С недовольным ворчанием Пабло сел за письменный стол и принялся за месячный отчет. Комендант пограничной крепости Пертуис обмакнул перо в чернила и нацарапал на пергаменте: «События мая 1315 года…»

Он взглянул на год, который по неосторожности написал таким образом, и, выругавшись, зачеркнул его. Плохо, что приходится сочинять по-латыни. Оба человека, которым предстояло прочесть его донесение – его непосредственный начальник Косма, клей-зориарх Пиренеев, и Аркадий, стратиг Испании, – родом из Константинополя. Они говорят на греческом и станут смеяться над его бескультурьем. Хотя латынь оставалась одним из двух государственных языков Римской империи, она была менее престижна, чем греческий.

Используя в официальном документе северный стиль датировки, Пабло мог навлечь на себя обвинения в подрывной деятельности, хотя этот стиль был популярен и в Испании, и в Италии. Он подставил имперскую дату, отсчитываемую от сотворения мира, а не от Рождества Христова, – май 6823, тринадцатого года индиктиона.

Пабло принялся писать. Большая часть доклада составлялась по шаблону: заболевшие солдаты и лошади, умершие (только двое – удачный месяц), новобранцы, израсходованные припасы, проезжающие через перевал Пертуис в империю торговцы, собранные пошлины, купцы, направлявшиеся в сторону франко-саксонских королевств, и прочее, и прочее.

О гарнизонных учениях достаточно упомянуть вскользь, за исключением одного момента. Тут Пабло проверил свои скрупулезные записи: «Жидкого огня истрачено на учениях две целых и пять седьмых бочки. Оставшийся запас, – он щелкнул костяшками счетов, – девяносто четыре и две седьмых бочки. Печати с полностью израсходованных бочек прилагаются к сему».

Он не знал того, что входило в состав смеси, называемой варварами греческим огнем, да и знать не хотел. Смесь присылали прямо из имперского арсенала в Константинополе.

Он только понимал, что ему придется бежать и скрываться, если он не сможет отчитаться за каждую использованную каплю. Страшно и подумать о том, что сталось с офицерами, которые позволили северянам заполучить это вещество.

Перо высохло. Он обмакнул его опять и продолжил работу.

«Один из сифонов поврежден во время огневых стрельб. Наш кузнец считает, что сможет его починить». Пабло рассчитывал на это; пройдут недели, пока Косма пришлет сюда другую бронзовую трубу, через которую выбрасывается горючая жидкость.

Комендант почесал макушку. О чем еще доложить?

«Франко-саксонцы недавно проявляли подозрительный интерес к лесам севернее крепости. Рощи находятся по их сторону границы, потому я мог только отправить всадника на разведку. Они сообщили, что ищут притон разбойников, и отказались принять предложенную мной помощь».

Пабло подумал, стоит ли сообщать больше, и решил что нет. Если бы франко-саксонцы послали в лес много людей, они бы все равно оказались на расстоянии дальше полета стрелы. Эти варвары такие растяпы, что отправляют две роты ради работы, с которой может справиться один взвод.

Комендант крепости согнул пергамент в виде конверта, зажег восковую свечку от лампы, которую никогда не гасил, чтобы иметь под рукой огонь, и капнул несколько капель на отчет. Затем прижал перстень к горячему и мягкому воску.

Выйдя из мрачного помещения на ярко освещенный солнцем внутренний двор, он кликнул гонца.

Что-то просвистело в воздухе и с удивительно глухим звуком приземлилось в двадцати шагах: оплетенный прутьями глиняный горшок размером чуть больше головы Пабло. От горлышка сосуда поднималась струйка дыма.

– Катапульта!

Одновременно с криком часового наблюдательной вышки во дворе упал другой горшок.

– На стены! На нас напали! – кричал часовой.

Солдаты хватались за самострелы, копья, шлемы и бросались к лестницам, ведущим на укрепления.

Пабло выругался с досады и порвал свой доклад пополам. Ему следовало быть бдительнее – франко-саксонцы давно замышляли атаку, но комендант не мог понять, чего они хотели добиться бомбардировкой глиняными горшками.

И вдруг воздух вокруг как будто разорвался на части. Пабло подумал, что в крепость ударила молния, – но небо оставалось голубым и ясным. Что-то горячее и зазубренное с воем пролетело мимо лица. Вверх поднялось серое облако дыма.

Комендант в изумлении озирался кругом. Двое солдат упали с криками; от третьего, который оказался ближе всех к горшку, осталось только темно-красное пятно на земле. Из-за страшного треска остальные солдаты застыли на местах.

Снаружи были слышны топот копыт, воинственные возгласы и крики варваров, ржание лошадей. Разум уже снова подключился к оценке положения.

– Вперед! Быстрее! – закричал Пабло своим подчиненным.

Дисциплина. Люди повиновались приказу.

Затем – новый взрыв, а спустя несколько секунд – еще один. Пабло, почти оглушенный, едва улавливал стоны и вопли раненых. Двор крепости наполнился дымом; комендант подавился ядовитыми серными испарениями и закашлялся.

– Северяне призвали демонов из самого ада! – кричал кто-то.

Голос часового сорвался на высокой ноте:

– Небо защитит нас, но ты прав! Я вижу, как они там потешаются, возле леса, все в красном, с рогами и хвостами!

– Молчать! – в гневе кричит Пабло, но бесполезно. Теперь уже половина гарнизона вопила в страхе. Против демонов не устоит никакая дисциплина.

Были черти или нет, но проклятые катапульты продолжали стрелять из леса. Оплетенный горшок упал почти у самых ног коменданта. Пабло инстинктивно отскочил, но слишком поздно.

– Это не демоны! – крикнул он, обращаясь ко всем и ни к кому в отдельности. – Что бы ни было в этих…

Взрывом его, будто сломанную куклу, отбросило к стене главной башни замка. Через несколько минут горшок размером побольше ударил в ворота Пертуиса. Франко-саксонцы ворвались в крепость.

Красивое торговое судно медленно приближалось к испанскому берегу.

– Уже недолго, господин, – сказал капитан.

– Хвала Пресвятой Деве, – воскликнул пассажир, высокий, стройный и смуглый человек с элегантной бородкой, острым носом и поразительно печальными глазами. – Я провел в море больше месяца, плывя из Константинополя.

– Да, конечно. – На капитана сообщение пассажира не произвело впечатления: сам он большую часть жизни провел в морях. – Ай, сейчас мы обойдем тот небольшой остров (его называют Скомбрарией – это значит «место ловли макрели») и будем дома. Остров полезен не только рыбакам – он прикрывает гавань Нового Карфагена от штормов.

– Ясно, – вежливо ответил путешественник, хотя с трудом понимал капитана, говорившего на гортанном африканском диалекте латинского языка.

Купец вернулся в рубку, чтобы привести в порядок свой походный багаж и подождать, пока судно бросит якорь.

Он так долго был на борту корабля, что, когда шел о короткой дороге от причала к городу, построенному на холме, ему казалось, будто земля под ногами кружится и раскачивается. Скучающий стражник с шепелявым испанским выговором спросил его имя и занятие.

– Я Василий Аргирос, торговец рыбным соусом из столицы.

– Вы проделали долгий путь ради аппетитного рыбного соуса, – смеясь, заметил стражник.

Аргирос пожал плечами.

– Соус из Нового Карфагена славится во всем Внутреннем море. Вы не будете любезны указать мне дорогу к резиденции стратига? Я хотел бы обсудить с ним количество товара, цены и порядок отправки морем.

Стражник глянул на своих товарищей, но промолчал. Вздохнув, Аргирос достал из кошеля горсть медных монет по сорок фоллисов и разделил их между солдатами. Убрав свою долю в карман, стражник указал направление и добавил:

– Учтите, Аркадия там нет. Он уехал куда-то на север на войну с варварами.

– И прескверно воюет, надо добавить, – проворчал другой солдат.

Аргирос притворился, что не расслышал, но принял информацию к сведению. Он устремился в Новый Карфаген. Город был большой и хорошо спланированный, только серый камень местных построек придавал ему несколько мрачноватый вид.

Следовать данным стражником указаниям не составило труда. Резиденция стратига располагалась на главной улице рядом с самым роскошным зданием Нового Карфагена – храмом, посвященным святому окровителю города, который был местным епископом во времена ранних представителей династии Ираклия семьсот лет тому назад.

– Святой Муамет, помоги, – пробормотал Аргирос и перекрестился, когда проходил милю святыни, напоминавшей большой собор Божественной Мудрости в Константинополе. Аргирос считал Муамета одним из самых вдохновляющих святых в календаре.

– Нет другого Бога, кроме Господа, и Христос – Сын Его, – тихо пропел Аргирос.

Пришлось дать взятку в половину золотой номисмы и подождать полчаса, чтобы его принял Исаак Кабасилас, первый заместитель Аркадия. Кабасилас, крупный дородный мужчина с большим представительным брюхом, сказал:

– Итак, что я могу для вас сделать, дружище? Что-то связанное с рыбным соусом, как мне доложил секретарь. Вообще-то с этим он может справиться и сам.

– Надеюсь. Тем не менее, – Аргирос оглянулся, – раз уж мы одни, я должен вам признаться, что меня не волнует, если завтра весь рыбный соус в Новом Карфагене превратится в мед.

С этими словами он достал письмо и протянул его Кабасиласу.

Чиновник взломал золотую печать. Когда он дочитал, челюсть его отвисла.

– Так вы один из императорских магистров! – От снисходительности тона и вальяжности манер не осталось и следа.

– Только вы знаете об этом, и я хотел бы сохранить это в тайне.

– Конечно, – обескураженно согласился Кабасилас.

Заместитель стратига облизал губы и спросил:

– Чего вы от меня хотите?

– Если вы объясните мне, каким образом франко-саксонцы в прошлом году взяли восемь крепостей и три города, я отбуду уже на следующем корабле.

– Четыре города, – хмуро поправил Кабасилас. – Таррагона взята три недели назад. В поле мы боремся с северянами на равных, но стены их сдержать не могут. Торговцы, бежавшие из Таррагоны, рассказывают о колдовстве, с помощью которого были открыты ворота.

Заместитель стратига перекрестился, как и Аргирос, но магистр авторитетно заметил:

– Колдовство – это то, о чем много слышно, но с чем редко сталкиваются.

– Не на этот раз, – сказал Кабасилас. – События в Таррагоне совпадают с теми, что происходили и в других оставленных нами городах. Франко-саксонцы, должно быть, заключили союз с сатаной. Мало нанесенного нам ущерба, так вдобавок к тому уважаемые люди своими глазами видели демонов, которых вызывают наши враги, – здоровых красных дьяволов, как о них рассказывают.

Магистр нахмурился. Разумеется, он верил в демонов; в конце концов, о них упоминает Библия. Но сам он никогда не видел их наяву и не ожидал, что увидит. Как большинство образованных граждан империи, он четко различал Внешнее Учение (большая часть которого происходит от греков-язычников), касающееся сего мира, и Внутреннее Учение христианской теологии. Обнаружив, что грань между ними размыта, можно было прийти в замешательство.

– Думаю, лучше я самолично поговорю с этими таррагонскими купцами, – сказал магистр. – Где они остановились?

Постоялый двор Иоанна был убогой забегаловкой, где любили останавливаться купцы. Вино здесь было добрым, а цены низкими для того, кто привык к дорогим гостиницам Константинополя. Как и полагалось торговцу рыбным соусом, Аргирос сидел в пивной, слушал местные сплетни и время от времени приправлял их подробностями о последних столичных скандалах.

Ему не пришлось переводить разговор на предмет событий в Таррагоне. Купцы, выбравшиеся оттуда, сами без умолку обсуждали детали происшедшего. Но они не рассказали магистру всего, что ему было нужно; сообщение Кабасиласа, к сожалению, оказалось точным. Нападение враги предприняли ночью, что только осложняло выяснение обстоятельств.

Больше всего Аргирос выудил у торговца оловом из Англии и его племянницы, аптекарши из женского монастыря недалеко от Лондина. Их квартира в Таррагоне располагалась у собора и рядом с воротами, через которые и вошли франко-саксонцы. Но и рассказ англичан оказался расплывчатым: грохот, облако ядовитого дыма, будто бы накрывшее половину города, и треск запертых ворот, разрушаемых неприятелем.

– Мы бежали точно сумасшедшие и выскочили через северо-западные ворота, те, что возле форума, – говорил купец, краснощекий мужчина по имени Вигхард, – и провели ночь на кладбище в полумиле к западу. Франко-саксонцы были слишком увлечены грабежом в городе, чтобы рыскать среди костей мертвецов.

– О, расскажи ему все с самого начала, дядя, – с нетерпением просила племянница купца, Хильда, невысокая живая женщина лет двадцати пяти, белокожая и светловолосая, с выразительными глазами. Неудивительно, что император Маврикий в своем военном трактате называл северные народы – франков, лангобардов и прочих германцев – «белокурыми племенами».

Девушка повернулась к Аргиросу.

– Один их отряд все же явился, чтобы прочесать некрополь, но, стоило им приблизиться, как дядя Вигхард встал во весь рост и закричал: «Бу-у!» Солдаты бежали быстрее, чем мы сами.

Вигхард ребячливо добавил:

– Что касается их связи с демонами и прочего, так я нахожу, что они боятся их куда больше, чем я!

Магистр рассмеялся и заказал еще вина для всех троих. В Константинополе он встречал лишь нескольких людей из далекой Англии (он мысленно называл ее Британией), их уравновешенность и смекалка нравились ему. Эти двое, похоже, сделаны из того же теста.

Конечно, для Британии было бы хорошо однажды объединиться с империей, в которую за века влились Италия, Африка, Испания и часть южного побережья Галлии. Однако Аргирос был рад, что это воссоединение не могло произойти в ближайшие годы.

Не найдя в Новом Карфагене приемлемых ответов на свои вопросы, Аргирос купил лошадь и поскакал на север, чтобы своими глазами оценить намерения франко-саксонцев.

Силы Аркадия еще удерживали фронт по реке Эбро, но магистр без труда пересек ее. Он не боялся оказаться на занятой врагом территории. Белокурые племена, неистовые в битве, придавали мало значения всем прочим приемам военных действий, включая патрулирование. Так было и во времена Маврикия, еще до воцарения династии Ираклия.

Но они что-то замышляли, думал Аргирос, проезжая мимо захваченной Таррагоны.

– Иначе зачем я здесь? – спросил он у лошади.

Но та, в отличие от Валаамовой ослицы, ничего не ответила.

Аргирос не стал рыскать возле Таррагоны; на стенах города он увидел франко-саксонцев (и никто из них не походил на демонов). Магистр ожидал встретить здесь солдат, поскольку город пал совсем недавно. Но он удивился и испугался, заметив гарнизон и в Барселоне, хотя ее взяли еще прошлой осенью. Похоже, пришедшие сюда варвары не собирались уходить.

Эмпурий был еще в трех днях езды по римской прибрежной дороге – и в нем тоже оказалось полно солдат. Аргирос снова нахмурился, не зная, стоило ли ему двинуться внутрь страны или же остаться на дороге, где легионеры Цезаря впервые попали в засаду. По дороге, конечно, продвигаться быстрее. И магистр пустился вперед.

Он скакал мимо поросших фенхелем пространств к высившимся вдали Пиренеям. Затем горы обступили его со всех сторон, а дорога свернула в глубь суши к удобному перевалу Пертуис. Аргирос наткнулся на отряд франко-саксонских всадников, облаченных в латы и направлявшихся на юг, в Испанию. Заметив одинокого странника, с которого нечего взять, солдаты оставили его в покое. Недалеко от крепости Пертуис Помпеем еще до Рождества Христова был заложен триумфальный памятник. Его вид укрепил решимость Аргироса. Он поклялся блюсти римские традиции не хуже древнего полководца.

Ближе к вечеру на землю легли длинные мрачные тени. Франко-саксонцы не отремонтировали Пертуис после взятия крепости; очевидно, они собирались установить границу дальше на юге. Аргирос спешился и повел лошадь через зияющие разбитые ворота во внутренний двор. Ночь лучше провести там, чем на открытом месте, подумал Василий; за стенами он хотя бы мог спрятаться от разбойников.

Двор порос буйной травой. Аргирос стреножил лошадь и пустил ее пастись, а сам развел небольшой костер. Магистр потянулся, и его суставы затрещали. Он достал из седельных сумок хлеб, оливковое масло и мех с вином и присел у костра для ужина.

Сквозь штаны он почувствовал что-то острое (просторные одежды хороши в Константинополе, но не в трудном путешествии). Ерзая, он вытащил из-под себя острый предмет, ожидая обнаружить камешек, но то был осколок глиняной посуды – треугольный, длиной со средний палец, плоский осколок днища горшка.

Аргирос уже хотел отбросить его в сторону, когда заметил отметину на глине: крест с буквами «S» и «G» по бокам.

– Санкт-Галлен! – воскликнул Василий и с живым интересом присмотрелся к осколку.

Во-первых, монастырь Санкт-Галлен находился в Альпах, далеко на северо-востоке от Пертуиса. Он не считался крупным центром гончарного производства; тогда почему здесь оказался сделанный там предмет? С другой стороны, Аргирос питал профессиональный интерес к франко-саксонским монастырям. Вся варварская ученость была связана с их священнослужителями. А Санкт-Галлен являлся самым важным монастырским центром, монахи которого странствовали по всем франко-саксонским королевствам. Магистр почесал подбородок. Санкт-Галлен вполне мог быть причастен к любым злым умыслам варваров.

При близком рассмотрении осколка Аргирос убедился, что стоит на пороге какого-то открытия, хотя и не мог с уверенностью сказать какого. Одна сторона осколка почернела, будто от огня. И это была внутренняя сторона. К ней приклеился небольшой жучок. Он не мог обуглиться во время грабежа Пертуиса.

Аргирос упрекнул себя за то, что надлежащим образом не осмотрел крепость, когда подъезжал к ней. Теперь слишком темно, решил он. Придется отложить до утра. Он достал матрац, развернул его на земле, помолился и лег спать.

Проснувшись с восходом солнца, он опять закусил хлебом с маслом и прошелся по заросшему внутреннему двору, высматривая в траве другие осколки горшков. Через какое-то время он их нашел. Все они были из той же желто-коричневой глины, как и первый, и все – опаленные с одной стороны.

Аргирос обнаружил следы большого пятна копоти у основания стены главной башни. Он порылся в густой траве под стеной и нашел еще несколько осколков. На одном частично сохранилась буква «S» от клейма Санкт-Галлена. Магистр хмыкнул, довольный находкой. Он подобрал еще пару кусочков в створе ворот, но здесь не смог выяснить почти ничего нового. Самих ворот не осталось; франко-саксонцы сожгли их обшивку.

Краем глаза Аргирос заметил какое-то движение: приближались два всадника. Он вернулся во двор, надел на голову шлем, взял лук и нацепил на плечо колчан со стрелами. Вооружившись, он опять подошел к воротам и осторожно выглянул наружу.

Один из всадников взмахнул рукой, когда подъехал ближе и узнал Аргироса.

– Здесь вам не найти много рыбного соуса, – крикнул Вигхард.

Через несколько секунд в спутнице торговца оловом Аргирос узнал Хильду. Ее золотистые волосы были убраны под широкополую шляпу. Девушка сидела на лошади на мужской манер, однако кольчуга и штаны не портили ее хрупкую и женственную фигуру. Магистр вышел из укрытия, но не опустил самострел.

– У вас с собой тоже немного слитков, – заметил он.

– Оставили их, когда бежали из Таррагоны.

Он улыбался. Аргирос присмотрелся к англичанину.

– Не верю, чтобы вы из-за этого переживали.

– Можете верить во что вам угодно, – спокойно сказал британец. Он взглянул на разрушенную крепость Пертуис. – Похоже, подходящее место для обеда.

Солнце еще не поднялось и наполовину. Аргирос вскинул бровь, но хранил молчание. Хильда заерзала в седле.

– В Константинополе его императорское величество Никифор, должно быть, недоволен тем, что франко-саксонцы так грубо нарушили его границы.

– Посмею сказать, да, – любезно согласился магистр.

На самом деле он знал, что император был в ярости. Магистр официорий ясно дал это понять.

– Да, как и наш добрый король Осви, – сказал Вигхард, очевидно пришедший к какому-то решению – И он имеет на это право, потому что против нас использовали то же дурацкое колдовство, что и против вас, римлян.

– Правда? – произнес Аргирос, навострив уши.

– Правда. Их проклятые пираты в прошлом году потопили или захватили больше двадцати хороших английских судов в Рукаве.

Так англичане называли пролив между Британией и франко-саксонскими землями. Вигхард добавил с досадой:

– Ни один король долго не потерпит такого оскорбления, да и не должен, даже если за этим стоит дьявол.

– Ваши слова звучат весьма решительно, – заметил магистр.

– Конечно, так и есть. Мы всегда плавали кругами подальше от ленивых увальней. Что, кроме черной магии, могло им придать смелости теперь? Король Осви, благослови его Бог, не сомневается в этом. Могу вас уверить.

– Итак, – произнес Аргирос, пытаясь связать вещи воедино, – вы задумали осмотреть здешнюю крепость, чтобы понять, как вершится колдовство.

Вигхард покраснел. Тем временем Хильда смотрела магистру прямо в глаза.

– Так же, как и вы, – ответила она. – По-моему, мы встретились кстати.

«А она очень проницательна», – подумал Аргирос. Он пожал плечами и кивнул.

– Во всяком случае, кажется, интересы у нас общие.

– Значит, вы один из императорских шпиков? – спросил Вигхард. Догадавшись о значении странного германского слова, магистр снова кивнул. Вигхард тоже кивнул, как будто своим мыслям. – Я подумал, так и должно быть, раз уж вы здесь. Тогда мы союзники в том, что касается разгадки колдовства франко-саксонцев?

Аргирос колебался. Если он и хотел решить головоломку, то, разумеется, не намеревался делиться секретом с еще одним варварским народом. С другой стороны, англичане и франко-саксонцы враждовали… и Вигхард с Хильдой могли найти разгадку, а он – нет. Это было бы совсем плохо.

– У нас общий интерес, – наконец повторил он.

– Если так, – сказала Хильда, слегка смущаясь, – полагаю, вы расскажете нам, что нашли здесь.

«Сметливая молодая женщина, несмотря на ее экзотичную красоту», – подумал Аргирос. На ее месте он задал бы тот же вопрос.

– Хорошо, – сказал магистр и повел англичан по крепости.

У Вигхарда даже дыхание перехватило, когда грек показал ему опаленную стену башни.

– Это след адского огня, говорите? – пробормотал англичанин и коснулся серебряной цепочки на шее.

Наверное, под одеждой он носил распятие или какие-то мощи.

– Может, и так, но я склоняюсь к тому, что огонь доставлен сюда из Санкт-Галлена, – ответил магистр.

Он достал осколок горшка из кармана на поясе и объяснил, как тот был найден и что, по его мнению, это могло означать.

Аргирос думал, что теперь англичане выбросят из головы бредни о демонах, но ошибся. Для Вигхарда связь была очевидной.

– Кому еще вызывать демонов, если не монахам? – спросил он – Если кто и может управлять чертями, так это они.

Аргирос моргнул; до этого он не додумался. Он чувствовал, как его картина мира слегка утрачивает четкость. Кто знает, каких еще дьяволов могли призвать монахи Санкт-Галлена? Как-никак, они еретики и кое на что способны.

– Предположим, это дьявольщина, – наконец сказал он. – Как вы поступили бы в таком случае?

– Я? Думаю, со страха мог бы обмочить штаны, – вздрогнув, ответил Вигхард. – Все, на что я способен, – это помочь Хильде найти ответ и потом позаботиться о ее безопасности. Если она раздобудет заклинания, Англия тоже сможет их использовать.

Магистр должен был признать, что в этом есть своя логика. Имея дело с лекарствами и зельями, аптекари вроде Хильды были сродни магам. И кому могло бы прийти в голову, что эта щупленькая девочка – шпионка? Сам Аргирос не догадался.

Скрыв свою зависть, он сказал:

– Тогда, в Санкт-Галлен?

Англичане кивнули, и он отправился седлать лошадь. Теперь недели, а может быть, и месяцы ему придется мириться с компанией варваров.

Как он и ожидал, путешествие оказалось утомительным: сначала по Домициановой дороге и по франко-саксонским землям до Араузия, самого северо-восточного города римской провинции Нарбонская Галлия; затем на лодке вверх по Роне до Вьенна и на восток по другой бывшей дороге легионеров к Аосте; отсюда по менее важному пути, доступному только летом, через Пеннинские Альпы; и, наконец, дальше на север к Турику и самому Санкт-Галлену.

Однако спутники Аргироса неожиданным образом скрасили долгое путешествие. Иногда они казались Василию очень странными, точно явившимися из другого мира. Северяне, которых он знавал в Константинополе, находились под влиянием римских обычаев и в большинстве своем усердно их перенимали. Но Хильде и Вигхарду эта черта не была свойственна.

Например, они даже не вошли в Араузий, когда заметили приближение черного клубящегося облака с вершиной, похожей на наковальню, которое принес сильный ветер с Внутреннего моря.

– Будет гроза, – сказал Аргирос.

– Ах, – произнес Вигхард и достал из сумы накидку от дождя, – это усы Тора, я в том уверен. Думаю, громовержец сегодня ночью развернется.

Магистр лишь в изумлении посмотрел на него, не в силах ничего ответить. Несмотря на осуждение священников, крестьяне в деревнях империи тоже еще держались за остатки языческих предрассудков. Но Вигхард был одним из приближенных короля Осви, человеком более высокого ранга в своей стране, чем Аргирос в Константинополе. И все-таки англичанин всерьез верил в Тора, как в Христа и святых.

Никак не желая принимать мысль о демонах, свободно разгуливающих по миру, Аргирос посмеялся над верой своих спутников, когда однажды вечером они сидели у костра и ждали, пока дожарится заяц.

Возражения Вигхарда основывались на аргументах типа «ну, ведь это всем известно». Однако у Хильды, по мерке англичан, было хорошее образование, и она высказалась более основательно. Когда она упомянула о гадаринских свиньях, Аргирос уступил, но спросил:

– Разве это так важно сегодня? Я не думаю, что может смыть потопом, как во времена Ноя, или что солнце остановится на небесах, как при Иисусе Навине.

– Может быть, нет, – сказала она, – но с нечистой силой сталкивались и намного позднее библейских времен. Как быть с той монахиней, которая забыла перекреститься в монастырском саду и проглотила демона вместе с салатом?

– Это для меня новая история, – признался магистр, скрывая улыбку. – Откуда она вам известна?

– Об этом писал Папа Григорий Великий, – с гордостью ответила Хильда.

– О!

Аргирос вспомнил шутку о Помпее: великий по сравнению с чем? Григорий был Папой спустя какое-то время после Юстиниана, а еретики-северяне до сих пор придают такое значение его тирадам о благочестии, раздававшимся с папского престола. В империи он больше известен тем, что несколько лет прожил в Константинополе и даже не удосужился выучить греческий язык, да еще тем, что пресмыкался перед мерзким тираном Фокой, свергнувшим императора Маврикия и убившим его вместе с пятью сыновьями.

Несмотря на грубость англичан, магистру нравилось их общество. Пусть Вигхард не знал грамоты, но он хорошо умел распутывать следы. Силки из лоз и ветвей, которые он ставил, редко оставались пустыми и он знал, какая рыба водится в той или другой реке. И Хильда, хотя и верила в демонов, хорошо разбиралась в своем ремесле. Когда у Аргироса, проведшего много дней в седле, заболела спина, девушка состряпала средство из масла и различных трав, найденных возле лагеря: дикого огурца, золототысячника, блощницы, двух видов мяты и солодкового корня. После тщательного втирания это зелье заметно помогло.

Успех лекарства и благодарности, которыми Василий осыпал аптекаршу, в свою очередь помогли разрушить небольшой барьер недоверия, существовавший между ними. Он стал относиться к ней, как к благородной даме сходной привлекательности из империи, он флиртовал с ней, цитировал стихи и осыпал ее комплиментами на манер опытного придворного льстеца. Вигхарду это казалось очень забавным, и он смеялся при каждой новой остроте. Аргирос, заметив, что Хильда краснеет и опускает глаза долу, будто жительница Константинополя, принял эти знаки за поощрение.

После смерти Елены он два года оставался холостяком и даже подумывал уйти в монастырь, но, по мере того как печаль отпускала, плоть требовала свое, и он заключил, что монастырь не для него. Он оставался мирским человеком и желал получить от жизни все, что возможно.

Однажды утром, когда Вигхард отправился проверить свои силки, Хильда вернулась в лагерь после купания в реке. Ее одежда чудесным образом облегала еще мокрое тело. Переведя дух, магистр пробормотал знаменитую фразу из «Илиады».

Это ничего не говорило Хильде, не знавшей греческого языка. Аргирос перевел:

– «Нет, осуждать невозможно, что Трои сыны и ахейцы брань за такую жену и беды столь долгие терпят». Конечно, Гомер говорил о Елене, но ему не посчастливилось узнать тебя.

Хильда вспыхнула и остановилась в смущении. Аргирос уже готов был утратить привычную сдержанность. Он шагнул вперед и притянул девушку к себе.

Она ударила его ногой в голень, точнее, попыталась ударить, поскольку он успел увернуться с ловкостью бывалого солдата. Он нащупал небольшой кинжал у нее на поясе и отскочил. С горящим взглядом Хильда бросила:

– Ты что, принял меня за развязную римскую шлюху, которая ложится с мужчиной по первому зову?

Поскольку ответ мог звучать как «возможно» или даже «да», магистр предусмотрительно не стал отвечать прямо. Вместо того он извинился в самых учтивых выражениях, которые до того использовал, чтобы польстить Хильде. А сам подумал о том, что строгая мораль германцев, о которой упоминал Тацит, к сожалению, по-прежнему соблюдается их потомками.

Тацит также писал, что германские женщины ходят в бой наряду с мужчинами. Глядя на Хильду, стоявшую в воинственной позе с кинжалом наготове, Аргирос поверил и в это. Его пыл совсем угас, и, погруженный в молчаливую задумчивость, он занялся сворачиванием лагеря.

В тот же день после обеда, когда Хильда на несколько минут удалилась в кусты у обочины дороги, Вигхард наклонился к Аргиросу и тихо сказал:

– Хорошо бы для вас было на этом и остановиться.

И он коснулся своего самострела.

– Да уж, – согласился Аргирос и поднял бровь – очевидно, хваленое германское целомудрие больше поддерживается силой, чем основывается на морали.

– И все же, – добавил магистр чуть позднее, – вечером в городе мы могли бы не просто передохнуть.

Вигхард кивнул и похлопал спутника по плечу.

– Ах, почему нет? Отправляйся и найди хорошую девку. Тебе это полезно, и у нас всех будет меньше поводов для тревоги.

«Практичный народ эти северяне», – подумал Аргирос.

По пути в Санкт-Галлен располагалось несколько дочерних мужских обителей, устроенных по образцу первоначальной. Путешественники останавливались в нескольких из них, потому что эти монастыри предлагали удобный и безопасный кров, и к тому же к ним легко приспособиться: все они похожи, точно горошины в бобе. А что в том плохого? Образец великолепный. Пространство размером всего четыреста восемьдесят на шестьсот сорок футов, на котором размещается сообщество из двухсот семидесяти монахов. Аргирос восхищался архитектурой Санкт-Галлена и прочих западных аббатств, хотя и не был согласен с их доктриной.

Он представлялся торговцем янтарем, получаемым от литовцев-язычников, и назывался Петро из Нарбонна. Этот порт на Внутреннем море был в руках франко-саксонцев. Магистр не желал, чтобы его принимали за гражданина империи. К тому же нарбонский диалект латыни близок к испанскому, и греку легче его имитировать. Он никогда бы не смог притвориться жителем северной Галлии и вряд ли научился бы понимать этот резкий носовой диалект, не говоря уже о подражании.

В воскресенье он с Вигхардом и Хильдой отстоял мессу в монастыре, но в результате опять настроил англичанку против себя как раз тогда, когда она только начала снова обращаться с ним вежливо. На этот паз повод для спора был чисто теологический. Во время литургии Аргирос стоял молча, когда звучало слово «филиокве»: доктрина имперской церкви утверждает, что Святой Дух исходит только от Бога Отца, а не от Сына.

Большинство граждан империи поступали так же, если выезжали в страны, неподконтрольные Константинополю. Так они спасали свою совесть, и в девяносто девяти случаях из ста другие молящиеся ничего не замечали. Но не здесь. Когда они выехали, Хильда с горечью упрекнула:

– Мне следовало предполагать, что вы выставите напоказ свою ересь.

– Мою ересь? – ощетинился магистр. – Четвертый Вселенский собор в Константинополе осудил признание двойственного исхождения Святого Духа как иноверческое четыреста лет назад.

– Я не признаю этот Собор как Вселенский, – ответила Хильда.

Никто из северных христиан не признавал. Когда внук Ираклия Константин II отвоевал Италию у лангобардов, он утвердил в Риме своего епископа. Назначенный прелат, чью доктрину Константин не одобрил, бежал к франкам, и франко-саксонские королевства и Британия до сих пор следовали смутному вероучению Пап (его подпольными приверженцами стали и некоторые жители Испании, Италии и даже Иллирии). Хильда вызывающе задрала подбородок.

– Убедите меня разумными доводами, если сможете.

– Раз вы отвергаете православие, следовательно, это вы должны убедить меня, – ответил Аргирос.

Вигхард закатил глаза и полез за мехом с вином. Его заботили исключительно вопросы сего мира. Зато для магистра замысловатые религиозные диспуты были излюбленным занятием – хлебом не корми.

Очевидно, и для Хильды тоже.

– Что ж, хорошо, – сказала она. – Святой Дух как элемент Троицы – это Дух и Отца, и Сына. Потому что они оба обладают Духом. И он должен исходить от Их обоих. У Отца есть Сын; у Сына – Отец; и, потому что Отец – это источник божественного – можно даже сказать, божественная суть, – Святой Дух должен исходить от Отца и от Сына, от обеих сущностей.

– Ого!

Аргирос взглянул на нее с неподдельным восхищением. Она аргументировала так же искусно, как какой-нибудь архиепископ.

Слегка опьяневший Вигхард рассмеялся. Он мог не интересоваться самим спором, но сиял от гордости за племянницу.

– Что тут скажешь? Разве она не умница?

– Превеликая.

Аргирос с пристальным вниманием снова взглянул на Хильду, будто она была недооцененным гладиатором, который едва не заколол противника.

Но ее выпад не парализовал рассудок магистра, и он перешел к контратаке.

– Вы умны, но ваша доктрина уничтожает единство Бога.

– Глупости!

– Но тем не менее это так. Если происхождение от Сына приравнивается к происхождению от Отца, это уже само по себе заблуждение. Но если признать, что происхождение от той и другой сущности различны, тогда принятие факта происхождения от Сына неизбежно ведет нас к выводу, что происхождения от Отца недостаточно – то есть Отец несовершенен, а это несомненное богохульство. И еще, приписывание происхождения от Сына, как и от Отца, означает, что Отец и Сын оба обладают этим свойством, разделяя его. Тогда, если Святой Дух им не обладает, Сына и Святого Духа нельзя считать единосущными, какими должны быть лица Святой Троицы. А если Дух тоже обладает этим свойством, тогда что получается? Дух исходит от Духа, что абсурдно.

Теперь была очередь Хильды с опаской взглянуть на Аргироса.

– Это не то определение веры, которое дали на вашем любимом Соборе.

– Собор был Вселенским, и он пытался удовлетворить всех, – ответил Василий, – даже если убедить вас не удалось. Я принимаю его догму, но, что касается моих доводов, я лишь должен убедить себя самого.

– Для того, кто не является членом священного ордена, вы способный теолог.

– После скачек на ипподроме теология всегда была любимым состязанием в Константинополе, – сообщил магистр. – Девятьсот лет назад Святой Григорий Нисский жаловался: если спросить у кого-то цену на хлеб, то тебе ответят, что Отец выше Сына, и Сын подчиняется Отцу; если спросить, готова ли ванна, ответят, что Сын создан из ничего. Конечно, уже нет ариан, которые придерживались этих взглядов, но…

– Но традиция жива, – закончила за Аргироса Хильда. – Понимаю. И все же, как вы можете не признавать, что…

Аргирос вернулся к диспуту, но уже уделял ему не больше половины своего внимания. Он еще оценивал неуклюжую похвалу, которой Хильда удостоила его знания в области догматики. В империи знания были на службе тех, кто быстро схватывал как Внешнее, так и Внутреннее Учение. Не важно, был ли человек мирянином или священнослужителем.

Аргирос решил, что северяне много теряли из-за того, что получали очень ограниченное образование. Взять хоть Вигхарда, прекрасного человека и далеко не глупого, но оставшегося наполовину язычником и дрожащего при одном упоминании о дьяволе. И даже Хильда, хотя и сведущая в религиозных вопросах, ничего не знает из истории, права, математики или философии – из того, что могло бы открыть перед ней перспективу и сформировать цельную личность.

Магистр вздохнул. Какими бы ни были англичане, ему придется иметь с ними дело. Несмотря на их недостатки.

Только что миновала вершина лета, но на перевалах в Пеннинских Альпах дул прохладный ветер, и из-за разряженного воздуха при любом незначительном усилии здесь задыхались и люди, и лошади. На последнем этапе пути к Санкт-Галлену трое путешественников составили план действий.

По мере приближения к монастырю Вигхард проявлял все меньше желания вступить в пределы обители. Он по-прежнему мрачно ворчал о таящейся там нечистой силе и о том, какой вред она может нанести любому, кто туда явится на разведку. Когда отчаявшийся Аргирос предложил англичанину остаться за стенами и помочь, лишь когда настанет время бежать, тот с радостью согласился и сразу повеселел; будто с его плеч свалилась тяжелая ноша.

Твердая в своей вере, Хильда не роптала против того, чтобы войти в Санкт-Галлен. Ее задачей было проверить монастырскую библиотеку под предлогом поиска новых лекарств для Лондина, а на самом деле попытаться найти ключ к загадке прирученного адского огня.

Это беспокоило магистра: а что, если она обнаружит секрет и не поделится им? В таком случае Василию оставалось одно – разыгрывать незаменимого союзника, чтобы подобная мысль просто не могла прийти ей в голову.

Аргирос окончательно решил, что сам проникнет в монастырь. Он не питал надежду, что сможет соперничать с Хильдой, если речь зайдет о древних манускриптах. Он не смог бы даже прочесть некоторые из западных рукописей. Но как у магистра у него были свои таланты, и среди них умение вести расследование. Франко-саксонцы любили прихвастнуть; плюс к тому еще неизвестно, какие плоды могли принести ненавязчивые расспросы.

Все их планы пошли прахом в Турике, городе на берегу озера в паре дней пути к западу от Санкт-Галлена. Когда они въехали в город, шел дождь, настоящий ливень, превративший усыпанные навозом улицы в вязкое и вонючее болото. Аргирос с тоской вспоминал мощенные плитами и булыжником улицы Константинополя – и канализацию. Однако Хильда и Вигхард явно принимали грязь как должное.

Троица как раз искала постоялый двор, когда лошадь Хильды вдруг поскользнулась на липкой глине и грузно упала. Освободиться самой у Хильды не было никакой возможности. Животное придавило ее. Аргирос расслышал глухой хруст сломанной кости и сдавленный крик девушки.

Лошадь, целая и невредимая, попыталась подняться, и Хильда опять вскрикнула, на этот раз уже совсем хрипло. Аргирос и Вигхард одновременно соскочили в грязь. Вигхард удерживал голову лошади, пока магистр освобождал из стремени правую ногу Хильды, оказавшуюся сверху. Справившись, он кивнул Вигхарду.

– А теперь позволь коню встать, но осторожно.

– Ах.

Когда лошадь приподнялась, Аргирос отрезал кинжалом ремень второго стремени. Хильда села и схватилась за ногу. Ее лицо побледнело под слоем грязи. Она прикусила губу от боли; в уголке рта виднелась небольшая струйка крови.

– По возможности старайся не шевелиться, – велел Аргирос и разрезал штанину. С облегчением он увидел, что кость не вышла наружу: кругом грязь, и открытая рана наверняка бы загноилась. Но голень распухала на глазах, да и треск кости во время падения девушки свидетельствовал о переломе.

– Дело плохо? – спросил Вигхард.

Аргирос объяснил в нескольких словах. Англичанин кивнул.

– Надо доставить ее под крышу. В свое время мне не раз доводилось вправлять кости. – Затем он обратился к Хильде: – Мне жаль, девочка; нам придется нести тебя. Будет больно.

– Уже больно, – выдавила она.

– Знаю, милая, знаю. – Вигхард обернулся к Аргиросу. – У нас ничего нет вместо шины. Я свяжу ее и вместе, и мы понесем ее. Хорошо, что она маленькая и нам не придется волочить ее ноги по земле.

– Лучше ничего не придумать, – согласился магистр. Хильда задержала дыхание, когда ее поднимали Аргирос заметил, как она сжала губы, чтобы не закричать.

– Мужественная девушка, – добавил он; она вела себя точно настоящий солдат.

Хильда выдавила улыбку:

– Видишь, я обняла тебя рукой, хотя, наверно, и не так, как бы тебе хотелось.

Ведя лошадей под уздцы, они медленно двинулись по улице. К великому счастью, гостиница оказалась рядом. Ее хозяйкой была пухлая вдова по имени Герда. Она запричитала, увидев, какими грязными были новые постояльцы, но полновесное римское золото Аргироса заметно смягчило ее возмущение. Номисма еще больше ценилась у франко-саксонцев, чем в империи.

Хильду осторожно положили на стол. Вигхард принес небольшой кожаный мешок с песком и ударил ее по затылку. Девушка потеряла сознание. Ее дядя и правда знал, как лечить подобные травмы. Он ловко вправил сломанную кость и поместил поврежденную ногу между обернутыми в тряпье досками.

– Она скоро поправится, я думаю, – наконец сказал он. – Может быть, даже не будет хромать.

– И то ладно, – ответил Аргирос.

Ему действительно нравилась Хильда, хотя она и не отдалась ему. Но не следовало забывать и о предстоящей миссии. Он прямо взглянул на Вигхарда и сказал:

– Нам надо поговорить один на один.

Наконец все трое могли обсудить сложившееся положение дел, уединившись в одной из двух снятых наверху комнат. Хильда лежала на соломенном тюфяке, а Вигхард и Аргирос придвинули к ее кровати шаткие стулья.

– Прошу не считать меня сумасшедшим, – начал магистр, – но я собираюсь отправиться в Санкт-Галлен. Если я стану ждать, пока ты, Хильда, поправишься, южные перевалы завалит снегом, и я окажусь отрезанным от империи до весны.

– Это верно, – сказала она. Ее голос был слаб: она выпила два кувшина вина, чтобы унять жгучую боль в ноге. Но ее сознание оставалось ясным.

– Дядя, ты должен пойти с ним.

– И оставить тебя одну? Ты свихнулась, дочка?

– Герда любит деньги, – пожала плечами Хильда. – Думаю, она присмотрит за мной, если мы ей хорошо заплатим, и я могу быть ей полезной, вести ее счета и прочее. Нет смысла вам сидеть здесь из-за меня.

– А что я скажу твоему отцу, когда он спросит, как я за тобой присматривал?

– А что ты ответишь королю Осви, когда он спросит, почему англичане потеряли еще десяток кораблей, или даже два-три судна? – парировала Хильда. – Зима не станет дожидаться тебя, как и Василия. Возможно, мне даже станет легче, если вы уйдете; а после вашего возвращения, может быть, я опять смогу отправиться в дорогу. Вдвоем вы скорее добьетесь успеха, чем по отдельности.

Англичанин выглядел мрачным.

– Позволь мне завтра порыскать по городу, – неохотно попросил он. – Если хозяйка гостиницы пользуется приличной репутацией, тогда, может быть…

В ходе расследования выяснилось, что Герда подходит в качестве сиделки при больном; в Турике за ней закрепилось прозвище «матушка».

– Конечно, денежки матушка любит, это да, – сообщил мельник, поставлявший ей муку, – но она и мухи не обидит.

– Это точно, – согласился Аргирос, почесывая зудящие укусы. Но, к сожалению, ни в империи, ни за ее пределами не было гостиницы без клопов.

Несмотря на такие рекомендации, Вигхард еще хмурился, когда вместе с магистром скакал мимо собора, построенного в честь знаменитых мучеников Феликса, Регулы и их слуги Экзупера. Но все же одно упоминание Хильдой имени короля Осуи подействовало на ее дядю, и он отправился в дорогу.

– Нами движет необходимость, – под стук копыт увещевал своего спутника Аргирос, когда они направлялись по старинному и прочному римскому мосту на левый берег Линдимата. – Чем бы вы могли помочь ей, если бы остались: подавали бы овсянку и выносили горшок?

– Полагаю, ничем, но все равно мне все это не нравится.

Вигхард перевел взгляд на предгорья впереди, поросшие густыми темно-зелеными сосновыми и пихтовыми лесами, на голые и серые гранитные скалы, на вершины, заснеженные даже в это время года, и вздрогнул.

– Но я не хотел бы оставаться здесь на зиму, – добавил он.

– Я тоже, – отозвался Аргирос.

Они не стали обсуждать еще одну вещь, которая сейчас их объединяла: стремление разгадать секрет франко-саксонцев. Без Хильды Вигхарду пришлось бы тяжко, попытайся он выведать тайну самостоятельно. Поэтому он крайне зависел от Аргироса. Со своей стороны, магистр понимал, что сам он в состоянии разрешить загадку и выбраться из Санкт-Галлена, но при бегстве ему могли пригодиться таланты англичанина.

На следующий день уже к вечеру Вигхард свернул с дороги в рощу, расположенную менее чем в миле от монастыря.

– Я останусь здесь, – заявил он. – Если у вас хватает храбрости сунуть голову в пасть медведя, почему бы нет. Вперед, и удачи вам в этом. Что до меня, я даю вам десять дней. Потом я вернусь в Турик, чтобы присмотреть за Хильдой.

Аргирос пожал ему руку.

– А вас не поймают? Вы не будете голодать?

– Такой старый охотник, как я? Никогда. Мне легче двадцать раз лес опустошить, чем пуститься с вами в погоню за демонами. – Он прервал браваду и с тревогой посмотрел на магистра. – Ведь мы по-прежнему вместе, верно? Если вы найдете заклинание, а я помогу вам бежать с ним, мы в доле?

– Если заклинание найдется, вы его получите, – подтвердил Аргирос, хотя в его сердце было меньше решительности, чем в словах.

Магистр поскакал вперед.

– То-то же, – пробормотал Вигхард за его спиной. Это прозвучало как скрытая угроза, а за ней последовали молитвы вполголоса – или то были языческие заклинания?

Монах в коричневой рясе стоял часовым на стене, возвышавшейся перед магистром. Ряса, тонзура и бритое лицо напоминали Аргиросу: он за границей. Знакомые ему монахи ходили в черном и не брили ни волос, ни бороды.

Аргирос снова назвался Петро, торговцем янтарем.

– Вы направляетесь в Литву? – поинтересовался монах. – Это долгое путешествие. Да принесет оно вам прибыль.

– Благодарствую, – ответил Аргирос и спросил, можно ли несколько дней отдохнуть в Санкт-Галлене. Получив разрешение, он спешился и повел коня в монастырь.

Большой дом для знатных и почетных гостей стоял слева от главной дороги; справа располагались здания поменьше: одно – для слуг, другое – для монастырских пастухов и овец. Все дома – из дерева, в северном стиле и с остроконечными крышами, чтобы было удобно счищать снег суровыми альпийскими зимами.

Дорога вела к западному крыльцу монастырской церкви, где, как знал Аргирос, принимали посетителей. Крыльцо располагалось между двумя сторожевыми башнями; одна носила имя Святого Михаила, другая – Святого Гавриила. Сама церковь представляла собой базилику, удлиненную и прямоугольную. Большую часть церквей империи строили по более современным проектам, крестообразными в плане. Но каменное здание с деревянной крышей сохраняло древнее величие. Аргирос словно внезапно перенесся в раннехристианские времена.

Из полукруглого атрия церкви появился монах. В знак приветствия он осенил магистра крестным знамением, и Аргирос перекрестился.

– Да благословит вас Бог, – произнес монах. – Биллем, привратник. Назовите мне ваше имя и звание, чтобы я знал, где вас разместить.

Аргирос повторил басню, которую он ранее поведал караульному. Биллем потер подбородок.

– Как же нам с вами быть? – сказал он с легкой усмешкой. – Вы не дворянин, не паломник и не нищий. Вы не против поселиться в гостинице для паломников? – Он махнул рукой на юго-запад. – Она на той стороне прохода к башне Святого Гавриила.

– Как скажете. Благодарю за гостеприимство.

Биллем поклонился.

– Насколько я могу судить, речь ваша правильная.

Латинский явно не был родным языком привратника, он говорил с сильным саксонским акцентом.

– Выходи, Михель, никчемный бездельник! Присмотри за лошадью господина! – крикнул он в сторону атриума.

– Иду, брат Биллем!

Михель оказался веснушчатым послушником с курчавыми рыжими волосами и довольно плутоватым лицом. Под строгим взглядом Виллема он вежливо поздоровался с Аргиросом и взял поводья его лошади.

– Пожалуйте сюда, господин.

Послушник повел Василия мимо башни Святого Гавриила, кухни и пивоварни, расположенных слева, к гостинице, тогда как помещения для овец, коз и пастухов остались справа.

Несколько монахов были заняты переворачиванием навоза в обоих загонах и рылись в нижних уплотненных слоях каждой навозной кучи. Стараясь не дышать, Аргирос вопросительно глянул на Михеля. Послушник громко расхохотался.

– Они ищут запах Святого Духа, – сказал он. Видя, что гость не понимает его, парень добавил: – Селитру.

– Запах Святого Духа, говоришь? – сказал магистр и улыбнулся. Монахи тоже мужчины; считалось, что селитра подавляет похоть. – Дыхание, которое держит братьев в холодке?

– Как? – Михель вытаращил глаза, а потом снова расхохотался. – Конечно, и это тоже.

Он выкрикнул остроту в адрес одного из возившихся в навозе. Брат ответил непристойным жестом.

Конюх и его помощник, очевидно, знали свое дело, так что Аргирос оставил на их попечение своего коня, и Михель проводил магистра за угол конюшни к гостинице.

– Вас покормят после вечерни, когда разожгут камин, – сообщил юноша.

Магистр благодарно улыбнулся. Михель чуть застенчиво кивнул головой и поспешил прочь.

Восемь кроватей дормитория размещались по обе стороны главного зала гостиницы. Внутренние перегородки были высотой всего по пояс, чтобы тепло камина доходило до спальных мест. Аргирос бросил седельные сумки на пустую кровать, но потом передумал и положил их на пол, а сам растянулся на кровати.

В гостинице уже было несколько человек, некоторые из них совершали паломничество к святыням, остальные – нищие. Половина постояльцев говорила на том или другом латинском диалекте. Аргирос затеял с ними праздную беседу. К счастью, никого из Нарбонна здесь не оказалось, так что разоблачить грека оказалось некому: он плохо знал свой якобы родной город. С наступлением сумерек началась вечерняя служба, и из базилики послышалось пение монахов. Через несколько минут, как и предупреждал Михель, в помещение вошли двое братьев, чтобы разжечь главный камин. Один нес факел, а второй – бадью с пропитанным смолой тряпьем. Это озадачило магистра, но оказалось, что камин заполнен древесным углем, а не дровами; а уголь разжечь всегда непросто. Однако в следующий момент Василий опять пришел в недоумение: ведь, несмотря на некоторые различия, ни в одном из монастырей, построенных по образцу Санкт-Галлена, не использовали уголь. Наконец загорелся огонь. Монахи переглянулись.

– Уголь от огня Отца, – произнес тот, что пришел с ветошью.

Это прозвучало не как молитва, а как привычное замечание. Кивнув, другой монах обошел комнату и зажег свечи. Уголь в камине давал больше тепла, чем дрова, но света от него было мало, как от тлеющих головешек.

Послушники внесли поднос с большими буханками хлеба, по одной на каждого постояльца, и несколько кувшинов пива. Хлеб – грубый и темный. Его испекли наполовину из пшеничной муки, а наполовину – из ржаной; Аргирос никогда не сталкивался со вторым видом зерна до этого путешествия и ничуть не жалел об этом. Столь же невысокого мнения он был о пиве. Всю жизнь он пил вино, а после вина пиво казалось слабым и горьким.

За трапезой магистр время от времени прислушивался к разговору. Если бы он не устроил теологический диспут с Хильдой, возможно, он бы не заметил, что монахи Санкт-Галлена странным образом соотносили местную жизнь с лицами Святой Троицы. В раздумье он нахмурился. На Западе или на Востоке монахи всюду питали склонность к аллегориям. Если Санкт-Галлен являлся тем местом, которое искал Аргирос, разве не подходящим предметом для аллегорий был тот ужасный секрет?

Потягивая пиво, магистр осмотрелся: монастырских поблизости не было. Тогда Аргирос обратился к человеку, сидевшему рядом на длинной скамье, – высокому худому парню с впалыми щеками, которого мучил изнурительный чахоточный кашель.

– Интересно, – сказал он как бы невзначай, – если уголь – это Отец, а селитра – Святой Дух, тогда что же такое Сын?

Он с трудом сдержал крик восторга, когда парень сразу ответил:

– Должно быть, то желтое вещество – как его? Ах, да, сера, точно она. Лекарь сжег немного ее на днях, хотел попробовать прочистить мне легкие. Мало помогло, как я могу судить, – только вони было много. Старик Карломан называл ее растопкой Сына. – Он издал булькающий смешок, и капля слюны в углу его рта окрасилась в розовый цвет. – Отец, Сын и Святой Дух. Каково? Забавно, мне б до такого ни за что не додуматься.

– Безумный вариант Троицы, – согласился Аргирос.

Среди поднявшегося гвалта он не расслышал, что еще сказал ему сосед. Маврикий был прав: эти белокурые варвары по-прежнему не имеют понятия о безопасности. Империя хранила секрет получения «жидкого огня» веками, тогда как тайна Санкт-Галлена выплыла на поверхность спустя всего год с небольшим. Древесный уголь, сера, селитра – здесь не могло быть других ингредиентов, иначе монахи не придумали бы аналогию с тремя лицами Троицы.

«И никаких демонов», – с облегчением заключил магистр.

Ему также пришло в голову, что здесь получилась Троица, в которой Дух в самом деле мог происходить от обоих других элементов, потому как понятно: древесный уголь и сера сами по себе безвредны. Выходит Хильда права – но в то же время и нет, поскольку продукты мира сего не могли иметь истинного отношения к совершенству теологии.

Аргирос уже готов был вскочить и бежать к лошади, как вдруг до него дошло, что он не довел до победного конца свою кампанию. Еще оставалось докопаться, в каком соотношении составные части входят в смесь. Одна часть вина на пять частей воды – это безвредно и для двухлетнего ребенка, но возьми пять частей вина и одну часть воды – и такая смесь способна быстро свалить под стол взрослого мужчину. Магистр не предполагал, чтобы здесь было по-другому. Придется немного задержаться.

Пилигримы, обычно покидавшие монастырь с разумной поспешностью, не были обязаны отрабатывать за еду; зато нищие – были. Аргирос приступил к работе еще до того, как его попросили. Он провел безрадостную половину дня за чисткой монастырского курятника и загона для гусей, пока брат-птичник не выяснил, что новый работник хорошо управляется с лошадьми, и не отослал его на конюшню.

Василий шел в западном направлении, справа остался монастырский амбар, а слева прямоугольная деревянная постройка – судя по крепкому запаху, уборная для монахов. Позади нее располагалась похожая постройка поменьше. Двое монахов проследовали наперерез с плетеными корзинами, полными ряс, хитонов и постельного белья. Они вошли в помещение за туалетом: значит, это прачечная. Аргиросу пришло в голову проследовать за монахами. С какой стати в монастыре стирают красные одеяния? Магистр сомневался, что успел заметить их в корзинах, разве только под другим тряпьем. Он вспомнил рассказы о ярко-красных дьяволах, связанных с франко-саксонским адским огнем, и усмехнулся про себя. Отличное прикрытие, подумалось ему, и способное за милую душу сразить людей вроде Вигхарда.

Монахи вышли с пустыми корзинами. Аргирос непринужденно направился к прачечной, намереваясь рассмотреть дьявольские костюмы.

– Эй, ты, ты кто такой и куда направляешься? – рявкнул кто-то.

Он медленно развернулся и оказался перед коренастым монахом лет пятидесяти с каменным лицом и жесткими, холодными глазами.

– Брат Марко велел мне помочь ухаживать за лошадьми, – ответил Аргирос по возможности невинным тоном. Он сразу понял: с этим типом шутить нельзя.

– Хм-м! Не выдумывай, – сказал монах. – Следуй за мной.

Он привел Аргироса к птичнику и нахмурился, когда брат Марко, хотя и дрожащим голосом, всё-таки подтвердил слова магистра:

– Так и было, как он говорит, Карломан.

Брат-птичник не на шутку оробел. Карломан неохотно извинился перед магистром.

– Тогда иди, куда шел, и нечего вынюхивать.

Чувствуя спиной горящий взгляд монаха, Аргирос проскочил мимо прачечной, даже не покосившись в ее сторону.

Конюх оказался неиссякаемым источником сплетен, от него Аргирос узнал обо всех скандальных происшествиях, забавлявших Санкт-Галлен в последний год. Тем не менее в этом потоке Василий не нашел ничего полезного для себя, так что день завершился досадой и разочарованием, и те же чувства обуревали агента большую часть следующей недели. Но удача все-таки пришла, и, как ни странно, именно Карломан сделал греку такой подарок.

Магистр грезил о жарком из козлятины с луком и соусом, о сладком белом вине Палестины и знаменитом красном с Кипра; говорят, оно происходит от лоз, посаженных самим Одиссеем еще до отплытия в Трою. Но от ржаного хлеба и пива можно впасть в уныние.

Спутанные мысли о завтраке вдруг вылетели из головы Аргироса, когда он услышал, как стонет один из его товарищей, лежащий в постели и в ужасе уставившийся на быстро растущий нарыв возле подмышки. Люди сторонились больного и друг друга. Страх перед чумой всегда рядом. Кто-то побежал за лекарем.

Скоро Аргирос услышал, как к гостинице бегут двое людей. Он сразу узнал резкий голос Карломана.

– Который? – спросил монах. На его тонзуре блестел пот. Приведший его человек не успел ответить. – Можешь не отвечать – тот, что ноет вон там, верно?

– Да, господин.

Лекарь подошел к перепуганному больному.

– Посмотрим, Эвальд, – сказал лекарь с грубоватой живостью, но пациент боялся поднять руку и услышать подтверждение своих жутких предположений.

– Держите его – ты, ты и ты, – распорядился Карломан, вторым указав на Аргироса. Тот вместе с вновь прибывшим паломником и мертвенно-бледным парнем, знавшим про серу, схватил Эвальда, чтобы он не дергался. Карломан рывком поднял руку больного, быстро осмотрел нарыв, а затем с облегчением расхохотался.

– Это всего лишь обычный фурункул, Эвальд. Надеюсь, ты еще кончишь в колодках, как того и заслуживаешь.

– Больно, – простонал Эвальд.

Карломан прыснул.

– Конечно, больно. Подожди; я принесу притирание, чтобы смазать это.

Лекарь вернулся через несколько минут с дымящимся горшочком, полным чего-то с виду похожего на мед, но с совсем другим запахом.

Эвальд подозрительно принюхался.

– Что так воняет?

– Ты хочешь сказать, помимо тебя самого? – ответил Карломан. – Здесь половина серы и половина буры, и все смешано с оливковым маслом. Это вытянет содержимое фурункула. Эй, вы! Держите его!

Эвальд пытался увернуться, но выбранные Карломаном помощники были намного сильнее. Лекарь обмакнул тряпочку в горшочек и приложил снадобье к карбункулу паломника.

Эвальд издал жалобный вой.

– Больно. Я чувствую, как это разъедает кожу!

Он извивался, точно червь на крючке.

– О, чепуха, – сказал Карломан и рассмеялся. Смех его на этот раз был омерзителен.

Как уже понял Аргирос, хотя монах был лекарем, доброты ему явно недоставало.

– А что, если тебе дать другого, хм, лекарства, которое я не так давно изобрел: одна часть серы к четырем селитры и древесного угля. Оно могло бы начисто оторвать тебе руку.

В ужасе Эвальд почти вырвался из ослабевшей хватки Аргироса. Карломан в ярости обернулся.

– Что с тобой, торговец? Держи крепче. Будь ты проклят!

– Простите.

Карломан всего лишь шутил, чтобы слегка напугать несчастного. Он и представить не мог, что кто-то здесь способен уловить смысл произнесенной фразы.

Когда лечение паломника, к удовлетворению Карломана, завершилось, Аргирос выждал, пока все разойдутся, собрал вещи и побежал к конюшне. Он уже закончил седлать лошадь, как вдруг в дверях показалась голова конюха.

– Мне послышалось, что кто-то сюда вошел, – сказал тот. – Вы не можете уехать прямо сейчас, а только после воскресной службы.

Аргирос прикрыл глаза. Из-за переполоха вокруг Эвальда он забыл, что сегодня воскресенье. В компании монаха он направился к церкви. Стоило поблагодарить Бога за то, что Он послал такую удачу.

Ни один храм не мог впечатлить человека, молившегося в соборе Святой Софии, но церковь Санкт-Галлена не заслуживала насмешек. Ее пропорции были благородны, а колоннады, отделявшие боковые нефы от главного, несомненно, хорошей работы. Возле каждой второй колонны возвышались алтари, и так до самого трансепта.

Главный неф монахи оставляли для себя; миряне же молились в боковых, и от клириков их отделяли деревянные ограждения. Карломан и Биллем, привратник, стояли за преградой прямо напротив Аргироса. Биллем вежливо кивнул.

– Да поможет вам Бог, Петро, – шепнул он.

– И вам, – ответил магистр.

Пекарь не присоединился к коротким приветствиям.

Началась месса. Аргирос уже довольно долго пребывал на Западе, чтобы свободно следовать латинской версии и отвечать надлежащими возгласами. Но после своего открытия он был в таком возбуждении, что не заметил, как непроизвольно пропустил восклицание «филиокве!», когда настал соответствующий момент литургии.

И он не видел, как широко распахнулись глаза Карломана, когда тот уличил его в первый раз, и как они сужались при каждой новой ошибке Аргироса.

– Еретик! – бросил в ярости Карломан, указав на магистра, у которого кровь застыла в жилах. – Он не признает филиокве!

И тут лекарь, должно быть, припомнил подозрительный интерес Аргироса к монастырской прачечной и собственное опрометчивое высказывание сегодняшним утром. Он стукнул себя рукой по лбу.

– Шпион! – закричал он.

Хор протянул еще несколько нестройных звуков и умолк. В толпе клириков и мирян пронесся смущенный и неодобрительный ропот. Его перекрыл вопль Карломана:

– Хватайте его!

Но Аргирос уже развернулся и пробирался сквозь толпу изумленных пилигримов и попрошаек, коря себя за неосторожность.

Чахоточный нищий схватил магистра за запястье. Короткий удар – и парень со стоном распластался на полу.

Двое монахов стояли в дверях, ведущих к западному крыльцу храма. Они таращились друг на друга, не Понимая, что происходит.

– Я позову на помощь! – крикнул Аргирос, и один из монахов застыл на месте.

Но второй оказался сообразительнее. Он бросился вперед, чтобы преградить дорогу. Но Аргирос пригнулся и перекинул его через плечо. Выбежав на солнечный свет, магистр устремился мимо башни Святого Гавриила к конюшням. Остановки в других монастырях, построенных по образцу Санкт-Галлена, принесли свою пользу: Василий хорошо ориентировался на месте. Сзади слышался нарастающий шум погони, но мчась во весь дух, Аргирос на несколько ярдов опередил преследователей и вбежал в конюшню.

Шепча благодарение Богородице за то, что удалось заранее оседлать лошадь, он вскочил в седло и вылетел из ворот, выхватывая меч.

Преследователи были совсем близко, но, заметив блеснувшее оружие, в смятении отступили. Только Карломан бросился вперед, чтобы схватить поводья. Агрирос ударил его мечом, чувствуя, как лезвие вонзилось в плоть. Лекарь упал. Магистр пустил коня галопом, сшиб с ног другого чересчур отважного монаха и понесся к монастырским воротам.

Вслед Аргиросу несся истошный крик раненого Карломана:

– Оставьте меня, олухи. За ним!

Выполняя приказ лекаря, монахи спешили взять оружие, седлать лошадей, спускать монастырских собак.

Но магистр во весь опор промчался сквозь распахнутые монастырские ворота, устремляясь дальше по дороге.

Он бедрами чувствовал, как сокращаются мышцы коня; от встречного ветра при стремительном галопе заслезились глаза. Санкт-галленские поля пшеницы, ржи и ячменя проносились мимо как в тумане. Кто-то на сторожевой башне затрубил в рог.

Чтобы скрыться из видимости, агент устремился к лесам, где, как он надеялся, его еще поджидал Вигхард. Бросив мимолетный взгляд через плечо, Василий не увидел верховых преследователей. Он позволил запыхавшемуся коню перейти с галопа на резвую рысь. Если лошадь падет – ему конец.

У кромки леса он еще раз придержал лошадь, чтобы глаза привыкли к мраку. Неслышно, словно тень, на дорогу выступил Вигхард.

– Нешуточный переполох вы там устроили, – заметил англичанин. – Вы узнали заклинание, дружище?

– Да.

– Тогда нам лучше не мешкать, верно?

Вигхард вскочил в седло и пришпорил лошадь. Магистр поехал следом.

Сразу после резкого поворота англичанин натянул поперек дороги веревку-ловушку.

– Они понесутся за вами очертя голову. Дай Бог, это выведет из строя двоих-троих и заставит остальных задуматься.

– Отлично, – сказал Аргирос. Сам он достал из седельной сумы мешочек с тонко молотым перцем и рассыпал его за собой. – Собакам тоже нужно развлечение.

– Ай, они его получат, – одобрил Вигхард. – С ними лучше не шутить.

Когда они с Аргиросом проскакали еще немного, англичанин вытащил какую-то старую тряпку и выбросил ее в кусты ежевики на обочине. Заметив озадаченный вид Аргироса, он объяснил:

– Пропитана мочой суки во время течки.

Магистр разразился смехом.

Вновь послышался звук рога, теперь уже довольно слабый на таком расстоянии. Едва уловимо, точно писк комаров, доносились крики монахов:

– Скорее!

– Не дайте ему уйти!

«Поздно, – подумал Аргирос, – я уже ушел».

Они с Вигхардом скакали в молчании, пока не достигли холодного как лед потока – истока реки, текущей на север к Констанцскому озеру. Пару миль проехали по мелководью против течения, чтобы еще раз сбить со следа собак. (Какое-то время назад уже был слышен лай – сначала жалобный, а потом вдруг неистовый.)

Когда стало ясно, что они в безопасности, беглецы устремились через страну назад в Турик. Аргирос уже обдумывал обратное путешествие в империю. Оно должно быть нетрудным, за исключением разве что Пеннинских перевалов; от одной мысли о сентябрьских снежных буранах магистра бросало в дрожь. В гостиницах на перевалах держали больших собак для спасения застрявших путников, но не всех удавалось выручать.

От этих размышлений горло сковало холодом. А в следующую секунду Василий понял: лезвие кинжала Вигхарда приставлено к его шее.

– Заклинание, дружище, – хрипло произнес англичанин. – Как вызвать демонов?

– Демонов не существует, – ответил Аргирос.

Давление кинжала усилилось.

– Лживый мерзавец! Я отлично вижу, что ты уже задумал отправиться в дорожку, не выполнив обещания, но живым тебе не уйти. Говори, как вызвать дьяволов, или я сейчас перережу тебе глотку.

Скрыться, не делясь тайной, – это с самого начала было у Аргироса на уме, но прикосновение стального клинка заставило пересмотреть задуманное. Василий начал дрожащим голосом:

– Хорошо, ладно, вот оно, как я его запомнил…

Времена года кружатся, как в калейдоскопе. Но на берегах Внутреннего моря они сменяются постепенно.

Мягкая осень опустилась на Константинополь через месяц после того, как в Альпах выпал снег.

Игрушечная крепость со стенами высотой по колено и толщиной в три пальца стояла посередине укромного внутреннего дворика, поросшего травой и расположенного между двумя строениями дворцового комплекса. Аргирос в компании старшего, дородного мужчины шагал по лужайке к миниатюрному замку. В левой руке магистр нес небольшой крепко закупоренный кувшин; из дырки в центре пробки торчал кусочек промасленного фитиля. В другой руке был горящий факел. Аргирос предусмотрительно держал его как можно дальше от кувшина.

– Думаю, мы наконец готовы показать это вам, ваша светлость, – сказал он. – Ремесленники арсенала утверждают, что для получения качественного продукта надо перед смешением ингредиентов размолоть их в тонкий порошок.

– Отлично, мой новый Каллиник, ты проделал великолепную работу. Прошу, теперь покажи мне, – любезно ответил Георгий Лаканодракон.

Столь лестная похвала магистра официорий вогнала Аргироса в краску. Именно Каллиник был изобретателем греческого огня.

Аргирос поставил горшок в углу внутри модели крепости, наклонился и поднес факел к фитилю. Наблюдая с любопытством, Лаканодракон спросил:

– Что теперь?

Фитиль загорелся.

– А теперь, господин, бежим, и быстро.

Аргирос бросил факел и кинулся прочь. Магистр официорий побежал за ним, но не так торопливо. И не только из-за своей грузности; просто, несмотря на донесения, он, по сути, не имел представления, что сейчас должно произойти.

Аргирос обернулся, чтобы предупредить и поторопить его. Слишком поздно – в это мгновение огонь через фитиль уже проник в кувшин. От взрыва зазвенело в ушах. Половинки кирпичей, из которых построили игрушечное укрепление, полетели во все стороны. Маленький осколок ударил Аргироса в шею. Агент вскрикнул и принялся тереть ушибленное место.

А Георгий Лаканодракон пролетел мимо, будто сила взрыва толкнула его вперед. Когда грохот стих, магистр официорий осторожно оглянулся, чтобы оценить итоги эксперимента. Его волевое, мускулистое армянское лицо заметно побледнело.

Угол макета, куда Аргирос поместил кувшин, был полностью разрушен; стены покосились, точно пьяные. Ветер уносил облако серого дыма, и на северном горизонте вновь стал виден огромный купол Святой Софии.

Лаканодракон облизал сухие губы.

– Это как с первой женщиной, – прошептал он. – Все россказни на свете ни черта не стоят.

Аргирос приписал звонкую тишину тому, что взрыв оглушил его, но тишина была реальна: все вокруг окаменели от потрясения. Через несколько секунд послышались возгласы:

– Что это было?

– Спаси, святой Андрей!

Святой Андрей считался покровителем Константинополя.

– Землетрясение!

– Матерь Божья, помоги!

В двух десятках окон показались лица.

Отряд нарядных экскубиторов в обтягивающих рейтузах, шелковых плащах, с золотыми воинскими ожерельями и поясами выскочил из-за угла. На ярком щите каждого солдата красовалась эмблема священного лабарума: I. Размахивая копьями, стражники исступленно озирались по сторонам, пока не узнали Лаканодракона. Они окружили его, засыпая вопросами.

Аргирос восхитился тем, как магистр официорий собрался с мыслями и успокоил императорских телохранителей, при этом не выдав никаких важных сведений. Почесывая головы, солдаты отправились по своим постам. Слуги и чиновники в дворцовых зданиях тоже сочли, что тревоги позади, и один за другим вернулись к своим делам.

Пристально глядя на разрушенную модель, Лаканодракон поджидал, пока все вокруг пропадут из вида.

– Так ты уверен, что здесь нет колдовства, Василий?

– Никакого, – твердо ответил Аргирос.

– Трудно даже вообразить, что такое разрушение происходит от столь обыкновенных веществ, как древесный уголь, сера и… – Лаканодракон с досады щелкнул пальцами. – Я все время забываю третье.

– Селитра, – подсказал Аргирос и добавил: – Монахи Санкт-Галлена запомнили их по ассоциациям с лицами Святой Троицы.

Магистр официорий нахмурился:

– Варвары и еретики. Это еще зачем?

– В этом есть некоторый смысл, господин, – ответил Аргирос. – Как мне поведали люди из арсенала, селитра придает взрыву разрушительную силу, и потому монахи назвали ее дыханием Святого Духа. Древесный уголь вызывает взрыв, и его связали с Отцом, источником всего сущего. Сера возгорается от угля и воспламеняет селитру, так же как Сын есть творение Отца, через которое Он действует.

– Неслыханное богохульство, а никакая это не Святая Троица! – воскликнул Лаканодракон.

– Согласен.

– Даже если мы теперь знаем, как получается адский порошок, – сказал магистр официорий озабоченно, – от этого мало пользы. Как мы будем от него защищаться? Ведь даже стены столицы, которые никогда еще не были пробиты, могут рухнуть, если под них заложить достаточно этой злодейской смеси.

– Полагаю, так, – сказал Аргирос, хотя он считал иначе: великолепное творение Феодосия II простояло почти девятьсот лет и наверняка продержится еще столько же. – Зная секрет, с катапультами на стенах мы можем ответить врагу тем же, а ров вокруг города не позволит неприятелю подобраться к стенам и помешает сделать подкопы.

– Верно, – согласился магистр официорий, несколько успокоившись. Он остановил на Василии острый взгляд своих темных глаз. – Подкопы, говоришь? Это мне нравится. В один прекрасный день мы можем преподнести персам сюрприз у Низибиса.

Граница между владениями римских императоров и сменявшихся династий Персии колебалась в ту и другую сторону по территории Сирии и Месопотамии со времен Помпея. Ни та ни другая сторона не могла добиться окончательной победы, о которой обе мечтали.

Аргирос пояснил:

– Ремесленники арсенала говорят, что подложенная под постройку взрывчатка может дать лучший результат, чем та, что подброшена сбоку. Они считают, что можно установить катапульты на борту кораблей, как делают франко-саксонцы, нападая на англичан, и атаковать врага с большего расстояния, чем с использованием труб и огня.

– Ах, да, англичане, – сказал Лаканодракон. – Конечно, они не нападут на нас прямо, но не могу скрыть моих опасений по поводу твоего сотрудничества с ними. Скажи честно, ты считаешь, что такому, э-э, молодому народу можно доверить страшную тайну, которую ты выведал?

– Мой господин, я ломал голову над этим по пути от испанской границы до Санкт-Галлена. То они казались мне лишь невежественными варварами, то они поражали меня своей отвагой, смекалкой и даже умом, неразвитым, но проницательным. Откровенно говоря, я никак не мог решить.

– Что же ты выбрал? – спросил магистр официорий.

– Когда Вигхард без предупреждения приставил нож к моему горлу и принялся твердить о демонах и заклинаниях, я окончательно понял, что они всего лишь варвары. Раз ему нужно было заклинание, что ж, я сказал ему одно. Мой брадобрей клянется, что оно помогает росту волос; если англичане найдут этому какое-то военное применение, пожалуйста. Вигхард мне поверил; он подумал, я слишком испугался, чтобы врать.

Лаканодракон удостоил Аргироса изумленным взглядом и похлопал его по спине.

– Хорошая работа, Василий, и какая находчивость! А для меня одной заботой меньше. – Он сделал паузу и провел ладонью по своей лысой голове. – Ты должен назвать мне имя твоего брадобрея.

– Ах, конечно, господин, – ответил Аргирос, из осторожности подавив улыбку. – С превеликим удовольствием.