Если бы Василий Аргирос не решил помолиться в церкви Святого Муамета, он не попал бы в гущу мятежа.

Церковь находилась в бедной части Константинополя, недалеко от гавани Феодосия на Мраморном море. Она вмещала всего двадцать человек. Как магистр, Аргирос мог выбрать более роскошное святое место. Он довольно часто молился в Святой Софии.

Но Муамет был одним из его любимых святых, которому посвящен прекрасный храм в далеком Новом Карфагене, более величественный, чем святыня в столице. Аргирос видел тот храм несколько лет назад, когда был в Испании, чтобы выведать секрет адского порошка франко-саксонцев. Он вспомнил об этом и о том, как молился святому Муамету в прошлом году, перед отправкой в Сирию. Тогда он должен был выяснить, какую смуту затеяли персы в пограничной крепости Дарас. Аргирос праздно прикидывал, не предвещает ли его нынешнее посещение церкви Муамета новое путешествие.

Он шагал по извилистым переулкам района гавани к Месе. Один-два бандита испытующе приглядывались к нему, но благоразумно решили оставить его в покое. Пусть у него на пальце золотое кольцо, зато на поясе – меч. К тому же он – высокий, крепко сложенный мужчина, по-прежнему сильный в преддверии своего сорокалетия.

В отличие от задних переулков Меса вымощена каменными плитами. Аргирос соскреб грязь с сандалий. Колоннады по обе стороны улицы поддерживали крыши, защищавшие от солнца и дождя. Накануне вечером шел ливень, и с крыш капало. Аргирос шел посередине улицы, обходя мулов, небольшие повозки и носильщиков с тяжелым грузом.

Меса расширялась к форуму Аркадия. Другие площади города назывались в честь великих императоров: Августа, Константина, Феодосия.

«Полоумный сын Феодосия, – подумал Аргирос, – вряд ли принадлежал к этой достойной плеяде».

У основания высокой колонны в центре площади собралась толпа. Когда-то столб венчала статуя Аркадия, но спустя примерно сто лет со времен Муамета она упала и разбилась при землетрясении. Сохранились только огромная рука и предплечье, установленные возле основания колонны. Балансируя на двух пальцах статуи размером с человека, к толпе обращался какой-то монах.

Он был костляв, смугл и не очень чист, в мешковатой черной рясе, с длинными спутанными волосами, ниспадавшими ниже плеч. Глаза его горели фанатичным огнем, когда он выкрикивал свои лозунги.

Его греческий, как заметил Аргирос, отличался сильным египетским акцентом, и это послужило первым сигналом тревоги для магистра. Египтянам свойственно непостоянство, и они до сих пор считали себя особым народом, несмотря на то что входили в состав Римской империи со времен еще до Рождества Христова. Будто подчеркивая свой сепаратизм, многие из них до сих пор держались монофизитской ереси; даже объявляя себя православными, они имели чуждые представления о соотношении человеческой и божественной природы Христа.

Монах как раз подошел к заключительной части своей речи, когда Аргирос сравнялся с последними рядами толпы.

– Итак, – кричал чернец, – вы же видите, что эти иконы – профанация и мерзость, западня сатаны и придуманы, чтобы ввести нас в заблуждение и заставить описывать неописуемое.

Он вытащил из-под рясы образ Христа, поднял его над головой, дабы лучше показать его слушателям, и изо всей силы бросил в стоящую рядом колонну.

Раздались одобрительные возгласы, но помимо них и крики:

– Святотатство!

Кто-то швырнул в монаха большую дыню. Тот увернулся, но тут же сбоку получил камнем по голове и повалился наземь. Триумфальный крик бросившего камень слился с воем от боли и ярости, когда кто-то еще ударил метателя кулаком в лицо.

– Долой иконы!

С этим криком несколько молодых людей кинулись к первой попавшейся церкви, намереваясь подкрепить слова делом. Какая-то старуха ударила одного из них корзиной с фигами, а потом принялась пинать распростертого на булыжниках мятежника.

Монах-египтянин снова был на ногах, размахивая вокруг себя посохом. Аргирос слышал, как палка ударила по чьим-то ребрам. Однако скоро его интерес к драке перешел с профессионального на личный уровень. Не утруждаясь выяснять, какой стороны он придерживался, к нему подскочил неизвестный толстяк и ударил ногой в голень.

Магистр непроизвольно вскрикнул. И так же машинально нанес ответный удар. Толстяк отлетел, схватившись за разбитый нос. Но у нападавшего были друзья. Один из них заломил руки Аргироса назад. Другой ударил его в живот. Пока они не успели нанести ему худших повреждений, похожий на хорька мужчина от души стукнул дубинкой напавшего на Аргироса мятежника. Бунтовщик упал со стоном.

Аргирос наступил на ногу тому, кто его удерживал сзади. Сандалии были с гвоздями; противник взвыл и отпустил руки магистра. Когда Василий развернулся с обнаженным клинком, мятежник уже убегал вприпрыжку.

– Спасибо, – сказал Аргирос парню, вовремя подоспевшему с дубинкой.

Тем временем тот уже стоял на коленях возле сбитого с ног толстяка и деловито обшаривал его поясной кошель. Он на секунду вскинул взгляд и усмехнулся:

– Пустяк. Долой иконы!

Как большинство образованных константинопольцев, Аргирос воображал себя теологом, но ему никогда не приходило в голову задумываться о том, являются ли церковные образы неподобающими. Они просто существовали, и все: иконостасы перед алтарем, мозаики и росписи на стенах и потолках церквей. Во всяком случае, в эту минуту ему было не до размышлений.

Однажды начавшись, мятеж скоро вышел за рамки породившего его инцидента. И вот уже Аргирос видит опрокинутые и ограбленные прилавки торговцев, другие с грохотом переворачиваются на его глазах. Мимо пробегает женщина с горстями дорогих украшений из морских раковин в руках. Кто-то с трудом тащит стул, но не успевает он пройти и тридцати футов, как другой грабит его в свою очередь. Магистр с ужасом чувствует запах гари; любой маньяк с факелом или горящей масляной лампой способен спалить половину столицы.

Сквозь заполнившие площадь крики и вопли, сквозь треск разбитых досок Аргирос слышит громкий, ритмичный топот, быстро приближающийся по главной улице с востока.

– Стража! – кричат три глотки разом.

Группа императорских телохранителей выливается на площадь. Их встречают градом летящих камней, овощей и посуды. Солдаты прикрываются ярко раскрашенными щитами, на каждом из которых изображен лабарум – монограмма Христа: I. Один стражник падает. Остальные бросаются вперед, размахивая длинными деревянными дубинками.

У восставших нет никаких шансов противостоять непреклонной дисциплине и боеспособности. Там или сям один, а где-то и двое-трое бунтарей вместе пытаются держаться и бороться. В итоге они падают с пробитыми головами. Отряд стражников прокатился по форуму Аркадия, точно набегающая на берег волна.

Аргирос побежал вместе с большинством из тех, кто оказался на площади. Он приблизился к стражнику и принялся объяснять, что тоже состоит на императорской службе, но, как ни поразительно, эта попытка оказалась тщетной и даже едва не привела к побоям.

Получилось так, что его действительно ранили. Переулок, в который он устремился вместе с другими, перегородил мул с повозкой, обойти которую не было никакой возможности. Отряд стражников тяжелой поступью преследовал мятежников. Протестующий возглас магистра потонул среди воплей остальных и торжествующих выкриков гвардейцев. Вспышка боли. Белый всполох в глазах, и Аргирос погрузился во мрак.

Уже почти на закате он застонал и перевернулся. Пальцы потянулись к раскалывающемуся от боли затылку и стали липкими от крови. Аргирос вновь застонал, с трудом сел и со второй попытки, шатаясь, поднялся на ноги.

Пока нетвердой походкой Василий возвращался к форуму Аркадия, он обнаружил, что кто-то украл его меч и срезал кошелек.

«Может быть, – подумал он, довольный своими дедуктивными способностями, – это был тот разбойник, что ограбил человека на площади. А может быть, и нет».

От размышлений об этом только сильнее разболелась голова.

Форум Аркадия, обычно заполненный народом, был пуст, если не считать пару дюжин гвардейцев.

– Эй, ты, иди своей дорогой, – рявкнул один из них на Аргироса.

Тот поспешил дальше так резво, как только мог.

Стражники распределились по Месе к форуму Быка, были они и на площади. В Константинополе существовал прочный порядок, чтобы не допускать новых волнений. Еще один солдат подошел к магистру.

– Проходи, парень. Куда тебе?

– Матерь Божья! – воскликнул Аргирос. – Я же должен ужинать у магистра официорий!

Из-за побоев он совсем забыл о приглашении Лаканодракона.

Глядя на его перепачканный вид, стражник подбоченился и расхохотался:

– Разумеется, дружище, а я завтра играю в кости с самим императором.

Махнув рукой на солдата, Аргирос поспешил по Месе к дому Георгия Лаканодракона. Магистр официорий жил в роскошном квартале в восточной части города, недалеко от главного собора Святой Софии и императорских дворцов.

Магистр пересек форум Феодосия и форум Константина с его порфировой колонной и водяными часами, прошел мимо Претория, правительственного здания, где работал. Уже темнело, когда он добрел до Августеона, главной площади города, которую окружали храм Святой Софии, дворцовый комплекс и ипподром. Ужин назначен на час заката. Магистр опаздывал.

Привратник Георгия Лаканодракона, сириец Захария, хорошо знал Аргироса. Он вскрикнул от ужаса, когда на пороге появился магистр.

– Пресвятой Боже, господин! Что случилось?

– А что? Что не так? – с возмущением ответил Аргирос. – Я знаю, что не совсем вовремя, мне жаль, но…

Привратник изумленно смотрел на него:

– Вовремя? Господин, ваше лицо, одежда…

– А?

От удара все в голове Аргироса перепуталось. Он так стремился добраться до дома Лаканодракона, что даже не подумал о своем внешнем виде. Сейчас он взглянул на себя. Туника рваная и грязная, вся в кровавых пятнах. Он провел рукой по лицу и посмотрел на ладонь, испачканную в грязи и запекшейся крови.

– Господин, вам лучше пройти со мной.

Захария позвал других слуг на помощь, взял Аргироса за руку и отчасти повел, а отчасти потащил его через дверь. Как и большинство богатых домов, дом Лаканодракона имел квадратную форму вокруг двора. Белая, отделанная мрамором стена выходила на улицу. Чудесными теплыми вечерами вроде сегодняшнего ужин подавали во дворе, среди фонтанов и деревьев.

Аргирос туда не попал. Слуги Лаканодракона доставили его в гостиную и уложили на кушетку. Один побежал за врачом, а остальные промыли лицо и ужасную рану на затылке. Они принесли ему вина, сняли тунику и одели в платье, принадлежавшее магистру официорий.

Василий почувствовал себя человеком, хотя и достойным жалости, когда сам Лаканодракон вбежал в комнату. На его суровом, крупном лице читалась озабоченность.

– Храни нас, святой Андрей! – разразился он, обращаясь к покровителю Константинополя. – Неужели тебя сегодня вечером подкараулили грабители, Василий?!

– По правде говоря, нет, ваша светлость, – уныло ответил Аргирос. – То был стражник. Наверно, он ударил меня колонной Аркадия.

Несмотря на вино, голова его по-прежнему раскалывалась.

– Оставайся здесь, пока не явится доктор и не осмотрит тебя, – распорядился Лаканодракон. – А потом, если ты захочешь отправиться домой, Захария вызовет для тебя факельщика. Или, если ты сможешь присоединиться к нам на улице, разумеется, мы будем только рады.

– Спасибо, господин, вы так добры.

Врач явился через пять минут; все, кого вызывали ом магистра официорий, не задерживались. Лекарь брил волосы у Василия на затылке, применил притирание, которое пахло смолой и жгло неимоверно, а затем наложил на голову льняную повязку. Потом он поднес к лицу магистра лампу и осмотрел его глаза.

– Не думаю, что у вас контузия, – наконец заключил он. – Оба зрачка одинакового размера?

Врач дал Аргиросу маленький горшочек.

– Это умерит боль; здесь маковый сок. Выпейте половину сейчас, остальное – утром.

Практичный до мозга костей, доктор отмахнулся от благодарностей Аргироса и исчез так же быстро, как и появился.

Магистр узнал бы странный аромат и вкус мака и без объяснений доктора. Они вызвали печальные воспоминания о времени, когда от оспы умер его маленький сын. Усилием воли Василий отогнал эти мысли.

Хотя он медленно соображал и чувствовал себя бестолковым, все же Аргирос решился выйти во внутренний двор. Раз уж он пришел сюда, он не должен пропускать прием, что бы ни говорил Лаканодракон.

Другие гости магистра официорий, конечно, окружили и принялись суетиться вокруг Василия, хотя он предпочел бы просто тихо сесть на свое место на диване и выпить еще вина. Не все знали, с чего начался мятеж. Когда Аргирос рассказал, наступила многозначительная тишина. Затем гранды империи стали сами спорить друг с другом об уместности изображений.

Обычно магистр энергично принимал участие в диспутах. Однако сейчас он был рад возможности держаться в стороне. Слуги принесли ему жареных моллюсков, тунца с пореем, мяса козленка под соусом из забродившей рыбы. Он отказался: от одного запаха пищи начинало мутить.

Он шлепнул комара; от факелов и фонарей во дворе Лаканодракона было светло как днем, что привлекало тучи москитов. Аргирос не знал, зачем магистр официорий приказал устроить такое яркое освещение. Пожалуй, и половины хватило бы с избытком.

Затем от гостя к гостю прошел слуга, раздавая каждому по пачке папирусов. Аргирос поймал взгляд Лаканодракона.

– Вы не говорили мне, что сегодня будете читать, – крикнул Василий.

– Я не был уверен, что закончу четвертую книгу «Италиады» к сегодняшнему вечеру, – ответил магистр официорий. – Здесь я распространил книгу третью, чтобы все вспомнили сюжет. Благодаря тебе, – добавил он, признательно поклонившись, – присутствующие уже знакомы с первой и второй книгами.

Если это напечатанная третья книга – а Аргирос уже понял, что это так, – похоже, Лаканодракону пришлись по душе глиняные формы.

Как и прочие гости, Аргирос бегло просмотрел пачку. Лаканодракон ему первому читал кое-какие строфы, и Василий даже внес одно-другое предложение автору, так что очень хорошо знал поэму.

– Теперь, друзья мои, когда вы освежили сюжет в памяти, я начинаю, – объявил магистр официорий.

При чтении он держал рукопись в вытянутых руках: дальнозоркость прогрессировала год от года.

Некоторые стихи были очень хороши, и Лаканодракон читал выразительно. Его слабый армянский акцент хорошо сочетался с воинственным духом произведения. Магистр был бы рад послушать со всем вниманием. Но из-за действия макового сока и последствий удара ему казалось, что он теряет связь с окружением и парит над кушеткой…

Его разбудила россыпь вежливых аплодисментов. Он виновато присоединился к ним, надеясь, что никто не заметил, как он задремал. Ужин подходил к завершению. Василий подошел к магистру официорий, чтобы попрощаться, но Лаканодракон не стал его слушать.

– Ты останешься здесь на ночь. Ты не в состоянии самостоятельно добраться до дома.

– Спасибо, господин, – ответил магистр, хотя его насторожила настойчивость Лаканодракона – это только подтверждало, что начальник заметил, как он заснул.

Секретарь бесцеремонно бросил охапку свитков папируса на стол Аргироса.

– Спасибо, Анфим, – сказал магистр.

Анфим заворчал. Он всегда напоминал Аргиросу мрачного журавля. Способный, но лишенный энтузиазма и настоящего таланта, он вечно мог оставаться только секретарем и знал это. Аргирос вернулся к работе и забыл об Анфиме, как только тот повернулся спиной.

Магистр бегло прочел отчеты о допросах мужчин и женщин, которых стражники задержали во время мятежа. Из них он извлек немного нового, учитывая его собственный опыт. Аргирос узнал, что монаха, возмутителя черни, звали Сазописом, и это подтверждало его египетское происхождение. Оценки проповеди монаха различались в зависимости от того, как свидетели относились к иконам.

Сам Сазопис бежал. Как любой константинопольский чиновник, Аргирос искренне сокрушался об этом. Со времени восстания «Ника» по столице блуждал призрак тех событий. Всякий, кто задумал возродить подобный хаос, заслуживал худшего.

Следующие две недели в столице прошли спокойно. Магистр воспринял это с благодарностью, но с недоверием, точно приветствуя последние погожие деньки перед осенними штормами. Он использовал передышку, чтобы напасть на след Сазописа, но безрезультатно. Проклятый монах будто провалился сквозь землю, хотя на это, мрачно думал Аргирос, вряд ли стоило надеяться.

Когда возобновились беспорядки, они никак не были связаны с Сазописом. Хотя снова исходили из Египта: как и чума в эпоху Юстиниана, волнения начались в Александрии и перенеслись с груженным зерном судном. Моряки шумели, пили и гуляли с проститутками, но с собой принесли захватывающие рассказы о суматохе на родине. Вверх и вниз по Нилу люди, похоже, готовы были перерезать друг другу горло из-за икон.

Аргирос представлял себе дальнейшее развитие событий в какой-нибудь припортовой таверне или публичном доме. Кто-то презрительно воскликнет:

– Ну и глупость! Мой дед почитал иконы, и этого достаточно.

А другой ответит:

– Твой дед жарится в аду, и ты хочешь к нему присоединиться?

После этого в ход пойдут ножи. Второй виток восстания не захватил форум Аркадия, но стражникам, схолам и другим дворцовым полкам потребовалось четыре дня на усмирение мятежников. Иконы в нескольких церквах замазали известью или соскоблили со стен, а один храм даже подожгли. К счастью, он одиноко стоял в небольшом парке и пожар не распространился.

Мир – скорее от истощения, чем от чего-либо другого – возвратился в столицу, но на следующий день дошли слухи о беспорядках в Антиохии, третьем городе империи.

В тот же день после обеда Георгий Лаканодракон вызвал Аргироса. Магистр с изумлением обнаружил, как устало выглядел его начальник: хотя должность магистра официорий не была военной, Лаканодракон являлся членом имперской консистории и должен был присутствовать на тайных совещаниях совета днем и ночью. Он также следил за гражданскими чиновниками, которые готовили законы и официальные документы и были ужасно перегружены.

– Вам следует отдохнуть, господин, – заметил Аргирос.

– Следует, – согласился Лаканодракон. – А еще мне следовало бы заняться упражнениями, чтобы избавиться от моего живота, лучше выучить латынь, чтобы сравнять ее с моим греческим, и сделать еще много других вещей, на которые у меня нет времени.

Конечно, у магистра официорий уж точно не было времени пусть и на благонамеренные, но бесполезные рассуждения. Василий покраснел и приготовился выслушать выговор.

Но начальник удивил его и уже без всякого раздражения спросил:

– Василий, чьей стороны ты придерживаешься в этой склоке вокруг икон?

– За них, я полагаю, – ответил Аргирос после некоторых колебаний. – Я не еврей, чтобы утверждать, что икона – это кумир. Если то был истребитель изображений (есть ли такое слово – иконоборец?) и он спровоцировал здесь волнения, я не могу снисходительно взирать на его проделки, тем более что в этой сваре мне пробили голову.

– Должен с тобой согласиться, – сказал Лаканодракон. – Я уважаю церковные традиции, а иконы были их составляющей в течение многих и многих лет. В то же время находятся честные люди, считающие, что мы заблуждаемся. Вчера на собрании консистории командир телохранителей назвал иконы языческим пережитком и заявил, что есть основания для их запрещения.

– Интересно, как можно подавить мятеж, если не знаешь, к какой стороне примкнуть, – скептически заметил Аргирос.

Магистр официорий закатил глаза.

– Любишь пошутить, но здесь нет ничего смешного. Ни та, ни другая сторона не может доказать: стоит ли почитать иконы или нет. Император и патриарх обязаны установить истинную догму, чтобы народ ей следовал. Нельзя, чтобы иконы здесь уничтожались, а там почитались. Одна империя – одна вера.

– Разумеется, – кивнул Аргирос. – Если может быть лишь одно истинное вероучение, все должны ему следовать.

Теоретически, и это подтвердил Лаканодракон, вся империя молилась так, как предписывали из Константинополя. На самом деле в Египте, Сирии, в отвоеванных у германских королей западных провинциях – Италии, Испании, Африке, Нарбонской Галлии – по-прежнему процветали ереси. Оставалось искоренять их везде, где они проявлялись.

– Ты хорошо разбираешься в сокровенном учении, Василий, – молвил Лаканодракон. – Если бы тебе надо было обосновать пользу икон в богослужении, как бы ты вышел из положения?

Магистр задумался. Как признал Лаканодракон, Василий знал теологию; только в варварских странах Северо-Западной Европы эта премудрость оставалась под контролем священников.

– Конечно, довод, что иконы – это идолы, не выдерживает критики. С самого начала заветы Павла освобождают нас от оков иудейского закона. Я сказал бы, что главная ценность икон в том, что они напоминают нам о тех, кого изображают, – о Христе, Богородице и святых. Когда мы смотрим на икону, за картинкой мы созерцаем лик. А еще иконы доносят истину до тех, кто не может читать Писание.

Магистр официорий делал заметки.

– Последнее замечание ценно; я не помню, чтобы кто-то упоминал об этом на совещаниях, на которых я присутствовал. Я передам это патриарху. Не волнуйся, я не утаю, кто его высказал.

– Вы очень добры, ваша светлость, – искренне сказал Аргирос.

Большинство имперских чиновников оценили бы и смысл, и значение такой похвалы. Но значимость слов Лаканодракона наводила на размышления.

– Патриарху нужны доводы в пользу икон?

– А ты сметлив, как всегда. – Магистр официорий улыбнулся. – Верно, чтобы приготовиться на случай необходимости. Одна из возможностей императора положить конец раздорам по поводу икон – созвать Вселенский собор.

Аргирос тихо присвистнул.

– Все настолько серьезно?

Вселенские соборы были поворотными пунктами в истории церкви; за тысячу лет со времен Константина Великого они созывались только девять раз. Те, кто отказывался принимать их постановления, считались еретиками. Таковыми были прежде всего несториане Сирии с их чрезмерно расширенным толкованием человеческой природы Христа и монофизиты, размножившиеся в Египте и по востоку империи после Халкидонского собора, не принявшего их преувеличенные представления о божественной природе Христа.

– Думаю, император намеревался выждать, пока все успокоится само собой, – сказал Лаканодракон. – Но вчера вечером великий логофет обозвал префекта столицы грязным язычником и разбил о его голову стеклянный графин.

– Боже мой, – молвил магистр и моргнул.

– Да. Разумеется, сказали, что префект упал с лестницы, имей в виду – во имя всех святых не пытайся высказывать иную версию. Тут Никифор и решил, что пора созвать Собор.

– Когда выйдет приказ созвать епископов? – спросил Аргирос.

– Думаю, скоро. Сейчас конец июля – или уже начало августа? В любом случае прелаты в местах вроде Карфагена, Рима и Испании получат вызов только осенью. Слишком поздно для путешествия – ни одно судно не отправится до весны. Я думаю, Синод не соберется до той поры.

– Хорошо. У нас будет время, чтобы подготовиться к серьезной теологической дискуссии.

– Помимо других приготовлений, – сказал магистр официорий с усмешкой.

Вселенские соборы являлись не только религиозными диспутами, но и политическими мероприятиями. Большей частью они собирались по воле императоров. Никифор III был осторожным правителем; он не желал, чтобы новый Собор оказался неудачным.

Лаканодракон продолжал:

– Напиши мне изложение твоих взглядов относительно икон, я хочу ознакомиться с ними. Потом передам их патриарху. Однако не жди особой оценки, потому что он получит и другие документы, я в этом уверен.

– Я попробую.

Каждый в столице считал себя теологом; всякий, кто умел писать, направлял страстные послания в резиденцию патриарха в Святой Софии. Большую их часть, как водится, бросали в печку, или же написанное стирали, чтобы сэкономить бумагу.

Лаканодракон отпустил Аргироса жестом, в конце добавив:

– Мне не терпится прочесть твой комментарий.

Аргирос поклонился и вышел, он поспешил в библиотеку Святой Софии: надо сделать нужные выписки до того, как оттуда исчезнет половина нужных книг.

Магистр передал Георгию Лаканодракону свой длинный доклад об иконах. Он был горд своим трудом, щедро иллюстрированным цитатами таких почтенных авторитетов, как Иоанн Златоуст, святой Амвросий Медиоланский, святой Софроний Иерусалимский, святой Афанасий Александрийский, историк церкви Евсевий, присутствовавший на Первом Вселенском соборе, созванном Константином в Нике в 325 году.

Пока Василий писал документ, до Константинополя доносились известия о смутах из-за икон. Мятеж охватил Эфес, так что выгорела половина города. Несколько монастырей вблизи Тарса разграблены, потому что монахи не согласились отречься от икон. Еврейский квартал Неаполя в Италии разгромлен, поскольку неаполитанцы обвинили евреев, отрицавших изображения по собственным мотивам, в поощрении иконоборчества.

Наступление сезона штормов воспринималось почти как облегчение, потому что перестали поступать дурные вести. Последней дошедшей до столицы новостью стал созыв патриархом Александрии Арсакием местного Синода для разрешения спорного вопроса в пределах своей церковной провинции. Команда корабля, привезшего это известие вместе с грузом зерна, не знала, о чем договорились отцы города: судно покинуло порт задолго до этого.

Аргирос размышлял, чем могло закончиться это собрание. Александрийский патриарх стремился не допускать столкновений с монофизитами, которые в Египте, вероятно, составляли большинство, а монофизиты всегда отрицали изображения. Как следовало из их названия, они считали, что у Христа есть только одна природа – божественная, и после воскрешения Его человеческая натура не имеет значения. Поскольку Бог по определению неописуем, монофизиты отвергали любые попытки изображения Христа.

Подумав об этом, магистр вспомнил, что именно так рассуждал египетский монах Сазопис. Несмотря на усилия Аргироса поймать его, этот дьявол будто в воздухе растворился.

«Наверно, – мрачно подумал магистр, – этот монах уже обошел половину империи, сея раздоры от города к городу».

Наступила зима, и Аргирос забыл о Сазописе. Магистр официорий вместе с патриархом отвечал за размещение прибывавших на Собор епископов, потому что в его обязанности входило следить за приезжавшими в Константинополь посольствами. Георгий Лаканодракон поручил эту работу Аргиросу, и тот ходил по городу, подыскивая свободные кельи в монастырях и просторные квартиры для более значительных и привыкших к роскоши прелатов.

– После этой беготни сам Собор покажется передышкой, – сказал он магистру официорий в один из холодных февральских дней.

– Так и должно быть, – спокойно ответил Лаканодракон. – Покажем неотесанным мужланам из Сицилии и Рима, как надо вершить дела. Если все спланировано заранее, Собор надлежащим образом преодолеет критические моменты.

– Не вы натерли себе мозоли, – пробурчал Аргирос тихо, чтобы его не услышал начальник. Однако он знал, что этот упрек несправедлив. Лаканодракон выполнял огромную работу, которой хватило бы на двоих молодых и энергичных людей.

Первые епископы стали прибывать в середине апреля, несколько раньше, чем того ожидал магистр официорий. Благодаря его тщательным приготовлениям их разместили без проволочек.

Приехали представители всех пяти патриархатов: само собой, Константинопольского, а также Антиохийского, Иерусалимского, Римского и Александрийского. Александрийцы во главе с самим Арсакием прибыли в имперскую столицу последними из важных гостей. Египтяне фактически завладели Студийским монастырем в северо-западной части столицы. Они повели себя так, точно монастырь был крепостью в осаде, а не местом для моления и размышлений. Могучие монахи с прочными посохами ходили вокруг и бросали недобрые взгляды на прохожих.

– Египтяне! – фыркнул Лаканодракон, когда ему доложили об этом. – Всегда действуют так, будто боятся осквернить себя общением с кем-то другим.

– Да, господин, – сказал Аргирос.

Он видел, как Арсакий сходил с корабля на берег. Тогда патриарх Александрийский казался довольно дружелюбным, раздавал благословения и медные монеты рыбакам и портовым грузчикам в гавани Феодосия. Усмешка на его хитром и красивом лице сразу вызвала подозрения у магистра.

Проверка показала, что Арсакий привез с собой женщину. Если бы во Вселенском соборе имели право принимать участие только прелаты, соблюдавшие обет целомудрия, Никифор легко мог бы провести такое собрание в маленькой церковке Святого Муамета, а не в Святой Софии, рассудил Аргирос. Тем не менее магистр взял информацию на заметку. Такие скандальные сведения могут оказаться весьма кстати.

Император с придворными собрались на площади Августеон для приветствия прелатов, прежде чем войти в великий храм и объявить Собор открытым.

Аргирос стоял в первом ряду магистров, рядом с Георгием Лаканодраконом, занимавшим почетное место слева от трона Никифора III.

Никифор III, самодержец и император римлян, поднялся с переносного трона и поклонился сотням клириков, собравшимся на площади. В свою очередь, они пали ниц перед ним, опустившись на колени и животы. Солнечные лучи играли в золотом шитье й жемчугах, переливались в струящихся шелках и тонули в складках черных шерстяных ряс.

Когда епископы, священники и монахи отдали должное императору как представителю Бога на земле, большая часть придворных отправилась по своим делам. Но некоторые магистры, и среди них Аргирос, сопровождавшие Лаканодракона, последовали за Никифором в Святую Софию. Церковники шли за ними.

Атриум огромного храма с его лесом мраморных колонн, капителями с акантами, украшенными золочением, выглядел величественно. Через крыльцо клирики прошли в неф, и Аргирос услышал вздохи восхищения. Он улыбнулся исподтишка. По всей империи церкви копировали Святую Софию. Но им было далеко до прототипа.

Во-первых, храм Святой Софии был огромен. Считая боковые проходы открытое пространство под куполом занимало квадрат со стороной восемьдесят ярдов; сам купол поднимался на шестьдесят ярдов над полом. Сорок два окна вокруг основания купола давали яркое освещение, золотые мозаики и крест на куполе, казалось, плыли в пространстве над самим зданием, словно, как писал Прокопий, «купол был подвешен к небесам на золотой цепи».

Юстиниан потратил на храм все богатства империи. Стены и колонны облицованы редким мрамором и другими камнями: черным с белыми прожилками из Босфора, двух оттенков зеленого из Эллады, порфиром из Египта, желтым мрамором из Ливии, красным и белым мрамором из Исаврии, многоцветным камнем из Фригии. Все светильники были серебряные.

Перед алтарем из чистого золота находился иконостас с образами Христа, Пресвятой Девы и апостолов. Другой лик Христа изображен на красном занавесе алтаря. По бокам он окружен изображениями Павла и Марии. Аргиросу даже подумать было страшно, что можно уничтожить такую красоту, но он расслышал недовольный ропот некоторых священников, когда те увидели иконы и другие божественные образы.

Император взошел на кафедру. Придворные почтительно остановились в боковом проходе, тогда как церковники разместились в середине.

Никифор подождал тишины. Его внешность в империи была известна всем, потому что портрет императора красовался на всех монетах – золотых, серебряных или медных. Никифор был среднего возраста и обладал, как и магистр официорий, крупными чертами лица, а также массивным носом, напоминавшим об армянской крови.

– Друзья мои, раздоры – враг нашей святой церкви, – объявил Никифор.

Его слова эхом раздавались в храме; он оставался солдатским императором, привыкшим поднимать голос на полях сражений.

– Когда наше внимание привлекли противоречия вокруг почитания изображений, у нас стало тяжело на душе. Не приличествует религиозным людям погрязнуть в разногласиях, а следует пребывать в мире.

Вот почему мы решили созвать вас на этот Собор. Изучите доводы без лишнего шума и с помощью Святого Духа положите этому конец, как и дьявольским проискам сатаны, вносящим разлад меж вами. Выслушайте речь пресвятого патриарха Константинопольского Евтропия, который изложит, как нам представляется вопрос о почитании икон.

Евтропий начал доклад, который, по мнению Никифора и его чиновников, должен был стать отправным моментом Собора. Аргирос не без удовольствия заметил в речи патриарха две-три фразы из собственной записки.

Клирики слушали Евтропия с разной степенью внимания. Многие из не слишком удаленных от Константинополя земель – с Балкан и из Малой Азии – уже были знакомы с аргументацией патриарха. Епископы с Запада, находившиеся под юрисдикцией епископа Рима, как и ожидалось, слушали внимательно. С тех пор как Константин II поставил своего кандидата на трон римского патриарха взамен Папы, бежавшего за Альпы к франкам, Рим подчинялся Константинополю.

Клирики, которые больше других беспокоили Аргироса, прибыли из трех восточных патриаршеств. Прелаты Александрии, Антиохии и Иерусалима по-прежнему смотрели на Константинополь как на город-выскочку, ставший столицей после тысячи лет прозябания.

Магистр насторожился.

– Смотрите, – шепнул он Георгию Лаканодракону, указав в сторону делегации Арсакия Александрийского. – Это Сазопис! Тот тощий, рядом с епископом в зеленой рясе.

– Постарайся не спускать с него глаз, – сказал магистр официорий. – Нельзя же увести его с первого же заседания Собора в цепях.

– Нет, – неохотно согласился Аргирос. – Но что он делает с Арсакием?

– В Александрии уже собирался Синод по поводу икон.

– И что решил тот Синод?

– Не припомню, чтобы я слышал, – ответил Лаканодракон.

Он провел рукой по лысой голове и добавил тревожным тоном:

– Очевидно, мы скоро узнаем.

В самом деле, Евтропий уже закруглялся.

– Подобно тому как две природы Христа связаны единой волей, давайте и мы в конечном счете придем к согласию.

«Аминь», – пронеслось по просторной церкви. Когда эхо затихло, вперед с поднятой рукой выступил Арсакий:

– Могу я добавить несколько слов к вашему блестящему изложению, ваше святейшество?

– Э-э, да, конечно, – нервно ответил Евтропий.

Как и остальные, он знал, что патриарх Александрийский был лучшим теологом, чем он сам. Императоры старались выбирать прелатов, с которыми им приходилось быть в постоянном контакте, за уступчивость, а не за мозги.

– Спасибо, – с нарочитой вежливостью поклонился Арсакий. Несмотря на едва уловимый египетский акцент, его сладкий тенор оказался инструментом, которым он мастерски пользовался.

– Ваше выступление покрывает много пунктов, которых я бы хотел коснуться, что позволяет мне приобщиться к такой добродетели, как краткость.

Кое-где послышались сдавленные смешки; Арсакий не обратил на них внимания.

– Ваше святейшество, я не вполне уверен, например в верности вашей концепции о связи настоящего диспута об изображениях с былыми расхождениями по поводу сосуществования человеческой и божественной природы Христа.

– Я не вижу здесь никакой связи, – осторожно ответил Евтропий.

Аргирос нахмурился: он тоже не видел.

Но Арсакий поднял бровь в притворном изумлении.

– Не есть ли образ Господа нашего положением христологии сам по себе?

– Он безумен, – шепнул Аргиросу Лаканодракон.

Тем временем Евтропий спросил:

– Каким образом?

И патриарх Александрийский с улыбкой выпустил когти.

– Позвольте мне показать это в форме вопросов. Что представляет образ Христа? Если он описывает только Его человеческую природу, не отделяет ли это Его человечность от божественности подобно тому, как поступают еретики несториане? Но если образ представляет божественную природу, не является ли это попыткой описывать неописуемое и недооценивать Его человечность, как поступают монофизиты? В обоих случаях ценность образов ставится под вопрос, не так ли? По крайней мере, так постановил Синод в моем городе прошлой осенью.

С элегантным поклоном Арсакий уступил очередь константинопольскому коллеге.

Евтропий смотрел на него с удивлением. Никифор III хмурился со своего высокого трона, но он мало что мог поделать, хотя и был самодержцем. Нападки египтянина на иконы высказаны в уважительном тоне и поднимают проблему, которой Евтропий не коснулся во вступительном слове.

Прелаты из трех восточных патриаршеств тоже понимали это. Они окружили Арсакия и принялись поздравлять его. Евтропий не являлся великим теологом, но не был лишен политического чутья.

– Объявляю первое заседание Собора закрытым! – крикнул он.

Его сторонники быстро и тихо вышли. Император величаво направился к особому проходу, ведущему во дворец. Как только он исчез, клирики, еще толпившиеся в Святой Софии, закричали:

– Мы победили! Мы победили!

– Вот дьяволы, – с возмущением заметил Лаканодракон.

– М-м?

Движение за оградой женской галереи на втором этаже отвлекло Аргироса. Мельком он заметил пару темных, острых глаз, смотревших вниз сквозь филигранную решетку. Аргирос задумался, кому бы они могли принадлежать. Жена и любовница императора были обе голубоглазыми блондинками. Никифор питал слабость к прекрасным женщинам. Ни Марина, ни Зоя не отличались набожностью. Магистр почесал затылок. У него было странное ощущение, что это лицо ему знакомо.

Он пожал плечами и последовал за магистром офи-циорий из храма. На Августеоне собралась толпа, желавшая знать, как прошел первый день Собора. Некоторые из монахов Арсакия обращались к константинопольцам:

– Анафема почитателям мертвых досок и красок! Долой идолопоклонство!

Когда один иконопочитатель попытался активно возразить против брошенных ему в лицо анафем, монах ловко уклонился от атаки и ударил его в живот. Его ловкость и сила говорили о военной выправке. Без сомнений, Арсакий явился в полной готовности.

– Его величество не будет доволен, если Собор выйдет из-под контроля, – сказал магистр официорий.

– Нет, но что, если александрийцы правы? – спросил Аргирос.

Тонкость используемой в споре аргументации вызывала головокружение: чтобы защитить использование образов, императорским теологам теперь придется колебаться между Сциллой монофизитства и Харибдой несторианской ереси.

Лакано дракон с упреком взглянул на магистра:

– И ты туда же?

– Святой Дух выведет святых отцов к правде, – уверенно заявил Василий.

Будучи ветераном на бюрократическом фронте, он добавил:

– Конечно, мы сможем кое-что подправить.

Аргироса разбудили среди ночи: его вызывали в храм Святой Софии, точнее, в соседствующую с ним резиденцию патриарха.

– Что такое? – зевая, спросил он у посыльного.

– Собрание ученых, чтобы придумать, как опровергнуть доводы Арсакия, – ответил слуга Лаканодракона. – Должен сказать, ваша записка была довольно полезна, и это убедило Евтропия, что вы можете помочь поправить дело и преодолеть трудности.

Евтропий был добродушным ничтожеством и едва ли даже подозревал о существовании Аргироса. Василий понимал, что приказ исходил от магистра официорий, им же был прислан и нарочный. Но от этого приглашение не становилось менее лестным. Потерев глаза, Аргирос быстро оделся и отправился вслед за посыльным, которого внизу дожидался факельщик.

– Осторожно, – предупредил магистр, обходя дырку в мостовой напротив дома его соседа Феогноста, старшины гильдии пекарей.

– Это надо засыпать, – сказал слуга Лаканодракона. – Я едва не провалился туда несколько минут назад.

По пути к храму они проходили мимо гостиницы, в которой остановился архиепископ фессалоникийский. Он поддерживал почитание икон. Пара десятков монахов Арсакия стояли на улице, звонили в коровьи колокольчики и пели:

– Долой образы! Долой образы!

Несколько других, уже утомившихся от этого занятия, сидели у костра и передавали по кругу кувшин с вином.

– Так им друзей не обрести, – заметил посыльный.

– Нет, но так они могут извести своих врагов.

Пение монахов прервалось, когда кто-то из окна второго этажа плеснул на них из ночного горшка. Разозлившиеся александрийцы разразились грязными ругательствами.

– Идите вперед, – обратился Аргирос к своим спутникам. – Я догоню вас.

Они посмотрели на него как на сумасшедшего, но ушли после небольших препирательств: факельщик – довольный, а слуга – с недоверием. Он уступил только из уважения к авторитету Аргироса.

Насвистывая, магистр подошел к людям у костра и весело произнес:

– Долой грязные иконы! Не найдется ли глотка вина для мучимого жаждой?

Один из монахов поднялся пошатываясь и протянул кувшин.

– Долой грязные иконы, это точно.

Он широко зевнул, демонстрируя гнилые зубы.

– Изматывающая работа – днем сидеть на Соборе, а ночью здесь изводить этого идолопоклонника, – сказал Аргирос.

Монах снова зевнул.

– Ах, мы – мелкая сошка. Арсакий и его епископы спят крепким сном, а мы должны устраивать кошачьи концерты для незадачливых почитателей картинок и будем петь серенады и завтра, и послезавтра, пока не настанет час истины.

– Какой умный Арсакий, придумал же такое, – сказал магистр.

– Дай-ка мне глоток, – сказал монах, выпил, вытер рот рукавом черной рясы и захихикал. – Ай, Арсакий будет крепко спать сегодня со своей шлюшкой под боком.

– Шлюшкой?

Монах сделал выразительный жест.

– Не могу не похвалить вкус его преосвященства, это точно. Если уж грешить, так хотя бы пусть это будет приятно. Не думаю, что она египтянка, судя по акценту. Он путается с ней уже с прошлого лета, счастливец.

– Любопытно. А как ее зовут? – поинтересовался магистр.

– Не помню, – ответил монах. – Она не слишком интересуется такими, как я, и водит Арсакия вокруг пальца.

Правда, монах упомянул не палец. Он икнул и добавил:

– Она не дура, надо отдать должное. Кто-то сказал мне, что ночные бдения – это ее идея.

– Да что ты?

«В самом деле, поразительная женщина», – подумал Аргирос.

Он встал, потянулся и сказал:

– Мне пора. Продолжайте мытарить этого вонючего идолопоклонника до зари, и спасибо за вино.

– Всегда рады помочь честному и набожному человеку.

Монах ударил себя по лбу и скорее себе, чем Аргиросу, воскликнул:

– Мирран, вот как зовут девчонку.

От магистра потребовалось все его самообладание, чтобы не выдать себя и шагать твердой походкой. Мирран почти убила его в Дарасе; невзирая на ее пол, она была лучшим персидским агентом. И Аргирос хорошо знал, как ей удалось добиться благосклонности Арсакия.

По дороге к Святой Софии Аргирос сжимал кулаки. Персам нравилось разжигать религиозные распри в Римской империи: если римляне ссорятся друг с другом, их соперникам это на руку. Мирран играла в эти игры в Дарасе, поднимая местных еретиков против православия.

Однако теперь она пустилась в более опасное предприятие. Свара вокруг образов грозила подорвать благополучие восточных провинций, а со временем нанести вред и остальным частям империи.

Магистр выругался. Представить безумие иконоборчества как персидский заговор – это делу не поможет. Арсакий, воодушевленный то ли сатаной, то ли Мирран, высказал действительно веский теологический довод, и в его арсенале наверняка есть и другие. Единственный способ восстановить религиозный мир – это разоблачить заблуждения александрийца. Вот что заставило созвать тайное совещание в резиденции патриарха.

На площади Августеон не было видно кричащих монахов. Их гвалт побеспокоил бы не только патриарха, но и императора, и императорские гвардейцы прогнали нарушителей тишины.

В покоях патриарха и без них хватало волнений. Видные ученые и богословы нападали один на другого, точно крабы в ведерке.

– Вы идиот! – кричал белобородый архиепископ настоятелю монастыря. – Святой Василий это ясно выразил…

– Не говорите мне, а покажите! – перебил настоятель. – Я не поверю вашим словам, что светит солнце, пока не выгляну в окно. Покажите мне текст!

– Кто-то стащил рукопись! – в отчаянии воскликнул архиепископ.

Настоятель рассмеялся и ударил собеседника по лицу. Кто-то кого-то схватил за волосы, и архиепископ с настоятелем бросились разнимать сцепившихся, которым уже было почти по семьдесят лет. Евтропий, вынужденный председательствовать на совещании, выглядел так, будто ему не терпелось скрыться.

Аргирос незаметно прошел к пустому стулу и несколько минут прислушивался, точно к сплетням в портовой таверне. Как иногда случается с умнейшими людьми, собрание ушло в сторону от темы. То кто-то упоминал, что в писаниях отцов церкви благословляются образы; потом кто-то еще говорил, что образы не единосущны с их прототипами. Все это прекрасно и, вероятно, истинно, но, к сожалению, никак не спасало положения.

Интеллектуально магистр не принадлежал к этому кругу и понимал это. Но он чувствовал, что было самым важным. Он обратился к соседу:

– Бог стал человеком в лице Иисуса Христа.

– Аминь, – произнес человек. На нем была шитая жемчугом архиепископская ряса. – И Бог сотворил мир за семь дней. И что?

Ночное бодрствование сделало его раздражительным.

Магистр ощутил, что краснеет. Он ухватился за мысль и должен был точно сформулировать ее. Вероятно, разговор поможет, даже если архиепископ примет его за простачка.

– В воплощении Христа Слово – божественный Логос – получило плоть.

– И нематериальное стало материальным, – эхом отозвался архиепископ. – Видите, кто бы вы ни были, но я тоже могу произносить банальности.

Аргирос не собирался сдаваться. Сам того не желая, архиепископ помог ему прояснить мысль.

– До воплощения Бог был только нематериальным; и было бы кощунством описывать Его. Несомненно, поэтому Ветхий Завет осуждает кумиры.

– Да, и безрассудные иудеи продолжают держаться этого закона и ждать мессию, хотя Он уже явился, – заметил архиепископ.

Теперь он высказывался менее мрачно, хотя и презрительно отозвался об упрямых евреях.

– Но для нас, христиан… – начал Аргирос.

Лицо архиепископа озарилось.

– Да! Во имя всех святых! Для нас, христиан, раз Бог являлся среди нас и стал частью истории, то мы можем изображать Его человеческий лик!

– Утверждать обратное значило бы отрицать воплощение.

– Так! Так!

Архиепископ вскочил со стула, точно он сел на иголку. Его крик раздался на весь зал.

– Есть!

И он слово в слово повторил рассуждение Аргироса.

Полминуты в комнате царило молчание. Затем прелаты и богословы окружили архиепископа, похлопывая его по плечу и осыпая его поздравлениями. Евтропий поцеловал его в обе щеки. Патриарх с облегчением бормотал что-то невнятное. Еще несколько минут назад он боялся, что придется докладывать Никифору о неудаче.

– Вина! – крикнул патриарх слуге. – Вина всем!

Аргирос слышал, как прелат пробурчал под нос:

– Спасен от ссылки в Херсонес!

Монастырь в Херсонесе, на полуострове северного берега Черного моря, являлся самым унылым местом ссылки в империи. В молодые годы Аргирос бывал в этом забытом Богом месте.

«Неудивительно, что Евтропий нервничал», – решил магистр.

Он выскользнул из резиденции патриарха, когда там началось празднество. Василий постарался подавить досаду на то, что архиепископ похитил его идеи. Возможно, так и лучше для дела. Арсакий и другие иконоборцы более серьезно отнесутся к предложениям церковного деятеля, чем чиновника имперского правительства.

Под окном архиепископа из Фессалоник по-прежнему продолжался разгул. Несчастный архиепископ, несомненно, взамен рад был бы отслужить обедню в соборе Святого Димитрия в родном городе. Аргирос прошел пару кварталов, не желая встречаться с горластыми египетскими монахами.

Магистр расслышал тихий свист со стороны гостиницы. Низкий, грудной женский голос произнес:

– Вот он.

Ее греческий отличался персидским акцентом.

– Мирран?

– Точно, Василий. Разве я не говорила тебе в Дарасе, что мы еще встретимся? – Она резко бросила своим спутникам: – Хватайте его!

По шлепанью босых ног Аргирос мог судить, что монахи были из Египта. Они устремились к Аргиросу по узкой улице. Некоторые с факелами, другие – с дубинками.

– Еретик! – кричали они. – Почитатель мертвых досок и красок!

Аргирос развернулся и побежал. Гордые франко-саксонцы искали бы славы в битве против превосходящего соперника; Аргирос же был римлянином и не видел смысла подвергаться побоям, которых не заслуживал. Еще с языческих времен бытовала поговори ка: «Даже Геракл не смог бы бороться с двумя».

На бегу Василий размышлял, как Мирран его узнала. Очевидно, она остановилась, чтобы взглянуть, как дела у ее певцов, и переговорила с тем, кого расспрашивал Василий. Возвращаясь той же дорогой, он должен был попасть в ее ловушку. У нее просто талант устраивать ему неприятности.

Тогда, в Дарасе, дело обстояло куда хуже. Здесь же магистр был на улицах собственного города. Он их знал, в отличие от преследователей. Если они задумали поймать его, им придется постараться.

Аргирос кинулся в переулок, пропахший тухлой рыбой, резко повернул налево, а затем направо. Он остановился, чтобы перевести дух. Сзади монахи говорили по-гречески и на шипящем коптском языке.

– Распределимся! Мы его найдем! – кричал один из них.

Теперь двигаясь спокойнее, магистр вышел в тупик. Он поднял половинку кирпича и бросил его в стену, перегородившую дорогу в двадцати шагах. Камень упал с громким звуком.

– Пресвятая Богородица, что это? – крикнула женщина из комнаты на третьем этаже.

Разом бешено залаяло несколько собак.

– Вот он! – послышалось одновременно с трех сторон, хотя ни один из монахов пока не подбежал слишком близко.

Аргирос поспешил в переулок, по которому до дома оставалось три минуты ходьбы. На первой поперечной улице он едва не наткнулся на монаха. Трудно сказать, кто сильнее смутился. Но монах знал его лишь по описанию Мирран. Из-за этого возникло секундное замешательство. Аргирос ударил монаха в лицо, а потом наступил на его босую ногу. Монах скорчился, и магистр ударил его ногой в живот. В результате монах выбыл из борьбы, с трудом переводя дух, он даже не успел закричать. Вся стычка продолжалась всего пару секунд.

Аргирос свернул на свою улицу. Он шел беспечно, довольный, что избежал ловушки Мирран. Ее стоило опасаться в Дарасе, решил Аргирос, но здесь, в сердце империи, сила была на его стороне.

Погруженный в эти мысли, он не заметил, как из темного дверного проема выступила и скользнула следом за ним фигура в темном капюшоне. Он даже не расслышал ее приближения, и только в последний момент почувствовал дуновение воздуха за спиной. Василий кинулся в сторону, успев увернуться от ножа, скользнувшего мимо ребер и лишь порезавшего левую руку.

Аргирос отступил и схватился за свой кинжал. Противник преследовал его. В лезвии убийцы блеснули звезды. Аргирос обнажил нож. Он резко согнулся, выбросил руку и медленно развернулся направо.

Заметив его маневр, преследователь занял соответствующую позицию. Оба двигались осторожно, ожидая, когда противник откроется. Убийца кинулся вперед, ударив ножом снизу вверх. Магистр выбросил руку с кинжалом, шагнул вперед и сделал выпад. Его удар был отражен. Оба отскочили назад, продолжая круговой танец.

Аргирос покосился: он заметил, что сейчас оказался напротив дома соседа Феогноста. Он сделал несколько осторожных шагов назад, нащупывая твердую мостовую. Затем застонал и опустился на колено.

Убийца рассмеялся – это первый звук, который тот издал за время стычки, – и бросился вперед, вскинув готовый вонзиться нож. Его правая нога увязла в отверстии, которое Аргирос видел еще накануне вечером. Убийца взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие. Магистр кинулся на врага и вонзил нож ему в живот.

Он почувствовал железистый запах крови и вспоротых внутренностей.

– Подлый… мерзавец, – прохрипел убийца и повалился, выпучив глаза.

Аргирос осторожно подошел к нему, желая проверить, не попытается ли противник отомстить из последних сил. Но тот уже умер, что магистр установил по пульсу на лодыжке. Он перевернул убитого на спину и понял, что это не александрийский монах, а, скорее, константинопольский бандит. Аргирос знал таких типов с наполовину бритыми головами и в туниках с буфами на рукавах, туго завязанных тесьмой на запястьях.

Что-то звякнуло, когда труп грузно перевернулся. На поясе туники оказался тугой кошелек. Магистр убрал его в свой кошель на ремне, вздохнул и отправился за гвардейцем.

После объяснений, формальностей и прочего Аргирос наконец оказался в своей постели, когда горизонт на востоке уже осветила заря. Ворвавшиеся в комнату лучи солнца разбудили его намного раньше, чем бы ему хотелось. Он брызнул в лицо холодной водой, но это не помогло снять резь в глазах и усталость, мешавшую ему даже застегнуть сандалии.

Он не сразу вспомнил, почему его кошель стал тяжелее. Порывшись в нем, он нашел небольшой кожаный кошелек, взятый у убийцы. Номисмы в руке выглядели меньше и тоньше монет, которые чеканили в Константинополе. Вместо знакомого слова «CONOB» на них значилось «АЛЕЕ» – знак Александрии.

Магистр кивнул. Ничего удивительного. Можно было ожидать, что Мирран предусмотрела запасные варианты. Пусть она и женщина, но знает свое дело.

«Жаль, – подумал Василий, – что в ее планы входит избавиться от меня».

Император присутствовал на втором заседании Вселенского собора, как и на первом. На этот раз в его свите было меньше придворных и больше телохранителей. Их золоченые панцири и алые плащи едва ли уступали в роскоши одеяниям высокопоставленных прелатов, на которых солдаты бесстрастно взирали поверх щитов.

Намек на силу, однако, не смутил Арсакия. Он предпринял столь же учтивую атаку на изображения, что и накануне. Он даже позволил себе сардоническую усмешку, выступая со своими теологическими тирадами.

Но его веселье развеялось, когда Евтропий дал ему быструю отповедь. Константинопольский патриарх временами исподтишка подглядывал в записи, но мысли, разработанные накануне ночью, звучали четко и ясно. Георгий Лаканодракон шепнул Аргиросу:

– Не думал, что старый шельмец еще способен на такое.

– Поразительно, что с людьми делает страх, – заметил Василий.

Только патриарх закончил, как полдюжины восточных епископов принялись кричать друг на друга, споря за право выступить.

– С какой стати я должен вас слушать? – загремел с кафедры Евтропий под взором Никифора III. – Отрицая реальность воплощения, вы отрицаете человечность Христа и становитесь на сторону монофизитов!

– Лжец!

– Глупец!

– Нечестивый идиот!

– Как низменная материя может описывать божественную святость?

Несколько минут в собрании царил шум, и иконоборцы и иконопочитатели осыпали друг друга оскорблениями. С обеих сторон потрясали кулаками и посохами, что напоминало ночную сцену в резиденции Евтропия.

Император Никифор вполголоса отдал приказ. Его телохранители сделали два шага вперед, и их стальные подошвы загремели по каменному полу. Наступила внезапная тишина.

– Истина может быть найдена через рассуждения и доводы, а не в ребяческой ссоре, – заявил император и кивнул Евтропию. – Позвольте всем высказаться, дабы выявились ошибки и заблуждающиеся вернулись на путь истинный.

Патриарх покорно поклонился господину. Спор вошел в более приличное русло. Аргирос прислушался. Многие из аргументов противников икон предвиделись вчерашним вечером. Когда епископ-иконоборец из Палестины, например, объявил, что иконы состоят из той же субстанции, что и прототипы, тощий и невысокий человек, подумав, прибег к элегантной логике Аристотеля, чтобы опровергнуть их единосущность.

Цитатами из Библии и богословских текстов отцы церкви сыпали, точно градом. Через некоторое время Аргирос с сожалением оторвался от дискуссии и ушел в Преторий, чтобы вернуться к делам, которыми он пренебрег из-за Собора.

По пути вдоль Месы ему попадались монахи Арсакия. Днем они рассыпались по городу и проповедовали иконоборчество всякому, кто был готов их слушать. Магистр насчитал троих проповедников, окруженных солидными толпами.

– Разве вы хотите быть монофизитами? – кричал первый монах слушателям.

– Нет!

– Конечно нет!

– Никогда!

– Пусть кости монофизитов не знают погребения!

– Хотите быть несторианами?

Из толпы раздались столь же возмущенные возгласы.

– Тогда откажитесь от пагубных, ложных образов, которые вы почитаете всуе!

Некоторые из слушателей свистели и улюлюкали, но большинство задумывались. Через пару сотен ярдов с той же речью и даже в тех же выражениях выступал другой египтянин. Теперь уже Аргирос невольно задумался о том, как организованно выступали иконоборцы. Он подозревал, что за этим стояла Мирран; она крайне удачно действовала с плакатами в Дарасе. Константинопольский клир намного превосходил шайку Арсакия в числе, но не был готов отразить столь целенаправленный удар по вере. Когда священники осознают угрозу, может оказаться слишком поздно.

Погруженный в эти мрачные размышления, магистр поднимался по лестнице в свой кабинет. Как ни удивительно, его суровый секретарь встретил шефа с энтузиазмом.

– Как дела, Анфим? – задумчиво спросил магистр.

– Если вы пришли, может быть, тогда я вернусь к моей обычной работе?

– Ах, вот оно что.

К сожалению, это было так похоже на Анфима. И все же теплый прием со стороны секретаря воодушевил Аргироса, и он поведал о перипетиях Вселенского собора. Как типичный константинополец, Анфим слушал с жадным вниманием. На его длинном и худом лице появилось выражение неодобрения, когда магистр описал ему батальоны монахов, смущавших оппонентов по ночам и проповедовавших днем.

– Они поплатятся за свое бесстыдство в ином мире, – мрачно заметил Анфим.

– Возможно, – ответил Аргирос, – но они принесут немалый вред и в этом. Что будет, если Собор решит, что иконы следует почитать, а столичная чернь бросится к Святой Софии и возопит, что образы – это ловушки сатаны, которые могут повергнуть их почитателей в ад?

Возмущенный Анфим залопотал:

– Наши священники и монахи должны урезонить этих наглых египтян и указать их место.

– Должны, но станут ли? В особенности выступят ли они вовремя, пока горожане еще не успели убедиться, что иконоборцы правы?

Аргирос поведал о своих пессимистических размышлениях, которые занимали его по дороге из собора.

– Но в Константинополе куда больше клира, чем мог привезти александриец, – возразил Анфим. – Они могли бы победить в споре простым числом, если не иначе.

– Но чересчур многие отмалчиваются.

Аргирос задумался.

– Взять числом… – повторил он.

Его голос звучал рассеянно, взгляд казался отсутствующим.

– Господин? – спросил Анфим с тревогой, когда магистр целых три минуты простоял неподвижно. Если он и слышал голос секретаря, то не подавал вида.

Прошло еще какое-то время, прежде чем он сдвинулся с места. Он так неожиданно оживился, что секретарь подскочил от испуга.

– Что стоишь без дела? – несправедливо упрекнул магистр Анфима. – Достань мне десять тысяч листов папируса – возьми на складах, выпроси или займи у любого, у кого есть. Нет – сначала отправляйся к Лаканодракону и возьми от него распорядительное письмо. Тогда никто не посмеет спорить. Когда доставишь папирус, собери пятьдесят человек. Постарайся, чтобы они были из разных районов города. Вели им явиться завтра утром; обещай каждому по три милиаресия. Серебро привлечет их внимание. Ты все понял?

– Нет, – ответил Анфим; он нашел, что уж лучше бы магистр остался в роли царя Чурбана, чем царя Аиста. – Это имеет отношение к тем проклятым глиняным кусочкам, верно?

– К формам, да, – нетерпеливо поправил Аргирос. – Во имя Богородицы, мы еще посмотрим, кто кого перекричит! Теперь вот что…

Немного медленнее, чем до того, он повторил свои приказы Анфиму, перечисляя их по пальцам. На сей раз секретарь сделал необходимые заметки, пытаясь поспеть пером за мыслями начальника.

– Лучше пригласить сто человек, – сказал магистр. – Некоторые могут не явиться. По пути к магистру официорий забеги в мастерскую горшечника Ставракиса и пришли его ко мне.

– Я сделаю, что ни попросите, если только вы не заставите меня составлять слова задом наперед, – объявил Анфим.

– Обещаю, – сказал магистр. Он еще был охвачен порывом. – Иди же! Иди!

Не успел Анфим хлопнуть дверью, как Аргирос положил квадратную железную раму на поднос и смазал его клеем. На полках возле стола он держал горшочки с формами.

«Изображения, – думал он. – Если египетские монахи невзлюбили их, то вскоре и вовсе возненавидят».

Он еще набирал текст, когда в дверь постучали.

– Войдите, – сказал он.

На пороге стоял Ставракис. Магистр подивился, что гончар пришел так скоро; похоже, Анфим бежал к нему в лавку со всех ног.

– Чем могу быть вам полезен сегодня, господин? – спросил Ставракис.

Это был высокий человек, ровесник Аргироса, с открытым, умным лицом и руками художника – длинными, тонкими и изящными. Искусные руки и прирожденная смекалка позволили ему изготовить шаблоны и формы из глины.

– Мне нужен набор форм в пять раз крупнее обычных, – сказал магистр и добавил: – Я не имею в виду в пять раз выше, высота пусть будет та же. Просто я хочу, чтобы буквы были в пять раз крупнее и люди могли читать их на расстоянии.

– Понимаю. – Ставракис задумчиво потер подбородок. – Вы не сможете поместить на листе много текста такого размера.

– Я знаю. – Аргирос оценил сообразительность горшечника. – Мне нужна всего одна строчка, чтобы привлечь внимание. Остальная часть страницы пойдет в обычном размере.

– А. Тогда понятно. – Ставракис задумался. – Если вы скажете мне строчку, я смогу сделать ее одним блоком. Это будет быстрее, чем вырезать буквы по отдельности. По сбивчивой речи вашего запыхавшегося секретаря я понял, что заказ срочный.

Аргирос кивнул Ставракису и сообщил, что ему нужно. Гончар, человек набожный, перекрестился.

– Конечно, это так. Еще что-нибудь? Нет? Тогда я пошел. Я принесу строчку, как только она будет готова.

– Отлично, Ставракис, – с благодарностью воскликнул Василий.

Гончар ушел. Аргирос вернулся к набору, по одной добавляя буквы в раму. Иногда он обнаруживал случайную ошибку, или в голову приходила более ценная мысль, и тогда он заменял по нескольку букв, а однажды даже целую строку. Клей становился гуще.

Возня на лестнице вынудила его остановиться. Он вышел из кабинета и почти наткнулся на грузчиков с ящиками.

– Куда это, дружище? – спросил первый рабочий.

– Сюда.

Он работал с папирусами, имея в своем распоряжении по нескольку сотен листов зараз, но не представлял, сколько места потребуется для тысяч листов. Они заполнили весь кабинет. Когда вернулся Анфим, Аргирос поздравил его с хорошей работой и отослал за краской.

Оставалось дождаться Ставракиса. Горшечник пришел ближе к вечеру со свертком в нескольких слоях ткани.

– Только из печи, еще горячая, – сказал он, пробираясь к магистру между баррикадами ящиков с бумагой.

– Давайте, я разверну, – сказал Аргирос.

Хорошо, гончар предупредил, что форма еще горячая. Держа ее сквозь тряпку, Аргирос внимательно осмотрел получившуюся работу.

– Отлично. Люди смогут прочесть это на расстоянии квартала. Думаю, вы заработали номисму, Ставракис.

– За такую мелочь? Вы с ума сошли, – молвил гончар, но убрал монету в карман.

Магистр вставил крупный текст на оставленное для него место в раме. Он взял доску и наложил ее на набор, чтобы выровнять буквы. Довольный результатом, смочил кисть в краске, прошелся ею по буквам и прижал к ним лист папируса. Прочитав отпечаток, вытащил щипцами пару неправильно вставленных букв и заменил их. А потом разжег жаровню. Когда та разогрелась, Василий поставил поднос и раму над ней, чтобы высушить клей и зафиксировать буквы на местах.

С помощью тряпок Ставракиса он снял поднос и раму с жаровни, подложив ткань под горячий металл. Когда тот остыл, он намазал буквы краской и напечатал лист пергамента, отложил его и снова смазал форму.

Краска, печать, лист в сторону; краска, печать, лист в сторону. Сейчас он видел только поднос, раму и ящик с папирусом. Когда ящик опустел, Аргирос заполнил его отпечатанными листами и взял следующий.

После долгой работы он вдруг понял, что становилось слишком темно: он уже не различал букв. К тому же Василий устал и проголодался. Магистр отправился в закусочную возле Претория и купил хлеба, козьего сыра, а также чарку вина. Вздохнув, вернулся в кабинет, зажег лампу и опять принялся за дело.

Половинная луна взошла на юго-востоке над Святой Софией, значит, время близилось к полуночи. Магистр уже выполнил больше половины работы. Он продолжал печатать, двигаясь размеренно, точно водяное колесо, и прерываясь только для того, чтобы зевнуть. Он не выспался накануне ночью, да и сегодня уже не получится поспать. Город еще был объят мраком, когда он закончил, но по звездам в окне было видно, что скоро рассветет. Аргирос заполнил листами папируса последний ящик и отставил его в сторону… Затем он присел передохнуть, всего на минуту.

Его разбудил голос Анфима:

– Господин?

Василий вскочил и вскрикнул:

– Гвозди! Святой Андрей, я забыл о гвоздях!

Секретарь протянул ему звенящий кожаный мешок.

– Есть. Внизу есть еще, там же люди, которых я нанял. Те, что пришли. Вместо молотков они воспользуются камнями и кирпичами.

– Отлично, отлично.

Аргирос встал, но его натруженные плечи затрещали, будто в знак протеста. Вслед за секретарем он вышел на Месу, где дожидалась толпа мужчин. Большинство из них было одето в лохмотья.

– Во-первых, – сказал магистр, подавляя зевок. – Пусть несколько человек поднимутся со мной и спустят ящики.

Десяток человек поднялись с ним по лестнице.

– Я впервые в этой части здания, – сказал один из рабочих. Другие рассмеялись: кроме кабинетов, в Претории располагалась еще и тюрьма.

Когда папирусы оказались внизу, магистр распределил их среди нанятых Анфимом людей и дал свои указания.

– Развесьте их на видных местах – на углах, на дверях таверн, где угодно. Только не заходите в таверны, пока не закончите.

Это вызвало смех, как он и ожидал.

– Сейчас я вам дам по одному милиаресию, а потом еще по два. И не думайте, что вы сможете выбросить пачку бумаг в ближайшую уборную и получить деньги даром. Кое-кто будет все время следить за вами, я ведь магистр.

Конечно, он обманывал, но люди испугались, один или двое выглядели разочарованно. Как тайные агенты, магистры пользовались недоброй репутацией, будто они владели различными нелицеприятными – и сверхъестественными – способностями. Его команда разошлась, и скоро с улицы уже послышался стук. На сей раз магистр не смог сдержать зевок. Он сказал:

– Анфим, заплати им, когда они вернутся. Я больше не могу бодрствовать. Я отправлюсь в кабинет, чтобы поспать. Вряд ли у меня получится поспать дома. Разбуди меня после обеда, ладно?

– Как скажете, – невесело ответил Анфим.

Аргиросу показалось, что он спал в печи, уготованной для Шадраха, Мишаха и Абеднего. Когда его растолкал Анфим, в кабинете было жарко. Таково уж удушливое константинопольское лето. Магистр вытер рукавом пот с лица.

– Как сатана, я пройду по городу, чтобы взглянуть, чем обернулась моя работа, – сказал он секретарю.

Он сделал лишь двадцать шагов и увидел первую листовку. Только заголовок виднелся над толпой собравшихся возле нее людей. Аргирос обрадовался, что издалека хорошо читались слова: «ХРИСТОС УМЕР РАДИ ВАС».

В остальном документ излагал содержание аргументов, прозвучавших на собрании в резиденции патриарха: раз Бог стал человеком, Его человеческий лик может быть описан, и утверждать иное – значит отрицать воплощение. В листовке еще говорилось: «В Константинополь прибыли нечестивые люди, пытающиеся отвергать изображения и навязывать свою волю Вселенскому собору, созванному императором. Не дайте им добиться успеха».

Вокруг листовки слышалось бормотание. Конечно, не все в Константинополе умели читать, но почти половина мужчин и многие женщины умели. Грамотные читали текст неграмотным друзьям и супругам.

– Не знаю, – почесываясь, произнес один. – Я не хочу стать одним из проклятых несториан, о которых говорили египетские монахи.

– Ты хочешь попасть в ад? – вопросил кто-то. – Без Христа мы лишь мясо для сатаны.

Люди рядом единодушно закивали.

– Не знаю, – опять сказал первый. – Христос у меня в сердце. Зачем мне икона, если из-за нее я стану еретиком?

– Ты уже еретик, раз ведешь такие речи! – крикнула женщина и швырнула в него яблоком.

Это послужило сигналом; остальные бросились на предполагаемого иконоборца, и тот бежал.

Аргирос улыбнулся про себя и зашагал дальше по Месе. Он слышал, как в толпе проповедовал монах Арсакия, только тому теперь приходилось перебивать враждебные выкрики и отступать, защищаясь.

Люди собирались на Августеоне перед атрием Святой Софии. Дворцовые стражи с подозрением взирали на растущую толпу. Один за другим они уже готовили копья и вынимали мечи из ножен, ожидая худшего.

Мужчины и женщины на площади поносили египетских монахов и выкрикивали свой лозунг:

– Долой иконоборцев! Долой иконоборцев!

Гвардейцы смотрели на свое оружие. Но разбухшая толпа не выказывала агрессивности. Напротив, люди стояли и кричали, и шум все нарастал, как прилив. Аргирос подумал, что этот новый мотив вряд ли понравится Арсакию, находящемуся в храме Святой Софии. Один монах из свиты александрийского патриарха сорвал листовку со стены дома, бросил ее на землю и стал топтать в ярости. Через мгновение сам он был на земле и получал взбучку от константинопольцев. Те кричали между тумаками:

– Богохульник! Безбожник!

Той ночью уже не спал сам Арсакий. Толпа окружила Студийский монастырь, где пребывала александрийская делегация. От шума половина города была на ногах. Но Аргироса это совсем не волновало. Впервые со времени начала 5 Вселенского собора он проспал всю ночь напролет.

Утром на Августеоне собралось еще больше народа, чем накануне. Магистр радовался, что надел самую лучшую одежду. Красивый костюм заставил людей отступить и пропустить его в Святую Софию. Только одна женщина схватила его за руку и попросила:

– Благословите меня, ваше преподобие!

– Первый раз меня приняли за архиепископа, – заметил он Георгию Лаканодракону, войдя в церковь.

– Надо думать, – рассмеялся магистр официорий. – А ты неплохо поработал с этими формами, верно? Ты потратил столько папируса, что наполовину остановил государственные дела.

Магистру приходили в голову куда худшие перспективы. Он лишь ответил:

– Я счел, что положение требовало принятия мер.

– Да уж, – покачал головой Лаканодракон. – Любопытно: маленькие листки папируса объединили народ ради общего дела.

– Куча маленьких листов папируса, – поправил магистр. – Дарас показал, как слова могут подтолкнуть людей к восстанию. И я подумал, что они могут послужить и единению империи, и с большей мощью, чем служили персам. Такое изобретение, как печатные формы, важно использовать в полной мере.

– Так-то оно так. – Лаканодракон не был уверен, что ему нравится замечание Аргироса. Затем он вспомнил случай из прошлого и повеселел. – Цезарь тоже проделывал нечто подобное. Он вывешивал на римском форуме бюллетени о событиях в городе, чтоб народ мог читать их.

– Да, я…

В этот момент подошел алтарный мальчик и спросил, кто из господ Аргирос.

– Я, – ответил магистр.

– Вот, господин. – Мальчик протянул ему записку. – Госпожа просила отдать вам это.

Лаканодракон поднял бровь.

– Госпожа?

Аргирос развернул записку.

– Она не подписана, – сказал он, хотя и не сомневался, что это за госпожа.

В записке говорилось: «Если хочешь, встретимся после обеда напротив лавки Джошуа, сына Самуила, в квартале медников. Приходи один. Имей в виду: если придешь не один, меня не увидишь. Во имя верховного Бога света Ормузда клянусь, что тоже приду одна; чтоб я оказалась в аду Ахримана, если я лгу».

– Старые счеты, – сказал Аргирос магистру официорий.

Он был уверен, что не сможет подкараулить Мирран; если она говорила, что уйдет от засады, – значит, уйдет. Он знал ее ловкость по Дарасу. Чего он не знал – стоило ли доверять ее клятве. Для большинства персов, последователей зороастризма, не было клятвы страшнее. Но многие так называемые христиане могли с готовностью поклясться именем Отца и Сына и Святого Духа ради собственной выгоды.

– Я должен отлучиться после обеда, – сообщил магистр, приняв решение.

Лаканодракон кивнул и усмехнулся. Он подумал, что у Аргироса назначено свидание. Вспомнив иные таланты Мирран, магистр подумал, что это и правда было бы неплохо.

Квартал медников находился недалеко от Августеона, но Аргиросу казалось, что он попал в другой мир. К листовкам магистра здесь отнеслись, как нигде более в городе: на них едва взглянули. Большинство ремесленников-металлистов были евреями; христианские диспуты волновали их лишь потому, что они могли привести к гонениям. Спрашивая дорогу, Аргирос нашел указанную Мирран мастерскую. Прохожие с любопытством смотрели на его нарядную одежду. Мимо прошла старуха с седыми волосами и большим родимым пятном винного цвета на щеке. Магистр ждал с нетерпением, думая о том, что Мирран могла заманить его сюда, а тем временем где-то еще беспрепятственно провернуть какую-нибудь мерзость.

– Неужели я так изменилась, Василий?

Он развернулся на неожиданный, но знакомый и вкрадчивый звук контральто. Прислонившись к стене, старуха дерзко улыбалась ему. Сверкающие карие глаза могли принадлежать женщине, которую он знал, но…

Она рассмеялась, видя его замешательство. Три ее зуба были черны. Она дотронулась до одного из них грязным пальцем.

– Все это смывается. Я не состарилась за ночь на тридцать лет, уверяю, за что спасибо Богу света.

– Хорошее прикрытие, – заслуженно похвалил ее Аргирос, стараясь не выдать своего облегчения.

Красота так редка в мире, чтобы пропадать попусту. Именно поэтому, решил Василий, он и отверг иконоборчество, а вовсе не из теологических соображений. Но Мирран чересчур опасна, чтобы увлекаться ее красотой.

– Какой смертельный замысел намечен на сегодня, раз последние два не увенчались успехом?

– Никакого, как ни жаль, – улыбнулась она. – Какой смысл? Собор уже пошел по ложному пути. Арсакий будет уворачиваться, суетиться и бороться, опираясь на Ветхий и Новый Завет вашей Библии, но проиграет, на что бы он ни рассчитывал. Император и большинство церковников против него. Единственной надеждой было поднять столичную чернь против икон, и это, судя по всему, не удалось… Твоя идея – повсюду распространить листовки?

– Да.

Мирран вздохнула.

– Я много думала. Так жаль, что ты бежал от моих монахов и от убийцы. Я полагала, что ты мог потерять бдительность после первой неудачной атаки.

– Вторая едва не застала меня врасплох, – признал Василий. Он рассказал, как расправился с наземным убийцей; Мирран поморщилась от огорчения.

– Я уверен, что ты бы выскользнула из любой ловушки, какую бы я ни расставил в Ктесифоне или Экбатане; орудовать в родных стенах – это всегда преимущество.

Странно вести такой разговор с врагом. Аргирос много раз работал против агентов Персидской державы, а Мирран – против римлян, но, несмотря на соперничество, из-за их профессии у них было гораздо больше общего друг с другом, чем со своими же согражданами.

Мирран, должно быть, считала так же.

– Жаль, что мы никогда не сможем работать вместе, а не друг против друга.

Василий кивнул.

– Боюсь, это невозможно, – сказал он.

– Никогда не знаешь наперед. Кочевники на северных равнинах бурлят, и они угрожают как Римской империи, так и Персии. Против них мы могли бы преследовать общую цель.

– Может быть, – из вежливости согласился Аргирос, не веря в это. Он сменил тему. – Что ты будешь делать теперь, когда тебе уже не нужна связь с Арсакием?

– Бросить его мне не жаль, – сказала она с кривой усмешкой. – С тобой я получала больше удовольствия там, в Дарасе.

Она рассмеялась, заметив, как сквозь загар на его лице проступил румянец, и вернулась к заданному вопросу.

– Думаю, поеду назад в Персию, посмотрю, куда меня отправит великий визирь: может быть, на Кавказ, чтобы отвратить царя-вассала от Христа и повернуть его к Ормузду.

– Не думаю, – сказал Аргирос и подскочил к ней. Они были одни, это ясно. Он выше, сильнее и быстрее, и она представляла слишком большую угрозу для империи, чтобы позволить ей покинуть Константинополь.

Мирран не попыталась бежать. На мгновение она даже прижалась к нему, когда он схватил ее, и сквозь старое тряпье почувствовал упругое тело. Губы персиянки коснулись его щеки; он услышал ее тихий смех.

А затем она вдруг стала вырываться, точно дикая кошка, и кричать:

– Помогите! Помогите! Этот христианин хочет изнасиловать меня!

Из мастерских по всей улице выскочили мужчины. Они устремились к борющейся паре, некоторые с попавшими под руку инструментами, другие с голыми руками. Они оторвали Аргироса от Мирран с криками:

– Оставь ее!

– Ты, собака, ты думаешь, что у тебя есть деньги и ты можешь овладеть любой женщиной?

– Посмотрим, как это тебе понравится!

– Отойдите от меня! – кричал Аргирос, отбиваясь от обозленных медников. – Я…

Кто-то ударил его в живот, и он на время утратил дар речи. Инстинктивно защищаясь, он схватил одного из противников, повалил его поверх себя и прикрылся им как щитом от кулаков и пинков евреев. Наконец он смог набрать воздуха в легкие.

– Стойте, глупцы! – закричал он из-под укрытия. – Я императорский магистр и провожу арест!

Упоминание должности заставило противников остановиться на секунду.

– Это не было насилие, – продолжил Аргирос среди всеобщего молчания. – Женщина – персидская шпионка и даже не еврейка. Поймайте ее, и я вам докажу. Если вы мне поможете найти ее, я забуду, что вы набросились на меня. Вас ввели в заблуждение.

Со стоном Василий поднялся на ноги и помог встать кузнецу, телом которого прикрывался. Тот держался за ребра и стонал; ему досталось больше тумаков, чем магистру. Остальные медники разбежались кто куда.

Но Мирран уже исчезла.

Лучи солнца, проникавшие сквозь окна в основании купола Святой Софии, были уже не так ярки, как во время начала Вселенского собора два месяца тому назад. Вершина лета прошла, приближалась осень; если священнослужители намеревались вернуться к своим храмам в этом году, им следовало отплыть поскорее, пока не начался сезон штормов.

Вместе со всем двором Аргирос стоял в боковом нефе храма и слушал, как патриарх Евтропий читал решения Собора.

– Отныне любому, кто заявит, что икона – это кумир, – анафема, – нараспев произнес патриарх.

– Анафема, – эхом отозвались священнослужители.

– Отныне любому, кто заявит, что писать образ и почитать образ – это несторианство или монофизитство, – анафема, – продолжал Евтропий.

– Анафема, – согласились клирики.

Аргирос взглянул на Арсакия из Александрии, который с жалким видом присоединился к провозглашаемой анафеме. Только слово «отныне» спасало его. Если бы он не уступил, то вверг бы своих людей в раскол и в еще более страшные раздоры.

– Любому, кто отныне заявит, что наш воплощенный Господь Иисус Христос не может быть изображен, – анафема.

– Анафема.

– Любому, кто отныне заявит… – Анафемы так и сыпались. Когда все они были зачитаны, Евтропий склонил голову и продолжил: – С помощью и под заступничеством Святого Духа мы определили и провозгласили эти истинные и верные догмы нашей святой православной церкви. Анафема любому, кто осмелится противоречить им.

– Аминь, – произнесли все присутствующие в храме прелаты и придворные хором.

Император Никифор поднялся с высокого трона, поклонился клиру и покинул церковь.

– Собор объявляется закрытым, – произнес Евтропий и издал сдержанный вздох облегчения. Когда он спустился с кафедры, священники уже спешили прочь; моряки не отправятся в штормовое море даже ради архиепископов.

Придворные степенно разошлись.

– Еще одно заблуждение искоренили из церкви, – сказал Лаканодракон, удовлетворенно потирая крупные, узловатые ладони.

– Так ли? – с горечью спросил Аргирос. Магистр официорий одарил его острым взглядом. – Как мы можем заявлять, что Святой Дух спустился и вдохновил Вселенский собор? Это персидский план изначально разжег противоречия, и памфлеты помогли повернуть вещи в желательном для императора направлении. Не так уж много простора для божественного вмешательства.

– Не ты ли говорил, что нам нужно помочь Святому Духу? – напомнил ему Лаканодракон. – Бог действует через людей; вот для чего Он их создал – чтобы развернуть Его представление о мире.

Он дотронулся до плеча магистра.

– Ты же сам указал, что Бог стал человеком, чтобы спасти человечество.

Оба перекрестились.

– Да, но то было чудом, – настаивал Аргирос.

– По-твоему, все чудеса так заметны? – спросил магистр официорий. – Святой Афанасий и святой Кирилл Александрийский, если прочесть их труды, выступают в них как грубые и жадные до власти люди. А догме, за которую они боролись, мы следуем до сих пор, хотя один из них умер почти тысячу лет назад, а второй – почти девятьсот. Разве это не чудо?

– Если представить таким образом, полагаю, это чудо. И все же…

– Знаю, – вздохнул Лаканодракон. – При ближнем рассмотрении любое человеческое учреждение несовершенно; при твоей работе ты знаешь это лучше других. Стоит ли сокрушаться, что сказанное справедливо и для церкви? Если ты жаждешь чудес, я тебе покажу еще одно: в Египет, Палестину и Анатолию, во Фракию и на Дунай, в Италию, Карфаген и Испанию с этого Собора вернутся священники и перенесут через моря одну общую доктрину; и по всей империи горожане, никогда не бывавшие в Константинополе, и селяне, которым даже никогда не представить Константинополь, услышат одно и то же учение и станут следовать ему, как и их сыновья и внуки. Если это не чудо, тогда что?

– Просто это хорошая организация, – сказал Аргирос. – Те же горожане и крестьяне каждый год платят налоги правительству, как будут платить их дети и внуки.

Лаканодракон нахмурился в ответ на это, а затем расхохотался.

– Многие из них не платят, проклятые. И Святой Дух не вдохновляет сборщиков налогов; в этом я искренне убежден. Они должны стараться, как и ты, и я, и несчастный Евтропий, выкарабкавшийся из пропасти.

– Стараться, – задумался Аргирос. – Но это не так уж и плохо.

Они шагали по Месе в сторону Претория. Интересно, чего еще от Аргироса ожидал Анфим?