мадам.

– Если на то пошло, то это действительно так, ведь он родился где-то в Индийском океане.

– Где именно?

– Кажется, в Пондишери.

– Ну вот!

– Он не Сентак. Знаете, из всего, о чем вы мне поведали, это пугает меня больше всего! Если его имя не Сентак, то как в этом случае его зовут? Ах, боже мой! Друг мой, тогда я даже не знаю, как зовут меня. Я поражена до глубины души, ведь меня теперь можно именовать мадам Непонятно-Кто. Помилуйте, господин Гонтран, кто наговорил вам этих глупостей?

– Это не глупости.

– Погодите-ка, дайте подумать. Вы уверены, что господин де Сентак мой муж?

– Мне трудно об этом говорить, мадам, но с точки зрения закона, вы не являетесь супругой этого человека, потому как в плане установления его личности либо была допущена ошибка, либо совершен умышленный обман.

– Вот как! – сурово молвила Эрмина. – Прошу прощения, но этот вопрос мы обсуждать больше не будем.

– Будь по-вашему, мадам, больше не скажу ни слова. Но это не помешает мне приглядывать за вами.

– Ну, это я вам разрешаю, при том, однако, условии, что ваши глупости…

– Эх, мадам! – нетерпеливо продолжал Гонтран. – Эти глупости я слышал из собственных уст вашего мужа.

– Да? Где же? И когда?

– Этой ночью в Бореше, за несколько мгновений до того, как оказать вам известную услугу.

– В Бореше? Ночью? Но ведь это лишено всякого смысла.

– Как вам будет угодно.

– Впрочем, мой дорогой господин Гонтран, раз уж вы рассказываете мне совершенно невероятные вещи, намного более неожиданные и живописные того, о чем судачат наши кумушки из Бордо, окажите мне любезность и как венец вашего доброго ко мне расположения поведайте все, что знаете.

– Мадам, мне стало известно, что господин де Сентак – свергнутый принц.

– Вот как? Ну что же, друг мой, эта неожиданная новость не лишена определенного очарования – я вдруг стала принцессой, и не просто принцессой, а повелительницей.

– На данный момент – да, мадам.

– И как же на самом деле зовут моего царственного супруга? – спросила Эрмина, веселясь пуще прежнего.

– Этого, мадам, я не знаю, но с де Сентаком был индус, обращавшийся к нему не иначе, как «саиль», что означает «господин» или «повелитель».

– Жаль, что вы не смогли выяснить, в какой части Индии он имеет наследное право на царствование.

– Там же, где он правил раньше.

– Как? Мой муж правил страной? Но ведь это восхитительно. Я незамедлительно обращусь к нему с требованием устроить военный поход и вернуть земли наших предков.

– Именно это он и намерен сделать, мадам. И женился он на вас только потому, что вы оказались достаточно богаты, чтобы возродить его надежду завладеть сокровищами, необходимыми для воплощения этого плана в жизнь.

– А меня он с собой не возьмет?

– Нет.

– Почему?

– Он собирается жениться на другой.

После этой фразы Гонтрана мадам де Сентак на мгновение посерьезнела. Даже самая веселая и смешливая женщина, услышав о своей возможной кончине, хоть немного, да испугается.

Но тем не менее Эрмина вновь улыбнулась.

– И что же эта другая?

– О ком вы, мадам?

– Ну, эта другая, вы ее знаете?

– Да.

– Кто же она?

– Принцесса Вандешах из Ризапура.

– Ах-ах-ах! Вот так имечко! Явно не лишено местного колорита. Ничего себе! Принцесса… как вы сказали?

– Вандешах из Ризапура.

– Должно быть, какая-нибудь смуглолицая страшила.

– Нет, мадам.

– А видеть вам ее, случаем, не доводилось? – с живостью в голосе спросила мадам де Сентак.

– Доводилось, мадам.

– Эге! Да вы просто бесценнейший человек! – воскликнула Эрмина, охваченная новым приступом веселости. – И что же эта принцесса? Хотя бы мила?

– Очень мила.

– Молода?

– Шестнадцать лет.

– Вот как? Перед лицом такой юности я выстоять не в силах. И эта принцесса приехала во Францию?

– Да, мадам, сейчас она в Бордо.

– А можно удостоиться несомненной чести ее увидеть?

– Вы ее видели.

– Когда?

– Этой ночью. И утром.

– Уверяю вас, вы ошибаетесь.

– Я должен просить у вас прощения. Вы ее видели, ведь эта принцесса, кстати, ничего не знающая о своем высокородном происхождении, ночью приехала с вами сюда, где вы ее, выполняя данное мне обещание, наверняка спрятали.

– Маринетта! – воскликнула мадам де Сентак, прыская со смеху.

– Да, мадам, Маринетта!

– Маринетта – принцесса. Принцесса Вандешах, принцесса Ризапура.

После этих слов Эрмина рухнула в кресло и закатилась безудержным хохотом, в прямом смысле слова чуть не умирая со смеху.

Нетрудно догадаться, что Кастерак к этому приступу веселости отнесся крайне неодобрительно.

Он даже был чрезвычайно уязвлен тем, как мадам де Сентак восприняла его заявления.

– Мадам, – сказал он, – вижу, с моей стороны было бы наивно настаивать на продолжении этого разговора.

– Ах, мой бедный господин Гонтран! Кто-то, явно злоупотребив тем обстоятельством, что вы приехали из Канады, заставил вас поверить в эту невероятную историю.

– Мадам!

– Ох! Прошу прощения, но это и в самом деле безумие.

– А похищение Маринетты? Оно тоже было частью всей этой комедии?

– Ну… пожалуй.

– И, по-видимому, именно поэтому бандиты обращались с девушкой грубо и даже ранили?

– Ранили?

– Да, мадам.

– Но вы не сказали мне, что они сделали с этой принцессой.

– Все очень просто. Они отдали девушку господину де Сентаку, который усыпил ее с помощью какого-то дурмана и отвез в Бореш, где я, благодаря счастливой случайности, смог увидеть и услышать то, о чем только что вам рассказал.

– Таким образом, господин де Сентак…

– Мадам, неужели вы думаете, что органы правосудия отправили бы три десятка жандармов на ее поиски, если бы не были уверены, что похищение настоящее?

– И все равно, друг мой, это невозможно.

– Будь по-вашему, мадам, я больше не буду пытаться развеять ваши заблуждения. Когда беды, о которых я только что рассказал, обрушатся на вашу голову…

– Ах! Мой дорогой господин Гонтран, вы делаете такие ужасные пророчества.

– …вы вспомните наш разговор и поймете, что я был прав. А теперь, мадам, мне остается лишь почтительно откланяться и попросить отдать мне девушку.

– Маринетту?

– Да, мадам.

– Она на кухне.

– Ох, мадам! Как неосмотрительно с вашей стороны!

– Но, друг мой, она ведь служанка.

– Какая разница! У меня были более чем веские основания просить вас выполнить мою просьбу. Ах, мадам! Боюсь, что когда начнется борьба…

– Какая еще борьба?

– В которой вы погибнете, если я и мои друзья вас не защитим.

– Вот как? Чего же вы боитесь?

– Я боюсь, что ваши легкомыслие и неосторожность сослужат вам плохую службу и парализуют усилия тех, кто будет сражаться на вашей стороне.

– Аминь, – изрекла со смехом Эрмина.

– Мадам, прошу вас, будьте так добры позвонить в колокольчик…

– Зачем?

– Приказать привести сюда Маринетту, я заберу ее с собой.

Мадам де Сентак дернула за шнурок звонка. На пороге вырос ливрейный лакей.

– Найдите девушку, которая приехала со мной ночью. Она должна быть внизу.

– Должен сказать, мадам, что ее у нас уже нет, – ответил слуга.

– Вот как? Где же она?

– Уехала полчаса назад.

Все происходящее досаждало Гонтрану все больше и больше. Он снова взял слово и спросил: – Господин де Сентак вернулся?

Услышав этот вопрос, слуга поднял на мадам де Сентак вопрошающий взгляд, пытаясь понять, следует ли ему отвечать.

– Скажите господину де Кастераку, вернулся ли господин де Сентак.

– Нет, – ответил слуга, – его еще нет.

– Замечательно!

Когда слуга закрыл за собой дверь, Гонтран встал и сказал:

– Разрешите откланяться, мадам.

– Друг мой, у вас напрочь удрученный вид.

– Есть от чего. Этой ночью я имел счастье оказать вам услугу.

– И услугу огромную.

– Взамен я попросил вас о совершенно простой вещи, но вы мою просьбу проигнорировали. Послушайте, мадам, я не могу уйти, затаив на вас обиду, поэтому попрошу вас еще об одной вещи.

– Несмотря на легкомыслие, с которым я отношусь к данным мною обещаниям?

– Да, мадам, несмотря на ваше легкомыслие, – ответил Гонтран, побледнев и приняв крайне серьезный вид.

– Слушаю вас.

– Дайте мне слово чести, что на этот раз сделаете, как я вас прошу.

– Ох! Полно вам! Во-первых, я просто так не даю слово чести.

– Ну хорошо, мадам. Соблаговолите лишь пообещать мне в течение двух недель ни словом не обмолвиться господину Сентаку о том, что я вам сегодня рассказал.

– Мне это сделать будет тем более проще, – ответила Эрмина, – что с господином де Сентаком я вижусь очень редко.

– Вы даете мне слово чести?

– Да, даю.

– И вы не будете рассказывать ему о том, что произошло в Бореше?

– Нет.

– Как и о Маринетте?

– Обещаю вам.

– Благодарю вас, мадам, у меня остается ваше слово чести, которому я верю. Не пройдет и двух недель, как вы обратитесь ко мне за помощью.

С этими словами Гонтран раскланялся. Двадцать минут спустя он уже был у Танкреда де Мэн-Арди, где ему сообщили, что Маринетта только что вернулась.

 

VI

Мадам де Сентак хоть и была обижена на Кастерака, но, поглядев ему вслед, поразилась его бледности и серьезному виду.

На какое-то время дама погрузилась в свои размышления. Схватившись рукой за подбородок, она обдумывала то, о чем только что рассказал Гонтран, и больше не смеялась.

Долго ли она пребывала в этом состоянии полузабытья? Этого не смог бы сказать никто. Как бы там ни было, вернуться к действительности ее заставил шум открывшейся двери.

Подняв глаза, она увидела, что в комнату вошел господин де Сентак.

Он был мрачен. Его глаза, обычно очень живые, блеск которых он неизменно старался приглушать, метали молнии – вероятно, помимо его воли.

Заметив обращенный на него взгляд жены, он, сделав над собой видимое усилие, принял безразличный вид.

– Здравствуйте, моя дорогая, – произнес он.

– Здравствуйте, сударь.

– Ах! Какой сухой тон.

– Вы удивлены? – спросила Эрмина.

– Ну конечно.

– Неужели! – простодушно воскликнула мадам де Сентак.

На какое-то время стало тихо.

– Неужели вы хотите упрекнуть меня в каком-нибудь предосудительном поступке? – спросил саиль.

– Боже праведный, – ответила Эрмина, – можете называть это как угодно, но тот факт, что я, войдя, не застала вас дома, по меньшей мере вызывает удивление.

– Вернуться вовремя у меня не было никакой возможности.

– Могу я спросить почему?

– Потому что я задержался.

– Где же?

– У одного друга, господина де Кастерака.

Эрмина взглянула на мужа, но тот и бровью не повел. Тем не менее она поняла, что супруг врет, и впервые всерьез задумалась о словах Гонтрана.

– Значит, вы всю ночь провели у господина де Кастерака?

– И несколько утренних часов тоже, – добавил Сентак, совершенно не подозревая о тех разоблачениях, которые Гонтран сделал его жене.

– Боже милостивый! Чем же вы там занимались?

– Я сознаюсь вам в прегрешении, которое нынешней ночью совершил в первый и, по-видимому, последний раз в жизни.

– Ах! Я не нуждаюсь в вашей исповеди.

– Это лишь еще один повод во всем признаться, – продолжал Сентак.

– Если уж вы так настаиваете, я вас слушаю, – ответила Эрмина.

– Я играл.

– Вы?

– Да, я! Вас это удивляет?

– В высшей степени.

За де Сентаком прочно закрепилась репутация скряги, и супруга прекрасно знала, что это было вполне обоснованно. Поэтому его признание Эрмину очень удивило, и она тут же заподозрила в нем ложь.

– И что же? Проиграли?

– Нет, выиграл.

– Тогда почему задержались? Неужели не знали, что в полночь я должна была вернуться домой?

– За это я прошу у вас прощения.

– Во всем Бордо вы, наверное, единственный человек, который не знает, что я стала жертвой нападения грабителей с большой дороги.

– Вы! – воскликнул Сентак, не на шутку удивившись.

– Да, сударь, да, я.

– Где это произошло?

– Немного не доезжая селения Бореш.

– В котором часу?

– Примерно в половине десятого.

– Помилуйте! Это невозможно.

– О чем это вы?

Сентак прикусил язык. Он, с позволения сказать, только что себя выдал и эта оплошность не ускользнула от внимания Эрмины.

– Отчего же невозможно? Все так и было, – продолжала она. – Слух об этом утром разнесся по всему Бордо, и если он не достиг ваших ушей, то игра, поглотившая вас, была, вероятно, очень интересной.

– Говорю же вам: я выиграл.

– Ну хорошо, а потом?

– Потом? Потом я не мог уйти и унести с собой столь крупный выигрыш. С моей стороны это было бы неделикатно.

Эрмина, знавшая, как все происходило на самом деле, подняла на мужа большие, удивленные глаза.

– Я выиграл у господина Мартена восемьсот тысяч франков.

– У него нет такой суммы.

– Есть, но это все его состояние. Я решил повести дело так, чтобы он отыграл часть своих денег.

– Быть того не может.

– И предложил ему поставить на кон, оценив в десять тысяч франков его слугу-индуса, которого я давно хочу переманить к себе, но которого он до этого наотрез отказывался мне уступать.

Мадам де Сентак вздрогнула.

– Он хотел предложить мне сыграть на принадлежащий ему дом в междуречье Гаронны и Дордони.

– Но вы настояли на слуге?

– Да, и опять выиграл.

– Ах!

– Тогда мы сыграли еще одну партию, в этот раз на дом.

– И вам по-прежнему продолжала сопутствовать удача?

– Нет, господин Мартен все отыграл.

– Слугу-индуса тоже?

– Нет. Я выразил желание оставить его себе. Теперь он мой единственный выигрыш. Вы его вскоре увидите, этого индуса. Он великолепен.

– Как его зовут?

– Мюлар.

– В каком качестве мы сможем его использовать?

– Да в каком угодно. Он будет прекрасно смотреться на козлах нашей кареты – что кучером, что выездным лакеем.

– На выездного лакея я согласна, но вот на кучера – нет, – сказала мадам де Сентак. – Манера этих дикарей обращаться с лошадьми может обернуться бедой, и я не хочу, чтобы мы с вами подвергались опасности только потому, что вы выиграли в экарте какого-то там индуса.

– Как пожелаете, моя дорогая, так мы и сделаем.

– Благодарю вас, – сказала Эрмина, встала с кресла, подошла к окну и забарабанила по стеклу своими розовыми ноготками.

Взглянув на дорогу, она увидела, что по ней скачет прекрасный всадник. Великолепный вороной конь под ним сделал изящный пируэт и наездник повернулся к Эрмине лицом.

Мадам де Сентак посмотрела на молодого человека, которого нашла весьма красивым, и на лошадь, показавшуюся ей еще лучше.

После чего утратила к ним всякий интерес.

Тем не менее всадник продолжал гарцевать на своем коне, явно преследуя цель привлечь к себе внимание. И поскольку он упорно бросал взгляды на окно Эрмины, та посчитала более уместным вновь занять свое место у камина.

И вдруг осознала, что всадник является не кем иным, как ее спасителем, усилиями которого она минувшей ночью смогла ускользнуть от бандитов и продолжить свой путь.

– Вы знаете господина де Самазана? – вдруг спросила она мужа.

– Какого еще господина де Самазана?

– Господин де Самазан – дворянин, которому достало решимости оказаться на том же большом тракте, где меня остановили бандиты.

– Вот как? И что же он сделал?

– Всего-навсего обратил их в бегство.

– Прямо герой какой-то, – сказал Сентак.

Несмотря на твердое желание избавиться от жены он был ревнив, как настоящий индус.

– Герой не герой, но храбрости ему явно не занимать.

– И что же он, этот господин де Самазан, потребовал за свой подвиг?

– Ничего. Но я попросила его почтить нас своим визитом, пребывая в полной уверенности, что вы изъявите желание отблагодарить человека, спасшего вашей жене жизнь.

– И правильно сделали, моя дорогая. Разумеется, я горю желанием побыстрее увидеть этого странствующего рыцаря. По правде говоря, – добавил он, – вы так и не рассказали мне всех перипетий этого выходящего из ряда вон события.

– Если вы готовы меня выслушать, я готова их вам изложить.

– Я весь внимание, моя дорогая, – сказал Сентак. – Но сначала позвольте мне поудобнее расположиться в этом кресле; ну вот, я вас слушаю.

И тогда Эрмина рассказала о нападении, жертвой которого ей довелось стать. Упомянула она, конечно же, и о вмешательстве Кастерака, которого знал весь Бордо и о роли которого мужу наверняка поведал бы кто-нибудь другой, но о Маринетте не обмолвилась ни единым словом.

Когда ее рассказ был окончен, Сентак спокойно встал, вытащил из кармана длинную сигару, флегматично раскурил ее от головешки и сказал: – Из этой авантюры, закончившейся так счастливо и содержавшей в себе некий налет романтизма, который, помимо прочего, не мог вам не понравиться, вы, мадам, должны извлечь для себя урок.

– Какой же?

– Не стоит путешествовать ночью по краям, где бандиты кишмя кишат, особенно если вы везете в экипаже деньги и ценности.

– Но ведь я поступила так по вашему совету.

– Вы правы, поэтому я без малейшего стеснения признаю свою ошибку. Что же касается господина де Самазана, – добавил он, – то я наведу о нем справки, повидаюсь с ним и поблагодарю. Принимать его у нас, мадам, нет необходимости.

– Но почему?

– Потому что он показался мне слишком уж интересным.

Услышав этот резкий ответ, Эрмина встала, пожала плечами и вышла, оставив Сентака в гостиной одного.

Вернувшись к себе в спальню, она сказала себе:

– Муж солгал мне.

Затем мгновение помолчала и продолжила:

– Напрасно я старалась, при мысли о том, что господин де Сентак желает ввести в наш дом этого индуса, явно представляющего угрозу, меня охватывает волнение, и я ничего не могу с этим поделать.

«Неужели Гонтран ничего не преувеличил? Это надо выяснить и как можно скорее».

Она устроилась за небольшим бюро и стала писать.

Письмо было адресовано Годфруа де Мэн-Арди, мужу ее сестры. В нем Эрмина просила узнать, действительно ли де Сентак играл с Мартеном и выиграл ли он у него индуса.

Когда она уже дописывала послание, супруг, недолго остававшийся в салоне, зашел к ней в комнату. Увидев, что она растапливает воск, чтобы запечатать письмо, Сентак притворно равнодушным тоном спросил: – Вот вы где, моя дорогая. Важное послание?

– Да нет, самое что ни на есть обычное, – ответила она.

– Кому же адресована эта любовная записка?

– Моей сестре.

– Вот оно что!

– Такой ответ не вызывает в вас ревности?

– Ну что вы.

– Благодарю вас, вы очень любезны.

Эрмина, специально попросившая Годфруа сжечь ее письмо и не показывать его ни одной живой душе, чувствовала себя не в своей тарелке.

Опасаясь, что мужу захочется узнать его содержимое, она, презрев опасность, насмешливым тоном дала понять, что готова ему его показать.

Но Сентак удовлетворился лишь тем, что внимательно взглянул на послание, а когда жена повернулась, чтобы надписать его, проследил глазами за ее рукой.

Эрмина размашисто написала следующий адрес:

Мадам де Мэн-Арди, Кур д’Альбре, 43, Бордо

– Вот и славно, – сказал после этого Сентак, – мне сегодня как раз нужно повидаться с Годфруа, так что давайте сюда ваше письмо, я ему его передам.

Не удостоив супруга ответом, Эрмина медленно встала и решительно посмотрела ему прямо в глаза.

– Значит, вот как, вы не ревнуете?

– Что вы хотите этим сказать?

– Хотя вы и без того меня прекрасно поняли, я без колебаний отвечу на ваш вопрос. Только что я предложила вам прочесть мое письмо и, таким образом, проявила себя покорной, доверчивой супругой. Вы посчитали, что не обязаны принимать мое предложение. Тем не менее вы, сомневаясь в искренности моих слов, хотите знать, что в нем написано и просите его у меня, чтобы отнести моему зятю.

– Совершенно верно. И что дальше?

– А дальше я уверена, что вы не устоите перед соблазном его прочитать.

– Очень даже может быть, – цинично ответил Сентак.

– Прекрасно! Только я этого больше не хочу.

– В самом деле? Почему же?

– Потому что ваши методы мне неприятны и оскорбительны.

– Только поэтому?

– Да. К тому же, на мой взгляд, когда мужчина взламывает печать на письме, адресованном не ему, он виновен даже больше, чем грабитель, взламывающий сейф.

– Эге! Это что-то новое.

– Да, потому что сейф не в состоянии себя защитить! – воскликнула Эрмина, приходя в состояние возбуждения.

– А знаете, в гневе вы прекрасны!

– И только дикари, – продолжала дама, распаляясь все больше и больше, – не знают этих правил – столь простых и уважаемых всеми цивилизованными народами.

– К чему вы клоните?

– К тому, что вы не понесете это письмо и как следствие не прочтете его.

– Вот как? Берегитесь, моя дорогая.

– Чего это я должна беречься?

– До этого я не стремился узнать, что вы пишете в этом послании. Но раз уж вы перешли на такой тон, у меня и правда появилось жгучее желание его распечатать.

– Вам это желание не удовлетворить.

– Вам так кажется?

– Я в этом совершенно уверена.

– Вы слишком много на себя берете.

– Ах! Я знаю, что вы человек жестокий и грубый, но не боюсь вас, о чем вы прекрасно знаете. А чтобы доказать, что вы не прочитаете это письмо, которое я написала сестре… глядите!

И не дожидаясь, когда Сентак помешает ей, Эрмина быстро бросила послание в огонь.

Маленький квадратик бумаги упал в самую середину полыхающих поленьев и сгорел еще до того, как Сентаку пришла в голову мысль схватить щипцы и выхватить записку, ставшую предметом ссоры.

Увидев, что бумага загорелась, Сентак закусил губу и двинулся на супругу. В каждом его движении чувствовалась агрессия.

Но Эрмина даже бровью не повела. В ответ на реакцию мужа ее губы расплылись в маленькой победоносной улыбке.

Радостный взор мадам де Сентак будто говорил:

– Моя хитрость удалась. Пустячная ссора позволила мне уберечь это компрометирующее послание от любопытства супруга. Его жестокости я противопоставила свою хитрость – и оказалась права.

Затем, пока Сентак мерил шагами комнату Эрмины, с силой печатая каблуками шаг по ковру, молодая женщина решительно подошла к шнурку колокольчика и с силой его дернула.

– Что вы делаете? – спросил ее муж.

– Разве не видите? Звоню.

– Зачем?

– Сейчас узнаете.

В дверь негромко постучали. Получив разрешение войти, через порог переступил вызванный колокольчиком слуга. Увидев его, Эрмина, перед этим выглядевшая как маленькая бунтарка, непроизвольно отпрянула. Сентак в душе улыбнулся.

Слугой, оказавшим подобное воздействие, был Мюлар.

Его пылающий взор упал на Эрмину, которая вздрогнула, когда он спросил: – Мадам, вы звонили?

Когда женщина услышала его мрачный, гортанный голос, ее охватила безудержная дрожь.

Тем не менее она все же собралась с силами и спросила:

– Кто вы?

– Новый слуга господина де Сентака.

– Кто позволил вам являться, когда звоню я?

– Я не знал, что…

– Хватит… – сказала Эрмина.

После чего вновь позвонила и добавила:

– Уходите.

Несмотря на свою дерзость и фанатизм Мюлар, несколько сконфуженный, поклонился и вышел.

– Не могу поздравить вас с приобретением в виде этого негра, – обратилась Эрмина к мужу.

– Но дорогая моя, – отозвался Сентак с таким видом, будто обиделся на ее слова, – он вовсе не негр.

– В самом деле?

– Индус чистых кровей.

– Как бы там ни было, он черномаз, мерзок и не вызывает у меня ничего, кроме брезгливости и отвращения.

– Даже так?

– Да, и я буду вам чрезвычайно признательна, если вы будете держать его как можно дальше от меня. Чем меньше я буду его видеть, тем всем будет лучше.

– Мадам, вы звонили? – пришла осведомиться горничная.

– Да, и в следующий раз не позволяйте другим, особенно этому чудовищу, которое я только что здесь видела, являться за моими приказаниями.

– Слушаюсь, мадам.

– Велите заложить карету.

– Вы уезжаете, моя дорогая?

– Да.

– Могу я проявить нескромность и поинтересоваться…

– Куда я собралась? К моей сестре, мадам де Мэн-Арди, чтобы лично сообщить то, что содержалось в моем письме, раз уж вы заставили меня его сжечь.

– Не надо обвинять меня в этом аутодафе, моя дорогая. Ведь я до сих пор спрашиваю себя, за что вы на меня так исступленно рассердились.

Сентак проглотил пилюлю, даже не поморщившись, и теперь всем своим видом старался уверить ее в том, что никогда не руководствовался дурными намерениями. Но Эрмина теперь была слишком встревожена, чтобы попадаться на удочку его речей, в той или иной степени слащавых.

– Мадам, карета подана, – вернулась сообщить горничная.

– Отлично.

В мгновение ока Эрмина надела шляпку и накинула на плечи манто.

– Я не предлагаю себя вам в сопровождающие, – с насмешкой в голосе сказал муж.

– Ах! Вы мне совершенно не помешаете, поэтому если желаете – едемте.

Сентак был слишком подозрителен, чтобы не догадаться, что жена обвела его вокруг пальца и что ей нужно сообщить сестре нечто очень важное. Но он знал и другое – если увязаться за Эрминой, она точно никуда не поедет. Поэтому он сказал себе, что если взяться за дело с умом, то все интересующие его сведения можно будет узнать и от Филиппины.

– Нет, моя дорогая, – ответил он, – хоть вы и называете меня тираном, я отпускаю вас одну.

Эрмина посчитала неуместным отвечать на его последние слова, спустилась вниз и села в экипаж.

В тот самый момент, когда тяжелая карета миновала ворота особняка Сентаков, расположенного на площади Дофин, вновь на своем вороном коне показался всадник, перед этим уже привлекший внимание молодой женщины.

Он совершил в седле несколько грациозных пируэтов, затем повернулся к Эрмине лицом и с улыбкой поклонился.

Женщина в ответ лишь холодно кивнула головой и поехала дальше.

– Это, должно быть, господин де Самазан. Беда лишь в том, что он показался мне слишком невоспитанным. Вместо того чтобы гарцевать верхом перед особняком с видом воздыхателя, лучше явился бы с визитом.

После этих слов Эрмина напрочь о нем позабыла, и у нее осталось лишь одно желание – побыстрее приехать к сестре.

Путь, впрочем, был недолог, и несколько минут спустя она уже входила в гостиную Филиппины.

Жена Годфруа осталась все такой же милой и симпатичной, какой мы ее когда-то знали. Она была самой очаровательной хозяйкой, о которой можно только мечтать, и Мэн-Арди, обладая таким сокровищем, считал себя счастливейшим мужем и отцом.

Рядом с Филиппиной на ковре возились трое очаровательных детей, старшему из которых, Клодиону, названному так в честь деда, было семь лет.

Увидев тетушку, он сбросил на пол младшую сестренку, до этого катавшуюся на нем верхом, и побежал обнять Эрмину. Самый младший, которому едва исполнилось год и месяц, был поглощен тем, что самозабвенно рвал книгу, доверенную ему матерью.

– Эрмина, дорогая моя, здравствуй, – сказала Филиппина.

– Здравствуй, сестра.

– Эге! Что-то ты раскраснелась, можно подумать, что у тебя неприятности.

– И да, и нет.

– Тогда рассказывай.

– А где Годфруа?

– Работает в библиотеке.

– Прошу тебя, вели его позвать.

– Прямо сейчас?

– Да, прямо сейчас.

– Но что случилось? – кротко спросила Филиппина.

– Сейчас узнаешь. А вот и Годфруа, так что трезвонить в колокольчик, чтобы позвать слугу, нет никакого смысла.

– Эге! Это же наша очаровательная, божественная сестренка Эрмина, прекраснейшая мадам де Сентак.

– Годфруа, друг мой, – сказала молодая женщина, – приберегите свои высокопарные речи до следующего раза и слушайте меня.

– Вот как? Значит, дело серьезное.

– Более чем.

– Я весь внимание.

– Для начала вы должны мне кое-что пообещать.

– Все, что пожелаете, сестренка.

– Мой муж никогда… слышите, никогда не должен узнать, зачем я сегодня к вам приезжала.

– Договорились, – ответил Годфруа, никогда не питавший к Сентаку особой симпатии.

– Ты, Филиппина, тоже не проболтайся, обещаешь?

– Обещаю, от всего сердца.

– Вот и хорошо! Мой дорогой Годфруа, я хочу знать, действительно ли мой муж, рассказавший утром долгую историю одной игры, в которой он проявил себя крайне бескорыстным человеком…

– Быть того не может.

– Так вот я хочу знать, действительно ли он играл.

– Кто был его партнер?

– Мартен с острова Маврикий.

– Это тот, у кого слуги всех цветов и оттенков кожи?

– Он самый.

– И когда же, по его словам, состоялась эта игра? – спросил Годфруа.

– Минувшей ночью.

– Мне это представляется маловероятным, – сказал Мэн-Арди.

– Да? Почему?

– Потому что господин Мартен как раз собирался в Бале и вчера вечером должен был уехать.

– Но уехал? Или нет?

– Это я узнаю уже в самом ближайшем будущем.

– Когда вы сможете мне об этом сообщить?

– Боже праведный, дорогая моя сестренка, если вы соблаговолите побыть несколько минут с Филиппиной, я быстро схожу к господину Мартену.

– Нет-нет, не делайте этого?

– Но почему?

– Потому что муж может тоже отправиться к нему – попросить удостоверить его ложь. Встретившись там с вами, он догадается, что вас послала я, а мне этого не хочется.

– Вы соблюдаете все мыслимые меры предосторожности. Дело становится все серьезнее и серьезнее.

– Наведите справки. Пошлите кого-нибудь, с кем муж незнаком.

– Нет ничего проще. У меня есть один бравый портовый рабочий. В данный момент он болеет, скучает и не откажется за двадцать су выполнить поручение. Я пошлю его, предварительно снабдив инструкциями.

Годфруа на несколько минут вышел.

– Мой человек ушел, – сказал он, вернувшись. – Я велел ему выяснить, когда уехал господин Мартен – вчера или сегодня.

– Отлично, благодарю вас.

– Значит, Сентак начал играть?

– Не думаю. Надеюсь поймать его с поличным и уличить во лжи.

– Он что, сказал, что проигрался, чтобы выманить у вас денег?

– Нет, напротив, утверждал, что выиграл.

– И что же?

– Этот его выигрыш меня как раз и пугает.

– Боже правый, что же он собой представляет? Живого крокодила?

– Не совсем. Муж привел в дом некое подобие обезьяны со свирепым взором.

– Обезьяны?

– Вроде того. Супруг называет это черное, отвратительное чудище индусом, само же оно отзывается на имя Мюлар.

– Значит, это слуга.

– Да, один из лакеев господина Мартена, – ответила Эрмина. – Помимо прочего, я буду крайне вам признательна, если вы выясните, числился ли в действительности этот Мюлар среди слуг Мартена.

– Черт возьми! Милое мое дитя, так значит, этот индус вас тревожит?

– Я его боюсь.

– Вы с ума сошли!

– Если угодно, можете считать меня сумасшедшей, но поверьте, если бы мои страхи не были подкреплены и другими основаниями, я никогда бы не озаботилась этим персонажем.

– Страхи? Другими основаниями? Помилуйте, Эрмина, над вами что, нависла угроза?

– На данный момент я больше не могу вам ничего сказать. Когда придет время и я буду нуждаться в помощи, можете быть уверены, что вы станете первым, к кому я обращусь.

– Все это выглядит очень таинственно.

– Я не хочу поддаваться необоснованным подозрениям, поэтому прежде чем говорить, желаю получить доказательства. Пока же окажите мне услугу и наведите справки о Мюларе.

– Обещаю вам. Завтра утром вы будете знать о нем все.

В этот момент слуга возвестил, что посланец Годфруа вернулся.

– Что вам ответили? – спросил Мэн-Арди.

– Что господин Мартен еще позавчера уехал в Этолье.

– Благодарю вас, друг мой, – сказала Эрмина, протягивая славному малому серебряную монетку.

Тот удалился.

– Я была права, – сказала Эрмина.

– Больше вы ничего не можете нам сказать? – спросил Годфруа.

– Нет. Это не только моя тайна. Запомните лишь одно, друг мой – речь идет о моей жизни.

– О жизни? Твоей? – воскликнула Филиппина, вскакивая на ноги, чтобы заключить сестру в объятия, будто желая ее защитить.

– Да.

– Эрмина, я знаю, что так просто вас не напугать, и если вы завели этот разговор, значит, над вами действительно нависла угроза, – сказал Мэн-Арди. – Но вы не должны ничего от нас скрывать. В сложившихся обстоятельствах опоздание всего лишь на час может обернуться большой бедой.

– Мой дорогой Годфруа, это тайна господина Гонтрана.

– Де Кастерака?

– Да.

– Какое отношение он имеет к этому делу?

– На этот вопрос он ответит вам сам. Если посчитает нужным.

 

VII

Пока Эрмина пыталась прояснить окружающую обстановку, чтобы обезопасить себя от угрозы, о которой говорил Гонтран, Сентак отправился в город и стал прогуливаться перед кафе, где по вечерам собирался весь цвет бордоской молодежи.

В тот момент, когда муж Эрмины подходил к этому месту, ныне застроенному домами аллеи де Турни, к нему подошел элегантнейший молодой человек и сказал: – Позволительно ли будет мне засвидетельствовать почтение господину де Сентаку?

Сентак отступил на шаг и вгляделся в собеседника.

– Вы, должно быть, ошиблись? – сказал он.

– Почему? Разве вы не господин де Сентак?

– Это действительно я. Но вас знать не имею чести.

– Полно вам, сударь! Уверяя вас в обратном, я никоим образом не наношу вам оскорбления.

– В самом деле? Погодите-ка.

– Что это вы так разволновались?

– Как? Это вы?

– Собственной персоной.

– В таком наряде?

– А что, он мне не идет?

– Да нет, признаться, очень даже идет, но я не в силах скрыть своего удивления. А дерзости вам не занимать.

– Несчастья случаются лишь с робкими рохлями.

– Вы хотите мне что-то сообщить? – спросил Сентак.

– Совершенно верно, сударь, в противном случае я не посмел бы остановить вас и побеспокоить.

– Давайте лучше отойдем в сторонку… сударь… Кстати! Как вас зовут в свете?

– Жорж де Самазан.

– Самазан? Значит, это вы спасли мою жену?

– Причем, сударь, от моих же собственных бандитов.

– Да? Почему же вы тогда вырвали ее из рук этих негодяев, которые могли бы по неосторожности…

– Всадить ей в грудь пулю?

Сентак ничего не ответил.

– Я вырвал ее из рук моих людей по той простой причине, что мадам пока еще не унаследовала состояния юного Давида, и если бы она умерла раньше его, то принадлежащие молодому человеку капиталы стали бы предметом судебного разбирательства.

– Я не ошибся в своих оценках касательно вас, – сказал Сентак, – вы действительно человек умный.

– Я тоже так думаю, и если вы соблаговолите последовать за мной…

– Куда это?

– На лужайки общественного сада.

– Зачем?

– Побеседовать.

– Может, лучше куда-нибудь зайдем?

– Господин де Сентак, стены всегда имеют уши. В то же время я не знаю ни одного случая, когда кто-нибудь подслушал бы разговор на свежем воздухе. В общественном саду, завидев приближающихся к нам людей, мы будем произносить только слова, предназначенные для их ушей.

– Но ведь… – с сомнением в голосе протянул Сентак.

– Ага! Понимаю. Вы боитесь, как бы вас не увидели со мной. Успокойтесь. В городе меня знают как де Самазана, а человек сто считает дворянином почище вас.

– В таком случае давайте действительно пойдем в общественный сад.

– И вы увидите, что в беседе на свежем воздухе нет ничего такого, особенно если разговор не предназначен для чужих ушей. Это единственное место, где verba действительно volant.

– Вы получили классическое образование? – удивленно протянул Сентак.

– Может быть.

В этот момент собеседники вошли в железные ворота общественного сада.

Когда они сделали несколько шагов в густой траве, покрывавшей в те времена лужайки, утопавшие в тени изумительных лип, на месте которых ныне вырос Ботанический сад, Сентак остановился, скрестил на груди руки и спросил: – Какого дьявола вам от меня нужно?

– Хочу поговорить с вами об очень важном деле.

– Но мы ведь договаривались, что через две недели я сам к вам приду и отдам распоряжения.

– Сударь, – ответил ему Семилан, – как вам известно, после смерти Андюса его люди стали подчиняться мне.

– Да, вчера вечером вы мне уже об этом говорили.

– Но дело в том, что если у Андюса были одни принципы, то у меня – совсем другие.

– И что вы хотите сказать этим своим афоризмом?

– Это, сударь, означает, что нам выпало жить в эпоху, когда все меняется самым удивительным образом. Говорят, что сейчас строятся дороги, по которым без лошадей одновременно смогут двигаться сразу несколько экипажей. Эти дороги уже получили название железных.

– Какое отношение все это имеет к нашему делу?

– Сейчас увидите.

– Боюсь, господин Семилан… – начал было Сентак.

– Простите, но господин де Семилан, окажите любезность называть меня так.

– Ха! Даже если мы одни?

– Вы предпочитаете, чтобы я называл вас саилем?

Сентак вздрогнул, посмотрел собеседнику прямо в глаза и сказал: – Господин де Семилан, мне неведомо, посвящены ли вы во все мои тайны или же владеете лишь некоторыми из них, но призываю вас ни с кем ими не делиться, потому как для вас это вопрос жизни и смерти.

– Моя жизнь принадлежит только мне и больше никому. И я слишком дорожу ею, чтобы не уметь защищать.

– Я вас предупредил, – молвил супруг Эрмины совершенно безразличным тоном, – можете продолжать, я вас слушаю.

– Ну что же, сударь, я тоже решил совершить весьма примечательный прогресс в своем ремесле.

– Вот как?

– Да, господин де Сентак. Вы не находите, что методы, которыми до настоящего времени так щедро пользовался Андюс, безнадежно устарели?

– Возможно.

– Андюс, будучи безногим и как следствие слабым, очень любил прибегать к насилию.

– А вы?

– Я, сударь, насилия не боюсь, но презираю его. Если человек действительно силен, ему пристало пользоваться новыми методами и средствами. Он берет себе достаточно громкое имя, вливается в общество, вращается в свете и становится его неотъемлемой частью. Если он ведет себя скромно, его присутствие никого не смущает, и он проникает в семейные тайны. С таким багажом можно далеко пойти, успех при подобном подходе гарантирован в большей степени, чем на большой дороге.

Сентак смотрел на Семилана не без доли восхищения.

– В самое ближайшее время наша профессия претерпит определенные изменения, – продолжал бандит. – Жандармы рано или поздно одолеют разбойников. И те бандиты, у кого на плечах есть голова…

– Такие, как вы?

– … такие, как я, должны создавать основу для дальнейших действий в обществе, которое они намерены эксплуатировать.

– Именно по этой причине вы и стали господином де Самазаном?

– Ну да! Но на вашем месте я бы не стал заблуждаться. Не нужно действовать слишком поспешно. Мои люди мне по-прежнему подчиняются, и если в данный момент я здесь, это еще не значит, что я не контролирую Совиную башню и замок Руке.

– Знаете, господин де Самазан, мне кажется, вы слишком много говорите.

– Вы заблуждаетесь, ведь все, что я только что сказал, – лишь прелюдия к тому, что мне еще нужно вам сообщить.

– Так говорите же.

– Со вчерашнего вечера я много думал над предложением, которое вы сделали Андюсу, и по зрелому размышлению…

– Пришли к убеждению, – перебил его Сентак, – что в сложившихся обстоятельствах лучше прибегнуть к средствам и методам новой школы, которую вы предполагаете основать?

– Угадали. Больше не будет этого никчемного насилия, которое так привлекает органы правосудия. Куда лучше устроить хорошую ловушку и заманить в нее тех, кого хочется наказать или тех, от кого желательно избавиться!

– Не буду скрывать, – сказал Сентак, – что я предпочел бы не иметь ничего общего с миром таких, как вы, особенно если поставленных целей можно было бы добиться с помощью средств… как бы это сказать?

– Принятых в хорошем обществе? – перебил его Сентак.

– Будь по-вашему, с помощью средств, принятых в хорошем обществе. Так вот если бы таковые были, я предпочел бы их.

– Отлично, в общих чертах план мы уже составили.

– Какой еще план?

– План, с помощью которого я самолично, не прибегая к помощи третьих лиц, избавлю вас сначала от юного Давида, а затем и от супруги.

Сентак остановился и молча обратил на бандита вопрошающий взгляд.

– Послушайте, – сказал тот, – во всем Бордо есть лишь один человек, знающий, чем я занимаюсь, и этот человек – вы.

– А ваши товарищи?

– Ха! Тех, кто сможет узнать меня в этом наряде, наберется самое большее с полдюжины.

– Мне до этого нет никакого дела.

– Вот тут вы ошибаетесь. Нужно чтобы я вашими стараниями действительно стал господином де Самазаном.

– Как это «моими стараниями»?

– Вы должны будете представить меня в свете и ввести в избранное общество.

Сентак слушал.

– Причем у вас дома, – добавил бандит.

Во время их разговора Семилан держал в руке небольшую трость, с самым непринужденным и фасонистым видом постукивая ею по ботинку.

«А ведь выглядит он действительно замечательно», – подумал саиль.

– Ну, что вы на это скажете?

– Видите ли, – ответил Сентак, – я должен подумать над вашим предложением.

– Думать надо всегда, – заметил Самазан.

– Я обещал вам некую сумму за выполнение определенной работы, но у меня нет желания вводить вас в круг моих знакомых, людей честных и порядочных, чтобы они становились жертвой ваших махинаций и сомнительных предприятий.

– Вот вы как заговорили. Вижу, пришло время расставить все точки над «i».

– Возможно.

– Я хочу, чтобы вы представили меня юному Давиду, его опекунам, всем тем, кто его воспитывает и ведет по жизни.

– С какой целью?

– Во-первых, чтобы познакомиться с ним…

– Это понятно. Зачем еще он вам нужен?

– … а затем сразу взяться за дело. Неужели вы думаете, что мне, человеку, оказавшему мадам де Сентак всем известную услугу, будет так уж трудно завоевать доверие господина Давида и тех, кто его окружает?

– Не знаю.

– Не пройдет и восьми дней, как я стану вхож в дом Давида, а сам он будет не в состоянии без меня обойтись.

– Ну хорошо, а что вы сделаете потом?

– Для начала подвергну его большой опасности, от которой сам же и спасу.

– Чтобы затем навлечь на его голову уже реальную угрозу?

– Угадали.

– Это было нетрудно.

– Совершенно очевидно, что если во время загородной прогулки верхом господин Давид убьется, то человека, незадолго до этого спасшего ему жизнь, нельзя будет обвинить не то что в преступлении, но даже в небрежении.

– Это вы и впрямь ловко придумали.

– А когда Давид умрет?

– Это уже вас не касается, – ответил Сентак.

– Вот как? Вы что же, придумали, как избавиться от мадам де Сентак?

– Пока еще нет, но за мной дело не станет.

– А вот у меня на этот счет уже есть соображения.

– У вас?

– Ну да, ведь именно по этой причине я так нуждаюсь в вашей поддержке и хочу, чтобы вы питали ко мне, простите на слове, хотя бы видимость дружбы.

– Выкладывайте!

– Я защитил вашу жену от бандитов.

– Это вы мне уже говорили.

– Она пригласила меня нанести ей визит.

– Это мне известно. Она сама мне сказала, но я заявил, что не стану вас принимать.

– И совершили глупость.

– Но позвольте, Семилан! – в раздражении бросил Сентак.

– Возьмите за правило не сердиться на сообщника за пустячные слова, которые несколько выходят за рамки банальной вежливости.

– Мерзавец! – прошептал саиль.

– Я сказал, что вы совершили глупость, потому как мне обязательно нужно повидаться с мадам де Сентак.

– А если я этого не хочу?

– Гром и молния! – воскликнул бандит. – Сначала выслушайте, что вам предлагают, и только потом говорите.

Сентак закусил губу и умолк.

– Мне прекрасно известно, что вы ревнивый муж, но именно поэтому я и намереваюсь повести дело так, чтобы ваша жена умерла, а обвинить в ее смерти органам правосудия было бы некого.

– Я бы не советовал играть с моей ревностью! – с мрачным видом изрек Сентак.

– Тогда убирайтесь к дьяволу! – воскликнул Семилан, теряя терпение. – Оставьте себе свой миллион, Давида, вашу жену, а меня оставьте в покое.

С этими словами молодой бандит бесцеремонно повернулся к Сентаку спиной и зашагал, насвистывая под нос какой-то мотивчик.

– А ведь этот негодяй посвящен в мою тайну, – сказал про себя супруг Эрмины.

Семилан удалялся с небрежным видом, не поворачивая головы.

– Господин де Самазан! – крикнул Сентак.

Тот сделал вид, что не слышит.

– Господин де Самазан, – повторил саиль, – может, вы предпочитаете, чтобы я назвал вас другим именем?

Услышав эту угрозу, Семилан остановился и стал ждать.

Несмотря на всю свою гордыню Сентак сделал несколько шагов, подошел к молодому человеку и сказал: – Считайте, что я не говорил этих слов. Продолжайте.

– Будь по-вашему. Но о вашей ревности и щепетильности будете говорить только тогда, когда я закончу.

– Обещаю вам.

– Вот и хорошо. Тогда я продолжу: завтра, а еще лучше сегодня, вы представите меня госпоже де Сентак.

– Я лично?

– Да, вы лично. Раз уж вы запретили ей принимать меня, сами и исправляйте свою ошибку.

– А если мадам де Сентак, – продолжал саиль, – которая, к слову сказать, начинает меня опасаться, после моего представления невзлюбит вас и откажет от дома?

– У вас есть основания так думать?

– Да.

– Какие же?

– Я взял на службу лакея-индуса.

– Ага! Это та самая горилла, что минувшей ночью на меня набросилась?

– Совершенно верно.

– У этой скотины железные мышцы.

– Увидев Мюлара, мадам де Сентак тут же отнеслась к нему как к негодяю и велела не попадаться ей на глаза.

– В этом нет ничего удивительного. Ваш Мюлар просто монстр, а его лицо не из тех, что радуют взоры прекрасных дам. Хотите совет?

– Я весь внимание.

– Оставьте Мюлара, не прогоняйте его, ведь он понадобится вам для выполнения поручений, на имеющих ко мне никакого касательства. Но не впутывайте его в наши дела, и пусть действительно держится подальше от мадам де Сентак. Что до того, как меня представить, то если вы не хотите сделать это самолично, из страха скомпрометировать меня в глазах супруги, то есть один очень простой способ все устроить – когда сегодня вечером вернетесь домой, просто скажите, что встретили сегодня господина де Самазана и познакомились с ним. Сей очаровательный господин попросил у меня разрешения засвидетельствовать вам свое почтение и завтра, полагаю, вы его увидите.

Сентак продолжал внимательно слушать.

– Теперь, поскольку вы должны знать все, я перехожу к той части моего плана, которая заставит вас подпрыгнуть на месте.

– Выкладывайте.

– Я стану ухаживать за вашей женой.

– Вы?

– Да, я, причем прямо с завтрашнего дня, с первого момента нашей встречи.

– Вы смеетесь?

– Нет, клянусь вам.

– В таком случае оставим этот разговор.

– Черт бы вас побрал! Вы же не любите жену!

– Верно, не люблю.

– Вы хотите от нее избавиться?

– Да.

– Тогда какое вам дело до того, что за ней кто-то начнет ухаживать?

– Она моя и этого вполне достаточно, – ответил индийский принц, во взгляде которого полыхнула дикая злоба. – Впрочем, я не собираюсь объяснять вам мое душевное состояние, вы все равно ничего не поймете.

– А мне до него и дела никакого нет, ведь я отнюдь не воспылал к мадам де Сентак любовью, – сказал Семилан. – И в кавалеры ей напрашиваюсь только для того, чтобы получить возможность…

– Ага! Кажется, я начинаю понимать.

– Давно пора.

– Продолжайте, господин де Самазан.

– Независимо от того, станет мадам де Сентак слушать мои нежные речи или нет, я найду момент для того, чтобы броситься к ее ногам с пылкими словами любви.

– А я буду рядом?

– Да, вы спрячетесь.

– С пистолетом в руке?

– С любым оружием на ваш выбор. Я обниму ее за талию, скажу, что обожаю ее.

– А я? – спросил Сентак, в глазах которого полыхал огонь.

– Вы? Вы появитесь в самый подходящий момент, застанете неверную супругу на месте преступления и убьете ее.

– Ловко придумано, – с улыбкой сказал Сентак.

– Что до меня, то я стану убегать, вы выстрелите мне вдогонку холостым зарядом, я подтвержу, что вы застали нас на месте преступления, и вас единогласно оправдают.

Губы Сентака расплылись в злобной улыбке. Он подумал, что бандит допустил большую ошибку, положившись на сообщника и согласившись, чтобы тот выстрелил ему в спину – ведь о том, чтобы не класть пулю, можно было и забыть.

«Я убью их обоих, – сказал про себя саиль. – Этот Семилан и в самом деле умен, но я покончу с ним без всяких сожалений. Тем более что так будет выглядеть естественнее».

Бандит, со своей стороны, тоже пообещал себе не подвергаться ненужному риску, ввязываясь в опасные авантюры.

«На месте буду действовать по обстоятельствам, – размышлял он. – Если мадам де Сентак окажется… щедрее своего мужа, я подумаю, как поступить».

Вот так каждый из них вносил в уме поправки, поэтому в действительности борьба обещала разгореться не столько между богатыми наследниками старого Самуила и алчным индийским принцем, сколько между Сентаком и Семиланом.

Семилан вел разговор совершенно непринужденно. О преступлениях, которые планировалось совершить, он говорил легкомысленным, безыскусным тоном торговца, обсуждающего или совершающего сделку.

На его лице ни разу не отразилось и тени волнения. Он и правда был бандитом, не знавшим ни страха, ни упрека, ни угрызений совести – как раз таким, какой был нужен Сентаку.

Тот, в свою очередь, время от времени то и дело демонстрировал признаки колебаний и сомнений. Все эти коварные козни почти не вызывали в душе этого человека удивления, ведь его азиатская натура была самым восхитительным образом готова к подобным злобным проискам.

– А теперь, – вновь заговорил бандит, – скажите, что вы думаете о моем плане.

– Он представляется мне гениальным.

– И только-то?

– Нет, еще в высшей степени практичным.

– Замечательно! Но вы его одобряете?

– Мне нужно подумать.

– Ах, ну да, и упустить время.

– Но позвольте! Я еще не свыкся со всеми этими идеями.

– Помилуйте! Давайте играть в открытую, одобряете вы мой план или нет?

Бандит прекрасно понимал, что, приперев Сентака к стенке, он заставит его раскрыться.

– В перспективе у меня намечаются и другие дела, поэтому вам нужно определяться в данном вопросе, чтобы я мог принять соответствующие меры и больше ничем другим не заниматься.

– Что-то вы слишком торопитесь.

– Дела есть дела. Одно только слово – да или нет.

– Ну что же! Да!

– Отлично. Когда вы сможете представить меня мадам де Сентак?

– Может, вам лучше сначала познакомиться с моим юным родственником?

– С господином Давидом? Нет.

– Почему?

– Я предпочел бы войти в ближний круг его знакомств с помощью мадам де Сентак, так будет более естественно. К тому же в этом случае при необходимости можно повести дело так, что все подозрения, опять же, падут на вашу жену.

– Как вам будет угодно.

– Значит, завтра я буду иметь честь быть представленным мадам де Сентак?

– Договорились.

– А когда план воплотится в жизнь, я получу свой миллион?

– Да, миллион, – сказал Сентак, подумав, что вполне сможет оградить себя от подобных убытков, если застрелит Семилана, застав его у ног своей жены.

– Примите для этого все необходимые меры.

– Сегодня же вечером.

– В таком случае – до свидания.

Сентак расстался с сообщником и вернулся домой.

– А знаете, моя дорогая, – сказал он Эрмине, повязывая на шею салфетку, чтобы отобедать, – сегодня мне посчастливилось встретить одного нашего общего друга.

– Кого же?

– Господина де Самазана.

– Вот как? – сказала Эрмина. – И что он, по-вашему, собой представляет?

– Он показался мне очень даже порядочным молодым человеком. Демонстрируя весьма забавную робость, сей господин испросил у меня разрешения засвидетельствовать вам свое почтение.

– На что вы ответили, что в этом нет нужды…

– Напротив, я попросил его нанести вам визит. Если он когда-нибудь станет за вами ухаживать, это чрезвычайно меня удивит.

Эрмина в ответ не сказала ни слова.

 

VIII

На следующий день в три часа пополудни тяжелый железный молоток монументальной двери особняка Сентаков возвестил Эрмину о прибытии посетителя. Сама она в этот момент, уличив накануне мужа во лжи, думала о том, как попросить Кастерака защитить ее, не возбуждая подозрений со стороны ревнивого супруга.

Когда слуга приоткрыл дверь и заглянул в салон, она резко спросила:

– Кто там?

– Господин спрашивает, соблаговолите ли вы, мадам, его принять.

– Кто таков?

– Я никогда его раньше у нас не видел.

Услышав этот ответ, Эрмина нетерпеливо махнула рукой, словно придя в раздражение от того, что ее в подобный момент оторвали от мыслей и помешали строить планы защиты.

– Но, полагаю, у этого господина есть имя, скрывать которое он, по всей вероятности, не намерен.

– Совершенно верно, мадам.

– В таком случае говорите, не тяните.

– Его зовут господин де Самазан. Что ему ответить?

– Пусть войдет.

Слуга удалился и уже через несколько мгновений вернулся обратно в сопровождении Семилана, представившегося господином де Самазаном.

Костюм на бандите был поистине безупречен. Даже самый строгий критик, и тот не смог бы сказать ничего дурного по поводу его туалета, в котором не было ни единого изъяна.

В полном соответствии с последними веяниями моды, он был облачен в темные брюки неопределенного оттенка. В эпоху, когда мужчины, в большинстве своем, носили короткие рейтузы и сапоги, подобная деталь одежды была призвана привлекать всеобщее внимание. Верхнюю часть костюма составляли светлый жилет в цветочек, спенсер и некое подобие сюртука с гигантским воротником. Рубашка с жабо была ослепительно белой, а галстук, завязанный сложным узлом, придавал молодому человеку несколько суровый вид, признанный в те времена верхом изысканности.

В руке он держал конусообразную шляпу с большими и лихо, можно даже сказать нагло закрученными кверху полями, известную как боливар.

Завидев гостя, Эрмина встала с глубокого кресла, в котором до этого полулежала, и подошла к нему.

– Сударь, – сказала она, – благодарю, что не забыли моего обещания выразить вам признательность за тот великодушный поступок, который вы совершили позавчера.

– Мадам, я никогда не посмел бы проигнорировать ваше милостивое приглашение нанести вам визит. Вчера счастливый случай свел меня с господином де Сентаком, который в своей признательности проявил ко мне значительно больше теплоты, чем заслуживала та незначительная стычка, о которой вы только что изволили упомянуть.

– Вот как? Значит, господин де Сентак был с вами любезен?

– Да, мадам.

– Я должна его за это поблагодарить.

– Более того, он сам попросил меня незамедлительно явиться к вам, чем и объясняется та поспешность, с которой я воспользовался его любезным предложением.

Свою речь Семилан держал абсолютно непринужденно. Зажав в одной руке шляпу, а в другой трость, он, слегка раскачиваясь, стоял перед Эрминой с видом робкого человека, вовсю старающегося не потерять самообладания.

Чтобы сгладить несколько суровое выражение своих губ, бандит почти не переставал улыбаться.

– Соблаговолите сесть, милостивый государь, – сказала Эрмина, указывая на стул.

Семилан повиновался.

– Я так и думала, сударь, что мы с вами сегодня увидимся.

– В самом деле, мадам?

– Господин де Сентак сообщил мне, что вы явитесь с визитом. Если бы вы пришли вчера, я бы тоже не удивилась.

– Почему же?

– Мне представляется, что именно вы гарцевали вчера на вороном коне перед моим особняком.

– В самом деле. И вы оказали честь обратить на меня внимание?

– В тот момент я подумала, что вы не проявили особого рвения поинтересоваться моими делами, и что с вашей стороны было бы намного любезнее сначала явиться ко мне и только потом садиться на коня.

Прибегнув к подобной форме вежливости, Эрмина была не прочь преподать этому мнимому дворянину небольшой урок. Впрочем, тот и сам не преминул заметить, что совершил оплошность, и тут же попытался ее исправить.

– Мадам, – сказал он, – если вы узнаете, что на тот момент я только-только прибыл в Бордо, то, пожалуй, простите меня.

– Во-первых, сударь, мне не за что вас прощать, ведь вы человек свободный, и даже если бы решили не являться ко мне с визитом, то никоим образом не нарушили бы правил приличия. Но в этом случае вам не стоило дважды проезжать под моими окнами.

– Прошу прощения, мадам, – сконфуженно ответил на это Семилан.

– Вы живете неподалеку от Бореша? – спросила вдруг Эрмина.

– Нет, мадам.

– Но в тот вечер вы, помнится, говорили, что ваш дом буквально в двух шагах.

– В действительности, мадам, я солгал.

– Солгали? Но с какой целью?

– Вы больше не нуждались в моих услугах, дорога была безопасной до самого Бордо, к тому же я не желал принимать ваше приглашение сесть к вам в карету.

– Ничего не понимаю.

– Боже мой, мадам, мне очень трудно сказать вам правду.

– Почему?

– Потому, – сказал Семилан, улыбаясь еще шире.

– Ваше «потому», – ответила Эрмина, – относится к той категории причин, прибегать к которым позволительно лишь хорошеньким дамам.

– Других я вам назвать не могу.

– Если у вас, господин де Самазан, есть какие-то тайны, знайте, что я достаточно деликатна, чтобы не пытаться их у вас выведать. Давайте так – я вам ничего не говорила, и поставим в этом вопросе точку.

Эрмина сделала вид, что поверила Самазану, будто в тот вечер он явился в Бореш на любовное свидание. Но бандита это никоим образом не устроило, и он вновь торопливо заговорил: – Мадам, полагаю, вы оказываете мне честь, принимая за героя какого-нибудь романтического приключения. Но уверяю вас – это не так.

– Но тогда как, сударь, вы там оказались?

– Ах! Этого я вам сказать не могу.

– Обычно в десять часов вечера человек не отправляется на прогулку по большой дороге, особенно если туман настолько плотен, что его хоть ножом режь, а в округе рыщет банда разбойников.

– Но мадам, ведь господин де Кастерак тоже оказался там в одно время со мной.

– Да, вы правы. Но господин де Кастерак без утайки рассказал мне, зачем явился в те гиблые края.

– Мадам, – продолжал Семилан, взаправду заливаясь краской, поскольку актер из него был отменный, – вы будете последним человеком, которому я расскажу, почему там оказался.

– Что вы хотите этим сказать?

Семилан смущенно молчал.

– Ах! – воскликнула мадам де Сентак, взрываясь раскатом хохота. – Какая забавная буффонада! Господин де Сентак, неужели вы хотите сказать, что любите меня?

– Мадам! – воскликнул бандит, искусно имитируя верх замешательства.

– Боже, как же вы меня рассмешили! По всей видимости, вы, будучи человеком скромным, тайком отправились туда, чтобы увидеть, как я буду проезжать мимо в тумане. Желали бескорыстно… бросить на меня взгляд и умереть, да?

И Эрмина расхохоталась от всей души.

– Ну полно, господин де Самазан, простите мне этот приступ веселости, но, согласитесь, он был вполне оправдан. Мне не нужны ваши секреты, но вы, в свою очередь, тоже окажите любезность и не смейтесь надо мной.

Веселое настроение дамы и то, как жизнерадостно она восприняла первые признания бандита, пришлись ему по душе.

«Ну вот, – сказал он про себя, – лед тронулся, теперь я могу двигаться вперед».

Семилан, несмотря на будто приклеенную к устам улыбку, прекрасно умел напускать на себя несколько неловкий вид скромника, о котором говорил Сентак, и поэтому тут же изобразил смущение.

Эрмина все никак не могла отсмеяться.

Наконец к разбойнику, по-видимому, вернулось самообладание, он обратился к своей грациозной собеседнице и сказал: – Мадам, вы простите меня, если я скажу правду?

– Какую правду?

– Настоящую.

– С удовольствием! Более того, я настоятельно прошу вас сделать это, потому как догадываюсь – за всем этим скрывается некая история, возбуждающая мое любопытство.

– Мадам, я запомню ваше обещание и сейчас все расскажу. Должен признать, что во время нападения разбойников я оказался рядом с вами отнюдь не случайно.

– Ну, вот видите!

– Я знал, – вел далее свой рассказ Семилан все более и более неуверенным тоном, – что в тот вечер вам предстояло вернуться домой из принадлежавших вам владений.

– Так оно и было. Кто же вам об этом сказал?

– Мне и дальше от вас ничего не скрывать?

– Разумеется.

– Ну так вот, мадам! Знайте, что в Бордо и его окрестностях многие молодые люди проявляют к вам живейший интерес.

– Ко мне?

– Да, они вас жалеют.

– Ах, боже мой, в чем же заключается причина этой вселенской жалости?

– Все боятся, что вы несчастны.

– Это касается только меня.

– И при мысли о вашей восхитительной красоте, об ореоле трогательной грации, который вас окружает…

– Господин де Самазан! – воскликнула Эрмина, строго глядя на гостя.

– Вы, мадам, велели говорить правду, я вам ее и говорю.

Мадам де Сентак очень хотелось улыбнуться, но делать этого она не стала.

– Впрочем, это вступление требовалось лишь для облегчения понимания того, что я намереваюсь сказать вам сейчас.

– С комплиментами покончено?

– Да.

– В таком случае продолжайте.

– Таким образом, в Бордо, так сказать, есть целая партия молодых людей, которые вас любят и жалеют. Большинство из них готово отдать за вас жизнь, подобно тому как тулузцы в свое время пошли бы на смерть ради Прекрасной Паолы. К их числу принадлежу и я.

– Господин де Самазан, все это в высшей степени изысканно и красиво, но не говорит ровным счетом ничего о том, как вы оказались в Бореше, что, на мой взгляд, является целью ваших откровений, а заодно и предметом моего любопытства.

– Ну хорошо, мадам! Среди влюбленных в вас молодых людей было немало таких, кто очень сожалел о вашем отъезде, каким бы недолгим он ни был.

– Правда ваша, меня не было в Бордо всего шесть дней.

– Мы с огромной радостью узнали, что вы вскоре вернетесь, и тогда я, недостойный, руководствуясь лишь желанием оказать вам услугу, уехал, чтобы встретить на полпути в надежде, что случай предоставит мне шанс сослужить вам хорошую службу.

Эрмина слушала.

– И как видите, мадам, небеса оказались достаточно добры, чтобы не обмануть моих надежд.

– Господин де Самазан, прошу вас, прекратите эту игру.

– Вы, мадам, называете это игрой?

– Да.

– А вы жестоки.

– Пожалуйста, не будем больше об этом, – решительно сказала мадам де Сентак.

– Ах, мадам, слепо вам повинуюсь. С моих уст больше никогда не сорвется ни слова, ни фразы, ни вздоха, которые свидетельствовали бы о печали моей души. И если вы позволите напомнить о вашем обещании простить мне эту нечаянную обиду, я буду на седьмом небе от счастья.

– Сударь, прошу вас, прекратите подобные речи.

– Сначала скажите, что вы меня прощаете.

– Ну хорошо, я вас прощаю.

Тогда Семизан непринужденно стал говорить о множестве других вещей и продемонстрировал себя человеком достаточно умелым для того, чтобы избавиться от робости, когда его сердце перестало быть предметом разговора.

Эрмине, немало посмеявшейся над его шутками, он даже показался веселым, остроумным, способным составить хорошую компанию.

Когда разбойник уже собирался откланяться, дверь салона открылась и слуга объявил: – Господин Давид.

«Право же, – подумал бандит, – мне сегодня везет».

В салон и в самом деле вошел юный Давид, обладатель свыше пятидесяти миллионов, явившийся проведать кузину.

Самуэль Давид (молодого человека нарекли именем дедушки) уже вышел из детского возраста, но молодым человеком еще не стал.

Ему вот-вот должно было исполниться четырнадцать лет.

Для своего возраста мальчик был довольно высок, на умном, симпатичном, весело улыбавшемся лице выделялись умные, внушающие симпатию глаза. Гибкая походка выдавала в нем недюжинную силу, было видно, что он сверх всякой меры обожает всевозможные физические упражнения.

– Здравствуйте, кузина, – произнес он, переступая порог.

– Здравствуйте, мой дорогой Самуэль, – ответила Эрмина.

Тут юный Давид увидел Семилана.

– Ах, мадам, простите, я думал, вы одна.

Его слова свидетельствовали о том, что, посещая этот дом, юноша порой вел себя, как маленький безумец, коим он, собственно, и был.

– Господин де Самазан, позвольте представить вам моего юного кузена, господина Самуэля Давида. Самуэль, господин де Самазан!

– Если не ошибаюсь, – сказал Семилан, – то я имею честь говорить с обладателем многих и многих миллионов.

– Ах, сударь! – ответил на это юный Самуэль. – Не говорите о моих миллионах.

– Уверяю вас…

– Невероятно, но стоит мне сделать хоть шаг, как кто-то тут же начинает превозносить мое состояние. Ах, боже мой, да, я богат. Более того, у меня нет никакого желания быть бедным, но это еще не повод для того, чтобы мои капиталы без конца давили на меня тяжким грузом.

– Сударь, прошу прощения, что завел разговор о вашем наследстве, – с улыбкой ответил ему Самазан. – Поверьте, это больше не повторится. Я тоже не питаю презрения к земным богатствам, но полагаю, что дружба и другие чувства, не говоря уже о любви, нередко стоят больше любых денег.

– Вы совершенно правы! – воскликнула Эрмина. – Когда человек богат, а к нему обращаются со словами дружбы или любви, никогда нельзя знать наверняка, правда это или нет.

– Лично я полагаю, что о людях следует судить исключительно по их личным качеством. Я, слава богу, небеден, но вряд ли стал бы высоко ценить человека, который постоянно говорил бы о моих деньгах, чтобы сделать мне приятно. С другой стороны, я считаю себя ровней даже самому могущественному фабриканту в мире и в споре с ним не согласился бы уступить ни под каким предлогом.

– Берегитесь, – предостерегла его Эрмина, – это очень напоминает упрямство.

В тираде Семилана не было ничего нового или из ряда вон выходящего, но, добавив к паре последних фраз несколько громких слов, он сумел произвести некоторое впечатление на юного Давида, обладавшего весьма живым воображением.

– Как же справедливы ваши речи, – сказал молодой человек. – Вы даже представить не можете, как я устал от постоянной лести, которой все меня без конца донимают.

– В самом деле?

– Да. Друзья, соседи, слуги, все без исключения, вплоть до господина де Сентака, словно готовы в любую минуту пасть к моим ногам и восхищаться золотым тельцом, воплощением которого я являюсь. И лишь кузина Эрмина со мной не угодничает. Поэтому когда меня начинает тошнить от всего этого низкопоклонничества, я приезжаю повидаться с ней в полной уверенности, что подшучивания в мой адрес в ее речах будет больше, чем лести.

– В таком случае, мой дорогой Самуэль, сегодня вам придется обойтись без привычной порции насмешек. Позвольте заметить, что вы повзрослели, пребываете в прекрасной форме и вот-вот станете мужчиной.

– Это мне небезразлично. Я даже очень горжусь тем, что стану мужчиной раньше моих сверстников.

Произнося эти речи, юный Давид обнажал свою целостную натуру.

Нам нет нужды добавлять, что Семилан не упускал из его монолога ни единого слова, предполагая уже в самом ближайшем будущем воспользоваться сделанными сегодня открытиями.

– Но оставим это, – продолжал Самуэль, – и обо мне больше говорить не будем.

Затем обратился к бандиту:

– Так значит, это вы, господин де Самазан, спасли мою кузину, вырвав ее из лап разбойников?

– Я поступил так, как на моем месте поступил бы любой другой…

– Ах! Сударь, не говорите так, будто ваш смелый поступок ничего не значит. Видите ли, я вам завидую и не пожалел бы ничего на свете, чтобы тогда ночью оказаться на вашем месте, обратить бандитов в бегство…

– И выручить мадам де Сентак из беды.

– Ее или другую даму, это не так уж и важно.

Эрмина, не удержавшись, расхохоталась.

– Кузина, вы прекрасно знаете, что оказать вам услугу для меня было бы величайшим счастьем, – продолжал Самуэль. – Но я имею в виду, что меня приводит в восторг сам поступок господина де Самазана, вне зависимости от тех результатов, к которым он привел.

– В таком случае вы, должно быть, восхищаетесь странствующими рыцарями.

– Еще бы! – ответил юноша. – Если я о чем-то и жалею, то только о том, что не могу облачиться в доспехи, вскочить на коня и, зажав в руке копье, отправиться защищать обездоленных.

Эрмина и Семилан улыбнулись.

– Мне дали почитать «Дон Кихота», сказав, что я буду смеяться.

– И что же?

– А то, что мне было совсем не смешно.

– В самом деле?

– На мой взгляд, хозяин Ла Манчи – человек очень достойный, благородный и вдвойне интересный от того, что его обманывают и высмеивают, но он, несмотря ни на что, упорно отдает всего себя обездоленным, которые, по его убеждению, обратились к нему за помощью.

– Таким образом, вы сожалеете о старых добрых временах?

– Да, – наивно ответило дитя.

– Вот оно что! Ну так знайте, мой дорогой сударь, что я когда-то был таким же, как вы.

– Вот видите!

– Подобно вам, я тоже восхищался Дон Кихотом и даже вбил себе в голову последовать его примеру.

– В самом деле?

– В вашем возрасте я был силен далеко не так, как вы, с упоением читал книги о рыцарях и делал, точнее, пытался делать все, что в былые времена должны были уметь делать пажи, оруженосцы и рыцари.

– И что же они должны были уметь делать?

– От оруженосца, к примеру, требовалось умение при полном вооружении одним махом запрыгнуть на оседланного коня.

– Ого! И у вас это получалось?

– Нет, это было выше моих сил.

– И тогда вы остыли?

– Самым естественным образом.

– Что же вы делали еще?

– Накупил набедренников, нарукавников, приобрел шлем и кирасу.

– И облачались в них?

– Облачался в них, садился на коня и скакал по парку моего отца, к величайшему удивлению наших крестьян.

– Украшая гребень шлема перьями?

– Всех окрасок и расцветок, – добавил Семилан.

Бандит врал не краснея, но юный Давид от его рассказа получал огромное удовольствие.

– А мне этого было бы недостаточно, – вновь взял слово юноша.

– Вот как?

– Да, мне бы понадобились еще и враги, с которыми можно было бы сразиться.

– Вот вы о чем! На десять лье в округе меня все просто обожали и испытать мужество мне было просто не на ком.

Семилан немного помолчал и добавил:

– Знаете, я даже сохранил все эти железки, которые тогда мне были слишком велики, и…

– Неужели они до сих пор у вас?

– Да.

– Позволительно ли мне будет попросить вас об одной услуге?

– Все, что угодно.

– Мне хотелось бы взглянуть на эти доспехи.

– Я в вашем полном распоряжении.

– В таком случае едем прямо сейчас! – нетерпеливо воскликнул юный Давид.

– Прямо сейчас не получится, – сказал Семилан. – Сначала я должен найти их, узнав, где хранятся эти реликты давно ушедших времен. Полагаю, они на чердаке, но мне нужно время – я должен приказать отчистить кирасу от пыли, проверить все ремешки и заменить на гребне шлема перья.

– Когда мне будет позволено явиться к вам с визитом?

– Если желаете, то послезавтра.

– Утром?

– Утром, – подтвердил Семилан.

– Господин де Самазан, не будете ли вы так любезны дать мне ваш адрес?

– Разумеется. Я живу в доме 123 по улице Пале-Гальен.

– Я обязательно к вам приеду, можете быть в этом уверены.

– А я буду с нетерпением вас ждать, потому как при виде удовольствия, которое вы испытаете, помолодею на пятнадцать лет.

С этими словами Самазан встал, раскланялся и удалился.

Но Самуэль был настолько рад увидеть в этом человеке отголоски своих детских грез, что ни за что не отпустил бы его одного.

– Вы уходите? – спросил он.

– Да. Я здесь всем уже порядком надоел.

Эрмина вежливым жестом отмела эти его слова.

– Позволительно ли мне будет вас проводить? – спросил юный Давид.

– С превеликим удовольствием, – ответил Семилан, в глазах которого внимательный наблюдатель увидел бы искорки удовлетворения.

– Самуэль, вы меня покидаете? – спросила Эрмина.

– Полагаю, вы на меня за это не обидитесь?

– Еще как обижусь.

– Ах! Вините в этом господина де Самазана, он меня заинтересовал и теперь меня к нему тянет неодолимая сила.

– Господин Давид, – сказал Семилан, – прошу вас, не ссорьте меня с госпожой де Сентак, мне очень не хотелось бы потерять ее хорошее ко мне расположение.

– Моя кузина – сама доброта.

– Льстец! – прошептала Эрмина. – Но ваши заискивания не введут меня в заблуждение. Я прекрасно вижу, что больше ни на что не гожусь, раз часы досуга вы намереваетесь проводить явно не в моей компании.

– Так вы скоро станете черствой и злой, – сказал Самуэль.

– Нет, дитя мое, нет, ступайте с господином де Самазаном и хорошенько повеселитесь – это мое самое заветное желание. Вы видели моего маленького Шарля?

– Вашего сына? Я поцеловал его сразу по прибытии. Мне он показался немного бледным, – ответил Самуэль.

– Да. Вот уже несколько дней мне кажется, что он болеет.

«Вот черт! – подумал Семилан. – Только бы ему не взбрело в голову умереть. Мы в нем отчаянно нуждаемся, чтобы получить наследство матери и передать все права на него опекуну, то бишь господину де Сентаку».

– Но я надеюсь, это скоро пройдет. До свидания, господин де Самазан. – добавила она.

– До свидания, мадам. И благодарю вас за оказанный мне доброжелательный прием.

– До скорого, кузина, – промолвил Самуэль.

– До скорого, неблагодарный мальчишка, – ответила мадам де Сентак, слегка ударив Самуэля китайским веером по щеке.

Они вышли вместе, но не успели покинуть и переднюю, как до мадам де Сентак донесся голос Самуэля, обратившегося к Семилану с вопросом: – Вы много прочли книг об обязанностях и воспитании рыцарей?

– Десятка два.

– Надеюсь, вы дадите мне их почитать?

– Разумеется. Когда приедете взглянуть на доспехи, они будут в вашем полном распоряжении.

Эрмина на несколько мгновений погрузилась в задумчивость.

Она размышляла обо всем, что с ней произошло – о сцене, разыгравшейся в Бореше, о вмешательстве де Кастерака и де Самазана, о том, что рассказал ей первый, и о смелом, но в то же время робком признании в любви второго.

Она спрашивала себя и никак не могла понять, какое чувство ей внушает этот новый в ее жизни господин.

Презрение? Вряд ли.

Ненависть? Нет.

Любовь? Тем более.

Как бы там ни было, он не был ей безразличен.

В голове и душе Эрмины будто шла какая-то необычная работа. Ей казалось, что еще чуть-чуть – и она невзлюбит этого Самазана, слова которого порой звучали фальшиво. С другой стороны, дама не исключала и того, что какое-нибудь происшествие, пусть даже самое заурядное, пробудит в ней интерес к этому человеку, проявившему себя столь храбрым, защищая ее, и это ее пугало.

Поразмышляв некоторое время над сложившейся ситуацией, она едва заметно пожала плечами и сказала: – Подумаешь! Да я с ума сошла!

Тем временем Самазан и Самуэль, разговаривая на ходу, направлялись к крепостным рвам Интендантства.

Юноша, по натуре открытый и наивный, не переставая задавал вопросы по теме, представлявшей для него такой интерес.

Семилан отвечал на них весьма изобретательно, ведь нетрудно догадаться, что расспросы юного кузена Эрмины то и дело ставили его в тупик.

В действительности сей бандит знал о рыцарских эпопеях лишь горстку разрозненных исторических фактов, почерпнутых скорее из рыцарских романов, чем из специальной литературы.

Но он был слишком заинтересован в том, чтобы усыпить бдительность юного Самуэля и стать его другом, и поэтому не имел права колебаться перед тем, как ответить на очередной его вопрос.

– Ах! – воскликнул наконец Давид, в порыве энтузиазма. – Я так хочу, чтобы провидение дало мне шанс совершить подвиг, достойный времен рыцарства.

На свете найдется совсем немного молодых людей, которым подобная мысль ни разу не приходила в голову.

– Славные у вас желания, – заметил Самазан.

– Почему вы считаете, что подобный случай мне так и не представится?

– Причин тому несколько, и первая из них заключается в том, что мы живем в очень прозаическое время, когда невинных принцесс злодеи преследуют очень и очень редко.

– Вы же сами прекрасно знаете, что это не так, ведь кому, как не вам, довелось спасать мою кузину.

– То была счастливая случайность.

– Но ведь она выпала на вашу долю?

– Вторая причина сводится к тому, что в наши дни, к счастью, злодеи имеют дело с жандармами, в которых нет ничего рыцарского, но которые без колебаний выполняют свой долг.

– Ах, как же мало в вас поэзии…

– Да нет, я просто констатирую действительное положение вещей.

– Послушайте, – настаивал на своем Давид, – я великолепно сижу в седле, а оружие держу в руках чуть ли не с младенческого возраста, управляясь одинаково хорошо что с саблей, что со шпагой. Вполне сносно стреляю из пистолета… И зачем мне это все нужно?

– Чтобы быть хорошим дворянином.

– Этого мало.

– Если вы так хотите освоить ремесло странствующего рыцаря, то ни во Франции, ни в Европе этого вам сделать не удастся, – сказал Семилан.

– Но тогда где?

– В Америке, в Индии. В первую очередь в Индии.

– Да, в точности как мой прадед. Я уже думал об этом. Но ведь мне всего четырнадцать лет.

– В самом деле? А выглядите вы на все шестнадцать.

– Даже если бы вы дали мне двадцать, это не прибавило бы ни единого дня к моему истинному возрасту. Мне еще целых семь лет придется терпеть опекуна и членов семейного совета, которые не обладают ни одним из качеств, необходимых для того, чтобы понять рыцарство. Как следствие, если я отправлюсь бродить по свету, они заставят меня вернуться домой, используя для этого все предусмотренные законом возможности, как говорится в церемониальных бумагах, которые мне время от времени читают.

– Вы очень несчастны! – с улыбкой произнес Семилан.

– Не смейтесь. Я испытываю потребность в приключениях и прихожу в ярость при мысли о том, что мне придется дожидаться совершеннолетия.

– Вряд ли вам стоит жаловаться, – ответил на это бандит. – В двадцать лет вы станете еще сильнее и, в сущности, даже моложе, чем сейчас. К тому же, как знать, ведь в жизни вполне может произойти какое-нибудь событие, которое позволит вам испытать свою силу и храбрость, причем в тот момент, когда вы будете меньше всего этого ожидать.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил юноша, догадавшись, что Семилан что-то недоговаривает.

– Ничего.

– Неправда.

– Нет, уверяю вас.

– Умоляю вас, говорите.

Семилан сделал вид, что прилагает над собой усилия, чтобы справиться с сомнениями.

– Нет, дитя мое, это было бы ошибкой.

– Ошибкой? Вы чего-то боитесь?

– Да! Я боюсь… боюсь! Послушайте, друг мой, давайте на этом остановимся! Сдержите обещание и приходите ко мне послезавтра.

– Ну да, я знаю, вам со мной скучно, – грустно произнес Самуэль.

– Глупости!

– Да, в противном случае вы сказали бы мне – ведь я страстно желаю знать то, что вы от меня скрываете.

– Дитя мое, я просто хотел заметить, что человек, каким бы богатым он ни был, не может осуществить все свои желания.

– Вы думаете, я этого не знал?

– Еще бы! – воскликнул Самазан.

– Сударь, меня воспитывали весьма недурно для того, чтобы я знал, чего стоит принадлежащее мне состояние, и поверьте, я ценю его не выше, чем оно того заслуживает.

– Ответ, достойный не мальчика, но мужа. Примите мои поздравления.

– Ну что же, раз уж вы так думаете, то попрошу вас отнестись ко мне как к мужчине и довести наконец до конца свою мысль.

– Послушайте, друг мой, давайте я буду относиться к вам как к другу, заслуживающему всяческого доверия.

– Я весь внимание.

– Упомянув о том, что пришло мне в голову, я испугался, что вы можете совершить какое-нибудь безумство, после чего ваши родные, опекун, семейный совет и мадам де Сентак возложат на меня ответственность за все безрассудства, которые вы можете натворить.

– Вы полагаете, я не умею хранить тайны?

– Ни на секунду в этом не сомневаюсь, – сказал Семилан, посредством всех этих недоговорок и препятствий еще больше возбуждая любопытство юноши.

– В чем же тогда дело? – спросил тот.

– Ну хорошо! Может случиться так, что вы, ввязавшись в какую-нибудь авантюру, переоцените свои силы, с вами произойдет та или иная неприятность, а отвечать за все придется мне.

– Почему? Почему вы должны нести ответственность за мои действия и поступки?

– Вот вы и заговорили, как герой рыцарских романов.

– Ну же, господин де Самазан, расскажите мне все без утайки.

– Ну что же, извольте! Друг мой, мне пришло в голову, что после неудачного ограбления мадам де Сентак можно было бы отправиться в логово бандитов, напавших на ее карету.

– Вам оно известно?

– Да, известно.

– И где же это логово находится?

– В Бореше.

– Это и так ясно, но где конкретно?

– Вы что же, знаете те края?

– Нет.

– Тогда мои сведения будут абсолютно бесполезны. Свою берлогу разбойники устроили среди развалин одной старой башни.

– Совиной башни?

– Вы ее знаете?

– Слышал.

– Но это еще не все, – добавил Самазан. – По слухам, Совиная башня соединена узкими проходами с подземельями замка Руке.

– Откуда вам это известно? – наивно спросил Самуэль.

– Я расспрашивал старых крестьян, которые изучили эти руины еще задолго до Революции.

– И что же эти подземелья? – спросил сгоравший от волнения и любопытства Давид, обратив на собеседника вопрошающий взгляд.

Глаза молодого человека горели. Он выпрямился во весь рост, будто желая доказать, что достоин услышать столь важные откровения.

– Эти подземелья просто огромны, – продолжал Самазан. – Как утверждают, бандиты изучили их самое большее на треть. Вполне вероятно, что они собираются в огромной сводчатой пещере, расположенной прямо под бывшим парадным залом владельцев замка Руке.

– Да? Что же они там делают?

– Скорее всего пьют, курят и предаются бесконечным оргиям.

– Вот как? – произнес Самуэль, не понимавший, какое удовольствие могут доставлять человеку табак и спиртные напитки, и имевший о слове «оргия» лишь самые смутные представления.

– Ходят слухи, что время от времени они похищают женщин.

– Женщин? – повторил Давид, вновь жадно внимая каждому слову из рассказа Самазана.

– Да.

– Подобная участь могла постигнуть и мою кузину?

– Совершенно верно.

– И что они с ними делают?

– Уводят в свое логово.

– А потом?

– Дьявольщина! Потом оставляют у себя, заточают в подземелье.

– Как вы думаете, сейчас узницы там есть?

– Этого я не ведаю.

– Но можете это выяснить?

– Угадали.

– Вы пойдете один?

– Один.

– А не боитесь?

– У меня есть план.

– В чем он заключается?

– Я упоминал о длинном проходе, который ведет из Совиной башни в подземелья Руке?

– Да.

– Как я уже говорил, разминуться в нем двум людям нельзя.

– И что из этого? – спросил Самуэль, сгорая от нетерпения.

– Если я попаду в руки бандитов, то попытаюсь спастись бегством через этот проход – даже если их будет целая тысяча, из-за ограниченности пространства сразиться со мной сможет лишь один.

– Правда ваша.

– Но вы должны знать одну вещь.

– Какую?

– Говорят, что в этих руинах бродят привидения.

– Ах, господин де Самазан, не смейтесь надо мной.

– Но, друг мой, дон Кихот ведь тоже верил в добрых и злых духов.

– Вы приводите не самые лучшие доводы. Но, говоря о том, что в этих руинах водятся привидения, вы, вполне возможно, преследуете определенную цель.

– Угадали, это действительно так.

– Что же это за цель?

– Нужно принять меры предосторожности против этих призраков, будь они мнимые или настоящие.

– Значит, они, вы полагаете, существуют на самом деле?

– Я в этом совершенно уверен, потому как не имею возможности подвергнуть сомнению искренность людей, от которых почерпнул все эти подробности.

– Ах! – воскликнул юный Давид, непроизвольно вздрогнув от охватившего его радостного трепета. – Какое счастье!

– Может случиться так, – продолжал бандит, – что обитатели этих руин изобрели механизмы, в той или иной степени хитроумные, чтобы пугать храбрецов, осмеливающихся явиться к ним в берлогу.

– Верно! Но разгадать их хитрость не составит никакого труда – с помощью доброй пары пистолетов!

– Значит, вы по-прежнему хотите попытать счастья?

– Сгораю от желания это сделать.

– Нет. Для этого вы слишком молоды.

– Ах, господин де Самазан, умоляю вас.

– Да и потом, если я, по большому счету, свободен от богатств сего мира, ваше состояние представляется слишком значительным для того, чтобы подвергать вас ненужному риску.

– Значит, если я богат, то на мне не грех и крест поставить?

– Наконец, если я и решусь взять вас с собой, то только после того, как в одиночку проведу разведку.

– Ха! Если вы поведете меня туда, лишь убедившись, что никакой опасности нет, то какой мне смысл вообще туда идти?

Самазан улыбнулся, но не сказал ни слова. Он уже довел Самуэля до желаемого уровня экзальтации и любопытства. Все шло в полном соответствии с его пожеланиями. Теперь пора было расстаться с юношей, оставив его наедине с грезами о сражениях, призраках и геройских поступках. Два дня рыцарского брожения этого юного ума сделают его устремления еще более пылкими и страстными.

– А теперь прошу прощения, – сказал Семилан…

– Вы меня покидаете?

– Да, мне нужно выполнить одну благочестивую обязанность. Бывая в Бордо, в этот час я каждый день провожу некоторое время с одним моим родственником, старым парализованным каноником, которому очень многим обязан. Если я не явлюсь к нему в обычное время, он решит, что меня постигла смерть, и очень опечалится. А мне никоим образом не хочется доставлять огорчения этому достойному, святому человеку.

– Я понимаю ваши благоговейные, теплые чувства и поэтому вас не задерживаю.

Самазан пожал Давиду руку и добавил:

– Ну так что, мы договорились, жду вас послезавтра?

– Да, договорились. Вы прекрасно знаете, что я ни за что на свете не откажусь от этой встречи.

– В таком случае до свидания.

– До свидания, господин де Самазан. Надеюсь, к тому моменту, когда я явлюсь к вам с визитом, вы не передумаете разделить со мной опасности задуманного предприятия.

– Ах! Не могу вам ничего обещать.

Они расстались. Самуэль, с воодушевленным лицом и пылающим взором, отправился в общественный сад, в то время как Семилан, в подтверждение рассказа о несуществующем родственнике, парализованном канонике, с озабоченным видом двинулся в сторону улицы Рампар, чтобы побыстрее оказаться на Миниметт, ныне переименованной в Кабюроль, где, по его утверждению, и жил почтенный служитель культа.

«Все, молодой человек у меня в кармане. – думал он на ходу. – Послезавтра он доведет меня до отчаяния просьбами принять участие в планируемой мной экспедиции и его мольбы заставят меня дрогнуть. Да! Но сначала нужно где-то найти полный комплект доспехов и книги по рыцарству. Этот юный Самуэль мне дорого обойдется. К счастью, деньги, потраченные на него, зря не пропадут».

Он вспомнил о своем рыцарском поведении, обернувшемся таким успехом, и улыбнулся.

– Полагаю, что господин де Сентак, – проворчал он, – узнав, как я провернул это дело, согласится, что я не такой консерватор, как этот Андюс.

 

IX

Давайте вернемся немного назад.

Читатель, по-видимому, уже догадался, что Высокая Кадишон бросила ремесло мелкой торговки и рассталась со своим прилавком на рынке.

Это решение она приняла почти сразу после исчезновения мужа, потому что оставаться в этом качестве и дальше было нельзя.

Ловкость, с какой она устроила побег любимого, принесла ей в Бордо всеобщую славу. Она вошла в моду, и сходить поглазеть на нее за прилавком стало считаться хорошим тоном.

Особенно вокруг нее толпились молодые люди – под предлогом покупки цветов или корзины фруктов они постоянно крутились в двух шагах от этой продавщицы ароматного товара.

Поскольку среди молодых рыночных торговок Кадишон была не только самая красивая, но и самая мудрая, этот повышенный интерес очень скоро стал ей досаждать, и она поделилась своими неприятностями с колоссом Безомбом, который по-прежнему был ей верным другом, и хоть орлом и не стал, но остался самым великодушным человеком, вполне способным дать хороший совет.

– И что мне теперь делать? – спросила у него молодая женщина.

– Если хотите, я могу переломать ребра парочке этих пижонов, – ответил грузчик. – Это успокоит остальных.

– Ах! Бедный мой Безомб, вы только о том и думаете, чтобы кого-нибудь поколотить. Я не могу принять ваше предложение. В данный момент я нуждаюсь не столько в ваших кулаках, сколько в хорошем совете.

Безомб почесал макушку.

– Почему бы вам не стать негоцианткой? – с триумфом в голосе воскликнул сей славный малый.

– Негоцианткой? – с улыбкой переспросила молодая женщина.

– Да.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я признаю, что вы больше не можете стоять за прилавком на рынке, причем сразу по нескольким причинам, главная из которых заключается в том, что после всего, что произошло в последнее время, вам нужно пользоваться хотя бы относительной свободой.

– И что из этого?

– Как «что»? Почему бы вам, моя дорогая, не стать торговать оптом, не выходя из дома, точно так же, как до этого вы торговали в розницу на рынке?

– Но ведь…

– Погодите. Я убежден, что большинство ваших товарок будут с радостью делать у вас закупки. Вам будет достаточно лишь найти поставщиков, которые никогда не оставят вас без работы, а все остальное наладится само собой.

– Безомб, ваша идея, опять же, была бы просто великолепной, если бы не одна помеха, препятствующая ее практическому осуществлению.

– Что же вам мешает?

– Чтобы торговать оптом, нужен начальный капитал, а я бедна.

– Да, мне известно, что вы еще не успели сколотить состояния, но за этим дело не станет. Вы умны, рачительны, бережливы и в высшей степени трудолюбивы. Самым трудным в вашем новом ремесле будет вставать в два часа ночи, но вы, можно сказать, к этому привыкли.

– Вы полагаете? Полноте, Безомб, не забывайте – чтобы заняться подобной коммерцией, нужно иметь пять-шесть тысяч франков.

– А вот это, дочь моя, уже мое дело, – ответствовал великодушный трудяга. – Мы, грузчики, слава богу, зарабатываем прилично, и у тех, кто не спускает все до последнего гроша, довольно быстро заводится кубышка.

Кадишон внимательно его слушала, от удивления распахнув глаза.

– Лично я пью исключительно воду, поэтому мне удалось скопить сумму, достаточную, чтобы обеспечить человеку спокойную старость. Я одолжу вам эти шесть тысяч франков с тем же спокойствием, с которым доверил бы их самому почтенному нашему банкиру.

– Но ведь… – неуверенно протянула Кадишон.

– Полноте, Кадишон, полагаю, вы не будете вести себя по отношению ко мне, как гордячка. Я прошу вас принять эти деньги во имя Жана-Мари.

Кадишон без слов бросилась славному грузчику на грудь.

– Будет вам, будет. Ну что, мы договорились, дитя мое? Вы согласны?

– Вы очень добры и ведете себя со мной, как отец.

– Иначе и быть не может, ведь, кроме вас и Жана-Мари, у меня никого нет.

Восемь дней спустя Кадишон, если следовать выражению Безомба, стала негоцианткой и, благодаря неутомимым усилиям, вскоре уже была одной из самых бойких оптовых торговок на набережной Грав. Добавим, что благодаря уму коммерция ее стала настолько прибыльной, что год спустя она выплатила колоссу всю сумму, которую он ей одолжил.

Таким образом, молодая женщина обрела в своих действиях полную свободу. Дела до нее больше никому не было и вскоре о ней все забыли, к чему она, собственно, и стремилась, потому как в жизни ее присутствовала некая тайна.

От случая к случаю Кадишон на некоторое время пропадала. Никто, даже родственники и друзья, не знали, куда она отлучалась. Отсутствие ее длилось когда сутки, когда чуть больше. Ни один из тех, кто знал об этой ее особенности, не смог бы сказать, в котором часу она уходила, а в каком возвращалась.

Утром дверь дома женщины оказывалась закрытой, затем целый день ее нигде не было, на следующий день она появлялась вновь, но никто не знал, ни как она ушла, ни как вернулась.

Впрочем, Кадишон и сама, по-видимому, была крайне заинтересована в том, чтобы обмануть слишком любопытных, которые могли с удовольствием за ней шпионить, потому как нередко лишь симулировала отлучки, оставаясь дома и не отзываясь на стук в дверь.

Соседи в таких случаях говорили:

– Кадишон? Она уехала.

Многие предполагали, что она отправлялась в горы для закупки фруктов нового урожая, но говорить об этом с уверенностью было нельзя.

Эти ее загадочные отлучки не преминули привлечь внимание и ряда злодеев. В доме Кадишон жила одна мегера, болевшая типичным для Бордо недугом, заключавшимся в том, чтобы постоянно совать нос в чужие дела и пытаться проникнуть в тайны окружающих.

Будучи не в состоянии сказать что-либо конкретное об отлучках Кадишон, Жанетта (так звали женщину) в конечном счете превратила их в предмет сплетен и пересудов.

Она без всякого стеснения стала намекать, что молодая негоциантка ведет себя не совсем прилично.

– Ах! – говорила она. – Я совершенно уверена, что она напрочь позабыла Жана-Мари.

– Замолчи, гадюка, – отвечали ей.

– Когда человек творит добро, ему незачем прятаться.

Надо признать, что веры ее сплетням не было, что раздражало Жанетту до последней крайности.

Дошло до того, что она, решив раскрыть тайну Кадишон, несколько дней пряталась под лестницей, решив проследить за торговкой в том случае, если та выйдет.

Сначала она лишь попусту тратила время. Но однажды ночью Кадишон, обув на ноги мягкие страсбургские башмачки, украдкой открыла дверь и выскользнула на улицу.

Жанетта стала за ней следить, но настолько неумело, что жена Жана-Мари не преминула ее заметить. В итоге молодая женщина водила ее за собой три часа по улицам Бордо, пока наконец не вывела к Гравскому рынку.

Но на усталость Жанетте было наплевать. В другой раз Кадишон, увидев, что за ней опять следят, не таясь вошла к лавочнику, предоставлявшему во временное пользование костюмы, вышла от него в наряде молочницы и отправилась на бал-маскарад.

В этот вечер мы ее и встретили – в окружении Сентака, Мэн-Арди и целой толпы других молодых людей.

Нетрудно представить, какую радость при этом испытала Жанетта и как ее злой язык принялся перемалывать Кадишон кости. По ее словам, молодая женщина была последней распутницей, которая выходила из дому по ночам, чтобы вовсю предаваться разврату, и даже на отказывала себе в удовольствии появляться на костюмированных балах.

– Ах, дорогая моя, кто бы мог подумать! – с возмущением в голосе говорила Жанетта. – Падшая женщина. Я больше не желаю жить под одной крышей с подобной особой, это ужасно.

И далее в том же духе. Если верить Жанетте, то мир никогда еще не знал подобного скандала.

Кадишон знала, что о ней распускали подобные слухи, но в ответ лишь улыбалась, словно общественное мнение, считавшее ее ветреннейшей из женщин, доставляло ей радость.

От внимания более зоркого наблюдателя не ускользнуло бы, что завеса тайны, окружавшая жену гренадера, на фоне этих сплетен становилась лишь плотнее.

Перед тем как вернуться к нашему рассказу, чтобы предоставить читателю интересующие его сведения, добавим, что Кадишон носила траур по мужу, потому как капитан судна, намеревавшегося доставить Кадевиля в Индию, рассказал, что напрасно прождал его в Ришаре и что он, по всей вероятности, погиб во время бури 30 июля 1825 года.

Поэтому тот факт, что молодая женщина, все еще оплакивавшая супруга, отправилась на бал-маскарад, может показаться удивительным, но позже мы приведем объяснение этому поступку, который внешне может показаться предосудительным.

А пока продолжим.

Завеса над тайной, столь ревностно охраняемой Кадишон, приоткрылась для некоторых персонажей, уже выведенных нами на сцену, – при обстоятельствах, о которых нам еще предстоит рассказать.

Мэн-Арди, Бюдо и Мальбесан первыми узнали, как Кастерак оказался на большой дороге в тот самый момент, когда бандиты устроили нападение на карету мадам де Сентак.

Нетрудно догадаться, что героя этой истории засыпали вопросами.

– Мой дорогой Кастерак, не надо ложной скромности. – сказал ему Танкред. – Маринетту мне вернули вы и вы же спасли Эрмину. Так что выкладывайте, как было дело!

– С чего мне лучше начать?

– Вот наказание! Начните сначала.

– Ну что же, друг мой, как помните, стоял туман, и я заблудился в винограднике. В какой-то момент ко мне бросилась юная девушка и попросила защиты.

– Она что же, вас увидела?

– Нет, в мою сторону она направлялась чисто случайно.

– И что же вы сделали?

– Взял ее на руки. За ней была погоня и я, на свое счастье, услышал серебряные бубенчики лошадей мадам де Сентак, которую разбойники остановили в тот момент, когда я велел кучеру придержать лошадей и дать мне возможность поговорить с госпожой.

Затем Кастерак вкратце рассказал о своем участии в освобождении Эрмины, но на господине де Самазане остановился более подробно.

– И что он собой представляет, этот де Самазан?

– Довольно симпатичный малый.

– Бюдо, вам знакома эта фамилия? – спросил Танкред.

– Боже мой, нет. Откуда он, этот Самазан?

– Если я правильно понял, то он является одним из владельцев Бореша и живет в двух шагах от места ночного нападения.

– Какое нам, в конце концов, дело до его фамилии? – вступил в разговор Мальбесан. – Он вел себя, как и подобает дворянину, а мы живем в эпоху, когда благородная душа ценится намного больше знатного имени.

– Так оно и есть! – поддержал его Танкред.

– Мальбесан, ваши слова – золото, – продолжал Бюдо, – мне не терпится познакомиться с этим господином де Самазаном и Кастерак, полагаю, вскоре доставит нам такое удовольствие.

– А почему вы так торопитесь повидать этого молодого человека?

– Потому что никак не могу забыть о той ночной экспедиции, когда нас так жестоко разыграли.

– Я не сомневаюсь, что эти бандиты над нами премилым образом посмеялись, не говоря уже о том, что им хватило наглости напасть на карету в паре сотен метров от жандармского подразделения численностью в три десятка штыков, – сказал Мальбесан.

– Это и есть та причина, по которой я раздосадован и жажду реванша.

– Какого еще реванша?

– Я хочу, чтобы господин де Самазан, которому, должно быть, известны все складки местности, оказал нам дружескую услугу и проводил до Совиной башни.

– Но для этой экспедиции, – взял слово Кастерак, – нужно выбрать день, когда не будет тумана.

– Ясное дело, – продолжал Бюдо, – тогда мы поймем, каким образом нас смогли раздробить и самым нелепым образом обречь ночной поход на неудачу.

– Бюдо, вы намереваетесь проникнуть в логово разбойников?

– Никоим образом, мы сделаем вид, что выехали на прогулку, а сами при дневном свете определимся на местности. Если будет предпринята еще одна попытка похитить Маринетту, мы окажемся уже стреляными воробьями для того, чтобы ее спасти.

– Ну что же, друг мой, есть один очень простой способ повидаться с господином де Самазаном. Он заключается в том, чтобы отправиться в Бореш, где этот человек, по его словам, живет, представиться и попросить отвести нас к Совиной башне.

– Отличная мысль. Погода после того дня как раз установилась замечательная, туман рассеялся. Если хотите, можем отправиться туда послезавтра.

– Хорошо, пусть будет послезавтра.

И через два дня наши четверо искателей приключений сели на коней.

Первый крестьянин, которого они спросили о Самазане, ответил:

– Я такого не знаю.

– Вы что же, не из здешних краев?

– Почему же, я как раз отсюда.

– Но господин де Самазан из Бореша.

– Сударь, вас ввели в заблуждение, в Бореше нет никакого господина Самазана, – ответил хлебопашец. – От Анго и до порта никто не знает местных жителей лучше меня.

– Отлично, друг мой, благодарю вас, – сказал Танкред.

И крестьянина отпустили восвояси.

Когда им встретился еще один деревенский житель, к нему обратились с тем же вопросом – и получили точно такой же ответ.

– Совершенно очевидно, что господин де Самазан не отсюда, – сказал Мальбесан. – По-видимому, у него были свои причины солгать вам, утверждая, что он живет где-то поблизости.

– Впрочем, эта деталь не имеет особого значения, ведь мы уже доехали до Бореша, – ответил ему Танкред. – Насколько я помню, чтобы подняться к Совиной башне, нужно направиться по Кассурской дороге. Давайте оставим лошадей на постоялом дворе, двинемся по этому тракту и займемся осмотром местности.

Что и было без промедлений сделано.

– Здесь, на постоялом дворе, – продолжал начатый ранее разговор Кастерак, – мы можем заблаговременно сделать одну вещь.

– Какую?

– Позавтракать. Еще очень рано, но после двухчасовой скачки верхом нам надо подкрепиться. К тому же это поможет завоевать доверие хозяина, который, по-видимому, знает, где найти нашего знаменитого и слишком загадочного господина де Самазана.

Молодые люди позавтракали, но хозяин постоялого двора заявил, что не знает человека, которого они разыскивают.

Час спустя наши четверо друзей весело шагали по берегу, за склон которого зацепилась, если так можно выразиться, Совиная башня.

Был полдень, ярко светило солнце, для этого времени года было довольно тепло, поэтому никаких неожиданностей можно было не бояться. Наши четверо друзей, жаждущих славы и приключений, беспрепятственно добрались до двери знаменитой башни, которая представляла собой весьма ветхое сооружение и по этой причине почти их не интересовала.

– Если бандиты в самом деле обосновались в этом гнезде летучих мышей, в один прекрасный день башня рухнет им на голову и о них больше никто никогда не услышит.

– Мой дорогой, – ответил на это Танкред, – разбойники держатся за жизнь гораздо более цепко, чем принято считать, поэтому я убежден, что в свою берлогу они забираются не через эту башню, а как-то иначе.

– Но если уж мы явились сюда, чтобы изучать окрестности, давайте сразу же и приступим.

– Будь по-вашему, – отозвался Кастерак. – Танкред, если вы не против, вместе с Бюдо берите влево, а мы с Мальбесаном обогнем холм справа.

– А нам не опасно расставаться?

– Какого дьявола нам бояться днем, при солнечном свете?

– Ну хорошо, давайте вы – направо, мы – налево. Встретимся здесь.

Полтора часа спустя четверо друзей вернулись в исходную точку.

– Ну что, – спросил Мальбесан у Танкреда, – видели что-нибудь?

– Нет, ничего. Один лишь унылый пейзаж. Мы вернулись десять минут назад и даже успели побывать в башне, которая, как и предполагалось, никуда не ведет. Бандиты, должно быть, пробираются к себе иным путем.

– Кастерак, – продолжал Мальбесан, – желает поведать нам нечто необычное.

– Что именно? – спросил Танкред.

Кастерак подошел ближе и сказал:

– Знаете, кого я сейчас видел?

– Кого?

– Впрочем, давайте обо всем по порядку.

– Давайте, Гонтран, – со смехом ответил Бюдо.

– Полчаса назад мы с Мальбесаном вышли к очень живописному месту, которое, как объяснил встретившийся на нашем пути крестьянин, называется Шамсене.

– К делу, господин де Кастерак, – сказал Танкред, – ближе к делу.

– Наберитесь терпения. То, о чем я повествую, и есть дело, которое, уверяю, вас очень удивит.

– Все так серьезно?

– Более чем. В Шамсене мы с Мальбесаном разошлись в разные стороны, чтобы обогнуть небольшой холм.

– А вот расставаться вам не стоило.

– Возможно, но это не имеет значения. Отойдя от Мальбесана на сотню шагов, я увидел грот, вырубленный в прочной скальной породе человеческой рукой. Вход в этот грот прекрасно обработан и, я бы даже сказал, монументален. Я тут же раздвинул скрывавшие его заросли и двинулся вперед. Поначалу ничего необычного не было, если не считать слишком чистого пола и отсутствия влаги на стенах.

– Кастерак, вам присуща пагубная страсть углубляться в детали и злоупотреблять вниманием слушателей.

– Мое пребывание в гроте длилось недолго, он оказался неглубоким и я без труда понял, что оказался в карьере, добыча камня в котором была прекращена по причине его исключительной твердости. Я уже собрался было уходить, повернулся и вдруг увидел перед собой…

– Кого? – спросил Бюдо.

– Так кого же? – поддержал его Танкред.

– Женщину.

– Ну и что? Тоже мне невидаль, не иначе какая-нибудь крестьянка…

– Нет, это была не крестьянка, а молодая, премилая, любезная и умная молодая женщина… одним словом, дама, с которой вы знакомы.

– Я? – протянул Танкред.

– Вы, Бюдо, – сказал Мальбесан.

– Послушайте, не томите, говорите быстрее.

– Когда вы узнаете, что эта женщина была не кто иная, как мадам Кадет Кадевиль, то тоже очень удивитесь.

– Высокая Кадишон? – в изумлении воскликнул Танкред.

– Она самая.

– Чем она, черт возьми, там занималась?

– Знаете, мой дорогой, вы задаете слишком много вопросов. Я не успел ни спросить ее о чем-то, ни даже поздороваться.

– Она что же, улетела?

– Можете смеяться сколько угодно. Кадишон исчезла на моих глазах с такой ловкостью, что я совершенно растерялся.

– Она выбежала из грота?

– Нет.

– Что же тогда?

– Мне показалось, что она прошла сквозь стену – ту самую стену, твердость которой бросила вызов инструментам каменоломов, и которую я ощупью исследовал во всех направлениях на наличие боковых ответвлений.

– Как? Среди бела дня?

– Надо сказать, – продолжал Кастерак, – что мы находились в довольно темной части грота.

– Странно все это.

– Я бы даже сказал, удивительно.

– Кастерак, а вы уверены, что это действительно была Высокая Кадишон?

– Я уверен, что это та самая дама, которую мы в костюме молочницы повстречали на балу-маскараде, которую впоследствии раскрыл Сентак и которая затем отправилась с нами ужинать. Это женщина, назвавшаяся Кадетт Кадевиль и сообщившая нам весьма любопытные сведения об Андюсе и его банде.

– Сведения, которые, как я понимаю, она почерпнула во время своих визитов сюда, – сказал Танкред.

– Да.

– Где этот грот? – продолжал юный Мэн-Арди.

– В трехстах шагах отсюда.

– Пойдемте туда. Все вместе.

Через десять минут четверо друзей уже были в упомянутом гроте Шансене.

– Я стоял здесь, – сказал Кастерак, становясь в одном из углов грота, – затем обернулся и увидел перед собой женщину.

– И ваше сердце завоевателя дрогнуло, – ответил Бюдо.

– Нет, мое сердце завоевателя очень удивилось. Я не слышал, чтобы кто-то раздвигал кусты, ни один звук не навел меня на мысль о том, что здесь мог кто-то быть.

– А что сделала наша дама, когда увидела вас?

– Дама, по меньшей мере, была удивлена не меньше меня и на мгновение застыла, как вкопанная. Что и позволило мне внимательно к ней присмотреться и узнать.

– Она ничего вам не сказала?

– Ни слова. Я снял шляпу и направился к ней. Но Кадишон, вероятно, уже пришла в себя и исчезла, как сон.

– Как растворяется туман, – выразил свое мнение Мальбесан.

– По правде сказать, да.

– Куда же она подевалась? – спросил Танкред.

– Она исчезла в этой части грота, здесь довольно темно, – ответил Кастерак, переходя в угол, погруженный в непроглядный мрак.

– Вы уверены, что она выбежала, воспользовавшись входом?

– Совершенно уверен.

– В таком случае у этой тайны должна быть разгадка и мы должны ее найти, – заявил Танкред.

– Мой дорогой Танкред, я уже пытался это сделать, но тщетно, – ответил Гонтран.

– Но представляется неестественным, что женщина проходит сквозь стену, как нож через масло.

– Ну конечно.

– Поэтому, Кастерак, давайте поищем вместе, может, на этот раз вам повезет больше.

И четверо молодых людей начали внимательно осматривать стену, выдолбленную в цельном куске скальной породы, ощупывая руками каждый выступ. Но это ничего не дало и они были вынуждены признать, что домой придется возвращаться несолоно хлебавши.

– Мой дорогой Кастерак, – сказал Бюдо, – убедившись в тщетности поисков, мы столкнулись с загадкой, которую обязательно нужно разгадать.

– Но это не мешает нам извлечь из этой истории уроки, – заметил Мальбесан.

– Вы правы, – ответил Танкред.

– И какую же мораль вы усматриваете в этой мимолетной встрече? – спросил Кастерак.

– Факт, который не должен ускользнуть от нашего внимания, я усматриваю не в мимолетной встрече, а в самом присутствии Кадишон в Бореше.

– Какой же вывод из этого вы сделали?

– Нет ничего проще: если учесть, что эта дама, как мне стало недавно известно, ведет загадочный образ жизни, вызывающий много пересудов со стороны соседей, она над нами насмехается и на самом деле является сообщницей бандитов.

– Помилуйте! – воскликнул Кастерак.

– А вы подумайте, мой дорогой.

– Сколько я ни ломаю голову, никак не могу понять… разве что это странное исчезновение…

– Послушайте, вы помните ту ночь, когда давали костюмированный бал?

– Как, черт возьми, такое забудешь!

– Тогда вы должны помнить, что во время ужина в компании с Кадишон над нами кто-то подшутил весьма сомнительным образом. Сначала погасили свет, затем впустили в обеденный зал несколько сов.

Танкред, Бюдо и Кастерак слушали Мальбесана, не осмеливаясь что-либо возразить.

– Мой дорогой Танкред, а как там могли появиться совы? Может, наша милая молочница прятала их под юбками? Может, она специально старалась как можно дольше задержать нас за столом, чтобы дать бандитам Андюса возможность похитить несчастную Маринетту?

– Но позвольте!

– Кто подбросил нам мысль совершить эту ночную вылазку в тумане, в ходе которой и мы, и жандармы так оконфузились? Опять же Кадишон.

– Но с другой стороны, друг мой, – сказал Кастерак, – обратите внимание, что будь наша дама связана с бандитами, она поостереглась бы советовать нам сыграть с безногим злую шутку, внесшую сумятицу в его кортеж.

– Может, это была личная месть Андюсу, который, как вам известно, вскоре после этого умер.

– Кроме того, – продолжал Кастерак, – позволю себе заметить, что во время ужина она была взволнована намного больше нас.

– Хитрость, не иначе.

– Это еще надо доказать.

– Наконец, – настаивал на своем Мальбесан, – объясните мне, почему сия дама, в поведении которой мы усматриваем ряд весьма подозрительных особенностей, оказалась в двух шагах от логова бандитов, а также откуда ей известна тайна, позволяющая в мгновение ока пропадать из виду и, по всей видимости, спускаться в подземелье, ведущее в штаб-квартиру банды?

Кастерак ничего не ответил.

– Лично я полагаю, что в ночь бала-маскарада мы стали жертвой розыгрыша и что мадам Кадишон Кадевиль, которую все знают как женщину умную и энергичную, состоит в сговоре с преследовавшими нас бандитами, – ответил Мальбесан. – А у вас, Танкред, на этот счет есть свое мнение?

– Я даже не знаю, что и думать. Вспоминая ее бесхитростный голос, уверенный взгляд и искренние речи, я отметаю ваши доводы. Но тем не менее все, что вы говорите, может оказаться правдой.

– Будьте уверены, Кадишон точно пособница бандитов.

– Господин Мальбесан, – внезапно раздался за спинами молодых людей женский голос.

Те обернулись, проявив вполне объяснимую поспешность. Перед ними стояла Кадишон.

Появиться она могла только со стороны скалы, хотя никаких зримых доказательств тому не было.

– Мадам Кадевиль! – первым нарушил молчание Бюдо, который при виде благородного выражения на лице и величественных жестов молодой женщины не удержался и снял шляпу.

Его примеру последовали и друзья.

– Да, господин Мальбесан, это я. Я пришла сказать, что вы слишком торопитесь обвинять в гнусностях женщину, вполне заслуживающую вашего уважения и почтения.

– Мадам, – ответствовал Мальбесан с видом человека, ожидающего чего-то большего, чем слова.

– Итак, я показала вам Андюса и сообщила, кто он такой на самом деле.

– Совершенно верно, – ответил Кастерак.

– Кто заставлял меня обличать в нем предводителя жуткой банды, о которой все только и говорили? Может, вы думаете, что я решила отомстить ему, попросив сбросить с трона короля лжецов? Но разве вы бы пошли на это, если бы не знали, кем является Андюс?

– Не пошли бы, это очевидно, – поддержал ее Кастерак.

– Но как вы, мадам, оказались здесь? – спросил Бюдо.

– Это тайна.

– Вряд ли ваш ответ кого-то из нас удовлетворит.

– Но это вопрос жизни и смерти.

– Вот как? – протянул Мальбесан, продолжая упорствовать в своих подозрениях и сомнениях.

– Да, сударь, это вопрос жизни и смерти, но двум из вас я все же открою эту тайну.

– Кому же?

– Господам де Мэн-Арди и де Кастераку, – сказала Кадишон.

Затем чуть помолчала и добавила:

– Полагаю, господин Мальбесан, когда эти господа подтвердят, что я оказалась здесь отнюдь не потому, что помогаю бандитам или занимаюсь другими предосудительными делами, вы им поверите.

– Вне всяких сомнений.

– Господин де Мэн-Арди, господин де Кастерак, прошу следовать за мной.

– Но мадам, в этом нет необходимости, мы верим вам на слово.

– Ну уж нет, сударь, я этим не удовлетворюсь. Мне нужно представить доказательства, чтобы вы убедились, что я честная женщина и порядочная жена. Либо за мной последуете вы, либо я попрошу сделать это за вас господина Бюдо.

– Хорошо, мадам, я согласен. К тому же я неплохо вооружен.

– Для меня это не помеха, – ответила Кадишон. – В то же время вы должны поклясться самым святым, что у вас есть, поклясться честью матери, что никогда и никому не расскажете того, о чем сейчас узнаете.

– Клянусь, – спокойно ответил Бюдо.

– Честью вашей матери?

– Да, честью матери.

– А вы, господин де Кастерак?

– Я тоже клянусь. Как и Бюдо.

– Поклянитесь, что в любых обстоятельствах, где бы вы ни оказались и какой опасности ни подвергались бы, ни за что на свете не выдадите эту тайну, даже ценой своей жизни.

– Мы клянемся.

– Клянетесь все четверо?

– Клянемся, – хором ответили Мальбесан, Кастерак, Бюдо и Танкред, чье любопытство наконец тоже пробудилось.

– Ну что же, в таком случае, господа, пойдемте все вместе. Я верю вам на слово.

И не медля больше ни минуты, Кадишон встала перед молодыми людьми, которых подобная смелость покорила, а слова клятвы зачаровали, и сказала: – Следуйте за мной.

После чего часть стены без малейшего жеста с ее стороны, без малейшего намека на срабатывание какой-нибудь пружины, повернулась вокруг своей оси и открыла проход в обширное подземелье.

– Входите, господа, – сказала Кадишон.

Четверо молодых людей повиновались, не проронив ни звука. Когда Высокая Кадишон, в свою очередь, тоже прошла в подземелье, тяжелая гранитная дверь за ней затворилась и они остались стоять там, освещенные тусклым светом коптящей лампы, которую молодая женщина держала в руке.

– Теперь, когда вы дали мне слово, я могу сообщить даже то, о чем меня никто не просил. Вы видели, как перед вами открылась каменная стена?

– Да.

– Тогда должны догадываться, что привести эту дверь в движение может только тот, кто владеет ее секретом. Этот потайной ход был построен бывшими владельцами Руке, которые, дабы не привлекать лишнего внимания, задумали устроить здесь карьер и пробить штольню – достаточно глубокую, чтобы убедиться, что добыча камня здесь – дело слишком трудоемкое. От башни замка сюда вел подземный ход и во время войн, которые вели между собой эти средневековые стервятники, не один из них был обязан своим спасением этому потайному коридору.

При последних словах Кадишон подошла к прочной дубовой двери и постучала. Пять ударов в ритме «Сезам, откройся!»

– Входите, господа, – сказала женщина.

Кастерак с Танкредом не колебались ни минуты. Бюдо был настороже, Мальбесан положил руку на рукоять кинжала.

Помещение, куда четверых юношей ввела молодая женщина, представляло собой просторный сводчатый зал, больше напоминавший тюрьму, нежели человеческое жилье.

В то же время там было окно, снабженное, правда, толстенной решеткой, через которую, с трудом пробиваясь сквозь заросли кустарника, скрывавшие его от посторонних глаз, проникал бледный дневной свет.

Посреди зала в позе, не лишенной некоторого благородства, стоял человек.

– Господа, – сказала женщина, – позвольте представить вам моего мужа, Жана-Мари Кадевиля.

– Гренадер! – воскликнул Кастерак.

– Да, господа! – донесся в ответ мужественный голос Жана-Мари.

Четверо молодых людей склонились в поклоне.

– Жан-Мари, – продолжала Кадишон, – представляю тебе господ де Мэн-Арди, де Бюдо, де Кастерака и Мальбесана.

– Это с ними ты ужинала в ту ночь, когда давали бал-маскарад?

– Да, с ними. Во время того ужина бандиты и похитили юную Маринетту, служанку господина де Мэн-Арди.

На какое-то время стало тихо.

– Полагаю теперь, господин Мальбесан, вы знаете причину моих частых, тайных отлучек и понимаете, почему я сегодня оказалась здесь.

– Да, мадам, понимаем.

– И, думаю, догадываетесь, как мне удается быть в курсе планов и привычек разбойников, которые делят со мной и мужем это жилище.

– Как это «делят»? – переспросил Танкред, нахмурившись.

– Я вам сейчас все объясню. Ни один бандит даже не догадывается, что Жан-Мари здесь. Во всем мире только я, а теперь и вы посвящены в эту роковую тайну.

– Она и правда роковая, если в нее проникнет кто-то посторонний, это может стоить господину Кадевилю жизни.

– Именно поэтому я заставила вас поклясться честью матерей, что вы никогда и никому не откроете этот секрет, даже под страхом смерти.

– И мы выполним данное обещание, даже если для этого нам придется умереть, можете быть в этом уверены.

– Благодарю вас. Теперь мы должны сообщить вам, что в двух шагах отсюда располагается просторный подземный зал, в котором бандиты хранят оружие и обсуждают свои планы.

– И что из этого?

– А то, что по странной прихоти природы, примеров которым нет числа, все, что говорится в этом зале, можно без труда услышать в помещении, где обосновался мой муж.

– Как такое возможно?

– Мне кажется, – сказала Кадишон, – что в скале есть трещина, через которую, с учетом особой конструкции зала, в котором собираются бандиты, слова доносятся сюда.

– Ну хорошо! А как, по-вашему, они слышат то, что говорится здесь, в… жилище Жана-Мари?

– Нет.

– Почему?

– До нашего слуха донеслись бы их возгласы удивления. Кроме того, они бы приняли меры, чтобы их никто не мог услышать.

– Пожалуй, вы правы.

– Сейчас в этом зале тоже кто-то есть, они только что говорили. Если мы помолчим, то услышим весь их разговор.

Все закрыли рты.

В течение нескольких мгновений в помещении, где собрались Кадишон и другие герои нашего повествования, царила полная тишина. И вдруг послышался чей-то пропитой голос: – А тебе что, не терпится побыстрее увидеть Семилана?

– По правде говоря, нет, – ответил ему другой.

– Здесь хорошо, – подключился к разговору третий. – Мы только то и делаем, что без конца едим и пьем. Сегодня я уже раскупорил пятую бутылку, и если Семилан намеревается обращаться с нами так и дальше, я согласен ждать его хоть до самой смерти.

– Ты знаешь, зачем он отправился в Бордо?

– Нет, но дело, скорее всего, важное, потому как он не обмолвился о нем ни одной живой душе, а Семилан – парень с головой.

– Да и потом, в случае удачного исхода он обещал мне пять тысяч франков. Получить деньги, но при этом и пальцем не пошевелить, что может быть лучше!

– Ты прав, за его здоровье!

Голоса умолкли. Нетрудно было догадаться, что сделать это их заставили наполненные до краев стаканы.

– Кто такой Семилан? – спросил Танкред, помимо своей воли переходя на шепот.

– Новый предводитель, возглавивший банду после смерти Андюса.

– Насколько я понял, – продолжал Жан-Мари, – он отправился, чтобы поселиться в Бордо и приготовить преступление, которое позволит ему завладеть огромной суммой.

– Как он выглядит?

– Этого мы не знаем. Мы их слышим, но видеть никого из них нам не приходилось.

– Семилан – тот самый бандит, который в свите правителя Монкрабо исполнял роль глашатая, – сказала Кадишон. – Я знала, что они прибегнут к этому маскараду, чтобы поговорить с неким горожанином.

– Не с господином ли де Сентаком? – спросил Бюдо.

– Очень даже возможно, – ответил Жан-Мари. – Но поскольку главной заботой Андюса в его профессии было посмеяться над полицией, во время этой экспедиции он вознамерился украсть как можно больше часов, кошельков и носовых платков.

– Что, впрочем, и было проделано с необычайной ловкостью.

– Ну что, господа? Вы по-прежнему думаете, что Кадишон может быть пособницей этих негодяев?

– Ах, мадам! – промолвил Мальбесан. – Покорнейше прошу у вас прощения и приношу свои самые искренние извинения.

– Но согласитесь, – сказал Кастерак, – что с вашей стороны было верхом неблагоразумия средь бела дня покидать убежище вашего мужа, которого вы уже один раз спасли от верной смерти.

– Кстати, господин Кадевиль, – вставил свое слово в разговор Танкред, – весь Бордо полагает, что вы уже давно пошли на корм плавающим в океане рыбкам, вам это известно?

– Очень на это надеюсь.

– В этом, несомненно, заключается ваш главный шанс на спасение.

– Но как, черт возьми, вам пришла в голову мысль обосноваться здесь?

– Ха! Это целая история.

– Вы не боитесь, что на вас наткнутся жандармы, разыскивающие бандитов?

– Не думаю.

– Почему?

– Я вам сейчас все объясню. Даже разбойники ничего не подозревают о существовании подземелья, в котором я прячусь вот уже год и три месяца.

– Да, но полиция, устав ловить этих злодеев, может направить сюда значительные силы, чтобы обыскать все окрестности, и тогда какая-нибудь досадная случайность вполне может вывести их на ваш след.

– Ха!

– Не забывайте, это окно забрано решеткой.

– Ну и что? Перед ним растет настоящий первозданный лес из непроходимых кустарников. И даже если предположить, что кому-нибудь в голову придет их выкорчевать, чтобы добраться до окна, двум лесорубам понадобится самое меньшее двое суток.

– Ну и что из этого?

– Вы прекрасно понимаете, что я узнаю об этом первым, и поскольку единственная опасность, которой я подвергаюсь, в том и заключается, что меня могут здесь обнаружить, я подумал о том, как не попасться в ловушку.

– И что же, нашли выход?

– Нашел, правда, не без труда. Но как вы понимаете, человек вроде меня, согласившийся стать добровольным узником, тщательно обыщет каждый закоулок своей темницы. Днем я почти постоянно читаю и за это время проглотил немалое количество книг.

– Должно быть, вы и вправду стали ученым мужем.

– Нет, но узнал действительно очень многое. И если Богу будет угодно, вскоре я выйду из этого узилища и стану сам зарабатывать на хлеб для Кадишон, которая год и пять месяцев меня кормила и работала вместо меня.

– Господь, к счастью, вознаградил все мои усилия, – произнесла молодая женщина.

– Я работаю, занимаюсь резьбой по дереву и многими другими вещами, при том, однако, условии, что они не производят никакого шума. Если бы здесь было больше света, я совершенствовал бы свои навыки в часовом деле, основы которого изучил перед тем, как меня забрили в солдаты. В первое время я никак не мог смириться с уготованной мне судьбой.

– Понимаю вас, – произнес Кастерак.

– Я целыми днями кружил по этому залу, как хищный зверь в клетке, осматривал гранитные стены моего пристанища, ко всему приглядывался, ощупывал руками пол и становился на корточки каждый раз, когда нога натыкалась на какую-нибудь неровность.

– Пока наконец?..

– Пока наконец не раскрыл секрет, который позволит мне избежать преследования всех полиций мира.

– Что же это за секрет?

– Господа, если бы вы не дали клятву, которую мы с Кадишон считаем нерушимой, я никогда бы не посвятил вас в эту тайну, являющуюся для меня последней надеждой на спасение. Но я верю вам. Судите сами, насколько безопасно я здесь себя чувствую.

Странное дело – при этих словах Жан-Мари почти не сдвинулся с места. Ему было достаточно сделать лишь едва заметное движение – и в самом центре зала открылся люк.

Четверо молодых людей инстинктивно отпрянули.

– Не бойтесь, господа, я не позволю вам свалиться в пропасть, которая разверзлась у вас под ногами.

– Что вы хотите этим сказать?

– Что если вы вдруг решите спуститься в этот каменный мешок, я не уверен, что вам когда-нибудь удастся вернуться обратно.

– Ну хорошо, а какой тогда в этом люке смысл?

– В трех футах справа я обнаружил дверь, которую достаточно, лишь толкнуть ногой. Она ведет в другое, тоже длинное, подземелье. Бандиты о нем ничего не знают, как и о той пещере, где мы с вами сейчас стоим, и даже не подозревают, что оно тоже ведет в их логово. Итак, если толкнуть дверь, за ней окажется лестница, которую можно положить поперек каменного мешка, спуститься в подземелье, убрать лестницу обратно, закрыть люк, затем дверь. Бьюсь об заклад, что если во всем этом кому-то и можно разобраться, то только человеку, который долго оставался в этой темнице в заточении.

– Чудеса! – заметил Кастерак.

– Такое ощущение, что это было сделано умышленно, – добавил Бюдо.

– Да, но господин Кадевиль не рассказал нам, как ему удалось здесь обосноваться.

Все сели, оставив люк открытым.

Слово вновь взял Кадевиль:

– Как вам известно, – сказал он, – 25 июля 1825 года, то есть восемнадцать месяцев назад, я, благодаря Кадишон, избежал смертной казни.

– Да, но это все, что я знаю об этой истории, – промолвил Танкред.

– В день моего побега полиция, напав на след из-за болтливости одного из тех, кто этому побегу поспособствовал, меня нашла…

– Боже мой, вот невезение!

– Но я был вооружен, к тому же у меня была надежная охрана.

– Мясники?

– Нет, их собаки.

– Ничего себе!

– Но это не помешало полицейским совершить нападение на домишко, в котором я прятался. Одного из них порвал пес, другой, скорее всего, меня убил бы если бы в нужный момент вновь не появилась Кадишон и не нашла гуманного способа от него избавиться.

– И на этот раз вы таки обрели свободу.

– Вы полагаете?

– Еще бы, черт возьми!

– Латур, полицейский, упустивший меня в окрестностях Бегля, догадался, что я, чтобы ускользнуть от преследователей, поплыву вниз по реке. Он, как и я, сел в барку, стал рыскать по Гаронне и Жиронде, но обнаружить меня так и не смог, ведь я двигался только по ночам и только по течению, в то время как он – днем и под парусом.

– И куда вы таким манером направлялись? – спросил Танкред.

– В Ришар, там мне предстояло подняться на судно.

– Понятно. Продолжайте.

– Но в то самое мгновение, когда я уже увидел этот корабль, который только и ждал меня, чтобы сняться с якоря, разыгрался шторм, вынесший меня в открытое море, и я потерял побережье из виду.

– Стало быть, ваше суденышко было небольшим.

– Обычная барка, – ответил Жан-Мари.

– В таком случае остаться в живых вам удалось только чудом.

– Это и правда было чудо. Но на том мои горести и страдания не закончились.

– Как это?

– Когда буря улеглась, на некотором расстоянии от меня я увидел еще одну барку, шедшую под парусом. Сначала я не обратил на нее никакого внимания. Но вскоре барка приблизилась ко мне и тот, кто в ней находился, со мной заговорил. Вы не поверите, но этот человек, будто вынырнувший из морской пучины, чтобы вернуть меня к суровой реальности, был не кто иной, как полицейский Латур.

– Но откуда, черт возьми, он взялся?

– Его, как и меня, вынес в открытое море шторм, и злому року было угодно, чтобы он оказался слишком близко от моей барки и помешал мне подняться на борт дожидавшегося меня судна.

– Но вы, полагаю, не сдались ему?

– Еще бы!

– Что же вы сделали?

– Сей негодяй, не осмеливаясь напасть на меня в открытую, пошел на хитрость и протаранил носом своей барки борт моей, которая тут же пошла ко дну.

– И вы, надо полагать, вместе с ней.

– Совершенно верно. Но я, к счастью, отлично плаваю и в течение некоторого времени полицейский пребывал в неведении касательно того, что случилось. Он ждал, когда я вынырну на поверхность, чтобы ударить меня веслом по голове, оглушить и связать. Но я нарушил его планы, сделал вид, что сдаюсь, подплыл ближе, схватил Латура за рубашку и увлек за собой в воду.

– Ловко!

– Вот так и разыгралась ужасная драма, которую я ни за что на свете не хотел бы пережить еще раз. Я не знаю, как мне удалось остаться в живых, что само по себе уже удивительно, и при этом не сойти с ума, что вообще непостижимо. В воде между нами разгорелся настоящий бой. Вы можете без труда представить себе это сражение, когда противники, стараясь держаться на поверхности, набрасываются друг на друга, проявляя чудеса сноровки, чтобы ударить врага, но при этом не позволить ему ухватиться за вас и увлечь за собой на дно.

– И долго оно продолжалось?

– Насколько я могу судить, мне довелось так плавать минут пятнадцать, не оставляя попыток схватить Латура за горло и задушить. Затем навалилась усталость. Полицейский тоже уже еле держался на поверхности. Чувствуя себя на краю гибели, я, в приступе ярости, накинулся на мерзавца, схватил его за шею, вонзил в его плоть ногти и закричал: – Ну держись! Теперь умрем вместе!

И нас поглотило море. В течение нескольких мгновений я чувствовал, что плыву по воле волн. Пальцы с силой сжимали горло врага. Я прекрасно понимал, что этот человек, страстно желавший моей смерти, умрет не от воды, а от того, что я его задушу. А потом вообще перестал соображать. Хотя помню, что хотел отпустить Латура, но не смог.

– Какой ужас! – произнес Кастерак.

– Затем я вдруг ощутил сильный удар, будто меня огрели по голове, и свет вокруг меня померк.

– В котором часу это было?

– Полагаю, довольно поздно, но сказать точно не могу, потому как не отдавал себе отчета в том, сколько длилось мое сражение с презренным агентом.

– Короче говоря, вам удалось спастись.

– Когда я пришел в себя, солнце уже поднялось высоко. Я лежал в просторной комнате на кровати с пологом из зеленой саржи. Вокруг меня суетились четыре человека, среди которых я первым делом узнал священника, затем двух дам в возрасте и наконец гладко выбритого и молодого еще человека.

– По-видимому, это был врач.

– Угадали.

– Кто же вас подобрал?

– Священник. Каким-то непостижимым, чудесным образом, он отправился в Вердон, дабы причастить умирающего, и, чтобы не тащиться по изрытой ухабами дороге, решил пройтись по берегу.

Стояла темная ночь. Его нога наткнулась на мое тело. Он вскрикнул от удивления и ужаса и склонился надо мной. Я по-прежнему сжимал горло Латура, который явно был мертв. Уж не знаю, почему сей славный кюре решил, что меня еще можно спасти, но он приказал двум своим сопровождающим тотчас же отнести меня в дом приходского священника селения Сулак, коим он, собственно, и являлся.

«Как только окажетесь на месте, без промедлений пошлите за доктором», – сказал он. «А вы, господин кюре?» – «Я отправлюсь к умирающему, но если мне предстоит спасти душу одного, то и тело другого, в котором, вероятно, еще теплится жизнь, здесь оставлять тоже нельзя». – «Вы пойдете туда в одиночку?» – «Меня будет хранить Господь, ступайте, дети мои».

Меня отнесли в дом священника. Вызванный врач, провозившись со мной полночи, констатировал, что я пока еще жив, о чем и сообщил кюре, когда тот вернулся. Об этом мне рассказали, когда я вновь обрел способность соображать. Мне не составило никакого труда понять, что море вынесло меня на берег, и поскольку начался отлив, я так и остался лежать на песке. Удар, который я почувствовал, скорее всего был получен в тот самый момент, когда волна выбросила меня на сушу.

– Как вы объяснили тот факт, что вцепились смертельной хваткой в горло вашего друга Латура?

– Никак не объяснил.

– Вас об этом никто не спрашивал?

– В тот момент, когда я пришел в себя и начал понимать, о чем говорят окружающие, хотя сам еще и не обрел дара речи, доктор как раз рассказывал о том, что, по его мнению, произошло.

– По всей видимости, – вещал он, – это двое матросов, члены экипажа какого-нибудь судна, разбившегося во время вчерашней бури. По-видимому, они долго плыли, чтобы добраться до берега, скорее всего поддерживали друг друга, но когда их одолела усталость, ухватились друг за друга, как часто бывает с тонущими, этот вцепился товарищу в горло, а тот ему, например, в ногу или туловище.

Вот тогда я и понял, что Латур мертв. И, как нетрудно догадаться, противоречить доктору не стал.

– Вполне естественно, – заметил Бюдо.

– Но ведь вас, в конечном счете, допросили? – настаивал Танкред.

– Да, и я в точности повторил слова доктора, который очень гордился тем, что нашел верное объяснение, и поэтому прослыл человеком умным, что, строго говоря, вполне соответствовало действительности.

– Но ведь ваш обман могли раскрыть?

– Да, но не раньше, чем ко мне вернутся силы. Судите сами, сударь, Сулак расположен в медокском захолустье, добраться до него можно лишь на корабле и на это может понадобиться несколько дней. Судейские чиновники и пальцем не пошевельнут, чтобы засвидетельствовать смерть моряка, утонувшего во время кораблекрушения. Должен вам сказать, что я все рассчитал правильно, потому как провел в доме спасителя целых две недели. А на отпевании и похоронах Латура присутствовал в качестве его товарища и собрата.

– Право же.

– Я даже не буду скрывать, что испытывал в тот момент чувство глубокой жалости и скорби, глядя, как кладут в могилу тело человека, заставившего меня много страдать, но при этом руководствовавшегося во время погони за мной лишь непомерно раздутым чувством долга.

– Вы его оплакивали?

– Оплакивать – слишком сильно сказано.

– Но?

– Но жалел.

– Хороший вы человек, Жан-Мари.

– Когда я полностью выздоровел, пришло время уезжать, но уверяю вас, что впереди меня ждало еще немало мучений.

– Значит, ваша одиссея на этом не закончилась?

– Куда там… Славный кюре отнесся ко мне очень тепло. Он из кожи вон лез, чтобы доставить мне удовольствие, и должен вам признаться, что мы проводили удивительные вечера, сидя на берегу моря и разговаривая о тысяче самых разных вещей. Он был со мной настолько добр, что в час расставания я в душе корил себя за ту преступную ложь, о которой вы только что изволили упомянуть.

– Вот как?

– Да, меня мучили угрызения совести.

– Но ведь правда могла стоить вам жизни.

– Не спорю.

– Однако вы все же набрались смелости?

– Все рассказать? Да, сударь. Как-то раз я отвел этого замечательного человека в сторонку и обо всем ему поведал: о приговоре, побеге, преследовании Латура, равно как и о браке, который благословил кюре Бегля. Он как раз был знаком с достопочтенным стариком, согласившимся связать нас священными узами.

– И что он сказал, узнав об этом?

– Сначала долго молчал, что позволило мне довести свой рассказ до конца, упомянув о плавании по Жиронде, о буре и новом появлении злосчастного Латура.

– По правде говоря, ваш рассказ не менее интересен, чем иной роман.

– Для меня он намного интереснее, – ответил Жан-Мари.

– Кюре Сулака придерживался такого же мнения?

– Да. После долгих раздумий он повернулся ко мне и сказал: «Дитя мое, Бог вас простит, вы храбро защищали свою жизнь. Я не могу называть это преступлением. Но что вы будете делать дальше?» «Не думаю, – ответствовал я, – что корабль, который должен был подобрать меня, по-прежнему дожидается меня в Ришаре». «Как называется это судно?» – «Бакалан». «Он давно вышел в море». – «В таком случае у меня остается лишь одна надежда на спасение». «Какая?» – спросил меня добрый кюре. «Отправиться в Испанию». – «Пешком?» – «А как иначе?» – «Но путь будет долгим и опасным» – «В чем же будет заключаться его опасность?» – «Вы можете умереть с голоду и жажды».

Как вы понимаете, его слова заставили меня задуматься, но выбора у меня не было, поэтому колебаться я не стал.

«Я переоденусь ландским крестьянином, – сказал я кюре Сулака, – что будет совсем нетрудно, для этого будет достаточно берета, бараньей шкуры и длинных, худых ног. Гасконским наречием я владею достаточно хорошо, чтобы в пути меня все понимали». «Тогда я дам вам хороший совет, – сказал кюре. – Идите вдоль побережья. Так вы не заблудитесь, к тому же время от времени в пути вам будут встречаться таможенные посты, обитатели которых всегда рады видеть живого человека. Они встретят вас с распростертыми объятиями, подскажут дорогу и помогут с пропитанием». «Благодарю вас, господин кюре, за столь доброе напутствие».

Перед тем как попрощаться, прелат вызвался меня немного проводить.

«Жан-Мари, – сказал он, – как только будете в безопасности, напишите мне». «Обещаю вам, господин кюре» – «И не забудьте сообщить ваш обратный адрес» – «В своей доброте вы дойдете до того, что ответите мне?» «Друг мой, в моем сердце теплится надежда, но она настолько призрачна, что мне даже не хочется вам о ней говорить», – ответил он. «Что вы имеете в виду?» – заинтригованно спросил я. «Ничего. В свое время вы все узнаете. Если у меня ничего не получится, я буду до конца жизни упрекать себя за то, что вселил в вас несбыточную надежду».

Мне показалось, я понял его намек, но верить в то, о чем мне тогда подумалось, не осмелился и поэтому ничего не сказал. Мы расстались. В первые три дня все было хорошо и я, двигаясь вдоль берега, добрался до мыса Ферре, расположенного в устье Аркашонского залива. Но там попал в затруднительное положение. Таможенники рассказали, что если я хочу перебраться на другую сторону, мне нужно обогнуть залив, а это как минимум четырнадцать лье по неизведанным тропам и глубокому песку.

– Но насколько я помню, – сказал Танкред, – пролив, через который Аркашонский залив соединяется с океаном, не так уж широк.

– Километра три-четыре.

– Неужели нельзя было найти лодку, которая доставила бы вас на противоположный берег?

– Я так и хотел сделать, но мне ответили, что в тех краях это отнюдь не просто и что рыбаки не захотят бросать свои дела, чтобы переправить меня.

– И в итоге?

– И в итоге я решил обогнуть залив по суше. Выспавшись на таможенном посту на мысу, я двинулся пешком налегке, зная, что по пути мне время от времени будут встречаться деревни – Арес, Андернос, Оданж.

Тут мои мучения возобновились, и поверьте – когда я вспоминаю о них, меня до сих пор бросает в дрожь.

– Что же с вами случилось?

– Уже на следующий день я заблудился.

– Не повезло вам.

– Вы даже не представляете, что такое ланды. Их, говорят, собираются засадить соснами. Но сейчас там от края и до края ничего нет, один только вереск. И сориентироваться без компаса на этой пустоши не представляется возможным. Когда начинаешь блуждать по этому безлюдному пространству, кажется, что ты оказался посреди какого-то странного океана. Сколько видит глаз – лишь небо, вереск и больше ничего. Перед этим я видел небольшую косу, врезающуюся в залив, и решил пойти напрямик, чтобы сократить расстояние.

– С вашей стороны, это было весьма опрометчиво, – сказал Кастерак. – На пустошах никогда нельзя терять из виду какой-нибудь ориентир, который и поведет вас вперед – пруд, лес, реку.

– Это я понял.

– Но, вероятно, слишком поздно.

– Я взял слишком влево и спустя короткое время уже не мог отыскать глазами залив. День выдался пасмурный, в небе висели облака, не пропускавшие лучи солнца, по которому можно было бы сориентироваться.

– И как вы тогда поступили?

– А что мне оставалось делать? Поблизости не было ни деревца, ни холмика, ни пригорка, на который можно было бы взобраться, чтобы понять, в какой стороне лежит залив. Я оказался посреди пустыни, обреченный на смерть от голода и жажды.

Весь день я прилагал бесплодные усилия, чтобы отыскать путь, по всей видимости, блуждая по кругу, потому как к вечеру вышел к месту, где обнаружил свои собственные следы.

Отчаявшийся и подавленный, я сел на землю, вытащил из переметной сумы остатки съестных припасов, поужинал, но попить не смог – моя фляга была пуста. Мне пришлось довольствоваться освежающей, сочной грушей, которую добрый кюре дал в дорогу и которую мне хватило ума сохранить. Покончив с едой, я положился на Провидение и уснул.

Что вам сказать? Следующий день уготовил мне новые муки и страдания. Напрасно я шагал с утра до вечера – окончательно сбившись с пути, я продвинулся не дальше, чем днем раньше.

– И долго так продолжалось?

– Четыре дня. Я превратился в скелет. На протяжении десяти лье в этих проклятых краях не встретишь ни дома, ни чего-то еще. Наконец, по счастливой случайности, я вновь вышел на дорогу, по которой двигался с самого начала и которую без труда узнал. А вернувшись обратно, обнаружил, что нахожусь от дома кюре в нескольких часах ходьбы.

– Удача явно была не на вашей стороне.

– Наоборот, мне очень повезло, потому что я без колебаний вернулся в дом доброго священника.

– Из всех решений это было самым мудрым.

– Он встретил меня с распростертыми объятиями и сказал: «Случилось как раз то, чего я так опасался. Но ваши страдания – малое зло, которое обернется большим благом. Вам не нужно в Испанию, ночью отправитесь в Бореш, где я когда-то служил священником. Чтобы добраться туда, вам потребуется некоторое время. Будете на месте, постучитесь в дом кюре. Остальное – уже мое дело».

У меня не было сил ему противиться, и на следующий вечер я отправился в путь. Путешествие длилось четыре ночи. Когда я постучал в дом священника Бореша, дверь открыл кюре Сулака. Стояла кромешная тьма. «Вас никто не должен видеть, – сказал он, – идите за мной. Когда-то давно мне доверили одну тайну. Тогда я не придал ей особого значения, но сегодня она может сослужить вам хорошую службу». «Что вы хотите этим сказать?» – спросил я. «Сейчас узнаете».

И больше не говоря ни слова, он вместе со мной поднялся на косогор и привел сюда, в грот Шамсене. Когда каменная стена повернулась вокруг своей оси и мы вошли в зал, он сказал: «Об этом убежище не знает ни одна живая душа. Минувшей ночью я доставил сюда питьевую воду, несколько бутылок старого вина и съестные припасы. Располагайтесь и не покидайте этого укромного места ни под каким предлогом». «Но ведь это настоящая тюрьма», – сказал ему я. «Да, однако я надеюсь, что для вас ее двери скоро откроются». – «Как это?» – «У меня есть некоторые высокопоставленные знакомые. Я рассказал им вашу историю в надежде на то, что они, в свою очередь, передадут ее королю». – «Но ведь из-за этого я вновь могу попасть в руки жандармов». – «Не бойтесь. Во-первых, я не сказал, что вы прячетесь здесь. Все считают, что вы бежали в Америку, в Испанию и теперь находитесь на краю света. Полагаю, король смягчится в вопросе вашей участи, мужество вашей супруги приведет его в восхищение и он дарует вам полное помилование». – «Ах! Господин кюре, как же я вам признателен!» – «Благодарить меня еще рано». – «Даже если у вас ничего не получится, я все равно должен вам низко поклониться – хотя бы за добрые намерения». – «Поговорим об этом позже». – «И как я буду здесь жить?» «Завтра я уйду. – ответил он. – Принесенных мной припасов вам хватит дней на семь-восемь. К провианту я добавил и немного вина, благодаря которому время для вас будет тянуться не так медленно. Затем я отправлюсь прямо к мадам Кадевиль и все ей расскажу». «Ах! Какое счастье!» – «Таким образом, скорее всего, ответственность за то, чтобы вы ни в чем не нуждались, в будущем будет лежать на ней».

Добрый кюре выполнил все свои обещания. Через три дня я увидел, что сюда идет Кадишон. Говорить о том, какой восторг я при этом испытал, нет никакой необходимости.

С тех пор я спокойно живу здесь и терпеливо жду, когда король займется моим делом. Хотя, если по правде, не очень на это надеюсь, ведь мое пребывание здесь длится уже добрых полтора года и обо мне, по всей видимости, все давно забыли.

Жан-Мари умолк.

Четверо молодых людей даже не пытались скрыть охватившее их волнение.

– Этот кюре Сулака – славный человек, – сказал Танкред.

– А мадам Кадевиль вас часто навещает?

– Не меньше раза в неделю, – ответила Кадишон.

Вдруг Жан-Мари вскочил с кровати, на которой сидел, рассказывая свою историю и неуверенным голосом спросил: – Вы ничего не слышали?

Все переглянулись. Кадишон вздрогнула.

– Нет, – ответил Кастерак. – Жан-Мари, что с вами?

– Оттуда донесся какой-то необычный шум.

И бывший гренадер указал пальцем на открытый люк, через который он незадолго до этого перебросил небольшую лестницу, чтобы показать молодым людям, как с ее помощью можно спуститься в расположенное ниже подземелье.

– Что ты слышал? – спросила Кадишон.

– Тяжкий вздох, может быть, стон.

– Полноте, друг мой, вы, должно быть, ошиблись.

– Да нет, уверяю вас.

– Это ветер гуляет в том длинном коридоре, о котором вы недавно упоминали, – предположил Бюдо.

– Ветер? Какой там ветер! Здесь даже в самую сильную бурю сквозняков не бывает.

– В таком случае это всего лишь плод вашего воображения, – сказал Мальбесан.

В то же самое мгновение до ушей тех, кто собрался в убежище Жана-Мари, донесся долгий, зловещий стон – на этот раз вполне отчетливо.

Сомнений больше не оставалось.

– Это стон умирающего, – сказал Танкред.

– Для начала давайте закроем люк, – прошептал бывший гренадер.

Кадишон с редким проворством убрала лестницу, с помощью которой можно было добраться до двери в боковое подземелье, и беззвучно опустила крышку.

– А вам не кажется, – сказал Кастерак, – что лучше сразу прояснить ситуацию и разобраться, в чем дело.

– Нет, боюсь, за мной кто-то мог следить и у меня нет никакого желания что-либо прояснять. Да и потом…

Жан-Мари осекся.

– Что потом? – спросил его Бюдо.

– Давай не тяни, этим господам лучше знать все.

– Ну хорошо! Не знаю, ведаете вы или нет, но развалины Совиной башни и связанные с ней подземелья пользуются самой дурной репутацией.

– Ну да. Ведь каждый знает, что в нем устроили свое логово бандиты.

– Но это еще не все?

– Как это?

– Поговаривают, что в этих руинах водятся призраки. О бывших владельцах замка Руке рассказывают ужасные истории.

Молодые люди переглянулись.

– Ну вот еще! – воскликнул Танкред. – Жан-Мари, вы же бывший солдат, как можно верить подобным россказням?

– Господа, поверьте, я начисто лишен предрассудков и, поселившись здесь, даже понятия не имел о поверьях и легендах, которые рассказывают о здешних местах, – продолжал бывший гренадер. – Но потом мне довелось слышать столько странных звуков, отзывавшихся многоголосым эхо как над моей головой, так и у меня под ногами, сталкиваться с такими необычными явлениями, что все это в конце концов стало меня немало тревожить.

– И теперь вы боитесь?

– Нет, в этом отношении я ничего не боюсь.

– Но что вы такое слышали?

– Каждую пятницу я отчетливо слышу чей-то голос, который доносится отнюдь не из логова бандитов. Такое ощущение, что целая толпа людей устраивает где-то неподалеку пирушку. Явственно слышатся звон стаканов и дребезжание тарелок. Затем вдруг раздается громкий крик, тут же сменяющийся душераздирающими стонами. Все это сопровождается громовыми раскатами хохота.

– Но, друг мой, может это бандиты разыгрывают какой-нибудь фарс или совершают очередную гнусность, вполне достойную их ремесла.

– Нет, потому как они сами слышат то же, что и я, и говорят об этом явлении не иначе, как с ужасом.

– Ну хорошо! – сказал Танкред. – Поскольку вы, Жан-Мари, ничего не боитесь, давайте воспользуемся тем, что мы здесь и внесем ясность в сложившуюся ситуацию.

– Что вы хотите этим сказать?

– Как и мы, вы совершенно уверены, что эти стоны доносятся из каменного мешка в подземелье.

– Верно.

– В таком случае, друг мой, вам нужно спуститься туда вместе с нами. Если же вы чего-то боитесь, то давайте мы сделаем это без вас.

– Нет-нет. Я лучше пойду с вами. К тому же вы заблудитесь в этом лабиринте, в котором я уже побывал много раз. Я иду с вами!

– Как вам будет угодно.

– Мы вооружены, – сказал Танкред, – и уверяю вас, что с парой добрых пистолетов я не боюсь никаких привидений.

– Кадишон, открывай люк, – решительно сказал Жан-Мари.

И взорам собравшихся сразу же, будто по мановению волшебной палочки, открылся зияющий провал каменного мешка.

– Передайте мне лестницу, – вновь заговорил Мэн-Арди.

– Вот она, – ответил Мальбесан.

Когда лестница была установлена, первым по ней стал спускаться Жан-Мари. Он ногой толкнул боковую дверь и на молодых людей, столпившихся на краю этого каменного колодца и готовых последовать за мужем Кадишон, тут же пахнуло холодным, сырым воздухом.

– Теперь, – сказал бывший гренадер, – передайте мне фонарь.

Молодая женщина передала ему фонарь с большим отражателем, сделанный таким образом, чтобы освещать путь впереди, но скрывать в тени того, кто его несет.

Все спустились вниз. Исключение составила лишь Кадишон, которая осталась караулить люк, чтобы его никто не мог закрыть.

Оказавшись в подземелье, Жан-Мари подошел к Танкреду и хотел было с ним заговорить, но тут до их слуха вновь донеслись зловещие стенания, за которыми на этот раз последовал злобный раскат хохота.

– Дело ясное, – сказал Мальбесан, – здесь кого-то пытают.

– И то правда, это палач и его жертва.

– Господа, – промолвил Жан-Мари, – не забывайте – если вы хотите вернуться живыми и здоровыми из этой экспедиции, не отходите от меня ни на шаг.

– Постойте! – воскликнул Кастерак. – Постойте, кажется, я что-то увидел.

– Что там?

– Перед нами движется что-то странное.

– В каком направлении?

– Вон там, в двадцати шагах впереди, – ответил Кастерак, бросаясь вперед за видением.

Но Жан Мари удержал его своей могучей рукой и сказал:

– Сударь, будьте благоразумны.

– Да пустите вы…

– Нет, поверьте мне, ни одна живая душа не знает, куда вас может привести погоня за этим призраком, которого, кроме вас, никто не видел и который, не исключено, вам только пригрезился.

– Но я уверяю вас… – начал было Гонтран.

– Жан-Мари прав, – перебил его Танкред, – держитесь рядом с нами, друг мой.

Настаивать Кастерак не стал, но уже в следующее мгновение продолжил:

– Смотрите, смотрите, там что-то ползет.

– В самом деле, – подтвердил Бюдо, – я тоже вижу какую-то темную массу.

– И я, и я, – поддержал его Мальбесан, – будто скачет огромная жаба.

– Тогда что мы мешкаем!

– Жан-Мари, поднимите фонарь.

Бывший гренадер повиновался и пятеро молодых людей поспешили вперед.

Вскоре непонятный предмет, а может, и существо, предстал перед ними более явственно. После чего до их слуха донеслись нечленораздельные крики, раздававшиеся, казалось, сразу с десяти разных сторон.

– Это еще что такое? – спросил Бюдо, застыв как вкопанный.

– Такое ощущение, что нас окружили так называемые призраки.

– В таком случае, – сказал Танкред, – вперед господа, мы зашли слишком далеко, чтобы отступать.

Они прошли еще с дюжину шагов.

– Поберегись! – прозвучал чей-то притворно-насмешливый голос.

Жан-Мари, который по-прежнему нес фонарь, застыл как вкопанный и даже инстинктивно отпрянул назад.

– Ну? Что там?

– Перед нами широкая пропасть. Я ее не знаю, по всей вероятности, ее выдолбили самое большее две недели назад.

– Это значит, друг мой, – сказал Мальбесан, – что тайна этих подземелий известна не только вам.

– Может быть.

– Смотрите, с той стороны провала ползет все то же странное существо.

Под сводами загрохотал новый взрыв хохота – еще более ужасный и пронзительный, чем раньше.

– Что будем делать? – спросил Бюдо.

– Как что! – ответил Жан-Мари. – Полагаю, господа, у нас только один путь – вернуться обратно. Двигаться вперед мы не можем, к тому же нас со всех сторон окружает опасность.

– Несомненно.

– Неужели мы отступим перед ее лицом? – воскликнул Гонтран.

– Так будет лучше, господа, – ответил ему Кадевиль.

– Жан-Мари прав, – высказал свое мнение Мэн-Арди. – Бросать вызов неведомой опасности – это еще не храбрость. Сейчас мы отступим, но потом вернемся опять, лучше вооружившись и экипировавшись для вылазки, таящей в себе столько опасностей.

Тут послышалось хлопанье крыльев, закричала какая-то птица, после чего все стихло.

Лишь время от времени раздавался то негромкий крик, то глухой стон, а молодые люди порой ощущали на себе прикосновение чего-то загадочного и непонятного.

В кромешной тьме все это приобретало совершенно фантастические очертания; Бюдо и Гонтран чувствовали, что нервы их напряжены до предела и вот-вот сдадут.

К счастью, они без приключений добрались до конечного пункта своего путешествия, то есть до каменного мешка.

Но тут Жан-Мари в ужасе закричал:

– Люк! Он закрыт!

– Что вы такое говорите?

– И лестницы больше нет.

– Но нам ведь достаточно позвать вашу жену.

– Не говорите глупости! Мы пропали!

 

X

Господин де Сентак, несколько удивившись тому обстоятельству, что жена оказала ему сопротивление, решил ускорить ход событий.

Для начала он попытался найти Семилана, что оказалось совсем нетрудно – негодяй внаглую разгуливал по Бордо, заводя во множестве если не друзей, то хотя бы хороших знакомых из числа молодых людей, беззастенчиво пользуясь репутацией человека, спасшего Эрмину на большой дороге.

В соответствии с заключенным между ними соглашением, Сентак ввел его во многие дома, в первую очередь в те, где не искали изысканных наслаждений и играли по-крупному.

Бандит ставил самые впечатляющие суммы и слыл совершеннейшим джентльменом. Пока еще никто не понял, много и чаще ли обычного он выигрывал.

Семилан поселился на улице Пале-Гальен, сняв и роскошно обставив изумительную квартиру, где порой принимал посетителей, демонстрируя при этом неизменное изящество.

Именно там, как мы помним, он назначил встречу юному Давиду, которого, как и было обещано, ждал комплект доспехов и книги по рыцарству.

Сентак отправился к нему, чтобы выразить свое желание покончить со всем как можно быстрее.

Когда сообщники остались наедине, бандит обратился к Сентаку и сказал: – Приветствую вас, мой дорогой партнер.

Это слово, по-видимому, не понравилось мужу Эрмины – он нахмурился, но все же сумел заглушить в душе недовольство.

– Я пришел поговорить с вами о делах серьезных, – сказал он.

– В таком случае, господин де Сентак, соблаговолите следовать за мной.

С этими словами Семилан проводил Сентака в небольшую, обитую драпировкой комнату и закрыл за собой дверь.

– Здесь у стен не может быть ушей.

– Вот как!

– Мой слуга ушел, – добавил бандит, – но я человек предусмотрительный и даже если он вернется и не устоит перед соблазном подслушать под дверью, то лишь напрасно потеряет время.

– Вы и правда очень осторожны.

– Драпировка, которая нас здесь окружает, поглощает звук, в этой комнате можно даже мучительно кого-нибудь убивать, но крики жертвы никто так и не услышит.

– Отлично! Тогда давайте ближе к делу.

– Слушаю вас.

– Во-первых, скажите мне, что случилось с юной девушкой, которую мы похитили тем вечером и которая впоследствии от меня ускользнула?

– С принцессой? – с улыбкой спросил Семилан.

– Если угодно, то да, с принцессой, – нетерпеливо ответил Сентак.

– Сначала она вернулась к своему хозяину.

– Это я и без вас знаю, но что было потом?

– А потом… Там ее больше нет.

– Это мне тоже известно, я спрашиваю вас, где она находится сейчас.

– Ах! – воскликнул Семилан, небрежно раскачиваясь на стуле. – Мой дорогой господин де Сентак, боюсь, что некто посвящен в ваши тайны не хуже вас.

– Почему вы так думаете?

– Потому что наша юная девушка стараниями господина де Мэн-Арди исчезла.

– Исчезла?

– Да.

– И вы понятия не имеете, где он ее спрятал? Как вы только своим ремеслом занимаетесь!

– Я вам не полицейский агент, – ответил Семилан, – скорее… наоборот.

– Что вам еще известно?

– Умелая разведка, ненавязчивые вопросы и расспросы позволили мне узнать, что Маринетту отправили в пансионат.

– Почему?

– Потому что господина Мэн-Арди ввели в курс дела касательно его юной служанки.

– Но кто?

– Я не знаю. Причем это не единственное темное пятно в моих поисках. Мэн-Арди приказал привести женщину, заменившую Маринетте мать, и заставил ее рассказать всю правду.

– Но ведь она ничего не знает.

– Вот здесь вы ошибаетесь. История принцессы ей была известна, хотя она в нее никогда не верила. Что, впрочем, не помешало ей рассказать все, что она помнила.

– И что дальше?

– А то, что господин де Мэн-Арди, будучи в восторге от сделанного им открытия, решил дать девушке, представляющей для вас такой интерес, блестящее воспитание и, по всей видимости, отвезти к отцу, когда она сможет должным образом явиться ко двору. Говорят даже, что он ищет человека, способного обучить ее языку родной страны.

– В самом деле?

– На этот счет у меня нет ни малейших сомнений.

– В таком случае надежда отыскать Вандешах остается, и я до нее еще доберусь.

– Так значит, ее зовут Вандешах? – небрежно спросил Семилан.

– Вы и без меня это знали.

– Нет! Слово чести!

Сентак прикусил язык.

– Бьюсь об заклад, – продолжал бандит, – что вы намереваетесь послать ей в качестве учителя хинди того самого мерзавца, который так славно поколотил меня той ночью в домике в Бореше и которого, если не ошибаюсь, зовут Мюлар.

– Совершенно верно.

– У вас ничего не получится. Они знают этого черномазого и прекрасно осведомлены, что он предан вам душой и телом.

– Кто «они»?

– Мэн-Арди и его друзья.

– Господин Семилан, а вам, случаем, не известно, в каком пансионате он спрятал эту юную девушку?

– Нет, по той простой причине, что этого не ведает никто. Господин де Мэн-Арди, в известной степени не лишенный духа авантюризма, вероятно, вознамерился жениться на этой юной особе и разделить с нею трон, собираясь ей его вернуть.

– Не верю! – возопил Сентак и с силой грохнул кулаком по столу.

– Если в двух словах, то брат мужа вашей свояченицы, приняв меры предосторожности после неудачной попытки похищения девушки в масленичный четверг, не посвятит в эту тайну никого на свете.

– Отлично! В таком случае я должен выведать его секрет сам.

– Выведывайте. Если сможете.

– А теперь скажите, на какой стадии находится дело юного Давида.

– Вчера он был у меня. Я показал ему доспехи, плюмажи и дал почитать несколько книг по рыцарству.

– Замечательно.

– Он вобьет себе все это в голову и с возрастающим нетерпением будет ждать того момента, когда мы с ним отправимся в Совиную башню.

– Ваша экспедиция должна состояться как можно быстрее.

– Если хотите, я могу осуществить ее дня через три-четыре.

– Да, хочу.

– Но не забывайте, что я избавлю вас от этого славного родственника не в этот раз. Напротив, я буду должен спасти ему жизнь, чтобы укрепить свою репутацию заправского спасителя.

– И долго вы с этим собираетесь возиться?

– Чтобы сделать вашу жену наследницей Давида, мне понадобится самое большее неделя.

– А побыстрее нельзя?

– Вы слишком нетерпеливы.

– Да, потому как полагаю, что жена стала питать недоверие.

– К кому?

– Ко мне.

– Ах! Это еще можно пережить, я думал, она в чем-то заподозрила меня, – сказал Семилан с самодовольной улыбкой на лице.

– Как она вас приняла?

– Великолепно. Полагаю, что уже в самое ближайшее время мадам де Сентак проникнется ко мне симпатией.

– А вы очень самонадеянны, дражайший мой господин Семилан. Когда собираетесь повести этого идиота Давида в вашу пещеру?

– Погодите, дайте подумать… – ответил Семилан, делая вид, что считает дни, когда у него будут другие дела. – Пожалуй, в субботу.

– И с ним произойдет несчастный случай?

– Да, в эту субботу.

– Отлично, я буду на вас рассчитывать. Деньги не нужны?

– Нет. Эти дни я много выигрывал.

– Кстати, по этому поводу я как раз хотел сделать вам замечание.

– Что вы имеете в виду?

– Что-то слишком часто вам везет.

– Вы находите? – спросил Самазан со своей неизменной улыбкой.

– Да, особенно если карты сдает не кто-то другой, а вы.

– Ах! Не беспокойтесь, при желании я могу и проиграть.

– В таком случае, если вы не хотите себя скомпрометировать, начните делать это как можно быстрее.

– Благодарю вас за совет, я непременно им воспользуюсь.

При этих словах Сентак встал, бесцеремонно распрощался с сообщником и удалился.

Верный Мюлар ждал его у двери. Завидев индуса, Сентак хищно улыбнулся, подошел к нему и сказал: – В субботу.

– Слушаюсь! – только и смог сказать ярый приверженец Брахмы.

– Мы сегодня же отправимся в Бореш и осмотрим подземелья, по которым должны будут пройти Семилан и его новоявленный друг Давид.

– Что он собрался делать, этот разбойник? – спросил Мюлар.

– Женщина, которая получит надлежащие инструкции, бросится в ноги Давиду и Семилану, умоляя защитить ее.

– Очень хорошо.

– Они, вполне естественно, объявят себя рыцарями этой дамы и устроят сражение – настоящее для Давида и притворное для Семилана и его людей, которые, оказав надлежащее сопротивление, обратятся в бегство.

– Но я не понимаю, как… – начал было Мюлар.

– Мы договорились, что во время стычки один из бандитов схватит Давида, а Семилан, совершив чудеса храбрости, освободит его. Это и есть комедия, которую замыслил бандит – комедия, которая, по его плану, должна предшествовать драме.

– А в чем заключается ваш план?

– В том, что после комедии последует трагедия и Семилан вместе со своим мнимым другом останется в Совиной башне.

– Они оба умрут?

– Да, они оба умрут, – ответил Семилан.

– Как вы намерены этого добиться?

– Нет ничего проще. Мы напоим бандитов, роль которых будет заключаться в том, чтобы сразиться на шпагах с Семиланом и Давидом. Затем займем их место и без колебаний воспользуемся своим оружием.

На следующий день все узнают, что господа Самазан и Давид погибли, предприняв смелую вылазку против бандитов. Это преступление пополнит собой актив банды и не вызовет в обществе ни малейшего беспокойства.

– Да, но как тогда ваша жена?

– Что касается моей супруги, – с мрачным видом ответил Сентак, – то мы изыщем способ, не менее надежный чем тот, о котором говорил сей негодяй. Да и потом, мне совсем не хочется подпускать этого мерзавца к Эрмине, даже если его любовь насквозь фальшива.

– Тогда нам не останется ничего другого, кроме как отвезти ее в Индию.

– Да. И вот там…

Сентак изобразил зловещий жест.

– Отделавшись от Давида и Семилана, мы одним ударом избавимся как от препятствия, преграждающего нам путь к богатству, так и от сообщника, претензии которого, по моим ощущениям, растут с каждым днем по мере того, как мы приближаемся к поставленной цели.

– Едем в Бореш?

– И безотлагательно, – сказал Сентак.

Он умолк и вдруг продолжил:

– Да, завтра отправишься к господину де Мэн-Арди в качестве учителя хинди.

– И кто желает изучить язык нашей страны?

– Танкред ищет учителя для Вандешах.

– Для принцессы? Значит, вам известно, где она?

– Нет, но если ты получишь эту должность и станешь ее учителем, то узнаешь это в самом ближайшем будущем.

– Я пойду к нему.

Хозяин и его раб (ведь Мюлар и в самом деле был чем-то вроде раба, слепо повиновавшегося воле человека, которого он называл саилем) тут же отправились в Бореш.

Что они собрались там делать? Это мы узнаем, подслушав разговор, который они завели после того, как поднялись на холм и обогнули небольшое селеньице Руке.

– В тот самый вечер, когда главарь банды Андюс исчез, по всей видимости, убитый своим лейтенантом, я назначил ему встречу в их логове. Когда главарь банды стал давать мне советы касательно того, как без излишнего риска пробраться в руины, ответил, что знаю их гораздо лучше его.

– Это правда?

– До такой степени, что мы прямо сейчас отправимся туда, но ни один бандит, ожидающий возвращения своего предводителя, ни о чем даже не заподозрит.

Мюлар был неболтлив. Он ничего не ответил, зная, что хозяин сам сообщит ему все, что нужно.

– Ты заметил, что неподалеку от Табанака, во дворе одной из ферм, в былые времена принадлежавших владельцам Руке, есть колодец?

– Справа от тропинки и сразу после перекрестка?

– Совершенно верно.

– Да, я знаю этот колодец, он очень глубокий.

– Ты никогда в него не заглядывал? – спросил Сентак.

– Заглядывал, саиль, – ответил Мюлар, все больше удивляясь всем этим вопросам.

– И что ты видел? Воду?

– Да, саиль.

– Ты заблуждаешься, Мюлар. На дне того колодца нет воды.

– А что там тогда?

– Зеркало, отражающее, в зависимости от погоды, синее небо или облака. И прекрасно имитирующее собой воду.

– Но ведь я, саиль, бросил в колодец камешек.

– И не услышал, как он упал на дно колодца?

– Это во-первых. А во-вторых, зеркало не разбилось.

– Все потому, что сверху оно покрыто тончайшей сеткой, защищающей его от падения любых предметов. Впрочем, скоро ты сам все увидишь.

В этот момент индийцы увидели ферму, шагом направили к ней своих коней и въехали во двор.

– Вот мы и на месте, – сказал Сентак.

– Да, – ответил Мюлар, – это тот самый колодец.

– Смотри в оба и запомни навсегда то, что сейчас увидишь.

– Приступайте, саиль, я не упущу из виду ни одного вашего движения.

Тогда Сентак с силой нажал на один из булыжников на краю колодца и массивный камень, служивший стенкой, вдруг упал на землю.

– Запомни: чтобы этот массивный камень, который, как видишь, открывает проход, откинулся вниз, нужно надавить на самый маленький булыжник.

На месте упавшего камня и правда образовался лаз, через который мог пролезть даже довольно крупный человек.

Справа располагалась полость, а в ней – длинная веревка с узлами. Сентак схватил ее, прочно закрепил за один конец, затем развернул во всю длину и опустил в лаз, о котором мы только что говорили.

– Но ведь этот проход ведет не в колодец! – воскликнул Мюлар.

– Ты прав, не в колодец.

– А куда тогда?

– В идущую вдоль него вертикальную галерею, куда мы с тобой сейчас спустимся.

– А для чего тогда нужен колодец?

– Когда окажемся внизу, ты сам все увидишь. Вдоль галереи есть небольшие, зарешеченные, невидимые сверху оконца, через которые падает свет дня, освещающий нам путь.

– Первым пойдете вы?

– Нет, ты, мне нужно будет вернуть на место камень, чтобы никто ничего не заподозрил.

Мюлар схватил веревку с узлами и заскользил вниз, в лаз.

– Смотри-ка, здесь есть ровная площадка, – сказал он.

– Да, но будь осторожен, рядом с ней пропасть и отдохнуть ты сможешь, лишь когда спустишься на шестьдесят футов. Впрочем, подожди меня, я уже иду.

Сентак, в свою очередь, тоже скрылся в узком, зияющем провале, скрывавшемся за откинутым камнем, затем привычным жестом вернул его на место, обратился к Мюлару и сказал: – Видишь? Здесь светло.

– Да, саиль.

– Тогда спускайся.

Три минуты спустя индус дернул за веревку и крикнул хозяину:

– Я на месте.

– Хорошо, никуда не уходи, а то заблудишься. Я сейчас к тебе присоединюсь.

И Сентак, демонстрируя еще большую ловкость, чем Мюлар, спустился по узлам веревки на дно каменного мешка.

– Вот здесь, слева, – сказал он, сориентировавшись, – мы найдем фонарь и огниво.

Несколько мгновений спустя Сентак высек огонь и зажег фонарь, действительно оказавшийся в указанном месте.

– Мой дорогой Мюлар, те, кто создал эти подземелья, были большими мастерами. Я не знаю другого такого лабиринта, где человеку, не знающему дороги, так легко заблудиться. С другой стороны, более надежного убежища для того, кто знает здесь все ходы и выходы, тоже не сыскать.

– А вы, саиль, хорошо здесь ориентируетесь?

– Достаточно хорошо, чтобы следить за негодяями из банды Андюса и слышать все, что представляет для меня интерес.

– Негусто.

– К тому же я неплохо знаю закоулки этих катакомб, что позволит мне ускользнуть от двух десятков врагов в случае, если таковые будут за мной гнаться. Впрочем, ты все сам скоро увидишь, иди за мной.

– Что вы собираетесь делать?

– Найти подходящее место, где мы сможем встретить Семилана и Давида.

– Но для этого, мне кажется, подойдет любое место…

– Нет, в конечном счете, они будут храбро защищаться, поэтому я хочу отрезать им пути к отступлению.

– Вы намереваетесь дать им бой в подземелье?

– Нет, их лучше подкараулить в верхней галерее. Сейчас мы найдем лестницу, по которой можно будет подняться на несколько метров вверх. Насколько я знаю, о галерее, в которой мы сейчас находимся, кроме меня, не знает никто.

– Смотрите! Там есть боковой проход, причем довольно широкий.

– И то правда, – сказал Сентак, – я о нем ничего не знаю.

– И даже не знаете, куда он ведет?

– Понятия не имею.

– А он покатый, – сказал Мюлар, пройдя два десятка шагов во мраке этого нового подземного хода.

– Поднимается или опускается? – спросил Сентак.

– Поднимается, саиль.

– Тем лучше. Пожалуй, это самый удобный и короткий путь до места, которое я ищу. Давай-ка приступать к поискам, они обязательно принесут свои плоды.

С этими словами Сентак вытащил из кармана моток бечевки для крепления парусов. Мюлар, ничего не понимая, удивленно смотрел на него.

– И зачем вам эта веревка?

Не удостоив его ответом, саиль лишь прочно закрепил конец веревки за острый выступ скалы и сказал: – В европейском воспитании есть свои положительные стороны. Из их мифологии я узнал, что некая Ариадна дала своему возлюбленному, воителю, нить, с помощью которой тот смог преодолеть лабиринт, избежав опасности в нем заблудиться.

– И вы намереваетесь воспользоваться этой гениальной идеей для того, чтобы исследовать эти катакомбы?

– Как видишь. Если к тому моменту, когда закончится веревка, места окажутся мне незнакомы, мы спокойно вернемся обратно, с помощью этой путеводной нити, и пойдем по более длинному, но в то же время более надежному пути.

– Вперед! – сказал Мюлар.

И двое спутников решительно вошли в галерею, которая и в самом деле незаметно поднималась к поверхности.

– Крутизна склона свидетельствует о том, что мы вскоре окажемся либо под открытым небом, либо в другой галерее.

– Но ведь отважившись направиться по этому пути, мы рискуем наткнуться на бандитов, которые, не зная, с кем имеют дело, могут оказать нам весьма дурной прием, особенно если их будет много.

– Ты прав. Поэтому давай соблюдать осторожность. Будем идти, крадучись и не говоря ни слова.

Будучи индусом, Мюлар умел молчать. Он не стал ничего говорить и молча зашагал рядом с саилем.

Не успели они сделать и десяти шагов, как до их слуха донесся какой-то невнятный шепот.

– Ты ничего не слышишь? У меня такое ощущение, что рядом разговаривают несколько человек.

Мюлар прислушался и ответил:

– Мы слишком далеко. Звуки, которые мы слышим, раздаются на некотором расстоянии от нас.

– Тогда давай подойдем ближе.

Они сделали еще несколько шагов.

– Слышите? – сказал Мюлар. – Звуки стали отчетливее. Там разговаривают несколько человек.

– Я должен принять меры предосторожности, – сказал Сентак.

С этими словами он закрыл на фонаре небольшую шторку, полностью перекрывшую свет.

– Теперь пойдем вслепую, ощупывая руками эту каменную стену.

– Вот! – сказал индус. – Теперь я стал слышать лучше. Место, где ведется беседа, находится, должно быть, где-то рядом.

– Я тоже так думаю. Вероятно, в двух шагах от нас.

– Послушайте! Здесь дверь. Моя рука нащупала деревянную дверь.

– Тихо! Давай послушаем.

Они на несколько минут замолчали.

– Они здесь, говорят за этой дверью, – сказал Сентак. – Послушаем еще, это может нам пригодиться.

Из-за двери и в самом деле раздавались громкие голоса. Там находились не кто иной, как Мэн-Арди, Кастерак и их друзья – незадолго до этого они переступили порог убежища Жана-Мари, который как раз рассказывал им о своих злоключениях.

Если бы в этот момент мы могли видеть лицо Сентака, то заметили бы выражение мстительной радости. Он узнал, что рядом прячется солдат, полтора года назад избежавший смерти, и натура индуса была настолько испорченной, что ему в голову тут же пришла мысль о том, чтобы выдать беглеца.

Но долго думать об этом он не мог. Для него было гораздо важнее понять, входит ли Кадевиль в состав банды Андюса.

Чтобы прояснить этот вопрос, ему понадобилось совсем немного времени: поскольку Жан-Мари и Кадишон говорили не таясь, вскоре Сентак уже знал все, что нужно.

Услышав, как бывший гренадер предложил молодым людям спуститься в мрачное подземелье, вход в который был им раньше обнаружен, саиль тут же понял, что они собираются оставить Кадишон одну в пещере, где прятался ее муж.

– Мюлар, – сказал он так тихо, что индусу пришлось напрячь весь свой тонкий слух, – посмотри, заперта ли дверь.

Слуга провел пальцем по наличнику до самой замочной скважины и ответил: – Нет.

– В какую сторону она открывается?

– Внутрь.

– Отлично. А теперь давай вернемся немного назад – здесь не самое подходящее место, для того чтобы я дал, а ты получил инструкции касательно того, что мы сейчас будем делать.

Они отступили на несколько шагов, после чего Сентак продолжил:

– Среди тех, кто разговаривал за дверью, я узнал голоса, показавшиеся мне хорошо знакомыми.

– В самом деле?

– Да, во-первых, голос Танкреда де Мэн-Арди, на которого я заимел зуб еще после костюмированного бала в масленичный четверг.

– Господина де Мэн-Арди? Вы ничего не путаете?

– Кроме того, я также узнал героя еще одного ночного приключения – господина де Кастерака. Не знаю почему, но я опасаюсь этого молодого человека.

– Какого черта они здесь делают, эти господа?

– Наконец, – продолжал Сентак, – у меня такое ощущение, что голос женщины, которую они называют Кадишон, я тоже совсем недавно где-то слышал. Вспомнил! Во время бала-маскарада! Это же та дерзкая молочница, с которой я сорвал маску.

Мюлар ничего не ответил. Он совершенно не понимал, как все эти люди оказались в подземелье, и даже предположил, что хозяин совершил большую ошибку, в основе которой лежала единственно его ненависть к Мэн-Арди и другим молодым людям.

– Ты спросил меня, что они могут делать в этих катакомбах? – поинтересовался тот.

– Да, потому как я не понимаю, что…

– Я тебе сейчас все объясню. Слушай меня внимательно: господин де Кастерак знает, что бандиты устроили здесь свое логово.

– И что из этого?

– По всей видимости, он решил обследовать эти подземелья. Но объяснить, как он с друзьями смог сюда попасть, я не могу. С уверенностью можно сказать лишь то, что они здесь.

– И что нам это дает?

– Как что? Очень даже многое. Все эти люди, обладая маниакальной склонностью защищать слабых и спасать обездоленных, могут нарушить все мои планы.

– Каким образом?

– Если в день, когда мы намереваемся избавиться от Семилана и Давида, они окажутся рядом, то смогут прийти им на помощь, тем самым заставив нас отступить.

– Саиль, – наставительным тоном произнес Мюлар, – вы часто говорили, что я хороший советчик.

– Несомненно, и готов повторять это снова и снова.

– Тогда поверьте мне, оставьте этих молодых людей в покое. Они даже не догадываются, что мы здесь, и если вы прибережете секрет, который только что стал нам известен, для более подходящего случая, то впоследствии сможете нанести им более сокрушительный удар.

– Нет, Мюлар, нет, я запру их в этом подземелье и отомщу женщине, которая так жестоко меня оскорбила.

– Саиль, вы хорошо знаете, что я нерушимо храню вам верность. Так позвольте же вашему преданному слуге высказать все, что он думает.

– И что ты хочешь мне сказать?

– Что вы недостойны править страной, если питаете низменную злобу и, вынашивая великие проекты, хотите отомстить людям, совершенно недостойным вашего внимания.

– Ты выбрал не самое подходящее время, чтобы читать мне морали.

– Будь по-вашему. Что вы намереваетесь делать?

– Сначала вернемся вниз, затем резко распахнем дверь и набросимся на женщину, охраняющую вход в подземелье.

– Хорошо, а потом?

– Потом захлопнем люк, которым воспользовались Мэн-Арди, гренадер Кадевиль, Кастерак и другие, а даму уведем с собой.

– Саиль, это не только лишено всякого смысла, но и таит в себе угрозу.

– Угрозу? Но какую?

– Эта дама вас узнает и тогда вам придется ее убить, если вы, конечно, не хотите, чтобы свидетельские показания, которые она даст, впоследствии вас под собой не погребли.

– Ну и что! Надо будет – убьем! – сказал Сентак, чувствуя, что им без остатка овладела жгучая ненависть.

– Мне больше нечего добавить, я высказался, проявляя твердость, но вместе с тем и почтение, как и подобает слуге правителя, – продолжал Мюлар. – Теперь приказывайте, я выполню любое ваше пожелание.

– Тогда пойдем. В тот самый момент, когда я открою на фонаре шторку, толкнешь дверь. Затем схватим женщину. Мэн-Арди с друзьями умрут с голоду в катакомбах, где мы с тобой их запрем.

– А потом?

– И на будущее оградим себя от всякого беспокойства с этой стороны.

– Саиль, а вы уверены, что галереи, куда только что опустились эти молодые люди, не сообщаются с внешним миром?

– Ты же сам слышал, как Кадевиль назвал их каменным мешком.

– Ну хорошо, идемте. Но позвольте сделать последнее замечание. Может случиться так, что те, кого вы намереваетесь запереть в этом подземелье, в конечном счете найдут выход.

– Ну и что?

– А то, что в этом случае они точно нарушат ваши планы и придут на помощь Давиду с Семиланом.

– Ах! Мой дорогой Мюлар, если бы люди предпринимали все мыслимые меры предосторожности против самых невероятных событий, сдвинуть что-либо с мертвой точки им было бы не под силу.

– Всех мер предосторожности человек не предпринимает по причине своего несовершенства, – поучительно изрек Мюлар.

– Ну же, хватит умных сентенций, мой старый друг, вперед!

– Я готов, – покорным голосом ответил Мюлар.

И, не сказав больше ни слова, двинулся за Сентаком, который осторожно подкрался к приоткрытой двери убежища, где у открытого люка караулила Кадишон.

– А если нам без лишних разговоров бросить ее в каменный мешок? – предположил Сентак.

– Так в любом случае будет надежнее, – ответил индус со спокойствием хищного зверя.

Кадишон, надо сказать, ни о чем даже не подозревала. Двигаясь медленно и тихо, будто змеи, Сентак и Мюлар не производили ни малейшего шума. Женщина стояла, облокотившись на поставленную вертикально крышку люка, и думала.

Иногда жена гренадера прислушивалась, чтобы понять, доносятся ли по-прежнему до ее слуха шаги мужа и его друзей, затем с дрожью заглядывала в мрачные глубины подземелья, мостиком в которое служила хрупкая лестница.

Свое черное дело два дьявола проделали с пугающей быстротой. Мюлар решительно толкнул дверь, и не успела Кадишон понять, что происходит, ее схватили в охапку и силой куда-то потащили.

В царившем в зале полумраке жене Жана-Мари едва удалось разглядеть смуглое лицо Мюлара, ей захотелось закричать, но из ее уст не слетело ни звука – она была парализована ужасом.

К тому же все произошло с молниеносной быстротой.

Не успели ее оторвать от земли, как она почувствовала, что летит в пропасть, – Мюлар бросил ее в каменный мешок.

С высоты самое меньшее пяти футов несчастная молодая дама упала на лестницу, лежавшую поперек зияющего провала, но под ее весом та со зловещим треском сломалась.

Сообщники, склонившиеся над пропастью, услышали звук скользнувшего по стене дерева, затем из неизведанных глубин до их слуха донесся глухой удар и все смолкло.

Сентак хищно улыбнулся и сказал:

– Оскорбление сына моего отца никогда не останется безнаказанным. Закрой люк, Мюлар, чтобы Кастерак с друзьями не могли открыть его, когда вернутся из подземелья, в котором мы их заперли. И давай поставим на него сверху что-нибудь тяжелое.

Они вдвоем ухватились за пузатый комод, который вместе с кроватями и четырьмя стульями составлял всю меблировку Жана-Мари, и поставили его на люк.

– Все, можем идти, – продолжал Сентак, – теперь я спокоен.

– Куда направимся?

– Найдем место, где можно будет встретить Семилана.

Они исследовали глубины подземелья, затем, убедившись, что с этой стороны найти нужный проход не удастся, с помощью путеводной нити вернулись в первую галерею.

– Теперь я знаю дорогу до нужного места и найду ее даже с закрытыми глазами, – сказал Сентак спокойно, будто и не совершил только что убийства, насколько гнусного, настолько и трусливого.

Мюлар хранил молчание. Сей сеид был взволнован больше своего хозяина, ведь в сердце варвара благородства бывает больше, чем в душе цивилизованного человека.

– Впрочем, – продолжал Сентак, – далеко нам идти не нужно. Это должно быть здесь.

С этими словами он направил на стену свет фонаря.

– Смотри, Мюлар, – добавил он, – видишь?

– Что?

– Взгляни на этот огромный камень, нависающий над проходом. Когда-то каменоломы хотели вырубить его из стены.

– И правда, такое ощущение, что глыба вот-вот рухнет к моим ногам.

– Да, но пока она держится очень крепко. К счастью, мы можем помочь ей выполнить свою роль.

– Каким образом?

Вместо ответа Сентак вытащил из кожаного мешка на своем плече довольно большую жестяную коробку.

– Что в ней? – спросил Мюлар.

– Килограмм мелкого пороха, обладающего огромной взрывной силой.

– Что вы задумали?

– Если господин Семилан вдруг будет защищаться слишком яростно, а юный Давид окажется неуязвимым, эта глыба их раздавит.

– Ого!

– Смотри! Я снимаю с коробки крышку и закладываю ее вот сюда, в выдолбленную каменоломами щель.

– Но кто зажжет фитиль? Ведь тот, кто наберется смелости это сделать, останется здесь навсегда.

– Об этом я позаботился. Для этой цели я сейчас насыплю пороховую дорожку длиной метров восемь-десять. Здесь есть выступ в человеческий рост, будто специально для этого сделанный. Он идет перпендикулярно галерее. Как видишь, по всей его длине я сыплю порох. Достаточно будет лишь поднести к дорожке трут в тот момент, когда Семилан с Давидом будут проходить под глыбой, и это сэкономит мне миллион.

– Отлично!

– Когда Семилан и его юный друг пойдут обратно после сражения с бандитами, ведь будет намного лучше, если события будут развиваться по плану главаря этих разбойников, ты подожжешь пороховую дорожку – и мы с тобой здорово посмеемся. Завтра я буду так же богат, как и мои предки, а через год либо отвоюю, либо куплю трон моих отцов.

– Да услышит вас Бог, – произнес Мюлар, которому этот хитроумный замысел показался слишком сложным и запутанным.

 

XI

С того дня, когда Кастерак предостерег ее об опасности, мадам де Сентак много размышляла.

Поведение мужа, которое ей, благодаря умело предпринятым мерам предосторожности, теперь было известно до мельчайших деталей, беспокоило ее все больше и больше.

Она знала о его частых отлучках, разговорах с подозрительными типами, а поскольку Сентак очень часто самым лестным образом отзывался о Самазане, то она, в конечном счете, прониклась недоверием к этому человеку, которого все, включая ее саму, считали ее спасителем.

Но действовала мадам де Сентак предельно осторожно, и хотя вела себя с мужем несколько холодно, своего беспокойства все же ничем не выдавала.

Кастерак и Танкред, видя, что женщину происходящее немало насторожило, поведали ей и о других вещах, в том числе о той роли, которую Сентак отвел Маринетте, связывая с ней свою будущую судьбу.

После тайного совета с участием Эрмины, Гонтрана и Танкреда молодую индийскую принцессу было решено поместить в пансионат, где она, благодаря уму и прилежанию, за два-три года могла бы усвоить основы воспитания юных девиц.

Таким образом, мадам де Сентак знала, где находится Маринетта, в то время как сама девушка, не ведая о своем предназначении, полагала, что заботами, которыми ее окружили, она обязана исключительно Эрмине.

Это привело к тому, что в один прекрасный день ей захотелось выразить признательность своей благодетельнице, а заодно и порадовать ее своими ежедневными успехами.

Маринетта написала мадам де Сентак письмо, которое та не стала сжигать, тем самым совершив большую оплошность.

Поэтому когда господин де Сентак вернулся из Бореша, вечером того дня, когда они с Мюларом бросили Кадишон в каменный мешок, Эрмина как раз закончила читать послание, полученное от Маринетты, то есть он Вандешах.

Оно было пропитано наивной радостью и трогательной благодарностью. Не обошлось в нем и без лукавых замечаний, не раз заставивших внучку графини де Блоссак улыбнуться.

Когда господин де Сентак вошел в гостиную, Эрмина, совершенно позабыв о муже, второй раз перечитывала письмо своей протеже.

Мгновенно осознав весь масштаб совершенной ею ошибки, женщина вздрогнула и тем самым выдала обуревавшие ее чувства.

После чего попыталась вновь напустить на себя безразличный вид, спокойно положила письмо в карман и посмотрела мужу прямо в глаза.

Но саиль был не из тех, кто способен испугаться взгляда жены.

– Еще одна таинственная записка, – сказал он, сопровождая свои слова злобным смехом.

– Может быть, – ответила Эрмина, стараясь не выдать своего волнения.

– По крайней мере, моя дорогая, признайте – вы ведете весьма активную переписку.

– Да, но какой интерес она может представлять для вас?

– Для меня она представляет тот же интерес, что и все остальное, так или иначе с вами связанное.

– Вы сегодня очень милы.

– Как всегда, но раньше вы этого заметить не соизволили.

Эрмина чувствовала, что этот насмешливый тон предвещал назревавшую в душе мужа бурю.

Ее первым порывом было стойко ее встретить, но по некоторому размышлению она пришла к выводу, что если ситуация усугубится, супруг захочет взглянуть на письмо, которое ей очень не хотелось ему показывать.

Сентак, со своей стороны, не забыл, что несколько дней назад жена в сходных обстоятельствах сожгла у него перед носом послание, содержание которого он был бы не прочь узнать.

Поэтому он не мешкая предпринял маневр, чтобы помешать ей проделать это еще раз.

Почувствовав опасность, мадам де Сентак решила отступить. Она с непринужденным видом встала и сказала: – Мой дорогой супруг, уверяю вас – жена всегда замечает, когда муж ведет себя мило.

– Куда это вы собрались? – грубо спросил ее Сентак.

– К себе в спальню.

– По-видимому, чтобы ответить на только что полученное письмо?

– Может быть!

– Не смейтесь, мадам, – произнес Сентак, приходя в раздражение.

– Я и не смеюсь. Почему бы мне не ответить на присланные письма? Это было бы и смешно, и неприлично.

– Мадам, – продолжал Сентак тоном, в котором чувствовался с трудом сдерживаемый гнев, – я нахожу, что с некоторых пор у вас вошло в привычку насмехаться надо мной.

– В таком случае должна сказать, что это заблуждение. Уверяю вас, вы ошибаетесь, у меня никогда и в мыслях не было насмехаться над вами.

– Вы ведете себя так, будто ненавидите меня всеми фибрами души.

– Опять ошибаетесь. Стоя у алтаря, я обещала любить и уважать вас и теперь питаю к вам глубокую привязанность и почтение.

– А еще вы обещали мне повиноваться.

– Верно.

– Но сдерживать это обещание не желаете.

– Что вы хотите этим сказать? – спросила Эрмина.

– Несколько дней назад я попросил вас дать мне почитать написанное вами письмо…

– Прошу прощения, но вы грубо потребовали мне его отдать.

– Это одно и то же.

– Не совсем. Я с удовольствием выполню ваше желание или просьбу, но когда мне приказывают, подкрепляя свои слова угрозами, это выше моих сил, я начинаю бунтовать. Что вы хотите? Я не лишена недостатков.

– Ну хорошо, мадам, я не буду осуждать вас за сцену, разыгравшуюся несколько дней назад. Давайте лучше поговорим о насущном.

– Что вы имеете в виду?

– Я прошу вас показать письмо, полученное вами и вызвавшее на вашем лице улыбку, которую, с сожалением должен заметить, мне не приходилось видеть уже давно.

– Сударь, я не вполне вас понимаю.

– Я прошу вас, – ответил Сентак, сдерживаясь из последних сил, – показать письмо, которое вы читали, когда я вошел.

– Очень сожалею, что вынуждена вам отказать, но я не могу этого сделать.

– Ах, вы не можете! – сказал Сентак, смертельно побледнев.

– Нет, – твердо ответила Эрмина.

– Почему же? – произнес он. – Окажите любезность, ответьте!

– Потому что в этом письме – тайна, причем не моя. И если я вам ее выдам, то вина за это ляжет на меня.

– Тайна! Вина! Что означают эти ваши шуточки? Почему вы мне отказываете? Неужели вы не видите, что такой ответ еще больше разжигает мое любопытство?

– Вполне возможно. Но прочесть это письмо вам все равно не удастся.

– А если я завладею им силой? – спросил Сентак, приходя в ярость и переходя к угрозам.

– Неужели осмелитесь?

– Да, мадам, осмелюсь!

С этими словам Сентак шагнул к жене.

Эрмина инстинктивно отпрянула и попятилась в глубь салона, где, помимо других диковинок, лежал малайский кинжал – грозное и, как поговаривали, отравленное оружие.

Молодая женщина схватила его и потрясла в воздухе:

– Не прикасайтесь ко мне, в противном случае я убью себя у вас на глазах, и поскольку ваша агрессивность ни для кого не является секретом, все подумают, что меня убили вы.

Услышав эту угрозу, Сентак застыл, как вкопанный.

Эрмина в глазах саиля представляла пятьдесят миллионов, и у него не было никакого желания подталкивать жену к совершению поступка, который отнял бы у него не только состояние, но и, не исключено, свободу.

– Вы с ума сошли? – воскликнул он.

– Вы прекрасно знаете, что нет. Но клянусь – стоит вам сделать еще хотя бы шаг, и я убью себя.

Здесь надо заметить, что Эрмина, прекрасно знавшая о стремлении мужа приблизить ее кончину, ломала комедию, преследуя сразу две цели – во-первых, хотела посмотреть, дойдет ли он в своей дерзости до того, что ударит ее, а во-вторых, желала пригрозить убить себя отравленным оружием, если он будет упорствовать в своем решении.

Поэтому она очень удивилась, когда Сентак на шаг отступил и сказал:

– Черт возьми! Дорогая моя, да вы настоящая амазонка! Вам вполне можно доверять тайны – вы их ни в жизнь не выдадите.

– Еще бы! – ответила Эрмина в крайнем возбуждении.

– Но не стоит беспокоиться. Поскольку события приняли столь серьезный оборот, я раскаиваюсь в своей настойчивости – мне показалось, что вы решили проявить по отношению ко мне строптивость и решил ни за что вам не уступать.

– Право же! – ответила Эрмина тоном, свидетельствовавшим о том, что слова мужа ее наполовину убедили.

Сентак играл свою роль восхитительно. Эту маленькую речь он произнес столь искренним тоном, что жена, введенная в заблуждение его словами, в последний раз поверила в порядочность мужа.

Эрмина шагнула вперед.

– Успокойтесь, говорю вам, – продолжал Сентак.

Эрмина внимательно взглянула на супруга и увидела, что он совершенно спокоен.

– Вот и хорошо! – сказала она.

Она положила кинжал на стол и вернулась обратно к камину. Но когда расстояние между ею и саилем сократилось, он ринулся на нее, сжал ее хрупкие запястья своей железной рукой и прорычал: – Мне нужно это письмо.

Затем свободной рукой пошарил в кармане супруги и без труда завладел уже известным нам посланием.

Когда оно оказалось у него, он оттолкнул жену и в гневе бросил ей в лицо одно-единственное слово: – Мерзавка!

После чего, тут же забыв о нанесенном оскорблении, лихорадочно развернул бумагу и тут же увидел подпись.

– Маринетта! – воскликнул он, и взгляд его полыхнул победоносным огнем.

Описать, с какой жадностью он пробежал глазами коротенькое послание Вандешах, нет никакой возможности! Но, к сожалению для него, в нем не было ни строчки, ни единого слова о том, где скрывается та, которую он хотел любой ценой похитить.

Когда стало ясно, что ему придется вырвать эту тайну у жены, если он, конечно, хотел что-нибудь узнать, Сентак вновь стал мрачен и серьезен.

– Значит, вы, мадам, – медленно произнес он, – вступили в сговор с моими врагами.

– С вашими врагами! – высокомерно повторила Эрмина. – Значит, вот как вы называете тех, кого пытаете, тех, кто опасается от вас даже самого худшего?

– Что вы хотите этим сказать, мадам?

– Что? Сами все прекрасно знаете.

– Я знаю? – переспросил Сентак, изображая на лице удивление.

– Послушайте! – воскликнула молодая женщина, которую агрессивность мужа вывела из себя. – Прошу вас, не доводите меня до крайности.

– Каким тоном вы со мной разговариваете!

– Тоном, который соответствует сложившейся ситуации.

Не обращая внимания на ответ жены, Сентак подошел к ней и глухо произнес: – Мадам, сейчас вы назовете мне место, в котором скрывается написавшая это письмо юная девушка.

– Я? – воскликнула Эрмина. – Вы с ума сошли!

– Приказываю вам.

– Я не обязана вам подчиняться! – воскликнула женщина, очаровательная и пленительная в приступе охватившего ее возмущения.

– Что это значит?

– Это значит, – вне себя отчетливо проговорила Эрмина, – что стоит мне захотеть, и завтра вы уже не будете моим мужем.

– Это что, шутка?

– Мне не до шуток, речь идет о нашей с вами жизни, саиль, – произнесла мадам де Сентак резким, решительным тоном.

Слово «саиль» в устах жены ударило индийского принца, будто пуля в грудь. Уверившись в том, что его тайна раскрыта, он даже пошатнулся.

Не имея времени на обдумывание ситуации, Сентак увидел, что весь план обустройства будущего рушится у него на глазах.

Жена знала о нем все. Если бы органам правосудия захотелось устроить проверку, то доказать, что его настоящее имя не Сентак – это как минимум! – не составило бы никакого труда. А если его личность была удостоверена неправильно, то Эрмина получала полное право аннулировать брак.

Эту новую для него ситуацию он обдумывал в течение нескольких секунд. Его колебания не ускользнули от внимания жены.

– Из уважения к себе, – сказала она, – я не раскрываю тайны, которая могла бы обойтись вам очень дорого, и терплю вашу наглость. Но запомните, что с сегодняшнего дня между нами нет ровным счетом ничего общего, кроме соблюдения необходимых условностей.

Сентак даже не слушал, о чем ему говорила жена. Он думал.

– …к тому же впредь вы будете столь же уступчивы, сколь раньше были грубы.

На губах саиля заиграла улыбка – он только что нашел решение проблемы.

– В противном случае… – добавила мадам де Сентак.

– В противном случае что? – спросил муж, к которому вернулась вся былая самоуверенность.

– В противном случае мне не останется ничего другого, кроме как поставить королевского прокурора в известность о том, кем является самозванец, за которого я имела несчастье выйти замуж.

– Самозванец? – повторил Сентак, подпрыгнув на месте.

– Ну да, принц, это слово вам подходит больше! Какое счастье!

Сентак, будто не замечая насмешек Эрмины, шагнул к ней и сказал:

– Мадам, я приказал вам назвать место, в котором прячется юная девушка по имени Маринетта.

– Я отказываюсь вам отвечать, потому что не признаю за вами права задавать мне вопросы.

– И все равно – вы мне ответите!

– Нет!

– Я так хочу.

Эрмина посмотрела ему в глаза и пожала плечами.

Тогда он, словно тигр, набросился на молодую женщину, схватил ее за руки и сказал: – Отвечайте, а то я сломаю вам руки.

– Нет!

– Отвечайте, иначе я размозжу вашу голову о мраморную полку камина!

– Нет!

– Эрмина, вы взбесили меня до такой степени, что я больше собой не владею и могу совершить преступление. Отвечайте!

– Нет! Говорю же вам – нет, нет и нет!

– Это ваше последнее слово?

– Пытайте меня, можете даже убить, я полагаю, что вы на это вполне способны. Но знайте – я вам не покорюсь. Время вашей жестокости прошло.

– Мадам!

– Да и потом, если бы вы были умнее…

Договорить она не успела – Сентак, вне себя от гнева, схватил ее и поднял над головой.

– Если не ответите, – закричал он, – я швырну вас об эту стену!

Вместо ответа Эрмина, возбужденная еще больше мужа, ухитрилась влепить ему пощечину.

Тогда ярость затопила Сентака без остатка и в этом двуногом существе, сумевшем приобрести внешность и лоск цивилизованного человека, безраздельно воцарился дикарь.

Он выполнил угрозу и швырнул жену о стену. Та тихо вскрикнула и упала без чувств.

Но в этот момент к саилю внезапно вернулся рассудок. Он тут же отчетливо вспомнил свои планы и испугался, что убил ее.

– Мертва! – закричал он. – Мертва! Лишь бы она осталась жива!

Сентак стал бешено трезвонить в колокольчик.

Со всех сторон стали сбегаться слуги.

Тогда саиль задумался о том, какой линии поведения ему следует придерживаться и несколько мгновений спустя план был уже готов. Он взял Эрмину на руки и крикнул подбежавшим слугам: – Живо пошлите за доктором.

Ливрейный лакей бросился выполнять это приказание и скрылся за дверью.

– Вы, Жанна, – обратился он к своей горничной, – немедленно приготовьте для мадам постель.

– Боже праведный, что с ней?

– Выполняйте приказание, удовлетворить любопытство сможете и позже.

Жанна не заставила повторять приказ дважды и сорвала покрывало с кровати, в которую тут же уложили Эрмину.

Несчастная молодая женщина лежала совершенно неподвижно, не подавая признаков жизни. Сентак, которого опять спросили, что случилось, ответил: – Я не знаю. Она стояла на другом конце салона, затем встала на стул, чтобы разглядеть что-то на картине. После чего потеряла равновесие, упала на пол и сильно ударилась. Я даже не видел, как она падала, а о том, что с ней что-то случилось, понял только по грохоту.

Опровергать его слова, естественно, никто не стал.

Постоянный врач семьи Блоссак господин Брюлатур, старик, лечивший Эрмину с самого детства, тут же явился на зов.

– Что случилось? – спросил он, переступая порог.

Ему вкратце объяснили, что произошло, ссылаясь на слова Сентака, и эскулап немедля поднялся в комнату Эрмины.

– Она так и не пришла в себя?

– Нет, доктор, – сказал Сентак, напуская на себя огорченный вид.

– Пощупаем пульс. Очень слабо, но бьется. Она жива. Первое, что нужно сделать, это привести ее в чувство. Возможно, придется делать кровопускание.

– Доктор, вы же знаете, что вид крови вызывает у нее самые неприятные ощущения.

– Да, но она ничего не увидит, потому что лежит без сознания.

Он внимательно осмотрел несчастную, неподвижную Эрмину.

– Эти синяки, их хорошо видно, она вряд ли могла получить во время заурядного падения.

Затем обратился к Сентаку и сказал:

– Кто был с ней в комнате, когда произошел несчастный случай?

– Я.

– Больше никого не было?

– Нет.

– Очень хорошо. Не забудьте эту деталь, позже она может пригодиться, – сказал Брюлатур, обращаясь к слугам.

Затем доктор взялся выполнять свои обязанности, чтобы привести Эрмину в чувство. Но дело это оказалось трудным и кропотливым. Сентак, затаив дыхание, с неописуемым волнением следил за каждым жестом, за каждым действием врача. Если Эрмина заговорит, его песенка будет спета. Он прекрасно понимал, что жена не замедлит его обвинить и все рассказать, чтобы избавиться от человека, сначала ставшего ее мучителем, а затем и вовсе попытавшегося ее убить.

Когда тело женщины вздрагивало, когда время от времени сокращались ее мышцы, свидетельствуя о том, что в ней еще теплилась жизнь, он покрывался холодным потом.

Странное дело – он больше не хотел, чтобы жена умерла, ведь с ее смертью исчезла бы и надежда заполучить пятьдесят миллионов юного Давида, но и не желал, чтобы она полностью пришла в себя.

Нам неведомо, какой злой гений внял его сатанинским желаниям. Эрмина пришла в себя, но едва к ней вернулся дар речи, как она забилась в жестокой лихорадке и стала бредить. Дама была жива, но рассказать ничего не могла. А чудовищу, женой которого она стала по роковому стечению обстоятельств, только того и надо было.

Вечером господин Брюлатур, даже не пытаясь скрыть своего беспокойства по поводу состояния пациентки, заявил, что у мадам де Сентак воспаление мозга.

Убедившись, что Эрмина, по крайней мере до своего выздоровления, весьма гипотетического, не сможет ни обвинить его, ни рассказать того, что ей о нем было известно, саиль не удержался от отвратительной ухмылки.

Что, впрочем, совершенно не помешало ему и дальше лицемерно изображать глубочайшее огорчение. Он приказал слугам не отходить от жены ни днем, ни ночью и даже дошел до того, что спросил господина Брюлатура, не знает ли он какого-нибудь молодого, способного доктора, который присмотрел бы за Эрминой до тех пор, пока жизнь ее не будет вне опасности.

Приняв все эти меры предосторожности, он запечатлел на лбу больной иудинский поцелуй, заставивший ее вздрогнуть, и удалился к себе в спальню.

Едва он позвонил в колокольчик, как на его зов тут же явился Мюлар. Он молча подошел к хозяину и сел у его ног.

– Мюлар, моя жена заболела, ее жизнь в опасности, – начал тот разговор.

– Я знаю.

– А о причине ее воспаления догадываешься?

– Нет, но, полагаю, без вас здесь не обошлось, – дерзко ответил Мюлар, чья преданность при виде столь гнусных и коварных преступлений грозила дать трещину.

– Вижу, ты и на этот раз не одобряешь моего поведения.

– Собственное мнение я заимею только после того, как узнаю все обстоятельства произошедшего.

– Я поддался приступу гнева.

– Опять?

– Да. Я больше не владел собой, и агрессивная натура взяла надо мной верх. Я схватил жену, поднял ее и швырнул о стену.

– Вы же могли ее убить.

– Мог.

– И, таким образом, потеряли бы все преимущества, которых добились за двенадцать лет обмана и притворства. Я попросил одного законника повнимательнее изучить завещание старого Самуэля. Если госпожа Эрмина умрет раньше Давида, можете быть уверены, что состояние молодого человека ни за что на свете не перейдет к вашему сыну. Манера, в которой составлено завещание, никоим образом не позволяет его оспорить.

– А если первым умрет Давид?

– Вам присущ один очень большой недостаток, – продолжал Мюлар, не отвечая на заданный вопрос, – вы по поводу и без повода совершаете страшные преступления, тем самым допуская непоправимые ошибки, которые могут вам очень дорого обойтись.

– Друг мой, хватит читать мне мораль. На этот раз мое преступление, если таковое действительно имело место, не было бесполезным, как раз наоборот.

– Объяснитесь.

– Эрмина знает, кем я на самом деле являюсь.

– Но это невозможно!

– Тем не менее это так.

– Но кто мог ей об этом сказать? Ведь в эту тайну посвящены только вы и я.

– Мы двое, – ответил Сентак, – и, не исключено, Вандешах.

– Откуда ей было узнать?

– В ночь похищения мы имели неосторожность обсуждать наши дела, полагая, что она находится под действием снотворного.

– Она спала, саиль, спала, уж поверьте мне на слово.

– Как бы там ни было, мадам де Сентак назвала меня сначала саилем, а затем и принцем. И даже пригрозила судебным процессом, в результате которого наш брак может быть расторгнут.

– Ситуация и в самом деле очень серьезная.

– Поэтому мой поступок, чересчур агрессивный, обернулся для меня большим счастьем. Начнем с того, что мадам де Сентак не сможет ничего сказать, а даже если и заговорит, ей никто не поверит, полагая, что она бредит.

– Ну хорошо, а дальше что?

– Впоследствии она может умереть от этой страшной болезни, но Давид лишится жизни раньше ее.

– Не факт, ведь упомянутой экспедиции, запланированной Семиланом, ждать еще целых четыре дня.

– Да, но с учетом изменившихся обстоятельств я велю ему провести ее завтра же.

– Завтра слишком рано, ведь Семилан не может располагать Давидом, как своим слугой.

– Ну хорошо, пусть будет послезавтра. Но повидаться с ним я отправлюсь тотчас же.

– А что за доктор лечит мадам? – спросил Мюлар.

– Господин Брюлатур.

– Толковый?

– Если кто-то и может спасти мою жену, то только он. И я хочу, чтобы она жила, по крайней мере, до тех пор когда его наука не наткнется на мою волю. Но что-то я с тобой разболтался. Мне пора к Семилану. Если меня будут спрашивать, скажешь, что я отправился в город, чтобы договориться с врачами о консультации.

– Возвращайтесь быстрее. С учетом того состояния, в котором находится мадам, вам, по меньшей мере, надо усиленно демонстрировать свою обеспокоенность ее судьбой.

– Не бойся, не пройдет и часа, как я буду дома.

Сентак вышел из комнаты с озабоченным видом, будто человек, совершенно не знающий что делать, и даже спросил у одного из слуг адреса трех-четырех докторов, пользовавшихся в Бордо самой хорошей репутацией.

На улице, все с тем же выражением глубокой печали на лице, он быстро зашагал к человеку, взявшему на себя труд поспособствовать ему довести до конца гнусное дело, которому впоследствии предстояло стать ступенькой к его восхождению на трон.

– Эге! – воскликнул бандит, завидев его. – Экий у вас похоронный вид!

– Хватит болтать, – ответил Сентак, – этот вид я напустил на себя только для тех, кого мог встретить по пути…

– В таком случае вы забыли оставить эту скорбную физиономию на улице. Впрочем, мне это совершенно не мешает.

– У меня для вас новости, дражайший мой господин Самазан.

– Я так и подумал, жду ваших откровений. Слушаю вас, я весь внимание.

– Мадам де Сентак при смерти.

– Вот как? Неужели природа сама проделала за нас половину работы?

– Не совсем.

– В таком случае выкладывайте.

– Моя жена упала.

– Сама? Без посторонней помощи?

– Этот вопрос, что для вас, что для меня, не должен представлять особого интереса.

– Будь по-вашему.

– Достаточно того, что госпожа де Сентак чувствует себя очень и очень скверно.

– Но если жизни мадам угрожает опасность, – заметил Семилан, – то ее преждевременная кончина может нарушить все наши планы.

– Потому-то я и пришел повидаться с вами и попросить ускорить поход, в который вы намерены отправиться.

– Но ведь он, как вам известно, намечен на субботу.

– Я не могу ждать так долго.

– А я не могу ничего сделать раньше. У меня приняты меры предосторожности, отданы приказы, все приготовлено. Теперь же придется все на ходу менять.

– Ну и что! Надо, так и поменяем.

– Вам легко говорить. Как, по-вашему, я должен убедить юного Давида отправиться в поход раньше, не возбуждая подозрений?

– Это ваша забота.

– Не только моя! Ваша тоже!

– В общем, если вы не хотите менять свои планы, я найду кого-нибудь другого, кто воплотит их в жизнь.

– Вот оно что! Не торопитесь, мой дорогой господин де Сентак. Если вы нарушите нашу договоренность, я вполне смогу защитить юного Давида и все ваши прожекты так и останутся нереализованными.

– Вы мне угрожаете?

– Черт бы вас побрал! Неужели вы думаете, что я, занимаясь этим ремеслом, не знаю всех его возможностей? Если вы задумали обойтись без меня, то не удивляйтесь, если спустя некоторое время обнаружите, что я вполне могу вас упрятать.

– Куда?

– Как куда? За решетку.

– По какому обвинению?

– В этом отношении можете не беспокоиться, я не буду настолько глуп, чтобы компрометировать себя. Просто сообщу королевскому прокурору, кто вы такой на самом деле, и добавлю, что своей болезнью мадам де Сентак обязана не кому-либо, а вам. Вы прекрасно понимаете, что вас отправят в форт дю Га – подумать о былом величии, а заодно об уготованной вам судьбе.

Сентак прикусил язык.

– Ну хорошо, – сказал он. – Но позвольте заметить, что я совершенно не понимаю вашего упрямства, ведь вы не меньше меня заинтересованы в том, чтобы как можно быстрее покончить с этим делом.

– Утверждая это, вы, пожалуй, несколько преувеличили. С одной стороны, пятьдесят миллионов, с другой – только один, эти части пирога никак нельзя назвать одинаковыми.

– Может, вы претендуете на половину? Так, по чистой случайности?

– Нет, я намного скромнее.

– Что же вам тогда надо?

– Сейчас я занимаюсь не только вашим делом. И если мне придется ускорить его разрешение, то интересами других, тоже довольно прибыльных, я буду вынужден пренебречь. И если мы говорим об интересе, то я не желаю терять свои деньги.

– Тогда назначьте цену, – сказал Сентак, проявляя все признаки нетерпения.

– Мне нужно пять миллионов.

– Пять миллионов! – воскликнул Сентак, в душе которого тут же проснулась жадность.

– Ни больше, ни меньше.

– Это уже слишком.

– Я не уступлю ни единого пистоля. Работа, которую я намереваюсь для вас проделать, может стоить мне головы. Разве она не стоит пяти миллионов? Думаю, стоит. Да и потом, мой дорогой господин Сентак, когда такому человеку, как я, подворачивается столь выгодное дельце, он должен им воспользоваться, чтобы не прослыть идиотом.

– Пять миллионов!

– Меня зовут де Самазан. Я стал дворянином и теперь мне требуется состояние, чтобы соответствовать этому рангу.

– А если я откажусь? – воскликнул Сентак.

– Вы? Ни за что на свете.

– Но ведь перед лицом ваших требований мне ничего не стоит отказаться от состояния господина Давида!

– Знаете, я предусмотрел подобный вариант. Мне даже не придется ничего рассказывать представителям судебных органов, у меня в запасе есть и другие козыри.

– Что вы имеете в виду?

– За это я, опять же, должен благодарить вас. Но поскольку вы не пожелали мне ничего рассказывать, я сам проник в тайну, которая стоит очень и очень многого, и теперь не замедлю ею воспользоваться.

– Выражайтесь яснее.

– С удовольствием. Допустим, этим вечером вы мне говорите: Семилан, оставьте в живых господина Давида, потому что я отказываюсь от огромного состояния, которое после его смерти вполне может выскользнуть из моих рук, оставьте в покое этого молодого человека, во всех отношениях интересного. Будь по-вашему. Но тогда завтра я поднимаюсь на борт корабля и отплываю в Индию.

– В Индию? На кой черт она вам понадобилась? Предупреждаю, что грабежи и разбои в этой стране – обычное дело, так что заняться там вам будет нечем, и вы помрете с голоду.

– Я и не собираюсь заниматься чем-либо подобным.

– Что вы говорите!

– Да-да. Я просто найду отца принцессы Вандешах.

При этих словах Сентак изменился в лице.

Семилан продолжал:

– И скажу ему: вы оплакиваете дочь, которую совсем маленькой похитила кормилица-фанатичка…

– Кто вам об этом рассказал?

– А вам какая разница? Я обо всем знаю и для меня это главное. А еще я скажу этому радже, чье имя мне также известно, поскольку за последние несколько дней я активно наводил справки, что его дочь жива и что я знаю, где она. А затем добавлю, что не прочь поделиться этими сведениями и с ним.

На губах Семилана играла дьявольская улыбка.

– И вы, мой дорогой саиль, прекрасно понимаете, что в обмен на тайну, которую я ему открою, сей счастливый отец осыплет меня своими щедротами.

– Все это хорошо, – возразил Сентак, – но поскольку вы, как и я, не знаете, где сейчас находится Вандешах…

– А мне и не надо этого знать. Раджа обратится к английскому правительству, то потребует французского короля вернуть отцу дочь, и господин де Мэн-Арди сам скажет Карлу X, где прячется Маринетта.

Какое-то время Сентак не мог вымолвить ни слова.

– А я, получив вполне заслуженное вознаграждение, отправлюсь в ваши бывшие владения и поведаю о вынашиваемых вами планах родственнику-узурпатору, у которого вы намереваетесь отобрать трон. Так что когда вы вернетесь, чтобы поднять в стране восстание, то либо окажетесь в тюрьме, либо найдете смерть, и о том, чтобы вернуть себе верховную власть, вам придется забыть.

Сентак никак не мог прийти в себя от изумления – что ни говори, а план бандита был вполне осуществим.

Это при том, что в сердце этого ужасного человека давно и безраздельно поселилась неистовая, всепоглощающая страсть: он любил, по-настоящему любил Вандешах. Потерять ее для него было верхом горестей и страданий. Саиль на мгновение закрыл глаза, чтобы собраться с мыслями и справиться с волнением, и перед его мысленным взором предстала принцесса – такой, какой он видел ее той ночью: с восхитительными рыжими волосами, спящей, ничего не подозревая, под полотнищем из алого шелка, которое было эмблемой ее королевства.

– И вы на это пойдете? – наконец спросил он.

– Без малейших колебаний. И согласитесь – я рассчитал все правильно. К тому же признайте, что как бы там ни было, пять миллионов за очаровательную жену и трон – это совсем недорого. Заметьте, я не разделяю вашего стремления править страной в то время, когда целые монаршие династии без труда вырывают с корнями, но уважаю его. Но прошу не удивляться, что это стоит пять миллионов.

В душе Сентака, снедаемой лишь двумя страстями, жадностью и амбициями, велась ожесточенная борьба. В этот раз верх одержали амбиции.

– Ну хорошо, – сказал он, – я дам вам пять миллионов.

– Из них миллион авансом.

– Миллион авансом? – закричал Сентак, удивляясь пуще прежнего. – Вы с ума сошли, черт бы вас побрал! Где, по-вашему, я его возьму?

– Это меня не касается. Позвольте лишь заметить, что мадам де Сентак, которую сейчас свалила страшная болезнь, не в состоянии вам в чем-либо помешать. Вы теперь в доме хозяин, а ваша жена достаточно богата для того, чтобы вы при первом желании могли найти миллион.

Когда разговор зашел о пяти миллионах, Сентак стал возражать лишь инстинктивно, из жадности, потому как в глубине души давно решил похоронить Семилана вместе с его спутником под глыбой в подземелье и как следствие вообще ему ничего не платить. Но когда тот запросил миллион аванса, обеспокоился уже не на шутку.

Вопрос был лишь в том, что саиль зашел слишком далеко, чтобы теперь отступать, да и потом у этого чертова Семилана были буквально на все готовы ответы. Бандит он был явно умнейший.

Сентак попытался поторговаться.

– Вы правы, – сказал он, – в случае крайней необходимости я действительно смогу достать миллион, стоит мне того пожелать.

– В чем тогда дело?

– Вы забыли одну вещь.

– Какую?

– Точнее, вы не совсем хорошо представляете себе, что такое миллион.

– Как же, наоборот, очень даже хорошо представляю. Миллион – это десять раз по сто тысяч франков, сто раз по десять тысяч франков или тысячу раз по тысяче франков. Я об этом столько думал, что могу даже точно назвать вам количество двадцатифранковых монет, которые составили бы миллион.

– Я никогда не сомневался в ваших математических способностях. Но речь не об этом.

– Тогда как прикажете понимать ваши слова о том, что я не очень хорошо представляю, что такое миллион?

– Я хочу сказать, что, как бы ни был богат человек, найти миллион за сутки ему все равно будет не под силу. В Бордо нет ни банкира, ни нотариуса, который за день собрал бы мне десять раз по сто тысяч франков, выражаясь вашим языком.

Семилан понимал, что эти возражения справедливы, и поэтому не говорил ни слова – ждал продолжения.

Собеседник и в самом деле заговорил вновь.

– Я даже не уверен, что, взяв все деньги, что хранятся у меня дома, и нынче же вечером предупредив банкиров, к завтрашнему утру можно будет набрать целый миллион.

– Ну хорошо! – ответил Семилан, видя, что жертва ускользает из рук. – Мне хватит и трехсот тысяч франков.

Сентак задумался.

– Сумма сама по себе огромная, но я постараюсь ее найти.

– Когда я ее получу?

– Не раньше, чем послезавтра.

– В таком случае до этого дня я ничего предпринимать не стану, – сказал Семилан.

– Не возражаю. Но приготовьте все заранее, чтобы перейти к действиям, как только деньги окажутся у вас в руках.

– Не бойтесь. Я буду ждать наготове. Давид сгорает от нетерпения. Мы выступим в Бореш в девять часов утра. Если до этого часа я ничего от вас не получу, мы все равно отправимся в путь, потому что вы сможете встретить нас по дороге. Но если денег не будет и после моста, то наша экспедиция закончится ничем. Ведь насколько я понимаю, теперь, когда мадам де Сентак находится между жизнью и смертью, о мнимом нападении речь уже не идет.

– Конечно нет, юный Давид должен остаться в подземелье.

– Решено.

– В таком случае – до послезавтра.

– Да, увидимся послезавтра. Самое главное, сделайте все возможное, чтобы ваша жена не умерла раньше времени.

– Я постараюсь.

– Тогда, принц, до свидания, от всей души желаю вам реализовать все устремления и удовлетворить все ваши амбиции.

В ответ на это пожелание Сентак лишь пожал плечами, после чего расстался с Семиланом, вернулся домой и узнал, что состояние Эрмины еще больше ухудшилось.

 

XII

Но давайте вернемся к нашим героям, которых мы оставили запертыми в подземелье.

Увидев, что люк закрыт, а лестницы нет, Жан-Мари Кадевиль сразу понял, что в двух шагах от них разыгралась ужасная драма.

Но поскольку ни он сам, ни Мэн-Арди, ни кто-то другой никаких подозрительных звуков не слышали, ужас и уныние, овладевшие мужем Кадишон, показались всем несколько преждевременными.

– Мы пропали? – повторил за ним Кастерак. – В этом отношении вы, мой дорогой, несколько поторопились. Лично я не считаю, что мы пропали.

– Разве вы не видите: люк закрыт и открыть его мы не в состоянии.

– Мой дорогой друг, ваша жена, по-видимому, услышала какой-то шум и побоялась, что ее застанут врасплох.

– Кто?

– Этого я не знаю, но она, вероятно, посчитала необходимым закрыть люк.

– А вы не подумали о том, что в этом случае она оставила бы лестницу?

– Черт возьми! – воскликнул Мальбесан. – А ведь он прав.

– В таком случае, господин Жан-Мари, как вы объясните, что ваша жена отпустила вас с нами в момент серьезной опасности? – спросил Танкред.

– Я могу сказать лишь одно. По всей видимости, бандиты обнаружили какой-то ход, ведущий в мое убежище. Увидев Кадишон, они схватили ее, увели с собой, а люк захлопнули.

– Тогда мы не должны отчаиваться, – сказал Кастерак, – потому что тоже можем найти ход, который приведет нас либо в пещеру к бандитам, либо выведет наружу.

– Гонтран прав, – сказал Бюдо, – надо искать, а не предаваться смехотворному отчаянию.

– Да, господа, давайте искать, – сказал Жан-Мари, – и не мешкая, ведь мне хочется как можно быстрее узнать, что случилось с Кадишон.

– В таком случае нам нужно вернуться назад, не останавливаясь ни перед какими препятствиями. Мы вооружены, нам нужно выбраться из этой передряги.

С этими словами небольшой отряд двинулся вперед, углубляясь все дальше и дальше в катакомбы. Вокруг происходили те же странные явления, которые сопровождали их некоторое время назад, но они были слишком заняты делом спасения своей жизни, чтобы беспокоиться по поводу призраков и фантомов.

Не успели они сделать и нескольких шагов, как совсем рядом с каменным мешком вновь послышался глухой стон.

Мальбесан, услышав его, прошептал:

– Какие странные стенания!

И пошел дальше за своими спутниками, больше не обращая на них внимания.

Вскоре стоны стали раздаваться все чаще и чаще. Но самым пугающим в них было то, что в ответ на них стали слышаться и другие, еще более скорбные и мрачные. Более того, эти крики боли, казалось, приближались друг к другу.

– Где я? – наконец произнес голос, принадлежащий Кадишон.

Несчастная женщина лежала почти без чувств, на краю пропасти, в которой Сентак решил похоронить ее, как в могиле.

На дно каменного мешка жена гренадера не упала лишь чудом. Когда Сентак швырнул ее в пропасть, она упала на деревянную лестницу, которая под ее весом тут же сломалась.

Но при этом две вертикальные стойки несколько самортизировали, отбросив молодую женщину на пол подземелья, на самый край зияющего провала, в который упали обломки лестницы.

В результате падения Кадишон лишилась чувств. И когда муж с четырьмя молодыми людьми пришли и обнаружили, что лестницы больше нет, несчастная женщина лежала буквально у их ног – чтобы сбросить ее в бездонный колодец, было бы достаточно одного-единственного шага.

Но, с одной стороны, фонарь Жана-Мари светил очень слабо, а с другой – Мэн-Арди и его друзья ступали во тьме чрезвычайно осторожно.

Если вкратце, то они так и не заметили Кадишон и ушли, чтобы вернуться только в том случае, если выход так и не будет найден.

Когда Кадишон стенала и звала на помощь, к ней, тоже издавая стоны, что-то подползало – вне всякого сомнения, живое существо.

В царившем вокруг мраке никто не смог бы рассмотреть этого странного создания, но само оно, будто зверь, сотворенный специально для этого места, без малейших колебаний двигалось к цели – к неподвижно лежавшей Кадишон.

В лягушачьих движениях этого безымянного существа было что-то отвратительное и пугающее. Оно было настолько непохоже на все известные формы жизни, что один его вид навел бы на мысль о мрачной репутации Совиной башни и заставил задуматься, не является ли оно одним из тех фантомов, о которых рассказывали крестьяне.

Создание подползало к Кадишон все ближе и ближе. Может, это был вампир, решивший испить свежей крови этой восхитительной молодой женщины? Или к несчастной, напротив, спешила помощь? Этого не смогла бы сказать ни одна живая душа!

Постепенно Кадишон вернулась к жизни и вновь обрела способность соображать. Она вспомнила все, что с ней произошло, и вздрогнула при мысли о том, что оказалась, вероятно, на дне бездонной пропасти.

Тогда женщина решила встать и даже начала приподниматься, но в этот момент почувствовала, что ее ладонь накрыла чья-то тяжелая, холодная, липкая рука.

Она вскрикнула, хотя крик у нее получился сдавленный. Затем ей кто-то на ушко прошептал: – Не бойтесь.

В голосе того, кто это сказал, чувствовался какой-то надлом, будто грудь, из которой он вырывался, была вконец измучена страданиями.

Не в состоянии унять тревогу, Кадишон повернула голову и попыталась увидеть, кто с ней говорит.

Но в окружавшей женщину кромешной тьме ей удалось различить лишь бледный отблеск устремленных на нее глаз, напугавший ее пуще прежнего.

– Не двигайтесь, или вам конец.

– Кто вы? – в страхе спросила она.

Ах, если бы она рассмотрела получше рядом с собой это бесформенное существо, смутно напоминавшее гигантскую жабу или что-то в этом роде, то пришла бы в ужас, хотя и совсем по другой причине.

– Кто вы? Где я? Отвечайте! – воскликнула она, не в силах совладать с волнением.

– Не шевелитесь, вам говорят. Рядом с вами бездонная пропасть. По счастливейшей случайности вас отбросило на самый ее край.

– Мы в подземелье?

– Да!

– В какой стороне от меня этот каменный мешок?

– Справа. Ползите ко мне. Вот так. Через несколько мгновений опасность останется позади и вы сможете выпрямиться. Соблаговолите протянуть мне свою ладонь.

И чудовище, не дожидаясь ответа, взяло за руку Кадишон, которая содрогнулась от его холодного прикосновения.

– Отсюда до пропасти далеко, так что можете встать.

Кадишон поднялась на ноги. При мысли о том, что она оказалась один на один с таинственным существом, женщина, помимо своей воли, вздрогнула и, хотя предрассудки были ей чужды, вспомнила обо всех историях, которые рассказывали об этих подземельях.

– Я спас вам жизнь, – веско произнес голос.

– Возможно. Кто вы?

– Призрак, – ответил он, сопровождая свои слова сухим, коротким смешком.

– Для шуток вы выбрали не самый подходящий момент, – сказала Кадишон, отчаянно борясь с охватившими ее мрачными предчувствиями.

– Я не шучу. Уверяю вас, многие люди, завидев меня, действительно считают, что я привидение. Но кто вы и как оказались в этом подземелье? Кто этот человек, решивший погубить вас? Если бы вас не спасла лестница, вы упали бы на самое дно глубокого каменного колодца!

– Я не могу назвать вам своего имени, но поскольку вы, по вашим же словам, меня спасли, то в довершение оказанных мне благодеяний соблаговолите сказать…

– Что?

– Существует ли из этого подземелья выход.

– На этот вопрос, любезная моя дамочка, я смогу ответить только после того, как узнаю, с кем имею дело. Вы должны понимать, что я, раненый, живу в этом мраке не ради удовольствия, и поэтому не могу раскрыть секрет, который может стоить мне жизни.

Услышав эти слова, Кадишон подумала, что оказалась рядом с каким-нибудь несчастным, который, подобно ее мужу, нашел в этих руинах пристанище, укрывшись от незаслуженных жизненных невзгод.

– Вы тоже здесь прячетесь? – воскликнула она.

– Да, я тоже, – с ухмылкой ответил голос, – и ваши слова наводят меня на мысль, что не я один нашел здесь приют.

На несколько мгновений стало тихо.

– Послушайте, – вновь заговорил голос, – вы мне доверяете?

Этот вопрос поставил Кадишон в тупик. Она умолкла.

– Какой же я глупец! – вновь с ухмылкой заговорил голос. – Как вы можете мне доверять? Позвольте спросить, не согласитесь ли вы проследовать за мной в укромное местечко, где мы сможем увидеть друг друга и поговорить подальше от любопытных взглядов и ушей.

– Как вы сказали? Каких еще любопытных взглядов и ушей?

– Я имею в виду нескольких хлыщей, которые ради своего удовольствия решили осмотреть мое… простите, наше с вами пристанище.

Кадишон полностью пришла в себя. Она подумала, что с ее стороны будет умнее не обмолвиться ни словом о муже и его четверых спутниках.

– Я готова последовать за вами туда, куда вы намереваетесь меня отвести.

– Тогда хватайте конец этой веревки и следуйте за мной.

Кадишон сделала так, как он просил, почувствовала, что веревка в ее руках натянулась и пошла вперед. И тут же немало удивилась, осознав, что человек, с которым она говорила, не идет впереди, а ползет.

Изумиться еще больше она не успела – по прошествии пяти-шести минут собеседник сказал: – Вот мы и на месте, подождите, сейчас здесь станет немного светлее.

Женщина услышала, что ее спутник стал высекать с помощью огнива огонь и несколько мгновений спустя свет коптящей лампы озарил угол подземелья, в котором она первым делом увидела смятый соломенный лежак.

Кадишон тут же стала искать глазами человека, который привел ее сюда, но так никого и не увидела. И вдруг внизу, прямо у ее ног вновь раздался тот же голос.

– Андюс! – воскликнула Кадишон, узрев жуткого безногого калеку, рухнувшего на свое соломенное ложе.

– Вы меня знаете? – спросил тот, пораженный до глубины души.

– Да, мне доводилось вас пару раз видеть.

– Да? Погодите-ка, я ведь вас тоже знаю, по крайней мере, мне приходилось вас встречать.

И он сел на своем лежаке, чтобы присмотреться к ней повнимательнее.

– Ну да, я вас знаю, – прошептал он, – и голос этот я тоже слышал, только вот где?

Он глубоко задумался. Кадишон, встревоженная и удивленная, хранила молчание.

Вдруг безногий хлопнул себя по лбу.

– Ну да! – воскликнул он. – Вы же Кадишон, Высокая Кадишон, любовница гренадера Жана-Мари.

– Его жена! – сказала женщина.

– Пусть жена, мне все равно.

– Где же вы меня видели? – спросила молодая женщина.

– Дорогая моя, – ответил Андюс, переходя на фамильярный тон, – если бы я был человеком злопамятным, то заставил бы вас сейчас дорого заплатить за мои ноги.

– Что вы хотите этим сказать? – встревоженно спросила Кадишон.

– В том, что я лишился их и стал калекой, виноват ваш муж, – ответил Андюс.

– Не может быть!

– Вы помните трех агентов полиции, которые бросились в погоню за Жаном-Мари в тот день, когда он совершил свой дерзкий побег, и обнаружили его в небольшом домишке в Бегле?

– Да, помню.

– Тогда вы, вероятно, не забыли, что одного из них чуть не сожрал пес мясников, которого взял с собой гренадер.

– Да, этого агента звали Жозеф.

– Это был я.

– Вы?

– Да. Я совершенно открыто и, не питая ни к кому ненависти, хотел схватить Жана-Мари и передать его в руки правосудия. Латур и Жак, которые были со мной, не выполнили свой долг, и я на них донес. Но вместо того, чтобы арестовать их, начальство выплатило им вознаграждение, а меня лишило даже материального пособия, в котором я так нуждался. В больнице доктора отрезали то, что осталось от моих ног. Испытывая ко всему отвращение, озлобленный и разъяренный на полицию, я, чтобы отомстить, решил сделаться врагом общества и сразу после выздоровления стал главарем местной шайки бандитов, которых хорошо узнал, неоднократно их выслеживая.

Кадишон понятия не имела, как себя вести перед лицом этих откровений. В ее сердце поселилась смертельная тревога.

«Этот человек, должно быть, затаил против меня и Жана-Мари лютую ненависть. – думала она. – Да, Андюс спас мне жизнь, но уже очень скоро может в этом раскаяться и, как он только что сказал, заставить меня заплатить за потерянные ноги».

Бандит хранил молчание и, казалось, размышлял.

«Лишь бы он не узнал, что муж тоже прячется в этом подземелье…»

– Я должен был повстречать вас раньше, – промолвил бывший агент полиции, перекрасившийся в разбойника.

– Почему это?

– Потому что совсем недавно видел вашего мужа.

– Моего мужа! – воскликнула Кадишон, вовсю стараясь изобразить на лице удивление.

– Ну да, Жана-Мари. Неужели вы думаете, что такой полицейский, как я, может обознаться? Хотелось бы знать, что он делал в той галерее в сопровождении этих франтов, составлявших его эскорт.

Кадишон ничего не ответила.

– Вы боитесь, что скомпрометируете его и себя, если расскажете мне правду? – спросил Андюс.

Молодая женщина и на этот раз отделалась молчанием.

– Это заблуждение, – продолжал бандит. – Во-первых, я не в состоянии навредить Жану-Мари и не могу выдать его, не погубив себя. К тому же я больше не питаю к нему злобы. Теперь у меня появился другой предмет ненависти. Эту ненависть – жгучую, ужасную и нетленную – я перенес на общество, которое меня позвали защищать, но которое в обмен на те услуги, которые я хотел ему оказать, обошлось со мной самым скверным образом. Поверьте, Жану-Мари нечего меня бояться. Моя злоба к нему иссякла, и поскольку он изгнанник, то я скорее его защищу, если, конечно, у меня будет такая возможность.

Закончив свою речь, Андюс застонал, повалился на свой соломенный лежак и сказал: – Мне ужасно плохо! Как же я страдаю!

Услышав его стенания, Кадишон не смогла подавить в своей душе чувство сострадания. Человек, который лежал перед ней, когда-то желал ей смерти, но сейчас претерпевал мучения, причем жестокие, судя по этому крику боли.

– Что с вами? – спросила она. – Вас ранили?

– Да.

– Кто?

– Один негодяй. Я его вырастил, полностью на него положился, а он за это вонзил мне между ребер кинжал и бросил в воду.

– Семилан.

– Его вы тоже знаете?

– Приходилось слышать.

– В таком тумане, который был в тот вечер, мне лишь чудом удалось добраться вплавь до берега Гаронны.

– Вплавь? – переспросила Кадишон, в изумлении констатируя взглядом отсутствие у Андюса ног.

– Да. Я очень быстро научилась ходить на руках, с их же помощью мне приходится и плавать. Это не так трудно, как может показаться, при том, однако, условии, что у тебя нет ног. Я укрылся здесь, в этой галерее, о которой Семилан ничего не знает.

Тут бандит понизил голос, прислушался и прошептал:

– Погодите-ка, я слышу какие-то странные звуки.

С этими словами безногий калека решительно поднялся со своего убогого ложа и ползком, помогая себе руками, бросился во мрак подземелья.

Кадишон осталась одна. Мысль о том, что ее могут бросить в этом безрадостном склепе повергла ее в ужас. Андюс ее больше почти не пугал, только вот вернется ли он? Какая блажь заставила его расстаться с ней?

На ее счастье, ждать Кадишон пришлось недолго – бывший полицейский вернулся уже через несколько минут.

– В ближайшие дни здесь произойдет ужасная драма.

– Что вы хотите этим сказать?

– Вы знаете некоего господина де Сентака?

Услышав этот вопрос, Кадишон вздрогнула.

– Будет вам, по глазам вижу, что знаете, – продолжал главарь банды.

– Это он, – глухим голосом ответила женщина, – желая отомстить за шутку, решил погубить меня, бросив в пропасть, на краю которой вы меня нашли.

– Ах-ах-ах! – промолвил Андюс. – Значит, сейчас он такими делами занимается сам. А вам известно, что сей благородный дворянин – разбойник почище тех, что состояли у меня под ружьем?

– Конечно!

– И именно его я только что видел в дальнем конце подземелья в сопровождении смуглого типа с неприятной физиономией.

– Что им здесь делать? Лишь бы они только не повстречали моего мужа!

– Значит, вы признаете, что ваш дражайший супруг здесь, в моих владениях, у меня в плену? О нем мы поговорим немного позже.

Андюса скрутил очередной приступ, еще более неистовый, чем предыдущие, и из его груди вырвался новый крик боли.

– А все эта проклятая рана. Мне еще никогда не было так плохо. Ах! Ну, Семилан, ты дорого заплатишь мне за этот удар кинжалом, доставляющий мне столь страшные мучения.

И несчастный вновь скорчился на своей соломе.

– Кадишон, хотите, чтобы я простил вам все и даже напрочь позабыл о вашем муже?

– Что я должна делать?

– Возьмите вон ту мазь, сделайте повязку и приложите ее к ране. Этот мерзавец нанес мне удар в спину. Совершенно для меня неожиданно. С того самого дня, когда я стал его жертвой, рядом со мной не было никого, кто мог бы оказать подобную услугу. Может, это соблаговолите сделать вы?

– Хорошо, – ответила Кадишон.

– Чтобы спасти мужа?

– Нет, он здесь ни при чем, я сама того желаю, потому что не могу видеть, как вы страдаете.

С этими словами она взяла из рук Андюса флакон с мазью. Затем разорвала свой носовой платок и приготовила повязку.

Тогда Андюс при коптящем свете лампы снял с себя одежду и показал ей рану.

Та представляла собой что-то ужасное. Как этот человек умудрился не умереть после нанесенного ему страшного удара кинжалом? Этого молодая женщина объяснить не могла.

При виде чудовищной раны она буквально остолбенела.

Затем тихо сказала:

– Вы, должно быть, очень страдаете.

– Не говорите ничего, молчите, вам нужно лишь сделать повязку. Повязку! – прохрипел Андюс, прилагая нечеловеческие усилия, чтобы не кричать.

С величайшими предосторожностями Кадишон приложила пропитанную мазью ткань к ране бандита.

– Ну вот, – сказала она.

– Ох! – издал Андюс протяжный вздох облегчения. – Мои плечи будто полыхали в огне.

– А сейчас?

– Ах! Сейчас я чувствую несравненную прохладу. Я спасен, вы меня вылечили. Кадишон, и я сумею выразить вам свою благодарность. Что мне нужно сделать для вашего супруга?

– Перед тем как ответить, позвольте задать вам один вопрос, – сказала молодая женщина.

– Я вас слушаю.

– Только что вы спросили меня, знаю ли я господина де Сентака.

– Это правда.

– Почему вас это заинтересовало?

– Потому что некоторое время назад я видел господина де Сентака в этом подземелье. Это очень странно. Я полагал, что один знаю все эти галереи в катакомбах Руке, и вдруг встречаю здесь не только вас, вашего мужа и его друзей, но и Сентака, явившегося сюда, чтобы расставить кому-то ловушку.

– Ловушку?

– Да. Все эти люди испытывают страстное желание поведать о своих делах и продемонстрировать, до какой степени они еще презреннее, чем мы. Я не знаю, какую гнусность он задумал на пару с Семиланом, но уверен в одном: сей господин намерен избавиться как от своего подельника, так и от его спутника.

– Спутника?

– Да, я слышал, они называли еще одно имя. Мне это неинтересно. Мне известно лишь, что он намеревается раздавить Семилана с помощью огромной каменной глыбы. Я собираюсь поприсутствовать при этом зрелище. Сей негодяй хотел меня убить, чтобы предложить Сентаку свои услуги и перехватить у меня выгодное дельце. Но тот, не желая платить обещанную сумму, хочет погубить его здесь. И, право же, правильно делает, поэтому я ему мешать не стану.

При этих словах Андюс, питавший к своему бывшему лейтенанту жгучую ненависть, немало оживился.

– Сентак и Семилан сами так решили: один – убить меня, второй – без меня обойтись. Но мы еще посмотрим.

– Андюс, – сказала Кадишон, – только что вы спросили, что можете сделать для меня и мужа в обмен на ту маленькую услугу, которую я вам оказала.

– Да, и я задаю вам этот вопрос еще раз.

– Из этого подземелья есть выход?

– Естественно, ведь я же здесь как-то оказался.

– Вы сможете нас отсюда вывести?

– Кого это «вас»?

– Моего мужа и сопровождающих его молодых людей.

– Кто они такие?

– Господа де Мэн-Арди, де Кастерак и еще два человека.

– Господин де Мэн-Арди! – с улыбкой повторил Андюс. – Подумать только, сейчас он здесь. Ведь это из его дома мы похитили юную Маринетту.

– По наущению Сентака? – спросила Кадишон.

– Да, но теперь… – вскричал Андюс, сжимая кулаки.

– Вы сможете нас всех вывести отсюда?

– Да.

– А найти моего мужа и этих господ в этом лабиринте, где мы оказались, сумеете?

– Думаю, да.

– Тогда я прошу вас найти их, привести сюда и…

– И отпустить на все четыре стороны?

– Да.

– Первую часть вашего плана я с удовольствием выполню.

– А вторую.

– Для реализации второй придется три дня подождать.

– Три дня! – повторила Кадишон.

– Полно вам! Три дня – совсем недолго.

– Но зачем вам заставлять нас ждать?

– Причина проста – проход, через который я вас выведу, можно открыть только снаружи.

– Как это?

– Каждые три дня верный друг, один из самых преданных мне бандитов, приходит сюда, приносит еду и новости из внешнего мира. Он один знает секрет, который позволяет проникать сюда, и без которого отсюда нельзя выбраться. Мы с ним виделись сегодня утром.

Кадишон была на грани отчаяния, но виду не подала и сказала:

– Андюс, но ведь иметь только один план спасения – очень опрометчиво.

– Почему?

– Да потому, что этот ваш гонец, или слуга, одним словом, бандит, может стать жертвой несчастного случая.

– Вы правы.

– Его могут схватить, убить, бросить в тюрьму, мало ли что.

– Это тоже правда.

– И вы не содрогаетесь при мысли об ужасной смерти, которая ждет вас в том случае, если вашего человека арестуют или если его попросту купит Семилан?

– Чего-чего, а вот этого я не боюсь – Кабассу нельзя подкупить.

– Зато ему можно помешать.

– Да, и я не скрываю, что и мне, и вам здесь угрожает опасность. Но в плане средств у меня не было выбора, я попросту был вынужден спрятаться здесь, потому что это было единственное место, где те, кто признал Семилана своим главарем, не стали бы меня искать.

– Значит, нам придется ждать три дня? – спросила Кадишон.

– Да.

– А у вас есть чем прокормить в течение этого времени пять человек?

– Да, если немного затянуть пояса.

– Тогда найдите моего мужа и его друзей.

– Да, но сначала пообещайте, что не откроете им того, что я поведал вам о Сентаке.

– А почему вы не хотите им ничего говорить?

– Потому что эти господа – прирожденные защитники невинных и обездоленных, им вполне может прийти в голову блажь помешать Сентаку похоронить Семилана под каменной глыбой и тем самым лишить меня мщения, ради свершения которого мне не придется и пальцем пошевелить.

– Семилана лучше было бы выдать полиции, а злокозненные планы Сентака подавить в зародыше.

– Сделать приятное полиции – да ни в жизнь, – продолжал бандит. – Впрочем, здесь вопрос стоит ребром – либо то, либо другое. Если вы не желаете сохранить в тайне все, что от меня узнали, я просто продержу вас здесь три дня, а когда явится мой человек, отпущу с миром. Но вашему мужу и его друзьям помогать не буду, и они умрут с голоду.

– Поскольку иначе моего супруга спасти нельзя, я без колебаний соглашусь на все.

– И сохраните все в тайне?

– Да, сохраню все в тайне.

– Поклянитесь.

– Хотя никакая клятва не будет стоить дороже моего обещания, я тем не менее клянусь.

– Вот и замечательно. Так, вот здесь камень, на который вы, в ожидании моего возвращения, можете сесть. Я отправляюсь на поиски гренадера, и, надеюсь, не пройдет и часа, как он к вам присоединится.

 

XIII

Прельщенный перспективой заполучить триста тысяч франков, Семилан развернул бурную деятельность. Для начала он отправился в Совиную башню и объяснил своим головорезам, дожидавшихся его там, чего от них требуется.

– Ты, Симон, и ты, Сатюрнен, – сказал он, – устроите засаду в большом подземном зале.

– Что мы должны будем делать?

– Ждать нас.

– В котором часу вы появитесь?

– В полдень, может, в половине первого. У нас будет фонарь, по которому вы и определите, что мы уже пришли. Увидев нас, сразу закричите по-совиному, тем самым давая мне знак, что на вас можно рассчитывать.

– А потом?

– Когда мы окажемся от вас в нескольких шагах, наброситесь на нас. Ты, Сатюрнен, нападешь на мальчишку, а Симон сделает вид, что собирается расправиться со мной.

– Мальчишку пощадить?

– Нет, он стоит слишком дорого, а времени у нас нет.

– Все это, конечно, хорошо, – сказал Симон, – но у меня есть подозрение, что ты, Семилан, намереваешься сорвать большой куш, поручая нам отправить твоего дружка на тот свет.

– Подумаешь! Большой куш! Что ты несешь! Богачи – народ жадный.

– Пусть так, но ты в любом случае в деле.

– Конечно, вы же знаете, что я, в отличие от Андюса, не живу мимолетными прихотями и никогда не работаю даром.

– Тогда что за эту работу получим мы?

– Сколько вы хотите?

– Мы, черт возьми, хотим разделить этот куш.

– Поровну?

– Ну да.

– А губа у вас не дура. Я привлек вас к этому делу, желая дать немного заработать, но если вы будете слишком привередничать, то не получите вообще ничего.

– Тогда мы и делать ничего не будем.

– Да и черт с вами, я и сам справлюсь, – сказал Семилан, повернулся к ним спиной и сделал вид, что собирается уйти.

Сатюрнен прикусил язык.

– Ну ладно, – сказал он, – сколько ты нам дашь?

– Чтобы вы знали, мне заплатят пять-шесть тысяч франков.

При этих словах у бандитов загорелись глаза. Порой пять-шесть тысяч франков представляли для них деньги, на которые можно было продержаться месяц, подготовив тем временем нападение на какого-нибудь богатого землепашца.

Нередко у них в кармане было всего лишь по паре сотен, которыми к тому же приходилось делиться с другими членами банды – к немалому огорчению злодеев.

– Каждому из вас я заплачу по тысяче франков.

– По тысяче! – хором воскликнули бандиты, явно придя в восторг от такого предложения.

– И ни сантимом меньше, – ответил Семилан.

– Нам одним?

– Да, вам одним, делиться ни с кем не придется.

– Почему бы тебе не дать нам их сразу?

– Вижу, вы прониклись ко мне доверием, это радует. Почему бы вам тогда не попросить меня составить письменное обязательство и не заверить его у нотариуса? Я не дам вам денег сразу по той простой причине, что и сам получу их только после того, как мальчишка умрет.

Бандиты почесали затылки.

– Ну, давайте, решайтесь, – сказал им Семилан, – или мне придется найти других помощников, которые не станут разбрасываться двумя сотнями экю по сто су каждое.

Услышав эту угрозу в свой адрес, негодяи приняли решение.

– Ровно в полдень мы будем в условленном месте. Может, нам напугать мальчишку каким-нибудь жутким видением?

– Хотите – пугайте, вреда от этого не будет.

Приняв все необходимые меры, Семилан вернулся в Бордо и поспешил встретиться с юным Давидом – якобы случайно.

Времени для этого ему понадобилось совсем немного, ведь главарь банды в подробностях изучил привычки молодого человека, считавшего его своим другом.

Завидев Самазана, Давид подбежал к нему и сказал:

– Ну что, скоро мы выступим в поход?

– А вам, стало быть, не терпится? – спросил Семилан тоном, в котором, с одной стороны, звучала насмешка, с другой – теплые, братские чувства.

– Еще бы! Я каждый день сажусь на коня и по два часа занимаюсь фехтованием, чтобы к условленному часу быть в форме.

– Ну что же, друг мой, вы проявляете такое нетерпение, что мне вас стало жаль.

– Ах! – воскликнул Давид, задрожав от радости.

– Да, для нашей экспедиции все готово.

– Когда же она состоится?

– День соблаговолите назначить сами.

– Для меня чем раньше, тем лучше, если вам удобно, давайте завтра.

– Хорошо, пусть будет завтра, – сказал Семилан, с гордостью подумав, что без труда заставил жертву саму назвать день своего убийства.

– В котором часу?

– Я выеду из дому в половине девятого утра.

– Я тоже.

– Таким образом, мы доберемся до логова бандитов средь бела дня, и если нам будет угрожать опасность, эта мера предосторожности позволит свести ее к минимуму.

– Ах! – горячо воскликнул юный Давид. – Опасность меня не страшит, но я счастлив, что мы совершим нашу вылазку именно в этот час, ведь в этом случае я смогу уйти из дому, не возбуждая подозрений со стороны моих опекунов, которые, прознав о наших планах, вполне могут лишить меня удовольствия воплотить их в жизнь.

– От ваших слов меня опять начинают терзать угрызения совести, – сказал Семилан. – Может, лучше все же отказаться от этой затеи? Время еще есть.

– Нет-нет! Умоляю вас, не говорите так.

– Ну вот, вы из меня веревки вьете. До завтра. Встретимся в Бастиде, у моста, в половине десятого утра.

– Я непременно там буду.

На следующее утро Семилан, намереваясь отправиться в Бореш на прекрасной вороной кобыле, принадлежавшей не кому иному, как Андюсу, встал заранее, чтобы не опоздать.

И был немало удивлен, узнав, что ночью лошадь исчезла.

– Исчезла? Как это? – спросил он у слуги.

– Да, господин, исчезла, в конюшне никого нет.

– Значит, мою кобылу украли?

– Скорее всего.

– Замок сломан?

– Нет, господин.

– Какая досадная помеха!

Вряд ли кто-то может обозлиться больше, чем вор, ставший объектом кражи. Семилан в течение получаса осыпал проклятиями мерзавца, который свел со двора его кобылу, но в этот день у него были и другие заботы, причем более чем серьезные. Поэтому он тут же послал слугу взять у кого-нибудь взаймы лошадь и без промедления вскочил в седло.

Ровно в девять Семилан уже уплачивал сборщику сумму, необходимую для проезда по мосту всадника верхом на коне. Он был немало взволнован и внимательно смотрел по сторонам, надеясь увидеть Сентака, ведь до этого момента тот так и не отсчитал ему трехсот тысяч франков обещанного аванса.

– Если я не получу от него денег, пусть не сомневается – я верну кузена близким, вместе со всем его наследством! Живым, невредимым и к тому же в прекрасном здравии.

Произнеся эту тираду, он меланхолично поехал дальше, пустив шагом позаимствованную лошадь.

Отъехав на некоторое расстояние, Семилан бросил в сторону моста пристальный взгляд и увидел, что Давида еще нет.

– Если в течение пяти минут Сентак не появится и ничего мне не заплатит, я умываю руки и отправляюсь домой.

Не успел он высказать это соображение, как из постоялого двора, расположенного справа от Семилана, вышел человек, в котором бандит с первого взгляда узнал Сентака.

– А вот и он, – прошептал предводитель разбойников, все еще не осмеливаясь тешить себя надеждой заполучить триста тысяч франков.

– Приветствую вас, господин де Сентак, – вслух произнес Семилан, спрыгивая с лошади у двери постоялого двора, одновременного служившего конторой для экипажей, осуществлявших сообщение между Бордо, Кюбзаком, Карбон-Бланом и другими населенными пунктами.

– Пойдемте, – без обиняков сказал Сентак с озабоченным видом.

– Погодите, окажите милость, дайте мне время найти какого-нибудь мужлана, который за деньги посторожит мою лошадь, пока мы с вами будем беседовать.

Тут же появился человек, предложивший подержать под уздцы позаимствованную Семиланом лошадку.

После чего бандит вслед за Сентаком прошел в снятую тем комнату.

– Какого черта! – обратился к нему разбойник, когда они остались одни. – Какого черта вы напускаете на себя этот таинственный вид, из-за которого к нам сейчас слетится вся полиция Бордо, стоит одному-единственному агенту узнать меня в лицо?

– Вот ваши триста тысяч франков, – сказал Сентак.

– Это же билеты Банка Франции, – заметил Сентак, с трудом скрывая свою радость.

– Да, я не нашел другого способа доставить сюда подобную сумму.

– Привезти сюда такое количество золота или серебра, не привлекая внимания, было бы действительно трудно.

– Пересчитайте и убедитесь, что здесь действительно вся сумма.

Семилан удовлетворился лишь тем, что сосчитал пачки, каждая из которых насчитывала десять тысяч франков, и сказал: – Уверяю вас, господин де Сентак, эти деньги окупятся вам…

– Давид уже здесь?

– Еще нет.

– Только бы он приехал.

– Ха! Не беспокойтесь, приедет, можете в этом не сомневаться. Он сам выбрал день, и мне в этом даже не нужно было ему помогать.

С этими словами бандит подвел Сентака к выходившему на мост окну комнатенки, в которой они вели разговор, и продолжил: – Вот, полюбуйтесь! Видите всадника, который остановился посреди дороги и оглядывается по сторонам?

– Да, это он. Точно, Давид.

– Ах! – вновь заговорил бандит. – Знаете, он очень лихо смотрится на своем андалузском жеребце! К тому же для своего возраста юноша обладает недюжинной физической силой.

– На вашем месте, господин де Самазан, я не стал бы так им восхищаться и поддаваться эмоциональным порывам, – сказал Сентак, – вы здесь не для этого.

– И то правда, – ответил Семилан с неизменной дьявольской улыбкой на устах. – Ну что же, позвольте взять этот аванс, который вы мне выплатили, и откланяться – нехорошо томить в ожидании столь бесценного клиента, как господин Давид.

– Когда мы с вами увидимся? – спросил Сентак, тщательно скрывая свои чувства.

– Как «когда»? Нынче же вечером.

– Где?

– У меня, часов в девять.

– Договорились, – сказал Сентак. – Ступайте.

Бандит неторопливо спустился по довольно крутой лестнице постоялого двора, позвал крестьянина, караулившего его лошадь, вложил ему в ладонь пятифранковую монету, к великой радости мужлана, вскочил в седло и галопом поскакал к юному Давиду.

– Ах! – удовлетворенно воскликнул тот, завидев предводителя разбойников. – Вот и вы! А я уже начал беспокоиться.

– Почему?

– Боялся, что передумаете. И поскольку сейчас как раз пробил час, намеченный нами для похода, меня стали одолевать страхи, что наше предприятие не состоится.

– Я был на постоялом дворе, получал деньги с одного из моих фермеров, который для того сюда и явился, чтобы погасить просроченный платеж. А так я здесь уже давно.

– Значит, опоздали не вы, а я.

– Нет, ведь мы договорились встретиться в половине десятого, и именно столько только что пробили часы на церкви Бастиды.

– Ну что, едем? – спросил юный Давид с ноткой нетерпения в голосе.

– Едем, и не просто едем, а скачем галопом, чтобы побыстрее оказаться на месте, ведь дорога до Бореша займет не меньше двух часов.

– Отлично! Пусть будет галопом! – воскликнул Давид, пришпоривая коня.

– Ах! Пощадите, господин Давид, – сказал Семилан. – Взгляните – сегодня мне пришлось оседлать жалкую клячу, позаимствованную у хозяина одной из конюшен.

– Смотри-ка! И то правда! А что вы сделали с вашей вороной кобылой?

– Этой ночью ее у меня украли.

– Украли? – удивился Давид.

– Верится с трудом, но тем не менее это так.

– В таком случае я немного придержу Боадбиля, – вежливо предложил Давид.

Первую половину пути всадники проделали в полном молчании.

Тем временем Сентак подошел к почтовой карете, обратился к кучеру и спросил:

– Кроме дороги, которая идет вдоль реки, другая в Бореш есть?

– Да, сударь.

– Намного длиннее?

– Примерно на треть.

– Получается шесть лье.

– Да, около того.

– Берешься преодолеть это расстояние за час?

– Для этого мне придется загнать лошадей.

– Так загоняй, я за них заплачу. Ты не пожалеешь об этой стремительной скачке.

– В таком случае, сударь, садитесь, да побыстрее!

– Держи, вот тебе три луидора, будет чем умаслить начальство.

– Но! Вперед, мои индийские цыпочки! – закричал кучер, вонзил шпоры в бока пристяжной лошади и со свистом взмахнул хлыстом.

– Пока мы здесь, я разрешаю тебе шуметь, но когда выедем на дорогу, не останавливайся ни под каким предлогом и ни с кем не заговаривай.

– Слушаюсь, хозяин! Я запомню.

– И последнее, – добавил Сентак, когда карета с невообразимым грохотом катила по дороге на Бенож.

– Что еще? – спросил кучер.

– У склона холма, на краю дороги, будет стоять смуглолицый человек…

– Негр?

– Да, что-то в этом роде.

– И что?

– Придержишь коней, чтобы он мог запрыгнуть.

– Это все?

– Все.

Сентак откинулся на спинку берлины, кучер вновь щелкнул кнутом и немного погодя в том месте, где ныне располагается селение Морепа, увидел важно стоявшего на обочине дороги негра, о котором говорил седок.

Карета на мгновение сбавила ход, Мюлар, которого мы вполне узнали, запрыгнул в нее, упал на сидение рядом с саилем и лошади, подгоняемые ударами кнута, стали галопом взбираться на холм.

То, что оказавшись на плато, эти двое могучих животных не свалились с ног от усталости, было настоящим чудом.

Гордый совершенным подвигом, кучер повернулся к седоку, чтобы посмотреть, доволен ли он, но тот, черт бы его побрал, был поглощен совсем другим делом.

Сентак тихо переговаривался с Мюларом. Кучер попытался было разобрать обрывки их разговора, но то, что ему удалось расслышать, лишь подтвердило тщетность подобных попыток: спутники говорили на языке, не похожем ни на испанский, ни на итальянский, ни на английский. Сентак и Мюлар вели беседу на хинди.

– Семилан уже в пути? – спросил Мюлар.

– Да.

– Давид с ним?

– Да.

– Сражение, в ходе которого мой замечательный кузен покроет себя посмертной славой, должно состояться в половине первого.

– Кучер доставит нас вовремя?

– Обещал, что да.

– Он, надеюсь, не в курсе? – спросил Мюлар.

– Ты с ума сошел?

Когда берлина остановилась на проселочной дороге, с которой просматривался старый, построенный семейством Ланкассадов замок с массивными башнями и обветшавшими стенами, на часах пробило одиннадцать.

– Мне спуститься в селение? – спросил кучер.

– Нет, в этом нет необходимости.

– Ну что, хозяин, хорошо я вас довез?

– Ты был великолепен. На, здесь десять луидоров.

– Десять и три, всего будет тринадцать, господин граф, – ответил кучер, нарекая своего щедрого седока титулом. – Тринадцать! Нехорошее число, оно приносит беду, а я очень суеверен.

– Тогда держи еще, – сказал Сентак, протягивая еще два луидора. – А теперь найди какой-нибудь сарай, ферму, словом, крышу, под которой твои лошади могли бы отдохнуть, и дай им овса. Вполне возможно, что я воспользуюсь ими, чтобы вернуться обратно в Бордо.

– Но, полагаю, не столь быстрым аллюром?

– Нет-нет! – с улыбкой ответил Сентак.

Кучер уехал искать конюшню.

Что же до Мюлара с Сентаком, то они, прячась от посторонних глаз, по опушке небольшого леска направились к уже описанному нами колодцу.

Они добрались до него, не встретив по пути ни единой живой души, и на этот раз, в отличие от предыдущего, первым спустился Сентак. Мюлар последовал за ним, предварительно вернув на место камень, служивший колодцу стенкой.

Тем временем Андюс выполнил данное Кадишон обещание.

Облазив все закоулки подземелья, он в конечном счете обнаружил Жана-Мари, Танкреда и его друзей.

Те обшарили каждую трещину в подземных галереях и к тому времени уже совершенно отчаялись найти выход.

Даже те, кто почти никогда не впадал в уныние, были готовы потерять последнюю надежду.

– И все равно, – сказал Бюдо, – я уверен, что эти катакомбы напрямую сообщаются с внешним миром.

– Да, – ответил Жан-Мари, – но только с помощью люка, а он закрыт.

– В таком случае, – решительно молвил Мальбесан, – нужно вернуться туда и попытаться его открыть, пусть даже для этого нам придется засыпать пропасть найденными по дороге камнями.

– Ничего не выйдет, господа, – вдруг раздался за их спинами голос, прозвучавший под этими сводами странно и необычно.

– Кто это сказал? – спросил Танкред, направляясь в сторону, откуда донеслись слова.

– Я! – ответил тот, кому был адресован этот вопрос.

– Эге! – воскликнул Жан-Мари. – Да дарует мне Бог свое прощение! Это же Андюс! Андюс жив!

– Да, господа, Андюс жив, – ответил безногий. – И вы должны порадоваться в душе, что он не умер от полученного удара кинжалом, потому что без него вам ни за что было бы не выбраться из этого подземелья.

– Андюс! Главарь банды, который на костюмированном балу в страстной четверг сыграл роль повелителя Монкрабо?

– Он самый, – ответил Андюс. – Человек, который утром того же дня похитил из дома господина де Мэн-Арди его служанку Маринетту.

– Негодяй! – воскликнул Танкред.

– Полно вам, господа, не надо осыпать меня проклятиями. Вы здесь мои пленники – стоит мне захотеть, и вы умрете с голоду.

– Если, конечно, не найдем самостоятельно выход из этого чудовищного каменного мешка.

– Вы не сможете этого сделать по той простой причине, что открыть его можно только снаружи. Даже я, если за мной не придут, не смогу отсюда выйти.

Мэн-Арди и его друзьям Андюс солгал так же, как до этого солгал Кадишон.

На самом деле ему был известен очень узкий и низкий ход, которым тем не менее можно было вполне воспользоваться, чтобы покинуть подземную тюрьму, только вот ход этот вел в логово бандитов, бывший предводитель которых ни за что на свете не хотел заявлять о себе раньше назначенного им самим часа.

Бюдо, Мальбесан, Гонтран и Танкред с любопытством смотрели на странного собеседника, копошившегося у их ног.

– Но, господа, – продолжал тот, – это совершенно не мешает мне проявить благородство и предложить вам гостеприимство.

– В самом деле?

– Я пообещал вас спасти, причем всех, и сделаю это.

– Кому же вы дали подобное обещание?

– Одной особе, которую вы, гренадер, хорошо знаете.

– Кадишон! – воскликнул Жан-Мари, за последние полтора года больше не видевшийся ни с кем, кроме жены.

– Да, Кадишон, которой чудом удалось избежать смерти и которую я тоже спас. Ах! Хоть я и занимаюсь разбойничьим ремеслом, но время от времени не прочь оказать современникам какую-нибудь хорошую услугу.

– Вы ее спасли? Но какая опасность ей угрожала?

В двух словах Андюс поведал Жану-Мари и его спутниках о происшествии, жертвой которого чуть было не стала Кадишон.

Все тут же потребовали отвести их к молодой женщине, чтобы услышать из ее уст подробности, которые никто другой, кроме нее, привести не мог.

– Следуйте за мной, господа, – сказал Андюс.

Главарь банды пополз вперед и некоторое время спустя привел молодых людей в свое убежище, где их в волнении ждала Кадишон.

Увидев мужа она, рыдая и задыхаясь от эмоций, бросилась к нему в объятия.

– Любимая! Любимая! – говорил ей бывший гренадер, прижимая к себе и тоже плача при мысли о том, что судьба их чуть было опять не разлучила.

Затем, смятение несколько улеглось и Танкред, слывший человеком практичным, пожелал выяснить, каким образом мог захлопнуться люк.

С этой целью он начал задавать Кадишон вопросы.

– Господин де Мэн-Арди, я стала жертвой покушения, совершенного человеком, близким к вашей семье.

– Сентак! – воскликнул Танкред.

– Да, Сентак. Так он, по-видимому, хотел нам с вами отомстить.

– Мерзавец! Как он посмел?

– Где он, этот Сентак? – закричал Жан-Мари. – Теперь, когда он знает, где я прячусь, мне больше нечего скрываться, он все равно на меня донесет. Но сначала я хочу с ним поквитаться и заставить искупить вину за совершенное злодеяние.

– Успокойтесь, Жан-Мари, – сказал Андюс, – я знаю Сентака и уверяю вас, что он и без вашей помощи окажется на каторге, которая его ждет не дождется.

– Но давайте к делу, – сказал Кастерак. – Андюс не врет, он знает Сентака, а во время бала-маскарада даже имел с ним разговор, в высшей степени нас заинтриговавший.

– Зря вы тогда проявили к нашей с ним беседе такой интерес, господа, – спокойно заявил Андюс.

– В самом деле?

– Признаюсь, господин де Сентак и правда хотел предложить мне одно дельце…

– Черт возьми! Он желал, чтобы вы похитили Марианну.

– Да, но не только.

– Что же еще?

– Это он должен был сообщить во время встречи, назначенной на воскресенье, но мой лейтенант вонзил мне в сердце кинжал и бросил в Гаронну.

– И вам удалось выбраться из воды?

– Как видите.

Кадишон с Жаном-Мари уединились в темном углу и о чем-то тихо разговаривали. Беседа Андюса с молодыми людьми продолжалась до тех пор, пока предводитель бандитов не сказал: – Господа, на войне как на войне. Пришло время немного подкрепиться.

– Ах, боже мой! – воскликнул Бюдо. – Уже восемь часов! Как быстро бежит время.

– Значит, у вас есть съестные припасы? – спросил Андюса Мальбесан.

– Да, правда, немного. Их принесли сегодня утром, поэтому они еще совсем свежие. Позвольте мне предложить вам отужинать.

Танкред с Кастераком не удержались от улыбок, видя, что оказались во власти бандита, который угощал их и не давал умереть от истощения, выполняя обязанности гостеприимного хозяина с величайшей обходительностью.

Немного утолив голод, – не более того, ведь Андюс, будучи человеком предусмотрительным, выделил гостям строго дозированные порции, – все стали устраиваться на ночь.

Поначалу бандит хотел было уступить свое соломенное ложе Кадишон, но та отказалась и сказала: – У вас чудовищная рана, и если здесь только одна постель, то гуманность предписывает оставить ее вам.

– Полагаю, вы вряд ли назовете это постелью, не так ли?

– По крайней мере, ложе используется именно в этом качестве.

Каждый попытался устроиться так, чтобы провести ночь как можно лучше, и полчаса спустя Андюс, которого еще немного донимал жар, не давая уснуть, уже слушал мерное дыхание своих гостей.

Вовсю используя эту счастливую привилегию юности, молодые люди уснули беспробудным сном, и когда Мальбесан, самый ленивый из всех, соизволил открыть глаза, было уже довольно поздно.

Завтрак был столь же скуден, что и ужин накануне, и молодые люди искали, чем бы заняться, чтобы скоротать долгий день. Но, несмотря на все их старания, не нашли ничего другого, кроме как попросить Кастерака рассказать об охоте на гризли, которая, впрочем, представляла для всех немалый интерес.

В половине двенадцатого Андюс, дремавший, казалось, на своем лежаке, вдруг поднял голову и прислушался.

Затем, не говоря ни слова, удалился, в который раз поразив Мэн-Арди и его друзей своим умением ходить на руках.

– Куда, к дьяволу, он отправился? – спросил Бюдо.

– Наверное, получил какое-то известие, – сказала Кадишон.

– Если так, тем лучше.

– Почему?

– Потому что мы, не исключено, сможем выбраться отсюда раньше.

– Если только это не был сигнал опасности.

– Ха! Какая опасность может нам угрожать, если мы так хорошо вооружены?

– Кто же его знает?

– С уверенностью можно сказать лишь одно – он ушел не просто так, – сказала Кадишон. – Чувства этого человека обострены до предела и в этом подземелье даже муха не пролетит, чтобы он ее не услышал.

– Но ведь Кастерак, будучи канадским охотником, тоже наделен тонким слухом, – сказал Танкред.

– Верно, – ответил Гонтран, – только вот с тех пор, как я приехал во Францию, он значительно притупился.

– Неважно, – друг мой, – прошу вас, прислушайтесь и попытайтесь понять, что заставило нашего хозяина, главаря бандитов, так быстро удалиться.

– С удовольствием, – ответил Кастерак.

Молодой человек лег на живот, предварительно попросив всех хранить молчание, и прильнул ухом к голому камню.

Минуту спустя он поднял голову и сказал:

– Да, я действительно что-то слышу.

– Что именно?

– По подземелью кто-то идет. Звук шагов доносится до меня столь явственно, что просто удивительно.

– По всей видимости, это объясняется тем, что вся эта галерея вырублена в одной огромной глыбе камня.

Все вновь умолкли.

– Там два человека, – промолвил Кастерак.

– В самом деле?

– Да, это явно звук двух пар ног.

Чтобы Гонтран мог лучше слышать, все затаили дыхание.

– Странно, – произнес юноша.

– Что?

– Если бы мы были в Америке, то я сказал бы, что они здесь незваные гости.

– Тогда представьте, что мы в Америке.

– Ну хорошо! Один из них европеец, по крайней мере, он демонстрирует все привычки и недостатки жителей Старого Света.

– Недостатки? Как это?

– Я имею в виду недостатки в ходьбе.

– А другой?

– Если бы мы были в прериях на западе Канады, я бы утверждал, что это дикарь, какой-нибудь индеец из племени гуронов или апачей.

– Что навело вас на эту мысль?

– Дело в том, что первый из них идет размеренным шагом, как человек, долго проживший в городе среди цивилизованных людей, в то время как второй передвигается, как воин с Дикого Запада – гибко, быстро и в то же время осторожно.

Чувствуется, что один стремится как можно быстрее дойти до цели, а его спутник, вероятно, опасается препятствий или опасностей.

– Браво, Гонтран, – сказал Мэн-Арди, – я тоже исходил многие американские леса и прекрасно вас понимаю.

– Андюс, по-видимому, – продолжал канадец, – отправился на разведку, разузнать, что за враг сюда явился.

Гонтран не ошибся. Услышав в своих владениях шаги двух людей, главарь бандитов, проявляя чудеса ловкости, бросился туда, откуда они доносились.

Благодаря приобретенному умению резво передвигаться на руках вскоре он уже был рядом с двумя нежданными гостями, которых услышал Кастерак.

Осторожно и почти беззвучно он двинулся за новыми исследователями подземелья – чтобы услышать его, понадобился бы слух в сто раз тоньше, чем у Гонтрана.

– Ты посмотри! – сказал Андюс. – Это же Сентак.

То действительно были саиль и его верный сеид Мюлар.

– Неужели наш маленький праздник состоится сегодня? С их стороны было бы очень любезно не заставлять меня ждать.

И Андюс, не производя ни малейшего шума, двинулся дальше за Сентаком и его сообщником.

– Вопрос лишь в том, что я, забери меня дьявол, понятия не имею, как они сюда прошли, – сказал он себе. – Вижу, он не хвастался, когда говорил, что сможет оказаться в Совиной башне совершенно незаметно для моих часовых.

Сентак ощущал вокруг себя какое-то смутное движение, но дать ему точное определение был не в состоянии.

Мюлар, более недоверчивый и обладающий более тонким восприятием, тоже чувствовал, что за ними кто-то наблюдает.

– Саиль, – тихо молвил он, – вы ничего не слышали?

– Слышал какой-то шорох.

– За нами кто-то идет.

– Трус! – воскликнул Сентак. – Должно быть, это ползет уж.

– Да нет же.

– Возможно, мы спугнули сову.

– Здесь нет сов.

– Тогда летучую мышь.

– И вас сейчас ничего не тревожит, саиль?

– Я совершенно спокоен.

– А вот я – нет.

– Ты чего-то опасаешься?

– Боюсь, как бы за нами не стали шпионить. Вы совершили оплошность, заперев в этом подземелье пять человек, которые вполне могут предъявить вам счет за совершенное вами бессмысленное злодеяние.

– Мюлар, ты забываешь, что должен относиться ко мне с почтением, – сказал Сентак.

– Нет, я просто говорю, что думаю.

– Шагай, друг мой, шагай, вскоре ты увидишь, что мы обнаружим здесь лишь Семилана и Давида. Ну и, конечно, двух бандитов, которые должны обстряпать обещанное дельце.

До слуха Андюса, который, будто рептилия, следовал за двумя индусами буквально по пятам, доносились обрывки их разговора.

«Все правильно, они действительно решили нанести удар сегодня», – подумал он.

С этими словами бандит на минуту остановился, чтобы немного посидеть, радостно потирая руки.

Мюлар вдруг застыл, как вкопанный, и сказал:

– Саиль, дайте фонарь, мне нужно посветить назад.

Андюсу пришлось замереть на месте, потому что Мюлар схватил фонарь и направил его туда, где, по его предположению, должен был находиться их преследователь. Но, как и полагается, он стал светить на уровне человеческого роста, поэтому бандит успел скользнуть в расселину, где его нельзя было отыскать ни за что на свете.

– Вы правы, – сказал Мюлар, – я ничего не вижу.

– А я тебе что говорил.

– И все равно! – гнул свое слуга.

– Что «все равно»?

– Могу поклясться, что за нами следят.

– Ха! Должно быть, тебе привиделся призрак, ведь не зря говорят, что эти руины населены привидениями.

– Не надо шутить, саиль.

– Днем, вероятно, они прячутся в подземельях, не успевая возвращаться в свои могилы, а может, и в ад.

Мюлар ничего не ответил – будучи индусом, он не привык сражаться с фантомами и оборотнями.

– Вперед, вперед, нам нельзя терять времени, – продолжал Сентак.

– Который час?

– Без пяти двенадцать.

– Уже пора?

– Пока нет, но нам еще надо проверить, не отсырел ли порох в выдолбленной каменоломами щели и не свели ли на нет предпринятые нами меры загадочные обитатели этих катакомб.

– Ну хорошо, пойдемте, но не теряйте бдительности.

Саиль встал на плечи своего верного сбира и убедился, что пороховая дорожка в порядке.

– Все будет хорошо, – сказал он.

– Порох никто не трогал?

– Нет.

– Черт бы их побрал! – подумал Андюс. – Нужно соблюдать осторожность.

– Ты встанешь вон там, в углублении той галереи, подожжешь порох и бросишься на землю, чтобы тебя не ударило взрывной волной.

– Я не понимаю, – сказал Мюлар.

– А тебе и не надо, – грубо ответил Сентак, – твое дело – выполнять приказы.

– Слушаюсь.

– Полдень. – промолвил Сентак. – Все начнется через четверть часа. Гляди! Вон сюда идут двое бандитов, которым предстоит скрестить шпаги с Семиланом и его симпатичным юным другом.

– Как здесь оказались эти двое, я знаю. – подумал Андюс. – Дорога известна, только вот воспользоваться ею я смогу только после того, как увижу, что Семилана погребла под собой каменная глыба. Тогда я вновь займу свое место главаря банды и, полагаю, смогу вернуть свободу моим гостям раньше, чем предполагалось ранее.

Тем временем Кастерак внимательно слушал, прижимаясь ухом к скале.

– Эге! – сказал он. – А дело-то усложняется.

– Как это?

– Я слышу шаги еще двух человек.

– Надо же! Это не мрачное подземелье, это излюбленное место для прогулок, где устраивают променад все, кому не лень.

– Погодите! Да тихо вы!

– Что там еще?

– Двое новых персонажей не таятся и идут очень уверенно. Можно не сомневаться, что они у себя дома или что-то в этом роде. Вот они остановились и теперь топчутся на месте. Я их больше не слышу.

– А первые?

– Первые тоже давно остановились.

– Мне хотелось бы, чтобы Андюс уже вернулся, – прошептал Танкред.

В этот момент главарь банды немного задержался, чтобы послушать, о чем будут говорить два бандита, поджидавшие Семилана и готовые выполнить все его приказы.

Тот, кого Семилан называл Симоном, и в самом деле взял слово.

– Сатюрнен, – сказал он, – скоро они там?

– Семилан сказал, в двенадцать с четвертью, может, в половине первого.

– Значит, уже скоро.

– Лишь бы они только не заставили нас ждать.

– Ха! Знаешь, лично мне все равно. Я хорошо позавтракал, выпил три бутылки и в благодарность за это могу ждать хоть до вечера.

– А мне хочется покончить с этим делом как можно быстрее.

– В таком случае, мой дорогой, твое пожелание будет исполнено.

– Хорошо бы.

– Я слышу голос Семилана на другом конце тоннеля, у подножия Совиной башни. Через десять минут он будет здесь.

«Да, чтобы добраться до места, где он найдет свою смерть, Семилану действительно понадобится не меньше десяти минут, – подумал Андюс, – у меня еще есть время предупредить этих господ, чтобы они не испугались, когда раздастся взрыв».

И он с невообразимой скоростью вернулся к Кадишон и ее друзьям.

– В этом подземелье, – обратился он к ним, – готовится нечто не совсем мне понятное.

– Что вы имеете в виду?

– Мне не удалось их подслушать, – ответил он, – но личности они темные.

– Злоумышленники?

– Вполне возможно.

– Они собираются совершать преступление?

– Я не знаю.

– Но ведь мы можем им помешать… – сказал Танкред.

– Нет-нет! Не надо безумств, которые так любят совершать рыцари, они могут обойтись вам очень дорого.

– Почему?

– Потому что часть этого подземелья взлетит на воздух.

– Взлетит на воздух?

– Да. Я для того и вернулся, чтобы предупредить вас. Не пугайтесь – вы лишь услышите оглушительный взрыв и на том дело закончится. Та часть подземелья, в которой мы сейчас находимся, представляется довольно прочной, она не рухнет вам на головы.

– Вы в этом уверены? – спросил Жан-Мари, испугавшийся за Кадишон.

– Совершенно уверен. Но что-то я с вами разболтался, будет очень обидно, если я опоздаю и не смогу посмотреть этот спектакль.

С этими словами Андюс исчез и растворился в непроглядной тьме.

Надо ли говорить, что молодые люди, благодаря случаю ставшие его гостями, остались стоять, раскрыв от изумления рты.

А драма на другом конце подземелья близилась к своей развязке.

Там появились Семилан и Давид, которых караулили бандиты.

Когда они подошли к Совиной башне, Самазан обратился к юноше и сказал:

– Сначала я хочу поделиться с вами одной тайной. Бандиты считают, что, кроме них, о ней не знает ни одна живая душа.

– Что же это за тайна?

– Речь идет о том, как попасть к ним в подземелье. Идите за мной.

Они вошли в ту самую башню, где до этого побывали Танкред и один из его товарищей.

– Видите, – сказал он, – внешне никакого хода здесь нет и в помине, и если бы рядом с вами сейчас не было меня, вам не оставалось бы ничего другого, кроме как убраться восвояси.

– Я и в самом деле ничего не вижу.

– Весь секрет заключается в том, что для спуска в подземелье сначала надо подняться наверх.

– Куда наверх?

– Видите эту лестницу?

– Да.

– Такое ощущение, что если кто-то опрометчиво решит на нее ступить, она тут же рухнет.

– Вы правы, у нее шатается буквально каждая ступенька.

– Это ошибка. Более прочного сооружения вы не найдете даже на двадцать лье вокруг.

Давид внимательнее пригляделся к лестнице, но это, похоже, не добавило ему убежденности. Камни, служившие ступенями, были вмурованы во внутреннюю стену башни, сквозь дыры в них пробивался дневной свет. И выглядели они действительно пугающе.

– Сейчас вы все сами увидите, – сказал Семилан.

И он с невообразимой легкостью взбежал по лестнице на самую вершину башни.

– Давайте, поднимайтесь!

Давид был не робкого десятка, но все равно застыл в нерешительности. Однако опасение показаться трусом, самолюбие и тщеславие, словом, все чувства, способные взять верх в юной душе, толкнули его вперед, и он, в свою очередь, тоже бросился вверх по лестнице, которая, как и говорил Самазан, оказалась весьма прочной.

Взобравшись на вершину, Давид увидел, что его товарищ сидит на зубце башни, по форме напоминающем выщербленный дымоход.

Посередине и правда зияло черное отверстие, в которое Давид, из любопытства, заглянул в самую первую очередь.

– Мы спустимся здесь, – сказал Семилан.

– Здесь?

– Да. Как видите, бандиты отнюдь не дураки. Если бы я не раскрыл этот секрет по чистой случайности, то пребывал бы в полном убеждении, что никакого хода нет, и ни за что на свете не смог бы его найти.

– Я, право, тоже.

– На эту лестницу не отважится ступить ни один человек в мире. Если же такой безумец все же найдется, то что он здесь обнаружит? Правильно, что-то вроде дымохода, и не более того.

– И как мы спустимся вниз?

– Видите, вон там есть два выступа, на которые можно встать ногами, – сказал Самазан, указывая Давиду на провал. – Упираясь спиной в противоположную стену, вы опускаете ногу ниже, ставите ее на другой выступ и так спускаетесь вниз. Потом дымоход становится шире, а футов через семь-восемь начинается стальная лестница, которой нам лишь останется банально воспользоваться.

– Хитро задумано.

– Теперь я покажу вам, как этим проходом воспользоваться, – сказал Самазан, забираясь в каменную трубу. – Ждите меня здесь. Я несу за вас ответственность и, перед тем как вы спуститесь вниз, хочу посмотреть, не собирается ли кто-нибудь нас подкараулить, пока мы будем висеть между небом и дном этого бездонного колодца.

– Но ведь в одиночку вы подвергаете себя риску, – возразил Давид.

– Иначе нельзя.

– Но я не хочу, я пойду с вами.

– Нет-нет, ждите здесь.

– Ни за что на свете, господин де Самазан, я вас не оставлю и последую сразу за вами. В случае опасности я желаю разделить ее с вами. Начнем с того, что я для того сюда и явился. Хорошо же будет выглядеть странствующий рыцарь, который предоставит товарищу в одиночку проделать за него всю работу.

– Ну что же, – сказал Семилан, – воля ваша.

И стал спускаться в этот таинственный провал, ведущий в логово бандитов. Давид без колебаний последовал за ним и, привыкший к всевозможным физическим упражнениям, справился со спуском играючи.

– Теперь, – сказал Семилан, когда они ступили на землю, – давайте зажжем фонарь.

– Давайте.

– Какое оружие вы взяли?

– Треугольную шпагу. Вот она.

– Что еще?

– Кинжал.

– Ха! Вооружение, надо сказать, не совсем рыцарское, к тому же бесполезное. Впрочем, неважно, лишь бы не мешало. Это все?

– Нет, еще пара пистолетов, легких, но мощных, на которые я могу положиться, как на самого себя.

– Дайте мне один, – сказал Семилан.

– Держите.

– Отлично, а я тем временем зажег фонарь. Берите шпагу в одну руку, пистолет в другую и следуйте за мной.

Надо ли говорить, что юный Давид был крайне взволнован. Бедное дитя! Он только что вступил в жизнь, полную приключений, даже не подозревая, что идет навстречу своей погибели!

Храбрость молодого человека, конечно же, не покинула, но он чувствовал себя немного не в своей тарелке, что отнюдь не удивительно, если учесть, что ему еще не исполнилось четырнадцати лет.

– Куда вы теперь намереваетесь меня отвести? – спросил он слегка дрожащим голосом, отозвавшимся в загрубевшей душе Семилана легким укором.

– Как «куда»? – ответил главарь банды. – Прямо в большую пещеру под мрачными сводами, в которой обычно собираются бандиты.

– Тогда вперед.

– Но я должен вас предупредить – перед тем как дойти до места, нам предстоит не раз поворачивать то направо, то налево.

– Ну и что?

– Вы, друг мой, – продолжал Самазан, – выглядите немного смущенным; еще не поздно отступить.

После этих слов Давиду показалось, что его окунули в котел с кипящим маслом.

– Отступить! – повторил он. – Ни за что на свете!

– Значит, это не более чем мимолетное волнение?

– Не стану от вас скрывать, что если меня здесь что-то и смущает, то только темнота, – сказал Давид. – Ах! Если бы мне пришлось драться при свете дня, сердце мое билось бы так же размеренно, как и у любого другого.

– Ну, что до этого, то привыкнете. Да и потом, позвольте дать вам совет: внимательно смотрите под ноги – в нашем опасном положении один неверный шаг может привести к гибели.

Подлый Семилан решил играть свою роль до конца.

Спутники осторожно двинулись вперед. Самазан освещал путь и время от времени останавливался, будто сомневаясь в выборе правильного направления.

– Прошу прощения за сомнения, – говорил он в такие мгновения Давиду, – но мне доводилось бывать здесь всего дважды, поэтому неудивительно, что я чувствую себя так неуверенно.

– Напротив, – возразил Давид, – я очень признателен вам за то тщание, с которым вы ведете меня вперед.

Прошагав так минут восемь, они вдруг услышали совиное уханье.

Давид слегка вздрогнул и сильнее сжал рукоять шпаги.

– Кто здесь? – спросил он.

– Похоже на крик ночного хищника.

– Нет, лишь жалкая его имитация, – сказал Давид, знавший в этом толк.

– Может быть. В таком случае это бандиты трубят сбор, и вскоре нам предстоит столкнуться с авангардом их часовых.

– Тем лучше, – сказал юноша, – а то я уже устал от этого странного жужжания в ушах и мне не терпится наконец увидеть кого-нибудь на острие моей шпаги.

Не успел он договорить, как чей-то пропитой голос крикнул:

– Кто идет?

«Черт бы их побрал! – подумал Семилан. – Эти мерзавцы, перед тем как устроить засаду, надрались в стельку».

– Кто идет?! – выкрикнул другой голос.

– Не ваше дело, – надменно ответил Семилан.

– Никоим образом, – поддержал его Давид.

– Тогда вам здесь не пройти, – продолжал голос.

– Это мы еще посмотрим.

И в круге света, отбрасываемом фонарем Семилана, тут же появились два человека – Сатюрнен и Симон.

– Ага! – закричал Семилан. – Негодяи, вы, наверное, из банды Андюса. Вас-то мы как раз и ищем.

– А что нас искать? Вот мы! – сказал Сатюрнен, шагнув вперед, чтобы посмотреть, где стоит Давид.

Бандит держал шпагу наготове и соблюдал осторожность.

– Этот мой! – закричал Давид.

– Тогда мой – другой! – с сухим смешком ответил Семилан.

И во тьме разгорелось сражение. Надо заметить, что преимущество в этот момент было на стороне Давида, который хорошо видел противника, в то время как тот мог наносить удары только наугад. Но вскоре ситуация изменилась.

Видя, что Сатюрнену трудно достать Давида, пока тот оставался в тени, Семилан, сражаясь со своим мнимым противником, вытеснил, будто в пылу боя, бандита из круга света, отбрасываемого лампой, и повел дело так, что теперь освещенным уже оказался юноша.

Но тот слишком хорошо понимал, каким преимуществом обладает, видя перед собой бандита, решившего его убить, чтобы позволить Семилану довести свой маневр до конца, даже не попытавшись свести все его усилия на нет.

Давид внимательно следил за каждым движением Самазана и по мере того, как тот поворачивал лампу, поворачивался вместе с ней.

«А он сильнее, чем я думал», – говорил про себя главарь банды.

– Господин де Самазан! – воскликнул Давид. – Не отходите от меня! Держитесь поближе! Сражаясь бок о бок, мы вдвоем стоим четверых.

Юноша фехтовал, проявляя храбрость, рвение и редкий талант. Он уже пару раз задел Сатюрнена, который стал брызгать слюной от злобы.

Но главная опасность грозила не с этой стороны. Во время разгоревшегося сражения за его перипетиями с неослабевающим вниманием следили две пары глаз. Сентак и Мюлар ждали момента, когда в пылу нападений и контратак двое фехтовальщиков, от которых они хотели избавиться, то есть Семилан и Давид, окажутся под нависавшей над их головами каменной глыбой, чтобы поджечь пороховую дорожку.

В правой руке Мюлар держал зажженный, медленно тлевший фитиль, дым от которого уже учуял Андюс – еще один невидимый зритель этой ужасной драмы.

– Господин де Самазан, – закричал вдруг Давид, – не забирайте в ту сторону, вы погубите меня и в итоге останетесь один против двух противников!

– Где вы? – спросил Семилан, делая вид, что усиленно ищет друга.

– Здесь, сударь, здесь.

С этими словами Давид решительно сделал молниеносный выпад и вновь оказался рядом с Семиланом.

– Вот черт! – прошептал тот. – Этот малыш прилип ко мне, как пиявка. От такого трудно избавиться.

– Значит, вот ты как! – пьяным голосом закричал Сатюрнен. – Если так будет продолжаться и дальше, я не буду торопиться побыстрее покончить с этим делом.

– Держитесь, держитесь, – продолжал Давид, – нам надо немного отступить, проход сужается, и обойти нас с тыла им не удастся.

Семилан, чтобы полностью себя не выдать, не мог отказаться выполнить маневр, которого требовал от него юный друг, но, уступив ему, даже не догадался, что избежал только что верной смерти – отступая, они отходили все дальше и дальше от каменной глыбы, под которой их намеревались похоронить Сентак и Мюлар.

Когда Семилан и Давид отступили на новые позиции, схватка возобновилась с удвоенной силой.

Тем временем Мэн-Арди, Бюдо, Мальбесан и Кастерак продолжали строить самые разные предположения касательно событий, о которых им поведал Андюс.

Время от времени Гонтран припадал ухом к земле и рассказывал друзьям об услышанном.

Когда Семилан и Давид вновь оказались в районе глыбы, которая, по замыслу Сентака, должна была стать финальным аккордом трагедии, Кастерак различил шаги саиля и его верного сеида.

– Вот! Опять! Там есть кто-то еще.

– Прямо собрание заговорщиков какое-то.

– Очень даже возможно.

– Новых персонажей тоже двое.

– Гонтран, может, это те, кого ты слышал в самом начале?

– Да нет.

– Почему ты так решил?

– Потому что один из них – либо женщина, либо юноша. Лично я склоняюсь в пользу последнего.

– Эге! Бьюсь об заклад, что там началась схватка. Я слышу топот ног, крики, причем в сражении принимают участие как минимум четыре-пять человек.

– Может, это поединок чести?

– Что ни говорите, а устраивать дуэль в таких вот катакомбах просто смешно.

– В таком случае это, вероятно, ловушка? – предположил Бюдо.

– Лично мне, – сказал Кастерак, – больше нравится вторая гипотеза.

– Тогда, – продолжал Мэн-Арди, – мы должны узнать, что там происходит.

– Но, господа! – воскликнула Кадишон. – Не забывайте, что в подземелье вот-вот произойдет взрыв, и вы, чтобы помочь неизвестно кому, может, даже бандитам, устроившим между собой драку, подвергнете себя смертельному риску.

– Мадам, я заметил, что смерть, как правило, не настигает тех, кто ее не боится, – ответил Танкред. – Смелостью смерть можно напугать точно так же, как и человека. Я убежден, что сегодня мы не умрем. Вы идете, друзья?

– Еще бы, черт возьми! – воскликнул Кастерак.

– Я тоже присоединяюсь к этому мнению! – сказал Мальбесан. – Но позвольте спросить, как вы собираетесь добраться до места предполагаемой ловушки?

– Пойдем на голоса.

– Будь по-вашему! И дай бог, чтобы на этот раз мы не заблудились.

– Как бы там ни было, теперь нам придется обойтись без помощи Андюса, – сказал Кастерак.

– Господа! – воскликнул Жан-Мари. – Я пойду с вами.

– Нет! – возразил Танкред.

– Но почему?

– Потому что кому-то нужно приглядеть за Кадишон, и сделать это, вполне естественно, лучше всего вам.

– Ах, господа! – воскликнула молодая женщина. – Прошу вас, не беспокойтесь за меня. По всей видимости, здесь мне не грозит никакая опасность.

– Я не разделяю вашего мнения, – возразил ей Кастерак, – ведь нет никакой гарантии, что вы вновь не столкнетесь с господином де Сентаком.

– Ну уж нет! – сказал Жан-Мари. – Ему лучше мне не попадаться, в противном случае, полагаю, этому злодею придется провести не самые приятные четверть часа.

– Значит, вы окончательно решили идти с нами?

– Да.

– Кастерак, в какую сторону нам лучше пойти?

– Ну… Я думаю, прямо. Жан-Мари понесет фонарь, один из нас, чтобы избежать неприятных сюрпризов, пойдет впереди него, а второй – сзади.

– Отлично! Тогда пойдемте.

– Пройдет совсем немного времени, мадам, – сказал Мальбесан, – и мы вернемся с новостями.

И наши пятеро друзей зашагали вперед.

По мере их приближения к месту схватки шум становился все отчетливее. Затем вдруг все стихло.

– Больше ничего не слышно, – сказал Бюдо.

– Верно. Только с чего бы это?

Кастерак задумался.

– Скорее всего, – сказал он, – мы прошли мимо галереи, которая ведет к полю боя.

Они вернулись немного назад и вновь услышали бряцание клинков.

Но напрасно молодые люди искали коридор или щель, через которую до них доносился шум.

– Должно быть, здесь есть какая-то особенность, объяснение которой нам нужно найти, – предположил Кастерак.

Он провел рукой по стене, чтобы проверить, нет ли в скале какой-нибудь расселины. Затем поднялся на цыпочки, чтобы дотянуться как можно выше, и вдруг почувствовал, что ноги его не встретили перпендикулярной стены, которой полагалось бы здесь быть.

Тогда молодой человек нагнулся и увидел небольшой квадратный проход, выдолбленный на уровне земли. Сторона квадрата не превышала сорока пяти сантиметров, и чтобы воспользоваться им, нужно было буквально ползти на манер Андюса.

Кастерак прислушался.

– Шум доносится отсюда, – сказал он.

– Проползти по этому лазу можно?

– Надеюсь. Жан-Мари, дайте-ка мне ваш фонарь.

И Гонтран, больше не говоря ни слова, углубился в узкую каменную трубу. Ее стены показались ему истертыми, из чего он сделал вывод, что Андюс пользовался этим путем довольно часто.

– Если это единственный проход, сообщающийся с другими участками подземелья, – сказал Жан-Мари, – я не удивлюсь, если окажется, что мы нашли выход.

Пятеро наших друзей гуськом тоже поползли по коридору. Но не успел Кастерак, двигавшийся первым, достичь его конца, как ему на плечо легла тяжелая рука.

– Кто здесь? – прозвучал вопрос.

Голос принадлежал Андюсу.

– Признаться, мы там здорово заскучали, – ответил Кастерак. – Вы возбудили наше любопытство, и мы отправились на поиски неизведанного.

– И вам удалось найти проход?

– Как видите.

Пока безногий и Гонтран обменивались этими фразами, четверо друзей Кастерака по одному выбрались из узкого лаза.

– Я же говорил вам – здесь опасно.

– Полно вам! – возразил ему Танкред.

– Говорю вам…

– Господин Андюс, на вашем месте я бы не стал считать каждого честного человека полным идиотом.

– Разве я это говорил?

– Вы можете воровать, грабить, останавливать нас на большой дороге, потому что мы забываем принимать меры предосторожности, в глубине души полагая, что остальные люди так же честны, как и мы.

– Я вас не понимаю.

– Но поверьте мне на слово, – продолжал Танкред, – если нам в голову придет мысль сплотиться, создать отряды и уничтожить разбойников, времени для этого нам понадобится совсем немного, потому что по сравнению с большинством разбойников мы храбрее и умнее.

– К чему вы клоните?

– К тому, что вы, господин Андюс, жаждете умереть не больше нас.

– Возможно.

– И если вы пришли сюда, чтобы дождаться развязки драмы, тайной которой вы, несомненно, владеете, то никакой опасности на самом деле нет, и мы тоже последуем вашему примеру.

– Как вам будет угодно, господа. Что касается меня, то я не против. Я дал вам совет, а хороший он или плохой, мы сейчас увидим.

– Тогда давайте подождем и посмотрим.

– Если не ошибаюсь, там идет схватка, – сказал Кастерак.

– Да, – подтвердил Андюс, – на шпагах.

– Думаю, – ответил безногий, – что это драка, затеянная четырьмя членами моей бывшей банды, которые теперь хотят разрешить свой спор с помощью оружия.

– Вы знаете людей, которые сейчас дерутся?

– Одного знаю точно. Это тот мерзавец, который ударил меня в спину кинжалом. Как вы понимаете, я хочу, чтобы победил его враг.

Четверо молодых людей и Жан-Мари удовлетворились этим объяснением и умолкли.

Под каменной глыбой, которая была готова в любой момент взлететь на воздух под воздействием порохового заряда, продолжалось ожесточенное сражение.

Давид, юноша определенно очень умный для своего возраста, не позволял Семилану отходить от него далеко.

Он с самого начала схватки продемонстрировал, что в их интересах драться плечом к плечу.

Более того, уже во время первых выпадов Давид со своим провожатым так потеснили Сатюрнена с Симоном, что те, совершенно не видя врага, поменялись с ним местами, оказавшись в позиции, которая первоначально отводилась противнику.

В результате разбойники оказались под каменной глыбой, а Семилан и Давид вне зоны поражения порохового заряда. Хотя, несмотря на это, им по-прежнему грозила огромная опасность.

Тем временем Сентак, не сводя с них злобного взгляда, никак не мог увериться, что сможет похоронить их под скалой, и поэтому не подавал Мюлару сигнала поджечь пороховую дорожку. Как бы там ни было, с этим надо было кончать.

И тогда бывший лейтенант Андюса решил пойти на хитрость, полагая, что объяснять ее сообщникам нет никакой надобности.

Негодяй решил сделать вид, что его смертельно ранили, и упасть замертво, но при этом направить фонарь на Давида, чтобы тот оказался на свету. Не успев додумать эту мысль до конца, бандит тут же принялся за ее осуществление.

Их груди Семилана вырвался отчаянный крик, он упал навзничь и сказал:

– Меня ударили в грудь.

И покатился по земле.

Сатюрнен и Симон тут же поняли его маневр и, не теряя ни секунды, остервенело набросились на Давида.

– Господин де Самазан! – закричал юноша.

На этот призыв Семилан ответил лишь невнятным стоном, не забыв при этом направить на Давида свет фонаря.

– Смерть! Смерть мальцу! – закричали двое бандитов.

Тем временем Сентак размышлял:

«Этот проклятый Семилан встал так, чтобы скала при падении его даже не задела. Будто догадался, что я замыслил».

Затем повернулся к Мюлару и сказал:

– Потуши фитиль.

– Почему?

– Он нам больше не понадобится.

– Да нет же! После взрыва скала хотя бы погребет под собой юношу.

– Неужели ты думаешь, что теперь, оставшись один, он выстоит против двух бандитов?

Но в этот момент с другого конца подземелья к Давиду подоспела неожиданная помощь. Услышав, что юноша позвал де Самазана, Танкред, Гонтран, Мальбесан и Бюдо очень удивились.

Значит, с негодяями дрался не кто иной, как Самазан?

– Пожалуй, – сказал Бюдо.

– Но тогда, – воскликнул Кастерак, – мы должны им помочь!

И Гонтран, не раздумывая больше ни минуты, закричал:

– Держитесь, сударь, держитесь, мы вас сейчас выручим!

И молодые люди бросились на свет, отбрасываемый фонарем Семилана. Давид, отчаянно отбивал атаки своих убийц, противостоя их бешеному напору.

В схватке с одним противником он, вероятно, вышел бы победителем. Но, к сожалению, на молодого человека наседали сразу с двух сторон, поэтому он отбросил все сомнения и выхватил левой рукой пистолет.

В этот момент до его слуха донесся крик:

– Это вы, господин Давид?!

Голос принадлежал Сентаку. Перед этим он слышал, как Кастерак сказал молодому человеку держаться, и понял, что ему не остается ничего другого, кроме как взять на себя роль спасителя юноши, если, конечно, не хотел, чтобы его посчитали сообщником бандитов.

– Это голос Сентака, – промолвил Танкред.

– Идите на свет, господин де Сентак! – закричал Мальбесан, наивно полагая, что муж Эрмины неожиданно явился на помощь.

Но не успели они и шагу ступить, как раздался выстрел из пистолета, за которым последовал ужасный взрыв. Почва под ногами закачалась.

Внутри гранитной массы будто образовался разрыв. Земля долго дрожала. По всем закоулкам подземелья жутким пароксизмом покатилось эхо, многократно повторяясь и производя страшный грохот. Ничего более адского никто из присутствующих в своей жизни не слышал. Но это был не единственный результат взрыва, так напугавшего Сентака и остальных, кроме Андюса.

Все произошло по чистой случайности. Давид, видя, что ему грозит погибель, направил пистолет на одного из бандитов, нажал на курок, выстрелил почти в упор и попал в Симона, который упал навзничь. Но этот выстрел привел и к другим последствиям, более серьезным.

Пыж из пистолета, все еще горящий, упал на пороховую дорожку, приготовленную Сентаком, и два фунта пороха сделали свое дело.

Как и предвидел саиль, нависавшая глыба отделилась от скалы и с грохотом накрыла двух разбойников. Можно было бы даже услышать, как она перемолола им кости, если бы грохот, многократно отражавшийся эхом под сводами всех галерей, с каждым разом становясь все громче и громче, не оглушил всех зрителей этой кошмарной сцены.

Более того, волна обжигающего воздуха сбила с ног наших пятерых друзей, вышедших из убежища, где они прятались вместе с Андюсом, чтобы оказать помощь Давиду, и они повалились на землю, как короли и валеты карточного домика.

Но тут же поднялись и, несмотря на ушибы и синяки, тревожно прислушались.

Поначалу им показалось, что вокруг царит гробовая тишина. Но потом, в том самом месте, где произошел взрыв, послышались слабые стоны.

– Вперед, господа! – воскликнул Танкред. – Вперед!

– Легко сказать, вперед, – прошептал Кастерак. – Здесь же ни зги не видно.

– Верно.

– Фонари погасли, что, впрочем, неудивительно после такого-то фейерверка.

– У кого-нибудь есть огниво?

– У меня, – отозвался Жан-Мари.

– Тогда зажгите фонарь.

Несколько мгновений спустя вспыхнул свет, и все направились к месту, где находились предполагаемые жертвы катастрофы.

Андюс тоже последовал за ними, надеясь найти Семилана, растертого глыбой в порошок.

Ориентируясь по стонам, поспешившие на помощь молодые люди вскоре наткнулись на лежавшее на земле тело. Это был Семилан.

Танкред, несший фонарь, осветил его лицо.

– Это, должно быть, Самазан.

– Да, я узнаю этого человека, хотя лицо его почернело от пороха.

– Он мертв?

Бюдо приложил к сердцу бандита ладонь.

– Нет, – ответил он.

– Хорошо, займемся им позже, а пока давайте найдем Давида.

В этот момент Мальбесан наткнулся на какое-то препятствие.

– Мне кажется, это он, – сказал он.

Юноша лежал на земле, держа в одной руке шпагу и в другой пистолет, будто солдат, которому хотелось умереть в бою.

Его лицо было еще чернее, чем у Семилана. Загоревшийся порох опалил на молодом человеке одежду, и теперь он не подавал никаких признаков жизни.

В этот момент появился Сентак.

– Господа, из вас никто не ранен? – спросил он.

– Кого вы имеете в виду? – ответил ему Кастерак, тут же заподозрив, что саиль имеет к этому делу самое непосредственное отношение.

– Как «кого»? Господина де Мэн-Арди и его друзей, следовательно, и вас, господин де Кастерак.

– Нет, сударь, мы не ранены, – ответил Гонтран. – Должен сказать, что я одновременно очарован и удивлен той заботой, которую вы по отношению к нам проявили.

– А господин Давид?

– Он – совсем другое дело.

– Он мертв?

– Вы же сами этого хотели, – сказал Кастерак.

– Я, сударь? Почему вы так решили?

– Кастерак, сейчас не время и не место обсуждать с господином де Сентаком подобные вопросы, – обратился к другу Танкред. – Сначала нужно спасти Давида и Самазана.

Когда разговор зашел о Самазане, Андюс поначалу не понял, что это его бывший подручный, но когда до него дошло, что того считают дворянином, помимо своей воли пришел в восхищение.

«Признаюсь, – подумал он, – этот парень времени зря не терял. Не прошло и двух недель с тех пор, как он стал главарем банды, ударив меня ножом, а он в глазах всех этих господ стал знатным вельможей. Молодец, когда мы с ним увидимся, обязательно его с этим поздравлю. Но это не заставит меня отказаться от планов мести».

– Андюс! – крикнул Танкред.

– Андюс? – повторил Сентак. – Он же умер.

– Вы полагаете?

– Ну да, конечно.

– Это заблуждение, и тому есть доказательство – вот он! – сказал Мэн-Арди, к ногам которого в этот момент как раз подполз безногий.

– Андюс жив! – воскликнул Сентак.

– К вашим услугам, господин де Сентак, если, конечно, я могу быть вам чем-то полезен, – ответил человеческий обрубок.

– Обмениваться любезностями будете позже, – сказал Кастерак.

– Да, – поддержал его Танкред. – Пока же первое, что нам нужно, это проход, через который мы могли бы вынести отсюда господ Самазана и Давида и доставить их в место, где о них можно будет позаботиться.

– Для этого, – ответил Андюс, – нужно будет вернуться в нашу отправную точку, хотя протащить двух человек через узкий проход, которым вы воспользовались, чтобы ко мне присоединиться, будет трудно.

– Послушайте, Андюс, ведь должен быть и другой проход, чтобы выбраться наружу.

– Один такой и правда был, – ответил безногий.

– Выражайтесь яснее.

– Глыба, обрушившаяся после взрыва, свидетелем которого мы все только что стали, перекрыла галерею, ведущую в зал, где собираются мои люди.

– Может, там все же можно пройти?

– Надо посмотреть.

Андюс, ловкий, как кошка, стал своими обезьяньими руками цепляться за выступы рухнувшей глыбы, пополз по ней и перелез на противоположную сторону.

– Трудно, но возможно, – сказал он, возвратившись.

– В таком случае вы, Кастерак и Мальбесан, возьмете господина де Самазана. Если будет трудно, вам любезно поможет слуга де Сентака. Что до Давида, то его понесем я и Бюдо, если что, нам поможет Жан-Мари. Давайте, Андюс, ведите нас.

– Ах! – сказал безногий. – Мы не учли еще одну трудность.

– Какую?

– Дело в том, что среди моих парней найдется немало таких, кто окажет нам самый скверный прием.

– Сколько их может быть?

– Человек семь, самое большее – восемь.

– Ну хорошо. Для начала давайте преодолеем препятствие в виде этой глыбы. Потом пойдем на разведку в подземелье. Четверо из нас не испугаются никаких воров.

– Пятеро, господин де Мэн-Арди, – поправил его Жан-Мари.

– И то правда. Прошу прощения, гренадер.

– А меня, господа, вы не в расчет не берете? – спросил Сентак.

– Если считаете уместным, сударь, можете пойти с нами и выполнить свой долг.

Сентак ничуть не сомневался, что его подозревали, и чувствовал, что его тайна раскрыта. Тем не менее он не потерял самообладания, обратился к слуге и сказал: – Помоги этим господам, Мюлар.

Среди тех, кто оказался в подземелье, неуютнее всех, бесспорно, себя чувствовал Семилан.

Вряд ли есть нужда говорить, что он не только не умер, но даже не потерял сознания.

Благодаря спасительной идее упасть на землю, тем самым позволив двум бандитам сообща наброситься на юного Давида, он полностью оказался вне зоны поражения взрыва.

Воспламенившийся порох едва опалил ему лицо, которое всего лишь немного почернело, но совершенно не пострадало.

Прикидываясь бесчувственным, он в то же время все прекрасно слышал, и присутствие в пещере Сентака ему очень многое объяснило.

«Наш господин де Сентак, похоже, заложил мину, а после моей смерти собирался забрать обратно выплаченные мне триста тысяч франков», – подумал он.

Не успел Семилан додумать эту мысль до конца, как его поразил еще один момент – он услышал, что Танкред позвал Андюса.

– Андюс? – изумился он. – Может, я сплю?

Ответ на этот вопрос не заставил себя долго ждать. До его слуха донесся голос бывшего главаря, который, проползая мимо него, дошел до того, что даже дернул его за ухо, будто давая понять, что не купится на мнимое дворянство бывшего лейтенанта.

«Андюс жив! – подумал он. – Жив! Только этого мне еще не хватало».

Но сей бандит был фаталистом, верил в свою счастливую звезду и надеялся выбраться из этой передряги, для чего решил и дальше симулировать потерю сознания и оставаться господином де Самазаном до тех пор, пока ситуация не изменится.

В соответствии с установленным Танкредом порядком те, кто нес безжизненные либо выдававшие себя за таковых тела Давида и Семилана, поднялись на рухнувшую глыбу, перебрались на другую сторону и приняли свою бесценную ношу.

Когда это препятствие было преодолено, а раненых положили на землю, Танкред обратился к Андюсу и сказал: – Теперь ведите нас в зал, о котором вы только что говорили.

– Это я быстро! Соблаговолите повернуть направо. Вот так, хорошо. Теперь еще раз возьмите вправо.

– Но ведь здесь тупик.

– Нет, толкните стену перед собой.

Танкред сделал, как было велено. Стена оказалась дверью, через которую семь-восемь молодых людей, шагавших позади Андюса, вышли в просторное помещение, освещенное тусклым светом из окошка в потолке и сообщавшееся с разрушенной башней.

– Смотри-ка! Ни души, – сказал Андюс. – Странно.

Он немного помолчал и добавил:

– Я так думаю, мои бравые парни, услышав взрыв, подумали, что это либо землетрясение, либо шалости моих всегдашних привидений, испугались и спаслись бегством.

– И я этому несказанно рад, – произнес Танкред, – по крайней мере, они нам не помешают.

– Давайте не будем больше терять времени, – добавил Кастерак, – пойдемте за ранеными.

Во время осмотра логова бандитов Семилана снедало беспокойство, он боялся, что Сентак или Андюс заговорят и расскажут о нем всю правду.

Но, к счастью для него, муж Эрмины не осмеливался упоминать о фактах, способных навредить Семилану, потому что боялся заодно погубить и себя. И в расчетах, надо сказать, он не ошибся.

За пару минут Семилана и Давида перенесли в зал с низкими сводами.

– Куда их положить? – спросил Бюдо.

– Здесь есть несколько матрасов, – сказал Андюс, – возьмите парочку.

Сделать это взялся Жан-Мари.

Когда Давида и Семилана уложили на матрасы, слово вновь взял Танкред:

– Вода в этой пещере есть?

– Да, по крайней мере должна быть вон в том кувшине, – ответил безногий.

Кастерак налил воды в миску, намочил носовой платок и протер им лица раненых.

Это действо возымело два последствия: во-первых, смыло с лиц раненых черный пороховой нагар, а во-вторых, вернуло их самих к жизни.

Первым открыл глаза Семилан. Он решил, что прикидываться лежащим без чувств и дальше неблагоразумно, и закричал, изумительно ломая комедию: – Где я?!

Давиду для этого понадобилось больше времени. Тем не менее пять минут спустя он тоже открыл глаза и спросил: – Что приозошло?

Затем, не дождавшись ответа, воскликнул:

– Ах да! Вспомнил! Взрыв! Господин де Самазан, надеюсь, жив?

– Да.

– Ах! Вот и хорошо. Я, судя по всему, тоже, хотя мне очень плохо.

– Где у вас болит?

– Вот здесь, в груди.

Все бросились расстегивать на молодом человеке одежду, чтобы осмотреть рану, но он оттолкнул руки и сказал: – Оставьте! Оставьте! От этого мне стало лишь хуже.

– Вам ударили шпагой?

– Нет, не думаю. Должно быть, это ожог.

Когда Давиду, соблюдая все мыслимые меры предосторожности, расстегнули жилет и рубашку, все пришли в ужас. Грудь несчастного юноши была обожжена. Взрывная волна ударила его и нанесла страшную рану.

Кожа его уже стала покрываться волдырями. Одежду снимали очень осторожно, чтобы не оторвать с нею и частички плоти.

Бюдо, Танкред, Кастерак и остальные переглянулись.

– Бедное дитя! – лицемерно прошептал Сентак. – Как вам только в голову пришла нелепая мысль сюда явиться? И какого черта господин де Самазан так опрометчиво решил вас сопровождать?

Это замечание, вполне банальное, но напрашивающееся само собой, привлекло внимание к Семилану, тут же ставшему объектом всеобщего интереса.

– А вы, господин де Самазан, не ранены? – спросил его Кастерак.

– Я себя вот уже пять минут как ощупываю, но не могу найти ни одного следа полученного страшного удара.

– В какое место он пришелся?

– Вот сюда, в левый бок. По мне будто выпустили камень из пращи. Даже если бы в меня попала пуля, и то не было бы так больно.

– Как вы тогда можете объяснить отсутствие следов? – спросил Сентак с легким оттенком иронии в голосе, уловить который могли только сам бандит, да еще Андюс.

– Рапира бандита, с которым я дрался, могла с силой ударить в мой бумажник. Причем выпад оказался настолько могучий, что колени подо мной подогнулись и я упал без чувств.

– Что, по всей видимости, вас и спасло, – сказал Мальбесан. – Ведь если бы вы остались стоять на ногах, то сейчас пребывали бы в том же состоянии, что и наш храбрый юноша.

Некоторое время назад Жан-Мари куда-то пропал. Сначала отсутствия гренадера никто не заметил, но затем, когда его решили попросить помочь перевязать юного Давида, оказалось, что его нигде нет. О нем тут же все забыли.

– Доктор сюда сможет пройти? – спросил Танкред.

– Это будет трудно, – ответил Андюс.

– Трудно или невозможно? – настаивал Мэн-Арди.

– Да нет, ничего невозможного в этом нет, просто в округе нет ни одного доктора, за ним придется посылать аж в Креон.

– Слишком далеко. Нам нужно постараться как можно быстрее доставить юношу в Бордо.

Кто-то из присутвовавших, владевший рецептом народного средства против ожогов, приготовил и нанес Давиду на грудь мазь, которая обладала хотя бы тем преимуществом, что на какое-то время принесла ему ощущение свежести.

– Как мы выйдем наружу? – спросил Бюдо.

– Проклятье! – воскликнул Андюс. – Тем же путем, каким эти господа сюда попали, хотя он и не очень удобен!

– Ах, если бы можно было открыть люк Жана-Мари, – заметил Кастерак, – эта дорога была бы не так опасна.

– К сожалению, это невозможно.

– А куда, к дьяволу, подевался Жан-Мари?

– Я здесь, господа, – твердым голосом ответил гренадер.

С этими словами он вошел в зал. Увидев Кадишон, которую гренадер держал за руку, все немало удивились. При виде молодой женщины Сентак и Мюлар не смогли скрыть своего изумления.

Жан-Мари сделал вид, что не заметил их замешательства, но при этом направился прямо к мужу Эрмины, по-прежнему сжимая в руке ладонь Кадишон.

– Вы господин де Сентак? – спросил он.

– Да, – ответил тот, стараясь придать голосу твердость.

– В таком случае вы убийца!

Сентак напустил на себя гордый вид.

– Я сказал «убийца»! – продолжал Жан-Мари. – И не позволю вам изображать удивление. Я обнаружил вас в этом логове и не вижу в этом ничего странного, потому как здесь вы аккурат на своем месте.

– Я попрошу вас! – возмущенно воскликнул Сентак.

– Не перебивайте нашего гренадера, господин де Сентак, лучше послушайте, – сказал Гонтран, – хотя ему известно далеко не все.

После этих слов саиль, казалось, был готов яростно наброситься на молодых людей.

– Господин де Сентак, – продолжал гренадер холодным, решительным тоном, – сейчас вы встанете на колени перед этой женщиной, которую попытались убить и которая спаслась только чудом.

Сентак не сдвинулся с места.

– На колени, вам говорят! – закричал Жан-Мари, кладя свою тяжелую ладонь мужу Эрмины на плечо.

Индийский принц по-прежнему не выказывал никакого желания подчиняться.

Тогда Кадевиль, силы которого удесятерились от гнева, вынудил Сентака пасть к ногам Кадишон.

– Теперь, – добавил он, – просите прощения у моей жены, просите прощения, или клянусь – я вышибу вам мозги, как злобной твари, коей, собственно, вы и являетесь, и освобожу мадам де Сентак от ужасной муки, которую она терпит, будучи связанной с вами узами брака.

Сентак понятия не имел, что предпринять в сложившейся ситуации.

– Будете просить у нее прощения? – вновь спросил Жан-Мари, взводя курок пистолета.

Сентак решился.

– Я не отказываюсь принести извинения, тем более что вижу свою ошибку, – сказал он. – Это не она меня тогда…

– Лжец! Одно слово! Мне от вас нужно одно-единственное слово: простите!

– Простите меня, мадам, – прошептал Сентак.

Кадишон, даже не удостоив взглядом негодяя, застывшего в смиренной позе, повернулась к нему спиной.

Тогда саиль вскочил, черты его исказились от гнева, он закричал:

– Я еще отомщу!

– Не советую, – произнес Кастерак. – Послушайте меня – здесь вам больше делать нечего. Уходите и не забудьте своего верного приспешника.

Мюлар и его хозяин тут же исчезли.

Жан-Мари выбрался из подземелья и отправился восстанавливать проход, через который раненые и их избавители смогли наконец покинуть эти катакомбы.

 

I

Когда в таком городе, как Бордо, столь богатая дама, как мадам де Сентак, становится жертвой загадочной болезни, это событие тут же становится первейшим сюжетом для повсеместных разговоров.

Поэтому об Эрмине и ее недуге говорили все, кому не лень, даже в монастыре, куда поместили Маринетту, считавшую ее своей благодетельницей.

Мэн-Арди и все те, кто принимал участие в судьбе юной девушки, не посчитали нужным сообщить настоятельнице монастыря о таинственных открытиях, сделанных Кастераком.

Поведать этой достойной даме о том, в чем мадам де Сентак обвиняла мужа, было бы неуместно. Первым делом, она не должна была ни о чем подозревать по причине крайне деликатного положения девушки.

Поэтому как только по городу распространился слух, что мадам де Сентак серьезно больна, настоятельница вызвала Маринетту и сказала: – Мое милое дитя, только что мне сообщили скверную новость.

Поначалу юная девушка подумала, что ей сейчас объявят о невозможности дальнейшего пребывания в монастыре, и задрожала, потому как чувствовала себя в его стенах очень счастливой.

– О какой такой скверной новости вы говорите, матушка-настоятельница? – спросила она с тревогой в голосе.

– Я узнала, что знатная дама, сделавшая вам столько добра…

– Мадам де Сентак? – воскликнула Вандешах.

– Да, дитя мое, мадам де Сентак серьезно больна.

– Ах! Боже мой!

– По всей видимости, она упала.

– У себя дома?

– Да, дома, в гостиной, в присутствии мужа, – ответила настоятельница.

– Ее муж при этом присутствовал? – спросила Маринетта, испытывая явный испуг.

– Да. В результате у нее случилось воспаление мозга, и теперь ее жизнь в опасности.

– Бедная мадам де Сентак!

– В сложившихся обстоятельствах, дитя мое, вам надлежит выполнить свой долг, – продолжала настоятельница. – Вы знаете, о чем я говорю.

– Я готова, матушка, – сказала Маринетта, страшась неправильно истолковать слова монахини.

– Одна из наших сестер проводит вас к благодетельнице.

– Меня?

– Да, дитя мое, вас. Вы удивлены?

Юная девушка не ответила.

– Вы пребываете в том возрасте, когда нежный уход за несчастной больной может принести огромную пользу.

Маринетта от удивления открыла рот.

– Но, матушка… – сказала она.

И вдруг осеклась.

Ей в голову пришла мысль, что если мадам де Сентак не сообщила настоятельнице о причинах, заставивших спрятать Маринетту подальше от глаз саиля, то самой ей делать это тем более не стоит.

– Что с вами, дочь моя?

– Ничего, матушка.

– Тогда ступайте в свою комнату, дитя мое, и одевайтесь. Через полчаса вы вернетесь к мадам де Сентак и, полагаю, будете оставаться у ее постели все время, пока сия благородная дама будет болеть.

Это случилось в тот самый день, когда Семилан и Давид отправились в Бореш, где юноша должен был найти свою смерть.

Маринетта быстро оделась и с тяжелым сердцем покинула обитель, где ее так хорошо спрятали. Карета доставила ее к Эрмине, и она вместе с сопровождавшей ее сестрой вошла в дом.

Больная металась в бреду. Нам нет нужды добавлять, что Маринетту она даже не увидела и что девушка пришла в ужас при виде той страшной печати, которую за столь короткое время на нее наложила болезнь.

Когда она вошла в комнату Эрмины, там находился доктор Брюлатур, с тревогой следивший за развитием болезни.

– Кто вы? – резко бросил он.

– Протеже мадам де Сентак.

– Зачем вы сюда явились?

– Чтобы ухаживать за ней.

– И правильно сделали, ведь в этом доме все будто дали себе слово не обращать на несчастную никакого внимания.

– Скажите мне, что нужно делать.

Доктор Брюлатур в двух словах объяснил, какое питье следует давать мадам де Сентак.

После чего отвел Маринетту в уголок и тихо сказал: – Дитя мое, вы очень любите мадам де Сентак?

– Ах, еще бы! – ответила девушка, сопровождая свои слова выразительным жестом.

– В таком случае окружите ее своей заботой и вниманием.

– Я сделаю все, что смогу.

– Пока хватит сил, не отходите ни на шаг от ее постели. И запомните: когда сюда явится ее муж, не спускайте с него глаз, я подозреваю, что он причастен к той болезни, которая сегодня убивает эту несчастную даму.

– У меня на этот счет нет ни малейших сомнений, – прошептала Вандешах, и в ее изумительных глазах зажегся мрачный огонь.

– Что вы хотите этим сказать?

– Пока я не могу больше ничего объяснить.

– Даже мне, доктору?

– Даже вам. Потому что эта тайна принадлежит не мне одной.

– Ну хорошо. Вы поняли, о чем я вас просил?

– Да.

– Держите, это рецепт снадобья. Как им пользоваться, вы знаете. Теперь я вас покидаю. Приду вечером.

Доктор взял свою широкополую шляпу, по которой его можно было узнать издали, надел длиннополое пальто и ушел.

Через несколько минут монашка, сопровождавшая Маринетту, тоже ушла и девушка осталась одна. Поначалу Вандешах очень хотелось, чтобы мадам де Сентак ее узнала, она стала предпринимать для этого отчаянные усилия, но все ее потуги оказались напрасны. Тогда ее охватил неописуемый страх.

– Лишь бы только этот негодяй де Сентак, увидев меня здесь, не попытался организовать новое похищение… Ах! Нужно было обо всем рассказать настоятельнице или доктору.

К счастью, к Маринетте подоспела подмога, на которую она даже не рассчитывала. Ближе к трем часам приехала Филиппина, сестра мадам де Сентак.

Все были настолько ошеломлены мнимым несчастным случаем, что забыли сообщить о нем даже членам семьи де Блоссак.

Узнав от мужа Годфруа, в каком состоянии оказалась ее сестра, молодая женщина, не мешкая ни минуты, накинула на плечи манто, поцеловала детей и отправилась в особняк на площади Дофин. И обнаружила там Маринетту, которая в двух словах объяснила ей, как оказалась у постели больной.

– Очень хорошо, дитя мое, – сказала Филиппина. – Я очень рада, что вы питаете к моей сестре такую признательность. Мы с вами позаботимся о мадам де Сентак и будем ухаживать за ней до тех пор, пока она не поправится. И тогда Эрмине не придется ждать, когда с ней начнут нянчиться сиделки.

– Нам нужно будет договориться о том, когда у ее постели буду я, а когда вы, – сказала Маринетта.

– Да, дитя мое. Вот здесь, в туалетной комнате, мы поставим кровать и будем по очереди на ней отдыхать.

– Как пожелаете, мадам.

– Как она себя чувствует?

– Некоторое время назад успокоилась.

– Ах!

– Но доктор тревожится.

– Что он сказал?

– Ничего. За него говорило выражение лица. Когда я вошла, он был здесь, а мадам, ваша сестра, металась в бреду.

– Она спит?

– Не думаю.

– Значит, я могу поговорить с ней, поведать, что я здесь, что мы будем за ней ухаживать?

– Ах, мадам! В этом нет никакого смысла.

– Почему?

– Потому что она не в состоянии вас видеть и слышать.

– Бедная! Бедная моя сестра! Но как это произошло?

– Тс-с! – вполголоса произнесла Маринетта. – Доктор велел не оставлять ее наедине с мужем.

– В самом деле? Доктор Брюлатур так сказал?

– Да, мадам.

– Значит, у него есть подозрения?

– Я не знаю, – озадаченно ответила девушка.

Настаивать Филиппина не стала.

Она занялась приготовлениями, чтобы прожить какое-то время у сестры, и послала домой гонца предупредить, чтобы дома ее не ждали.

Несколько мгновений спустя проведать свояченицу приехал Годфруа. Его впустили в комнату больной, хотя доктор запретил кому-либо ее навещать.

– Где Сентак? – спросил он у горничной.

– Хозяина с утра никто не видел, – ответила девушка.

– Вот как! – промолвил Годфруа.

А когда служанка ушла, повернулся к жене и добавил: – Что ни говорите, а это странно.

– В самом деле. Может, доктор Брюлатур знает чуточку больше остальных?

– Посмотрим.

Ближе к вечеру, примерно в половине шестого, явился Сентак. Но поскольку Маринетта в этот момент молилась, встав коленями на небольшую скамеечку и повернувшись к висевшему на стене распятию, он ее не узнал.

– Здравствуйте, моя дорогая сестра, как себя чувствует наша больная?

Мадам де Мэн-Арди очень хотелось ответить, что он не выглядит как человек, которого тревожит состояние Эрмины, но, будучи по натуре робкой, удовлетворилась лишь тем, что сказала: – Ей плохо.

– Что сказал доктор?

– Состояние больной внушает ему тревогу.

– Ах! Но ведь он должен ее спасти! – воскликнул саиль тоном глубочайшей убежденности.

Филиппина посмотрела на зятя. Его лицо излучало самое пылкое чистосердечие, впрочем, он и в самом деле говорил искренне.

Давид не погиб и теперь индус был заинтересован в том, чтобы жена жила, по крайней мере до тех пор, пока ситуация не изменится.

– Кто эта особа? – спросил он, указывая на Маринетту.

– Юная девушка. Будет ухаживать за Эрминой.

Сентак даже не подозревал, что перед ним та самая Вандешах, которую он так упорно искал и которую, вследствие целого вороха сложившихся обстоятельств, страстно любил.

Ах! Если бы он только знал!

Но Маринетта, которая, услышав этот страшный голос, поначалу перестала взывать к Господу и вздрогнула, будто еще глубже погрузилась в свою молитву.

 

II

После событий, имевших место в подземелье, о которых мы во всех подробностях рассказали, все участники этой драмы, за исключением, конечно же, Симона и Сатюрнена, погребенных под огромной глыбой, отделившейся от скалы в результате взрыва порохового заряда, так вот все участники этих событий, говорим мы, вернулись в Бордо.

Ни Андюс, ни Сентак, будто заключив между собой негласное соглашение, не посчитали уместным рассказать правду об общественном положении Семилана. Прежний главарь банды проникся к своему бывшему лейтенанту восхищением и в силу этого держал рот на замке.

«Этот парень далеко пойдет, – сказал он себе. – К тому же он мой ученик. Я был полным идиотом, что подкинул ему мысль ударить меня ножом, и получил по заслугам».

Потом, немного поразмышляв, мысленно добавил: «Да и потом, он оказался в обществе, отказаться от которого уже никогда не захочет, чтобы вновь зажить нашей жизнью – независимой, но слишком беспокойной. Так что я стану подлинным главарем банды при первом моем желании».

Что же до Сентака, то он понимал, что, выдай он Семилана, тот тоже заговорит, что может закончиться очень плохо – как для него самого, так и для бандита.

В довершение всего он затаил лютую злобу на Жана-Мари, на этого гренадера, который оскорбил, унизил, растоптал его в присутствии Мюлара, верного сеида, почитавшего его как Бога.

Саиль прекрасно понимал, что при таком отношении к нему какого-то ничтожества, солдата, еще недавно приговоренного к смертной казни, он не преминет потерять свою власть и влияние на слугу – верного, но впитавшего целый ряд благородных идей и представлений.

Поэтому, возвращаясь в Бордо, он только о том и думал, чтобы отомстить Кадевилю.

– Да! – сказал он Мюлару. – Я без колебаний сдам его военным властям, которые найдут его в подземельях, как только пожелают.

– Это может оказаться неблагоразумным.

– Нет-нет, ты ошибаешься.

– На вашем месте, – продолжал Мюлар, – я бы без промедления устроил с ним поединок…

– Дуэль? С таким человеком?

– Он солдат.

– Ты с ума сошел, Мюлар, – сказал Сентак, чувствуя, что личный страж постепенно теряет к нему уважение и что его преданность тает с каждым днем.

– К тому же его жена обвинила вас в попытке ее убить.

– Я без труда смогу доказать, что это ее обвинение напрочь лишено здравого смысла. Ты подтвердишь мои слова о том, что мы узнали гренадера, решили погнаться за ним, но его жена попыталась нам в этом помешать и упала в каменный колодец, о существовании которого никто из нас даже не подозревал. Ни один суд в мире не осмелится подвергнуть эту версию сомнению, тем более что Кадишон с мужем в глазах судейских отнюдь не окружены ореолом святости.

– Может, вы и правы, саиль, – сказал Мюлар.

– Завтра генерал получит весточку о своем гренадере…

После этого разговора стало тихо. Затем Сентак вновь взял слово:

– Как, по-твоему, себя чувствует Давид?

– Думаю, ему конец, – ответил Мюлар.

– Конец? Из-за какого-то ожога?

– Это не просто ожог, это ожог во всю грудь, который, с учетом того времени, которое прошло с момента происшествия до того, как им занялся доктор, не замедлит превратиться в ужасную рану.

– Я не думаю, что все так плохо.

– Вы говорите так, потому что боитесь.

– Боюсь? Но кого?

– Вы боитесь, что мадам де Сентак умрет раньше его и, подобно другим людям, которые, в предчувствии беды отгоняют злых духов, пытаетесь…

– Что-то ты стал слишком умен, Мюлар, – с улыбкой перебил слугу Сентак.

По правде говоря, юный Давид и в самом деле был очень плох. Едва выбравшись из подземелья, Мэн-Арди, Бюдо и остальные решили найти способ осторожно доставить храброго юношу в Бордо.

Некоторое время спустя от попыток найти карету пришлось отказаться – в округе была всего лишь пара-тройка видавших виды рыдванов, непокорные рессоры которых на каждом ухабе стенали, как грешники в аду, не говоря уже о тряске, которую приходилось терпеть неблагоразумным седокам этих транспортных средств.

– Господа, – сказал Кастерак, когда тщетность поисков была установлена со всей очевидностью, – нам придется действовать решительно.

– Черт возьми! – воскликнул Давид, несмотря на страдания вновь обретая способность смеяться. – Решительные действия подразумевают решительные средства. Усадите меня на коня, и уверяю вас – мне хватит сил продержаться в седле до самого Бордо.

– Чтобы по приезде вы метались в горячке и заболели в десять раз сильнее, чем сейчас? – сказал Мальбесан. – Нет, молодой человек, давайте без глупостей.

– Господа, – вставил свое слово Семилан, к которому постепенно стал возвращаться весь его апломб, – я предлагаю уложить господина Давида на носилки.

– А это мысль.

– Мы сможем без труда найти четверых крепких крестьян, которые за плату донесут нашего друга на своих плечах до самого Бордо.

И план этот был в точности выполнен. В шесть вечера кортеж добрался до Бастиды. Там, чтобы не устраивать спектакля и избежать нелепых замечаний и кривотолков со стороны толпы, было решено взять карету, поместить в нее Давида и так доставить домой.

Несчастный юноша ужасно страдал. Воодушевление схватки и лихорадка, благодаря которым он какое-то время еще держался, уступили место всепоглощающей подавленности и унынию.

Только в этот момент все поняли, какая страшная опасность ему угрожает.

– Бюдо, поезжайте вперед и найдите доктора Брюлатура, – сказал Кастерак. – Чтобы к моменту нашего приезда в дом Давида он уже был там.

– Думаете, все так плохо?

– Увы! Можете быть уверены.

Услышав этот ответ, Бюдо вонзил шпоры в бока коня и поскакал на площадь Шан-де-Мар, на которой жил доктор.

Увидев ужасную рану, нанесенную взрывом порохового заряда, Брюлатур тут же спросил, что произошло.

Ему пришлось рассказать, как де Самазан посчитал возможным взять с собой юношу в опасную вылазку в логово бандитов, слишком выдержанную в духе рыцарства.

– И вы, сударь, даже не подумали, какая на вас ложится ответственность?

Семилан изобразил на лице смущение и оставил его слова без ответа.

– Говоря откровенно, поступая подобным образом, вы вполне могли преследовать преступную цель избавиться от этого юноши. Берегитесь, господин Давид очень богат и поэтому всегда является объектом повышенного интереса.

– Сударь, подобные подозрения… – начал было Семилан.

– Вы же сами сделали все возможное, чтобы их усугубить! – в гневе перебил его доктор.

Семилан напустил на себя гордый вид и бесстыдно сказал:

– Вполне возможно, что вы правы, внешне все действительно свидетельствует против меня. Это научит меня не поддаваться на обхаживание и лесть друзей. Если загладить эту вину можно было бы ценой моей жизни…

– На кой она нам нужна, ваша жизнь? – сказал доктор. – Ведь спасать нужно не вас, а этого юношу.

Не обращая больше внимания на то, что говорилось вокруг, доктор наложил пациенту повязку и удалился.

Вечером, навестив больную Эрмину, он посмотрел Сентаку прямо в глаза и не стал скрывать от него, в каком состоянии находится Давид.

– Он в самом деле так опасно болен?

– Эх! Да, сударь, и если ему удастся выкарабкаться, это будет настоящее чудо.

– Что за нелепая мысль пришла в голову этому господину де Самазану! – воскликнул Сентак. – Отправиться в катакомбы, где полным-полно бандитов!

– Вы ведь тоже там были, – вдруг заявил Брюлатур.

– Ну, я…

– Да, вы! – перебил его доктор. – По-видимому, у вас есть свои причины не бояться разбойников.

– Что вы хотите этим сказать? Немедленно объяснитесь.

– Не буду я вам ничего объяснять. По моему глубокому убеждению, вы и так все прекрасно поняли. Если бы у меня были доказательства…

– Доказательства чего?

– Сударь, мы лишь напрасно теряем время: я – обвиняя вас, вы – защищаясь. Я неправ – по той простой причине, что не могу ничего доказать. Впрочем, я это уже говорил. Давайте лучше осмотрим больную.

Он взял Эрмину за руку, пощупал пульс и сказал:

– Ухудшений нет.

– Вы хотите сказать, что ей лучше?

– Нет, но ее состояние стабилизировалось. Это может продлиться двое суток, затем наступит кризис, который и решит судьбу мадам де Сентак.

Доктор выписал новый рецепт.

– А где та юная особа, которая приехала, чтобы ухаживать за больной? – спросил он, ставя свою подпись под клочком бумаги, предназначенным для аптекаря.

– Она в соседней комнате, ей там поставили кровать, – ответила Филиппина. – Я отправила ее поспать, в час ночи она проснется и сменит меня у постели Эрмины.

– Вы поступили очень разумно, дитя мое, – ответил доктор Филиппине.

Предложение отправиться вечером спать Маринетта встретила с живейшим пониманием, надеясь, что это позволит ей не попадаться Сентаку на глаза по меньшей мере до тех пор, пока Эрмина не придет в себя и не окажется в состоянии защитить ее.

После ухода доктора Сентак заторопился в свою комнату и позвонил в колокольчик. Тут же явился Мюлар.

– Ты был прав, – сказал саиль, – Давид совсем плох.

– Я в этом даже не сомневался, – ответил индус, – уж в чем в чем, а в ранах я разбираюсь.

– В таком случае давай доверимся природе, которая, будем надеяться, послужит нам лучше, чем человек.

– Я бы не стал на нее полагаться, – сказал Мюлар, – природа – человеку не помощник.

– Какой у тебя сегодня нравоучительный тон.

– К тому же его рана не так серьезна, как болезнь Эрмины.

– Кто тебе это сказал?

– Старый доктор, посмотревший на меня очень косо.

– Вот как! На тебя тоже?

– Да, на меня тоже, – с холодной улыбкой на устах произнес верный сеид Сентака. – Впрочем, я и без всякого доктора знаю, что нас может ждать. Рана Давида вполне в состоянии его убить, но с этим недугом он может прожить еще довольно долго. Он терпит адскую муку, но может продержаться еще полгода, в то время как мадам от воспаления мозга может угаснуть за каких-то пару часов.

– От твоих слов меня бросает в холодный пот.

– Саиль, вы посчитали себя слишком хитрым и к тому же проявили чрезмерную склонность к коварным ходам.

– Может, ты и прав. Со всем этим надо немедленно кончать, и поскольку события играют нам на руку, давай не преминем ими воспользоваться.

– Что вы имеете в виду?

– Во-первых, мой дорогой Мюлар, нам придется спасти мою жену.

– Но ведь доктор практически потерял всякую надежду.

– Он – да, а ты?

– Я?

– В былые времена, еще в моем королевстве, ты, помнится, славился знанием тайн врачевания, завещанных тебе предками.

– Верно.

– Но ведь все эти болезни головы – в наших краях не редкость, – вел далее Сентак, – и у тебя, должно быть, есть какой-нибудь бальзам или мазь, с помощью которых можно исцелить воспаление мозга?

– Если бы мы были в Индии, то да, но здесь – нет.

– Ты не сможешь достать всех необходимых ингредиентов?

– Это будет трудно, ведь я не знаю французских названий растений.

– Ну и что? Найдешь какого-нибудь ученого мужа, который тебе в этом поможет. Боже мой! Может, я и сам, получив европейское образование, тебе в этом пригожусь?

– Давайте попробуем, саиль, я с удовольствием.

– Тогда не мешкая возьмемся за дело.

– А вы не боитесь опоздать? – спросил Мюлар. – Ведь состояние мадам не оставляет никаких надежд.

– Нет, не боюсь. Скоро наступит кризис, но это случится только через тридцать шесть, а то и через сорок восемь часов. Так что у тебя будет время найти все травы и приготовить снадобье.

– Будь по-вашему.

– Но сначала тебе предстоит выполнить одно небольшое поручение.

– Какое?

– Пойдешь к Самазану, или, если тебе больше нравится, к Семилану, и скажешь, что завтра ровно в час я буду у него.

– Будет сделано.

– После чего займешься поиском трав и спасешь Эрмину.

– Если смогу.

– Ты ее спасешь, и мы тем самым дадим Давиду время умереть. А когда он отправится к праотцам, посмотрим что к чему и решим, что делать с этим Самазаном.

Мюлар, не любивший пустых слов, поклонился хозяину на манер индусов и удалился.

На следующий день два сообщника ровно в час вновь встретились лицом к лицу.

– Любезнейший мой Семилан, – сказал Сентак, – признайтесь, что непомерную сумму, которую я на днях вам выплатил, вы отработали только наполовину.

– Напротив, мой дорогой господин Сентак, – ответствовал Семилан, – события приняли такой оборот, что вы, вероятнее всего, станете наследником Давида вполне естественным путем, а его смерть спишут на безумие, на неосторожность, но не более того.

– Стану наследником! Стану наследником! – передразнил его Сентак. – Золотые слова, но если моя жена умрет раньше юноши, этого не случится.

– Ха! В этом, мой дорогой господин Сентак, вам придется винить только себя.

– Что вы такое говорите?

– Только то, о чем втихомолку судачат все, кому не лень.

– И что же они говорят? Уточните, прошу вас.

– Ходит слух, что ваша жена заболела не сама по себе. Может, за вами кто-то следил, может, какой слуга что-нибудь слышал, сам того не желая. Как бы там ни было, вас обвиняют в том, что именно вы спровоцировали ужасную болезнь, убивающую ныне вашу супругу, причем применили по отношению к ней насилие во время сцены, подробностей которой никто не знает.

– Да? Так говорят?

– Весь город.

– Подумаешь! Я сумею заткнуть рты всем этим болтунам.

– Каким образом?

– Я сам вылечу жену!

– Вот оно что! А вы, стало быть, доктор?

– Нет, но когда-то в Пондишери один старый монгол поделился со мной некоторыми своими секретами. Один из них как раз и позволяет излечить болезнь Эрмины.

– Вы спасете жену! – повторил Семилан. – Не понимаю. Я предложил вам гениальный план, посредством которого все прошло бы гладко и ни один судейский не посмел бы сунуть нос в ваши дела. Но вы стали пороть горячку: полагая, что Давид умрет в тот же вечер, довели жену до состояния, внушающего опасения за ее жизнь, а теперь хотите ее спасти.

– Да, чтобы заткнуть рот злопыхателям.

– А еще – чтобы она не умерла раньше Давида. Впрочем, мне все равно. Беда лишь в том, что если Давид умрет, вам придется начинать все сначала.

– Тогда, мой дорогой Самазан, – сказал Сентак, – мы просто реализуем задуманный вами план.

– Я стану волочиться за вашей женой?

– Совершенно верно.

– Чтобы поставить под сомнение ее верность, – пошутил Семилан, чьи губы расплылись в характерной недоброй улыбке.

Сентак, которого этот сомнительный каламбур, казалось, ничуть не смутил, ответил не менее двусмысленной ухмылкой.

– Я сделаю это в тот самый день, когда Давид умрет, когда вы будете уверены, что положите в карман принадлежащие ему пятьдесят-шестьдесят миллионов.

– Да, в тот самый день! – ответил Сентак и глаза его полыхнули мрачным огнем.

– В назначенный час, – перебил его Семилан, – вы застанете меня во время непозволительного разговора с мадам де Сентак.

– И тогда…

– И тогда вы из двуствольного пистолета, один заряд в котором будет настоящий, а второй холостой, вышибите нам с ней мозги.

– В этом плане я подтверждаю нашу былую договоренность.

– Смотрите не ошибитесь и не всадите в меня пулю вместо холостого заряда.

– Полноте! Не бойтесь.

– Меня успокаивает лишь одно – в интересах дела жену вы должны будете убить первой.

– Сначала вы должны оказаться в моем доме.

– Разумеется. Полагаю, вы сами меня и проведете.

– Да.

– Когда?

– Когда мадам де Сентак будет в состоянии принимать визитеров.

– И как долго, по-вашему, придется ждать этого момента?

– Ха! Понятия не имею. Это будет зависеть от того, какой эффект на мадам де Сентак окажут мои снадобья.

– Впрочем, – сказал Семилан, – я не тороплюсь.

– Хочу дать вам совет, – сказал Сентак. – Когда будете видеться с моей женой, старайтесь говорить как можно меньше.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, что помимо вашей воли может заявить о себе привычка к развязным речам, что вас могут посчитать слишком плохо воспитанным для человека благородного происхождения, и что в этом случае кому-то захочется докопаться до корней вашего знатного титула.

– Знатный титул! – воскликнул Семилан. – Завтра я буду настоящим дворянином!

– Ну-ну.

– Неужели вы думаете, что выправить бумаги так трудно? Обладая полученной от вас суммой, я уже начал присматривать себе майорат, по приобретении которого владения Самазанов вновь станут блистать после периода забвения, обусловленного плачевным состоянием финансов бывших хозяев имения. К тому же я найду какого-нибудь художника либо умелого каллиграфа, стараниями которого станет ясно, как день, что мои предки, как и ваши, господин де Сентак, принимали участие в Крестовых походах.

Саиль не удержался от смеха.

– Ну что, договорились?

– Готовьтесь как можно лучше сыграть свою роль.

– Вы удивитесь, каким замечательным актером я могу быть. Впрочем, моя прибыль в этом деле вполне оправдывает усилия, направленные на то, чтобы эти деньги заработать. Пять миллионов!

– Из которых я попрошу вас любезно вычесть те триста тысяч, которые вы уже получили.

– В высшей степени справедливое замечание. Значит, сойдемся на четырех миллионах семистах тысячах и больше об этом говорить не будем.

И двое гнусных заговорщиков расстались.

Сентак вернулся домой, а Семилан отправился к друзьям, которых он успел заиметь и в кругу которых его любили за ум и несколько развязные манеры.

Войдя в свою комнату, саиль увидел в ней Мюлара.

– Ну что? – спросил его Сентак. – Нашел?

– Да. Все необходимое я купил у первого попавшегося торговца лекарственными травами. Вот! – добавил сеид, показывая небольшой пакет.

– Что же ты теперь будешь делать?

– В течение восьми часов буду готовить на огне отвар, а когда он превратится в жидкую кашицу, нанесу ее на голову больной, чтобы получилось что-то вроде колпака.

– А сколько времени понадобится, чтобы снадобье возымело действие? – спросил Сентак.

– Если у меня все получится, – ответил индус, – то через двенадцать часов после применения снадобья жизнь мадам де Сентак будет вне опасности.

– А если нет?

– То через сорок восемь часов после того, как я сниму «колпак», она умрет.

– Умрет!

– Без всякой надежды на выздоровление.

– Надеюсь, ты понимаешь, что из-за твоего зелья мы можем оказаться в еще более затруднительном положении, чем то, из которого с его помощью пытаемся выпутаться.

– В утешение я могу сказать вам только одно – из десяти больных мое средство излечивает как минимум девять.

– Сколько раз ты им пользовался?

– Около шестидесяти.

– И сколько больных после него умерло?

– Двое.

– Вот как! В таком случае я спокоен. Да и потом, если твои травы не принесут ожидаемого результата, мы вполне сможем с умом употребить сорок восемь часов, о которых ты говорил, на то, чтобы помочь природе окончательно добить юного Давида.

После этих циничных слов Мюлар взялся за дело. Оставаясь с ним в комнате, саиль тщательно запер все засовы.

– К чему такие предосторожности? – спросил индус.

– Не хочу, чтобы нам помешали, пока ты будешь готовить свое варево.

– Ха! Но ведь слуги являются к вам только тогда, когда их позовут.

– Я хочу быть уверен. К счастью, на дворе зима, поэтому у нас есть прекрасный предлог, чтобы развести огонь.

– Но ведь у нас нет котелка.

– Зачем он тебе?

– Чтобы приготовить травяной отвар.

– Возьми тот, в котором ты утром приносил горячую воду.

– И то правда. А воды нам хватит? – задал еще один вопрос Мюлар, заглядывая в кувшин и котелок.

– Думаю, да.

– Хватит, но впритык.

И Мюлар тут же взялся за работу. Он взял принесенные травы, снял с них все листики, оголил стебельки и бросил их в наполненный водой котелок.

– А листья ты не кладешь?

– Нет. Кашицу, которая мне нужна, дает сердцевина стебельков. Ну вот, дело сделано. Теперь я буду держать ее на огне до вечера. В результате пять-шесть литров воды, которые у нас есть, почти полностью испарятся.

– Сколько на это понадобится времени?

– От восьми до десяти часов.

– Отлично. Сейчас три. Значит, в полночь.

– Или в час ночи.

– Ну хорошо. Мы даже дождемся двух часов, чтобы войти в комнату жены.

– Не стоит, этот час нам ничего не даст.

– Это твое мнение. Но меня на данный момент подозревают, за мной следят, поэтому использовать наше снадобье нужно будет тайком от всех.

– Как пожелаете.

– В два часа ночи моя бесценная свояченица отправится немного поспать и тогда с женой останется лишь та женщина, которую я мельком видел.

– А она не выкажет удивления, увидев, что вы явились в комнату мадам в столь поздний час?

– Никоим образом. В то время как Филиппина, которая предупреждена и держится настороже, может решить, что мы пришли укоротить ее сестре жизнь.

– Пожалуй, вы правы.

– Теперь готовь свое снадобье, а я лягу отдохну – умираю от усталости.

Сентак растянулся на кровати, а Мюлар с рассчитанной медлительностью развел огонь.

Наступил вечер. Свечу индус зажигать не стал.

В темноте можно было увидеть его смуглое лицо, освещенное светом пылающих угольков, и глаза, которые он не отводил от котелка со снадобьем, перестававшим кипеть лишь тогда, когда в него доливали воду. В четверть первого зелье, по мнению индуса, было готово. Тогда он взял носовой платок и без лишних фасонов его обрезал, придав круглую форму. Затем сгреб пальцами со дна котелка белесую, клейкую жижицу и аккуратно выложил ее на тонкий батист.

Покончив с этим, Мюлар обратился к саилю и сказал:

– Готово.

Сентак спрыгнул с кровати.

– Твое средство нужно накладывать горячим?

– Нет, как раз наоборот.

– В таком случае давай дождемся двух часов. За это время оно как раз остынет.

Когда на часах пробило два, Мюлар вышел из комнаты хозяина, чтобы убедиться, что в доме все спят.

– Бодрствует одна лишь старая Катрин, – сообщил он, вернувшись, – следит на кухне за отварами.

– Не считая юной девушки, оставшейся у постели жены. Момент настал, Мюлар, пойдем.

Двое сообщников двинулись по коридору и вскоре уже были у комнаты Эрмины.

Благодаря поистине дикарской ловкости, с которой Мюлар смог открыть дверь, они вошли к больной совершенно бесшумно, и Маринетта, сонно клевавшая носом в изножье постели, их даже не услышала.

Беззвучно шагая по толстому ковру, они оказались у ничего не подозревавшей девушки за спиной. И вот Сентак предстал перед ее взором.

При его неожиданном появлении Вандешах в испуге вскочила, из ее груди вырвался сдавленный крик.

– Господин де Сентак… – прошептала она.

Саиль бросил взгляд на это дитя, освещенное колеблющимся светом ночника, и тут же узнал ту, в кого был страстно влюблен.

– Вандешах! – в свою очередь воскликнул он, не в состоянии сдвинуться с места от изумления.

В течение минуты юная девушка и Сентак смотрели друг на друга. Первая дрожала всеми своими членами, глаза второго полыхали огнем неожиданного триумфа.

Что же до Мюлара, тоже узнавшего принцессу, то он склонился перед ней в глубоком поклоне и оставался стоять в этой смиренной позе, пока слово вновь не взял Сентак.

Тот тут же понял, какие преимущества дает ему присутствие Вандешах у постели жены.

– Было бы большой ошибкой пугать это дитя еще больше, – сказал он себе. – Своим поведением я должен ее успокоить, чтобы она не боялась здесь оставаться. От принцессы я смогу узнать, где ее прячут, повелительницу моего сердца, чтобы впоследствии найти и похитить.

Поэтому когда он вполголоса заговорил, в тоне его звучали нотки глубокого уважения, к которому примешивалась некоторая доля безразличия.

– Мадемуазель, я не мог уснуть, – сказал он. – Мою тревогу за состояние жены нельзя выразить словами. Думая о ней, я вспомнил, что когда-то в Индии учился лечить больных и пришел, чтобы…

– Несчастный! – дрожащим голосом воскликнула Маринетта.

– Что это значит? – спросил Сентак.

– Вы не приблизитесь к этой кровати! – продолжала юная девушка, преграждая Сентаку путь и устремив на него взгляд, недвусмысленно выдававший ее страх.

Перед саилем вновь возникло препятствие, которое он, придя к жене в столь поздний ночной час, казалось, устранил.

– Мадемуазель, – сказал он, прекрасно владея собой, – я не знаю, какие чувства побуждают вас говорить со мной подобным образом.

– Мадам де Сентак – моя благодетельница, – ответила Вандешах.

Услышав этот ответ, Мюлар и его хозяин тут же поняли, что если Эрмина была в курсе происходящего, то рассказал ей об этом не кто иной, как Маринетта.

– Мадемуазель, опомнитесь, – продолжал Сентак, – по всей видимости, от темноты, длительного бодрствования у постели больной и легкого испуга ваш разум немного помутился.

– Если вы приблизитесь к этой постели, я позову слуг, – сказала Вандешах.

– Зовите, если считаете нужным, – ответил Сентак, – странно, что вы позволяете обращаться со мной, как с врагом, рядом с этой постелью, на которой страдает женщина, носящая мое имя.

Маринетту эти слова поразили.

– Кто вправе помешать мне, – суровым голосом продолжал саиль, – дать жене снадобье, необходимое, как я полагаю, для исцеления от болезни, которая ее пожирает?

– Доктор запретил что-либо делать до тех пор, пока он в следующий раз не явится сюда с визитом, – отважилась возразить юная девушка, прекрасно чувствуя всю шаткость своих позиций.

– Ха! Мне нет никакого дела до доктора. Давай Мюлар, используй свое лекарство.

Маринетта встала перед кроватью и вытянула перед собой руки, чтобы не дать индусу что-либо сделать.

– Ну же, дитя мое, – сказал Сентак, – не мешайте нам.

И бесцеремонно взял девушку за руки.

– Вы затаили на меня обиду за то, что тогда между нами произошло, и теперь считаете, что я способен на самые гнусные преступления. Тем не менее уверяю вас, что я раскаиваюсь в том зле, которое могло быть вам причинено, и прошу у вас прощения.

Вандешах пожала плечами.

– Да и потом, если бы я хотел совершить что-то плохое, то разве не позаботился бы о том, чтобы куда-нибудь вас отослать, понимая, что вы будете опасным свидетелем?

Маринетта на мгновение задумалась и ответила:

– Пожалуй.

Потом немного помолчала и добавила:

– Если вы пришли сюда, чтобы сделать доброе дело, то не побоитесь прибегнуть к своему средству в присутствии не только меня, но и еще одного свидетеля. Я разбужу мадам де Мэн-Арди.

– Не надо, в этом нет надобности.

– Нет надо! – настойчиво заявила девушка.

Терпение Сентака было на исходе.

– Несчастная! – наконец взорвался он. – Вы забываете, что я могу погрузить вас в состояние летаргии, подобное тому, в котором вам однажды уже довелось побывать.

Эта угроза повергла Маринетту в трепет.

– Если бы я пришел сюда ради черного дела, то разве стал бы посвящать вас во все его подробности?

Бедное дитя будто онемело. При мысли о том, что она может лишиться чувств и оказаться во власти этого человека, перед которым девушка испытывала такой же страх, как перед страшным чудовищем, ее бросало в дрожь. Сопротивление ее было сломлено.

Мюлар, внимательно за ней наблюдавший, тут же это заметил и подошел к постели Эрмины.

Вечером у молодой женщины был жесточайший приступ горячки, она металась в бреду, а затем обессиленно откинулась на подушки.

Мадам де Сентак лежала совершенно раздавленная, не имея ни малейшего представления о том, что происходит вокруг, глаза ее были закрыты, но не потому, что она спала – веки ей смежили усталость и коматозное состояние.

– Саиль, – сказал Мюлар, – помогите мне.

– Что я должен делать?

– Приподнимите мадам, чтобы я мог надеть ей приготовленный колпак.

– Так? – спросил Сентак, деликатно взяв Эрмину за плечи и усадив ее на кровати.

– Да, отлично, теперь немного подождите.

Проявляя редкую сноровку, Мюлар снял с Эрмины чепец. Белокурые волосы очаровательной женщины, которые доктор Брюлатур предполагал остричь, были собраны на затылке в толстые косы.

Мюлар вытащил черепаховый гребень и роскошная шевелюра рассыпалась по плечам больной золотистым покровом.

– Поторопись, – сказал Сентак, чувствуя себя не в своей тарелке.

– Мне понадобится не больше минуты,

– Неважно, давай быстрее.

Войдя в комнату больной, Мюлар оставил приготовленное снадобье на круглом столике на одной ножке. Теперь он подошел к нему и, проявляя осторожность, на которую такой малый, казалось, был совершенно неспособен, надел на голову больной, позаботившись о том, чтобы мазь плотно прилегала к волосам.

– Ну вот, – сказал он, – готово.

– Теперь я могу уложить ее обратно в постель? – спросил Сентак.

– Пока нет, сначала нужно вновь надеть чепец.

Вандешах в ужасе смотрела на то, как Мюлар накладывает свой компресс, и ей казалось, что он совершает какое-то жуткое колдовство.

Лицо индуса, со впалыми, пылающими глазами, двуличный, холодный взгляд Сентака, полумрак, в котором двигались их фигуры, придавал всей сцене совершенно фантастический характер.

– Теперь уложите мадам обратно в постель.

Сентак осторожно опустил голову Эрмины на подушку и облегченно вздохнул.

Сей жестокий дикарь явно не годился на роль сиделки.

– И когда твое средство возымеет свое действие?

– В десять – половине одиннадцатого наступит существенное улучшение, – ответил Мюлар.

– А если этому снадобью предстоит ее вылечить?

– Если мое зелье спасет вашу жену, ближе к трем часам она придет в себя, а вечером станет понятно, устранена ли опасность для ее жизни.

– Значит, здесь нам делать больше нечего? – спросил Сентак.

– Совершенно верно.

– Вы все слышали, мадемуазель, – продолжал саиль, – не пытайтесь в своем неуместном рвении разрушить то, что мы только что сделали – вы убьете свою благодетельницу и я этого вам никогда не прощу.

Последние слова саиль произнес столь непритворно, что у юной девушки не осталось ни малейших сомнений в их искренности.

Впрочем, Сентак с Мюларом и не ждали от нее ответа. Они тут же ушли, и Маринетта услышала, как индус, обратившись к хозяину, сказал: – Теперь она проспит восемь часов самым безмятежным сном.

Так оно и случилось.

Через несколько мгновений после ухода саиля и слуги, Вандешах услышала, что из груди Эрмины вырвался вздох облегчения и тут же сменился спокойным, ровным дыханием.

Весь остаток ночи больная спала настолько глубоко, что юная девушка была вынуждена признать – Мюлар и его хозяин действительно облегчили страдания мадам де Сентак.

Когда наступило утро и отдохнувшая Филиппина пришла сменить девушку у постели сестры, Маринетта спросила себя, нужно ли рассказать мадам де Мэн-Арди о том, что произошло.

– В конце концов, Сентак со слугой даже не просили сохранить все в тайне, – подумала она. – Если бы мне было приказано молчать, я бы все равно заговорила, а раз уж они ничего не сказали – и подавно.

И она поведала Филиппине о событиях минувшей ночи.

– Но, дитя мое! – в испуге воскликнула молодая женщина. – Нужно было позвать меня.

– Эти господа были против.

– Неважно!

– Да и потом, разве у вас была бы возможность сделать что-нибудь такое, чего не сделала я?

– Мы бы стали кричать, позвали слуг.

– Увы, мадам! Насколько я понимаю, вся прислуга в этом доме дрожит перед своим хозяином. Поэтому мы были бы бессильны что-либо сделать.

– Пожалуй, – ответила Филиппина, охваченная нервным возбуждением.

– К тому же средство и в самом деле оказалось эффективным. По крайней мере на этот раз, господин де Сентак не соврал.

– Значит, Эрмине лучше?

– Значительно лучше. Она всю ночь не просыпалась и почивает до сих пор.

– Значит, – сказала Филиппина, – в зачерствевшей душе Сентака проснулись угрызения совести и этой ночью он, вероятно, искупил множество своих злодеяний.

На смену утру пришел день.

Ближе к полудню Эрмина проснулась. Она удивленно осмотрелась вокруг, бросила взгляд поначалу на Маринетту, затем на сестру и на мгновение умолкла, будто пытаясь отыскать что-то в глубинах памяти.

Наконец она открыла рот, обратилась к Маринетте и спросила:

– Вы! Я вас знаю. Кто вы?

– Я Маринетта.

– Маринетта! – повторила женщина, будто усиленно пытаясь что-то вспомнить. – Маринетта! Нет, не знаю. Ах! Как же славно я поспала!

Затем повернулась к Филиппине:

– А вы, мадам, кто вы?

– Моя дорогая Эрмина, я твоя сестра! – воскликнула мадам де Мэн-Арди, удивляясь столь заметному улучшению.

– Моя сестра! – повторила мадам де Сентак.

После чего голос ее стал тише, она еще раз сказала «Моя сестра», откинулась на подушки, закрыла глаза и заснула. Сон ее продлился три часа. Проснувшись, она первым делом узнала Филиппину и сказала: – Что произошло?

– Тебе было плохо.

– Да-да, верно. Я была очень больна. Ах! Здравствуйте, моя бедная Маринетта, вы давно здесь?

Вместо ответа юная девушка воскликнула:

– Ах, мадам, какое счастье, что вы выздоровели!

И в голосе ее зазвучали едва сдерживаемые слезы радости.

Доктор Брюлатур, который приходил утром и был приятно удивлен, увидев, что Эрмина спит, нанеся повторный визит вечером с изумлением констатировал, что жизни больной больше ничего не угрожает.

– Но кто сотворил это чудо? – спросил он у Маринетты. – Может, вы – своими молитвами?

– Нет, сударь, это господин де Сентак дал своей жене снадобье от болезни, – ответила юная девушка.

– Господин де Сентак! – ошеломленно повторил доктор.

– Мой муж! – воскликнула Эрмина, к которой постепенно стала возвращаться память.

– Да, мадам.

– Но это невозможно, – продолжала женщина.

– Уверяю вас, мадам, так оно и было. Этой ночью он был здесь со своим смуглокожим слугой.

– И вы ему не помешали!

– Я хотела закричать, позвать на помощь, но он заявил мне о своих правах, и я не осмелилась ничего возразить.

– Я совсем запутался, – сказал доктор, чьи сомнения отнюдь не рассеялись.

Что касается Эрмины, то она стала понемногу вспоминать все случившееся. Перед ее мысленным взором вновь встала ужасная сцена, во время которой муж так жестоко с ней обошелся, но то блаженство, которое она теперь испытывала, навело ее на мысль, что Сентак, измученный угрызениями совести, решил загладить свою вину.

К тому же мадам де Сентак пока была еще не в состоянии долго об этом размышлять и не желала себя утомлять.

Когда Сентак, в свою очередь, тоже пришел поинтересоваться состоянием жены, то нашел ее бодрствующей и пораженной до глубины души своим исцелением.

Он улыбнулся.

– Своим спасением я действительно обязана вам? – спросила его Эрмина.

– Да, мадам, мне и Мюлару, этому чудовищу.

Мадам де Сентак не стала бурно реагировать на его слова и удовлетворилась лишь тем, что сказала: – Благодарю вас.

В этот момент к саилю повернулся доктор:

– Какое, черт побери, вы использовали средство?

– Не знаю, – ответил Сентак. – Это Мюлар в своих родных краях слыл великим врачевателем. Он и приготовил мазь, благодаря которой лихорадка и бред отступили, а им на смену пришли отдых и покой.

– Но из чего состоит эта мазь?

– Спросите у Мюлара. Либо определите сами, потому как голова Эрмины до сих пор обмазана этим снадобьем.

– В самом деле? – спросила мадам де Сентак.

– Да.

– Но я ничего не чувствую.

– Она прилипла к вашим волосам. Но не волнуйтесь, моя дорогая, это совершенно не повредит их красоте.

Доктор Брюлатур соскреб немного мази и унес ее с собой, предварительно попросив не утомлять больную чрезмерно долгими визитами.

Однако в предписании доктора совершенно не было нужды, потому что болезнь Эрмины отступила так же стремительно, как до этого ее одолела, и уже через два дня – настоящее чудо! – она была в состоянии съесть куриную грудку и даже сделать несколько шагов по комнате.

Как только выяснилось, что жизни женщины больше ничто не угрожает, Маринетта выразила желание уехать.

Но Эрмина удержала ее и сказала:

– Нет, дитя мое, не покидайте меня, хотя бы пока.

Бедняжка не осмелилась изложить причины, в силу которых ей было страшно оставаться в этом доме, но, опасаясь, что мадам де Сентак нарушит данный ранее обет молчания, проявила настойчивость.

– Милое мое создание, подарите мне хотя бы несколько дней, – сказала ей Эрмина. – Я уверена, что благодаря вашему милостивому присутствию, благодаря вашим заботам и старанию смерть, уже протянувшая ко мне свои руки, отступит.

Маринетта не смогла воспротивиться этой просьбе. К тому же у нее были все основания поверить, что Сентак отказался от своих планов на нее, потому как сейчас относился к ней с огромным уважением, хотя и разговаривал совершенно равнодушным тоном.

Более того, он все больше выставлял напоказ свои самые нежные чувства к жене, хотя они и не могли подкупить Эрмину, чье недоверие к мужу росло с каждым днем.

Страх, испытываемый ею перед супругом, и был той причиной, по которой она хотела удержать Маринетту рядом с собой.

Но дама даже не подозревала, что, поступая таким образом, способствует выполнению самого горячего желания саиля, который сходил с ума от любви.

Одного лишь присутствия Вандешах Сентаку было вполне достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым, и больше всего он теперь страшился момента ее отъезда из дома.

Но сжигавшую его страсть этот человек скрывал под маской холодной, непроницаемой внешности.

Входя в апартаменты Эрмины, саиль едва поднимал на юную девушку глаза, но когда у него появлялась возможность незаметно ею полюбоваться, надолго замирал в экстазе перед предметом своей безумной любви.

 

III

Мадам де Сентак выздоровела очень быстро. Спустя неделю она уже могла принимать у себя друзей, и известные нам молодые люди по очереди явились с ней визитом, чтобы поздравить ее и засвидетельствовать свое почтение.

Как-то раз, когда дама осталась наедине с Кастераком, тот позволил себе затронуть деликатный вопрос.

Впрочем, первой на этот путь ступила сама Эрмина.

– Ну что, мой дорогой Гонтран, вы по-прежнему убеждены, что господин де Сентак хотел от меня избавиться? – сказала она.

– Ваш вопрос меня немало озадачил, – ответил юноша.

– Почему? – спросила молодая женщина.

– Потому что в глубине души я думаю, что господин де Сентак отнюдь не отказался от своих планов…

– Вот как?

– Хотя с другой стороны, его поведение во время вашей болезни свидетельствует о том, что он вас любит.

– Вы не могли бы выражаться яснее? – с улыбкой попросила его Эрмина.

– Извольте, хотя мне не хотелось бы распространять странные слухи, втихомолку циркулирующие в обществе.

– Какие еще слухи?

– Вы хотите, чтобы я вам рассказал?

– Все без утайки.

– Ну хорошо! Поговаривают, что воспаление вашего мозга стало следствием агрессивной сцены, под занавес которой господин де Сентак позволил себе повести себя с вами на редкость жестоко и грубо.

– Да? Так говорят?

– Да. Не буду от вас скрывать, что когда я увидел вашего мужа в катакомбах Руке, где он, как и мы, пытался оказать помощь юному Давиду, то очень удивился, что он не у вашей постели. Ведь события, чуть не стоившие жизни вашему юному кузену, произошли на следующий день после того, как вы лишились сознания и слегли. Помните?

– Думаю, да.

– В какой-то момент я даже решил, что Сентак явился туда не столько чтобы защитить Давида, сколько чтобы умертвить его.

– Но с какой целью?

– На этот счет у меня есть одна мысль, но озвучивать ее я не буду, потому как мои слова могут оказаться преувеличением.

– А если вкратце?

– Если вкратце, мадам, то я до сих пор подозреваю, что господин де Сентак желает от вас избавиться.

– И от Давида?

– Да.

– Но если вы обвиняете его, то в равной степени следует обвинить и господина де Самазана.

– Не вижу в этом никаких противоречий.

– Но ведь господин де Самазан спас мне жизнь.

– Это и есть тот момент, который смущает меня и сбивает с толку.

– Более того, нет никаких сомнений в том, что господин де Сентак полностью излечил меня от воспаления мозга.

– Говорят, да.

– Как вы это можете объяснить?

– Боже правый, мадам, никак не могу. Я просто не верю ему, а инстинкт подсказывает мне, что вашей жизни угрожает огромная опасность.

– И как ее отвратить?

– Это будет нелегко. Господин де Сентак дал вам повод добиваться через суд развода?

Перед тем как ответить, Эрмина застыла в нерешительности.

– Ах, мадам! Скажите честно! – призвал ее Кастерак. – Вам известно, какую скромную преданность мы питаем по отношению к вам и вашим близким. Можете быть уверены – ни одно произнесенное вами слово не покинет стен этой комнаты.

– Ну хорошо! – сказала Эрмина. – Да, я действительно могу требовать развода.

– Из-за жестоких побоев?

– Да.

– Свидетели у вас есть?

Эрмина взглянула на Кастерака.

– А моего слова, значит, будет недостаточно?

– Увы, мадам, нет.

– Тогда не будем больше об этом. Все произошло без свидетелей.

– В таком случае, если вы боитесь посягательств со стороны мужа, вам остается только одно.

– Что же?

– Доказать, что господин де Сентак на самом деле никакой не Сентак и потребовать признания брака недействительным.

– Несчастный! А как же мое дитя?

– Кто обвинит вас, что вы стали жертвой обмана, а его – что он родился сыном самозванца? К тому же господин де Сентак принц, свергнутый с трона король!

– Если бы вы только знали, как мне теперь трудно вам верить.

– И тем не менее это чистая правда. Но давайте сменим тему разговора и поговорим о деле, решение по которому вам нельзя будет принимать легкомысленно. Вы должны будете хорошенько подумать перед тем, как предпринимать какие-то действия.

– О чем же вы хотите со мной поговорить?

– Об этой юной девушке.

– О принцессе? – с улыбкой спросила Эрмина.

– Да. Кто столь опрометчиво прислал ее к вам?

– Настоятельница монастыря. Она посчитала своим долгом попросить Маринетту приехать и ухаживать за мной во время болезни.

– Но ведь здесь ей угрожает опасность.

– Вы всерьез так думаете?

– Более чем. У меня даже есть основания полагать, что Сентак не только преследует свои амбиции, являющиеся для него движущей силой, но и воспылал к этому ребенку неподдельной страстью.

– Он ее любит!

– Думаю, да, мадам. И если мне будет позволительно поделиться с вами своими подозрениями, то, на мой взгляд, вы сами больше не питаете к мужу никакого уважения.

– Может, вы, господин де Кастерак, немного преувеличиваете?

– Если вы так считаете, мадам, напомните мне о рамках приличий.

Эрмина многозначительно помолчала и через несколько мгновений продолжила: – Мне кажется, вы с немалым рвением выдвигаете обвинения против господина де Сентака.

– Что вы хотите этим сказать?

– Может, вы сами прониклись к этой девушке, к этой знатной принцессе…

– Любовью?

– Да!

– По-вашему, мадам, я влюблен в Маринетту?

– Если ваши слова – правда, то она – дочь короля.

– Ах, мадам! Если бы я ее любил, если бы считал достойной моей любви, то уж поверьте мне, завоевал бы даму моего сердца – будь она принцессой или посудомойкой…

– Но ведь… – перебила его Эрмина вопросительным тоном, в котором вместе с тем присутствовала нотка волнения.

– Но я, – продолжал Гонтран, – совсем не люблю Маринетту, или, если угодно, Вандешах.

– Тем хуже для вас, равнодушный вы человек.

– Увы, мадам! Не так уж я равнодушен.

– Ну конечно!

– У меня тоже есть тайна, тайна глубокой, неизлечимой любви к одной знатной даме, которая об этом даже не подозревает и, по-видимому, никогда ни о чем не узнает.

– Да вы просто рыцарь давно забытых времен.

– Не смейтесь, мадам. Я слишком от этого страдаю и не желаю, чтобы мое чувство было предметом шуток.

– Даже так? – сказала Эрмина голосом, звучавшим несколько более взволнованно, чем ей хотелось бы. – Может, мне позволительно будет узнать, как зовут этот объект тайной и никому не известной страсти?

– Нет, мадам.

– Как? Друг мой, вы отказываетесь мне довериться?

– Решительно отказываюсь, мадам, по крайней мере сейчас. Но речь не обо мне, а о вас – остерегайтесь мужа!

– Что же он может сделать?

– Как! Вы, можно сказать, только что признались, что он обошелся с вами очень жестоко – настолько, что вы чуть не умерли! – а теперь спрашиваете, что он может сделать? Знаете, в глубине души я убежден, что он исцелил вас только потому, что преследовал свои интересы – материальные и моральные.

– Полно вам!

– Сей мерзавец решил, что вы можете воспользоваться сведениями, оказавшимися в вашем распоряжении. Причем вы сами сказали ему вполне достаточно, чтобы он был начеку. Если бы у вас хватило смелости вывести мужа на чистую воду, то вы не только отняли бы у него право носить имя де Сентака, но и лишили бы звания вашего мужа, после чего у него больше не было бы возможности стать опекуном вашего сына в том случае, если бы вы умерли, унаследовав…

В этот момент в салон кто-то вошел. Гонтран, к счастью, разговаривавший тихо, тут же умолк. Но это была всего лишь Маринетта.

Завидев Кастерака, юная девушка весело к нему подбежала и спросила, с чем он пожаловал. После первых приветствий, Маринетта обратилась к Эрмине и сказала: – Мадам, я пришла спросить, сможете ли вы принять господина, явившегося с визитом.

– Кто он?

– Господин де Самазан.

– Пусть войдет, – сказала Эрмина.

А когда Маринетта повернулась, чтобы отправиться за Семиланом, мадам де Сентак добавила: – Когда господин де Семилан переступит порог этой комнаты, вы сядете рядом со мной. Это будет нелишне.

– Как вам будет угодно, мадам.

Маринетта ввела в салон бандита, который, впрочем, отвесил весьма грациозный поклон. Он напустил на себя смиренный вид, будто человек, совершивший глупость. И именно об этой глупости тут же завел разговор Кастерак, начавший очень сомневаться в благих намерениях означенного Самазана.

После обмена парой банальных фраз Гонтран спросил его:

– Господин де Самазан, какого дьявола вам в голову пришла эта мысль, более достойная какого-нибудь странствующего рыцаря?

– Она пришла в голову не мне?

– А кому? Давиду?

– Совершенно верно. Мадам, вы помните тот день, когда я имел честь впервые быть вам представленным?

– Да, Давид тогда тоже был здесь, – сказала Эрмина.

– Разговаривая о том о сем, я упомянул, что в детстве любил скакать на коне в доспехах и с украшенным перьями шлеме на голове.

– Да, я помню, так оно и было.

– Мои слова взбудоражили воображение вашего маленького кузена и он попросил меня дать ему почитать книги о рыцарстве.

– Что вы и сделали.

– Я не увидел в этом ничего плохого. Но потом он стал бредить подвигами, его стало одолевать навязчивое желание отправиться навстречу приключениям и он спросил меня, не поеду ли я вместе с ним.

– И как же вы ему ответили?

– Категорическим отказом. Затем сказал, что он сошел с ума, что цивилизация изменила ход событий и что странствующих рыцарей ныне держат взаперти в сумасшедших домах.

– Прекрасно.

– Тогда Давид заверил меня, что речь идет отнюдь не о том, чтобы броситься на поиски приключений, и объяснил, что намеревается выступить против Андюса и его банды.

– Какое безумие!

– Я ответил, что подобное предприятие не только опасно, но и совершенно бесполезно. Однако все было тщетно. «Мне известно достаточно, чтобы отыскать логово бандитов, – сказал он, – и если вы со мной не поедете, я отправлюсь туда один».

– Он вполне на это способен, – сказала Эрмина.

– Я это тоже понял и поэтому решил его сопровождать. Остальное вы знаете.

Свою версию событий – любопытную смесь правды и лжи – Семилан изложил с необычайной легкостью.

Его рассказ выглядел вполне достоверно, поэтому и Гонтран, и Эрмина без колебаний в него поверили.

Маринетта сидела неподвижно, слушая слова этого человека и немало удивляясь услышанному. Голос Семилана производил на нее странное впечатление.

Этот голос она слышала уже несколько раз, причем неизменно в трудных, драматических обстоятельствах.

Поэтому когда бандит закончил свою речь, она подняла на него взгляд и Семилан, до этого совершенно ее не замечавший, был буквально ослеплен мощным потоком света, лучившимся из глаз юной девушки.

«Боже правый! Как же она красива!» – подумал он.

Но этот негодяй прекрасно владел собой и смог скрыть впечатление, которое испытал при виде Вандешах.

– Кстати, о подземельях Бореша, – ни с того ни с сего продолжил Самазан. – Вы, господин де Кастерак, видимо, в курсе того, что там произошло?

– Что вы имеете в виду?

– Гренадера Жана-Мари.

– Что с ним?

– Он арестован.

– Как «арестован»?

– Его взяли вчера днем. Похоже на то, что полиции с некоторых пор стало известно, где он прячется, но они решили одним ударом убить сразу двух зайцев, схватив заодно и его жену.

– Как это случилось?

– В ночь с воскресенья на понедельник один из агентов проследил за Кадишон, которая отправилась к гроту Шансене, где, по всей видимости, располагается вход в катакомбы.

– В самом деле, – сказал Кастерак.

– Так вы знали об этом? – спросил Семилан.

– Да. Продолжайте.

– Говорят, что в тот самый момент, когда она открывала потайную дверь, ведущую в убежище мужа, ее схватили и заткнули рот кляпом.

– Бедная женщина.

– После этого внезапно появились другие агенты, прятавшиеся в окрестностях. В результате проведенных ими поисков несчастного Кадевиля схватили и доставили в Бордо.

– Вероятно, чтобы отдать в руки правосудия?

– Наверное.

Гонтран какое-то время хранил молчание, затем резко вскинул голову.

– Знаете, господин де Самазан, я хочу сказать вам одну вещь.

– Какую?

– После ареста Жана-Мари на нас легла тяжелейшая ответственность.

– О чем это вы?

– Ни одна живая душа на свете не знала, где прячется гренадер.

– А ведь вы правы!

– И лишь благодаря непредвиденной случайности этот секрет стал известен господам Мэн-Арди, Бюдо, Мальбесану и мне.

– Чтобы сохранить все в тайне, это уже много.

– Мы все поклялись честью никому не рассказывать об увиденном, – самым суровым тоном заявил Гонтран.

– Вот как! – ответил на это Семилан, прекрасно понимая, что его шутки вряд ли придутся по вкусу.

– А теперь, сударь, Кадевиля предали, – продолжал Кастерак. – Когда над вами и Давидом нависла страшная угроза, которой вы избежали только чудом, Жан-Мари вместе с нами поспешил вам на помощь.

– Так оно и было, я его действительно видел.

– И теперь получается, что этот акт великодушия обошелся ему слишком дорого?

– Что вы хотите этим сказать?

– Сколько нас было в подземелье?

– Ну, во-первых, там был этот безногий.

– Ах! Этот никого не выдаст, у него на то есть веские причины.

– Затем, – продолжал Семилан, – вы и Бюдо.

Гонтран нетерпеливо его перебил:

– А еще господин де Сентак, его слуга-индус и вы, господин де Самазан.

– Совершенно верно, – ответил Семилан.

– Тогда я вам вот что скажу, сударь! На Кадевиля донес кто-то из вас троих.

– Вполне возможно, – ответил молодой разбойник.

– Может, вы?

– Боже милостивый, – возразил Семилан, – сударь, после подобного вопроса у меня есть все основания разгневаться…

Гонтран махнул рукой – в знак того, что ему все равно.

– …и оставить ваши слова без ответа, – продолжал Самазан.

– Молчание – знак согласия, – заметил Гонтран.

– Не всегда. Как бы там ни было, поверьте, если бы, кроме меня, донести на гренадера было бы некому, он до сих пор прятался бы в своем убежище и даже смог бы дожить там до глубокой старости.

– Вы даете мне слово чести?

– Да, даю.

– Значит, гренадера предали либо господин де Сентак, либо Мюлар.

– Сей вопрос, сударь, надо прояснить, – ответил Семилан. – Мы все чрезвычайно в этом заинтересованы и просто обязаны во всем разобраться.

– Правда ваша. Я поговорю с господином де Сентаком.

– Может, лучше спросить у полиции? – заметил бандит.

– Дело в том, что я никого там не знаю.

– Тем хуже, потому как если бы мы узнали имя доносчика, отпираться ему было бы бесполезно.

– Я повидаюсь с друзьями и мы примем то или иное решение.

– Что же теперь с этим бедным гренадером сделают? – спросила Эрмина, хранившая молчание, пока Семилан и Кастерак обменивались этими притворно любезными фразами.

– Судя по всему, мадам, его казнят.

– Как! Опять?

После этого наивного восклицания нельзя было сдержать улыбку. Эрмину и саму охватил мимолетный приступ веселости.

– По правде говоря, этого несчастного однажды уже расстреливали, – добавила она. – И теперь было бы более гуманно отдать должное той ловкости, с которой он совершил побег…

– Иными словами, – перебил ее Гонтран, – полиции, точнее, военным властям, лучше было бы его не трогать и позабыть эту старую историю.

– В то же время, если на него донесли…

– То было бы намного умнее предупредить Жана-Мари, чтобы он спрятался, а доносчика наказать, обвинив в том, что он посмеялся над правосудием.

– Нам легко рассуждать, – сказала Эрмина.

– А как поступят с Кадишон? – спросила Маринетта, поднимая на Семилана свои большие глаза.

– Кадишон? Ее, по-видимому, передадут в руки полиции, обвинят в содействии побегу возлюбленного и определят наказание.

– Возлюбленного, который через несколько часов после освобождения стал ее мужем! – сказал Кастерак.

– Верно, говорили, что так оно и было.

– Но тогда его казнят не сразу, – заметила Эрмина.

– Почему?

– Потому что при рассмотрении судом дела его жены он будет проходить сообщником.

– Вы правы.

– А это может продлиться не один день.

– В самом деле.

– Как знать, может, тем временем ему вновь удастся спастись.

– Да и потом, – вставила слово Маринетта, – мне кажется, что этого человека вряд ли осмелятся казнить, ведь поступок его, в общем-то, был совершенно незначительный, а за эти полтора года вполне заслужил себе свободу.

– Вы правы, дочь моя. Генералу не останется ничего другого, кроме как обратиться с прошением помиловать гренадера.

– Но удовлетворят ли его ходатайство?

В этот момент в салоне, где наши герои вели беседу, содержание которой мы только что передали, вошел де Сентак.

Увидев его, Семилан, до этого пожиравший Вандешах глазами, напустил на себя вид полнейшего спокойствия и равнодушия.

Что касается Кастерака, у которого давным-давно сложилось мнение о Сентаке, то его лицо в этот момент посуровело и он не произнес ни звука.

Иными словами, появление мужа Эрмины было принято в этом маленьком обществе, что называется, холодно.

Маринетта смертельно побледнела. Эта деталь не ускользнула от внимания Семилана, бросившего на саиля взгляд, лишенный той улыбки, которая так смягчала его облик.

В его взоре явственно читалась угроза.

– Как вы себя чувствуете, моя дорогая? – спросил Сентак у Эрмины.

– Отлично.

– Тем лучше. Ваш покорный слуга, господа.

Молодые люди поклонились.

Вандешах Сентак не сказал ничего и удовлетворился лишь тем, что посмотрел на нее глазами, в которых полыхнул мрачный огонь.

Заметив его взгляд, молодой бандит, помимо своей воли, вздрогнул. Юная девушка и правда оказала на Семилана живейшее впечатление.

Это матово-белое лицо, чуть тронутое загаром, эти большие черные глаза, в которых, если можно так выразиться, отражалась ее душа, эти изумительные пепельные волосы с теплым оттенком – все это пленило негодяя, который почувствовал, что все его естество переполняет доселе неизведанное чувство.

– А правду говорят, – вдруг спросил Сентак, – что известного нам гренадера Жана-Мари поймали и арестовали?

– Так оно и есть, – ответил Семилан.

– Ах! Вот уж не везет парню, – с улыбкой сказал саиль. – Теперь его песенка спета.

– Прошу прощения, господин де Сентак, – сказал Кастерак, – но мне хотелось бы задать вам один вопрос.

– Я весь внимание. О чем вы хотите меня спросить?

– Об этом гренадере. Во время событий, в результате которых юный Давид оказался в столь плачевном состоянии, мы встретили Жана-Мари в подземелье?

– Верно.

– И кроме нас, его тайной больше не владел никто.

– Никто? Почему вы так решили?

– Он сам мне это сказал.

– К чему вы клоните?

– К тому, что на него донесли, и для вас, как и для нас, вопрос чести – выяснить, кто совершил эту гнусность и обрек на смерть в высшей степени хорошего и интересного человека.

– Я не разделяю вашего мнения, – сказал Сентак. – Для меня этот солдат, заслуживающий смертной казни, не представляет никакого интереса. И мне наплевать, жив он или мертв.

– Ваш ответ меня удивляет.

– Почему?

– Потому что на вас, с вашего позволения, больше всех падает подозрение в причастности к беде, постигшей Жана-Мари.

– Не понимаю.

– Я сейчас все объясню. Не так давно, на костюмированном балу его жена при свидетелях говорила крайне неприятные для вас вещи.

– И что же?

– Это наводит на мысль о том, что вы, желая отомстить Кадишон, вполне могли выдать ее мужа. При том обращаю внимание, что это не более чем предположение, никоим образом не обоснованное.

– Подобные подозрения…

– Сударь, вы неправильно меня поняли, я не сказал, что подозреваю вас. Я лишь сказал, что вас могут заподозрить те, кто не питает к вам особого расположения, и в этом случае вам придется оправдываться, чтобы не оставить подобные обвинения без ответа.

– Но как?

– Предоставив доказательства того, что вы совершенно непричастны к этому грязному делу.

– Какие у меня могут быть доказательства? Вам легко говорить. А вот мне кажется, что это мои обличители должны будут представить доказательства, на которых будут базироваться их обвинения. Когда они мне их выдвинут, тогда я и буду защищаться.

– Будь по-вашему, – сказал Кастерак. – К тому же лично я вас ни в чем не обвиняю.

– И чтобы покончить с этим вопросом, позвольте выразить мне удивление тем фактом, что вы для подобных речей выбрали салон мадам де Сентак, еще не до конца оправившейся от болезни.

Кастерак чувствовал, что в душе его клокочет гнев. Он прекрасно помнил рассказ Кадишон о том, как Сентак пытался ее убить, но тем не менее сдержался, промолчал и удовлетворился лишь тем, что бросил на Эрмину многозначительный взгляд.

«Ах! – подумал он. – Если бы не эта славная женщина, которой приходится носить фамилию негодяя…»

За объяснениями между Кастераком и Сентаком последовала неловкая пауза. Впрочем, ее, к счастью, очень быстро нарушило внезапное появление в салоне Мюлара.

Чтобы сей индус, которому было строжайше запрещено являться в покои Эрмины, осмелился нарушить приказание, должно было случиться нечто действительно из ряда вон выходящее.

– Опять он! – сказала Эрмина, завидев слугу.

– Мадам, – с поклоном молвил Мюлар, – прошу прощения, что не смог выполнить ваше повеление, но дело не терпит отлагательства.

– Что это значит? – спросил Сентак.

– Хозяин, вас спрашивают представители закона.

– Представители закона?

– Да.

– Ну так пригласи их сюда.

Мюлар повиновался.

На пороге салона тут же выросли три человека, облаченные в несколько тесноватые для них костюмы.

Свои шляпы они держали в руках, сюртук на одном из них был расстегнут и из-под него виднелась трехцветная перевязь человека, облеченного властью.

– Господа, – сказал он, – кто из вас господин де Сентак?

– Это я, сударь.

– Попрошу следовать за мной.

– Я что, арестован?! – взорвался саиль.

Эрмина выпрямилась и встала во весь рост. Кастерак, который если и удивился, то не сказать, чтобы очень, ждал дальнейших объяснений.

Что же до Семилана, то он чувствовал себя очень неуютно. Он знал Сентака достаточно хорошо, чтобы понимать – тот без колебаний погубит бандита, если это хоть как-то сможет поспособствовать его собственному спасению.

Одна лишь Маринетта испытала в душе что-то вроде облегчения.

– Нет, сударь, я не собираюсь вас арестовывать, полиция не верит выдвинутым против вас обвинениям, – ответил комиссар полиции.

– Каким еще обвинениям?

– Некая женщина утверждает, что вы хотели ее убить.

– Это какое-то безумие!

– Перед тем как предпринимать действия, способные ограничить вашу свободу, следователь, желая вас выслушать, поручил мне передать вам приглашение явиться к нему в кабинет.

– Тогда к чему вся эта помпа? Зачем вам понадобились эти два человека, да еще торжественная перевязь впридачу?

– Я был вынужден предъявить ее в качестве подтверждения моих полномочий после того, как ваши слуги оказали мне самый дурной прием.

– С их стороны, сударь, это было ошибкой.

Комиссар полиции шагнул вперед, обратился к Эрмине и сказал:

– Успокойтесь, мадам. Это простая формальность, но господин де Сентак должен ее соблюсти. Судья, который его ждет, убежден, что это обвинение – не более чем средство, к которому девица Кадишон прибегла, чтобы выиграть время.

– Вы, случаем, не о мадам Кадевиль говорите? – спросил Кастерак.

– Да, она действительно назвалась так.

– И имеет на это полное право, потому как является женой гренадера Жана-Мари.

– В глазах церкви – да.

– Какая разница, если они женаты?

– С точки зрения закона, их брак недействителен, – сказал комиссар. – Впрочем, я пришел сюда не для того, чтобы обсуждать этот факт, а чтобы попросить господина де Сентака следовать за мной.

– Я еду с вами, господа. Мюлар, заложи экипаж.

– У нас есть свой, – возразил комиссар.

– Хорошо, сударь, воспользуемся им.

Сентак раскланялся с гостями жены и решительным шагом направился к двери. Уже переступая порог, он повернулся к Кастераку и сказал: – Вы были правы, сударь, человек не должен оставлять без ответа выдвинутые против него обвинения.

И вышел.

– Что с ним теперь будет? – спросила Эрмина, когда его шаги удалились.

– Ничего, мадам, – ответил Кастерак.

– Ха! – добавил Семилан. – Неужели вы не понимаете, что Кадишон выдумала все это, чтобы привлечь внимание общества к ее судьбе и, как сказал комиссар, чтобы выиграть время. Следователь настолько не верит словам жены гренадера, что вызвал вашего супруга к себе, чтобы за каких-то четверть часа все прояснить.

Эрмина хранила молчание.

– А теперь, мадам, позвольте мне удалиться, – добавил бандит, – я пойду к дворцу правосудия и буду там дожидаться господина де Сентака.

Семилан бросил полный страсти взгляд на Вандешах, которая в этот момент подняла на него глаза и покраснела до корней волос.

Он раскланялся с мадам де Сентак, отвесил грациозный поклон Маринетте и вышел.

– Наконец-то мы остались одни, – сказал Кастерак.

– Одни… – промолвила Эрмина, глядя на Маринетту.

– Мадемуазель на нашей стороне, – продолжал Гонтран.

– Ну хорошо, говорите.

– У меня нет сомнений в том, что ваш муж причастен к преступлению, которое ему вменяют в вину.

– Вы в этом уверены?

– Да. Кадишон рассказала нам об этом задолго до того, как Жана-Мари схватили в катакомбах Руке.

– И то правда.

– Что вы теперь намереваетесь делать? – спросил Кастерак.

– Этим вопросом вы меня немало озадачили.

– Вы знаете, что этого человека зовут не Сентак?

– Вы ведь сами мне об этом сказали.

– Если он преступник, а я подозреваю, что так оно и есть, может, вам стоит попытаться опередить его и аннулировать брак?

– Опять вы за свое!

– Да, мадам, опять, ведь, по моему убеждению, вам лучше оказаться в странном положении то ли девицы, то ли жены, то ли вдовы, чем быть супругой человека, которого закон клеймит как преступника.

– Но на чем я обосную подобное требование?

– На словах самого Сентака – словах, которые я слышал и которые готов подтвердить перед судом.

– Мой дорогой друг, вы совершенно не подумали о том, что впоследствии я окажусь в очень непростой ситуации.

– Вам не надо этого бояться.

– Что же со мной будет?

– Вы выйдете замуж за честного и порядочного человека.

– Кому я буду нужна после подобного скандала?

– Об этом не беспокойтесь. Я знаю молодых людей, которые с гордостью поведут вас к алтарю и дадут вашему сыну свою фамилию.

Маринетта слушала их разговор, совершенно ничего не понимая.

– Вы прекрасно видите, в каком положении оказался Сентак, – продолжал Кастерак. – Порвите с ним, порвите решительно и окончательно, в противном случае он в своем падении увлечет вас за собой.

– Мадам! – воскликнула горничная, вбегая в салон.

– Что такое? – спросила Эрмина, немало раздражаясь от того, что ее так бесцеремонно побеспокоили. – Неужели в доме начался пожар, что вы, как сумасшедшая, врываетесь сюда, хотя вас никто не звал?

– Произошло нечто из ряда вон выходящее.

– Да что, в конце концов, случилось?

– Только что арестовали Мюлара.

– Ну и что? Пусть себе арестовывают.

Горничная вышла, не в силах прийти в себя от изумления.

– Вот видите, мадам, все оборачивается против Сентака. С ним обошлись вежливо, но вот с его индусом церемониться не стали.

– Дайте мне хотя бы время подумать.

– Думайте, только быстро.

– Ах! Вы же знаете, что правосудие хромает на обе ноги и никогда не торопится.

– Но ведь инициативу, которая поможет вам спастись, вы должны проявить сами.

– Послушайте. Я еще до конца не выздоровела. Чтобы полностью оправиться от болезни, мне еще понадобится самое меньшее три дня.

– Вы правы.

– Через три дня я приму решение.

– Отлично.

– И если надумаю выступить против мужа, то тут же уеду жить к матери и тогда выдвину обвинения, которые вы поддержите.

– Всеми силами моей души.

– Что касается вас, Маринетта, то сохранить все в тайне, полагаю, в ваших же интересах.

– Ах, мадам! Не бойтесь.

– Впрочем, я всецело вам доверяю.

После этих слов Кастерак раскланялся с Эрминой и Маринеттой. Если бы он проявил чуть больше наблюдательности, то заметил бы, что юная девушка погрузилась в задумчивость.

Но хотя молодой человек и вырвал Вандешах из когтей Мюлара, чувства он питал отнюдь не к ней.

 

IV

Тем временем Семилан нервно прогуливался по улице дю Га, дожидаясь когда Сентак выйдет от следователя.

«Лишь бы его не арестовали! – говорил он себе. – Лишь бы он не польстился на медоточивые речи слуги правосудия. Как только он сделает первое признание, его уже будет не остановить. Так что я кровно заинтересован в том, чтобы он не болтал. Ах! Если бы он мог скомпрометировать только себя, мне было бы все равно. С тремястами тысячами франков в кармане я чувствую себя отлично и вполне могу претендовать на знатное происхождение. А эта маленькая индийская принцесса и правда очаровательна. Никогда еще я не чувствовал в груди смущения в присутствии дамы, которая поднимала на меня глаза».

В этот момент бандит не удержался и ухмыльнулся.

– Эх! – продолжал он. – Неужели я влюбился в этого ребенка? Семилан влюблен! Это что-то новое. Смешно! Разве у меня есть право или время на любовь? В то же время, если бы эта малышка стала моей женой, для меня это было бы ни с чем не сравнимое счастье.

Он на мгновение задумался.

– А ведь план, который я в тот день изложил Сентаку, был отнюдь не глуп, – вполголоса произнес он. Так почему бы мне его тогда не исполнить? Сентак – человек пропащий, его голова не предназначена для великих замыслов. А если на время оставить Вандешах получать хорошее воспитание, отправиться к ее отцу и рассказать все, что я знаю? Мне показалось, что это дитя бросило на меня взгляд, в котором присутствовало огромное удивление, но не было и намека на ненависть, скорее наоборот. Полно вам, господин Семилан! Вы прямо фат какой-то, слово чести!

Дойдя до этого пункта своего монолога, бандит вдруг увидел Сентака, вышедшего из дворца правосудия, и направился прямо к нему.

Саиль, сохраняя спокойствие, не заторопился ему навстречу, но когда они поравнялись, сказал: – Вы правильно поступили, решив прийти сюда и подождать меня. Мне нужно вам многое сказать.

– Ну что же, давайте побеседуем.

– Нет, только не на улице. Когда-то вы научили меня проявлять бдительность, в которой мы сейчас нуждаемся больше, чем когда-либо.

Они направились в кафе и уединились за столиком в уголке.

– Ну что? – спросил Семилан. – Что сказал следователь?

– Все, о чем он говорил, для меня было ожидаемо.

– И что же?

– Своим ответом я нанес ему поражение.

– Вы доказали свою невиновность?

– Нет, не доказал, но и вину мою установить тоже очень трудно. Напрасно жена Кадевиля выдвинула против меня это обвинение, я без труда продемонстрировал ей, что она ошибается.

– Ошибается?

– Да. Если бы я заявил, что все ее обвинения ложные, она могла бы попросить дать показания Мэн-Арди, Кастерака и других, которым наверняка поведала о своих злоключениях задолго до того, как ее супруг был арестован.

– Иными словами, то, что все так случилось, нам только на руку?

– Да, но я все равно чувствую в душе тревогу.

– Чего же вы опасаетесь?

– Да чего угодно. У меня такое ощущение, что все мои планы рушатся, что задуманные мной ходы не приносят успеха, что жена вскоре заинтересуется моим настоящим именем. Мне очень неспокойно, меня терзают предчувствия.

– Неужели вы суеверны?

– Нет. Но почему они арестовали Мюлара?

– Он в тюрьме? – спросил Семилан, который к тому моменту, когда служанка сообщила мадам де Сентак об аресте Мюлара, уже ушел.

– Да, и если его и можно в чем-то обвинить, то только в том же преступлении, что и меня.

– В самом деле.

– И раз меня считают невиновным, то почему не выпускают его?

– Полагаю, вы привели меня сюда не для того, чтобы поделиться своим отчаянием и смутными страхами, – сказал Семилан.

– Конечно нет. Я позвал вас, чтобы сказать – действуйте быстро.

– Что вы имеете в виду?

– В самое ближайшее время я покину Францию.

– Вместе с Вандешах?

– Да. Поэтому все наши планы должны быть реализованы.

– Вы хотите сказать, что я должен готовиться сыграть роль в задуманной мной комедии с супружеской изменой?

– Да.

– Но ведь Давид еще жив.

– На этот счет не беспокойтесь. Если Мюлар выйдет из тюрьмы, дни нашего юноши будут сочтены. Да и потом, не думайте, что мадам де Сентак тут же бросится вам на шею. Чтобы привыкнуть к нелепой мысли о том, что она может вас полюбить, ей понадобится время.

Семилан хранил молчание.

– Послушайте, – наконец сказал он, – меня терзают сомнения.

– Сомнения? Но почему?

– Потому что я проявляю участие к мадам де Сентак и не желаю заманивать ее в эту подлую ловушку.

– В вас проснулась совесть? – удивленно воскликнул Сентак.

– Почему бы и нет?

– Господин де Самазан терзается угрызениями совести? Это что-то новое.

– Да и потом, я всегда мечтал лишь о небольшом достатке. Теперь, добившись своего, я вполне доволен.

– Значит я должен заниматься этим делом сам?

– Ну да, поймите, так будет гораздо лучше.

– Самазан, вы что, смеетесь надо мной?

– Да нет же. У меня свои планы, я тоже хочу уехать из Франции и скрыться от возможного преследования.

– Но, друг мой, вы просто не подумали.

– Нет-нет, напротив, я много об этом думал.

– Вы потеряете пять миллионов.

– Нет, всего лишь четыре миллиона семьсот тысяч франков.

– Пять миллионов! – продолжал Сентак тоном сдержанным, но вполне способным ввести в искушение. – Семилан, вы просто не знаете, что такое пять миллионов. Это двести пятьдесят тысяч франков годовой ренты. Иными словами, вам будут доступны все жизненные радости и удовольствия. Кто устоит перед этим «Сезам, откройся», имя которому – деньги? Никто и никогда. Пять миллионов – это могущество, величие, уважение и почет! А я считал вас амбициозным.

– Это все в прошлом.

– Вы что же, отказались от амбиций?

– Да.

– Первый раз вижу человека, отказывающегося от такой суммы. С пятью миллионами вы могли бы покинуть Францию так же легко, как и с тремястами тысячами, обосноваться в каком-нибудь краю и стать там королем. С вашими умом, талантом, состоянием вы могли бы обеспечить себе самое высокое положение в обществе.

«У меня действительно есть такие претензии», – подумал Семилан.

Сентак все говорил и говорил и Семилан постепенно стал прислушиваться к его словам. Он не был бы тем неисправимым бандитом, которого мы знаем, если бы не согласился с убийственным аргументом: для человека безнравственного и бесчестного пять миллионов – это море удовольствия и почти безграничная власть.

Когда саиль закончил свою речь, Семилан по-прежнему не сказал ему ни слова.

– Ну же, решайтесь, – подстегнул его Сентак.

– Дело в том, что…

– Погодите, – остановил его саиль, вскакивая с места.

– Что такое?

Не удостоив его ответом, Сентак бросился к двери кафе, открыл ее, выбежал на улицу, а мгновение спустя вернулся с Мюларом.

– Тебя, стало быть, выпустили?

– Да.

– Предварительно допросив?

– Да.

– О чем спрашивали?

– О том покушении на убийство.

– И что ты ответил?

– То, что вы мне велели.

– Они тебе поверили?

– Еще бы, черт возьми. После того как сравнили мои ответы с вашими.

– И поскольку они в точности совпали…

– Мне сказали: ты свободен. Но это, хозяин, не имеет значения, дела наши плохи, и если вы соблаговолите мне поверить, то все дела здесь нужно осторожно сворачивать.

– Я об этом как раз говорил с Самазаном. Но ты не знаешь главного – господин де Самазан больше не желает нам помогать.

– Я этого не говорил.

– Тем не менее…

– Я лишь сказал, что сомневаюсь.

– В таком случае отбросьте все свои сомнения и давайте за восемь дней со всем этим покончим. Ты, Мюлар, займешься Давидом.

– В этом нет необходимости, – ответил индус.

– Почему? В тебе тоже проснулись угрызения совести?

– Нет, – с улыбкой ответил Мюлар.

– Тогда к чему эти твои слова?

– К тому, что Давид совсем плох.

– Кто тебе это сказал?

– Один из его слуг.

– Когда?

– Нынче утром.

– Наступили какие-то осложнения?

– Нет, но болезнь идет своим чередом. Доктора боятся, что до завтрашнего утра он не доживет.

– Нужно срочно разузнать о состоянии Давида, – сказал Сентак, вставая.

Он бросил на стол монетку, чтобы оплатить заказ, к которому они даже не притронулись, и вышел из кафе. Семилан с Мюларом не отставали от него ни на шаг.

Подойдя к Интендантству, они повстречали доктора Брюлатура, шагавшего с угрюмым выражением на лице.

«Удача сама идет мне в руки!» – подумал Сентак. Он подошел к старому, опытному эскулапу и сказал: – Доктор, правду говорят, что несчастному Давиду стало хуже?

– Он только что умер.

– Давид умер! – воскликнул саиль, напуская на себя скорбный вид.

Однако папаша Брюлатур прекрасно знал, как выглядит человеческое отчаяние.

– Послушайте! – грубо сказал он. – Эту свою огорченную физиономию приберегите для других. Вам предстоит унаследовать пятьдесят миллионов и я знаю вас достаточно хорошо, чтобы понимать – вы в восторге от того, что мой пациент скончался.

Сентак уже собрался было резко ответить, но доктор повернулся к нему спиной и величавым шагом зашагал прочь. Полы его бурого, подбитого ватой пальто развевались на вечернем ветру.

– Ну что? – спросил Семилан, стоявший в отдалении вместе с индусом.

– Мюлар был прав.

– Стало быть, Давиду совсем плохо?

– Если бы только плохо.

– У него агония?

– Если бы только агония.

– Неужели он умер?

– Да, господин Самазан, и теперь, как видите, от обещанных пяти миллионов вас отделяет только одно препятствие.

Семилан на мгновение застыл в нерешительности.

– Ну хорошо, – наконец сказал он, – я согласен поучаствовать в этом деле, которое станет для меня последним, но при условии, что мы провернем его ловко и быстро. В противном случае я выхожу из игры.

– Не бойтесь, мой дорогой друг, я тороплюсь не меньше вас.

 

V

С этого дня Семилан стал постоянным гостем в доме мадам де Сентак.

Поскольку наша молодая дама с радостью принимала всех визитеров, позволявших ей не только приятно проводить время, но и не оставаться наедине с мужем, Самазану был оказан наилучший прием и к его постоянному присутствию относились более чем благосклонно.

Характер негодяя был не лишен некоторой веселости. Порой его шутки даже были весьма забавны и рядом с ним никогда не было скучно.

Сентак, со своей стороны, появлялся редко, стараясь предоставить своему сообщнику полную свободу действий.

Но тот воспользовался предоставленной возможностью в весьма своеобразной манере, которая вряд ли понравилась бы саилю, если бы он знал, что происходит.

Конечно же, бандит не упускал ни единой возможности приударить за мадам де Сентак и пару раз даже повел себя слишком вольно и дерзко для того, чтобы Кастерак тут же это заметил.

С того момента Гонтран каждый раз после обеда тоже стал являться в салон к Эрмине и вести там светские беседы.

Но будь он чуточку прозорливее, от его внимания не ускользнуло бы и другое. Как-то раз, когда Семилан принялся осыпать мадам де Сентак комплиментами, облекая их в двусмысленные слова, так радующие слух влюбленных, Гонтран, помимо своей воли, не смог скрыть своего дурного расположения духа.

– Мадам, – обратился он к Эрмине, когда Самазан ушел, – вы не находите, что сей господин в беседах с вами переходит на фамильярный, шокирующий и слишком фривольный тон?

– Да нет, мой дорогой Гонтран.

– Меня это интересует мало, – с усилием продолжал Кастерак, – но я не понимаю его развязности.

– Полагаю, вы преувеличиваете.

– Да нет, я же все вижу.

– А вы, случаем, не ревнуете? – спросила Эрмина полушутя-полусерьезно.

– Я? Ревную? Боже милостивый! По какому праву я должен вас ревновать? – воскликнул Гонтран.

– Просто так, ведь ревнивцы, как правило, не считают, что им выдан патент или предоставлено право на ревность.

– Напрасно вы шутите.

– Ах, друг мой! Я шучу, потому что есть одна вещь, которая буквально бросается в глаза, но которой вы совершенно не видите.

– Что вы имеете в виду?

– Дело в том, что господин де Самазан действительно влюблен.

– А я вам что говорю.

– Но не в меня.

– А в кого тогда?

– Сколько женщин бывает в этом салоне?

– Я вижу только одну.

– С вашей стороны это не очень-то вежливый ответ по отношению к принцессе, которая вам стольким обязана.

– Маринетта!

– С вашего позволения – принцесса Вандешах.

– Самазан ее любит?

– Безумно.

– Ваши слова повергли меня в совершеннейшее изумление.

– Но ведь, друг мой, надо быть слепым, чтобы этого не видеть. И в связи с этим я хотела бы попросить вас навести справки об этом господине де Самазане.

– Что конкретно вас интересует?

– Его семья, корни, весь ворох сведений, которые нужно знать, выдавая юную девушку замуж за молодого человека.

– Как! Вы думаете, что…

– Почему бы и нет, особенно если господин де Самазан знатный дворянин и до этого всегда отличался достойным поведением? Одним словом, если он соответствуем всем условиям, предъявляемым к будущему супругу.

– Разве мы не планировали отправить потом принцессу к отцу?

– Планировали.

– Но тогда этот брак…

– В результате этого брака мы передадим все полномочия господину де Самазану. Найти моряка или путешественника, который согласится сразиться с опасностями, подразумеваемыми той миссией, что мы ему доверим, будет очень и очень трудно. В то время как господин де Самазан, на мой взгляд любящий приключения, сможет вернуть свою жену семье и вновь обеспечить ей былое величие, на которое она имеет полное право.

– Все это хорошо, но как быть с Вандешах?

– Что вы имеете в виду?

– Она не любит Самазана.

– Кто вам это сказал?

– Как! Вы думаете, что…

– Я не думаю, я в этом почти уверена.

– Ох!

– Не надо вздохов. Это установленный факт. В конце концов, что в этом удивительного? Господин де Самазан недурен собой, не лишен игривой веселости и обладает весьма живым умом.

– Вы правы, так оно и есть.

– Сколько раз, – продолжала Эрмина, – я заставала, как они бросали друг на друга полные неги взгляды?

– Даже так?

– Ах! Не бойтесь, это дитя, очаровательное и в то же время такое добродетельное, не наделает глупостей. Ни за что на свете.

– Только этого не хватало.

– Разве вы не знаете, что глаза нередко говорят помимо воли человека? Что касается Самазана, то он знает что делает, но эта несчастная девушка, идущая на зов своего сердца, пожалуй, еще не заметила, что прошла огромный путь по дороге любви.

– Все это хорошо, но ведь мы говорим лишь о том, что только может быть.

– Наконец, – добавила мадам де Сентак, – сегодня мне показалось, что они нежно сжимали друг другу руки.

– В самом деле?

– Да. Вы же знаете, как это бывает. Якобы любуясь гобеленом, пальцы щупают ткань и незаметно соприкасаются. А затем сжимают друг друга – молча, страстно, с неподдельным восхищением.

– И вы это видели?

– Я, может, и усомнилась бы, если бы не увидела, что несчастная Маринетта стала пунцовой.

– Бедное дитя!

– Помимо прочего, эта краска смущения свидетельствует о том, что для нее этот праздник – первый.

– И вы не видите никаких препятствий на пути к их браку?

– Никаких.

– На ваш взгляд, господин де Самазан время от времени ведет себя с вами более обходительно, чем того хотелось бы вашим друзьям, только для того, чтобы завоевать ваше милостивое расположение и воспользоваться им в тот день, когда он признается Маринетте в своей любви?

– Исключительно для этого.

– Дай-то Бог, мадам.

– С каким же мрачным видом вы мне об этом говорите.

– Ах, боже мой, я не мрачен, просто мне тревожно.

– За кого?

– За вас.

– Опять вы за свое, – произнесла Эрмина, помимо своей воли вновь становясь серьезной.

Несмотря на этот разговор, весьма далекий от нежных чувств, в какой-то момент между Эрминой и Гонтраном будто возник магнетический ток.

Она вспомнила, как за несколько дней до этого молодой человек говорил о безнадежной любви, отказавшись даже назвать имя предмета своей страсти.

Помимо своей воли мадам де Сентак стала сравнивать преданную, пылкую, великодушную натуру Гонтрана с холодным, эгоистичным, расчетливым и коварным характером мужа.

И тогда душа ее будто издала глухой вздох, который вполне можно было принять за выражение сожаления.

С другой стороны, она была женщиной слишком порядочной, чтобы хотя бы на минуту допустить греховные мысли, и тут же постаралась отогнать как можно дальше это чувство, впервые заявившее о себе.

Что же касается Гонтрана, то он даже себе не осмеливался признаться в своих желаниях и надеждах.

Как бы там ни было, они долго сидели и тихо вели задушевную беседу. День медленно угасал и в наступившем полумраке их голоса стали тише, а слова – нежнее.

О любви между Кастераком и мадам де Сентак речь даже не заходила, но реши за ними в этот момент кто-нибудь понаблюдать, он без труда догадался бы, что происходит в душе каждого из них и сколь бурную страсть они пытаются скрыть за внешне банальным разговором.

Впрочем, к несчастью для Гонтрана и Эрмины, за ними как раз следил один человек, немало обрадовавшийся сделанному только что открытию. Человек этот был не кто иной, как ненавистный Мюлар.

Можно только догадываться, с каким рвением он бросился искать Сентака, чтобы поделиться с ним увиденным, но саиль куда-то ушел.

С другой стороны, Мюлару повезло – в вестибюле он нос к носу столкнулся с Самазаном, которого мадам де Сентак пригласила на ужин.

– Мне нужно вам кое-что сказать, – прошептал он.

– Сейчас, подожди, – так же тихо ответил ему Семилан.

А вслух обратился к Мюлару с вопросом, на который тот ответил:

– Сударь, если вы соблаговолите последовать за мной, я отведу вас в комнату мадам де Сентак, где вы найдете то, что ищете.

– Веди, – сказал Самазан.

Когда они оказались в комнате хозяйки дома, Мюлар, полагая, что предосторожности лишними не бывают, обратился к Семилану и тихо сказал: – У меня есть новости.

– Что случилось?

– Вы знаете господина де Кастерака?

– Прекрасно знаю.

– Он влюблен в мадам.

– Помилуйте!

– Я в этом совершенно уверен.

– Но как ты об этом узнал?

– Вечером я проходил мимо салона. К тому времени уже стемнело. Господин де Кастерак и мадам сидели без света и разговаривали.

– И что из этого?

– Я разобрал несколько слов.

– Это были слова любви?

– Нет, но не нужно быть большим грамотеем, чтобы по манере их разговора догадаться: эти два человека любят друг друга.

– Мюлар, черт бы тебя побрал, как же ты глуп, что столь беззаветно служишь своему хозяину.

– Почему?

– Да потому что ты в десять раз умнее его! И если бы ты остался на родине, в Индии, то смог бы воспользоваться всеми своими качествами и стать большим человеком.

Мюлар ничего не ответил.

Впрочем, почти в то же мгновение в комнату вошел Сентак, немало удивившийся, увидев там Мюлара и Семилана.

Он даже нахмурился и заявил:

– Не люблю, когда здесь устраивают совещания.

– Почему?

– Если кто-то услышит из ваших слов хотя бы четвертую часть из того, мы пропали.

– Не бойтесь, саиль, мы не говорили ничего компрометирующего.

– Предмет вашего обсуждения в самом деле так важен?

– Да. Впрочем, судите сами.

– Говорите, но быстро, а то пора садиться за стол и мы не должны заставлять ждать господина де Кастерака, который не сводит с нас с вами, Семилан, своего инквизиторского взгляда.

– Вот о господине де Кастераке мы как раз и говорили.

– В самом деле?

– Да, потому что сделали одно очень важное открытие.

– Что еще за открытие?

– Наш господин Гонтран любит мадам де Сентак?

– Кастерак? – воскликнул саиль голосом, больше похожим на звериный рык.

– Да, он.

– Тогда одному из нас не избежать большой беды.

– Помилуйте! Вы опять приревновали к другому человеку жену, которую никогда не любили. Будьте вы мужчиной и воспользуйтесь этой неожиданной для нас ситуацией.

– На что это вы намекаете?

– На то, что это дело теперь не будет составлять никакого труда.

– Как это?

– У нас есть все основания полагать, что влюбленные пока не сказали друг другу ничего такого, поэтому даже самый суровый судья не может ничего вменить им в вину. Но рано или поздно наступит вечер, когда их сердца заговорят. Я каждый день буду оставлять их одних, в то время как вы – пристально за ними следить.

– Идея, надо признать, замечательная.

– Стоит господину де Кастераку один-единственный раз забыться и упасть перед вашей женой на колени, этого будет достаточно, чтобы вы разрешили эту ситуацию с помощью пистолета.

«Да и потом, мне так нравится больше, – подумал про себя Семилан. – Ведь господин де Сентак вполне мог пойти на сознательную ошибку и не только убить жену, но и укокошить вместе с ней меня, тем самым найдя весьма ловкий способ заплатить мне пять миллионов».

– Да вам цены нет, Самазан, – сказал Сентак, который был не прочь отомстить Кастераку.

Когда разговор был закончен, заговорщики направились в салон.

Как только Сентак и Самазан переступили порог, камердинер объявил:

– Кушать подано.

После чего все уселись за стол и Сентаку все время, пока длился ужин, было безумно весело. Таким его еще никто никогда не видел.

Судите сами: уже завтра его жена должна была унаследовать все имущество Давида, а самое большее через восемь дней он и сам намеревался вступить в права наследства.

Эту радостную картину омрачало лишь одно – необходимость выплатить Семилану пять миллионов. Но приступ жадности, охвативший саиля, вскоре прошел и он тут же вновь обрел былую веселость.

Пока происходили эти и готовились другие события, еще более важные и значимые, как мы только что видели, Жан-Мари и Кадишон находились в тюрьме.

Как и говорил Кастерак, судьба гренадера была предрешена, а все пути к отступлению отрезаны. Но поскольку шел суд над его женой, казнь Кадевиля, считавшегося сообщником Кадишон, отложили – наивная, хотя и необходимая формальность.

Силы Жана-Мари были на исходе. Он больше не пытался сопротивляться. После ареста он впал в состояние невыразимого уныния.

Жена попыталась было его приободрить, но тщетно.

– Будь ты мужчиной, не падай духом, – сказала она ему.

– Нет, – ответил он, – я больше не могу.

– Еще одно, последнее усилие.

– Бедная моя Кадишон! Я сражен, я сдаюсь.

– Откуда тебе знать – может, тебя опять спасут?

– Мне все равно. Я дошел до предела в своем отчаянии. Два года я боролся, подвергался опасности и вот снова оказался в кошмарном заточении. Мне что же, опять начинать защищать свою жизнь? Она того не стоит.

– Не говори так.

– А как, по-твоему, я должен говорить?

– Вспомни о том, как я предприняла попытку, оказавшуюся удачной. И никогда не забывай – в этой жизни нет ничего невозможного.

Жан-Мари умолк, его надежда иссякла.

Разговор этот происходил в некоем подобии повозки, на которой узников везли в Бордо.

Когда она прибыла в город, пришел час расставания. Жан-Мари нежно обнял жену и в следующий раз они увиделись только в кабинете следователя.

Кадишон была слишком энергичной женщиной, чтобы предаваться отчаянию. Она пожелала бороться до конца, и, руководствуясь инстинктом справедливости, который столь присущ возвышенным, благородным душам, смогла найти множество свидетелей, готовых выступить в ее защиту.

Первым делом молодая женщина потребовала вызвать в суд двух кюре – Бегля и Сулака.

Явившись на заседание с тонзурой седых волос на голове, почтенный пастырь, освятивший церковный брак Кадишон и Жана-Мари, произвел на молодого судью живейшее впечатление.

Проповедуемые этим человеком добродетели, закрепившаяся за ним репутация праведника, все, вплоть до присущей ему скромности, придавали его словам особый вес и значение. Кюре спросил, как люди не боятся воскрешать из забвения давным-давно забытые дела, и стал в таких словах говорить о милосердии, что из глаз присутствовавших брызнули слезы.

Но отступать было слишком поздно.

Арестовав Жана-Мари, власти совершили глупость, но теперь были вынуждены идти до конца.

По настоянию кюре Сулака Жан-Мари подписал новое прошение о помиловании, ведь обстоятельства с тех пор, как было отклонено предыдущее, коренным образом изменились.

После чего сей славный человек уехал в Париж.

– До тех пор, пока я не вернусь в Бордо и не привезу ответ на это ходатайство, Жан-Мари будет жив, а вместе с ним будет жива и надежда.

Что касается Кадишон, то она отнюдь не отказалась от намерения наказать Сентака за все совершенные им гнусности.

Каждый раз представая перед следователем, она обвиняла саиля не только в покушении на ее, Кадишон, жизнь, но также в жестоком избиении собственной жены, и в том, что он устроил несчастный случай, жертвой которого стал юный Давид.

Упорствуя в своих словах, женщина наконец поколебала уверенность молодого судьи, который, как мы видели, приказал привезти Сентака к нему в кабинет.

Саиль встретился с Кадишон на очной ставке и вышел из этого испытания победителем.

Через два дня она возобновила свои попытки.

– Вы же сами видите, – ответил ей молодой судья, – что выдвинутые вами обвинения лишены здравого смысла.

– Я настаиваю, что этот человек лжет.

– Но…

– Вызовите господ де Мэн-Арди, де Кастерака, де Бюдо и Мальбесана.

– Зачем?

– Спросите, не говорила ли я им о том, что Сентак пытался меня убить, задолго до того, как моего мужа арестовали?

– Вас послушать, так я должен весь город допросить.

– Ах, сударь! Если в результате приложенных усилий вы спасете невиновному человеку жизнь, это будет такая мелочь!

Свою фразу Кадишон произнесла с несравненной величавостью.

Следователя ее слова поразили. В то же время он, подобно многим другим на его месте, пребывал под влиянием того положения, которое саиль занимал в обществе.

– Но зачем это было нужно господину де Сентаку? – продолжал настаивать на своем он.

– Чтобы удовлетворить жажду мести.

– Ах! Дорогая моя, воспитанный человек не пойдет на преступление только ради того, чтобы выплеснуть свой гнев.

– Боже мой! – воскликнула Кадишон. – Я никогда не найду аргументов, чтобы вас убедить!

– Но почему вы так стремитесь заклеймить Сентака позором?

– Если этому знатному вельможе даруют прощение…

– Продолжайте.

– То моего мужа тоже придется помиловать.

– Не самый разумный довод.

– Послушайте! – воскликнула Кадишон, будто ее вдруг постигло внезапное озарение. – Есть один способ узнать правду и получить доказательства того, что господин де Сентак – последний негодяй.

– Какой еще способ?

– Вы когда-нибудь слышали о разбойнике Андюсе?

– Еще бы, черт бы его побрал.

– А если я вам его выдам?

– Вы знаете, где он?

– Да, знаю.

Ответ женщины судью буквально ослепил. Поймать этого грозного бандита, которого вышестоящее начальство так давно и так тщетно искало, – означало провернуть выгодное дельце, привлечь к себе внимание министра и тем самым обеспечить блестящее будущее.

– И вы… скажете мне, где он прячется?

– Скажу, но при одном условии.

– Условия! – возмущенно воскликнул молодой судья. – Вы мне еще будете условия ставить?

– Полно вам, оставьте! – ответила Кадишон. – Несколько моих слов откроют перед вами самые широкие перспективы, так что не торгуйтесь!

Эта женщина была явно сильнее его. Следователь, казалось, на мгновение задумался, напустил на себя чрезвычайно благожелательный вид и сказал: – Говорите! Что там у вас за условие?

– Дайте мне слово чести, что если поймаете Андюса, то заявите и начальству, и самому безногому разбойнику, что его выдал господин де Сентак.

– Но мне никто не поверит.

– Почему?

– Потому что господин де Сентак не знает, где прячется сей бандит.

– Ну да! Откуда ж ему это знать? Только вот господа де Бюдо, де Кастерак и другие почему-то видели его в катакомбах в тот самый день, когда на Давида было совершено покушение, причем видели во время разговора с Андюсом.

– Это правда?

– Кроме того, вы, должно быть, помните бал-маскарад, в ходе которого банда безногого похитила несметное количество часов, кошельков и носовых платков – словом, устроила налет, вызвавший потом столько разговоров?

– Да, помню.

– Так вот Андюс, переодевшись повелителем Монкрабо, явился на бал в сопровождении известного вам пышного кортежа как раз для того, чтобы поговорить с Сентаком.

– Вы должны знать, что от точности и правдивости ваших ответов… Так где же прячется Андюс?

– Сначала пообещайте сказать этому разбойнику, что его выдал не кто иной, как Сентак.

– Обещаю вам.

– И даете слово чести?

– Да, даю.

Кадишон тут же привела объяснения, необходимые для поимки главаря бандитов.

Судья все подробно записал, а когда молодая женщина закончила, спросил:

– А теперь соблаговолите объяснить, чего вы ждете от ареста этого человека.

– Андюс, полагаю, придет в ярость.

– Я тоже так думаю.

– И пожелает узнать, кто его выдал.

– Естественно.

– Вы скажете ему, что это сделал Сентак.

Знай Кадишон, что Семилан заделался знатным вельможей и прокладывал себе дорогу в высшем свете Бордо, она бы обязательно добавила к имени Сентака и Самазана, но ей ничего не было известно о тех переменах, которые произошли с молодым бандитом.

– И что дальше?

– А дальше все просто.

– Соблаговолите объяснить.

– Узнав, что его предали, Андюс будет вне себя от злобы.

– Вероятно.

– Он решит, что если Сентак заговорил, то почему тогда не заговорить и ему. И вот тогда, я думаю, вы услышите очень много интересного.

– О господине де Сентаке?

– О ком же еще!

– Включая доказательства, подкрепляющие его вину?

– Да, включая доказательства, – смело заявила Кадишон.

– Но если вы меня обманываете, за это вас постигнет суровая кара.

– Я не боюсь.

– Очень хорошо. На сегодня ваш допрос окончен.

Кадишон вышла и вернулась в тюремную камеру – несколько более уверенная, чем утром, в исходе судебного разбирательства ее дела и будущего в целом.

Но, несмотря на это, действиям, продиктованным любовью к мужу и природной энергией, суждено было обернуться против нее.

Когда его вызвали к следователю, Сентак слишком испугался, чтобы не предпринять попытку в будущем оградить себя от подобных неприятностей.

Поэтому на следующий день он узнал адрес человека, исполнявшего при следователе обязанности секретаря, и явился к нему с визитом.

Нам нет необходимости описывать изумление, охватившее секретаря при виде господина де Сентака, вошедшего в его скромное жилище.

Последний не медля принялся излагать дело, которое привело его к судейскому чиновнику.

– Сударь, – сказал он, – вчера вы были свидетелем того, как по доносу жены этого солдата меня вызвали к следователю.

– Да, сударь.

– Дошло до того, что меня оскорбили, выдвинули идиотские обвинения и заставили защищаться.

– Но ведь вы не оставили от них камня на камне.

– Мне вполне хватило и того, что судья вообще прислушался к подобному доносу.

– Это был его долг.

– Пусть так, но…

– Прошу прощения, сударь, – перебил его секретарь. – Но не будете ли вы так добры сказать, зачем пожаловали, а то мне пора идти во дворец правосудия.

– Извольте. Явившись вчера к следователю, я был настолько взволнован, что более суровый слуга закона мог бы посчитать меня виновным. Я знаю – у меня есть враги, способные пойти на новые гнусные козни.

– И что же?

– А то, что я не желаю, чтобы их клевета в следующий раз застала меня врасплох.

– Иными словами…

– Иными словами, если кто-нибудь замыслит против меня новую подлость, я буду чрезвычайно признателен, если вы мне об этом сообщите.

– Но, сударь, – воскликнул секретарь, – вы предлагаете мне выдавать тайны, которые я клялся бережно хранить!

– Поверьте, – ответил Сентак, – я сумею должным образом выразить свою признательность.

– Помилуйте! Это не что иное, как попытка подкупа.

Сентак понимал, что нужно нанести решающий удар, в противном случае этот демарш вполне мог обернуться против него.

– Позвольте мне, – сказал он, – предложить вам двадцать пять тысяч франков.

– Двадцать пять тысяч франков… – промолвил секретарь, машинально делая шаг вперед, будто чтобы их взять.

Сей бедолага зарабатывал тысячу четыреста франков в год, а теперь ему предлагали тысячу двести франков ренты. Сентак сразил его наповал.

– Не бойтесь, сударь, вы будете в курсе всего, – ответил секретарь, впрочем, не без длительной внутренней борьбы.

И не осмеливаясь бросить взгляд на человека, который его только что подкупил, он взял шляпу и сказал: – Мне пора во дворец правосудия.

Затем с совершенно растерянным видом вышел, не позаботившись даже о том, чтобы запереть дверь. Сентак, ошеломленный видом человека, напрочь испугавшегося полученной взятки, остался один. Губы его расплылись в презрительной улыбке, и он, в свою очередь, тоже ушел.

На следующий день Кадишон, чтобы спасти себя и мужа, открыла следователю место, где скрывался Андюс, а уже через несколько часов Сентак был предупрежден о нависшей над ним новой угрозе.

– Отлично! – сказал муж Эрмины секретарю. – Как по-вашему, когда полиция отправится ловить этого бандита?

– Завтра утром.

– В котором часу?

– На рассвете.

– Благодарю вас.

– Не за что, – тусклым голосом ответил несчастный.

– Продолжайте служить мне, – кивнул саиль, – и я смогу вознаградить вас за оказанные мне добрые услуги.

Секретарь оставил его слова без ответа и молча ушел.

Что же до Сентака, то он нанял лошадь, во всю прыть поскакал в Бореш, вечером прибыл на место и тут же отправился в катакомбы.

Дойдя до места, где, по его предположениям, мог находиться Андюс, саиль стал звать его что было сил.

Ответ безногого не заставил себя долго ждать.

– Мальчик мой, – сказал ему Сентак, – вам отсюда надо убираться.

– Почему?

– Да потому что здесь больше не безопасно.

– Вот как? – с сомнением покачал головой бандит.

– Вас предали.

– Ха! Кто?

– Кадишон.

– Кадишон? Не может быть.

– Тем не менее это так.

– А это, случаем, не ваша работа?

– Если бы я вас выдал, то разве стал бы предупреждать?

– И то правда.

– Да и потом, разве я не заинтересован в том, чтобы вы никогда не попали в руки правосудия?

– По-видимому.

– Ну так что же? Вы собираетесь бежать?

– Признаться, нет.

– Как это?

– А вот так.

– Но почему?

– Потому что все старания полицейских будут напрасны. Они меня все равно не найдут.

– Полно вам хвастаться.

– Нет-нет. Здесь есть два десятка укромных уголков, где меня в жизни никто не отыщет.

– Значит, вы будете дожидаться агентов?

– Сохраняя полнейшее спокойствие.

– Как вам будет угодно, я вас предупредил.

– Покинув подземелья, я тут же попадусь в первую же расставленную для меня ловушку, в то время как агенты могут безуспешно искать меня здесь месяцами.

– Вы в этом уверены?

– Совершенно уверен.

– Вы должны понимать – я очень не хочу, чтобы вас поймали.

– На что это вы намекаете?

– Вот на что: если бы я боялся, что вас схватят, то…

Сентак запнулся.

– То избавились бы от меня без малейших промедлений?

– Вы очень умны, Андюс.

– Ну что же, попытайтесь, – сказал бандит и вдруг пропал.

Сентака его неожиданное исчезновение озадачило.

– Где вы, Андюс?

– Здесь, – ответил голос разбойника, который теперь держался в отдалении, скрываясь во тьме.

– Полно вам, вы же видите – я пошутил.

– Может быть, но стоит вам сделать шаг в мою сторону – и вы покойник. Я прекрасно вас вижу, а вот вы понятия не имеете, где я.

Сентак настаивать не стал. И поскольку в глубине души он был убежден, что Андюс не дастся в руки полиции, по крайней мере насколько это будет в его силах, повернулся к разбойнику спиной и сказал: – Я ухожу, Андюс, – в доказательство того, что верю вам.

– И правильно делаете.

Три дня спустя саиль, Мюлар и Семилан собрались вместе, чтобы договориться о дальнейших действиях.

– Час уже близок, – сказал Самазан.

– Кастерак признался в своих чувствах?

– Думаю, да, – ответствовал бандит.

– Отлично.

– Теперь нам остается лишь воспользоваться благоприятным моментом.

– Уж я-то точно его не упущу, – промолвил Сентак.

– Каждый вечер я оставляю их одних в салоне обмениваться самыми умилительными нежностями.

Единственное, о чем старательно умалчивал Семилан, была его безумная любовь к Маринетте.

Воспользовавшись свободой действий, предоставленной ему Эрминой, верившей в чистоту помыслов человека, который в ее глазах был дворянином, Семилан стал прокладывать путь к сердцу Вандешах.

Несчастная юная девушка, прельщенная приятной наружностью бандита, его миловидной улыбкой и любезными манерами, всецело отдалась этому чувству, столь новому для нее.

Как и сам Семилан, она не упускала ни единой возможности побыть с ним наедине. Проходя по коридору и, к своей радости, встречаясь с ним, она не убирала руку, когда он нежно ее пожимал.

Порой негодяй в своем бесстыдстве доходил до того, что пытался сорвать поцелуй. Она сопротивлялась – едва-едва.

Когда они, благодаря непредвиденной случайности, в первый раз остались наедине, Семилан, предложив девушке опереться на его руку, заговорил о браке в самых почтительных и уважительных словах. Впрочем, он, этот мерзавец, был совершенно искренен.

Вандешах, эту святую невинность, даже не помышлявшую о чем-либо в этом роде, подобные намерения совсем не возмутили. Она чувствовала, что должна поговорить о своей любви с Эрминой, но была так счастлива, что боялась утратить даже частичку своей радости, и поэтому не желала делиться ею с кем бы то ни было.

Иными словами, когда пробил час заключительной трагедии, Самазан уже без остатка владел сердцем своей жертвы.

«И оставлю же я в дураках этого знатного вельможу, – думал он. – Когда Сентак убьет жену, наступит очередь правосудия и его арестуют. Присяжные его оправдают, но до суда он будет сидеть в тюрьме, а я тем временем уеду в Индию вместе с женщиной, которую он боготворит. Очаровательно».

На следующий день он вновь свиделся с Сентаком и сказал ему:

– Час вот-вот пробьет.

– Да.

– Все произойдет либо сегодня вечером, либо завтра.

– Может быть. У меня появилась идея.

– Выкладывайте.

– На дворе весна. Что если я предложу жене, Кастераку и вам провести несколько дней в моем имении в Бассане?

– Зачем?

– Там меньше слуг и поэтому у них будут больше развязаны руки, – сказал Сентак.

– Пожалуй.

– И они, вполне естественно, упадут друг другу в объятия.

– Это первая удачная мысль, которая пришла вам в голову. Но прежде чем отправиться в эту поездку, обещающую стать последней, я хочу вас кое о чем попросить.

– О чем же?

– Сдержите свое обещание. Заплатите мне четыре миллиона семьсот тысяч франков банковскими билетами.

– Эге! Что-то вы стали проявлять поспешность.

– Послушайте, Давид мертв. И поскольку это я предложил способ покончить с вашей женой, вы должны выполнить взятые на себя обязательства.

– Но позвольте!..

– А если вы будете колебаться, я обо всем расскажу Кастераку.

Услышав эту угрозу, Сентак сдался. К тому же состояние Давида оказалось еще более значительным, чем предполагалось ранее, и небольшая его толика в виде пяти миллионов не уменьшала сколь-нибудь существенным образом суммы, на которую рассчитывал саиль.

Поэтому он выписал сорок семь векселей по сто тысяч каждый и отдал их Семилану, тотчас спрятавшему свое богатство в укромном месте.

Вечером, когда в салоне Эрмины собрались Кастерак, Семилан и Мэн-Арди, Сентак обратился к жене и сказал: – Моя дорогая, в последнее время вам стало заметно лучше. Вы не думали о том, чтобы провести несколько дней в деревне? Это позволило бы вам окончательно поправиться после болезни.

– Но… – начала было Эрмина, весьма удивленная столь доброжелательной заботой мужа о ее здоровье.

– На дворе весна, погода стоит замечательная, и мы вполне могли бы провести две недели в нашем поместье в Бассане.

– Как пожелаете, друг мой, ответствовала Эрмина.

– А у вас, господа, в это время не будет каких-либо важных дел? – спросил Сентак.

Молодые люди ответили вежливым жестом.

– Тогда поедемте с нами. Я не хочу, чтобы моя жена расставалась со своей маленькой свитой, помогающей ей проводить время. Господин де Кастерак, мы очень на вас рассчитываем.

– Вы очень любезны, – ответил Гонтран.

– На вас тоже, господин де Самазан.

– Ах! Что до меня, то я без колебаний принимаю ваше предложение. Ведь я, что ни говори, крестьянин и уже испытываю ностальгию по лесу.

– А вы, господин де Мэн-Арди? Окажете нам честь?..

– Боже правый! Сударь, вы очень добры.

– Так вы согласны?

– Я буду часто навещать вас и оставаться на ужин.

– Очень хорошо.

– Когда немного обживемся, вы, моя дорогая Эрмина, позовете свою сестру и ее мужа. Если мадемуазель Маринетта пожелает вас сопровождать, я не возражаю.

Вандешах покраснела, всем своим видом спрашивая у мадам де Сентак совета, хотя после того, как Семилан так недвусмысленно заявил о своем желании поехать, в глубине души только того и желала, чтобы ее пригласили.

– Вы отправитесь с нами, дитя мое, – сказала Эрмина.

– Как прикажете, мадам, – ответила юная девушка с радостной улыбкой, сделавшей ее настолько прекрасной, что в глазах Сентака тут же полыхнул огонь вожделения.

– И чтобы не дать погоде возможности сыграть с нами злую шутку, – сказал Сентак, – мы поедем завтра же, если, конечно, это не доставит никому неудобств.

Возражений никто не выказал, и отъезд был намечен на следующий день.

Двадцать четыре часа спустя все, кому в страшной развязке этой истории была отведена та или иная роль, уже расположились в Бассене.

 

VI

Прошло восемь дней. За это время не произошло ни одного мало-мальски заметного события.

Сентак, проявляя терпение, столь присущее хищному, коварному зверю, дожидался благоприятного момента для воплощения в жизнь своего дьявольского плана.

Но Кастерак и Эрмина вели себя более чем корректно и не давали для этого ни малейшего повода.

В понедельник вечером в Бассан приехал Мэн-Арди, сдержав свое обещание поужинать.

Отношение Сентака к жене, оказываемые ей знаки внимания, его поступки, направленные на то, чтобы понравиться ей хотя бы внешне – все это несколько стерло тягостные подозрения, которые своим весом чуть было не погребли его под собой.

Поэтому большинство молодых людей стали вновь относиться к нему почти что благожелательно. Чем и объяснялось присутствие Танкреда и Кастерака, которые до этого не слишком жаловали его дом своими визитами.

После приезда Мэн-Арди все подступили к нему и, по обыкновению, стали осыпать вопросами: – Ну? Что нового?

– Как поживает Бордо?

И так далее, и тому подобное.

– Дамы и господа, – ответил Танкред, – у меня в запасе есть ужасная и трогательная история, которую я не премину вам рассказать.

– Ах! – воскликнули все присутствовавшие в едином, радостном порыве.

– Мы вас слушаем.

– Нет-нет! – воскликнул Танкред. – Я поведаю ее за ужином.

– Кстати! – сказал Сентак. – Сегодня же ведь должны были казнить гренадера Жана-Мари.

– Верно, – подтвердил Семилан.

– Вы правы, – ответил Танкред, – историю этой казни я и собираюсь вам рассказать.

– В таком случае, мой дорогой Танкред, – возразила Эрмина, – приберегите ее для этих господ, потому как мы не любим с упоением слушать подобные ужасы.

– Случай действительно ужасный, – продолжал Танкред, глядя на Сентака, – но и в высшей степени интересный. Впрочем, если вы не желаете, можете не слушать.

Сели за стол.

Когда первые блюда были съедены и разгулявшееся чувство голода, благодаря супу, немного притупилось, Танкред взял слово и повел свою речь так: – А теперь обещанная история казни гренадера Кадевиля.

«Что-то Мэн-Арди слишком весело говорит о его расстреле, – подумал Сентак, – не нравится мне это».

– Дамы и господа, – продолжал Танкред, – нынче ровно в полдень весь гарнизон был поднят по команде, чтобы сопровождать Жана-Мари в общественный сад, где и должна была состояться казнь.

– Мне кажется, они проявили чрезмерную поспешность, – сказал Кастерак.

– Как это?

– Жан-Мари подписал прошение о помиловании, которое кюре Сулака отвез в Париж.

– Совершенно верно.

– И что же, на него уже получили ответ?

– Да, вчера вечером, с помощью телеграфа.

– Король отклонил его?

– Да.

– В таком случае кому-то очень хотелось побыстрее покончить с этим делом, если в сложившихся обстоятельствах даже прибегли к телеграфу.

– Вы продолжайте, продолжайте, – сказал Танкреду Сентак.

– Помня, как дерзко мясники в прошлый раз похитили приговоренного, власти предприняли все меры предосторожности для того, чтобы больше ничего подобного не случилось.

– Естественно, – прокомментировал Сентак

– Как и тогда, кортеж проследовал через площадь Дофин и мимо Интендантства направился к плас де ла Комеди.

– Мы знаем его маршрут. Давайте ближе к делу.

– Толпа – а народу собралось ничуть не меньше, чем тогда, – глядела мрачно и угрюмо. Почти у всех в глазах стояли слезы.

Жан-Мари был так же решителен и горд, как и полтора года назад. Он шел вперед с презрительной улыбкой на устах и будто чувствовал себя выше происходящего. Я не знаю, как в старину люди шли на смерть, но не думаю, что с видом, более лихим и отчаянным, чем у Жана-Мари.

Когда эскортировавшее Жана-Мари подразделение поравнялось с домом Гобино, толпа заволновалась и, как тогда, стала молить о пощаде, хотя на этот раз в ее стенаниях угадывалось не требование, а глубокая, мучительная жалость.

В этот момент через Шапо-Руж в город въехала почтовая карета из Парижа.

В бричке сидели два священника, которых все сразу узнали – кюре Сулака и кюре Бегля, ведь старый священник тоже изъявил желание похлопотать перед королем за раскаявшегося грешника, за человека, которого он когда-то соединил с Кадишон узами брака.

Священнослужителям все тут же стали кланяться, в то время как сами они в изумлении взирали на собравшуюся толпу и на военный кортеж.

Но вот карета повернула на улицу Сент-Катрин, затем покатила по улице Порт-Дижо и остановилась перед почтовой станцией.

Священники ступили на землю, но тут же уселись в фиакр, по случаю оказавшийся рядом, и, обращаясь к кучеру, сказали: – В форт дю Га.

Прибыв на место, они тут же потребовали свидания с мадам Кадишон Кадевиль. Их отвели к несчастной женщине, которая, завидев прелатов, упала перед ними на колени и закричала: – Ах, господа! Вы так и не смогли его спасти!

– Что вы такое говорите? – хором воскликнули служители церкви.

– Король отказался его помиловать!

– Напротив, он подписал прошение. Разве вы не получили сообщение об этом по телеграфу? И вам, и вашему мужу даровано прощение.

Из груди Кадишон вырвался страшный крик.

– Они все равно его убьют! – простонала она, задыхаясь.

– Где?

– Там, в общественном саду.

– Так значит, нам по дороге встретился кортеж, ведущий гренадера на казнь?

– Да, да.

– Как тогда истолковали нашу депешу?

– Друг мой, сейчас нужно беспокоиться не об этом, – сказал старый кюре Бегля, – давайте лучше попытаемся спасти несчастного.

– Да, бежим, скорее.

– Вам тоже лучше пойти с нами, – сказали кюре, – вы свободны.

И они втроем уселись в карету, которая тут же галопом помчалась вперед.

Тем временем кортеж прибыл в общественный сад. На последнем отрезке пути солдатам пришлось с трудом пробиваться вперед – толпа, ставшая заметно плотнее, оказывала им пассивное сопротивление.

Наконец мрачный взвод, окружавший приговоренного к смерти, через решетчатые ворота вошел в сад. Поскольку там никого не было, солдаты пошли быстрее.

Весь гарнизон выстроился по трем сторонам квадрата. Кадевиля подвели к роковому столбу и зачитали приговор, после чего сопровождавший его капеллан дал гренадеру поцеловать крест и от всей души обнял его, едва сдерживая рыдания.

Все были чрезвычайно взволнованы.

– Надо думать, – сказала Эрмина, слушавшая рассказ с неослабевающим вниманием.

– В толпе, прильнувшей к решетчатой ограде сада, больше не слышалось ни возгласа, ни слова – в воздухе повисла гробовая тишина.

Тогда один из солдат подошел к Жану-Мари, чтобы завязать ему глаза.

– Нет, – твердым голосом ответил тот, – я солдат и не должен бледнеть перед ликом смерти; я сам отдам вам приказ открыть огонь.

С этими словами он встал у столба и скрестил на груди руки.

В этот момент на площадку перед общественным садом бешеным галопом вкатила карета. Из нее без конца раздавались крики – сначала неразборчивые, но потом все более явственные: – Остановитесь! Остановитесь!

Толпа, тут же догадавшись о счастливом финале, расступилась, чтобы пропустить фиакр вперед.

Одни из ворот сада были открыты. Несмотря на то, что их охраняли солдаты, у кучера хватило присутствия духа, чтобы погнать к ним экипаж.

Со всех сторон в воздух взлетели неистовые возгласы.

– Помилован! Остановитесь! Остановитесь! – кричали собравшиеся.

При виде кареты, из дверцы которой выглядывала убеленная сединами голова священника, генерал подал солдатам знак. Ружья, дула которых уже смотрели приговоренному в грудь, опустились.

В мгновение ока фиакр подкатил к столбу. Первой на землю спрыгнула Кадишон: – Помилован! Он помилован!

Затем опрометью бросилась к Жану-Мари, обняла его, чуть не задушив в объятиях, и рухнула без чувств.

– Господин кюре, вы действительно привезли акт о помиловании приговоренного?

– Да, генерал, вот он.

– Ну что же, тем лучше, господин аббат, – сказал старый солдат.

– Почему вы не отсрочили исполнение приговора после того, как получили нашу вчерашнюю депешу?

– Это ту, что пришла по телеграфу?

– Да.

– Но ведь в ней прямым текстом сообщалось, что король отказался даровать помилование.

– Нет, как раз наоборот, – возразил кюре Сулака.

– Да-да, в этом нет никаких сомнений, – поддержал его второй священнослужитель.

– Значит, это ошибка телеграфиста, ведь эта депеша со мной, – сказал генерал, доставая бумагу. – Взгляните сами.

«Прошение о помиловании Жана-Мари отклонено».

– Но ведь так ошибиться – это ужасно, – сказал старый кюре. – Мы писали, что прошение о помиловании одобрено. Зачем бы нам было слать депешу в случае трагической развязки?

– Как бы там ни было, все хорошо, что хорошо кончается. Приведите ко мне Жана-Мари.

Гренадера подвели к генералу.

– Мальчик мой, ты вот уже во второй раз вернулся буквально с того света. Но сегодня все закончилось, и закончилось благополучно. Король тебя не только простил, но и высказал в своем декрете о помиловании несколько теплых слов в адрес твоей супруги, которой мы и обязаны твоим чудесным избавлением. Теперь ты свободен. Единственное, тебе нужно будет явиться в военный трибунал, чтобы уладить все необходимые формальности.

– Надо ли говорить, – добавил Танкред посреди вызванного его рассказом волнения, – что весь Бордо сегодня вечером ликует от восторга, что жители города во весь голос кричат: «Да здравствует король!», что столица Жиронды, в которой воцарилось неподдельное веселье, никогда еще не видела на своих улицах столько счастливых людей.

Эрмина, Маринетта и несколько приглашенных на ужин соседок плакали от радости.

Семилан насмешливо смотрел на саиля. Но тот примирился с поражением и нашел в себе силы, чтобы, подобно остальным, выказать свой восторг.

Назавтра установилась дождливая, холодная погода. Сентак объявил, что уезжает в Бордо и вернется, по-видимому, только через двое суток.

День выдался невеселый.

Семилан и Маринетта воспользовались им, чтобы наговорить друг другу множество совершеннейших мелочей, так услаждающих слух влюбленных. В этот день они впервые были по-настоящему счастливы.

Эрмина и Кастерак – более сдержанный, чем обычно, – прогуливались под лучами выглянувшего из-за туч солнца. Несмотря на все усилия, Гонтран не сумел сохранить свои чувства в тайне.

Нет, он не сказал Эрмине напрямую: «Я вас люблю», но чтобы догадаться о тех чувствах, которые испытывал в душе сей молодой человек, не нужна была особая проницательность.

Ужин, за которым не было ни Сентака, ни Мэн-Арди, прошел невесело.

Кастерак пребывал в мрачном расположении духа, Эрмина тоже вся извелась от беспокойства.

Самазан, со своей стороны, чувствовал, что в воздухе витает что-то поистине ужасное.

Перед этим он решил, что Сентак вернется нынче вечером, чтобы совершить заранее спланированное убийство. И как бы ни был испорчен сей негодяй, при приближении рокового момента он все равно ощущал в душе волнение.

В то же время мерзавцу очень хотелось получить свои деньги. После ужина он весь остаток вечера тщательно избегал мадам де Сентак и Кастерака, сделав все для того, чтобы они остались наедине.

В конце концов он удалился в небольшую гостиную и, не зажигая света, уединился в ней вместе с Вандешах!

И там, право же, бандит, совершенно потеряв голову от любви и напрочь позабыв о драме, которой суждено было вот-вот разыграться, бросился перед возлюбленной на колени и стал давать ей самые прекрасные, самые восторженные клятвы.

Тем временем Сентак возвращался домой. Чтобы никто не увидел его по пути, он дождался наступления темноты. Саиль благословил дождь, благодаря которому никто не выйдет на улицу и не увидит, как он будет входить через потайную дверь.

Когда саиль проник в дом, часы на старой церкви Бассона пробили десять. Если бы в этот момент его кто-то увидел, то очень бы испугался. Вид у него был угрюмый, в глазах полыхали отблески мрачного пламени.

Ему было хорошо известно, где Эрмина и Кастерак обычно вели по вечерам свои меланхоличные беседы. Соблюдая тигриную осторожность, Сентак проскользнул в неосвещенные апартаменты и подошел к комнате, где, по его расчету, находились те, кого он собирался убить. Когда он услышал за дверью разговор, сердце у него в груди бешено заколотились.

– Они здесь, – сказал саиль.

Он вытащил из кармана двуствольный пистолет и приготовился открыть дверь.

В этот момент из-за двери до его слуха вновь донеслись слова.

«Это голос моей жены», – сказал он себе.

Но тут дверь неожиданно открылась. Сентак едва успел спрятаться в тени.

Перед ним прошли Гонтран и Эрмина.

Этот убийца все еще был ревнив и поэтому чуть себя не выдал. Но все же сдержался и дал им спокойно удалиться.

Они открыли другую дверь и вошли в салон, где незадолго до этого уединились Самазан и Вандешах.

Тогда Сентак сказал себе:

«Все, они у меня в руках».

Из-за двери и в самом деле будто донесся какой-то шепот.

– Час пробил, – молвил саиль.

И со спокойствием кровожадного зверя, которое он уже столько раз демонстрировал, Сентак стал бесшумно открывать дверь.

Он настолько поднаторел в этом искусстве, что уже через минуту смог разглядеть комнату. Они сидели без света. Женщина сидела на канапе, мужчина стоял перед ней на коленях.

«Большего мне и желать нечего», – подумал саиль.

В этот момент силуэты людей, которых видел перед собой этот негодяй, озарил тусклый луч луны, скрывавшейся за пеленой густого тумана.

Сентак сделал три шага, которые заглушил толстый ковер. Впрочем, возлюбленные пребывали в экстазе и ничего не слышали.

Но каково же было их пробуждение!

Сентак медленно приставил дуло пистолета к спине молодого человека между лопаток, а когда тот в изумлении попытался повернуться, нажал на курок.

В ответ на выстрел послышался громкий крик.

– Вот как я наказываю супружескую неверность! – воскликнул саиль тоном героя какой-нибудь мелодрамы.

Молодой человек, не произнеся ни звука, бесформенной массой рухнул на пол. Женщина, наоборот, вскочила на ноги и поднесла руку к груди.

В доме тут же поднялся невообразимый переполох! В салон со всех сторон ринулись слуги с факелами в руках. Одним из первых прибежал Мюлар.

Но каково же было изумление Сентака, когда он увидел у своих ног бившуюся в агонии Вандешах, а чуть дальше – мертвого Семилана. Негодяй совершил ошибку.

Пройдя в салон, Эрмина и Гонтран решили не беспокоить Маринетту и Самазана, который в этот самый день попросил ее руки, а Сентак их убил.

Когда он обнаружил свою ошибку, в голове саиля помутилось от гнева и он выбежал на улицу.

Мгновение спустя донесся еще один выстрел – саиль свел счеты с жизнью.

Вандешах, которую поначалу надеялись спасти, умерла через два дня, так и не придя в сознание.