ГЛАВА 1. О ГНОМЕ И ПЕВЦЕ
В те далекие времена, когда люди еще не все знали, и к тому же даже не знали, что они не все знают, когда они не вскарабкались еще на каждую вершину, не измерили глубины всех морей… вот тогда стояла среди старого–старого елового леса одинокая горная круча, не обозначенная ни на одной карте тех времен, и никто не имел о ней ни малейшего понятия.
Это была вершина грязевого вулкана. Из узких трубок, из низких и широких сковородок, из всех круглых кратеров высотой примерно со стол рвалась из недр земли, клокоча и шипя, холодная серая грязь. С бульканьем вздувала пузыри, высоко выстреливала брызги, потом постепенно затихала, но снова начинала глухо рокотать, непрерывно возмущаемая ядовитыми газами. При каждом выбросе грязь оседала на краях маленьких вулканчиков, застывала серой глиной и незаметно поднимала стенки кратеров, но вместе с тем заливала и почву, на которой они стояли. И получалось так, что вулканчики хотя и росли, но выше не становились, потому что они постоянно двигались вверх вместе со своей горной вершиной. Они напоминали неровный лес огарков, с которых серыми каплями стекает воск.
А на краю леса, в двух шагах от бурлящих вулканов, стояла, совершенно утопая в бурьяне, старая замшелая избушка. Щели между грубо отесанными бревнами были законопачены мягким мхом, чтобы защитить жилье от ветра и непогоды. День и ночь тянулся прозрачный голубой дымок сквозь кровлю, крытую дранкой наподобие старых крестьянских домов и пастушьих хижин.
В избушке непрерывно дымился вулкан, который при регулярном подбрасывании трав и красного камня становился пылающим очагом. И хотя от леса до самого порога избушки бежала удобная тропинка из плоских камней, лавируя между зеленым дерном и топкой грязью, еще ни один путешественник, ни один дровосек, ни один охотник никогда в жизни, даже случайно, не забрел сюда, на самую вершину грязевого вулкана.
В избушке обитали с незапамятных времен два жильца. Ни один из них уже не мог припомнить, когда и как они нашли друг друга. Да они никогда и не думали об этом, им хватало того, что они вместе. И во всем мире не было ни одной живой души, которая бы об этом задумалась. Не было по той простой причине, что ни о грязевом вулкане, ни об избушке, ни о ее обитателях никто ничего не знал.
Один из них время от времени спускался к подножию горы в Маленький город, чтобы там на ярмарке спеть что–нибудь людям под звуки своей шарманки. Его охотно слушали, бросали монеты в его шапку, шли дальше и забывали о нем. Откуда он пришел и куда шел — об этом никто не спрашивал. Его любили и знали как певца Фридолина, и этого было достаточно.
Второй обитатель избушки был созданием необыкновенным. Маленький, с круглым брюшком, с широкими плечами и мощными кулаками, он шнырял с проворством степного тушканчика в избушку и обратно, перепрыгивая через плоские камни, скользил по седой грязи, падал, с пыхтеньем поднимался и несся дальше, пока не застывал на своих кривых ножках перед каким–нибудь из вулканов, заглядывая внутрь, как школьник в мамину кастрюлю. Он бегал от одного вулканчика к другому и, что–то бубня, заталкивал в кратеры длинную палку–мешалку. Это был гном Эльморк, повелитель холодной грязи.
Когда–то он родился в недрах Земли, скорее всего, из лавы и камня. Тролли и кобольды, эльфы и духи огня присматривали за его первыми нетвердыми шагами сквозь подземные лазы и щели, водные потоки и толщи угля. Но едва лишь его кривые ножки увереннее затопали по подземным просторам, едва он научился отличать своими большими фиолетовыми глазами корни деревьев от закоченевших змей и червей, как тут же возомнил себя королем и повелителем всего подземного мира. Он много и противно разглагольствовал, а главное, требовал от всех беспрекословного подчинения. Только он мало годился для такой роли.
Так было до тех пор, пока однажды темным днем его глупость и тщеславие не опостылели наконец тамошним жителям. Они собрали все дурное и скверное, что он когда–либо произнес, смешали с грязью… и чванливый гном вылетел вместе со всем этим прочь из подземного мира, как камешек из рогатки. Видели бы люди, как тогда с ним разделались!
Вот так образовались в древние времена грязевые вулканы, а гном Эльморк явился на белый свет.
Эльморка мало огорчило то, что его выдворили наружу. Он смотрел по сторонам большими бледно–фиолетовыми глазами, деловито расхаживал по горной вершине, смеясь, останавливался среди своих маленьких вулканчиков, заталкивал в их жерла палку–мешалку и орудовал ею, с восторгом ловя брызги, плевки и потоки грязи.
И если заблудившаяся птица, отравленная испарениями газов, с жалобным криком утопала в холодном месиве, его это нисколько не трогало. Ему было наплевать, что вся трава, пытавшаяся пустить ростки вокруг вулканчиков, покрывалась бурой массой.
Он жил одним стремлением : постоянно будоражить вулканическую грязь. Зачем он это делал, он не знал. Только смутно ощущал, что однажды это ему пригодится.
ГЛАВА 2. О МАЛЬЧИКЕ ПО ИМЕНИ ГАЙНИ
А у подножия грязевого вулкана, в широкой долине расположился Маленький город. В нем никогда не происходило ничего особенного, то есть ничего такого, что заслуживало бы нашего внимания. Жители спокойно занимались своими делами. И никто не знал, что река, протянувшаяся вдоль города, начинается с маленького источника, пробившего себе путь как раз возле самой избушки Фридолина и Эльморка. Да никто и не задавался подобными вопросами. Люди просто наслаждались необыкновенно прохладной и чистой водой и радовались обилию рыбы в реке.
В этом городе было, конечно, очень много детей. Как, впрочем, и везде. Троим из них отведена в нашей истории особая роль. Это два мальчика и девочка. Одного из мальчиков звали Гайни. Он принадлежал к народу, не знающему разницы между природой и «другим» миром. Для этих людей лес был домом, великолепие звезд в летней ночи — роскошным залом. А дождик, моросящий с затянутого тучами неба, они воспринимали как подходящую возможность очередной раз помыться без особых хлопот, с надеждой ожидая ясных дней.
Тысячелетиями возникают на Земле народы. Они меняются, развиваются счастливо или трагично, ведут войны, строят дома, занимаются искусством, а потом медленно исчезают. Народ, к которому принадлежал Гайни, был другим. Время текло сквозь него, не в силах его изменить. Тысячелетиями он оставался таким же, каким был с самого начала. Что эти люди задумывали, то и случалось. Чего желали, то и получали. О чем мечтали, то и происходило. Для них не было близкого и далекого. Они всегда были в центре пространства и времени. Что они видели, то могли передать, но не словами, а песней и танцем. Все живое было им близко, как собственная кожа. Любую боль они ощущали как свою собственную. Никогда они не жаловались на голод и холод. Их святыней был огонь. Во сне они прижимались к земле. Вода означала для них жизнь.
Но они никогда не говорили о жизни. Даже долгими вечерами, сидя вокруг своих дымящихся костров.
Жили они группами. Спокойно переносили все тяготы. Если же вдруг случались времена изобилия, они буйно наслаждались им. И тогда текли потоки вина, сало капало со сковородок, далеко слышны были песни и шум дикой пляски.
Они презирали законы, которые навязывал им «другой» мир. У них была тайна, о которой сами они лишь догадывались. И ничему на свете они не придавали такого значения, как молчанию — сокрытию этой тайны, внутри которой они и жили, как в большом прозрачном шаре.
Прошло не так уж много времени с тех пор, как семья Гайни со всем своим скарбом кочевала с места на место. Привычные к дождю и палящему солнцу, к голоду и изобилию, всем довольные, беспечно тянулись они в своих разноцветных кибитках через всю страну, благодарные каждому доброму уголку на берегу какой–нибудь речушки, послужившей им местом отдыха после утомительного пути. В черном шатре, истрепанном ветрами и долгими годами, было достаточно места. И прежде всего потому, что старшие сыновья спали под открытым небом. В палатке располагались на ночлег женщины и младшие дети. И пока их не сморит сон, наблюдали оттуда за отцом, который еще долго сидел у костра с другими мужчинами, помешивая угли. А иногда на фоне неба вырастала черным контуром фигура бабушки. И когда, ближе к ночи, в узком просвете палатки изменялось расположение звезд, с неба спускался месяц и с доверчивостью кошки усаживался бабушке на плечо, а она тихим голосом не переставая нашептывала небу старинные слова своего языка. Так казалось иногда засыпавшему Гайни и его многочисленным братьям и сестрам.
Одежда бабушки не отличалась от одежды других женщин племени. Но было в бабушке что–то особенное, как будто таинственный дух далекого прошлого, бесконечных путей и трудов. А в глазах ее читалось знание тайны и силы. Она была не просто одной из старых женщин рода, она была похожа одновременно на всех женщин всех народов, которые жили и живут на Земле.
Ее руки, коричневые и жесткие, были покрыты трещинами, как кора древнего дерева. Прикосновение их было шершавым. А какой целительной силой они владели, об этом могли рассказать те, кому старая Пипа Рупа принесла облегчение, наложив руки на больные места.
А потом случилось нечто невообразимое: несмотря на то, что вольная жизнь, воздух, ночное небо, ежедневная езда и шум все новых и новых рек неотъемлемо принадлежали этим людям, были их предназначением…семья однажды вдруг поддалась на уговоры речистых отцов города оставить кочевую жизнь и снять красивую и просторную квартиру в новом доме на берегу реки в Маленьком городе.
ГЛАВА 3. О ГОСПОДИНЕ И ГОСПОЖЕ ФАНГЛИНГЕР И ИХ СЫНЕ
Прямо над квартирой Гайни, расположившейся у самой земли, на втором этаже этого дома, жил вместе со своими родителями Гауни — второй мальчик, о котором необходимо рассказать в этой истории. Гауни выглядел как все другие мальчики Маленького города, и лет ему было ровно столько же, сколько и Гайни. До того как он и его родители переехали в новый дом на берегу реки, они жили в маленьком одноквартирном домике, который с течением времени стал им маловат.
Родители Гауни пользовались во всех многоразличных воровских кругах прекрасной репутацией: они были единодушно признаны королями всех карманников! Не было на свете таких карманов, которые они не могли бы обчистить в один момент. Не было и таких карманных часов, которые после легкого прикосновения не продолжили бы свое тиканье в их карманах. Там, где они появлялись, исчезали бумажники у законных владельцев, пропадали золотые кольца с пальцев дам. В гостиницах и в конке — предшественнице трамвая, в театре и на улицах — оживленных или безлюдных — да где угодно находилась возможность применить профессию!
История знакомства г–на Фанглингера с г–жой Фанглингер, хоть и не относится непосредственно к нашему повествованию, однако заслуживает того, чтобы ее привести здесь, так сказать, в скобках.
Господин Лангфингер (ах, извините! Этого говорить было нельзя. Господин карманник обладал прекрасными манерами, но ему не повезло с фамилией: в переводе с немецкого это означает попросту «вор». А в этих краях говорили по–немецки. Не мог же он жить с такой неблагозвучной фамилией! Пришлось переставить пару букв).
Итак, господин Фанглингер жил холостяком и, чтобы не умереть со скуки, произносил время от времени длинные монологи. Бывало, он громко поучал себя: «Дорогой мой, поскольку ты холостяк, и у тебя нет никого, кто мог бы содержать в порядке твою одежду, ты должен сам следить за всем. И прежде всего, разумеется, за самым главным — за карманами. Первое: карманы должны хорошо застегиваться (сам знаешь почему). Достигается это посредством крючков, молний и правильно размещенного (двойного) ряда кнопок.
Второе: карманы ни в коем случае не должны быть рваными, иначе слишком просто лишиться всего того, что раздобыто с таким непревзойденным искусством (и с таким риском для жизни). И вот сегодня, приведя свои карманы в порядок, ты снова выбираешь самый выгодный — длинный и людный — маршрут конки. На этом пути постоянно прибавляются новые пассажиры — и все с карманами (надеюсь, еще не обчищенными). И при этом за целых два часа езды тебе придется купить только один билет!» Г–н Фанглингер был к тому же еще и экономным. А это очень хорошая черта характера.
И вот как–то раз он стоял с приветливым лицом в вагоне конки. Вот он охотно помог пожилой даме занять место. Вот поддержал господина инвалида, когда тот садился в конку, и заботливо проводил его до сиденья. Какое–то время он даже подержал на руках младенца, оказав любезность молодой матери. Он попросил дородного господина, по всей видимости, мясника, разменять деньги. Сплошь удобные случаи! После этого все, кто с ним соприкасался, ехали, ничего не подозревая, дальше с пустыми карманами и кошельками, но счастливые соседством с таким милым, безотказным господином.
Итак, г–н Фанглингер стоял со скучающим видом и рассеянно поглядывал в газету, которую изучал пассажир у окна. Г–н Фанглингер был сейчас не очень внимателен, поскольку подсчитывал в уме свою нынешнюю добычу. В его многочисленных карманах были определенным образом размещены: трое мужских часов с золотыми цепочками, массивный золотой перстень, пять тугих кошельков, кольца и что–то еще, прихваченное прямо в упакованном виде (вдруг там что–то ценное?) Он уже начал прикидывать, не лучше ли заблаговременно покинуть конку и затеряться в толпе, когда… что? Что это было? Нет. Это невозможно. Это просто неслыхано! Г–н Фанглингер неподвижно застыл на месте, мысли же его при этом форменным образом кувыркались! Наконец ему удалось сосредоточиться на движениях маленькой нежной ручки, которая с бесконечной осторожностью опустошала один за другим его карманы. Двойной ряд кнопок? Особые меры предосторожности? Все напрасно. Рука побывала там. Кнопки расстегнуты, карманы пусты. Г–н Фанглингер переживал настоящую бурю самых противоречивых чувств: от гнева до внезапно пробудившегося профессионального интереса. Все, что с ним в настоящий момент происходило (что он и сам не смог бы сделать лучше), было делом рук серьезного конкурента. Кто же это? Быстрый взгляд вниз… Там стояла, приветливо улыбаясь, девочка–подросток, хорошенькая, аккуратно одетая. В тот момент, когда последняя вещица покидала карман пальто г–на Фанглингера, лицо девочки выражало разве что некоторую скуку, но ни малейшей сосредоточенности. Г–н Фанглингер мгновенно и до мельчайших деталей разработал план дальнейших действий. Итак, ему представилась редкая возможность понаблюдать за конкурентом «в работе» (может быть, кое–что позаимствовать?) Г–н Фанглингер вынужден был признать, что девушка едва ли уступает ему, лучшему из всех карманников(!) в ловкости рук, и это сильно его беспокоило. Еще несколько лет — и она превзойдет его. Это, по–видимому, бесспорно. Не полезнее ли объединиться с юной дамой, чем разоблачить ее сейчас со скандалом, а в результате приобрести себе врага?
И вот г–н Фанглингер, улыбаясь, проделал все то, что за это время придумал.
Молниеносным движением он схватил нежную ручку, когда та как раз намеревалась обшарить последний из его карманов. Железным кольцом сомкнулись многоопытные пальцы карманника на узком запястье очаровательной конкурентки. Мгновенный взгляд в ее сторону — и он убедился: это был настоящий шок! Улыбка исчезла с девичьего лица, щеки стали пунцовыми. Невероятно быстрым, змееобразным движением пленница попыталась вырваться. Но хватка была крепка, как тиски. Заранее изобразив на лице любезную улыбку, он спокойно повернулся к девушке.
Та кричала, но только лишь глазами: «Пустите меня, пожалуйста, пожалуйста! Я никогда–никогда больше не стану этого делать!» Г–н Фанглингер отвечал ей — тоже лишь глазами : «Ты такая красивая и ловкая. Ты должна пойти со мной». Потом он сказал так непринужденно, будто ничего не произошло:«Пойдем, нам пора выходить. Вот уже наша остановка».
По дороге он взял свою пленницу за руку и повел рядом с собой так галантно, что каждый встречный наверняка считал их просто неразлучной парой. Невозможно было догадаться о том, что рука девушки жестко, как в наручниках, зажата в его руке: столь благообразны были их лица. Ведь оба имели веские причины скрывать от прохожих свои истинные отношения.
Оказавшись в своей квартире, он наконец отпустил ее. Она терла пальцы, запястье. Г–н Фанглингер не произносил ни слова, давая ей время прийти в себя. В его взгляде не было ни малейшей злости. И только немного погодя он выразительно постучал указательным пальцем по столу.
Девушка была умной и не нуждалась в долгих объяснениях. Один за другим выложила она на темно–зеленую бархатную скатерть предметы, извлеченные из карманов г–на Фанглингера. «Скатерть уже довольно потертая и изношенная», — сказала она, решив применить отвлекающий маневр. «Вам нужно купить себе новую». Г–н Фанглингер кивнул, вздохнул и сказал как бы между прочим:«Еще тяжелые золотые часы, пожалуйста». Когда часы тоже заблестели на потертой скатерти среди других возвращенных вещей, он продолжил:«А теперь еще толстую золотую цепь от них». Тогда незнакомка разразилась рыданиями.
Г–н Фанглингер участливо поинтересовался: «Почему же ты плачешь? Имея такой талант, как у тебя, не о чем плакать». «Талант талантом, а что я сегодня буду есть?» Тут г–н Фанглингер проявил сострадание:«Хочешь яичницу?» Тихо и робко прозвучал ответ:«Да, пожалуйста». «Ты можешь съесть яичницу», пояснил он, «но только если сама ее приготовишь». «И одну для Вас?» Г–н Фанглингер утвердительно кивнул. Затем он уселся на свой мягкий стул, который тоже оказался сильно потертым — странно, раньше это не бросалось в глаза — и, предвкушая яичницу, углубился в изучение новостей (газета сама прихватилась из чужого портфеля вместе с кошельком).
Точно не установлено, какие разговоры велись за обедом. Возможно, беседа касалась профессиональных вопросов — скажем, они делились личным опытом. Известно только, что девушка оставалась там весь вечер, и что г–н Фанглингер сказал после ужина:«Знаешь что? Я прошу твоей руки…» при этом он сильно поперхнулся, «хм–хм… Но не в моих карманах, а я прошу тебя, как это красиво говорится, выйти за меня замуж.» «Ну, хорошо», ответила девушка. Из чего господин Фанглингер заключил, что она получила не очень–то хорошее воспитание.
Вот так познакомились родители Гауни. С тех пор они работали напару, постоянно совершенствуя свое мастерство и разрабатывая все более изощренные технические приемы. Наконец они достигли таких высот, что, как упоминалось выше, получили в профессиональных кругах высший титул королей карманников. Неудивительно, что однажды на свет появился маленький Гауни. Конечно, это обстоятельство поначалу мешало слаженной деятельности родителей, но недолго. Скоро ребенок стал достаточно большим, чтобы понемногу приобщиться к профессии.
Когда они нашли себе квартиру в новом трехэтажном доме на берегу реки, прежний маленький домик стал им совсем уже тесен.
Они были счастливы получить столь комфортабельное жилище, и незамедлительно переехали сюда, в помещения второго этажа.
ГЛАВА 4. О ДЕВОЧКЕ, ПЕРЕЕХАВШЕЙ ИЗ ОРАНЖЕРЕИ
Родители Сибиллы, девочки, которая играет в нашей истории важную роль, поселились на третьем, верхнем этаже жилого дома на берегу реки.
Сибилла была совершенно обычным ребенком, хотя временами она и производила противоположное впечатление. Возможно, фантазия у нее была богаче, чем у других детей. Но могло быть и так, что она просто смотрела на мир, на людей и на вещи широко открытыми глазами. Во всяком случае, более широко открытыми, чем большинство людей. В остальном она вела себя точно так же, как все другие дети. Правда, следовало бы еще отметить, что Сибилла умела думать. А если это учесть, то получится, что она действительно от многих отличалась.
Возможно, эта редкая способность была связана с тем обстоятельством, что родители Сибиллы имели особые профессии, соединяющие, если можно так выразиться, небо и землю. Мама была садовницей. Смешивая песок, кирпичную пыль и цемент, мамины руки готовили такую замечательную почву, в которой нежные растения прекрасно себя чувствовали и расцветали. Она следила за их ростом, оберегала их от сорняков и вредителей, собирала урожай: корешки, плоды или цветы — в зависимости от вида. Она любила стоять босыми ногами на утрамбованной тропинке оранжереи и обрабатывать землю заботливыми руками. От этого двойного касания к ней шла сила. Когда она говорила, голос ее звучал мягко. Когда шла по улице, она напоминала глиняный сосуд, полный пышной, буйной зелени, выбивающейся за края.
Отец Сибиллы был человеком молчаливым. Ночи напролет сидел он возле своего блестящего медного телескопа и наблюдал за звездами. Его мысли кружили среди небесных светил, как будто у них там тоже была своя орбита. Его глаза несли в себе свет и небывалые краски звездных туманов. Он был уже очень стар.
В те времена впервые заговорили о том, что, возможно, когда–нибудь удастся найти жизнь в космосе. Именно этими поисками он и был занят. И при этом он не переставал удивляться чуду зарождения жизни в оранжерее своей жены — что также являлось причиной, по которой родители Сибиллы долгие годы жили в этой оранжерее, не особенно стремясь переехать в обыкновенное жилище.
И сколь безгранична была его радость, когда однажды ночью его жена родила на свет Сибиллу. Они тогда долго разговаривали друг с другом, и он поведал ей о своем умозаключении: а именно, о том, что непрерывный рост растений, появление на свет их ребенка и надежды на жизнь в космосе — отнюдь не три разные вещи, но суть одно и то же.
В оранжерее, под восходом и заходом солнца и звезд протекали первые годы Сибиллы. Тонкое стекло, отделявшее жилище от внешнего мира, едва оберегало ее от холода, снега или бури, зато предоставляло свободный обзор на все четыре стороны света. Распускающиеся листья, новая зелень, барабанящий град принадлежали миру Сибиллы. А еще порхающий воробей или хмурое, неделями непроглядное небо. Дождь был для Сибиллы настоящим событием: ведь он наполнял звоном тишину оранжереи.
В новом доме на берегу реки Сибилла нашла много удобств, которых не знала раньше. Она ежедневно пользовалась теплым душем, ходьба из одного помещения в другое была для нее игрой. Толстые каменные стены нового дома не пропускали сквозняков, с которыми ветер постоянно проникал сквозь щели оранжереи, но и солнце не могло здесь беспрепятственно светить повсюду. Оно могло проникать в помещение лишь несколько часов в день и притом лишь через окна.
А бегая по мягким шерстяным коврам, которыми был покрыт весь пол, она вспоминала влажную почву оранжереи, где при каждом шаге ступни ощущали песчинки и камешки.
И поскольку новые стены были до такой степени непрозрачны, что во всех углах лежали серые тени, родители Сибиллы покрасили их в чистый белый цвет, купили абсолютно белую мебель, белые ковры, белые занавески, и мама каждый день ставила во все углы, на все столы разноцветные букеты из оранжереи.
Отец мог теперь продолжить свои исследования на балконе, наблюдая ход светил.
ГЛАВА 5. О ТРУДНОСТЯХ ЖИЗНИ И ИХ УСТРАНЕНИИ
И все пошло бы своим чередом в новом доме на берегу реки, не имей семейство Гайни десять кусачих собак. Эти собаки целый день носились туда–сюда и не пускали в дом никого, включая жильцов второго и третьего этажей.
Они охраняли вход. Что делается позади дома, их не интересовало.
Фанглингеров (привычных и не к такому) это мало потревожило. Они запросто раздобыли себе длинную лестницу, приставили ее с берега к своему балкону и весело забирались домой. Для второго этажа это, наверное, и вправду было не так уж трудно. К тому же умение пользоваться шаткой лестницей могло оказаться не лишним и в профессиональном смысле.
Гораздо острее проблема встала для Сибиллы и ее родителей. Приставить лестницу высотой в три этажа было бы слишком опасно, не говоря уже о том, как соорудить такую громадину.
Поначалу были некоторые неприятности с родителями Гайни, а потом Сибилла нашла решение: когда собаки замечали ее и кидались следом, и ей в тот же момент ужасно хотелось оказаться в своем белоснежном жилище, она проворно взбиралась на самую вершину старой ивы, склонившейся к дому, раскидывала руки и просто перелетала на свой балкон.
Если чего–то одного не хватало — необходимости или желания — ей это не удавалось. Получалось только так.
Родители скоро научились этому от нее. И все три семьи зажили в добром согласии друг с другом.