Соклей успел уже трижды проверить все на борту «Афродиты», но это не помешало ему как следует осмотреть все еще раз. Включая череп грифона, надежно завернутый в парусину и лежащий неподалеку от юта.

Теперь оставалось лишь дождаться, когда подойдут последние несколько моряков и когда принесут пресную воду.

— А потом, — сказал Соклей черепу, будто старая-престарая кость могла его понять, — мы отправимся в Афины и умные люди попытаются разобраться, что же ты из себя представляешь.

Менедем крикнул ему со своего места на приподнятой палубе юта:

— Ты никак беседуешь с этой проклятой штукой? Тебе нужна гетера, чтобы отвлечься!

— Совокупление не может разрешить всех вопросов, — с достоинством ответил Соклей.

— Если уж совокупление не может, тогда скажи мне, что может, — парировал его двоюродный брат.

Прежде чем Соклей успел ответить — причем, скорее всего, между братьями бы разгорелся жаркий спор, — кто-то крикнул им с пирса:

— Радуйтесь!

— Радуйся, — ответили оба одновременно.

А Менедем спросил:

— Чем мы можем служить?

Соклей внимательно посмотрел на незнакомца и понял, что ему не нравится этот человек. Лет тридцати, среднего роста, красивый, хорошо сложенный, с осанкой атлета.

«Неужели я завидую? — спросил себя Соклей. А потом честно ответил: — Что ж, может, немножко и завидую».

— Я слышал, вы плывете на северо-запад, — сказал незнакомец. — Вы будете заходить в Милет?

У него был странный выговор: в целом дорийский, но с каким-то шипящим акцентом.

«Он провел много времени в Ликии», — подумал Соклей и вежливо ответил:

— Вообще-то мы не собирались там останавливаться. Но могли бы.

Человек на пирсе кивнул.

— Вот как? И какую плату вы берете за проезд?

Менедем бросил взгляд на Соклея. Будучи тойкархом, тот решал, сколько пассажир сможет заплатить. Но вместо того, чтобы прямо ответить на вопрос незнакомца, Соклей задал ему свой:

— Как тебя зовут, почтеннейший?

— Меня? Я — Эвксенид из Фазелиса, — ответил незнакомец.

Это заставило Менедема удивленно моргнуть.

Соклей же улыбнулся про себя. Особенности выговора этого человека и его манера держаться помогли Соклею догадаться, кто он. А ведь Милет находился под властью Антигона. И кто-нибудь из военачальников Одноглазого Старика вполне мог туда заглянуть.

Когда Соклей оказывался прав, он наслаждался этим ничуть не меньше, чем любой другой человек, хоть и считал себя философом.

— Полагаю, тебе стоит узнать заранее, что мы почти наверняка остановимся на Косе, — сказал он.

Кос был главной базой Птолемея в Эгейском море.

— И вы, я так понимаю, там меня сдадите? Жители нейтральных полисов так себя не ведут.

— Нет, ничего подобного я не говорю, — ответил Соклей. — Но тебе лучше не забывать, что у нас на борту будет большая команда, все наши гребцы. Они отправятся по тавернам и начнут сплетничать. Я не думаю, что кто-нибудь сможет помешать гребцам это делать.

— А люди Птолемея будут прислушиваться к подобным сплетням, — закончил за него Эвксенид.

Соклей кивнул. Эвксенид пожал плечами.

— Я рискну. У меня не такой уж крупный чин, чтобы кто-нибудь обо мне много слышал. Сколько стоит проезд? Ты так и не сказал.

— До Милета? — Соклей пощипал бороду, размышляя. — Двадцать драхм будет в самый раз.

— Это возмутительно! — воскликнул Эвксенид.

В большинстве случаев Соклей запрашивал в полтора раза больше желаемой суммы, чтобы потом торговаться, постепенно снижая цену. Но теперь он только пожал плечами и ответил:

— У меня к тебе два вопроса, о несравненнейший. Во-первых, когда, как ты думаешь, с Родоса в Милет отправится еще одно судно? И во-вторых, не кажется ли тебе, что прогулка в Милет чревата для нас опасностью попасть в самый центр морского сражения между Антигоном и Птолемеем?

Эвксенид оглядел Великую гавань, как будто надеясь найти другое судно, готовящееся отплыть. В порту стояло всего несколько акатосов, а если бы он решил сесть на большое парусное судно, которому пришлось бы прокладывать путь до Милета против преобладающих северных ветров, его ждало бы долгое и медленное путешествие. Нахмурившись, Эвксенид спросил:

— А вы ребята не промах, верно?

— Никто не становится торговцем для того, чтобы терять деньги, — ответил Соклей.

— Двадцать драхм? Фью! — с величайшим отвращением проговорил Эвксенид. Но потом кивнул: — Хорошо, пусть будет двадцать. Когда вы отплываете?

— Скоро, надеюсь, — проговорил Соклей.

С его точки зрения, они и так слишком долго пробыли на Родосе.

Соклей посмотрел на Менедема. Поскольку его двоюродный брат был капитаном, последнее слово в таких случаях оставалось за ним.

— Надеюсь, завтра, — сказал Менедем. — Водой мы с тобой поделимся, но ты знаешь, что пассажирам полагается иметь свой собственный запас вина и еды?

— О да. Я нередко и раньше путешествовал по морю, — ответил Эвксенид. — Если нам придется провести ночь на море, думаю, я смогу спать на баке.

«Интересно, будет ли бак все еще вонять павлинами, когда ты там ляжешь?» — подумал Соклей, но, разумеется, не сказал этого офицеру Антигона, заметив только:

— Верно.

— Тогда я буду здесь завтра утром. — И Эвксенид зашагал прочь по пирсу.

— Двадцать драхм, — сказал Менедем. — Это больше, чем я надеялся из него выжать. Браво!

— Спасибо. Он хочет вернуться к Антигону и, вероятно, рассказать ему все, что разузнал о флоте и армии Птолемея.

— Без сомнения, — согласился Менедем. — Скорее всего, он расскажет ему и все, что видел на Родосе.

— Об этом я не подумал.

Взгляд Соклея обратился к молам, защищающим от волн Великую гавань, и к укрепляющим эти молы стенам и башням.

— Может, нам не стоит брать его на борт?

— Думаю, тут нет ничего страшного, — отозвался Менедем. — Наши оборонительные работы не такой уж большой секрет. Антигон наверняка уже знает о них не хуже наших военачальников.

В этом замечании было больше здравого смысла, чем хотелось признать Соклею.

— Но мне не очень нравится, что нам придется сделать крюк.

Менедем засмеялся.

— Конечно, тебе это не нравится, мой дорогой. Я имею в виду — ты теперь попадешь в Афины на день или на два позже. Поверь мне, никто в Милете не украдет череп грифона.

И на это Соклею тоже нечего было возразить.

Пока не нагрянули персы, Милет считался центром наук; Геродот писал, что Фал ее Милетский был первым, кто сумел предсказать затмение Солнца — затмение, послужившее знаком к заключению мира для лидийцев и жителей Мидии. (Соклей и сам в прошлом году наблюдал затмение и понимал, что оно может побудить людей сделать почти все, что угодно.) Однако за последние двести лет Милет превратился в обычный город.

И, поскольку Соклей не мог найти прямых возражений, он изменил тактику:

— Разве тебе не интересно узнать, что философы скажут о черепе и что благодаря ему ученые смогут выяснить насчет грифонов?

— Да, слегка интересно, — ответил Менедем. — Но вот что мне на самом деле интересно, так это сколько они за него заплатят и заплатят ли вообще.

— Единственный способ это выяснить — попасть в Афины, — заявил Соклей. — А не на Кос. И не в Милет. В Афины.

— Мы отплываем завтра. Ты сможешь продержаться так долго?

— Я ждал уже достаточно. Я хочу знать!

— Ты говоришь совсем как я, гоняясь за хорошенькой девушкой.

— Это смеш… — Соклей не договорил.

Это вовсе не было смешно. Если как следует вдуматься, это было очень даже подходящее сравнение. Соклей и вправду гонялся за знаниями так же страстно, как его двоюродный брат — за женщинами.

— У философии нет мужа, который воткнет мне в задницу редиску, если застанет меня с ней в постели.

— Философия у тебя и не отсосет, — ответствовал Менедем.

У Соклея побагровели щеки. Он даже не мог возмутиться, поскольку первым позволил себе непристойность. Менедем засмеялся и похлопал его по плечу.

— Не беспокойся, дорогой. Мы и вправду отплываем завтра.

— Завтра, — мечтательно повторил Соклей.

— И поверь, — добавил капитан «Афродиты», — я так же рад убраться отсюда, как и ты.

По его тону Соклей понял, что Менедем не шутит. Но даже ради спасения собственной жизни он не смог бы догадаться, почему его двоюродному брату так не терпится отплыть.

Если бы это не вызвало пересудов, Менедем провел бы свою последнюю ночь на Родосе на юте «Афродиты», завернувшись в гиматий. Вообще-то он с радостью провел бы таким образом много ночей. Но тогда кто-нибудь мог бы догадаться, почему Менедем так поступает, а меньше всего ему нужны были слухи с правдивой подоплекой.

* * *

Когда Менедем перед рассветом спустился по лестнице во двор, готовясь двинуться к соседнему дому, где жил Соклей, он увидел Бавкиду с хлебом и чашей вина, которые она принесла с кухни.

— Радуйся, — сказал Менедем.

Он не мог просто ее игнорировать, потому что тогда Бавкида пожаловалась бы мужу — и не без причин, — а это породило бы лишние проблемы.

— Радуйся, — ответила она серьезно. — Удачного тебе плавания. Возвращайся как можно скорей и с кучей серебра.

— Спасибо. — Менедем повернул в сторону кухни. — Я тоже собираюсь раздобыть что-нибудь на завтрак, чтобы съесть по пути в порт.

Бавкида кивнула. Все, что она делала, выглядело серьезным, почти торжественным.

«На что, интересно, эта женщина была бы похожа, воспламененная и страстная? — гадал Менедем. — Сгорала бы она тогда от пыла потому, что обычно такая спокойная?»

Юноша почти вбежал на кухню, подгоняемый своими мыслями. Он бы с удовольствием на какое-то время остался на кухне, в надежде, что Бавкида уйдет по лестнице обратно в женские комнаты… Но ведь «Афродита» не станет ждать, и если он не зайдет за Соклеем, тот зайдет за ним сам. Поэтому Менедем вышел во двор с ломтем хлеба в руке.

Бавкида все еще была там, завтракая.

— Будь осторожен, — сказала она Менедему. — Все, о чем мы говорили раньше… Похоже, это скоро станет правдой. И все это плохо для Родоса и плохо для торговли.

— Знаю.

Менедем вгрызся в хлеб, стараясь есть как можно быстрее.

С полным ртом он продолжал:

— Но я обязательно вернусь. Я должен вернуться. Если я не вернусь, отцу не на кого будет кричать.

Бавкида резко вдохнула. И Менедем понял, что еще ни разу при ней не ругал отца. Когда он жаловался на Филодема, он всякий раз жаловался Соклею… До этого момента. А жаловаться женщине на ее мужа — не лучший способ завоевать ее симпатию.

— Он желает тебе самого лучшего и ждет от тебя самого лучшего, — сказала Бавкида. — И сердится, если его ожидания не в полной мере оправдываются.

«И выбирает наихудший способ, чтобы получить от меня самое лучшее», — подумал Менедем, но не сказал этого вслух. Он запихал в рот остатки хлеба, быстро прожевал и проглотил. Хлеб оцарапал его глотку, как галька.

— Мне пора, — сказал он.

Бавкида кивнула.

— Удачного плавания, — повторила она. — И возвращайся скорей.

Она встала.

Менедем мог бы по-родственному ее обнять — Бавкида ведь была его мачехой.

«Да уж, обнять, — зло ухмыльнулся он про себя. — А что бы ты сделал, если бы отец спустился по лестнице и увидел? Тебе нужно уплыть прочь и больше не возвращаться домой».

Он никогда не знал такой нервотрепки, гоняясь за чужими женами в других городах.

Менедем почти бегом устремился к дверям. Всякий раз, уходя от Бавкиды, он чувствовал себя так, как будто его только что выгнали взашей.

Оказавшись на улице, юноша почувствовал облегчение. Оказаться в открытом море в тысяче стадий от Родоса будет еще большим облегчением.

Менедем закрыл за собой дверь и повернулся к соседнему дому, намереваясь зайти за Соклеем. Сделал шаг — и почти врезался в двоюродного брата.

— Радуйся, — сказал Соклей. — Незачем так прыгать. Я как раз собирался за тобой зайти.

— А я как раз собирался зайти за тобой, — ответил Менедем. — И не слышал твоих шагов.

Неудивительно, ведь ни один из них не носил обуви.

— Теперь, когда мы зашли друг за другом, — продолжал Менедем, — давай двинем на судно. На что поспорим, что Эвксенид будет ждать нас на пристани?

— У меня есть лучшие способы потратить деньги, — сказал Соклей. — Ты захватил изумруды?

Менедем похлопал по маленькому кожаному мешочку, висящему на поясе, которым был перехвачен его хитон.

— Они здесь — все, кроме одного, который отец купил для своей новой жены.

Он говорил негромко, не желая, чтобы его слова услышала Бавкида: камень был все еще у ювелира.

— Жаль, что он решил так поступить. Значит, мы сможем продать одним изумрудом меньше. — Соклей развел руками. — Но что тут можно поделать?

— Немногое, — ответил Менедем.

Соклей не знал, что Менедем сам предложил отцу взять изумруд, а Менедем не собирался рассказывать об этом двоюродному брату.

— Давай. Пошли.

Мнесипол уже вовсю бил молотом по наковальне, когда они подошли к кузне. Он помахал им одной рукой, не выпуская молота из другой. Кузнец хорошо знал двоюродных братьев.

— Ему не хватает только хромоты, чтобы стать вылитым Гефестом, — заметил Менедем.

— А что, и вправду, — ответил Соклей. — Предлагаю игру: кто из наших знакомых больше всего подходит на роль олимпийских богов? — Он посмотрел на Менедема. — А, Гермес в крылатых сандалиях?

Менедем прошел несколько шагов с весьма гордым видом. Он был отличным бегуном на короткие дистанции, хотя и не удостоился чести представлять Родос на Олимпийских играх.

Он упустил свой шанс сделать реплику в начале игры, но быстро к ней присоединился:

— У нас имеется Посейдон в лице нашего келевста.

— Верно, — сказал Соклей. — А Аристид сойдет за всевидящего Аргуса.

Они прошли мимо булочной Агатиппа, все еще играя в эту игру.

— Я знаю, кто может быть сероглазой Афиной, — сказал Менедем.

— Кто? — спросил Соклей.

Менедем указал на него.

— Ты.

— Я? Афиной? — Соклей так удивился, что произнес имя богини нараспев — на куда более протяжном дорийском, чем обычно. — Ты спятил. У меня борода, если ты случайно не заметил.

— Это же театр, мой дорогой, — беззаботно произнес Менедем. — Актеры играют все женские роли. Если ты спрячешь лицо за маской, всем будет плевать на бороду, потому что для этой роли нужен именно такой острый ум, как у тебя.

— Спасибо тебе большое. — Соклей поцеловал двоюродного брата в щеку. — Вряд ли кто-нибудь когда-нибудь отзывался обо мне лучше.

— Я никогда не отрицал, что у тебя острый ум и что ты самый умный из всех известных мне людей, — ответил Менедем.

Но если бы он отпустил Соклею два комплимента подряд, ничем не разбавив их, у того от изумления мог бы случиться удар, поэтому Менедем добавил:

— Вот если бы у тебя еще был здравый смысл, хотя бы такой, каким боги наделили геккона…

— Посмотрите, кто это говорит! — парировал Соклей. — Человек, который выпрыгнул из окна второго этажа, чтобы спастись от мужа, слишком рано вернувшегося домой.

— А ты — человек, грезящий о старом черепе так, будто этот череп — юная гетера, — сказал Менедем.

Они поддразнивали друг друга всю дорогу до гавани. В гавани Менедем поспешил к «Афродите».

— Эвксениду лучше не заставлять нас ждать! Я хочу побыстрей снова очутиться в открытом море.

— Я тоже. Мне не терпится отплыть в Афины. — Соклей указал на судно. — А это не он стоит там на баке? Ты был прав, когда говорил, что Эвксенид уже будет нас ждать.

— Брось меня в навозную кучу, если это не он. И… да, я был прав, — сказал Менедем. — Очень мило с его стороны. Сомневаюсь, что он выбрался из Фазелиса и Ксанфа потому, что опаздывал на судно. А теперь он улизнет и с Родоса тоже.

Он зашагал по перепачканным смолой доскам пирса к акатосу, крича:

— Ахой, на «Афродите»!

Диоклей отозвался сиплым басом:

— Ахой, шкипер! Пассажир уже на борту.

— Да, мы видели, — сказал Менедем. — Все гребцы на месте?

— Все, кроме одного, — ответил начальник гребцов. — Телефа пока не видать.

Менедем посмотрел на солнце, которое только что поднялось над морем.

— Подождем еще немного. Если он не появится, наймем одного из портовых бездельников, и всего ему хорошего. На Родосе есть много людей, умеющих орудовать веслом.

— Мы ведь и самого Телефа именно так заполучили в прошлом году, — сказал Соклей. — Он забавный парень. Будет работать, если ты дашь ему работу, но единственное, что его по-настоящему волнует, — это как получить за работу деньги.

— Я все-таки думаю, что он сбежал тогда с рыночной площади Каллиполя, — заявил Менедем. — Правда, Телеф так быстро вернулся с подмогой, что я не стал его попрекать, но все-таки думаю, что он бросил нас в беде. Если его место на банке займет кто-нибудь другой, жалеть не буду.

Он взошел по сходням на ют «Афродиты».

Стоя между рулевыми веслами — пусть даже судно все еще было пришвартовано у пирса — Менедем испытывал почти такое же удовольствие, как лежа между ног женщины.

Рыбачьи лодки вышли из Великой гавани в Эгейское море. За ними следовали чайки, как сборщики колосьев следуют в поля за жнецами, зная, что смогут хорошо поживиться.

Менедем побарабанил пальцами по рукоятям рулевых весел и прикинул, насколько удлинились тени.

«Если Телеф в скором времени не придет, я уплыву без него».

Телеф появился на пирсе и взошел на борт «Афродиты» прежде, чем Менедем успел его заменить.

— Во имя египетской собаки, где ты был?! — рявкнул Менедем.

Гребец вздрогнул.

— Прости, капитан, — сказал он, сделав примиряющий жест.

Говорил он тихо и ровно и в придачу щурился, словно свет раннего утра был для него слишком ярким.

— Ты ведь знал, что мы отплываем нынче утром, — продолжал Менедем. — Почему ты напился в последнюю ночь перед выходом?

— Я не хотел напиваться, — ответил Телеф. — Это просто… так уж получилось. — Он улыбнулся тошнотворной, заискивающей улыбкой.

Менедем не собирался прощать его так быстро.

— Ступай на место, — велел он. — Надеюсь, тебе весь день будет так плохо, как ты того заслуживаешь.

Не переставая пристыжено улыбаться, Телеф поспешил на приподнятую палубу юта, а потом спустился с нее и прошел на середину торговой галеры.

— Отдать швартовы! — крикнул Диоклей.

Как только канаты, удерживавшие «Афродиту» у причала, оказались на борту, келевст ударил в свой маленький бронзовый квадрат.

— Греби назад! Риппапай! Риппапай!

Акатос скользнул прочь от пирса.

Едва лишь получив достаточно места для маневра, Менедем начал поворачивать судно — до тех пор, пока нос галеры не нацелился на выход из гавани. Но акатос еще не успел пройти мимо молов, как капитан «Афродиты» сказал:

— Я хочу, чтобы в этом плавании все выполняли обязанности впередсмотрящих. Мы должны опасаться не пиратов, а военного флота Антигона, а еще — флота Птолемея. Если что-нибудь заметите, кричите. Не исключено, что таким образом вы спасете наши головы, в том числе и свою собственную.

— Мы родосцы, и мы нейтральны, — добавил Соклей. — Это может помочь в случае беды, потому что ни одна из воюющих сторон не хочет оскорбить наш полис. Но некоторым капитанам может быть на это наплевать, и лучше не рисковать без крайней нужды.

Как и несколько дней назад, движение волн изменилось, едва акатос покинул защищенные воды Великой гавани.

Менедем улыбнулся. Ему нравилось более живое движение судна. У Соклея вид был не столь счастливый: он бы предпочел, чтобы море оставалось таким же неподвижным, как и земля.

Менедем посмотрел на страдающего от похмелья Телефа — лицо гребца уже приобрело нежно-зеленый оттенок.

«Ах, ах, какая жалость! — подумал Менедем. — Что ж, этот дурак сам во всем виноват».

— Риппапай! Риппапай!

«Динг! Донг!» — выбивал удары Диоклей. Как только судно оказалось за пределами гавани, келевст снял с весел большинство гребцов, оставив только по восемь человек на каждом борту. В том числе он оставил и Телефа. Гребец кинул на начальника умоляющий взгляд, но тот не обратил на это внимания.

Эвксенид из Фазелиса подошел к ведущим на ют ступенькам и вежливо спросил:

— Мне можно подняться?

Менедем кивнул, и Эвксенид присоединился к нему и Диоклею.

— У вас неплохая команда, — одобрительно сказал пассажир тоном профессионала.

— Спасибо, — ответил Менедем. — Мы ведь родосцы, ты не забыл? Мы часто ходим в моря.

Он кивнул на вход в Военную гавань, что лежала к северо-западу от Великой. Оттуда как раз выходила трирема, на всех трех рядах ее весел сидели гребцы, каждое их движение было завидно слаженным. Не снимая рук с рулевых весел, Менедем указал на трирему подбородком.

— Большинство моих людей раньше служили гребцами на таких вот судах или на пятиярусниках.

— Об этом я не подумал, — сказал Эвксенид. — Но теперь вижу, что вы могли бы собрать грозный, хотя и небольшой, флот.

— Небольшой? — возмущенно спросил Менедем.

Но его возмущение продлилось недолго. Антигон черпал средства из всей Анатолии, а Птолемей — из бесконечно богатого Египта. По сравнению с их флотами флот Родоса и впрямь будет маленьким.

«Не слишком ли маленьким?» — подумал Менедем.

Он надеялся, что ему никогда не придется выяснять это.

Соклей стоял на чуть приподнятом баке «Афродиты», пристально глядя на северо-запад, как будто ожидал, что в любой момент над горизонтом появится мыс Сунион, возвещая о прибытии акатоса в Афины. Часть его души и впрямь этого ожидала. Большая часть. Но другая, рациональная часть отлично знала, что Афины лежат в дне пути от Родоса и что торговые дела еще больше отсрочат прибытие акатоса в Аттику. Однако ребенок, никогда полностью не умирающий в мужчине, настаивал, что мыс Сунион находится там, где хочется Соклею, — просто потому, что тот хочет, чтоб он был там. Поэтому Соклей все смотрел и смотрел.

Ветер сильно и ровно дул с северо-востока — пожалуй, был слегка более восточным, чем обычно. Моряки перекинули рей с правого борта на левый, чтобы воспользоваться этим, и бриз, наполнив большой квадратный парус, погнал «Афродиту» вперед. Соклей поглядел на пенный след, который оставляли на воде таран и волнорез, — при таком ветре судно будет идти с максимальной скоростью под одним только парусом, без весел.

Эвксенид из Фазелиса поднялся на бак и встал рядом с Соклеем. Здесь, на баке, лежал кожаный мешок с едой и скудными пожитками пассажира, и, как любой здравомыслящий человек, он присматривал за своим добром.

— Радуйся, — сказал Эвксенид.

— Радуйся, — слегка смущенно отозвался Соклей — он, вероятно, должен был заговорить первым. Но его мысли блуждали где-то далеко.

Эвксенид указал на точку справа по борту.

— Что там за остров?

Он задал этот вопрос так, что Соклей понял: даже если Эвксенид и путешествовал по морю, он не был морским офицером.

— Это Сим, — ответил Соклей. — Мы останавливались там в прошлом году, в первую же ночь после того, как покинули Родос. Но сегодня ветер такой устойчивый, что мы пойдем дальше. Не знаю, направится ли Менедем на Книд, — он показал на длинный палец материковой суши к северу от Сима, — или остановится где-нибудь на Телосе. — И Соклей указал на остров прямо впереди.

— Я был на Книде не так давно, наверное, года три назад, когда Антигон отобрал Карию у этого предателя Кассандра, — сказал Эвксенид. — А Телос я не знаю вовсе. Что там?

— Ничего особенного. Полисов на Телосе нет. Там живут несколько пастухов и крестьян — немного, потому что на острове плохо с водой. Но иногда Телос бывает полезен в качестве тихой стоянки, где можно вытащить судно на сушу, чтобы дать ему обсохнуть за ночь. Это тоже неплохо.

Эвксенид побарабанил пальцами по поручню.

— Я хочу попасть в Милет. Мне нужно попасть в Милет.

— А я хочу попасть в Афины, — проговорил Соклей с улыбкой. — Мне нужно попасть в Афины. И я туда попаду… Рано или поздно.

Иногда «рано или поздно» превращается в слишком поздно, — сказал Эвксенид.

— Что ж, о почтеннейший, ни на каком другом судне ты все равно не доберешься с Родоса в Милет быстрее.

— Да, я это уже выяснил, — отозвался Эвксенид.

И снова забарабанил пальцами. Понимая, что в данный момент от него все равно ничего не зависит, он злился и смотрел на север так же жадно, как Соклей взирал на северо-запад.

Как обычно, большинство рыбацких лодок, едва лишь заметив «Афродиту», спешно уплывали прочь, боясь, что судно окажется пиратским. При виде этого гребцы смеялись, а Соклей огорчался. Даже здесь, недалеко от Родоса, люди боялись морских разбойников. Честно говоря, Соклей и сам их побаивался, но не хотел, чтобы другие думали, будто он тоже из их числа.

Менедем держался западного курса, не поворачивая торговую галеру на север, в сторону Книда. Пройдя к нему на корму, Соклей спросил:

— Мы остановимся на Телосе?

Его двоюродный брат кивнул.

— Да. У нас на борту нет тяжелого груза, поэтому на ночь я вытащу судно на берег. Это пойдет на пользу обшивке, да и Телос такое же безопасное место для стоянки, как и любое другое под солнцем.

— Ты совершенно прав, — согласился Соклей. — Людей на этом острове слишком мало, чтобы они могли сколотить приличную шайку грабителей.

— Именно так я и подумал. И этот великолепный бриз несет нас прямо туда. Я вижу одно-единственное «но» — завтра нам придется сделать более длинный переход до Коса, и людям придется дольше грести. Но морской сезон недавно начался, команда пока еще втягивается в работу, поэтому все не так уж плохо.

Диоклей засмеялся.

— Тебе легко говорить, шкипер. Ты же не входишь в число криворуких ублюдков, которые налегают на весла.

— Я умею грести, — ответил Менедем. — Вообще-то мы с Соклеем оба умеем. Наши отцы об этом позаботились.

Он снял руку с рукояти рулевого весла, чтобы показать ладонь.

— И у меня самого тоже есть мозоли.

Соклей посмотрел на свои руки. Они были гладкими и мягкими; если бы ему пришлось грести, он мигом натер бы волдыри. Единственная настоящая мозоль была над первой костяшкой среднего пальца, отмечая то место, к которому часто прикасались перо или стилос. Но Менедем сказал правду — Соклей и вправду умел грести.

Ветер держался. Телос становился все ближе, солнце спускалось по небосводу к этому острову — длинному, узкому и выгнутому, очень похожему на лежащий на воде стригиль. У берега покачивалась всего пара рыбацких лодок; этого вполне хватало, чтобы обеспечить опсоном обитателей деревни у северного берега — самого большого поселения Телоса.

Обычно суда причаливали к берегу возле деревни, но Менедем провел судно мимо.

— Почему? — спросил Соклей.

— Пока ты был на корме, один из моряков кое-что мне рассказал, — ответил капитан. — Когда мы минуем тот каменистый участок, — Менедем махнул в сторону скалистого берега, мимо которого они проходили, — мы увидим еще одно хорошее место, где морские черепахи выходят на берег, чтобы отложить яйца. Это должна быть неплохая еда. Мы сможем сварить яйца и получить опсон для всей команды.

— Черепашьи яйца, да ну? — Соклея сразу привлекла такая экзотика. — Я никогда их не пробовал. Веди нас, почтеннейший. — Он похлопал себя по животу. — Прошло много времени с тех пор, как мы ели хлеб и запивали его вином на Родосе.

— И то верно, — согласился Менедем.

Аристид, стоявший на носу, указал вперед и налево.

— Вон то место, шкипер! — выкрикнул остроглазый моряк.

— Хорошо, — отозвался Менедем, а потом громко выкрикнул приказы: — Поднять парус на рей! Гребцы на каждой второй скамье, гребите быстрее! Работайте так, будто пираты дышат вам в затылок!

С точки зрения Соклея, люди и без того двигались достаточно быстро, но Менедем подгонял их, словно командир триеры. Моряки не ворчали. Они знали, что им поневоле придется работать слаженно, если когда-нибудь и впрямь случится удирать от пиратов или сражаться с ними.

Этот ровный участок берега был значительно короче прибрежной полосы рядом с деревней. Пристально вглядевшись, Соклей возбужденно воскликнул:

— Парень был прав! Я только что видел, как черепаха уползла обратно в воду!

Свистнув, его двоюродный брат повернул судно так, чтобы корма акатоса обратилась к берегу, а нос — к морю. Пара человек спустились в лодку и подогнали ее к суше.

— Греби назад! — выкрикнул Диоклей.

Гребцы выполнили приказ. После того как «Афродита» окажется на берегу, сталкивать ее обратно в море завтра утром будет легче носом вперед.

«Афродита» покрыла еще пару плетров; Менедем все время бросал взгляды через плечо.

Зуйки, сновавшие по песку, взвились в воздух, когда им показалось, что торговая галера подошла слишком близко.

— Так, прекрасно, — сказал Менедем. — Сейчас все просто прекрасно. Продолжайте в том же духе, и…

Его прервал царапающий, скребущий звук.

— Что это? — спросил Соклей, а его двоюродный брат издал возглас удивления и огорчения. — Мы налетели на скалу?

Не похоже, чтобы такое случилось и акатос все еще двигался назад.

— Мы не налетели на скалу, — ответил Менедем. — А вот наше правое рулевое весло только что о нее ударилось. И почти вывихнуло мне плечо.

И впрямь — рулевое весло оказалось вырвано из паза, в котором крепилось. Тут вновь раздался треск расщепляющегося дерева, возвестивший о том, что узкая часть весла тоже не выдержала.

Скала не пробила борт «Афродиты». Мгновение спустя под фальшкилем зашуршал мягкий песок, и судно скользнуло на берег так гладко, как только можно было пожелать.

— Надо ж было такому случиться! — воскликнул Соклей.

— И не говори, — отозвался Менедем. — Я могу более-менее прилично вести судно и с одним рулевым веслом, но очень не хотелось бы этого делать. Если ты остался всего лишь с одним рулевым веслом, и что-то вдруг пошло не так…

«Он благоразумный и осмотрительный моряк, — подумал Соклей. — По крайней мере, в большинстве случаев. Почему же Менедем становится другим, когда оказывается на твердой земле?»

Снова раздался треск — и рулевое весло отвалилось и упало на песок. В руке Менедема остался только кусок рукояти, и он с ругательством бросил обломок на палубу юта, чуть не попав по ногам Соклею.

— Вот проклятье, что за невезение! — воскликнул капитан. — Это весло сделали всего год назад, и то была самая лучшая пара, которая когда-либо имелась на «Афродите».

— Хочешь заняться починкой здесь, шкипер? Или пойдешь на Кос и наймешь там корабельных плотников, чтобы они сделали работу как следует? — спросил Диоклей.

— Потом подумаю и решу, — ответил Менедем. — А пока давай вытолкнем судно из воды, тогда я смогу лучше рассмотреть, насколько все скверно.

— И то правда, — согласился начальник гребцов.

Он перекинул сходни на берег и спустился по ним, а Соклей и Менедем последовали за келевстом. Моряки, находившиеся в беспалубной части судна, просто перелезли через борт и попрыгали на песок.

Соклей, Менедем и Диоклей присоединились к гребцам, пытавшимся вытолкнуть акатос на берег. Руки Соклея вцепились в тонкую свинцовую обшивку, которая помогала защищать дерево от жучков-древоточцев; ноги его погрузились в песок.

Медленно, палец за пальцем, «Афродита» двигалась к берегу.

Эвксенид из Фазелиса тоже помогал, и было видно, что он не впервые занимается такой работой. После того как судно очутилось там, где хотел Менедем, пассажир спросил:

— У вас на борту есть плотницкие инструменты?

— Конечно есть, — ответил Соклей. — Вдруг, оказавшись в беде, мы не встретим добросердечную Каллисто, которая помогла бы нам, одолжив, как хитроумному Одиссею, тесло, топор и сверло?

— Вообще-то обычно я цитирую Гомера, — заметил Менедем. — А ты, как правило, говоришь, что я не должен этого делать и что цитата совсем не к месту. Что это на тебя нашло, раз ты сам решил к нему обратиться?

— Сейчас Гомер очень даже к месту, — признал Соклей и, чтобы удержаться от дальнейших признаний, снова повернулся к Эвксениду: — Значит, ты корабельный плотник?

— Нет-нет, — покачал головой пассажир. — Но я мастерил и обслуживал катапульты. Я хороший плотник и, если даже не смогу починить рулевое весло, наверняка смогу сделать другое, под пару оставшемуся.

Решать такое было не во власти Соклея; он посмотрел на Менедема. Его двоюродный брат потирал подбородок. Менедем не хотел быть в долгу у Эвксенида, Соклей ясно это видел.

— У нас на борту много людей, которые могут сделать такую работу, — наконец сказал капитан.

— Несомненно, — ответил Эвксенид. — Но я могу сделать ее как следует.

— Он привел веский довод, — заметил Соклей. — Трудно найти плотницкую работу сложнее изготовления катапульт.

— Верно, — подтвердил Эвксенид. — Не хочу оскорбить вас, капитан, но кораблестроение в сравнении с этим — детская игра.

Менедем поморщился.

Соклей отвернулся, чтобы двоюродный брат не видел его улыбки. Чаще всего — да почти всегда — именно Менедем рьяно настаивал на своем, вынуждая кого-то принять решение. А теперь вынуждали принять решение его самого, и нельзя сказать, чтобы Менедему это понравилось.

— Давайте обсудим все утром, — наконец произнес он. — В любом случае за ночь ничего не случится.

— Как скажешь, почтеннейший, — вежливо ответил Эвксенид.

Соклей сомневался, что сам он смог бы облечь свои колебания в слова так учтиво, как это сделал Менедем.

Команда «Афродиты» уже поняла, что им не придется сегодня заниматься починкой. Некоторые моряки собирали ветки и выброшенные на сушу деревяшки для костра, другие ходили туда-сюда по берегу, тыча в песок древками копий и палками в поисках гнезд морских черепах. В паре плетров от акатоса один моряк остановился, начал копать песок руками, а потом помахал и радостно крикнул:

— Я нашел яйца!

Соклей подбежал к нему.

— Дай мне на них посмотреть, Пасифон, прежде чем ты швырнешь их в горшок, — попросил он.

Пасифон работал гребцом на «Афродите» прошлым летом и был знаком с ненасытным любопытством Соклея.

— Само собой, — сказал он, бросая тойкарху яйцо, словно мяч.

Соклей неуклюже схватил яйцо, не разбив его лишь по счастливой случайности. Оказалось, оно во многом отличается от известных ему птичьих яиц. Во-первых, черепашье яйцо было круглым, а не заостренным с одного конца.

«Из подземного гнезда оно не может выкатиться, — подумал Соклей, — но для гнезда на дереве такая форма была бы не очень удобна».

Черепахи явно хорошо приспособились к среде, в которой обитали. Соклей раньше не думал, что это их свойство распространяется и на яйца, но почему бы и нет? Оболочка черепашьего яйца была кожистой, а не ломкой и твердой, как у птичьих. Соклей гадал — почему, но никаких объяснений в голову ему не приходило. Яйцо к тому же оказалось крупнее любого виденного им птичьего, но это как раз имело объяснение — морские черепахи и сами были большими созданиями.

Чуть позже, когда солнце окунулось в воды Эгейского моря, еще один моряк нашел гнездо, тоже с парой дюжин яиц. Теперь каждый мог получить по яйцу, чтобы съесть его с ячменным хлебом, сыром и оливками и запить вином — все эти припасы имелись на борту «Афродиты».

Эвксенид доказал, что он знаток не только в плотницком деле. Повращав палочку для добывания огня, он развел костер буквально на пустом месте быстрее, чем кто-либо другой на памяти Соклея. В поисках самых густых кустов моряки нашли источник примерно в стадии от берега, наполнили горшки пресной водой и принесли их к костру.

Когда Соклей получил свое вареное яйцо, он обнаружил пару новых различий между ним и птичьим. Белок не сворачивался так, как свернулся бы в птичьем яйце, а желток имел более глубокий, более насыщенный оранжевый цвет, что было ясно видно даже при свете костра. Черепашье яйцо оказалось превосходным на вкус.

Менедем и Диоклей поставили часовых, велев им стоять на страже всю ночь.

— Не думаю, что на Телосе кто-нибудь нас побеспокоит, — сказал Менедем, — но не хочу проснуться с перерезанным горлом, выяснив, что ошибся.

Соклея освободили от обязанностей часового; он нашел недалеко от костра углубление в песке и свернулся в нем калачиком. Песок был не таким мягким, как настоящая постель, но все равно служил лучшим матрасом, чем доски палубы, а толстая шерсть гиматия защищала от ночной свежести. Соклей немного полюбовался на звезды, а потом заснул.

* * *

Менедем проснулся в предрассветной мгле и не сразу вспомнил, что «Афродита» пока не сможет покинуть Телос. Когда он вспомнил о сломанном весле, его зевок превратился в проклятие.

— Забытая богами грязная скала, — пробормотал он и встал, чтобы выяснить, насколько сильно пострадало рулевое весло.

Большинство моряков все еще храпели, но Менедем увидел, что Эвксенид из Фазелиса уже сидит на корточках у рулевого весла, внимательно его разглядывая.

— Радуйся, — холодно сказал Менедем.

— Радуйся, — отозвался Эвксенид. — Я мог бы сделать тебе весло, которое будет хорошо служить, если ты дашь мне достаточно времени. Не в обиду тебе будь сказано, но по сравнению со строительством катапульт это совсем простая работа.

— Это ты так думаешь, — ответил Менедем. — Но если ты неправильно вырежешь лопасть весла, оно не будет входить в воду под нужным углом. А если вес его не распределить должным образом, весло не сможет правильно вращаться, и тогда парню, правящему судном, — то есть мне — придется гораздо труднее.

— Да, да, — нетерпеливо сказал Эвксенид, как будто ему приходилось объяснять ребенку нечто само собой разумеющееся. — Ясное дело, я все это учту. Единственное, что будет усложнять работу, — это то, что мне придется иметь дело с сырой древесиной. Но… — Он приподнял бровь. — Я буду работать задаром, в отличие от плотников на Косе.

Это была правда. И поскольку Эвксенид так уверенно говорил, что сможет сделать все, что нужно, Менедем сдался.

— Хорошо, — сказал он. — Посмотрим, на что ты способен.

Если окажется, что Эвксенид умелый плотник лишь на словах, команда сможет смастерить временное весло, которое продержится до Коса.

Но Эвксенид быстро доказал, что он и впрямь мастер своего дела. Позавтракав хлебом и вином, он пустил в ход судовой топорик, чтобы свалить сосенку, ствол которой подходил по размерам для рулевого весла. Как только он обрубил ветви, моряки притащили ствол на берег, обвязав веревками. Используя в качестве образца целое весло, Эвксенид укоротил ствол до нужной длины, а потом принялся работать теслом, чтобы придать дереву нужную форму. Во все стороны полетели стружки.

Не прерывая работы, Эвксенид поднял глаза и заметил:

— Может, я и не так хитроумен, как многострадальный Одиссей, но, клянусь богами, я умею обращаться с куском дерева!

— Так и есть, почтеннейший, — признал Менедем.

Он и сам был довольно неплохим плотником — во всяком случае, достаточно хорошим, чтобы распознать в другом человеке мастера.

Эвксенид обрабатывал сосновую древесину вдохновенно, словно скульптор, который придает форму мрамору. Наблюдать за ним было весьма познавательно. И это наблюдение так захватило Менедема, что он забыл следить за морем и подпрыгнул от неожиданности, когда кто-то закричал:

— Вижу парус!

Пираты не могли надеяться на большую удачу, чем наткнуться на вытащенную на берег торговую галеру. И если на борту парусника и вправду пираты, как тогда отбиваться?

— Именно так и случилось с афинским флотом в конце Пелопоннесской войны, — сказал Соклей. — Спартанцы захватили его на берегу реки возле Эгоспотам и расправились с афинянами.

Услышав это замечание, Менедем убедился, что у них обоих мысли текут в одном и том же направлении. Потом раздался новый крик:

— Вижу паруса! — И, вместо того чтобы взобраться на борт «Афродиты», пристегнуть меч и сражаться из последних сил, Менедем тоже уставился в море.

Если у пиратов не одно судно, нет никакой надежды от них отбиться.

Однако все обошлось. Звук, который издал Менедем, был чем-то средним между облегченным вздохом и благоговейным возгласом. Ему вообще не придется сражаться! Флоту, который двигался мимо северного берега Телоса, было так же мало дела до вытащенного на берег акатоса, как Зевсу — до блох на тощей, копающейся в мусоре собаке.

То были не крутобокие торговые суда, не пиратские гемолии и не пентеконторы, а военные галеры, десятки галер — такой большой и сильный флот Родос не мог даже надеяться спустить на воду.

Триремы служили эскортом для больших по размеру и более неуклюжих военных судов, составлявших сердцевину флота. Были ли эти монстры четырех-, пяти- или шестиярусниками? А может, даже имели еще больше рядов весел? До судов было десять или пятнадцать стадий, и Менедем не мог ответить на этот вопрос наверняка.

— Чей это флот? — спросил кто-то — еще один уместный вопрос.

Прежде чем Соклей успел ответить, его опередил Эвксенид из Фазелиса:

— Должно быть, Птолемея. Если бы Антигон имел в здешних водах столько судов, они бы плыли, чтобы вступить в битву с Птолемеем за Ликию, а не двигались в обратном направлении.

— К тому же, похоже, они идут к Косу, — добавил Соклей, — а Кос — главная цитадель Птолемея в Эгейском море.

Менедем кивнул.

— Все это вполне логично. Судя по тому, что мы знаем, на борту одного из этих судов сам Птолемей. Говорят, он лично явился из Египта, вместо того, чтобы задавать работу одному из своих навархов.

— Да, именно так он и сделал, — сказал Эвксенид.

Офицер Антигона пару раз кашлянул и повернулся к Менедему.

— Ты говорил, что собираешься остановиться на Косе. Если там базируется весь морской экспедиционный корпус Птолемея, вряд ли мне захочется посетить тот остров, благодарю покорно. Не высадишь ли ты меня вместо этого в Книде? Ты можешь сделать там остановку, прежде чем пойти на Кос.

— Да, так я и поступлю, — тут же ответил Менедем.

Поскольку на Косе находился весь огромный флот Птолемея, а может быть, и сам Птолемей, Менедему не хотелось являться туда с офицером Антигона на борту.

— Спасибо. — Эвксенид побарабанил пальцами по рукояти тесла. — И поскольку я сойду раньше Милета, тебе придется пересмотреть размер платы за проезд.

Если бы Эвксенид не потрудился над новым рулевым веслом, Менедем, может, и стал бы с ним спорить. Но Соклей, будучи скрупулезно честным, сразу кивнул, соглашаясь со словами пассажира. Поэтому Менедем сказал только:

— Хорошо. Я сбавлю плату… наполовину.

Эвксенид выглядел довольным… наполовину.

— Десять драхм за то, чтобы попасть на Книд, — так же возмутительно, как и двадцать драхм за то, чтобы добраться до Милета. — Он помедлил, ритмично постукивая по рукояти тесла. — Но не более возмутительно, я полагаю. Договорились, капитан. Десять драхм.

Он вскоре закончил мастерить рулевое весло и принялся чинить паз, в котором оно держалось, продемонстрировав при этом ничуть не меньшую ловкость и проворство. Солнце едва перевалило за зенит, когда Эвксенид установил на место новое рулевое весло.

Менедем вернулся на «Афродиту», чтобы испробовать обновку. Его ладонь не привыкла сжимать такую рукоять: то была просто обработанная ветка дерева, на которой до сих пор еще оставалась кора. И новое рулевое весло оказалось слегка тяжелее, чем старое.

«Должно быть, из-за того, что его сделали из зеленого дерева», — подумал Менедем.

Но баланс оказался именно таким, какой и требовался, и эта поделка должна была продержаться до Коса. Менедем покачал головой. Ну в самом крайнем случае — до Книда.

— Премного благодарен, — кивнул Менедем Эвксениду из Фазелиса. — Вполне сгодится.

У офицера Антигона был скорее смущенный вид, чем довольный.

— Не за что. Терпеть не могу, когда меня благодарят за что-то настолько простое. Вот столярные работы по изготовлению катапульты…

— Не важно, — перебил Менедем. — Я тебе верю. Ты заставил меня поверить в себя.

И, уже громче, он окликнул команду «Афродиты»:

— Давайте, ребята! Спустим судно на воду!

Полдюжины гребцов снова столкнули на воду лодку с «Афродиты» и привязали ее с помощью каната к носу судна.

Остальные моряки вместе с Менедемом, Соклеем и Эвксенидом встали вдоль бортов акатоса и возле кормы.

— Готовы? — Менедем подождал одно биение сердца и закричал: — Толкайте!

Он сам навалился плечом на свинцовые пластины, защищавшие обшивку судна, и толкнул изо всех сил. Люди в лодке изо всей мочи гребли, таща «Афродиту» на буксире, в то время как остальные толкали ее к воде.

С первой попытки ничего не вышло. Менедем и не ожидал, что выйдет. Судно было более неуклюжим, чем торговая галера или пиратский пентеконтор, и груз все еще оставался на борту. Будь груза побольше, Менедем заставил бы команду облегчить судно, прежде чем начать попытки спуститься на воду, или вообще не стал бы выводить акатос на сушу, оставив его на якоре неподалеку от берега.

— Толкайте! — крикнул он снова.

У него заныло плечо, когда он налег еще раз, ноги капитана зарылись в песок, а его кряхтенье вплелось в хор похожих звуков, которые издавали надрывающиеся люди. Телос был унылым островком, в таком месте никому не хотелось бы застрять.

Под фальшкилем акатоса заскрипел песок.

— Судно пошло! — выдохнул Соклей — его отделяла от Менедема пара человек.

— Пошло, — согласился Менедем, тоже задыхаясь.

Он помолчал, пару раз глотнул воздуху и умудрился прокричать:

— Навалитесь как следует, не жалейте спин, ленивые сукины дети!

У него затрещали позвонки, когда он снова толкнул, но это не помешало ему вложить в толчок все силы.

Еще чуть-чуть… и вот, совсем внезапно, «Афродита» оказалась на воде. Моряки радостно закричали и двинулись вброд, чтобы подняться на судно. Голые и мокрые, со стекающей с тел водой, они перебрались через борта.

Менедем занял место на юте и с хмуро-испытующим видом потянулся к рукоятям рулевых весел. Соклей очень хорошо его понимал.

— Надо выяснить, как поведет себя новое весло теперь, когда мы на воде.

Менедем кивнул.

— Именно!

Он крикнул команде:

— Десять человек на каждом борту — на весла!

Диоклей, задай ритм.

— Слушаюсь, шкипер, — ответил начальник гребцов, взяв колотушку и бронзовый квадрат. — Давайте, лентяи, не зевать! Риппапай! Риппапай!

Когда торговая галера заскользила вперед по голубому-голубому морю, Менедем принялся толкать и тянуть на себя рулевые весла, посылая акатос то влево, то вправо и заботясь о том, чтобы не наткнуться на ту коварную скалу, на которую они налетели раньше.

— Ну, как весло? Слушается? — спросил Соклей.

— Да, и прекрасно, — ответил Менедем. — Немножко странное ощущение, потому что у рулевых весел разный вес, я это чувствую, но новое весло хорошо работает.

Он возвысил голос:

— Премного благодарен, Эвксенид!

Офицер Антигона, стоявший на баке, слегка поклонился.

— Я уже сказал — не за что. Мне и самому не хочется задерживаться на Телосе.

— Думаю, на Телосе соскучился бы даже мертвец, — сказал Соклей.

— Согласен, — ответил Менедем и повернулся к Диоклею. — Как ты считаешь, мы будем в Книде до темноты?

— Если и опоздаем, то совсем немного.

Келевст оценил бриз, который дул прямо ему в лицо.

— Но всю дорогу нам придется грести. Во время мореходного сезона по большей части так и бывает, если только не идешь на север.

Менедем кивнул.

— Знаю. Будь у нас крутобокое парусное судно, мы бы потратили целую вечность, лавируя и продвигаясь вперед стадий на пять или чуть больше с каждой сменой галса.

Он помолчал и добавил:

— С другой стороны, будь у нас такое судно, мы бы не пытались вытащить его на берег и не потеряли бы рулевое весло.

Менедем посмотрел на двоюродного брата, который вглядывался в даль, приставив ладонь ко лбу, чтобы прикрыть глаза от солнца.

— О чем размышляешь, Соклей?

— Я просто гадал, насколько большой флот Одноглазый Старик держит в Книде, — ответил Соклей. — Если флот достаточно велик, он может выйти для битвы с Птолемеем. Мне бы не хотелось угодить в центр морского сражения.

— Да неужели? — лукаво спросил Менедем. — Подумай, какой материал ты получил бы тогда для своей «Истории», если, конечно, ты когда-нибудь найдешь время ее написать.

Соклей приподнял брови.

— Попасть в центр морского сражения — один из вернейших способов не прожить достаточно долго, чтобы написать исторический труд.

Менедем поспорил бы с ним, но не нашел подходящих аргументов.

* * *

«Афродита» подошла к Книду, когда солнце стояло низко на северо-западе, а небо было исчерчено красным и золотым.

Соклей испустил вздох облегчения. Он не возражал против неудобств пребывания на борту судна; раз уж они вошли в порт так поздно, ему, вероятно, все равно придется ночевать на юте. Но в Эгейском море торговая галера была беззащитна перед любым штормом. Лучше, гораздо лучше, было провести ночь пришвартованными в гавани Книда.

Книд был эдаким «двойным» городом, наподобие Сиракуз на Сицилии, хотя маленький островок, на котором находилась часть Книда, отстоял чуть дальше от главной земли, чем остров Ортигия, представлявший собой часть Сиракуз. Гавань охраняли молы, связывавшие остров с материком.

Соклей насчитал на берегу примерно двадцать навесов для судов — там оставались для просушки военные галеры, когда не были в море.

«Неудивительно, что они не предприняли вылазки против судов Птолемея, — подумал он. — У Птолемея, должно быть, вдвое, а то и втрое больше судов».

Появление флота Птолемея не осталось незамеченным и, само собой, встревожило гарнизон Антигона в Книде. «Афродита» едва успела найти место у причала, как офицер в корселете и шлеме ринулся к ней по пирсу.

— Что за судно? — рявкнул он. — Откуда вы?

— «Афродита», с Родоса, — успокаивающим тоном сказал Соклей. — Прошлую ночь мы провели на Телосе.

— Родос, вот как? — отозвался офицер. — Так вы — катамиты Птолемея?

— Наш полис свободный и независимый, и мы нейтральны, — ответил Соклей, понимая, что должен сдерживаться.

Офицер Антигона фыркнул.

— Вы, наверное, шайка вонючих шпионов.

— Радуйся, Аристарх, — сказал Эвксенид из Фазелиса. — Не видел тебя два или три года — с тех пор, как мы отвоевали Карию.

— Эвксенид? — недоверчиво спросил офицер по имени Аристарх.

Пассажир «Афродиты» кивнул, и он продолжал:

— Клянусь Зевсом, Эвксенид, что ты тут делаешь?

«Пытается спасти нас от неприятностей», — пронеслось в голове Соклея.

— Удираю от Птолемея, что же еще? — ответил Эвксенид. — Я был в Фазелисе, когда его взял Птолемей, и в Ксанфе, когда Птолемей занял и этот город тоже. А сейчас он заполучил в придачу и Кавн. Эти родосцы везли меня в Милет, но, когда нынче утром мимо нас прошел флот Птолемея, я подумал, что им лучше подбросить меня сюда. Тогда мне не придется прорываться сквозь строй, двигаясь на север.

— А, — сказал Аристарх.

За этим односложным ответом последовало долгое молчание. У офицера был такой вид, словно он откусил большой кусок тухлой рыбы. Человек с широкой душой или просто честный человек извинился бы. Аристарх явно это понимал, но чувствовалось, что он не может заставить себя так поступить.

Соклей слегка поторопил его:

— Вот видишь, о несравненнейший, мы и в самом деле нейтральны.

Для родосцев было очень важно, чтобы офицер Антигона это понял.

— Может быть… — проговорил Аристарх после новой паузы.

Соклей решил не давить на него больше; это, скорее всего, превратило бы офицера во врага.

Аристарх снова повернулся к Эвксениду:

— Говоришь, ты тоже видел проходящий мимо флот Птолемея?

— Еще как видел, — ответил Эвксенид. — Мы были на северном берегу Телоса. Его корабли прошли мимо острова едва ли в пятнадцати или двадцати стадиях от берега, я насчитал пятьдесят пять судов.

«Сразу чувствуется профессионал», — подумал Соклей.

Хотя Эвксенид оказался им очень полезен, Соклей не мог заставить себя симпатизировать этому человеку, который, похоже, разбирался чуть ли не во всем на свете.

Аристарх кивнул.

— Похоже на то. — Он нахмурился. — Должно быть, тогда время уже шло к полудню. Почему вы все еще оставались на берегу? У вас были трудности со спуском на воду?

— Дело не в том, — сказал Эвксенид. — Нам пришлось заняться кое-какой починкой.

— Рулевого весла и паза, в котором держалось весло, — объяснил Менедем. — Весло врезалось в скалу, когда мы выводили акатос на сушу. Должен сказать, почтеннейший, — Менедем был более вежлив с Аристархом, чем Соклей, — что, если Эвксенид больше не понадобится Антигону, он может явиться на Родос и отлично зарабатывать на жизнь в качестве корабельного мастера.

— Эвксенид — мастер по катапультам! — воскликнул Аристарх. Теперь он вспомнил все. — Вряд ли такое случится, родосец. Антигон хорошо вознаграждает знающих людей, а Эвксенид — один из лучших.

Эвксенид отвесил полупоклон, принимая этот комплимент.

— Не сомневаюсь, — сказал Менедем.

Соклей тоже не сомневался.

Нравился Соклею пассажир или нет, но тот был превосходным плотником, настоящим художником тесла и сверла. Наверняка он знал абсолютно все, что касалось работы с деревом. Соклей призадумался: а не считает ли Эвксенид его самого крупным знатоком в делах, в которых у плотника было меньше опыта. Это было бы неудивительно; как указывал в своей «Апологии» Сократ, такая черта характерна для многих ремесленников.

— Я тоже сперва беспокоился насчет родосцев, но они относились ко мне так, как относились бы и к одному из людей Птолемея, — сказал Эвксенид. За это Соклей не мог на него обижаться. — Они и вправду ведут себя, как подобает жителям нейтрального полиса, и я был бы тебе очень признателен, Аристарх, если бы ты был с ними любезен.

Это прозвучало не как просьба, а как приказ, и Соклей понял, который из офицеров Антигона имеет более высокий чин.

— Как скажешь, — ответил Аристарх все еще недовольным тоном. — А сейчас не пройдешь ли со мной? Прежде всего мы отправим посланника к Антигону. Он будет рад узнать, что ты спасся.

Эвксенид подобрал кожаный мешок, в котором были все его пожитки.

— Спасибо, что подвезли, — сказал он, помахав сперва Соклею, а потом Менедему и спрыгнул на сходни, чтоб встать на причале рядом с «Афродитой».

— Спасибо, что помог нам на Телосе, — ответил Менедем.

«Спасибо, что помог нам здесь», — мысленно добавил Соклей.

Может, зависть помешала ему объективно судить об Эвксениде. Они и сами могли бы смастерить на острове рулевое весло, даже если бы оно вышло и не таким отличным, каким получилось у офицера Антигона. Но здесь, на Книде, не окажись Эвксенид знаком с Аристархом, дела у них могли бы пойти куда хуже.

Аристарх спросил:

— Какой груз везете, родосцы?

— Благовония и пурпурную краску, — ответил Менедем.

— Папирус и шелк, — добавил Соклей.

Двоюродный брат бросил на него предостерегающий взгляд, и Соклей понял, что лучше бы ему было промолчать насчет папируса, завезенного из Египта, владений Птолемея. Напоминать об этом капитану Антигона значило накликать беду.

Аристарх только фыркнул.

— Куда направляетесь? — спросил он.

— В Афины, — ответили одновременно Соклей и Менедем.

Потом Соклей подумал — а стоило ли в этом признаваться? Последние восемь лет Афинами правил Деметрий Фалерский, марионетка Кассандра, а Кассандр отнюдь не дружил с Антигоном.

Но Аристарх только снова фыркнул и заметил:

— С таким грузом в этом нет ничего удивительного.

Он подался вперед, пытаясь рассмотреть собеседников получше в сгущающихся сумерках.

— По дороге туда вы остановитесь на Косе?

Еще один опасный вопрос. Солгать было бы безопасней, но зато и более рискованно. Соклей решил сказать правду и ответил как можно спокойней и рассудительней:

— Конечно остановимся, почтеннейший. Мы торговцы, и мы нейтральны. На Косе делают шелк, который нельзя раздобыть больше нигде на свете. Мы купим на острове шелк, чтобы продать его в другом месте, и сбудем там пурпурную краску.

— Когда я оставил Родос, чтобы направиться в Милет, они сразу меня предупредили, что собираются сделать остановку на Косе, — сказал Эвксенид. — Это было еще до того, как весь военный флот Птолемея двинулся в ту сторону.

— Ладно, верю, — ответил Аристарх. Его подозрения, казалось, наконец-то рассеялись. — Вы, наверное, захотите провести день у нас на рыночной площади, прежде чем отправитесь в путь?

Соклей с Менедемом переглянулись.

Меньше всего Соклею хотелось здесь задерживаться. Чего ему действительно хотелось — так это как можно быстрее отправиться в Афины. Но его желания шли вразрез с требованиями здравого смысла.

— Благодарю, — проговорил он. — Предложить такое очень любезно с твоей стороны.

Он сразу понял, что принял правильное решение, когда офицер с облегчением сказал Эвксениду:

— Пошли. Давай вернемся в казармы, пока не стало слишком темно.

И они вместе двинулись по причалу.

— Вот только этого мне и не хватало — провести день на рыночной площади Книда! — воскликнул Менедем. — Если нам удастся заработать столько, чтобы заплатить всей команде за лишний день, это будет чудом, сотворенным самим Зевсом.

— Абсолютно с тобой согласен. — Соклей был еще мрачнее двоюродного брата, но потом лицо его просветлело. — Но, как говорится, никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Кто бы мог подумать, что в Кавне мы наткнемся на череп грифона?

— Да уж! — Судя по тону Менедема, он был бы счастлив никогда в глаза не видеть этого черепа. — Теперь нечего и надеяться найти без факела дом родосского проксена, — вздохнул он. — Ну что, пойдем на постоялый двор или предпочитаешь переночевать на юте?

— Меня вполне устроил бы ют, — ответил Соклей. — На постоялом дворе нет ничего завидного — шумно, полным-полно насекомых и воров.

— Там есть кое-что и помимо этого, — заметил Менедем.

— Вино есть и здесь, и я не так сильно желаю девицу, чтобы искать ее, едва войдя в порт, — ответил Соклей.

— Что ж, мне тоже не настолько приспичило раздобыть девицу, — с видом оскорбленного достоинства заявил Менедем.

Соклей потихоньку улыбнулся. Его шпилька попала в цель.

Менедем снял хитон, скомкал его, пристроил на палубе в качестве подушки и, завернувшись в гиматий, лег. Соклей последовал его примеру.

На палубе нашлось бы место и для Диоклея, но келевст примостился на скамье гребца и прислонился к обшивке борта «Афродиты», как обычно поступал, проводя ночь на судне. Эта привычка появилась у него много лет назад, когда он еще сам работал веслом, и Диоклей так и не смог от нее избавиться.

Соклей вгляделся в ночное небо. Блуждающая звезда Афродиты, самая яркая из звезд, сияла на западе, медленно следуя туда, где солнце опустилось за горизонт. Блуждающая звезда Зевса, не такая блестящая, но зато путешествующая по всей небесной сфере, висела низко на востоке. Отдаленная музыка двойной флейты и песня свидетельствовали о том, что немало людей предпочли сегодня пирушки и женщин этой почти спартанской простоте.

«Ну и к воронам их», — подумал Соклей и уснул.

* * *

Менедем очень неохотно смирился с тем, что им придется провести целый день на агоре Книда, торгуя товарами с «Афродиты».

— Это не твоя вина, — сказал он Соклею, когда они разложили напоказ немного краски, благовоний, папируса и чернил. — Ты не мог допустить, чтобы Аристарх на нас разозлился. И все равно…

— Все равно, — печально согласился Соклей, — я хочу отправиться в Афины.

Он говорил, как маленький мальчик, который хочет конфету и собирается устроить скандал из-за того, что педагог не желает ее покупать. Менедем засмеялся. Если бы существовали «мыслительные бордели» наподобие «мыслительных лавочек» Сократа, описанных Аристофаном в «Облаках», ничто не удержало бы его нынче ночью на борту «Афродиты». Соклей чуть ли не бравировал тем, что ему все равно, где ночевать, но устремился бы прочь, как выпущенный из катапульты дротик, если бы углядел хоть малейший шанс подискутировать на тему «Что есть что».

— Поторгуем для виду, — сказал Менедем. — Потом сможем немного побродить по рынку, а после двинемся обратно на судно.

— Идет. — И все-таки Соклей тяжело вздохнул. — Мы сейчас могли бы уже пройти больше полпути до Коса.

Он преувеличивал, но не сильно: остров лежал меньше чем в полудне пути к северо-западу от Книда.

Местные торговцы начали расхваливать свои оливки и чаши, а также шерстяные ткани. Неподалеку два бородатых финикийца в льняных широких одеяниях до лодыжек и в шляпах без полей громко выкрикивали:

— Бальзам! Замечательный бальзам! Это средство одновременно и прекраснейший фимиам, и самое лучшее из лекарств, когда-либо дарованных богами!

Услышав это, Соклей навострил уши.

— Пошли посмотрим, нельзя ли заключить с ними сделку. Мина бальзама идет за две мины серебра.

— Ты прав, — согласился Менедем. — К тому же у нас есть время, чтобы с ними поторговаться. В таком маленьком городке, как этот, нечего рассчитывать на бойкую торговлю.

Но едва братья начали расхваливать свои товары, как к ним приблизился какой-то человек — он шел осторожно, чуть наклонясь вперед, что говорило о его близорукости, — и спросил:

— Это вы родосцы, прибывшие на остров минувшей ночью?

— Верно, почтеннейший, — кивнул капитан «Афродиты». — Чем можем служить?

— Мне нужен папирус, — ответил человек, к удивлению Менедема. — Аристарх сказал, что у вас есть папирус.

Менедем удивился еще больше. Покупатель был не больше похож на воина, чем эфиоп — на светловолосого кельта.

— Аристарх сказал правду, — осторожно подтвердил Менедем. — Кто ты?

— Я Диодор, сын Диофанта, — ответил близорукий, наклонившись поближе к Менедему, чтобы лучше его рассмотреть. Потом объяснил: — Я здешний казначей Антигона.

— А! — Менедем кивнул. Теперь ясно, почему Диодор решил стать их покупателем. — Да, почтеннейший, у нас и вправду есть папирус. Вообще-то у нас его сколько угодно.

— Слава богам! — воскликнул Диодор. — Мой дорогой, знаешь ли ты, как трудно правильно вести записи, если твой начальник воюет с Египтом? Я писал на коже, на досках, даже на глиняных черепках — как делали в старые дни, решая, кого подвергнуть остракизму.

Неудивительно, что Диодор привел такое сравнение: он говорил на аттическом наречии, а Афины были родиной остракизма.

— Мы наверняка сможем тебе помочь, — сказал Менедем. Диодор, хоть и был казначеем, оказался слишком возбужден, чтобы сильно торговаться.

— Сколько у нас осталось папируса? — спросил Менедем Соклея. — Я знаю, ты продал кое-что в Кавне.

— О боги! — Диодор явно пришел в ужас при мысли о том, что от него ускользнет хоть немного папируса.

— У нас остался семьдесят один свиток, — ответил Соклей; Менедем не сомневался, что он наизусть помнит цифру. — А еще у нас есть превосходные чернила, — добавил Соклей, указав на один из маленьких горшочков.

Диодор кивнул.

— Чернила — это хорошо, но я могу быстро приготовить их и сам. Хотелось бы мне, чтобы я умел сам делать папирус. Сколько вы просите за свиток?

«Насколько высокую цену можно с него запросить?» — размышлял Менедем. То были непростые подсчеты, ведь Диодор был казначеем и знал, сколько стоят подобные вещи. Но он также не скрывал, как сильно нуждается в товаре Менедема. И все-таки, если слишком взвинтить цену, офицер Антигона может натравить на родосцев воинов и просто взять задарма то, что ему нужно. Да, и вправду сложное решение. Тяжело вздохнув, Менедем произнес:

— Шесть драхм. Ты сам сказал, господин, — добавил он, — тут идет война. Когда я продам то, что у нас осталось, когда еще я увижу папирус?

— Ты — родосец. Вы торгуете с Египтом, в этом твое преимущество, — ответил Диодор.

Соклей выбрал именно этот момент, чтобы достать из мешка один из свитков папируса и начать рассматривать его гладкую, кремовую лицевую поверхность. Не говоря ни слова, он улыбнулся и убрал папирус обратно.

Глаза Диодора проследили за свитком, как за красивой гетерой, закрывшей за собой дверь. Он вздохнул.

— Нами правит необходимость. Я дам тебе четыре драхмы за свиток и куплю пятьдесят штук.

Даже такая цена была больше общепринятой.

Они сговорились на пяти драхмах и двух оболах за свиток. Немного подумав, Диодор решил купить не пятьдесят, а шестьдесят свитков. Менедему хотелось прыгать от радости.

Когда казначей ушел, чтобы принести серебро, а один из их моряков поспешил обратно на судно за нужным количеством папируса, Менедем повернулся к Соклею и сказал:

— Мы заработали здесь деньги! Кто бы мог подумать?

— В прошлом году в Сиракузах тоже позарез был нужен папирус, ведь из-за карфагенской осады там его давно не получали, — ответил Соклей. — Тот, кто все время ведет записи, никак не может без него обойтись. К тому же в наши дни появляется все больше людей, умеющих читать и писать. Хорошо, что мы привезли папирус.

— Тут нечего возразить. И Диодор прав — у нас и впрямь есть преимущество, поскольку мы торгуем с Египтом. Крутобокое судно, перевозящее зерно, может захватить нам груду папируса для дальнейшей перепродажи, даже не заметив лишнего груза. Соклей кивнул.

— Верно. А теперь пошли узнаем, сколько эти варвары хотят за свой бальзам?

— Да, конечно, — ответил Менедем, и они с Соклеем направились к финикийцам, один из которых был высоким (почти таким же высоким, как Соклей) и худым, а второй — низеньким и еще более тощим, чем его товарищ.

Менедем поклонился.

— Радуйтесь. — Он представил своего двоюродного брата и представился сам.

— Радуйтесь, — ответил финикиец пониже.

Поклонившись, он дотронулся поочередно до своего лба, губ и сердца.

— Я — Абибаал, сын Гисдона. А это мой брат Абимилкий. — Он говорил на хорошем эллинском, хотя и с гортанным акцентом, и даже названные им чужеземные имена вполне могли бы принадлежать эллинам. — Чем могу служить, мой повелитель?

Ни один свободный эллин не назвал бы другого человека повелителем. На взгляд Менедема, финикийцы слишком уж усердствовали в цветистой вежливости.

— У вас есть бальзам, верно? — спросил он.

— А, бальзам! Конечно, есть. — Абибаал снова поклонился. — У нас есть самый великолепный душистый бальзам из садов Энгеди, чистый, желтый, как чудесный гиметтский мед. — Он и вправду хорошо знал эллинов, раз привел такое сравнение. — Бальзам этот при горении дает сладкий дым, а еще полезен как лекарство от всех недугов — различных болей и эпилепсии, а также как противоядие от смертельных ядов. А еще это замечательное средство, согревающее печень и живот, наш бальзам способен вылечить воспаление глаз, предохранить раны от нагноения, исцелить плеврит и мужское бессилие. Он подействует, если будет на то воля богов.

Менедем не ожидал услышать столь длинный перечень достоинств бальзама, едва ли не длиннее, чем список судов в «Илиаде».

— Мы могли бы заинтересоваться этим товаром, если ты назовешь подходящую цену.

Тут впервые подал голос Абимилкий, заговорив низким, гудящим басом:

— Цена — одна часть бальзама за две части серебра, по весу.

Его эллинский был не таким беглым, как у брата, но он говорил решительней и назвал и впрямь общепринятую цену за бальзам.

— Мы тоже торговцы, — сказал Менедем.

Абибаал и Абимилкий улыбнулись.

Менедем уже видел подобную улыбку у финикийцев: улыбка эта говорила, что эллины не могут быть торговцами, или, по крайней мере, хорошими торговцами. Менедем подался вперед, отвечая на молчаливый вызов. Ему доводилось побеждать в торге с уроженцами Востока. Ну а если в этих сделках он слегка проигрывал, то недолго об этом горевал.

Абибаал сказал:

— Мы слышали, как ты расхваливал свои товары. У тебя есть благовония, краска, папирус и чернила, так?

— Папируса осталось уже немного, — ответил Соклей. — Мы только что продали большую его часть одному здешнему военному.

— И должно быть, получили хорошую цену, поскольку Птолемей и Антигон воюют друг с другом, — заметил Абибаал.

Он не был дураком.

— Пурпурную краску я могу получить там, где ее делают. А вот благовония… Это благовония из родосских роз?

Менедем кивнул.

— Именно, почтеннейший. Они еще более душистые, чем ваш бальзам.

— Но не такие редкие, — заметил Абимилкий.

— Благовония пользуются большим спросом, чем бальзам, — сказал Соклей.

— Потому что больше людей могут позволить себе их купить, — парировал Абибаал. — Какого размера кувшины с благовониями?

— В каждом по два котила, — ответил Менедем.

Кувшины были не очень большими.

— Обычного размера, — сказал Абибаал, кивнув так, как часто делали варвары. — Тогда один из этих кувшинов — за драхму веса бальзама.

— Да это же просто кошмар! — закричал Менедем, хотя не так уж сильно ужаснулся. — Мы должны получить за кувшин хотя бы три драхмы бальзама.

Спустя полчаса оскорблений и криков они сговорились на двух драхмах и оболе бальзама — по весу — за каждый кувшин благовоний.

— Для эллина ты не такой уж плохой торговец, — заметил Абибаал, когда они пожали друг другу руки.

— Из уст финикийца это высокая похвала, — сказал Менедем.

И оба они довольно улыбнулись, ибо каждый из них считал себя победителем в торге.