Часть 1. Замыкая круг

— Ты же обещала мне не делать ничего безумного, Янг, — тихо сказал Браун, присаживаясь на краешек кровати в ногах блондинки.

Ответила девушка не сразу. Она вообще была не похожа на себя: веселую, переполненную энергией, шутками и плохими каламбурами самоуверенную красотку. Прямо сейчас, привалившись спиной к спинке кровати, завернувшись по шею в одеяло, она была задумчива, молчалива, рассеяна — и бровью не повела на открывшуюся дверь, — погружена в себя… даже ее роскошные золотые волосы, казалось, немного поблекли.

Наконец, она перевела взгляд сиреневых глаз на Брауна и, спустя пару мгновений, мягко улыбнулась, отчего он почувствовал облегчение — это все еще была та Фонарик, которую он знал, даже несмотря на гребанную пересадку чужой ауры.

— Я такая дрянная девчонка, Плюшевый, — подмигнула она. — И что ты будешь с этим делать?

— Через колено бы тебя, да ремня…  — покачал головой фавн, улыбаясь про себя.

Он с трудом подавил желание потрепать ее по волосам — отныне нужно было быть осторожнее, раз уж он был так глуп, что не заметил вовремя знаки.

— Ах, я всегда знала, что под этим добродушным фасадом прячется настоящий дикий зверь, — томно вздохнула Янг. — Какие еще извращения ты от меня скрываешь?

Она вытащила из-под одеяла ногу и помахала ей в воздухе:

— Какие у тебя отношения с женскими ступнями? Может, чулки?

— Ой, захлопнись, — рассмеялся Браун.

Не выдержав, он все-таки взъерошил ей волосы, вызвав наиграно возмущенное «Эй!» и подлинно довольную улыбку на губах.

— Как ты? Только честно, — спросил он.

— Как я?…  — переспросила она, вновь возвращаясь к своему прежнему состоянию. — А как я могу быть, если мне пересадили искалеченную половину души другой девушки?

— Понятия не имею, — честно ответил фавн. — Потому и спрашиваю.

— Ей так больно, Браун…  — тихо ответила девушка через несколько секунд, вновь будто проваливаясь сознанием внутрь себя. — Ей оторвали половину души — она страдает каждый миг своего существования. Я не чувствую то же самое, что она, но… это как воспоминание — самой боли уже нет, но ты ЗНАЕШЬ, что она была и знаешь как именно это было.

— Я могу вспомнить все, что помнила она, — продолжила Янг. — Каждый миг ее жизни, каждую эмоцию, цели и мечты… Знаешь, она ведь просто хотела помогать людям, Плюшевый. Уехала из деревни, от родителей и всего, что было дорого и знакомо, чтобы не дать этой силе пропасть впустую. Эмбер… она похожа на Руби. И жива все еще только потому, что моя душа защищает ее. Не будь меня, она бы притянулась ко второй половине, слилась воедино и… Прах знает, что та женщина сотворила бы с ней.

— Зачем ты вообще влезла в это? — не выдержал он. — Я ведь стребовал слово с Озпина, что он не будет втягивать вас, так какого черта ты дала ему лазейку, обратившись сама?

— Эй, зато смотри, — хмыкнула блондинка, вытаскивая руку из-под одеяла и окутывая ее огнем. — Я теперь во всех смыслах горячая!

— Я серьезно, Фонарик, — покачал головой Браун, подавив желание закутать ее руку в одеяло, чтобы потушить пламя.

— Я ведь теперь важна. Я имею значение. Они не смогут просто отмахнуться от меня, не смогут проигнорировать, — она криво ухмыльнулась, сверкнув на мгновение алыми глазами. — Я заставлю шевелиться их старые ленивые жопы.

Пару секунд он просто смотрел на нее, не в силах пошевелиться, вдохнуть или даже банально отвести взгляд.

«Почему я всегда выбираю женщин, которые никогда не будут моими?» — было единственным, о чем он мог думать в тот момент.

— Мечта двух моих друзей — равенство фавнов, — продолжила Янг. — Вайс, по-моему, тоже много думает об этом в последнее время. Почему я должна остаться в стороне? Я старшая сестра, я должна подавать Руби пример, в конце-то концов — каким должен быть хороший человек… Эй, Плюшевый, ты чего?!

— Спасибо, Фонарик, — тихо сказал Браун, взлохматив ей волосы, закрыв золотыми прядями глаза.

Ему казалось, что если она прямо сейчас увидит его лицо, то догадается обо всем: о той острой боли, что уколола сердце, о той нежности, что требовала схватить ее в объятья и никогда не отпускать… о желании злобно зарычать, разрывая горло, — от невозможности сделать это.

— Я уже должен тебе за то, что ты присматриваешь за Блейк, никогда не смогу отплатить за то, что была рядом в ту ночь, когда я потерял руку. Даже если у тебя ничего не выйдет, даже если все это обернется пшиком, знай: я — твой должник навеки.

— Я говорила тебе, Плюшевый, — прошептала Янг, больше не пытаясь освободится. — Для этого нужны друзья.

Неловкую тишину прервал тихий писк Свитка, оповещающий о новом сообщении. Отняв руку от золотых волос, Браун быстро взглянул на экран… и убрал устройство обратно в карман, поднимаясь на ноги.

— Мне пора, Фонарик, — сказал он. — Озпин просит зайти.

Почувствовав, как она ухватила его за локоть, он удивленно обернулся.

— Послушай, Браун…  — тихо начала она, глядя в сторону. — Есть один вопрос, ответ на который я должна знать. Вы оба попросили меня не лезть в это — и я не лезла. Но теперь…

Глубоко вздохнув, с явным усилием, она посмотрела ему прямо в глаза.

— Теперь это важно. Что… что ты чувствуешь к Блейк?

Моррон ответил не сразу. Присев на корточки, чтобы быть с ней на одном уровне, он несколько бесконечно долгих секунд смотрел на ее гладкую кожу, восхитительную золотую гриву мягких как шелк волос, странную смесь из решимости и робости в больших сиреневых глазах…

— Когда все это закончится, я уйду из Бикона, — наконец сказал он. — А ты останешься здесь. Может оказаться так, что мы больше никогда не встретимся — нас ждет очень разная судьба. Моя дорога оказалась слишком жестокой для Блейк… окажется таковой и для тебя. Твой путь — среди Охотников, тех, кто не убивает детей на камеру, не грабит и не калечит; он среди волшебных, сказочных Дев, что хотят сделать что-то правильное и доброе со своей силой.

— Это не ответ, — прошептала Янг.

— Это именно он, Фонарик, — покачал головой Браун. — И ты это знаешь.

— И что, вот так вот все будет? — с какой-то недоверчивой горечью спросила она.

— Да, именно так. Я уйду. Ты останешься.

Они молчали пару секунд, а потом Браун со вздохом поднялся на ноги, с усилием отвел взгляд от уже второй в его жизни девушки, что никогда не будет его, и направился к выходу.

— Мне жаль, что так получилось, Янг. Я не хотел этого, — сказал он напоследок, прежде, чем закрыть за собой дверь.

Привалившись спиной к дереву, он устало прикрыл глаза. Все это было так бесповоротно неправильно… Преступник и Охотница, террорист и смешная самоуверенная девчонка с добрым сердцем, которой оказалось не все равно.

А он ведь еще смеялся над Блейк с ее романами…

На мгновение он попытался представить, какой была бы его жизнь, согласись он на то, о чем умоляла Блейк в доках, что предлагала Фонарик в день встречи с Озпином: отказаться от Белого Клыка, бросить все и стать Охотником. Защищать от Гримм в равной степени людей и фавнов, преступников и праведников, бедняков и богачей. Просто болтаться с Янг, сражаться на тренировочных аренах и турнирах, тянуть с домашними заданиями до последнего, танцевать на вечеринках с девушкой, которую любил, сводить ее в ресторан, откладывая деньги пару месяцев, целовать, когда никто не видит, держать за руку…

Этот образ был таким маняще сладким, таким соблазнительно привлекательным… настолько кисляще-фальшивым, что вызывал внутреннее отторжение на самой границе с отвращением.

Он родился в семье шахтеров SDC. Его родители, фавны-медведи оба были заняты на работе целый день. Он был предоставлен сам себе, вместе с развеселой бандой других детей-фавнов. Вместо нормальный школы — один древний, как дракон-Гримм, старичок-человек, что пытался вбить в их пустые головы хотя бы крупицу знаний, столь необходимых, если они не хотели всю свою жизнь вкалывать в шахтах.

Его папа и мама, Фил и Лиан Брауны, задохнулись во время аварии в шахтах — по вине чинуши SDC, которому захотелось сэкономить и которого даже не оштрафовали за это. Он принес в этот мир справедливость сам, годы спустя, с помощью своего учителя: Иан Пастель погиб смертью, которой заслужил… он был задушен сыном тех, чья смерть была на его совести.

Он провел полгода в приюте для фавнов, в месте, где надо было драться за еду, одеяло, место на койке и даже за то, чтобы его просто не трогали. Его забрал оттуда Адам Торус, тогда — еще просто один из активистов Белого Клыка, вскоре после раскола. Он научил его сражаться, объяснил, как работает этот мир: «права не даются, их берут только силой». Любовь к книгам ему привила девчонка на два года младше, девушка по имени Блейк Белладонна, голосом которой до сих пор говорила его совесть.

Его вырастил Белый Клык — еще тот, старый, пятилетней давности, идеалы и цель которого давно позабыли те, кто стоял у руля сейчас. «Старая гвардия», как называла их Блейк, — фавны, те немногие, кто действительно успели получить образование после Войны за Права или хотя бы в университете Менаджери имени Гиры Белладонны. В те времена Белый Клык все еще был общественной благотворительной организацией, созданной, чтобы дать фавнам то, чего они заслуживали — равенство, не только на бумаге, но и на деле. Они были идеалистами, из той категории бессребреников, что пытаются изменить мир к лучшему… и у которых иногда даже получается.

А иногда… Что ж, не просто так сказано: «благими намерениями вымощена дорога в ад».

Тот Белый Клык дал ему цель. Блейк, девушка, в которую он безнадежно и безответно влюбился полтора года назад, стала его личной причиной продолжать борьбу, превратившись во что-то вроде персонификации всей расы. Адам — указал путь.

«Вы уже выбрали себе цель в жизни, — сказал ему Озпин. — Вы видите путь, которому будете следовать. Эта цель — равенство фавнов, этот путь — Белый Клык».

Тот образ, что появился в его голове при попытке представить себя в Биконе, вместе с Фонариком… это просто был не Моррон Браун — кто-то другой, укравший его имя. Это был кто-то, кто считал, что проблемы фавнов должен решить кто-то другой. Кто-то, кто боялся попробовать, не хотел рвать жилы ради чужих ему, по сути, людей, бросить вызов всему миру, сложившейся за полвека системе, в которой людям-животным было уготовано строго определенное место — чернорабочих, на чьих плечах держится благополучие всех остальных.

Он не ненавидел тех, кто выбрал этот путь.

Он презирал бы себя, ступив на него сам.

Вздохнув, он вновь повторил себе то, о чем твердил уже несколько дней, с тех пор, как понял, что чувствует к искренней и непосредственной, отважной и самоуверенной, отзывчивой и смешной девчонке с золотыми волосами, огненным характером и такими преступно бездонными выразительными глазами. Девушке, человеку (!), которой оказалось не все равно, в отличие от миллионов других.

«Твой народ там, Браун — в трущобах и шахтах, не в золотом сияющем Биконе. Он добывает Прах, моет туалеты, мостит улицы и получает за это гроши. Мальчишки с горящими глазами и лозунгами вместо мозгов, кому меньше тебя повезло с учителями, вступают в Белый Клык, чтобы развязать войну, в которой не смогут победить. Если ты не остановишь Адама — они добьются своей цели: равенства больше не будет даже на бумаге, останется только «мы или они». Если ты не возьмешь управление в свои руки — они попытаются снова. Не Адам — так кто-то другой.

Ты ведь уже выбрал Белый Клык: в доках, когда отказал Блейк и под автострадой, когда угрожал человеку, что мог разрушить ее жизнь одним отправленным письмом. Так в чем проблема сделать это снова?»

— Это уже во второй раз, — тяжело вздохнув, пробормотал он себе под нос. — Второй. Гребанный. Раз. Серьезно, что со мной не так?

Во всем этом была какая-то странная замкнутость, словно одна и та же ситуация была обречена повторяться снова, и снова, и снова… и отчего-то делать этот выбор не становилось легче. Блейк или Белый Клык, личная месть или Белый Клык, Адам или Белый Клык… теперь вот — Янг или Белый Клык. Сколько еще таких выборов, одновременно одинаковых и разных, ему предстоит сделать?

Вновь достав из кармана Свиток, он долго смотрел на короткое сообщение, отправителем которого значился некий «Паук». Ничего особенного, просто время, адрес и несколько слов: «Все, кто с нами, будут там. Все начнется сегодня».

Переправив послание директору, он оттолкнулся от двери и мерно зашагал к биконскому аэродрому. Его ждал старый склад в промзоне недалеко от фавн-района Вейл, его команда… и Адам.

Последняя их встреча стоила ему руки. Эта могла стоить жизни.

 

Часть 2. Выбор, которого нет

— Ваш заказ, леди! — добродушно улыбнулся пожилой продавец, ставя перед Вайс большую тарелку с традиционным рыбным блюдом Вакуо.

— Спасибо, — с привычной прохладной учтивостью улыбнулась наследница, протягивая кредитку. — Я уверена, что будет очень вкусно.

На самом деле, она сомневалась. Все эти кафешки и уличные забегаловки, что так любили девочки, вызывали у нее, привыкшей к ресторанам и личным поварам, поначалу брезгливость, а после — недоумение. Она утешала себя тем, что сама выбрала все это: жизнь вне окружения, подобающего Шни. Еда, приготовленная любителями, не самая высокая цена.

— Это настоящий вакуовский тунец с рисом, Вайс! — восхищенно прошептала Блейк, сжимая в руках вилку. — Я такой сто лет не пробовала!

— Да, красавица, — бросил через плечо торговец, отходя к терминалу. — Настоящую кухню Вакуо здесь только в фестиваль и встретишь. Местные фигню какую-то делают.

Вайс с сомнением покосилась на блюдо… «Пища быдла» — будто вживую, услышала она голос отца и, недовольно нахмурившись, зачерпнула полную ложку.

— Эй, девчата! — прервал ее недовольный голос хозяина. — Вы дали мне сломанную кредитку!

— Что?

— Она заблокирована! — показал на экран владелец маленькой крытой кафешки, разбитой внутри турнирной зоны, что была построена неподалеку от стен Вейл специально для фестиваля.

— Но…  — растерялась наследница.

Такого никогда не случалось раньше.

— У меня есть еще одна! — спохватилась она, шаря в сумочке.

«Какой позор…»

— Вот! — протянула Вайс новую, чувствуя, как горят щеки.

Ей казалось, что на нее смотрит половина Вейл, хотя они были единственными посетителями.

— То же самое, — на этот раз уже по-настоящему нахмурился старичок. — Если вам нечем платить…

— У меня есть наличные! — прервала Блейк, бросая на стол льены.

— Спасибо…  — тихо поблагодарила наследница, когда недовольно ворчащий владелец удалился за стойку.

— Эй, пока ты мой друг не ради моих денег, все они в твоем распоряжении! — улыбнулась Блейк.

Против воли Вайс фыркнула, узнав цитату.

Пару минут они молчали. Блейк, делая вид, будто ничего не произошло, с аппетитом выковыривала рыбу, сосредоточенно очищая ее вилкой от налипшего риса. Вайс была благодарна за это: у нее появилось немного времени, чтобы успокоится и начать размышлять о причинах произошедшего.

Не то, чтобы у нее было много вариантов.

— Это сделал мой отец…  — прошептала она.

Скосив глаза на подругу, она на мгновение замерла, а после сразу зажмурилась, поняв, что случайно увидела то, что бывшая преступница явно не хотела бы ей показывать. Ее черный бант, под которым она прятала свое фавн-наследие, едва не сорвало с макушки, прижав вместо этого к волосам, вставшим дыбом. Сузившиеся в гневе янтарные глаза, вилка, зажатая в кулаке, будто она собиралась воткнуть ее во врага, все тело, напружинившееся так, словно прямо сейчас — в бой…

«Они все так ненавидят мою семью…»

Все они, каждый из друзей Блейк, что был посвящен в ее тайну, пытался говорить с Морроном Брауном, выполняя обещание, данное подруге.

Однажды попыталась и она.

Это произошло вскоре после того, как ей удалось перевести отношения с Брауном в режим «вооруженного нейтралитета», когда он, наконец, перестал напрягаться каждый раз, когда она входила в комнату и даже они смогли почти нормально разговаривать на отстраненные темы.

В отличие от остальных, она решила поговорить с ним иначе. Она попыталась показать ему, как действия Белого Клыка выглядят с другой стороны, как ее видят семьи тех, кто пострадал от радикально настроенных фавнов…

Оглядываясь назад, наследница не могла не признаться самой себе, что это был глупый выбор. Она должна была догадаться, вспомнив хотя бы реакцию Блейк, в тот день, когда наружу вышло ее прошлое, ее гнев и злобу на попытку указать, что в этой войне страдали не только виновные, не одни лишь фавны.

— Ты говоришь так, будто ты — жертва.

Он не повышал голос, не пошевелил и пальцем и даже не посмотрел на нее, но Вайс вновь почувствовала, как похолодело в груди, а фантомная ладонь обхватила голову, готовясь превратить череп в труху.

Фавн оказался рядом быстрее, чем растерявшаяся наследница успела это заметить. Прижав к стене левой рукой, он отмахнулся правой от Блейк, попытавшейся вмешаться, осторожно обхватил пальцами ее шею, будто боялся сломать неосторожным движением…

— Ты говоришь, что страдала, когда твой папочка возвращался домой в бешенстве после того, как я ограбил очередную его шахту или поезд, — продолжил он все тем же тихим, обманчиво спокойным голосом, от которого у Вайс дрожали колени. — Намекаешь, что он вымещал свою злость на тебе. Говоришь, как страшно тебе было, когда старые друзья твоего ублюдка-отца пропадали, убитые Белым Клыком.

На следующих словах в его голосе впервые открыто проскользнули эмоции, едва заметные рычащие нотки, напоминающие звук приближающейся лавины:

— Мои родители задохнулись в шахте по вине твоей компании, Принцесска, — сказал он, сжимая пальцы самую чуточку сильнее. — Я могу показать тебе, что они чувствовали перед смертью: как горели их легкие, медленно потухал разум, как осознание неизбежности смерти породило отчаяние, которое ты не можешь себе и представить.

На мгновение он сжал хватку на ее горле достаточно сильно, чтобы она действительно ощутила недостаток воздуха, на одно исчезающе короткое мгновение на самом деле поверила, что умрет — вот прямо здесь и сейчас, лишенная оружия и возможности защитить себя, не успев сделать ничего, о чем мечтала.

Разжав пальцы, он отступил на два шага назад, отпустив Блейк, которую держал все это время на расстоянии вытянутой руки.

— Вот что чувствуют жертвы, Принцесса.

— Мор! — прошипела кошка, осторожно прижимая к себе рухнувшую на колени подругу. — Это было уже слишком!

— Слишком было бы исполнить угрозу, — присев рядом на корточки, он продолжил, чуть смягчив тон. — У тебя слишком доброе сердце, Блейк. Я готов признать, что она не такая, как ее семья, что не имеет ничего против фавнов, но правда в том, что она ни черта не знает о том, какова жизнь вне ее концертных залов, ухоженных парков и дорогих ресторанов.

— Я думаю, что когда все это кончится, — продолжил Браун, не обращая на злую Блейк никакого внимания. — Я задержусь в Биконе на пару дней. Переодену тебя во что-то неприметное, спрячу волосы… и отведу в фавн-район Вейл — ты посмотришь, как живут те, кто вступает в Белый Клык. Я познакомлю тебя со старой Тассией. Один из ее сыновей погиб в нападении Гримм на шахты твоей семьи шесть лет назад, когда вы перестали их нормально охранять, а второй был забит насмерть пьяными расистами. Ты встретишься с парнишкой по имени Рой — ему семнадцать и он пишет на разбитой клавиатуре программы, которыми мы ломаем компьютеры Шни и на спор заставляет работать даже то, что уже бесповоротно сломано, но так и не смог поступить даже в самый занюханный колледж Вейл, куда берут любого дебила, если у него нет хвоста или дополнительной пары ушей.

— Я заставлю тебя спустить ауру, дам кирку и не отпущу в Бикон, пока ты не проломаешь ей стену: хорошую такую, бетонную стену. Я дам тебе ведро и тряпку и заставлю вымыть пол в ресторане «У Мо». Я накормлю тебя едой, которую едят фавны, оставлю переночевать в общежитии, где они спят. А потом отведу на собрание Белого Клыка. Скажем всем, что ты фавн-хамелеон и очень стесняешься. Послушаешь их истории, познакомишься с каждым. Уверен, ты найдешь там отталкивающих личностей, не сомневаюсь, найдутся глупцы, переполненные злобой… но ни один из них не стал таким просто так.

— Договорились…  — прохрипела Вайс, отодвигая от себя подругу, и вонзила в него разъяренно-ледяной взгляд. — Но я клянусь, если ты еще раз сделаешь что-то в этом роде, я вотку Мортинестер тебе в…

Она споткнулась, не договорив — проклятое воспитание не дало ей закончить фразу, но, судя по широкой улыбке, Браун прекрасно ее понял.

— Договорились, Принцесса, — кивнул он, протягивая руку. — Без обид — на этот раз действительно ничего личного. Просто… знаешь, мой учитель всегда говорил: «комфорка под жопой лучше, чем факел над головой». Если я должен буду стать твоей личной комфоркой, чтобы ты увидела истину — я сделаю это.

— Мор…

— Что «Мор»? Она не стеклянная, Блейк. Она боец.

— Она не одна из твоих новобранцев!

Отодвинув воспоминания в сторону, Вайс открыла глаза. Она испытывала к бывшему партнеру Блейк противоречивые чувства, но… может быть, это было чувство вины; возможно, его слова, истинность которых она не могла отрицать… или просто глупая надежда, что если они двое: Шни и Фавн-из-стали смогут найти общий язык, то для этого мира еще не все потеряно. Этот путь был сложен, полон предубеждений с обеих сторон… и тем не менее, они шли по нему. Вайс, вслед за всеми остальными, училась видеть за маской диковатого и грубого фавна настоящего Моррона Брауна, что имел очень мало общего с Фавном-из-стали, террористом Белого Клыка.

Без Блейк, знавшей его много лет, Янг, которая могла что угодно перевести в шутку, и Руби, всегда видевшую в людях лучшее, она бы не справилась.

За эти несколько секунд, на которые отвлеклась наследница, изменилось многое: ее подруга больше не была похожа на кошку, защищающую своих котят, а казалось просто расстроенной и угрюмой.

— Прости, Вайс…  — прошептала она, глядя в сторону. — Я… слишком остро отреагировала.

— Ничего… Я понимаю, — вздохнула наследница.

— Просто… ты всего трижды упоминала его при мне.

Разумеется, она не говорила об этом: семья Шни была настолько далека от идеала, насколько это только было возможно. Какое-то подобие нормальности на памяти Вайс сохранялось разве что в детстве, когда отец еще притворялся, что любит жену, мать не запиралась в своих покоях в обнимку с бутылкой вина, а Винтер еще жила с ними.

О чем уж тут говорить, если ее команда, еще полгода назад три совершенно чужие девушки, сейчас была ей ближе и дороже настоящей семьи?

За исключением Винтер, конечно — она всегда была на особом месте.

— Я не отвечала на его звонки последние пару месяцев, — призналась Вайс. — Очевидно, ему надоело ждать.

— Тебе…  — тихо сказала Блейк. — Наверно, надо поговорить об этом с Руби или Янг.

— Да, конечно… я понимаю.

Несколько томительно долгих секунд они молчали, не глядя друг на друга… а потом кошка тяжело вздохнула:

— Ладно. Я твоя подруга, это часть моих обязанностей. В чем проблема поговорить?

— Потому что если я позвоню ему сейчас — он выиграет. И поймет, что может использовать деньги и дальше, чтобы управлять мной. Он всегда так делает — устанавливает контроль, над всем, что встречает на пути.

— Тогда мне кажется, ответ очевиден. Ты просто должна показать ему, что он не может управлять тобой.

— И как я сама не догадалась? — фыркнула наследница.

— Я серьезно. Обучение, проживание и питание в Биконе бесплатно для любого, кто смог пережить инициацию, а Прах продают за полцены. Тебе, конечно, придется отказаться от десятка одинаковых платьев, привычки платить за всех, куда бы мы ни пошли, ресторанов, концертов и прочего, но… ты и в самом деле позволишь этому остановить себя? Это цена твоей свободы?

— Ты сама сказала — Прах, Блейк, — с горечью ответила Вайс. — Охотникам продают его за полцены… но это все еще дорого. Весь мой стиль боя, чуть ли не каждый удар… даже мое Проявление использует его. Я не беспомощна с одними лишь базовыми глифами и рапирой, просто… намного слабее. У меня…  — она сглотнула. — У меня нет ничего своего — только то, что принадлежит Шни. Даже Проявление, что должно быть уникальным для каждого, досталось по наследству.

— Мы можем брать оплачиваемые миссии…

— Только со второго года и самые простые. И даже тогда этого слишком мало — студенты начинают обеспечивать сами себя разве что с третьего курса.

— Хорошо, Вайс…  — после нескольких секунд тяжелого молчания сказала Блейк, и, вздохнув, запустила руку во внутренний карман куртки. — У меня для тебя есть подарок. Я все равно собиралась отдать тебе его чуть позже.

— Кредитка? — нахмурилась Вайс, повертев в руках пластиковый прямоугольник.

— Да. Тут достаточно, чтобы протянуть пару лет, если тратить с умом.

— Откуда у тебя столько денег?!

— Мой уход из Белого Клыка не был спонтанен, — пожала плечами Блейк. — Я думала об этом пару месяцев. Те деньги, которых хватит одному человеку, чтобы скромно прожить два-три года — это немного для большой организации, так что… ну, ты понимаешь. В каком-то смысле, я просто возвращаю тебе украденное у твоей компании… и нахожу особую прелесть в том, что даже так подложу свинью SDC, не позволив им подчинить тебя.

— Это…  — медленно начала наследница. — Это… Подожди, Блейк, а как же ты?

Воровато оглядевшись по сторонам и убедившись, что они все еще были единственными посетителями, кошка наклонилась поближе к Вайс и тихо сказала:

— Пообещай мне, что не скажешь девочкам. Я еще никому не говорила, даже Янг.

— Блейк…

— Обещай.

— Хорошо, — сдалась наследница. — Что случилось?

— После фестиваля…  — она замолчала на мгновение, а после, закрыв глаза, резко выдохнула: — Я уйду из Бикона.

— Что?! — вскрикнула Вайс.

— Тише! — прошипела кошка, оглянувшись на недовольно покосившегося на них хозяина.

— Что?! — повторила наследница уже тише. — Зачем тебе делать это?

«Она не может уйти!»

Вайс никогда не признала бы этого вслух, но Блейк была частью ее новой семьи — той, что она выбрала сама, той самой жизни, за которую была готова биться насмерть со всем миром.

«Четыре года Бикона, два года Охотницей… Я что, прошу слишком многого?!»

— Мор говорит, что гордится мной, одобряет выбор стать Охотницей и защищать людей, — еле слышно ответила кошка и Вайс с удивлением увидела боль, отразившуюся в янтарных глазах. — Но он рад не поэтому. Все эти годы, что мы знакомы — он защищал меня от всего на свете… или хотя бы пытался. Бикон — самое безопасное место в Королевстве, это дом для лучших воинов в мире, где любой, даже слабейший студент стоит десятка обычных солдат. Охотники, пожалуй, самая терпимая к фавнам профессия — здесь всех волнует только то, можешь ли ты сражаться с Гримм или нет.

— Тогда в чем проблема?

— Я не желаю больше быть той, кто нуждается в защите, — твердо ответила Блейк. — Я решила стать Охотницей, потому что хотела защищать сама. Бикон это… полумера. Побег не побег, но… он не решает проблемы.

— Фавны…  — прошептала наследница.

— Да, Вайс. Фавны. Посмотри до чего дошло — Белый Клык пустил в город Гримм!

— Это единичный случай…  — слабо возразила Вайс, пряча глаза. — Мы остановим их.

— Они попробуют снова.

— Браун обещал, что возьмет все в свои руки…

— И что, я так всю жизнь и буду перекладывать ответственность на него? — все больше распалялась Блейк, уже даже не пытаясь быть тихой. — Всю жизнь буду ждать, что он защитит меня и всех нас?! Что он разберется со всеми проблемами, сделает все (и я имею в виду — действительно ВСЕ), для того, чтобы подарить мне и всем остальным фавнам это гребанное равенство, которое мы уже завоевали однажды?!

— Блейк…

— Нет, Вайс! Мне уже не двенадцать. Я уже не девочка.

Как-то резко потеряв запал, она опустилась обратно на стул и, сгорбившись, тихо сказала:

— И я так устала убегать…

— И что ты собираешься делать?… Пойдешь с Брауном?

— Нет, — покачала головой кошка. — Путь Мора… он просто не для меня. Но насилие и угрозы — не единственный способ добиться цели.

— Ты говоришь о старом Белом Клыке.

— Да… Твое обещание ничего не говорить девочкам все еще действует?

— Это что, еще не все?! — схватилась за голову наследница.

— Вайс…

— … Выкладывай уже.

Глубоко вздохнув, будто набираясь храбрости, Блейк вытащила откуда-то маленький складной ножик (Вайс даже не знала, что он у нее был!), и, надрезав ткань с внутренней стороны куртки, вытащила аккуратно сложенный вчетверо лист бумаги. Развернув его, она пару секунд смотрела на него… а потом протянула Вайс.

— Это…  — все, что могла сказал наследница, разглядывая старую, выцветшую фотографию.

С крохотного клочка фотобумаги Вайс улыбались трое: сама Блейк, такая трогательно крохотная, не старше десяти девчушка с кошачьими ушками, которые она и не думала скрывать; миниатюрная женщина-фавн, прижимающая ее к себе; и широкоплечий красивый мужчина с аккуратной бородкой и волнистыми волосами до плеч.

— Это…

— Моя семья.

— Это Гира Белладонна.

— Да.

— Гира. Белладонна.

— Да, — фыркнула Блейк.

— Бывший лидер Белого Клыка. Правитель Менаджери.

— И мой папа.

Вайс была настолько растеряна, так сильно выбита из колеи, что не придумала ничего лучше, чем сказать:

— Янг не должна об этом узнать.

— Почему? — удивилась Блейк.

— Тогда она будет говорить, что мы «команда принцесс».

Пару секунд они просто молчали, смотря друг на друга… а потом рассмеялись.

— О, она начнет верить, что и в ее родословной затесался кто-то королевской крови! — задыхаясь, сказала Блейк, вытирая слезы.

— Да, глава какого-нибудь клана, из тех боевиков, что она смотрит, — согласилась Вайс. — И Руби тоже обязана оказаться кем-то вроде…

— Вроде потомка древних волшебных супер-воинов? — подсказала Блейк.

— Точно! Тогда мы окончательно превратимся в команду из детского мультика!

Наконец, когда они успокоились, Блейк вернулась к теме, с искренней гордостью заявив:

— Он самый умный человек, которого я знаю. Когда я уходила… то многое ему наговорила, о чем до сих пор жалею. Я почти уверена, он уже тогда знал, чем закончится этот крестовый поход.

— Ты хочешь попросить его помощи.

— И совета. Мор сражается за фавнов по-своему… а я буду делать это по-своему. Кто сказал, что есть только один путь?

— И я никак не смогу тебя отговорить…  — вздохнула наследница.

— Прости, но… да. Я все решила. Я благодарна вам за эти полгода — ты, девочки, Бикон, остальные ребята, были тем, в чем я нуждалась, чтобы вернуть веру. Хотя бы в человечество. Изнутри Белого Клыка все виделось очень… черно-белым. Есть враги — люди, есть друзья — фавны. Среди всех этих миссий, сражений, бесконечных историй, рассказанных новичками и ветеранами, в замкнутом круге злости и насилия… очень легко забыть, что есть не только SDC, не только злые люди, но и добрые. Я понятия не имею, как Мор справился с этим. Это свело с ума Адама, едва не сломало меня… а он как-то умудрился устоять.

— Сила и прочность? — предположила Вайс.

— Сила и прочность, — с гордой улыбкой согласилась Блейк.

— Эй, девчушки! — прервал их хозяин. — Не хочу вас прерывать, но начинается первый бой финала. Пирра Никос против этой новенькой, Пенни Полендины — не думаю, что вы захотите это пропустить.

Вайс только вяло кивнула, переводя взгляд на экран.

Если бы она попробовала описать свое состояние одним словом, им было бы «опустошение».

Все разваливалось. Без Блейк — это будет уже не RWBY, уже не та жизнь, за которую она сражалась.

«Четыре года Бикона, два года Охотницей…»

Это больше не звучало так же, как раньше.

Наверное, потому, что этих шести лет больше не было. И выбор, от которого она бегала все эти месяцы, выбор между правильным и приятным, общим и личным, ответственностью и свободой, вставал перед ней в полный рост.

Ее партнер, наивная энергичная Руби Роуз, что хотела помогать людям; невыносимая, но очаровательная Янг Сяо Лонг; тихая и вдумчивая Блейк Белладонна — команда, которую она любила больше жизни… что бы они подумали, если бы узнали о сомнениях, которые ее гложут?

Они бы смогли понять, почему так страшно возвращаться домой, в огромное одинокое поместье, где можно было бродить целый день — и так и не встретить ни одной живой души? Она смогла бы заставить себя рассказать им о том, что значит для нее выступить против Жака Шни, одного из самых могущественных и влиятельных людей в мире; о том, что он делает со своими врагами?

Винтер сказала, что решать ей, что выбор есть всегда.

Прямо сейчас Вайс казалось, что на самом деле выбора у нее никогда не было.

Какая еще судьба могла ждать девочку, одинокую просто по факту рождения с фамилией Шни, в семье несчастных людей, разрушенных деньгами и властью?

Конечно же, только в одинокой войне против всего мира за равенство проклятых всеми богами фавнов, на которых ей должно быть плевать.

Она винила во всем Моррона Брауна. Если бы не он, если бы не тот бой под автострадой, не та ненависть, с которой пришлось столкнуться, она бы не начала задавать себе вопросы, не поговорила бы с Винтер и не получила бы ответы. И этот месяц прошел бы не в мучительном выборе и попытке усидеть на двух стульях сразу, а так, как она и мечтала — с командой и друзьями, в веселье и беззаботности. А теперь Блейк уходит — из-за него.

— Будь ты проклят, Браун, — прошептала она себе под нос, делая вид, что следит за поединком. — Это все твоя вина…

 

Часть 3. Первый выстрел

— И сегодня мы приветствуем вас на первом дне финальных схваток турнира Витал!

Эмеральд поморщилась, подавив желание заткнуть уши — тысячи, десятки тысяч зрителей Колизея Согласия, огромного воздушного судна, построенного лет десять назад в Атласе специально для проведения фестиваля, взорвались слитным восторженным ревом.

— Всю эту неделю вы наблюдали, как студенты академий Охотников сражаются за право называться лучшими из лучших! — продолжил комментатор. — Сегодня начнется финал. Осталось двенадцать бойцов, одиннадцать схваток и всего один победитель: сильнейший, искуснейший, непобедимый.

На этот раз ей все же пришлось зажать уши — столь оглушительным был энтузиазм толпы, что пыталась хотя бы так отвлечься от напряжения последних нескольких месяцев: Праховой Войны, Прорыва Гленн, всех этих «сбоев» и «ошибок» Охотников. Пережидая звуковую атаку, она недовольно сдула лезущую в глаза каштановую челку — к ее вящему неудовольствию, изумрудные волосы пришлось перекрасить, а в алые глаза вставить линзы.

Сложно попасть в самое охраняемое место на международном турнире, когда твое описание есть у каждого Охотника, солдата и робота, вместе с приказом: «арестовать на месте, если не выйдет — убить». С другой стороны — сложно не пустить Эмеральд Сюстрай туда, куда она хочет попасть. Проблемы доставляли только чертовы роботы, у которых не было ауры, через которую работало ее Проявление.

— … И, конечно, Пирра Никос! — закончил перечислять финалистов комментатор. — Что? Да, я согласен с вами — хватит тянуть время. Пусть наш случайный алгоритм выберет участников первого боя финала!

Эмеральд фыркнула. Случайным этот алгоритм быть перестал еще месяц назад, когда ее наставница, пока все были заняты этим дурацким балом в честь фестиваля, через отделение крохотную копию башни ССТ в Биконе, взломала разом и сеть Вейл, и Атласа.

В том, что происходило на этом турнире, не было ничего случайного. Даже поражение команды RWBY позавчера — двум дурочкам из Бикона, богатой и наивной, «не повезло» выступить против JNPR… и, разумеется, гребанная Неуязвимая Девочка порвала их в клочья, очень технично и аккуратно, оставив ровно с пятнадцатью процентами. И все это просто потому, что Синдер не была нужна Шни на арене, и она посчитала, что поражение поспособствует тому, чтобы она предпочла посмотреть финал по ТВ.

— Первая участница — Пенни Полендина! Это молодое дарование прекрасно выступило на предыдущих этапах турнира, не дав своим противникам ни единого шанса! Кому бы ни повезло сражаться с ней — это не будет легко.

Не отрывая взгляда от экрана, на котором мелькали портреты оставшихся участников финала, Эмеральд вытерла вспотевшие ладошки о брюки. Ей до сих пор не верилось, что она — простая вакуовская беспризорница, использующая свое Проявление для мелких краж, участвует во всем этом. Ведь прямо сейчас, своими собственными руками, она сыграет первую ноту симфонии, что приведет к падению одного из Королевств, колыбели цивилизации, чье существование казалось столь же незыблемым, как восход солнца.

— И противником мисс Полендины будет… Пирра Никос!

Могла ли она мечтать о чем-то подобном еще пару лет назад, до встречи с девушкой, которая изменила ее жизнь?

Конечно же нет. Все мысли, что были у нее в те времена, были направлены на то, что она будет есть и где будет спать, ни о чем большем она не задумывалась. Синдер Фолл вытянула ее с самого дна, увидела в ней потенциал, научила сражаться и… вот теперь она здесь, участвует в событиях, которые можно без всяких скидок назвать великими. Ужасными, да, но — великими.

Эмеральд, вместе со всеми остальными следила за поединком: как выскользнули из маленького рюкзачка за спиной десять клинков, хаотично вращаясь над рыжей девчушкой в завораживающем непредсказуемом танце; как начался бой двух сильнейших бойцов чемпионата, двух «супероружий», искусственного и естественного… И даже несмотря на то волнение, что все сильнее сжимало горло, она не могла не восхититься ими обеими.

Клинки проекта P.E.N.N.Y., действуя совершенно независимо друг от друга, рубили, кололи, стреляли сгустками раскаленного праха: в одиночку и собираясь группами, окружив Никос, вооруженную лишь мечом и щитом, со всех сторон… но ничто из этого не могло коснуться легендарной Неуязвимой девочки. Каждый удар был остановлен, мечом, щитом или копьем, каждый выстрел — блокирован или пропущен мимо.

Этот бой определенно вошел бы в историю чемпионатов и остался в легендах, что пересказывали бы друг другу спустя годы даже без вмешательства Эмеральд… а уж с ним Королевства его никогда не забудут.

Они просто не успеют.

Прищурив глаза, она потянулась своим Проявлением к Никос и та, «не заметив» атаки, отлетела в сторону, приняв удар на вспыхнувшую ауру. Один раз, второй, третий… и вот уже напряженную тишину арены разорвал истошный гудок, знаменующий победу Полендины.

Точнее, так подумал весь мир. На самом деле в этот момент проиграли все.

Глубоко вздохнув, Эмеральд усилием воли отбросила в сторону все свои сомнения, весь страх и колебания, оставив только цель и задачу — заставить Пирру Никос применить силы Девы. Она репетировала эту иллюзию, самую сложную из всех, что когда либо создавала, всю прошлую неделю, используя в качестве подопытного кролика Меркури, а экзамен у нее принимала лично Фолл. Она была столь совершенна, насколько это только было возможно. Достаточно, чтобы обмануть кого угодно.

«Люди верят в ложь либо потому, что хотят, чтобы она оказалась правдой, либо потому, что боятся этого, — учила ее Синдер. — Выбери один из ее самых больших страхов, воплоти… а все остальное она сделает сама. Страх убивает разум, Эмеральд, запомни это».

Девочка-андроид вздрогнула, когда вместо оваций ее победу встретил десяток взрывов по всему стадиону. Пока бывшая непобедимая чемпионка вставала на ноги, тяжело опираясь на копье, она замерла на месте, не в силах оторвать взгляд от огня, заполнившего трибуны и криков, разорвавших тишину.

Эмеральд скривилась от острой боли, уколовшей затылок — иллюзии такой сложности требовали от нее колоссального напряжения. Нужно было действовать быстро, пока она еще способна использовать Проявление и Полендина не пришла в себя — черт его знает, какую деталь сможет заметить самый совершенный ИИ в мире, догадавшись, что ее обманывают.

Энергетический барьер, защищавший зрителей от происходящего на арене, ярко вспыхнул, расходясь белоснежными световыми волнами от точки удара — прямо за спиной все еще ничего не понимающей Пирры.

Эмеральд поняла, что выиграла, когда клинки сформировали идеально ровный круг перед роботом, сияя яркой зеленью, когда завращались вокруг невидимого центра — все быстрее и быстрее с каждым мигом, превращаясь в смазанную изумрудную окружность.

Барьер лопнул, разлетевшись белыми искрами, и на холодный камень арены ступил покрытый пеплом и копотью Фавн-из-стали, волоча за собой удерживаемую за голову Руби Роуз.

— Нет, Пенни! — закричала Пирра, закрываясь щитом. — Что бы ты ни видела, это иллюзия!

Но андроид ее не услышала. Ее сенсоры передавали лишь рев пламени и крики раненных и умирающих, а глаза видели лишь первую в жизни подругу, которую держал за голову известный на весь мир террорист. Возможно, будь она старше, возможно, не будь ей всего трех лет от роду, она бы смогла услышать ее, обратить внимание, что Никос больше нет на арене, но…

Она была просто ребенком, что оказался не в том месте и не в то время, просто первой жертвой финала сорок первого турнира Витал.

Первой, но далеко не последней.

— Она верила тебе! — закричала робот. — Говорила, что ты на нашей стороне!

Ухмыльнувшись, Фавн-из-стали поднял руку, поместив Роуз между собой и Полендиной.

— Она ошибалась, — рыкнул он, с хрустом сжимая маленький череп в кулаке.

И в следующий миг яркий изумрудный луч сорвался с клинков, затмив собой пламя и солнечный свет. Никос метнулась в сторону, пытаясь увернуться от атаки — медведь последовал за ней, а следом и луч раскаленного Праха. Оглушительный, наполненный болью девичий крик разорвал ошарашенную тишину, установившуюся в Колизее Согласия, пока зрители пытались понять, что происходит.

«Ну давай же…  — взмолилась Эмеральд, чувствуя, как в виски медленно вгоняют раскаленные иглы. — Быстрее, чертова Никос!»

Она заставила иллюзию Фавна-из-стали прыгнуть вверх, увлекая за собой всеразрушающий изумрудный поток, который, не встретив на своем пути никакого реального препятствия, уперся в барьер… и проломил его, располосовав южную трибуну пополам.

— Нет! — закричала Никос, прижимая к груди обугленную правую руку, с которой на землю капали ярко-алые капли раскаленного металла: все, что осталось от ее знаменитого на весь мир щита.

«Сейчас!»

У чемпионки больше не было ауры, не было оружия, даже металла поблизости. Если у нее есть сила Девы, она воспользуется ею сейчас. А еще — она не знала, что Пенни робот, они проверяли еще когда были в Биконе, задавая наводящие вопросы. Использовать свое Проявление она могла бы разве что в качестве жеста отчаяния…

Едва не теряя сознание от боли, Эмеральд еще успела увидеть, как Никос, с перекошенным от боли и отчаяния лицом, поднимает руку… и как разрывает на части разнонаправленными магнитными силами первую в мире искусственную девочку, у которой была душа.

«Не Дева…» — подумала она, отпуская иллюзию.

Последнее, что она увидела перед тем, как потерять сознание, были многочисленные экраны, сменившие видео-трансляцию арены на черную шахматную фигуру ферзя на багровом поле. Последнее, что слышала — был голос ее наставницы, Синдер Фолл:

— Это не было трагедией.

* * *

В том, чтобы сидеть в одиночной камере, есть свои плюсы. Тихо, спокойно, никто не выпрашивает мороженного и не теребит, тыкая в лицо набранным на Свитке сообщением «пойдем замутим какую-нибудь движуху», сумасшедшие наниматели не требуют пойти и ограбить целое Королевство, никто не заставляет работать с этими отбитыми отморозками из Белого Клыка…

Были и минусы — бездна свободного времени, которое совершенно нечем было занять, заставляла думать. О всяком: вспоминать выходки своего партнера, с которой они вместе росли на улицах Атласа; их первое совместное «дело» — ограбление какого-то пьянчужки; членство в местной банде, переворот, войны с конкурентами… поражение и «вольные хлеба», свобода делать все, что только взбредет в голову.

О том, что ему за тридцать, а все, что есть за душой — длинный список преступлений и побед, безумств из которых он вышел сухим из воды да один единственный настоящий друг. И даже о том, не совершил ли он в свое время ошибку, однозначно записав Неополитен в список партнеров и друзей, отбросив мысли о чем-то ином: ведь женщин вокруг было много, а друг — только один.

В общем, в заключении Роман Торчвик размышлял о всякой херне, о которой никогда бы не задумался, не окажись он запертым в четырех стенах уже вторую неделю, с кандалами на руках и ногах.

— Убил бы за сигарету… Только в такой вот ситуации и начинаешь понимать, почему курение — это плохо.

По его подсчетам, шел первый день финала турнира Витал. Конечно, он не знал точного плана, даты и всего остального, но готов был поставить последнюю сигару (если бы она у него была) на то, что все начнется со дня на день.

После визита Брауна, он был вынужден рассказать гребанному медведю, умудрившемуся уговорить не менее гребанного Айронвуда на нарушение закона, о том, что его арест предусматривался планом. Он был нужен Синдер здесь, на линкоре. Зачем — он пока не знал, Фолл не была дурой, раскрывая такие детали наемнику, работавшему за деньги и из страха, и которого собиралась «немного посадить в тюрьму». С тех пор его камеру охраняла полная команда Охотников. Он сомневался, что этого будет достаточно, но, разумеется, никому ничего не сказал.

Ну их всех нахрен, скопом — Фолл, что готова уничтожить Королевства ради какой-то своей мутной цели, ее босса, которого он не знал и не имел ни малейшего желания познакомится лично, атласких генералов, плюющих на собственные законы… А особенно нахрен — сумасшедшего медведя, что рискнул жизнью и свободой любимой девушки, угрожая тому, у кого был на нее компромат, способный разрушить ей жизнь: сработало это только потому, что он решил не связываться с сумасшедшим. От двинутых идеалистов, готовых на такое ради своей дурацкой цели (равенство, ха!) надо держаться подальше.

Именно поэтому он не стал отпираться в тот день, когда его навестил переметнувшийся Прихвостень. Он знал этот взгляд, мог определить когда «меня ничто не остановит» — это не пустые слова, не бравада и угроза, а простая констатация факта. Откажи он — и закончилось бы все именно так, как обещал ему медведь, рука бы не дрогнула.

Ему недостаточно много платят для такого дерьма.

Именно поэтому в момент, когда сквозь толстую бронированную дверь его одиночной камеры пробился звук первого выстрела, он довольно улыбнулся.

Пора было закончить работу.

Не теряя ни мгновения, он бросился в дальний конец крохотной камеры, забился в угол и свернулся в самый компактный комочек, в какой только мог. Повод похвалить себя за осторожность у него появился уже через несколько секунд, когда поток синеватого Праха сорвал дверь с петель и с грохотом приложил о стену, обратив в щепки кровать, на которой он сидел не так давно. Дождавшись, когда оплавленная дверь рухнет на пол, придавив одного из Охотников, влетевшего вместе с ней, он осторожно выглянул наружу… и еще успел увидеть, как Нео, надев на лицо одному из охранников черную шляпу-котелок, вонзила тому шпагу в горло и тут же отскочила, пропуская удар топора в считанных миллиметрах от живота.

Оглядевшись по сторонам, он пару секунд рассматривал заваленный кусками роботов узкий коридор, здоровенного Дроид-паука в дальнем его конце с дымящимися пушками, двоих Охотников, лежащих вповалку у неподвижного тела пацана с седыми волосами, что работал на Фолл… Наконец, переведя взгляд на напарницу, что, тяжело дыша, зажимала ладонью рану на левом плече, он сказал:

— Надеюсь, ты принесла мою трость.

Проследив за взглядом Нео, он подобрал брошенное в пылу схватки оружие, подошел к телу Меркури, присел на корточки и, проведя кончиками пальцев по узкой колотой ране на затылке, осуждающе посмотрел женщину-мороженное.

Та в ответ лишь пожала плечами и показала ему экран Свитка с заранее набранным сообщением: «Валить надо от этих психопатов».

— Но сначала надо закончить работу, — кивнул Роман. — Свалить, закончив дело, совсем не то же самое, что сбежать, провалив его…

Переведя взгляд на одного из уцелевших Рыцарей Атласа, сменившего привычный синий свет визора на ярко-алый, он спросил:

— Сколько таких у нас?

Ухмыльнувшись, Нео сложила пальчики непострадавшей левой руки в слово: «Все».

— Знаешь, Нео, — доверительно сказал Роман, снимая с трупа Охотника ключи от наручников. — Когда я, просто так, из любви к искусству, угнал тачку Вуди, они называли меня безумцем и тупым пижоном и лишь немногие умные люди понимали, насколько это круто и стильно.

Отперев наручники и связанные с ними толстой цепью кандалы на ногах, он с удовольствием потянулся, не обращая внимания на звуки выстрелов, звон клинков и крики раненных и умирающих, что доносились со всех концов огромного флагмана воздушного флота Атласа.

— А теперь мы с тобой угнали у него гребанный линкор. Можно уходить на покой, ничего круче я в своей жизни больше не сделаю. Но пока…  — он подмигнул радостно оскалившейся напарнице. — Пока мы с тобой должны пострелять из нашей новой игрушки по другим корабликам в песочнице. Что скажешь, партнер?

Все еще улыбающаяся Нео стукнула по протянутой трости своим зонтиком и направилась к выходу.

— Я так и думал, — хмыкнул Роман ей в спину и зашагал следом. — Но знай: за то, что ты испачкала мою шляпу, тебя ждет страшная месть.

* * *

— Это не было трагедией, — изо всех сил стараясь изображать печаль, сказала Синдер в коммуникатор. — Это не было несчастным случаем.

Прямо сейчас ее слушал весь мир. Финал фестиваля Витал — то событие, которое не мог пропустить никто, даже находясь при смерти. Ее слова, тщательно отрепетированную речь, что писалась неделями, слушали десятки миллионов.

Это было восхитительное чувство. Когда все это кончится, когда она получит ту силу, которую заслуживает, такое будет происходить постоянно. Они все будут слушать ее. Подчиняться ей.

И бояться.

— Это следствие вашего доверия, возложенного не на тех людей. Ваша безопасность, ваших детей — в руках некомпетентных глупцов. Директора академий Охотников обладают силой большей, чем многие армии, а один из них настолько беспринципно нахален, что подчинил себе и тех, и других. Они говорят вам, что взяли эту силу ради вашей защиты.

Она знала — где-то там, в центре управления сверкающей башни ССТ, судорожно пытаются заглушить ее трансляцию, вернуть себе контроль над системой… Все было бесполезно — она контролировала все, так же, как делала всегда.

Это была последняя остановка на долгом, долгом пути, на который она ступила, приняв предложение самого страшного существа в мире — Салем, Королевы Гримм, живом олицетворении Разрушения.

Она сотни раз ходила по острой грани между жизнью и смертью, она убивала, лгала и предавала так же часто, как делала вдох. Она разорвала душу восемнадцатилетней девчонки, чтобы забрать у нее силу, которую желала, использовала в своих целях чужую ненависть… она делала много чего — все ради этого момента: мгновения триумфа, минуты абсолютной власти, когда по ее воле рухнут веками стоявшие колоссы.

— Однако, что они сделали с ней? — продолжила она с почти искренним разочарованием в голосе. — Хваленные роботы Атласа, что заполнили улицы великого города Вейл, расстреливают гражданских — из-за ошибки в коде… так они нам говорят. Охотники и Охотницы, те, кто должны обладать честью и милосердием, быть зерцалом и эталоном, убивают невинных людей по подозрению в связях с Белым Клыком. По ошибке… так они нам говорят.

Она не была Гримм, но почти видела черное облако негативных эмоций, что медленно сгущалось над Колизеем Согласия, чувствовала запах отчаяния и боли задетых атакой Полендины, панику оставшихся в живых. Точно такое же облако формировалось сейчас над Вейл, Биконом, Атласом… каждым городом планеты, подключенным к сети ССТ.

— О чем думал Совет Атласа, отправляя в Вейл неисправных, не готовых роботов? О чем думали Охотники, убивая без доказательств? Чем заняты наши защитники, в то время, когда Белый Клык, фавны, эти грязные ведомые инстинктами животные впускали Гримм в город, в наш дом? Я скажу вам — чем: они грызутся за власть. Айронвуд отбирает фестиваль у Озпина, армия Атласа занимает Вейл… супероружие, замаскированное под милую девочку, калечит всеобщего кумира, Неуязвимую Пирру Никос.

— Если честно, — доверительным тоном продолжила Синдер, свешивая ноги с трапа готового к взлету транспорта Белого Клыка. — Я понятия не имею, что творится в их пьяных от власти головах. Я знаю одно: наш мир хрупок… и он вот-вот сломается.

Махнув рукой, она дала пилоту сигнал взлетать.

— Первый выстрел уже прогремел — он был сделан искусственной девочкой, у которой сломалась программа. Прямо здесь и сейчас, я хочу, чтобы вы спросили себя — а смогут ли вас защитить те, кто принял на себя такую обязанность? И захотят ли?

Отключив трансляцию, она откинулась назад, опираясь на локти и с почти счастливой улыбкой посмотрела в темнеющие от слетевшихся на запах негатива Гримм небеса. Она знала, что тоже самое происходит и на земле: сотни, тысячи и десятки тысяч бессмысленных, не рассуждающих монстров бежали, прыгали и ползли в Вейл так быстро, как только могли ради исполнения единственной цели, для которой существовали: они готовились убивать. Это же происходило и в Атласе, Вакуо, Мистрале…

— Это уже даже не начало конца, Озпин, — прошептала она. — Теперь это просто конец.

 

Часть 4. Большая ошибка

Крепко сцепив пальцы перед собой, он смотрел, как на четырех экранах перед ним рушится Королевство.

На крайнем левом студенты сражались на арене Колизея Согласия, стягивая на себя всех Гримм, слетевшихся в место наибольшего негатива, место, где «прогремел первый выстрел». На втором — тяжеловесно развернувшийся флагман Атласа слепящим изумрудным лучом располосовал пополам сразу два корабля, что вели огонь по облепившим их Неверморам. На следующем белоснежные роботы расстреливали разбегающихся во все стороны людей, а пылающие огненным Прахом снаряды возвышающихся над ними Паладинов заставляли Охотников уклоняться и блокировать атаки, отчаянно пытаясь сократить дистанцию и вступить в ближний бой, где аура давала им преимущество.

А на четвертом шла трансляция фестиваля Витал: на багровом фоне с маленьким значком черного ферзя в углу экрана сменяли друг друга обрывки видео, снятого с камер наблюдения: как окровавленный фавн поднимает отрубленную голову какой-то женщины над головой; как Гримм разрывают на части сначала мать, закрывающую собой ребенка, а после — и самого малыша. Охотники, падающие под залпами паладинов и Рыцарей, Охотники, едва ли не грудами сваленные в разрывах проломленных стен, убитые в тщетной попытке остановить разогнавшееся стадо Голиафов. Всюду кровь, смерть и бесконечное сражение, в котором только Гримм и Охотники были «против всех».

Озпин пристально смотрел на экраны, не мигая и не отводя взгляд. Он должен был видеть, должен был запомнить каждый миг. Он помнил, как Вейл рождался, из крохотного городка, удачно окруженного со всех сторон непроходимыми горами, сначала в страну, занявшую всю долину, а после и в Королевство с многомиллионным населением. Меньшее, что он мог сделать — это проследить, как он умрет, в муках и агонии, потому что он не смог его защитить.

Это была не первая родина, гибель которой он видел, не единственный сожженный город, который любил и тысячная по счету ошибка, что обернулась катастрофой, но каждый раз это было столь же мучительно наблюдать, как и в самый первый.

Ощутив легкую дрожь, сотрясшую донжон Бикона, он неосознанно положил ладонь на трость, прислоненную к столу, и впился взглядом в четвертый экран: его враг не смог бы обойти вниманием пробуждение этого древнего Гримм, столь старого и сильного, что в свое время он просто решил его просто не трогать, позволив и дальше спать в недрах горы. Разумеется, он оказался прав: одна из камер запечатлела дракона, расправляющего крылья в окружении разлетающихся во все стороны обломков размером с полновесные скалы, что раньше были верхушкой горы. В следующее мгновение экран, наконец, погас. Видимо, в башне ССТ, отчаявшись вернуть себе контроль, просто дернули рубильник, отрубив питание.

— Мы должны что-то сделать.

Она стояла у огромного панорамного окна с видом на город, в окружении огненных сполохов и разрядов молний, сжимая кулаки, покрытые латными рукавицами, а волосы ее сияли так ярко, что затмевали десятки ламп, освещавших кабинет директора. Оглянувшись через плечо, она обратила на него полный кипящей ярости взгляд, сверкающий странной смесью багрянца и янтаря.

— Я взяла эту силу не для того, чтобы отсиживаться.

Вздохнув, директор поднялся со своего места и подошел к своей новой Осенней Деве, впервые в этой жизни ощутив, что трость — это не только оружие, но и необходимость. Он остановился рядом с ней, достаточно далеко, чтобы его не задела рвущаяся на свободу сила блондинки, и пару секунд вместе с ней смотрел вниз, наблюдая, как Гримм волнами накатываются на стены Бикона, как стервятниками кружатся вокруг транспорты Белого Клыка… и как гибнут его студенты, пытаясь отбиться сразу от всех врагов, ударивших одновременно.

— Скажи мне, почему это происходит, Янг? — тихо спросил он.

Она нахмурилась, кривя губы в оскале, открыла было рот, чтобы ответить что-то наверняка очень глупое…

— Подумай, — прервал ее Озпин. — Я говорил тебе об этом.

Чтобы остановить ведомых эмоциями, надо отвлечь их, заставить думать. Далеко не все способны одновременно и кипеть гневом, и сохранять трезвую голову. Чаще всего у людей получается делать только что-то одно. Он достаточно много жизней прожил, обучая новое поколение Охотников, чтобы уяснить эту истину.

— Они хотят силу Девы, — наконец выдавила блондинка через пару секунд.

— Верно. Все это, — он обвел рукой сражение, что бурлило под ними. — Лишь способ. Они придут за тобой, Янг. Твой враг — не Гримм, не пешки Белого Клыка или роботы Атласа. Твой враг сегодня — Синдер Фолл, твое сражение — с ней.

— Я знаю, — прорычала Янг, вновь обращая взгляд на пылающий внутренний двор.

— Терпение, моя ученица. Я знаю, что это трудно, но теперь твоя ответственность куда выше, чем раньше, когда ты была всего лишь первокурсницей. Я предупреждал тебя об этом.

— Но…

— А хотя знаешь, — не дал ей договорить директор. — Ступай. Но обещай мне, что найдешь Глинду, и что будешь следовать ее приказам. Она — лучшая Охотница Вейл не просто так.

— Что? — развернулась к нему Дева, от удивления даже потеряв багрянец в глазах. — Но только что…

— Кое-что изменилось, — отрубил Озпин, крепче сжимая трость, пытаясь замаскировать этим дрожь, пробежавшую по телу, и продолжил, уже почти срываясь на рык. — Ступай. Быстро!

Несколько секунд девушка недоуменно смотрела на него… а после пожала плечами и, довольно оскалившись, бросилась к выходу. Остановилась она лишь на мгновение, уже у дверей. Не оборачиваясь, она тихо спросила:

— Где Плюшевый?

— Выполняет свою часть нашего договора, — мягко ответил Озпин, уже справившийся с собой. — С ним все будет хорошо, Янг — такие люди позволят себе умереть лишь достигнув цели. За твоей сестрой присматривает Кроу, а друзья могут за себя постоять. Не думай об этом — думай о моих словах. Найди профессора Гудвич. Слушайся ее.

Он позволил себе всего одну минуту покоя, неотрывно глядя в небеса, на смутный силуэт гигантского дракона, что, мерно взмахивая крыльями, стрелой несся к городу. Он не мог видеть женскую фигурку в черном платье, что неподвижно замерла на загривке, зато прекрасно чувствовал запах пепла и крови, что неизменно сопровождал в его восприятии Королеву Гримм.

А когда отведенное самому себе время закончилось — подошел к столу, свернул все видео-окна и коснулся иконки с надписью «Смерть», запуская давным-давно разработанные на такой случай протоколы. Чем бы ни закончилась эта ночь для всех остальных, директор Озпин, воплощение реликвии Знания под номером «мне-страшно-даже-считать», ее не переживет.

Сегодня он перейдет в разряд «памяти». Его друзья, дочка, студенты, любимый сорт кофе и зеленый шарф — все это будет лишь данными, что достанутся следующему в очереди.

Его утешало одно — он не будет всего лишь «одним из». Он будет особенным. Его смерть будет иметь значение и не станет очередной жертвой, принесенной зря.

— О, ты совершила такую большую ошибку, Салем, явившись сюда лично, — прошептал он, чувствуя, как кривит губы злая ухмылка. — Эта ночь станет последней для нас обоих.

В ожидании лифта, он достал Свиток из кармана и набрал один из длинного списка номеров. Сообщение тут же ушло в голосовую почту, но Озпина это не смутило — он прослушает, когда придет время.

— У каждого есть своя цена, мистер Браун, — произнес он после сигнала. — К счастью, мне известна ваша.

Кроу всегда называл его «древним хитрым хреном». Получить то, что ему нужно, заплатив тем, что собирался отдать даром, вполне подходило под это определение.

 

Часть 5. Учитель и ученик

Это был обычный склад, один из десятков, что были разбросаны по окраинам Вейл. Облупившаяся краска на стенах, забор с колючей проволокой, здоровенный амбарный замок на воротах, прикрытый пластиковой бутылкой… Самые обычные, насквозь банальные и тривиальные места внезапно могут оказаться такими важными и исключительными: в зависимости от того, какие события в них происходят.

Следуя за своим провожатым, Браун не мог отделаться от мысли, что этот грязный склад станет местом, где все закончится и никак не мог решить, где же все началось.

Началом послужил тот день, когда он потерял руку, бросив вызов своему учителю, человеку, который усыновил его, воспитал, научил сражаться и указал путь? Или день, когда Адам, что был для него одновременно как старший брат, наставник и, совсем немного, отец, решил променять все, чему учил маленького злого на весь мир медвежонка на месть всем без разбора? Может быть, миг, когда Блейк, голосом которой говорила его совесть, решила уйти от Белого Клыка, что вырастил ее точно так же, как вырастил Моррона Брауна? Или все началось тогда, когда он сбежал в Атлас, целый год мотаясь от шахты к шахте, почти не бывая на основной базе, пропуская все то, что происходило с Белым Клыком? Адам сказал ему: «Я и понятия не имел, как ты связывал нас троих, пока ты не уехал».

Была ли это его вина?

В полной тишине он переступил через очень знакомый диагональный разрез, располосовавший подсобный коридор, прошел мимо кровавого следа, тянувшегося по полу под одну из изрешеченных пулями дверей…

А может, все началось тогда, когда все они решили, что насилие — это хороший способ, что страх рождает смирение, а не агрессию?

Как же ему не хватало того, старого Адама! У него всегда был ответ, эта покоряющая способность идти к цели, просто сметая, не замечая, любые преграды.

Он всегда знал, что делать.

Многие годы Браун пытался подражать ему — хотя бы внешне, перед подчиненными, — ориентировался на его слова, следовал заповедям, долгий-долгий год в Атласе постоянно задавал себе вопрос: «А как бы поступил Адам?»

Куда привел Адама Торуса этот путь? Ответы, которые у него были, сделали его инструментом в руках Синдер Фолл. Страсть, которой он умел заражать других как никто другой, утянула следом весь Белый Клык Вейл, превратив их в пешек, пушечное мясо, бросаемое на убой ради чужих целей, совершенно чуждых фавнам.

Вопросы, вопросы, вопросы… Бесконечная череда вопросов без ответа, которыми он задавался те две недели, что провел в Биконе, с той, кого любил когда-то и той, кого любил сейчас, а также дочерью своего врага, которая оказалась совсем не такой, какой он ее себе представлял. Это были хорошие две недели, несмотря ни на что.

Что из того, чему учил его Адам, он должен отбросить, а что сохранить? Где именно его учитель свернул не туда? Было ли случившееся предрешенным? Это — единственный возможный конец для Белого Клыка?

Так много вопросов — несвоевременных, неуместных… и таких безумно важных.

Уже перед самыми воротами, что вели на территорию заброшенного склада, он остановился. Провел кончиками пальцев по кровавому следу, покосился на провожатого (разумеется, незнакомого)… Тот, держась на уважительном расстоянии и мерзко ухмыляясь, приглашающе махнул рукой.

— Я думал, ты хотя бы дождешься меня…  — пробормотал он себе под нос. — Специально же раньше пришел.

Он почти видел, как все происходило. Адам сообщил всем место в операции и раздал цели в последнюю минуту, этот склад был выбран в спешке, скорее всего, просто по причине того, что сюда удобнее было добираться всем командам, на которых успел выйти Курай, они спешно отправили сообщение всем и…

Он знал, что все может закончиться так. Был готов к тому, что всю его команду убьют сразу после боя с Адамом, не разбираясь; что учитель приговорит их всех лично, едва придет в себя; что склад окажется одной большой ловушкой для всех…

Новая стальная рука в очередной раз подвела его — створки с грохотом ударили в стены, заставив содрогнуться все здание, и первый шаг в самом важном складе Вейл он сделал в окружении пыли, дождем рухнувшей с потолка, надсадного кашля и испуганных возгласов.

Они сложили тела в два длинных ряда, что начинались по обе стороны от дверей: трупов хватило, чтобы получилась «дорожка», по которой предстояло пройти тому, для кого она предназначалась.

Браун не смотрел по сторонам, не вглядывался в лица, пытаясь опознать друзей и знакомых. Он знал, зачем это было сделано, к чему была эта кровавая театральность. Полгода назад он застрелил подростка на камеру, перед всем миром. Он мог убить Лавендера десятками разных способов, но выбрал тот, при котором белоснежную стену позади заляпает месивом из крови, кусочков мозга и осколков костей.

В этом был смысл, в этом — способ, что выбрал Белый Клык времен после раскола: «отстаньте от нас, а не то…». Они действовали угрозой и страхом перед возмездием. Страх должен был родить смирение, исполненные угрозы — послужить доказательством.

Прямо сейчас, шагая вдоль трупов тех, кто разделял его взгляды и убеждения, кто не был согласен с выбором, который сделал Адам, его самый преданный ученик чувствовал много разных эмоций.

Глухую, тянущую боль в груди, будто кто-то ржавыми щипцами пытался оторвать от сердца кусочек. Тяжелый гнев, затягивающий багровым зрение, оставляя видимым только фавна в бело-алой маске, что ждал в конце пути, уперев дуло ножен в затылок его партнера. Ненависть, желание отомстить — за мертвых друзей, за преданные идеалы, за то, что поставил под угрозу самую важную мечту в истории фавнов — их равенство, выстраданное во время Войны за Права и едва не потерянное после.

И во всем этом бурлящем коктейле эмоций не было ни капли смирения, ни крупинки страха… и уж точно не было даже намека на желание сдаться.

Возможно, это потому, что послание, которое вложил Адам в этот спектакль, не содержало в себе никаких «сделайте так, а не то…» В нем было только одно: «Я уничтожу все, что тебе дорого». Точно такое же послание он передал всему миру во время Прорыва Гленн, убивая без разбора и людей, и фавнов, его же планировал отправить во время фестиваля Витал.

Он остановился в трех шагах, когда Адам нажал на ножны чуть сильнее, заставляя Хонга склонить голову. С трудом оторвав взгляд от своего главного врага, он быстро взглянул на свою команду.

Хонг, эта отравленная заноза в заднице, беспардонный, наглый, начисто лишенный любых тормозов… и который раз за разом отказывал высокому начальству в Атласе, предлагавшем ему свою команду, ресурсы и лидерство — потому что его мама сказала ему держаться Брауна. Его ярко-рыжая шевелюра превратилась в бесформенную кроваво-оранжевую массу, одного острого лисьего уха не было вовсе, на затылок давил ствол ружья, но залитое кровью лицо кривилось все в той же злой усмешке, что всегда словно сама собой проявлялась на нем в бою.

Скарлет, фавн-койот, что с трудом уживалась даже со своей командой, найдя в Хонге собрата по разуму и товарища по бесконечной грызне по любой мелочи. Койоты были стайными животными — такой же была и Скарлет: не было для нее существ ближе, чем двое товарищей по команде и вожак, которого она выбрала сама. У нее даже Проявление такое было: она могла призвать себе на помощь копию тех, кого считала своей стаей. Копии не могли использовать Проявления оригиналов, но сам факт… Она, привязанная за плечи, локти и колени к стулу, тихо скулила от боли, не в силах даже зажать длинную рану, располосовавшую по диагонали грудь. Алый клинок Адама, прижатый к шее, не давал ей даже головой пошевелить.

Курай, этого скрытного, невзрачного до полной незаметности фавна, чьим животным прототипом был гигантский паук-охотник, нигде не было видно. Браун, даже спустя два года знакомства, понятия не имел, что происходит в его голове и каков он на самом деле. Каждый фавн во многом походил на свое животное-прототип, по характеру и повадкам — это давало расистам повод называть его народ животными. Фавны-насекомые… отличались сильнее всех — слишком далеки были прототипы от человечества. Моррон прекрасно понимал, почему таких недолюбливали и сами фавны: даже у него поведение Курай, а особенно — четыре тонких мохнатых паучьих лапки, временами пускали стада мурашек по коже. Он молчал большую часть времени, внимательно слушал, что ему говорят, когда открывал рот — никогда не говорил глупостей… но когда выходил на охоту, безжалостнее хищника просто не существовало на свете.

Где сейчас был тот, кому Браун доверил свою команду на время отсутствия? Убит и лежит вместе с остальными, превращенный в кровавые декорации этой отвратительной постановки? Сбежал, бросив всех, когда понял, что победы не будет? Прячется где-нибудь на самом видном месте, задействовав свое Проявление, с паучьим хладнокровием ожидая удачного момента?

Неважно. Все неважно. Прямо здесь и сейчас не имели значения погибшие друзья, раненные или пропавшие члены команды, его собственная жизнь и даже Блейк и Фонарик. Важен был только враг напротив, будущее его народа… и равенство фавнов, будь оно трижды проклято!

Адам был почти таким же, каким его помнил Браун с четырнадцатилетнего возраста. Высокий, подтянутый, в неизменной черно-красной одежде и белоснежной маске с алыми узорами, закрывающей верхнюю часть лица и двумя багровыми загнутыми рогами, торчащими из спутанных рыжих волос. Моррон помнил свой удар в последнюю их встречу — он бил в правый висок, а Курай позже сказал ему, что лидер Белого Клыка Вейл потерял в том бою глаз. Прямо сейчас он не видел никаких повреждений — маска скрывала все.

Только сейчас он осознал, что Адам почти не снимал эту маску в последнее время — даже в лагере, среди своих. Белый Клык надел маски, напоминающие о Гримм, в качестве вызова: «Вы называете нас чудовищами, отвратительными химерами… что ж, значит, мы будем ими». Они притворялись монстрами, чтобы вселить страх… и пропустили момент, когда маска перестала быть таковой, превратившись в истинное лицо.

Адам Торус давно мертв — его тихо и незаметно задушил во сне Гримм, маску которого он носил, существо без жалости и сострадания, единственным предназначением которого было нести смерть и разрушение. Прямо сейчас, замерев напротив, безуспешно вглядываясь в узкие смотровые прорези маски, он пытался понять: глаза за ним — зеленые, как раньше, или уже ярко-алые?

Наверное, он должен был что-то сказать — это был самый важный бой в его жизни, против человека, которым он восхищался многие годы. Они были не одни на этом складе — Браун не уделил им внимания, но вокруг были десятки фавнов в стальных забралах Белого Клыка. Они слушали, они смотрели… они ждали развязки.

Он пытался найти слова, произнести хоть что-то… но единственное, что приходило в голову, было:

— На что ты рассчитываешь, Адам? Как это, — он обвел рукой склад, превращенный в одну большую залитую кровью декорацию. — Может привести нас к равенству?

Гримм в облике его учителя ответил не сразу. Сначала — он чуть шевельнул ножнами, заставив Хонга повернуть голову, открывая вид на кровоточащую рану: чей-то удар, помимо уха, содрал скальп с черепа. После — дернул клинком, царапнув шею Скарлет, добавив еще одну струйку крови, почти незаметную на фоне остальных.

— Равенство с кем? — наконец презрительно сказал он, почти выплюнув следующее слово: — с людьми?

— В этом цель, — рыкнул Браун, не отрывая взгляда от белой маски. — Ты сам учил меня.

— Я ошибался и был слишком слаб, чтобы сделать, что должно. Зачем нам равенство, когда мы можем получить превосходство? Зачем нам люди, если мы можем прожить и без них?

— Зачем нам фавны, которые не хотят превосходства? — продолжил Браун. — Зачем нам фавны, что хотят просто жить в мире и спокойствии? Зачем нам все те шахтеры, рабочие и строители, что погибнут, когда ты начнешь вершить свою месть? Вне зависимости от того, победишь ты в Вейл или проиграешь, Королевства не оставят это без ответа. И страдать от их гнева, государственного и народного, будем не ты и не я, а те, ради кого мы начали все это — наш народ. Фавны.

— Больше никаких полумер, мой трусливый ученик, — оскалился Адам. — Они или отступят, или сгорят.

— В этом огне сгорим все мы… Война за Права не обернулась нашим поражением или всеобщей гибелью только потому, что Королевства знали, что нам нужно и были готовы дать нам это. Но тебе не нужно равенство — ты желаешь превосходства или уничтожения, ставишь условия, на которые не согласится никто.

Адам ничего не сказал вслух, но его губы беззвучно шевельнулись, так, чтобы только Моррон смог прочитать по ним сообщение: «так стань альтернативой».

И все замерло, все исчезло — и склад, и наблюдатели, и его команда… остались лишь три слова, которые изменили все.

— К чему этот разговор, ученик? — сказал Адам вслух, пока Браун пытался принять смысл эти слов. — Ты уже проиграл. Те, кто пошли за тобой, мертвы. Твоя команда — умрет, стоит тебе только сделать шаг. Вейл сгорит сегодня, вне зависимости от того, победишь ты меня или нет, а Бикон будет уничтожен.

— После этой ночи, — вкрадчиво продолжил безумец. — Останется только один путь: «мы или они» — и я знаю, какой выбор ты сделаешь, когда дойдет до дела. Ты выберешь фавнов — всегда выбирал.

Каждое его слово будто вбивало гвоздь в затылок, убивая на корню все возражения.

Потому что он был прав — если дело дойдет до настоящей войны, Моррон Браун будет сражаться на стороне фавнов. Против людей, Королевств, Охотников… Янг. Она ведь тоже выберет свою расу, не его.

— Давай сократим путь, пропустим все промежуточные стадии и придем сразу к результату, — предложило чудовище. — Присоединяйся ко мне — и твои друзья, их тех, что еще дышат, останутся живы. Я даже пощажу Блейк и ее команду, с которой ты так трогательно дружил в Биконе. Даю тебе слово, клянусь фавнами и нашей свободой — я сделаю так.

И вновь его губы шевельнулись: «Докажи мне свою решимость».

Ради своей борьбы за равенство он отказался от Блейк в доках, отказался от личной мести в бою под автострадой, отказался от руки в бою с Адамом, отказался от Янг в Биконе… Эти выборы следовали один за другим — и каждый из них понемногу разрушал его жизнь, все то, что ей было с четырнадцати лет. Больше нет того Белого Клыка, что вырастил его, больше нет его первой команды, сестры и когда-то любимой, которую нужно защищать, наставника, в которого можно было верить. Не было больше такого заманчивого в своей простоте «все Шни — зло». Не было больше уверенности в правильности выбранного пути, в допустимости методов, в оправданности жертв… Что вообще останется у него в жизни, если он откажется еще и от своей команды?

Только одно проклятое всеми богами равенство чертовых фавнов.

Прямо сейчас он ненавидел всех. Свой народ, что не смог решить свои проблемы сам. Богачей, для которых личной сиюминутной выгоды оказалось достаточно, чтобы поставить под угрозу уничтожения всех, рискуя новой Войной за Права. Людей, которые были слишком глупы, ленивы или равнодушны, чтобы что-то сделать с этим. Синдер Фолл, снюхавшейся со страшной сказкой, которой пугали в детстве каждого ребенка — Королевой Гримм, желающей уничтожить все живое. Блейк, что оставила его в одиночестве, Адама, что поставил все на сумасшедший план и заставил сделать последний выбор… Даже Фонарик, что вернула ему надежду, потому что прямо сейчас эта надежда причиняла одну только боль.

Сколько еще он должен будет положить на алтарь всеобщего равенства, действуя вслепую, не имея однозначного ответа или пути, который с гарантией приведет к цели? Друзей, любимых, соратников, случайных невинных, оказавшихся не в то время, не в том месте и родившихся не в той семье? Может быть, вторую руку? Ноги?

Но все эти вопросы перекрывал другой — самый важный, простой и сложный, дающий ответ сразу на все: «готов ли он на все это, если выбранный путь дает даже не равенство, а лишь надежду на него?»

И больше всего он ненавидел самого себя. Потому что существовал лишь один возможный ответ, который мог дать Моррон Браун на все эти вопросы.

«Покажи мне свою веру» — вновь шевельнулись губы Адама.

Опустив взгляд, Браун в последний раз посмотрел на свою команду, которая прекрасно слышала весь разговор: ухмылка Хонга дрогнула в последний момент, превратившись в гримасу, а затихшая Скарлет не отрывала от него обреченного взгляда. Они почему-то тоже не сомневались в том, какой выбор он сделает.

А дальше события понеслись вскачь, как они всегда делают, когда дело доходит до драки: сумбурно, разрознено, одновременно и так быстро, что разум успевал лишь реагировать на угрозы, но никак не осознать.

Браун прыгнул, раскалывая бетонный пол под ногами и заливая все вокруг пламенем из сопел реактивных ботинок.

Адам нажал на курок.

Раскололась южная стена, проломленная здоровенным мускулистым Охотником в зеленоватой броне и огромным двуручным мечом.

Тонкая, покрытая густой серой шерстью паучья лапка захватила ножны Торуса и дернула на себя, отводя выстрел в сторону.

Пролетел мимо давешний провожатый, отправленный в полет миниатюрной девушкой в стильном коричневом костюме и солнцезащитных очках. Длинная очередь из здоровенного минигана, который она держала в руках, мазнула по фавнам Белого Клыка, что стояли вдоль стен, заставляя ярко вспыхивать ауры.

Взлетела в воздух голова Скарлет, отсеченная ударом клинка.

Охотники Озпина входили прямо сквозь стены, через окна и крышу… и безжалостно убивали всех, кого Браун когда-то называл своими соратниками.

Курай, запрыгнувший на спину Адаму, крепко обхватил его всеми своими конечностями, перехватил руки, подставляя под удар своего командира. Браун еще успел в последний раз посмотреть своему другу-пауку в глаза — тот прекрасно понимал, чем это закончится.

Об этом мало кто знал, но Проявление лидера Белого Клыка Вейл позволяло накапливать заряд и выпускать его не только через меч, но и любой частью тела, просто он редко этим пользовался — через клинок получалось лучше. За прошедший бой, в ходе которого образовалось та гора трупов, из которой он собрал сцену для своего выступления, должно было накопиться много…

Когда мир вспыхнул багровым, что-то внутри Брауна инстинктивно сжалось, а бесчувственная железная рука вспыхнула фантомной болью, пронзившей тело. Но в этот раз целью атаки был другой — и алая волна лишь опалила кожу на лице, будто он заглянул в доменную печь.

И даже крик боли в этот раз был не его.

А когда мир вновь вернулся в норму, меч Адама уже несся к горлу, сияя кроваво-красным аурным покровом.

Все было так похоже на их последний бой… Такой же быстрый, без хитрых финтов, осторожного прощупывания противника и попытки победить малой кровью: они оба знали друг друга слишком хорошо для всех этих игр… и оба слишком привыкли решать все одним ударом из-за своих Проявлений.

Все было так похоже… и так отличалось. Всесокрушающее Проявление Адама уничтожило другого. Клинок был остановлен не голой ладонью, а холодной сталью, которую его Проявление сделало почти неразрушимой. Он не стал бить, отправляя учителя в полет, — схватил за голову, увлекая за собой, опрокинул на спину и вколотил затылок в бетон, погрузив руку по локоть, будто это был пенопласт.

Он стоял, тяжело дыша, над бессознательными телами троих подростков, баюкая сломанную руку и мрачно смотрел на высокого фавна в черном пиджаке с алыми узорами, что наблюдал за дракой, сидя на заборе.

— Тебя никто никогда не учил драться, не так ли? — спросил незнакомец, легко спрыгивая на землю. — Никакой техники, одна сила и стойкость.

Вытащив руку из бетона вместе с головой Адама, он ударил снова, даже не сморщившись от потока пыли и осколков, что брызнул в лицо.

— Иди нахрен, мудак, — прорычал Моррон, готовясь к новой драке.

«Этому тоже нужен мой хлеб?»

— Ах, сколько злобы, — осуждающе покачал парень всего на несколько лет старше, останавливаясь в трех шагах.

Только теперь Браун заметил меч, что висел на поясе и слишком хорошую для фавна из этого района одежду. Кто он?

— Меня зовут Адам Торус, медвежонок, — представился он. — Скажи мне — что ты собираешься делать со своей жизнью?

Он бил снова и снова, почти ослепнув от сияния алой ауры наставника, что отчаянно пыталась защитить его, отдалить неизбежную смерть от рук его самого преданного ученика.

— Ты совсем долбанулся? — глядя исподлобья, огрызнулся Браун. — Иди, куда шел. Моя еда — моя.

— Так много злобы, так много гнева… и такой потенциал, который ты спустишь в трубу, даже не поняв, что потерял, — покачал головой зеленоглазый парень. — Если хочешь, я могу забрать тебя отсюда — нам нужны такие, как ты. Я научу тебя защищать себя и других, накормлю вдоволь, вытащу из этого дерьма, которое ты называешь жизнью.

И тут Моррон расслабился. Он все понял — его вербовали в банду. Это рано или поздно случалось со всеми, кто был достаточно силен, чтобы постоять за себя. Приютские работники пытались с этим бороться, но что они могли сделать против ребят с оружием, которые не стеснялись им пользоваться, а помощи от копов было не дождаться?

Это был естественный конец для такого, как он — сильного, умеющего наносить и держать удары, выгрызать себе место под солнцем. Был только один момент, который следовало прояснить…

— И что я буду должен сделать взамен?

— Ты должен будешь помочь мне принести фавнам равенство, — просто ответил парень.

Эта встреча изменила его жизнь, слова — создали судьбу, а пример Адама определил едва ли не каждый выбор, сделанный им на пути к мечте, которую он тоже позаимствовал у наставника. Позже он будет благодарен ему за то это. Но тогда… тогда единственным, что он ответил, было:

— Да ты точно долбанулся нахрен.

Браун вытащил руку из асфальта, поднял выше, вглядываясь в единственный уцелевший зеленый (все-таки зеленый!) глаз своего учителя, что наконец показался из-под расколотой маски.

— Зачем было убивать их? — спросил он, прежде чем закончить все.

— Я должен был увидеть, испытать тебя, — прохрипел Адам, не делая даже попытки выдернуть лезвие из, буквально, железной хватки Брауна. — Сегодня ночью весь мир погрузится в хаос, каждый гребанный человек на планете обосрется, наблюдая за тем, как Белый Клык и Адам Торус обращает целое Королевство в руины, заливая четверть мира огнем. А завтра они все услышат, что зачинщик мертв, поймут, что прошли по краю… и спас их всех фавн. Ты ведь позаботишься о том, чтобы те, кому надо, знали, кому обязаны спасением?

— Я начал все это, — продолжил Адам, облизав пересохшие губы. — Ты — должен закончить. Не подведи меня, медвежонок. И будь осторожен с Хаком.

— Это дурацкий план, Адам.

— Не говори, — ухмыльнулся его учитель. — Делай, что должен. Здесь куча Охотников — ты знаешь, что они должны увидеть. Ты знаешь, что должен сказать.

— Ты чертов безумец…  — прошептал Браун, отпуская лезвие и крепко схватив Адама за горло.

А потом резко развел руки в стороны, чувствуя, как на лицо брызнула кровь.

Все еще держа голову своего учителя в кулаке, он обернулся, оглядев самый важный склад в Вейл, уже во второй раз за сегодня превратившийся в поле боя. Охотники уже почти закончили — Адам не взял с собой много бойцов: большая часть из них, Браун был уверен, занимала свои позиции, готовясь погрузить город в хаос.

Очень скоро все они смотрели на него, не отрывая взгляда от кровавого трофея, зажатого в кулаке.

— Во всем, что произошло в Вейл за последние полгода, — начал Браун, подходя к команде, знакомой еще по Бикону — CFVY, кажется. — Война Праха, Прорыв Гленн, то, что произойдет сегодня ночью… во всем этом есть и ваша вина. Вы считали, что это не ваша проблема, когда Королевства потворствовали нарушениям собственных законов, вы стыдливо отводили взгляд, когда видели, как загоняют в трущобы мой народ.

— Этой ночью, — продолжил он, глядя прямо в глаза немного побледневшей девушке — лидеру команды, чьи черные очки куда-то подевались в драке. — Вы пожнете плоды своего равнодушия, своей глупости и лени.

Он бросил голову Адама ей под ноги.

— Передай это генералу. И напомни ему, что однажды важные люди в красивых кабинетах уже обещали моему народу равенство. Если он нарушит свое слово…

— Будьте внимательны этой ночью, — продолжил он после мгновения многозначительной тишины. — Смотрите, что Белый Клык делает с вашим городом, не отводите взгляда от убитых детей и женщин, друзей и родных. Я остановил Адама однажды, но если завтра утром вы скажете себе, что равенство фавнов — не ваша проблема… Я займу его место. И повторю то, что произойдет с Вейл со всем вашим чистеньким, прилизанным миром, в котором нет места грязным необразованным фавнам. Запомните раз и навсегда, выбейте эти слова на вашем равнодушном мозге: «равенство фавнов — ВАША проблема».

— Но…  — начала было девушка.

— ВАША! ПРОБЛЕМА! — уже не сдерживаясь, во всю мощь легких зарычал Браун, заставив ее отступить на шаг, инстинктивно поднимая оружие. — Не хотите повторения — сделайте что-то, черт вас всех возьми!

Отвернувшись от них, он вернулся к единственному оставшемуся в живых фавну, с которым ему предстояло продолжить их общее дело… когда он решит, как это делать теперь.

— Теперь нас только двое, Хонг…  — прошептал он, разрывая цепи. — Только двое…

 

Часть 6. Не твоя жертва

Фестивальный городок горел. Его никогда не укрепляли всерьез — он должен был простоять всего две недели, в течении которых длился фестиваль Витал, да и был местом празднества: Гримм не приходят туда, где царит радость и веселье.

Они приходят туда, где правит боль, гнев, горе и отчаяние.

Белый глиф, вспыхнувший справа от Вайс, заблокировал удар Беовольфа — огромного двухметрового волка, что перемещался на задних лапах, подобно человеку, а тонкая рапира пронзила горло. Парой легких, почти танцевальных шагов обойдя распадающегося Гримм, она взмахнула Мортинестером, посылая капельку ауры в контейнер барабанного механизма с огненным Прахом — и огненная волна прокатилась по земле, испепеляя всю стаю.

Порадоваться она не успела. Рев Урсы, с характерными вибрирующими нотками, раздался справа, не давая ей ни мгновения отдыха. Пригнувшись, она пропустила удар правой лапы над головой. Не тратя драгоценное время, развернулась, едва успев провести по узкому лезвию кончиком пальца, вновь касаясь душой контейнера, и встретила удар левой пылающим лезвием, останавливая удар, способный смять в лепешку автомобиль не грубой силой (откуда она в ее маленьком теле?), но встречным направленным взрывом. Не обращая внимания на новый рев, на сей раз — боли, присела, готовясь к прыжку… и, ускоренная черным гравитационным глифом, стрелой бросилась в атаку, прямо сквозь еще не распавшуюся до конца лапу, воткнув Мортинестер в глаз твари по самую рукоятку.

Тяжело опираясь на рукоять, Вайс поднялась на ноги. Все ее существо, годы тяжелого обучения и тренировок, мозоли, натертые на ладонях, вся ее суть Охотницы требовала мчаться в бой, исполняя свое предназначение — убивать Гримм, спасать невинных. Там, за поворотом, вперед и назад, их были сотни: тех, кого она должна уничтожить и тех, кого должна была защитить.

Отвлек ее тихий всхлип за спиной. Вздохнув, она обернулась и, подойдя к перевернутому прилавку, опустилась на колени перед двумя девчонками лет тринадцати, что прижимались друг к другу, глядя на нее большими испуганными глазами на зареванных мордашках.

— Все будет хорошо, маленькие, — уверенно улыбнулась Вайс. — Мы защитим вас. Мы же Охотницы.

— Это правда, — кивнула незаметно подошедшая Блейк, разобравшись со своей порцией Гримм. — С нами вам нечего бояться.

«Охотники — не просто лучшие воины, — учил их профессор Порт, в один из тех редких моментов, когда оставлял свое занудное бахвальство. — Мы — герои. Мы — образ и символ. Поддерживать этот символ — ваша обязанность в той же мере, как и сражаться с Гримм.

Твари Темноты приходят на отрицательные эмоции: скончался отец, мать родила мертвого ребенка… они слетаются на наши боль и отчаяние. И когда они приходят — негатива становится только больше, ведь единственное, что Гримм приносят с собой, это смерть и разрушение. Вы можете убить десяток, но если гражданские за вашими спинами будут продолжать бояться — придет сотня. Когда люди видят вас — они должны точно знать, что теперь все их беды позади, что вы остановите монстров и спасете всех.

Меня не волнует, как вы это сделаете — но вы либо освоите этот навык: быть безупречными героями в глазах других, либо никогда не станете настоящими Охотниками».

Этот образ — супергероев, сверхлюдей, достойных и безупречных создавался веками: через сказки, легенды, книги и учебники, картины и фильмы. Этот образ учили поддерживать в Биконе, уделяя этому столь же много внимания, как и боевым навыкам.

«Вы не идеальны, никто не идеален, — сказал как-то профессор Озпин на одной из своих редких лекций, посвященных этой теме. — Вы не всемогущи и не можете спасти всех, не в состоянии одолеть миллион Гримм. Но те, кто будут стоять за вашей спиной, кого вы будете защищать и за кого, возможно, однажды умрете — они должны верить в это».

— Моя подруга отведет вас в безопасное место, — все так же мягко улыбаясь, сказала Вайс. — На севере есть маленькая крепость, там Охотники и солдаты Атласа — там вас никто не тронет.

— Вайс? — шепотом спросила кошка, отозвав наследницу в сторону. — А как же ты?

— А я останусь здесь, Блейк — кто-то должен отвлечь Гримм, пока вы уходите.

— Но…

— Не волнуйся, — улыбнулась Вайс. — Я не умру здесь. У меня еще есть одно незаконченное дело — я должна исправить все, что натворила моя семья. Не волнуйся, я не буду изображать из себя благородную жертву, прикрывая отход: просто продержусь столько, сколько получится, а после последую за тобой. У меня есть глифы — я легко смогу оторваться.

— Обещай мне, что не умрешь, — схватив ее за руку, попросила Блейк.

— Эй, герои не умирают, они уходят в ад на перегруппировку! — попыталась пошутить наследница.

— Вайс…

— Что?! Янг постоянно так делает!

— Ей можно, она — Янг, — все-таки улыбнулась фавн.

— Я обещаю, Блейк. Ступай, Гримм и так дали нам слишком много времени.

Наблюдая, как кошка скачет по крышам зданий, неся одну из девчонок на руках, а вторую — на закорках, Вайс тихо прошептала:

— Спасибо тебе, Блейк, за все: за то, что говорила неприятную правду в лицо, за то, что не дрожала перед моей фамилией, за то, что была первой, кто начала открывать мне глаза. Я этого никогда не забуду.

Первый факт о Гримм: они идут на негатив. Если перед Тварями Темноты будут стоять два человека: испуганный и спокойный — первыми они атакуют испуганного. Второй факт о Гримм: люди с открытой аурой «ярче», их эмоции не прячутся за барьером, а свободно выплескиваются наружу, не сдержанные ничем. Поэтому их учили сохранять спокойствие с первой же недели в Биконе.

Вайс пристально, не мигая, обвела взглядом разрушенную улицу, заваленную трупами, бросила взгляд на пылающий зарницами Вейл…

«Мы сами создали Белый Клык, Вайс, — наша семья и все, кто примкнули к нам, — сказала ей Винтер. — Это не оправдывает все преступления, которые совершили фавны, они сделали свой выбор, но… их вина не умаляет нашу».

— Смотри, Вайс…  — прошептала она, крепче сжимая в кулаке верный Мортинестер. — Это твой отец довел до этого. Он сделал так, чтобы голос фавнов никто не слышал, а их полностью законные требования игнорировались. Они десятки лет пытались сделать все по правилам и согласно закону… Это твоя семья довела их до той степени отчаяния, когда любой, даже самый неправильный способ, кажется выходом. Смотри, Вайс… запоминай и не смей забывать.

Где-то вдалеке раздался слитный вой целой стаи Беовульфов.

— Ты всегда была одна — родилась одинокой. На твой десятый день рождения твой отец сказал матери, что женился на ней только ради денег и власти. Твоя мать — алкоголичка, которая в последний раз говорила с тобой год назад и слова эти были: «Ты уже закончила школу?!». Твою сестру выгнали из дома и лишили наследства, потому что в ней оказалось слишком мало равнодушия, чтобы закрыть глаза на все то, что делала твоя семья. Твой брат — маленькая копия отца, такой же холодный и скользкий, как змея, просто неспособный на любовь.

«Идите ко мне, Гримм… Оставьте в покое жертв, не трогайте детей и подростков, забудьте про Блейк — идите ко мне. Вы видите, как мне больно?!»

Первой ласточкой был молодой Сталкер — гигантский скорпион ростом почти с Вайс протаранил стену соседнего дома, тяжеловесно развернулся… и замер на месте, распадаясь тяжелыми черными хлопьями, когда длинный ледяной шип, мгновенно выросший под брюхом, пронзил его насквозь.

— Когда все это кончится, твоя команда распадется — Блейк уйдет… а ты последуешь за ней. Твоей жизни, о которой ты мечтала, больше нет. Ты вернешься в поместье, которое ненавидишь, к отцу, которого любишь, боишься и презираешь, ты бросишь ему вызов. Если ты допустишь хоть одну ошибку — он уничтожит тебя, если ты проиграешь — он погубит весь мир. И никто не поможет тебе, никто не встанет рядом и не подставит плечо, ты должна будешь сделать все сама. В одиночестве. Как всегда.

Они черным потоком хлынули из-за поворота улицы. Все вперемешку: Беовульфы, кабаны-Борбатаски, огромные медведеподобные Урсы… где-то в небесах кружились, готовясь уйти в атакующее пике, Неверморы и Грифоны.

— Ты была рождена, чтобы принести себя в жертву Шни. Единственный выбор, который у тебя есть — решить, что будет значить эта фамилия, когда ты закончишь.

Вайс крутанула барабан Мортинестера, проверяя запасы Праха. На один хороший бой определенно хватит.

— Смирись с Судьбой, Вайс.

Огненная волна, сорвавшаяся с лезвия, спалила слабых.

— Покорись ей.

Ливень бритвенно-острых ледяных клинков ударил наступающим тварям по ногам — некоторые споткнулись, тяжело рухнули на землю, забились в агонии, пытаясь подняться — сбивая наступательный порыв остальным.

— Сдайся.

Она мельком взглянула наверх — Неверморы взмахнули огромными, размахом в несколько метров, крыльями, посылая в нее ливень громадных стальных перьев, что играючи пробивали дюймовый стальной лист.

«Вот, что чувствуют жертвы, Принцесса» — сказал ей Браун. В тот день она лишь краешком коснулась этого чувства — он не стал доводить дело до конца. Теперь она поняла.

Это было отчаяние.

Подпрыгнув, она развернулась в воздухе, оттолкнулась ногами от вертикального черного глифа — и со скоростью набравшего ход поезда метнула себя вперед.

Первого попавшегося ей на пути опаленного Беовульфа она просто пронзила насквозь, воткнув рапиру в мозг и прорвавшись сквозь мгновенно ставшее почти бесплотным тело. Врезалась коленями в следующего, сбила с ног. Даже не дожидаясь полной остановки, крутанула барабан Мортинестера и вонзила клинок в грудь чудовищу, затылком чувствуя, как бросаются на нее со всех сторон самые смертоносные существа в мире, желая только одного — убить, растерзать ее на куски, сожрать живьем.

Она не собиралась позволять им это.

Она родилась жертвой. Но будь она проклята, если позволит себе стать ИХ жертвой!

Ударил во все стороны ледяной взрыв, десятки острых копий пронзили каждого Гримм в радиусе десяти метров — и так и остались стоять, заключив Вайс в ледяную крепость.

Слишком маленькую, слишком хрупкую крепость со всего одной защитницей. Здоровенная Урса сломала собственным телом уже начавшие таять Праховые копья справа, прорвался, почти не заметив их, Сталкер, почти в два раза больше того, первого, слева.

Но эта крепость дала ей достаточно времени для следующего шага. Прямо под ногами наследницы вспыхнул ярко-желтым глиф, заряженный Прахом Времени — самым дорогим его видом, на крохотный контейнер которого можно было купить дом где-нибудь на окраинах Вейл. Все вокруг нее застыло, словно погруженное в янтарь — а сама она осталась той же.

Ей нужны были всего несколько секунд… и деньги ее семьи подарили их. Десятки вспыхнувших вокруг белых глифов дали ей свободу маневра и скорость, а та, в свою очередь — силу для ударов. Прежде, чем действие закончилось, Сталкер лишился жала, а Урса — обоих глаз.

Когда действие глифа закончилась, она остановилась прямо между двумя монстрами, гордо вздернув носик и дерзко ухмыляясь Сталкеру, что, не думая ни мгновение, ударил обеими клешнями по своему естественному врагу — Охотнице. Глиф, один из ее драгоценных глифов, что спасали жизнь десятки раз, превратил обычный прыжок почти в полет, подбросив на несколько метров, а Урса — распалась черным пеплом, перекушенная пополам гигантской клешней.

Им не убить ее, не ранить, не коснуться.

Она не их жертва.

Новый глиф, новый прыжок — и вот она уже на спине скорпиона, в полной безопасности: лишенный жала, он никак не мог достать ее там. Перед глазами вспыхнула анатомическая карта, зарисованная и заученная на одном из уроков профессора Порта — прямо под ней располагался самый крупный нервный узел, что был у этих созданий вместо мозга. Легкое, отработанное десятки тысяч раз движение — и барабан Мортинестера закрутился, а лезвие засверкало янтарем, затуманилось, скрытое сотнями мельчайших воздушных потоков. Размахнувшись, она вонзила рапиру в черную блестящую броню… и спустя мгновение мягко приземлилась на ноги, лишившись опоры, обернувшейся хлопьями черного как ее отчаяние пепла.

Отпрыгнув в сторону, она увернулась от удара когтями одного из Грифонов, бросила глиф под ноги и стрелой взмыла вверх, создавая еще с десяток.

Она — Охотница по имени Вайс, ей все равно, где сражаться, в воздухе или на земле.

Она забыла про экономию Праха, которого осталось не так уж и много — и небеса взорвались чередой огненных разрывов, засвистели ледяные копья, а светящееся янтарем острие разрывало прочную шкуру Гримм, как бумагу.

Неожиданно она поняла, что смеется. Искренне, совершенно не сдерживаясь, впервые в жизни наслаждаясь битвой, кипящим в крови адреналином… свободой. Она чувствовала себя счастливой: в последний раз она была той, кем хотела быть — Охотницей, Вайс без всяких Шни.

«Вот бы этот бой длился вечно!»

Именно в этом была ее ошибка. Она позволила себе забыть, что она в первую очередь Шни и только потом — Охотница Вайс. Ее враг — не только безмозглые монстры, но и чудовища, наделенные разумом.

Крупнокалиберный Праховый снаряд ударил в спину, заставляя ярко вспыхнуть белую ауру, швыряя вперед, прямо под удар очередного Грифона, швырнувший к земле. Боль, прорвавшаяся сквозь силовое поле, помешала ей вовремя сгруппироваться и немного затормозить она смогла только у самой земли, проскакав по двум глифам… и этого все равно не хватило — она покатилась по земле, пятная платье.

Ей не дали подняться — длинная автоматная очередь (кажется, сразу из нескольких стволов) сотней раскаленных иголок ударила в ауру, следуя за Охотницей, пока та не вспыхнула в последний раз и погасла, оставив ее почти беззащитной. Она и так сильно потратилась на этот безумный бой в небесах, на свой последний акт непокорности.

Она поднялась на дрожащих от боли ногах, тяжело опираясь на рукоять Мортинестера, и упрямо вскинула взгляд на нового врага.

Их были десятки — фавнов, чьи лица были скрыты легко узнаваемыми забралами Белого Клыка, в легкой броне военного образца и с современным атласким оружием, что выстроились полукругом вокруг нее. Большая часть из них вела огонь по Гримм — она выбила многих, но далеко не всех — но остальные… остальные смотрели на нее с широкими кровожадными ухмылками. Вайс слышала тихие возгласы: «Шни! Наконец-то мы убьем одну из них!»

— Я не умру здесь, — процедила наследница, вскинув рапиру в боевую позицию.

У нее все еще оставалось немного Праха, за исключением Времени. С ней все еще была ее рапира, отточенное годами тренировок мастерство и те жалкие крохи, что могло выдать ее Проявление, не используя запасы ауры.

«Я не ваша жертва!»

— Это верно, — хихикнул, очевидно, командир, подходя ближе.

Наследница перевела взгляд холодных ледяных глаз на него, пытаясь оценить уровень врага. Он был высоким и широкоплечим, с узким, вытянутым лицом и этой проклятой маской, что бесила Вайс одним своим видом. Его шаги были легки и проворны, язык тела — странно дерганным и порывистым, а длиннополый кожаный плащ скрывал подробности фигуры, брони и оружие.

— Мы тебя не убьем, белочка, — проворковал он, останавливаясь в трех шагах. — Ты станешь нашим посланием твоей семье и всему миру.

Вайс крепче сжала рапиру, пытаясь следить одновременно за командиром, его отрядом и Гримм, что роились в небесах.

— Ты себе даже представить не можешь, как долго я фантазировал о том, что именно сделаю с тобой! — продолжил фавн, не обращая никакого внимания на бой, кипящий вокруг. — Мне запретили убивать, но есть столько других интересных вещей, которые можно сделать с маленькой красивой девочкой!

— Ты… сумасшедший…  — поняла Вайс.

— Эй! Я тебя не обзывал! — картинно оскорбился фавн, прижав руки к груди. — Где твое хваленое воспитание?!

Образ раненной невинности тут же испортила широкая кривая усмешка, обнажившая крупные острые зубы:

— Мне придется тебя наказать.

Вайс приготовилась отражать нападение… но не успела сделать ровным счетом ничего. Фавн просто исчез, оставив на месте, где стоял, неглубокий кратер, а в следующий миг она покатилась по земле, отброшенная ударом ноги в живот.

Он терпеливо дождался, когда наследница, держась одной рукой за живот, поднимется на ноги… а после повторил это снова. И снова. Она пыталась атаковать его огнем и льдом — бесполезно, он был слишком быстр для них. Пыталась блокировать атаки глифами — безуспешно, он был слишком силен, а исчерпанная аура не давала ей сделать ничего сложнее.

— Это скучно, — наконец вздохнул он. — Не надо было оставлять тебя без ауры с самого начала — думаю, с ней ты была бы куда интереснее.

— Иди к черту! — прохрипела Вайс, упрямо вскидывая рапиру, внутренне скривившись от того, как постыдно дрожал в ее ослабшей руке клинок. — Я не твоя жертва!

— Какая храбрая белочка! — умилился фавн. — Я уже предвкушаю, как восхитительно будет выглядеть твое красивое личико, когда я закончу, как будет звучать твой сладкий голосок, когда ты будешь умолять о пощаде.

Так же порывисто и внезапно, как делал все, он сбросил с себя плащ, оставшись лишь в белой короткой безрукавке и того же цвета штанах. Шевельнув руками, разложил в боевое положение четыре, по два на каждую руку, запястных клинка, похожих на клешни скорпиона.

— Пора переходить к сладенькому, — почти пропел он.

На сей раз он сделал все медленно. Достаточно медленно, чтобы Вайс успела увидеть удар, подставить лезвие… но слишком быстро, чтобы ее измученное тело успело сделать все правильно. Клинки заскрежетали по лезвию, зажимая его в тиски, вторая пара ударила по контейнеру с огненным Прахом… и взрыв отшвырнул Вайс далеко назад, в очередной раз протащив по земле, заставив истошно кричать от ослепляющей боли в руке.

У нее больше не было сил вставать. Не было воли заставить себя. Все, чего ей хотелось — свернуться в клубочек и отчаянно, навзрыд, зарыдать, прижимая к груди руку, на которой не хватало трех пальцев.

Он перевернул ее на спину ударом ноги. Уселся на живот, не обратив никакого внимания на удар крохотным кулачком в правое плечо.

— Как я сказал тебе, белочка, — проворковал он, с предвкушением облизав губы.

Вайс почувствовала легкую дрожь, пробежавшую по его телу и тем маленьким кусочком разума, что еще не корчился от боли, поняла — это была сладкая дрожь, предвкушение наслаждения.

— Ты станешь нашим посланием, — прошептал безумный фавн, кивая своим подручным, что прижали ее руки к земле. — Мы вырежем его прямо на твоем теле.

Он коснулся кончиком лезвия ее груди и медленно, наслаждаясь ее полузадушенным криком, смешанным со слезами, сделал глубокий надрез.

— Знаешь, что я пишу, белочка? — выдохнул он, не отрываясь от дела. — Всего две буквы: «Б» и «К». Пусть они читают по твоим шрамам, пусть поймут, кто сделал это с одной из них.

«Кто-нибудь, — взмолилась Вайс, и потребовалась все то, что осталось от ее силы воли и растоптанной гордости, чтобы не закричать это вслух, срывая голос. — Помогите мне! ВИНТЕР!!!»

— Они упустили свой шанс, просрали свой мир, — в восторге закудахтал ее мучитель, закончив первую букву.

Глядя ей прямо в глаза, он облизал кровь, оставшуюся на лезвиях.

— Передай им, что больше мы не ставим условия, не требуем исполнения закона — мы создадим его сами. Они не смогут больше купить нас своими лживыми обещаниями, грязными бумажками, которыми потом сами же и подотрутся, сидя на толчке.

Вайс закричала вновь, когда он принялся чертить вторую букву, содрогаясь всякий раз, когда бритвенно-острое лезвие черкало по кости.

— Мы убьем всех вас, белочка, — хохотнул он. — Каждого. Передай им: тем, кто правит, на виду и в тенях, — время Знания прошло, пришел век Разрушения.

Схватив ее за волосы, он поднял ее голову, склонив к груди, заставив смотреть на когда-то безупречную, а сейчас изуродованную кожу.

— Посмотри, как замечательно получилось! — промурлыкал фавн. — Я смочил лезвие своим разбавленным ядом — эти шрамы не исчезнут никогда, и никакая аура тебе не поможет.

Вайс с трудом различала его слова, потерянная в такой боли, какой не испытывала никогда в жизни. Страдание, чистая, концентрированная мука билась в каждой клеточке избитого тела, огнем горела в искалеченной руке, остро пульсировала в груди…

— Они сделают из тебя мученицу, белочка! — с безумным, отвратительным восторгом добавил он. — Будут показывать по телевизору, взывая к возмездию, называя нас кровожадными безумцами. Они будут вымещать свой гнев и страх на фавнах, всех без разбора! Мой народ вспомнит, что однажды уже почти поставил всех вас на колени — и поднимется вновь.

— Ты, моя дорогая, — прошептал он, склонившись поближе к ней, почти касаясь губами уха. — Станешь первой жертвой войны, которая уничтожит всех.

— Я…  — прохрипела Вайс, зацепившись за такое знакомое ненавистное слово.

— Что?! — удивился фавн. — Ты уже просишь о пощаде? Я ведь только начал — у тебя есть еще столько всякий мест, на которых я могу написать что-нибудь!

— Не твоя…

— Жертва?! — расхохотался безумец. — О нет, ты именно она!

Вместе с ним засмеялись и остальные — те, что держали ее руки и стояли поблизости, взяв в оборонительное кольцо.

— Винтер…  — больше не в силах сдерживаться, взмолилась Вайс.

И будто рухнул последний барьер, удерживающий ее от истерики. Она закричала, чувствуя, как рвутся связки, и едва узнавая в этом хриплом, почти животном крике собственный голос:

— ВИНТЕР!!!

— О, не переживай, — похлопал ее по щеке фавн. — Она будет сле…

Он не договорил — крохотная белоснежная проекция Невермора заткнула ему рот, вцепилась клювом в язык, вспыхнула грязно-лиловым аура, защищая владельца.

— Вайс! — услышала наследница такой родной голос.

И следом, запоздав всего на мгновение, ему вторил второй — такой знакомый и не менее родной:

— Вайс! — звала Блейк.

Повернув голову, она попыталась разглядеть сестру, но сквозь завесу слез увидела лишь череду смутных вспышек: белых — Винтер, насыщенно-фиолетовых — Блейк и тускло-лиловых — безумца, изуродовавшего ее. К ним присоединялись куда более слабые, но все еще различимые вспышки выстрелов… и не разобрать было, кто стреляет — ее мучители или солдаты Атласа. Будто сквозь толстый слой ткани, наследница слышала грохот, скрежет клинков и злое звериное рычание.

Обнаружив, что ее больше никто не держит, она перевернулась на живот, тяжело поднялась на колени, прижала, как давно мечтала, искалеченную, обугленную ладонь к животу и попыталась вытереть слезы дрожащей правой рукой.

Подняв голову, она увидела перед собой фавна — другого, совершенно неузнаваемого в этой безликой броне и маске. Он, хромая на окровавленную правую ногу, был уже в трех шагах, занося над головой короткий кривой нож. Заглянув ему в глаза, Вайс увидела ту же ненависть, что горела в глазах Брауна, когда они впервые встретились.

Фавн-из-стали пощадил ее. Этот — вряд ли станет поступать так.

Боец Белого Клыка сделал еще один шаг.

— Я…  — прошептала наследница, даже не слыша свой голос во всем этом грохоте.

Наверное, ей следовало испугаться. Умереть вот так, после всего, через что она прошла, в одном шаге от спасения, раздавленной, искалеченной и измученной — это должно быть страшно, должно было просто доломать ее окончательно.

— Не твоя…

Она родилась жертвой. Но даже так, у нее все еще остался один последний выбор: она могла решить, на какой именно алтарь положить свою жизнь.

И ЭТОТ, — глупой мести за чужие грехи — определенно не был вариантом.

Когда Вайс увидела белоснежное сияние, бьющее из-за спины и озарившее фигуру фавна, то даже не удивилась: не осталось у нее ни сил на это, ни времени.

— Жертва!

Молнией рухнувший меч, что должен был оборвать ее жизнь, встретил другой — полупрозрачный, нестерпимо сияющий белизной широкий клинок длиной с саму Вайс.

На мгновение все замерло в неподвижности… а после огромная закованная в латы рука, что держала рукоять призрачного клинка, шевельнулась — и фавн улетел далеко в сторону: будто ребенок отбросил в сторону надоевшую игрушку.

Огромный четырех метровый сияющий рыцарь перешагнул через Вайс, быстро огляделся… и, обернувшись к наследнице, преклонил колено, опираясь на гигантский клинок.

Несколько бесконечно долгих секунд она просто смотрела на него — первую в ее жизни проекцию поверженного противника, вершину Проявления ее семьи. Это был Гигас Арма — доспех, одержимый одним из видов Гримм — Гейстом, что мог захватывать и управлять неодушевленными предметами.

Он был последним испытанием, устроенным отцом, прежде, чем он согласился отпустить ее в Бикон. Он был слишком силен для молодой наследницы, его предназначением было сокрушить ее, показать, что такой слабачке как она не место в легендарном Биконе. Он почти справился со своей задачей — шрам на ее лице тому доказательство.

Он должен был сокрушить ее, но стал билетом на свободу. Сегодня он спас ее, но стал пропуском в темницу.

— Убей их всех, — прошептала Вайс. — Убей всех фавнов.

 

Часть 7. Директор Озпин

Однажды мудрец сказал: «Красота — в глазах смотрящего».

Спроси у влюбленного о самой прекрасной вещи на земле, и он назовет глаза любимой, ее волосы, характер или голос. Спроси у художника — вспомнит о картине, архитектора — подумает о здании, мать — скажет имя своего ребенка.

Если спросить Разрушение…

Она расскажет вам о слезах, пролитых над трупом любимой, оскверненной картине, разрушенном здании… крохотном тельце, растерзанном на глазах у родителей.

Сегодня Салем, Королева Гримм, видела много прекрасных вещей.

Стоя на загривке одного из самых сильных Гримм на планете — древнего дракона, заснувшего в недрах горы тысячи лет назад, она наслаждалась видом горящего Королевства.

Вейл, любимая страна ее главного врага, с которым Разрушение сражалось с незапамятных времен. Вейл, одна из колыбелей человечества, четверть всего цивилизованного мира. Двадцать миллионов жителей, небольшая, но прекрасно вооруженная армия, сотни Охотников — все то, что создавало Знание столько времени — все это горело у нее под ногами, обращаясь в пепел.

И самое восхитительное — она и пальцем не пошевелила, чтобы добиться такого результата. Человечество сделало с собой все это совершенно самостоятельно.

— Как вы могли быть такими слепыми? — спросила она, обращаясь к своим немногочисленным предшественницам. — Как могли не замечать столь очевидных вещей… тысячелетиями? Всего девяносто лет потребовалось мне на то, над чем вы бились столько времени.

Она не смогла удержаться — коснувшись своей силой разума дракона, попросила его немного покружить над столицей. Они пронеслись над пожарами и битвами: Охотники, армия Вейл и Атласа против Гримм, роботов и бойцов Белого Клыка, а между ними — испуганные, отчаявшиеся — миллионы тех, кто не мог защитить себя: всего лишь жертвы, хворост для костра негатива, что вздымался все выше и выше с каждой смертью или ранением. Казалось, что еще чуть-чуть — и он подожжет само небо.

— Давай добавим еще немного, дорогой, — прошептала Салем.

Дракон согласно взревел — и первая капля черной вязкой, как смола, жидкости, что сочилась из-под чешуи, сорвалась с живота, разбилась о землю далеко внизу… а следом за ней — еще одна. И еще — все быстрее и быстрее, пока редкие капли не превратились в дождь. Каждая такая капля оборачивалась новым Беовульфом, массивной Урсой или даже небольшим Сталкером.

— А теперь — самое главное.

Этот непередаваемый, уникальный запах горького ладана: от него першило в горле, воздух становился тяжелым и колючим, словно чугунной наковальней давя на грудь.

Так — горечью и печалями, пахло Знание.

Он пропитал в этом городе все: каждый камень, Охотника и гражданского, здания и автомобили.

Королева развернула дракона на юг — туда, где тянулись ввысь сияющие даже сейчас башни неприступного Бикона. В записях прошлой Салем она нашла заметки об этой, первой в истории и поныне считающейся лучшей, Академии Охотников: на одном из древних языков, о которых помнил сейчас, наверно, только Озпин, Бикон означал «маяк» — здание, что светит в ночи, указывая другим путь. Десятки острых башен, подпирающих небеса, были видны из любого уголка Вейл, особенно ночью, когда подсветка превращала комплекс в плывущую над землей сверкающую сказку. Каждый житель столицы мог увидеть его в момент слабости и грусти — и найти опору и силы в этом символе: безупречном, прекрасном, неуязвимом оплоте Надежды, что, как известно, умирает последней.

Она учила Синдер, что в слабости всегда прячется сила, а в силе неизбежно заключена слабость. Выстроив прекрасный, совершенный символ, что вдохновлял других: Охотников и Бикон, Знание создал и уязвимость.

Они привыкли полагаться на Охотников, верить в их силу и доблесть, в способность защитить всех от Тварей Темноты. Разрушив эту веру, она принесет на ее место пустоту, заполнит ее недоверием и страхом.

Они привыкли считать, что живут в удивительно мирное время: впервые в истории люди, хотя бы в столицах, могли именно жить, а не выживать под постоянной угрозой уничтожения Гримм. Разрушив эту иллюзию, она напомнит им о реальности — Ремнант, большая его часть, принадлежит не людям: Тьме, тварям ей порожденным, и Королеве всего этого — Салем.

Они привыкли к миру, привыкли сотрудничать и доверять друг другу: кому может быть выгодна война, когда на запах негатива, ей порожденного, приходят монстры, убивающие всех? Она разрушит это доверие, показав всем армию Атласа, убивающую без разбора, совершенное оружие, обращенное против кумиров… озверевших, пьяных от крови фавнов, голос которых игнорировали слишком долго, организовавших все это.

Пускай сильнейшая армия мира потерпит поражение, сломленная тем, во что все так слепо верят — собственным прогрессом, обратившимся против них! Пускай второе по силе Королевство будет предано огню теми, кому давно плевать на последствия, кто хочет лишь мести и пепелища! Пусть те, чья обязанность была предотвратить все это — потерпят поражение, погибнут в бесполезной попытке остановить неизбежное! Пусть каждый останется наедине со своими проблемами, пусть они окажутся разделены и раздавлены… и «каждый сам за себя», страх и паранойя станут новой реальностью. Навсегда.

— Пусть. Все. Сгорит, — прошептало молодое Разрушение. — Ты ведь видишь это, Выбор? Это для тебя. Скоро придет твое время.

Черный дождь Гримм, все еще создаваемый драконом, обернулся стаей Неверморов — повинуясь ее воле, они закружились вокруг транспортов Белого Клыка, прикрывая их от огня немногих уцелевших зенитных орудий Бикона, позволяя без помех приблизиться к захваченной первой воздушной пристани.

С высоты драконьего полета Салем прекрасно видела бой, кипевший на стенах, парках и садах; вспышки выстрелов и разноцветных аурных атак были видны даже в окнах внутренних помещений. Это был заранее проигранный бой — Бикон сегодня защищали в основном немногочисленные студенты, не попавшие на финал, да преподаватели: большая часть Охотников в связи с финалом турнира сражалась сейчас в Вейл и на Колизее Согласия. Немногочисленный отряд солдат Атласа не мог существенно изменить ход битвы, а роботы, ударившие в спину, обеспечили Белому Клыку возможность для захвата плацдарма — воздушной пристани и прилегающих зданий.

Прямо у нее на глазах разогнавшееся стадо Голиафов выломало ворота. Победа оказалась недолгой — уже через секунду поток камней, статуй, вырванных с корнем деревьев и даже тел нападавших вышвырнул их назад, играючи сметя многотонных чудовищ, а массивные стальные ворота поднялись с земли, со скрежетом распрямились и встали обратно в пазы. Сильнейшая Охотница Вейл и любимая ученица Знания прекрасно знала свое дело.

К счастью, Глинда Гудвич была только одна и одновременно могла быть только в одном месте. Кто обвинит Охотницу в том, что та посчитала Гримм более важной целью? В конце концов, именно этому ее учили…

«Было бы приятно убить ее самой…  — подумала Салем. — Может быть, позже».

Она явилась сюда не для того, чтобы делать за Синдер всю работу, да и следовало быть осторожней — даже ее можно убить.

Развернув дракона, Королева направила его на запад от Бикона, ближе к лесу Эмеральд, туда, где чистейшим изумрудом бил в небеса колыхающийся факел души Озпина. Она просто хотела полюбоваться на плоды своего труда — на начало конца всей этой тысячелетней войны без конца и края, без победы, передышек и компромиссов.

Эта война началась тысячи лет назад, когда родились три Реликвии — и разошлись, пойдя каждая своим путем в ожидании четвертой. А закончится она сейчас. Кому еще разрывать замкнутый круг, как не Разрушению, в конце-то концов?

«Я должна убить его лично».

Ей не досталось многого от прошлой Салем — только интуитивное понимание своей силы, многочисленные заметки и несколько смазанных нечетких воспоминаний. Самым ярким из них было последнее — момент смерти.

Кейан Арк, бесспорно, лучшее воплощение Знания за всю историю, убил ее. В честном бою, один на один. Салем легко могла вспомнить, как это было: она сама устроила засаду, на пути от Вейл в Вакуо. Арк был слишком силен, слишком ярок и харизматичен, объединяя вокруг себя, казалось, весь мир — пока он был жив, у нее были связаны руки. И совершенно неизвестно, чего бы он успел достичь, дай она ему прожить достаточно долго.

Она хорошо помнила этот слепящий, обжигающий солнечный свет его ауры, что легко сжигал Гримм, осмелившихся подойти слишком близко. Помнила тот короткий бой, в котором была сильнее всего отряда — ровно до той поры, пока Знание не выложило на стол новую козырную карту, никогда не использованную раньше. Душа его вспыхнула еще ярче, превращаясь из костра в маленькую сверхновую, сжигая саму себя в необратимом саморазрушительном форсаже. Помнила беззвучное движение губ: «Раз не осталось живых, значит мертвые — встать!»… и как мертвые поднялись. Десятки, сотни их, неуязвимых и бесстрашных. Каждый, чью смерть наблюдал Арк за свою короткую, но яркую жизнь на короткий срок воскресило его Проявление. А уж чего-чего, а смертей ветеран Мировой Войны видел достаточно…

Она должна была доказать самой себе, что это была случайность, что «самосожжение» не дало Знанию преимущество, что Разрушение — все еще сильнее. Что Кейан Арк был исключением и подобных ему никогда больше не родится под небесами.

Озпин, едва почуяв ее, покинул стены Бикона в глупой попытке отсрочить неизбежное, выиграть другим время. Знание всегда поступало так, сколько бы раз ни приходилось делать этот выбор. У него могли быть разные воплощения, вроде бы совсем иные личности… но суть у них была одна и всегда вылезала наружу в такие моменты.

Он шел сквозь орды Гримм, как нож сквозь масло, с одинаковой легкостью разрубая пополам и Беовульфов, сильных лишь количеством, и прочных Урс, отсекая жала и клешни бронированным Сталкерам и толстые колоннообразные ноги Голиафам. Озпин был вооружен лишь тонкой тростью, что должна была сломаться после первого же удара, но это не имело значения — при достижении определенного уровня мастерства то, что держит в руках Охотник, меч или зубочистку, переставало иметь значение. Важна была лишь аура и душа.

Салем могла бы просто остаться где была — на загривке дракона, извергающего все новых и новых монстров, и подождать, когда количество пересилит качество. Каким бы искусным не был Озпин, как сильна не была бы его душа — рано или поздно всему в этом мире приходит конец: любым силам, решимости и воле. Бесконечны — только Гримм.

«Я должна убить его лично».

Разве может она позволить себе страх поражения? Она — Разрушение. Она — та, кто закончит эту бесконечную войну, разорвет на клочки повторяющийся из раза в раз постылый сюжет и сломает заклинившее мироздание, что застряло в бесконечности самоповторов.

«Мне нечего бояться».

Она направила дракона к земле. Коснулась разумом Гримм, заставила их отступить, пригнуться к земле, низким горловым рычанием приветствуя свою Королеву. Озпин мгновенно оказался в одиночестве, окруженный со всех сторон монстрами. Опустив трость, он поднял взгляд к небесам — и уже не отрывал его от огромного дракона, что пронесся над головой, сделал круг и тяжело приземлился на границе арены его последнего боя, задавив попутно десятки своих меньших братьев.

«Он слаб».

Спрыгнув с загривка, она прошла мимо самых разнообразных Гримм, что рычали, щелкали клешнями и с трубным ревом потрясали бивнями вокруг, и остановилась на краю пустого пространства. Не удостоив Озпина даже взглядом, погладила по голове Беовольфа, что лишь злобно зарычал в ответ, кося на нее багровым глазом. Ничего удивительного — Твари Темноты могли только ненавидеть, всех, без разбора: людей, друг друга и самих себя.

— Здравствуй, Знание, — наконец сказала она, посмотрев на своего главного врага ярко сияющими в темноте алыми глазами. — Давно не виделись.

— Я убил тебя в нашу последнюю встречу, — криво ухмыльнулся Озпин.

— Не ты, — вернула оскал Салем. — Кейан Арк.

Беовульф вывернулся из-под ее ладони, бросил свое массивное тело на врага, выдирая когтями клочки земли… и распался тяжелыми черными хлопьями, мгновенно растаявшими в воздухе, когда директор взмахнул тростью.

— Но ты не он.

Клешня Сталкера размером с самого Озпина была остановлена изумрудным полем, вспыхнувшим на ладони, и мгновенно отсечена взмахом бесполезного в иных руках куска дерева. Ярко сверкнув мягкой зеленью, разрубил трехметрового монстра на две половинки серп аурной энергии, сорвавшийся с трости.

— У тебя нет его силы.

Следующими были две Урсы, уничтоженные с той же непринужденной легкостью.

— Его харизмы.

С ревом промчался мимо Голиаф, оглушительно закричал, уходя в атакующее пике, Грифон над их головами.

— Ты обычный, Озпин, — злорадно закончило Разрушение. — В длинной череде воплощений Знания были герои, гении, лидеры, великие воины… а были и такие как ты. Проходные. Серые. Пустые.

Пока Знание разбиралось с очередным Гримм, она дала знак дракону — и гигантская лапа едва не раздавила директора в лепешку.

— Мне все равно, кого убивать. Тебя ждет лишь поражение, Озпин — так же, как и сотен других до тебя.

— Поражение? — выдохнул Озпин.

Она дала знак остановиться — и Гримм послушно замерли, ожидая приказа.

— Я вижу лишь победы, — продолжил директор, непринужденно опираясь на трость.

Салем не смогла сдержать улыбку, заметив крохотную каплю пота, прочертившую пыльную дорожку по виску и то, как он искал дополнительной опоры в этом небрежном жесте.

— Каждый родившийся ребенок, человек умерший своей смертью или даже убитый себе подобными — моя победа. Построенное здание, деревня или город, открытие или патент, заключенный брак или написанная книга — все это мои победы.

— Почему ты здесь, Салем? — тонко улыбнулся он. — Почему не в городе, не несешь смерть и разрушение, как ты делала раньше, еще полтысячи лет назад?

Он чуть наклонился к ней, будто пытался завязать доверительный разговор:

— Потому что ты боишься. Там, в Вейл, достаточно Охотников, которых я воспитал, чтобы убить даже тебя. Там, на стенах, выстроенных мной, достаточно орудий, чтобы ранить тебя, в небесах — достаточно кораблей, придуманных мной, чтобы разорвать на куски даже твоего ненаглядного дракона.

— Я создал человечество, — твердо сказал он, пристукнув тростью. — Все, чего оно достигло, все, что построило — мои победы. Я умирал за это сотни раз — и умру еще столько же.

Не выдержав, Салем рассмеялась — пустым, холодным смехом, в котором было лишь презрение.

— Посмотри вокруг, Озпин! — воскликнула она, махнув рукой в сторону горящего зарницами Вейл. — Все эти годы, которые ты посвятил человечеству, бесчисленные жертвы, которые принес, любимые, которых похоронил… Плевать они хотели на все это! Они захватывали твоих любимых Дев, держали в заложниках их семьи, пичкали наркотиками, ставили эксперименты — так они выражали тебе благодарность за защиту. Они устроили Мировую Войну, величайшую бойню в истории человечества — так они сказали тебе «спасибо» за твою веру в них! И, мое любимое, Война за Права, когда доведенные до последней границы отчаяния фавны едва не уничтожили весь мир, который ты поклялся хранить!

Она вновь засмеялась, не в силах выдержать эту гримасу боли на лице самого ненавистного врага, что мешал ей столько времени.

— Злоба, ненависть, зависть, алчность… и, самое восхитительное, равнодушие. Им просто плевать, понимаешь, Озпин?! Именно благодаря их равнодушию я сейчас стою здесь, празднуя победу, а ты — готовишься в очередной раз умереть, сожалея о новом поражении. Синдер Фолл было плевать на всех, кроме себя — и она придумала план, что убьет миллионы, но зато сделает ее сильной и подарит кусочек власти. Богачам было плевать на всех и каждого, кроме своей выгоды — и они создали Белый Клык, доведя адвокатов и пацифистов до такой степени отчаяния, что те решили, будто кормить в себе и других Разрушение — чертовски хорошая идея! А всем остальным было плевать на фавнов, пока это не касалось лично их тепленького, уютного мирка — и эта уродливая рана на вашем единстве гноилась, пока, наконец…  — она вновь указала на Вейл. — гной не хлынул на улицы.

— Им все равно, Знание, — развела руками Салем, будто прося прощения за человечество. — И в каждом из них есть частичка меня: чистого, незамутненного Разрушения. Я думаю разбудить эту частичку в каждом, и то, что веками было направлено вовне и помогало выживать, обратится внутрь и приведет к гибели. Ну же! Ты должен оценить этот план!

— Ты всегда недооценивала людей, — ответил Озпин, перехватывая трость в боевую позицию. — С самого начала. Это много раз выходило тебе боком. Почему ты так уверена, что в этот раз будет иначе? В них также есть Знание, чтобы понять, куда ведет этот путь, Созидание, чтобы сделать что-то из ничего и плохое — чуточку лучше.

— Не забывай о Выборе, что делается лишь однажды и навсегда, определяя прошлое, настоящее и будущее, — она широко улыбнулась, обнажая два ряда острых, как бритвы, зубов. — Давай сыграем в эту игру в последний раз, мой любимый враг, по самым высшим ставкам. Злоба, ненависть, эгоизм и равнодушие против чести, отваги, самопожертвования и доброты.

Она снова засмеялась — Гримм вторили ей рычанием и воем.

— Мы делали это сотни раз, Знание. Не знаю, как ты, а я молюсь лишь об одном — чтобы этот стал последним.

Она чуть ослабила контроль над своей силой — и Гримм рядом с ней моментально рассыпались черными хлопьями, обратилась в прах трава под ногами… и сама земля, и воздух вокруг — все обратилось в грязно-серый, шершавый поток пепла.

Прорвалась сквозь завесу вспышка чистейшего изумруда, что спорила яркостью с полуденным солнцем… и вполовину не такая сильная, как у того, кто убил ее в прошлый раз.

«Он слаб».

Пепел сформировался в плеть, хлестнул перед Разрушением, со свистом рассекая воздух — Знание отпрыгнул далеко в сторону, почти на опушку. Подхваченная серым вихрем, Салем взмыла в воздух, продолжая обращать все вокруг в свое оружие, бросилась вдогонку, дав знак дракону идти следом.

«Мне нечего бояться».

Изумрудные копья, исторгнутые душой Знания, вспороли воздух… и бессильно завязли в пепельной завесе. Салем не давала себе труда уклоняться, с изяществом носорога следуя за отступающим Озпином, проделывая широкую просеку в лесу Эмеральд. Он пытался увести ее подальше от Бикона, но лишь давал время поднять пепельный смерч еще выше.

Наконец, директор решился на то, чего ждала от него Салем. Остановившись на крохотной полянке, он развернулся лицом к ней, прикрыл глаза… и насыщенная зелень сжигающей саму себя души заполнила все вокруг, поглотив и деревья, и звезды над головой. На мгновение ей показалось, что факел, в который обратил себя директор, сравнялся размерами с ее собственным вихрем.

Но все это было уже неважно — огромная сила, с бессмысленной щедростью разлитая вокруг, мгновенно исчезла, сжалась в крохотный сверхплотный комок, сквозь который смутно угадывались очертания мужской фигуры.

«Этого мало».

Шар изумрудного солнца бросился вперед со скоростью выпущенного из пушки снаряда, врезался в пепельный щит… и продолжил движение, с каждым мигом сияя лишь ярче, проламывая собой собранную Салем силу.

Королева отпустила контроль — и сфера разрушения распространилась дальше: одно мгновение и она обнаружила себя посреди огромного кратера обращенной в прах земли. Чувствуя, как губы словно сами собой растягиваются в кровожадном оскале, она наблюдала, как замедляется движение зеленой сферы, как тускнеет испускаемое ее сияние… Дождавшись нужного момента, она протянула руку, погружая ее в жидкий изумруд, не обращая никакого внимания на ожоги. Почувствовав, как пальцы обхватили горло, она презрительно процедила:

— И это все, Озпин? — не дожидаясь ответа, второй рукой пронзила насквозь живот. — Несколько ожогов? Лучше бы ты поступил как раньше — попытался завалить меня трупами своих Охотников. Это несколько раз даже сработало.

«Я проиграла».

Она нахмурилась, пытаясь понять, откуда взялась последняя абсурдная мысль.

«Он обдурил меня».

— Что происходит? — требовательно прорычала она, проворачивая руку в ране, заставляя изумрудный шар беспокойно колыхаться от боли.

«Ты была права, Разрушение, — подумала Салем. — Я не Кейан Арк. Во мне нет его силы, его харизмы и умения вести за собой, нет интеллекта и гениальности иных воплощений. Но я — директор Озпин».

— Что ты сделал со мной?! — потребовала Королева, пытаясь разглядеть сквозь слепящий зеленый свет выражение лица уже мертвого врага.

«Мои ученики говорят, что я верчу людьми, как пожелаю. Что манипулирую всеми вокруг. Некоторые ненавидят меня за это».

Салем тяжело помотала головой из стороны в сторону, пытаясь вытряхнуть из головы одновременно свои и чужие и мысли. Они были настолько реальны, так сильно походили на настоящие, что приходилось прикладывать огромные усилия для того, чтобы отделить себя от них.

«И они правы. Я — манипулятор, Салем. Я владею умами».

Наконец, Озпин ослаб достаточно, чтобы зеленый свет поблек — Королева смогла взглянуть в лицо своего врага.

Он улыбался.

Из уголка губ, через подбородок на грудь капала алая кровь, она же заливала ноги, вытекая из дыры в животе, но…

Он улыбался.

«Твоя самоуверенность всегда была твоим слабым местом, Салем, сколько бы лиц ты не сменила».

Он поднял руку к лицу, показывая ей детонатор.

«Я копил здесь Прах десятилетиями, прямо в лесу Эмеральд, в ожидании, когда ты позволишь заманить себя в ловушку. Там, у нас под ногами, его многие тонны: огненного, воздушного, гравитации и времени, молнии и льда. Хватит на десяток таких, как ты».

Поняв, что сейчас произойдет, Королева попыталась отпрыгнуть в сторону, сбежать, спасая себе жизнь…

Но не смогла и пальцем пошевелить, будто зачарованная глядя в глаза своему врагу.

«Это работает только однажды, ты знаешь? Один контакт, одно вмешательство».

«Я проиграла, — подумала Салем, на этот раз действительно Салем. — Он обманул меня».

Но она не была бы Разрушением, если бы не испортила ему победу.

— Ты перехитрил сам себя, Озпин, — оскалилась Королева. — Ты и понятия не имеешь, какое чудовище создашь, убив меня.

«Я рискну. Пусть ее жизнь начнется с того, что она понаблюдает за фейерверком, который я устроил в честь ее рождения».

— Прощай, Салем, — шепнул Озпин, нажимая на кнопку.

А после все заволокло огнем и болью.