ГЛАВА 1. ЧТО ЕЩЕ НАПОСЛЕДОК МОЖНО УЗНАТЬ О СИБИЛЛЕ

 

Отец Сибиллы принял свою собственную дочь за неизвестное летающее существо, о чем немедленно известил Министерство своим взволнованным сообщением, и продолжал верить в то, что он первый смертный, увидевший живое существо с незнакомой звезды.

Прошел целый год, и ничего не произошло. Если, конечно, не считать того, что Маленький город расцвел и что все люди радовались грязи, которая принесла с собой столь многочисленные возможности заработать на жизнь.

Люди проложили новое русло для старой реки, подвели его к другому источнику и таким образом снабдили город питьевой водой.

Все радовались жизни, как никогда прежде, были любезны друг с другом, в то время как их благосостояние возрастало.

Но обо всем этом отец Сибиллы знал немного. Его мысли кружили по своей собственной эллиптической орбите вокруг небесных тел и вокруг недавно открытой им звездочки с болтающимися детскими ножками.

Наконец ответ из Министерства все же пришел. Отцу Сибиллы предлагалось весьма достойное место в крупнейшем планетарии страны. Еще бы. Разве человек, первым обнаруживший в космосе живое существо не имел на это права?

И тогда родители Сибиллы покинули свое белое жилище на берегу реки. Они оставили там все, как было. Взяли с собой только самое необходимое в трех чемоданах. И покинули дом, не прощаясь. Не потому, что были в ссоре с соседями, просто они не считали свой отъезд таким уж важным событием.

Когда они втроем — Сибилла посередине — в полночь покидали дом, вокруг царила полнейшая тишина.

В палаточном лагере на берегу реки лежали в своих постелях скульпторы, ученики Фридолина. Одни спали, другие размышляли о новых изваяниях, которым суждено возникнуть в ближайшее время под их руками.

Химики и доктора не переставали и во сне разрабатывать новые формулы и решать вопрос: как наилучшим образом использовать свойства грязи.

Трудолюбивые мастера кирпичных дел спали без сновидений: они устали, и перед новым рабочим днем следовало отдохнуть. А владельцы огромных кирпичных складов все еще сидели над амбарными книгами и подсчитывали свой доход, который рос день ото дня.

О семье Фанглингеров сообщить, собственно, нечего. Они так и не показывались на глаза после своей неудачной попытки похитить тайну Сибиллы. Только Гауни иногда слонялся вокруг дома. При чем, все чаще можно было видеть, как он шушукается о чем–то с двумя из многочисленных братьев Гайни. Потом он снова надолго исчезал.

Сибилла подумала: не жалко ли ей уйти вот так, не попрощавшись с Гауни? Но единственное, что она ясно чувствовала, было не сожаление, а скорее облегчение от того, что больше они не увидятся.

В окнах первого этажа мерцал красный свет. Он исходил от маленькой угольной жаровни, день и ночь тлеющей в кухне. Гайни и его братья и сестры спали во дворе на общей перине, плотно прижавшись к земле. Когда Сибилла проходила мимо, она взглянула на Гайни, а он на нее. Для прощанья этого было вполне достаточно.

И только Пипа Рупа стояла под старой ивой, когда Сибилла и ее родители уходили из дома. На правом плече цыганки сидел узкий месяц.

Отец Сибиллы даже поперхнулся, увидев это, но не проронил ни слова, чтобы не скомпрометировать себя. Он был совершенно убежден, что виной всему волнения последних дней: присвоение ему нового ученого звания и этот переезд. Из–за всего этого он пребывал в состоянии небывалого перевозбуждения и, должно быть, воображение разыгралось не на шутку. (Это еще раз доказывает, что человека, живущего среди людей, касается все, что его окружает. Если бы он задумался однажды о старой цыганке и ее древнем племени, многое поразило бы его не меньше, чем тайны звездного неба. Возможно, он узнал бы и платьице Сибиллы и не принял бы за летающую звезду свою собственную дочь!)

Мама Сибиллы, погруженная в свои мысли, прошла мимо Пипы Рупы, молча кивнув ей на прощанье.

А Сибилла подбежала к ней. Она несла тяжелый шест, на котором сидели три ее звездочки. «Пипа Рупа», сказала она, «мои звезды взяты из плотного звездного скопления без разрешения Министерства, и я не могу взять их с собой в обсерваторию. Их нужно вернуть назад. Только как это сделать…»

Легким взмахом руки Пипа Рупа указала месяцу, сидевшему на ее плече, словно мурлыкающая кошка, на три звездочки. И месяц взмыл вверх, а за ним устремились и звезды Сибиллы. Они поднимались все выше, и Сибилла провожала их восхищенным взглядом до самого небесного свода, где они с легкостью заняли свое привычное место.

А Сибилла сказала: «Пипа Рупа, я опять умею летать».

Пипа Рупа улыбнулась и ответила: «Я знаю, дитя. Я видела тебя, когда ты освободилась и полетела. Твой отец тоже видел тебя».

«Он мне ничего не сказал об этом», с сомнением сказала она.

«Достаточно того, что он отправил в Министерство сообщение об этом».

«Ах, Пипа Рупа», рассмеялась Сибилла, и ее смех рассыпался звонким серебром в ночи. «Мой отец видел живое существо из космоса. Поэтому его и пригласили в большую обсерваторию!»

«Живым существом из космоса была ты, Сибилла! Это тебя он увидел в объективе!» Теперь смеялась Пипа Рупа. И смеялась она так громко, что золотые монеты в ее косах вызванивали целые песни.

«Но тогда…» пробормртала Сибилла, «тогда это ложь… Тогда отцу нельзя занимать высокую должность в обсерватории».

«Долог путь в непогоду. Раскаты грома в горах… А ему посчастливилось увидеть свет мечты. Черное солнце всех надежд», нашептывала Пипа Рупа. «Это не ложь, Сибилла. Это заблуждение. И что самое главное: вера открывает путь истине. Не беспокойся, дитя. Иди себе в большой планетарий. Во всем есть своя правда».

С этими словами Пипа Рупа отвернулась и направилась в дом.

В сером свете ночи она показалась вдруг такой высокой — до самого неба! И месяц как будто опять уселся ей на плечо и что–то шептал на ухо. И кусачим собакам, выбежавшим ей навстречу, приходилось высоко подпрыгивать, чтобы дотянуться до ее натруженных рук и лизнуть их.

Родители Сибиллы спокойно продолжали свой путь. И чтобы их догнать, ей пришлось пробежать довольно большое расстояние.

 

ГЛАВА 2. О БОЛЬШОЙ ТАЙНЕ ПИПЫ РУПЫ

На следующий же день после отъезда Сибиллы и ее родителей Фанглингеры — с разрешения домовладельца или без оного — заняли помещения третьего этажа. Это показалось семейству Гайни удивительным, а самим Фанглингерам — само собой разумеющимся делом. К тому же это доказывало, что они все это время находились в своей квартире и внимательно наблюдали за всем, что происходило на берегу реки. Наутро после отъезда Сибиллы Гайни застал, наконец, Гауни под старой ивой. И поскольку все последнее время Гауни встречался только с его старшими братьями, то лишь теперь Гайни смог, наконец, задать вопрос, который хотел задать уже давно: «Что вы сделали тогда с Сибиллой?»

«Ничего», сказал Гауни.

Этот короткий ответ не был, конечно, необходимым поводом для драки, но все же оказался достаточным поводом для того, чтобы двое мальчишек, встретившись после долгого перерыва, всерьез поколотили друг друга.

Однако потасовка ничего не решила. Оба заработали одинаковое количество синяков и остались при своем мнении: виноват другой. Виноват в чем? Да во всем! Например, в том, что Сибилла их покинула.

Они помолчали, посидели под ивой. Наконец Гауни сказал: «Из–за Сибиллы вообще не стоит драться. Она дура».

«Никакая она не дура!» вскипел Гайни. «Совсем наоборот! И моя бабушка тоже так думает».

После такого возражения мальчишки опять сжали кулаки, но, поразмыслив, опустили их.

И тут Гауни сказал: «Все эти ее полеты — сплошной обман. Это иллюзия, черная магия. Очковтирательство!»

«Откуда ты знаешь?»

«У нее даже крыльев нет!»

Вообще–то этот факт был с самого начала известен и тому и другому, но слышать это от Гауни было так противно, что Гайни подскочил к нему вплотную и заорал: «Слушай, ты! Тебе–то откуда это знать?»

Теперь Гауни получил преимущество: ведь тот, кто кричит и выходит из себя, обязательно остается в проигрыше. Он улыбнулся и сказал с видом победителя: «Я–то как раз знаю. А вот откуда я знаю — это моя тайна. Заметь: моя тайна.

Гайни был, можно сказать, сражен. Как же так? А он что, хуже, что ли? И он выпалил: «Думаешь, у тебя одного есть тайна? У меня, например, тоже есть. И это настоящая, глубокая тайна.»

«И где же ты ее хранишь?» насмешливо спросил Гауни.

В данном случае ему можно простить этот вопрос: он действительно хотел только позлить Гайни, и ничего больше. Но в таком случае, может быть, его нельзя винить и во всем том, что произошло дальше? Он ведь не думал, что Гайни говорит правду, и что у него действительно есть настоящая тайна.

«Так куда же ты запрятал свою тайну?» спросил он еще раз.

«В сейф», ответил Гайни.

И сразу же испугался.

Ведь тайну никогда нельзя выдавать. Нельзя даже упоминать о том, что имеешь тайну!

И в тот же миг раздался звон стекла: это разбилось кухонное окно в жилище Гайни.

Мальчики в испуге вскочили и обернулись.

Разбитое стекло зияло черной дырой в окружении острых осколков, торчащих из рамы.

И в этой дыре появилось обветренное бесконечными ветрами лицо старой Пипы Рупы. Она не говорила ни слова. Только восходящее солнце отражалось в стекле оранжево–красным светом и слепило глаза. И казалось, что Пипа Рупа стоит в центре черной тысячеконечной звезды, а вокруг полыхает пламя.

Гайни поплелся домой, хотя Пипа Рупа его не звала. Он двигался так медленно, будто к его босым ногам были прикованы железные цепи со свинцовыми гирями.

А Гауни, веселый и довольный собой, вскарабкался домой по своей лестнице.

Вечером того же дня в доме на берегу реки стояла глубокая тишина.

Братья и сестры Гайни спали. Родители его до глубокой ночи сидели на полу вокруг огня, тлеющего посреди кухни.

Гайни стоял между родителями. Он замер возле огня, не отваживаясь сесть на пол. Он предал своих, рассказав что у них есть тайна. Теперь он, можно считать, выбился из шара: за это в его племени полагалось изгнание или смерть.

Пипа Рупа так и стояла у разбитого окна. Она замерла без движения, будто колонна, и наблюдала, как садится солнце, как появляются на небе, одна за другой, звезды. И когда они высыпали все, сосчитала их. Вообще–то ни один человек не может пересчитать все звезды. Но Пипа Рупа, видимо, могла. А потом раздались звуки ее голоса: она как будто разговаривала с месяцем, настойчиво спрашивала о чем–то. Может быть, она услышала что–нибудь в ответ?

Во всех углах дремали свиньи, потому что отец Гайни все еще не собрался построить для них хлев. Куры сидели на перилах, собаки расположились у входа. В саду под фруктовыми деревьями стояли лошади.

После долгого молчания Пипа Рупа, стоявшая до сих пор спиной к своей семье, сказала: «Он заступался за Сибиллу и от волнения выдал нас, не желая того. Он отбивался от Гауни. Это три причины, по которым он заслуживает прощения».

После этого Гайни сел к огню между своими родителями. Его не отвергли. Он с благодарностью посмотрел на Пипу Рупу.

Отец Гайни поднялся с места, вышел во двор и запряг лошадей. Тогда поднялась мать. Она разбудила младших детей, велела старшим, что спали на перине под открытым небом, подниматься. Двоих на месте не оказалось.

Гайни сидел у огня, наблюдал, как тот постепенно догорает, поскольку некому стало поддерживать его. Рядом с ним на полу сидела бабушка и курила свою трубку.

Пока все это происходило на первом этаже, на втором, казалось, царила полнейшая тишина. Ни единый звук не прорывался наружу. Родителей Гауни еще не было дома. Сам он сидел за большим столом, поставив на него свои локти (чего делать, вообще говоря, нельзя), подперев голову руками (что иногда разрешается) и усиленно думал (что всегда можно, и даже нужно). Только думал он, к сожалению, о том, о чем думать нельзя.

Он думал о сейфе.

О сейфе, который стоял внизу, в коридоре и столь разительно отличался от всего прочего имущества цыганской семьи. С чего им только взбрело в голову его приобрести? Как известно, такие вещи подходят скорее для банков. И в нем находилась тайна Гайни?

Во всяком случае, он это утверждал. Гауни задумался: Моя тайна — в моей голове. Если я захочу ее открыть, мне нужно о ней рассказать. Тайна Гайни — в сейфе. Что нужно сделать, чтобы ее открыть? Здесь у него в мыслях случилась заминка. Еще раз, сказал себе Гауни: моя тайна — это что–то, что я знаю. Тайна Гайни — это что–то, что есть. И есть оно в сейфе. Но если оно там есть, значит его можно оттуда взять. Вот и все!

Остается лишь выяснить, как.

Сейф можно открыть, если… если, к примеру, иметь к нему ключ. Тут Гауни громко рассмеялся. Ему, Гауни Фанглингеру нужен ключ? Даже если это ключ от сейфа?

В этот момент открылась балконная дверь, и в дом вошли усталые родители Гауни. Они выложили содержимое своих карманов на большой стол. Гауни моргнуть не успел, как для его локтей не осталось места. И это было очень кстати, иначе его отец, чего доброго, заметил бы, как неподобающе он сидит. Ведь он очень внимательно следил за соблюдением хороших манер. Но он лишь коротко спросил: «Гауни, чему ты так смеялся, когда мы вошли?»

«У Гайни есть тайна», сообщил сын.

«Где он ее прячет?»

«В сейфе», пренебрежительно сказал Гауни.

«Достань ее», приказал отец. «Прямо сейчас. Мы будем наблюдать с верхней площадки. И два брата, которые недавно у нас служат, тоже должны стоять и смотреть. И доказать своим молчанием, что они на нашей стороне. Это отличная возможность испытать их».

Гауни встал из–за стола.

Сначала он вызвал двух братьев Гайни, которым временно позволялось жить в одной из комнат третьего этажа, где раньше жила Сибилла. Объяснил им, что от них требуется. Братья были намного старше его, крупнее и выше ростом, однако возражать не посмели, не посмели даже перекинуться взглядами.

Когда Гауни бесшумно скользнул с лестницы, братья стояли рядом с господином и госпожой Фанглингер и смотрели, как Гауни пытался проникнуть в тайну цыганского рода, спрятанную в сейфе, и по возможности похитить ее.

Сейф стоял, как уже говорилось, в коридоре. Гауни это хорошо помнил.

В тот момент, когда он приближался к сейфу, отец Гайни был уже на улице и запрягал лошадей, мать увязывала домашнюю утварь и одеяла. Гайни, спасенный прощением бабушки, сидел возле жаровни на кухне.

Бабушка спокойно курила трубку.

Гауни все ближе подкрадывался к сейфу. И наконец оказался прямо перед ним.

Тогда бабушка встала, вытянула из огня последнюю тлеющую головню и вышла из кухни. Она подошла к Гауни в тот момент, когда он, уткнувшись в сейф, ощупывал замок.

Можно себе представить, как бедняга испугался, когда жесткая рука опустилась ему на плечо! Как съежился, когда вдруг за спиной грохнулась на пол сверкающая головня. И его можно понять: он еще не привык попадаться на месте преступления. Это случилось всего лишь второй раз в жизни. А вообще воры, занимающиеся своим делом более длительное время, привыкают и к этому. Они довольно скоро замечают, что их либо сразу прощают либо через некоторое время объявляют амнистию.

Просто Гауни был еще мал и неопытен.

Итак, на его плече лежала темно–коричневая рука, а над головой раздавался золотой перезвон. И тогда, насмерть перепуганный, но в то же время заинтригованный звоном золота, Гауни обернулся. Его лицо осветилось красноватым мерцанием раскуренной трубки и сразу же исчезло в сизом облаке едкого дыма, выпущенного старой цыганкой. Она не сказала ни слова.

Гауни лепетал что–то непонятное.

Пипа Рупа не отвечала.

«Я шел в гости к Гайни», соврал Гауни.

Пипа Рупа молчала.

Гауни выскользнул из–под ее руки и кинулся по лестнице на второй этаж. С бешено бьющимся сердцем наблюдал он оттуда вместе с родителями и братьями–цыганами, как Пипа Рупа одним единственным движением руки распахнула сейф, который, оказывается, был вообще не заперт, и посветила туда головней.

Там было абсолютно пусто.

Пипа Рупа зашевелила губами, зашептала вглубь сейфа непонятные слова. Это вызвало у семейства Фанглингеров улыбку. Братья Гайни восприняли это пока еще как вполне обычное дело. Однако, когда Фанглингеры стали их расспрашивать, они не могли ничего толком сказать. Они не знали, в чем тайна Пипы Рупы и всего рода.

«В чем тайна нашего рода?» спросил Гайни, когда бабушка снова уселась рядом с ним, помешивая угли дымящейся головней.

" В сумерках нашего прошлого». Таков был ответ. Ничего удивительного, что он показался Гайни непонятным.

Утром следующего дня, когда Фанглингеры не слишком рано — часов, так, в десять, прекрасно выспавшись, встали с постелей, семейство Гайни было уже далеко, за много километров от дома на берегу реки. Они тряслись в своих разноцветных кибитках, запряженных отдохнувшими лошадьми, навстречу прежней беспокойной кочевой жизни.

И еще хотелось бы с некоторым сожалением сообщить о том, что Гауни и его родителям не пришлось увидеть, насколько тяжелым оказался сейф. Пятеро сильных, крупных мужчин цыганского племени с величайшим трудом сдвинули его с места и, обливаясь потом, погрузили на телегу. Столь неподъемным оказался сейф, который еще накануне вечером был совершенно пустым.

А грязь все так и шла старым руслом реки. Мастерские перебрались с берега в Маленький город, на свое постоянное место.

Небывалое благополучие, пришедшее в город, сулило и Фанглингерам легкую жизнь. Пришло их время! Этот город был просто создан для того, чтобы его хорошенько обчистить!

Они «трудились» дни напролет, домой возвращались поздно вечером с набитыми карманами. Двое братьев–цыган были на подхвате, им не было больше пути назад. Они уже слишком втянулись в дело Фанглингеров и слишком много знали.

Им пришлось привести в порядок помещения первого этажа, чтобы господа Фанглингеры могли поселиться и там тоже. Приставная лестница стала не нужна. Дом был переделан во дворец.

Братья–цыгане ютились в чулане.

Гауни проводил дни в полном одиночества. Он сидел на берегу реки под старой склонившейся ивой. Изо дня в день сидел он там и готовился к тому времени, когда он тоже станет настоящим вором. Для этого ему следовало ежедневно, в течение многих часов выполнять обеими руками особые упражнения для пальцев, а также серьезно заниматься гимнастикой.

Гауни все это послушно исполнял. Но еще он часто задумывался о той глубокой и тяжелой тайне, которую не смог похитить из сейфа. И с горечью вспоминал о том, как летала Сибилла, и ей не нужны были для этого крылья.

В конце концов он забыл о неприятностях, связанных с сейфом. Но не перестал думать о пелете. Он ведь тоже мог бы научиться летать, если… как там говорила Сибилла?

«Стремиться вверх, когда внизу тебя травят».

Значит, ему нужно только хорошенько устремиться вверх.

Но где был по его понятиям «верх»?

После выполнения обязательного комплекса упражнений (надо сказать, выполнения все более ускоренного и небрежного) Гауни учился …летать.

В результате каждой попытки он падал с ивы. Иногда ему бывало при этом очень больно.

Но он пробовал еще.

Потом еще.

 

ГЛАВА 3. ЭЛЬМОЛИН

Чтобы закончить нашу историю, последуем за разноцветными кибитками племени Гайни. Мы увидим его многочисленных родственников. Увидим их наслаждающимися внезапным изобилием или безропотно голодающими, когда совсем нечего есть.

Увидим юных девушек, которые своим танцем призывают дождь после долгой засухи. Услышим тихий голос Пипы Рупы, нашептывающей свои заклинания, которые настигают каждого и становятся правдой.

И вот однажды, именно тогда, когда Гауни под старой ивой приступил к своим летательным упражнениям, длинная вереница пестрых повозок с дугообразными сводами крыш, облепленная многочисленной ребятней, проезжала мимо дремучего елового леса.

На краю леса стояла старая избушка, подремонтированная кое–где новыми досками и дранкой.

А над ней возвышалась лысая, без единого деревца шапка горы. И вся она была усыпана огромным количеством маленьких булькающих вулканов. Издалека они напоминали пеньки, оставшиеся от толстых и тонких деревьев, которые кто–то спилил на разной высоте.

На скамейке возле избушки сидел человек и играл на маленькой шарманке. Его красно–бурая накидка спадала с плеч мягкими складками. Волосы были похожи на серо–зеленый мох, что растет на старых елях.

Иногда он поднимался со своего места, откладывал шарманку в сторону и осторожно помешивал длинной палкой в кратерах. Потом он тщательно вытирал руки и убирал с одежды случайные брызги.

Он следил также за стоком драгоценной грязи и очищал его от случайно упавших веток или сухих листьев.

Когда табор Гайни поравнялся с лысой вершиной, Пипа Рупа спрыгнула на землю и пошла рядом со своей повозкой. Она помахала рукой человеку, одиноко хозяйничавшему наверху.

Неужели это был Эльморк? Может быть, это был Фридолин?

«Привет тебе, Эльмолин!» крикнула Пипа Рупа.

Человек склонил в приветствии голову, махнул в ответ рукой и долго смотрел проезжающим вслед своими огромными, светящимися, бледно–фиолетовыми глазами.

А Пипа Рупа обернулась еще не один раз, чтобы увидеть Эльмолина. Но табор уходил все дальше, и скоро можно было различить только неясный светлый контур между темными елями.