Птолемей испытующе переводил взгляд с Соклея на Менедема и обратно. Соклей всеми силами старался твердо смотреть на Птолемея. Он думал, что их допросит какой-нибудь прислужник, но никак не ожидал предстать перед самим правителем Египта.

— Итак, — хрипло проговорил Птолемей, — вы утверждаете, что вовсе не обсуждали с этим человеком цену, за которую его от меня увезете?

— Верно, господин, — ответил Соклей. — Кроме того, даже если бы мы с братом и захотели его увезти — а мы этого не хотели, как повторяем снова и снова, — мы не смогли бы выйти в море с Полемеем на борту.

Над головой Птолемея затрещал факел. Солнце село, но благодаря факелам и лампам в андроне резиденции правителя Египта было светло почти как днем.

Птолемей подался вперед, обратив волевое, с резкими чертами лицо к двум родосцам.

— А почему нет? — спросил он.

— Потому что у нас пробоина и течь, вот почему! — воскликнул Менедем, выйдя из себя. — Если не веришь, спроси любого из своих плотников. Мы обхаживаем их уже почти месяц, но они плюют на нас — они слишком заняты починкой твоих проклятых судов, чтобы хоть на обол заботиться о других!

Соклей боялся, что его двоюродный брат заговорил слишком смело, но Птолемей лишь кивнул и заметил:

— Ты высказал без утайки все, что у тебя на уме, так ведь?

— Да, господин, — ответил Менедем. — Если бы мы могли починить судно, нас бы уже давно здесь не было, и тогда тебе не пришлось бы гадать, не вступили ли мы в сговор с племянником Антигона.

— Предположим, я спрошу своих плотников, заглядывали вы к ним или нет? — сказал Птолемей.

— Клянусь египетской собакой, давай! — выпалил Менедем, и снова Соклей подумал, что это, пожалуй, лишнее — прибегать именно к такому проклятию, стоя перед правителем Египта.

— Твои люди скажут тебе, что мы надоедали им, как вши в волосах, — продолжал Менедем.

— Хе. — Птолемей задумчиво почесался. — У меня бывали вши пару раз — даже больше. Я ненавижу этих маленьких ублюдков.

Он кликнул одного из своих людей — воина, а не слугу — и негромко с ним заговорил. Парень кивнул и поспешно вышел.

— Посмотрим, сказали ли вы правду, — продолжал Птолемей.

Он, видимо, ожидал, что родосцы встревожатся. Но Менедем ответил только:

— Прекрасно.

— И что теперь будет с Полемеем? — спросил Соклей — эта мысль сейчас занимала его в первую очередь.

Птолемей нахмурился.

— Этот шлюхин сын пытался переманить моих офицеров милыми речами и взятками. Я подобрал его, шелудивого бродячего пса, и вот как он со мной обошелся? Он больше не получит от меня ни единого куска, только глоток: завтра негодяй выпьет цикуту. — Он обратил на Соклея грозный взгляд. — И что ты об этом думаешь?

— Могу я посмотреть, господин? — выпалил тот.

— Что? — Птолемей изумленно заморгал. Уж такого ответа он никак не ожидал. Он уставился на Соклея еще мрачнее. — Зачем?

Соклей пожалел, что ляпнул, не подумав. Он постарался ответить, тщательно подбирая слова:

— Видишь ли, я учился в афинском Лицее и знаком с людьми из Академии, из той самой школы, которую основал Платон. А еще я читал в истории Платона о том, как умер Сократ. Мне бы хотелось увидеть такое самому, если можно.

— Я тоже читал «Федона», — сказал Птолемей, и теперь настала очередь Соклея удивиться: правитель Египта был похож на воина, а не на человека, изучающего философию.

И Птолемей удивил его снова, продолжив:

— Этот человек божественно пишет.

— Д-да, — запинаясь, ответил Соклей: он изумился не потому, что был не согласен, а потому, что не кто иной, как грубоватый Птолемей, высказал такое мнение.

Находясь все в том же расположении духа, правитель Египта вздохнул и проговорил:

— Хотел бы я с ним встретиться. Мне было девятнадцать или двадцать, когда он умер, но я не добрался до Афин до… в общем, я попал туда позже.

«До битвы при Херонее, имел он в виду, — понял Соклей. — До той битвы, в которой Филипп Македонский сокрушил мощь Афин».

Он пристально посмотрел на правителя Египта. Битва при Херонее произошла за три года до рождения самого Соклея. Столько всего случилось с тех пор — поразительные завоевания Александра Великого, войны его преемников, — что видеть человека, который тогда сражался, само по себе уже казалось удивительным.

«А ведь этот человек всего на несколько лет старше моего отца», — напомнил себе Соклей. Но Птолемей побывал в стольких местах и сделал так много…

Мысли самого правителя Египта текли в другом направлении. Он погрозил пальцем и сказал:

— Я тебя предупреждаю, на деле все это не так мило, как рассказывает Платон.

— Господин? — Потерявшись в своих размышлениях, Соклей упустил нить беседы.

— Я имею в виду отравление цикутой, — пояснил Птолемей. — Ты уверен, что хочешь это видеть?

— О, — отозвался Соклей и после раздумья добавил: — Да. Да, хочу. Я… мне хотелось бы знать, через что прошел Сократ.

— А, — сказал Птолемей. — Это я могу понять. Может, это и глупость, но я могу такое понять. Ладно, юноша. Я держу племянника Антигона в соседнем доме. Приходи туда завтра рано утром, и ты увидишь то, что хочешь увидеть. Но смотри не опаздывай, мои люди не станут ждать. Договорились?

— Договорились, — сразу ответил Соклей. — Спасибо, господин.

— Не благодари меня, пока не узнаешь, на что ты себя обрек. — Птолемей повернулся к Менедему. — А как насчет тебя? Ты тоже хочешь посмотреть на смерть Полемея?

Менедем покачал головой.

— Только не я. Все, что я хочу, — это получить плотника. Как по сигналу, в тот же миг в андрон вошел человек, которого отсылал с поручением Птолемей.

— Ну? — отрывисто спросил правитель Египта.

— О господин, — поклонился воин, — все корабельные плотники говорят, что эти родосцы им страшно надоели — цеплялись к ним, как пиявки в болоте.

— О, вот как? — проворчал Птолемей.

Посланец кивнул.

Генерал указал на Менедема.

— Ты получишь плотника завтра утром и сможешь наблюдать за его работой, вместо того чтобы наблюдать за смертью Полемея.

— Спасибо тебе большое, — ответил Менедем. — Думаю, я заключил более выгодную сделку, чем Соклей.

— Ты и твой двоюродный брат — вы оба хотите видеть то, что вас больше всего интересует, — сказал Птолемей. — Просто это разные вещи.

Он показал на дверь андрона.

— А теперь убирайтесь отсюда. Я и так уже потратил на вас слишком много времени.

— Можно попросить факел, чтобы не возвращаться на судно в темноте? — спросил Соклей.

— Возьмите один из тех, что освещают двор. — На этот раз Птолемей сделал еще более царственный жест.

Соклей ретировался, Менедем следовал за ним по пятам.

Снаружи все еще теплился слабый свет, достаточный, чтобы с помощью факела родосцы могли отыскать дорогу.

Едва они отошли на порядочное расстояние от резиденции Птолемея, Менедем выпалил:

— Ты что, спятил?

— Почему?

Повернув к брату голову, Соклей вляпался во что-то влажное и противное. Он повозил ногой по грязи, чтобы отчиститься.

— Нет, просто мне любопытно. Птолемей это понял. Он понял даже лучше, чем я ожидал.

— Он понял, что ему ничего не стоит ублажить сумасброда, — сказал Менедем.

Соклей снова покачал головой.

— Нет, я не верю, что он подумал именно так. Он сам читал Платона. Я никак не ожидал этого от македонца, хоть Аристотель и был учителем Александра.

Менедем молча прошел несколько шагов, потом заметил:

— Что ж, может, это и к лучшему. Ты все-таки убедил его, что мы не были в сговоре с Полемеем. И… — Менедем сделал пару танцующих шагов, его тень дико заметалась в свете факела, — мы все-таки починим «Афродиту»!

— Это хорошо, — согласился Соклей. — Это очень хорошо. Мы наконец-то сможем двинуться в Афины.

— Сперва — в Милет, — сказал Менедем, идя по причалу.

Соклей подавил вздох.

— Да славятся боги! — вскричал Диоклей, когда они вновь взошли на борт торговой галеры. — Когда вас увели воины, я и представить себе не мог, что с вами будет.

— Вообще-то мы тоже этого не знали, — ответил Соклей. — Но теперь все в порядке.

— Даже лучше, чем просто в порядке, — добавил Менедем. — Завтра мы получим плотника.

— Браво! — воскликнул Диоклей. Испросил: — А что получит Полемей?

— Глоток напитка, — ответил Соклей, — после которого ему уже никогда не захочется пить.

— Это… О! — Начальник гребцов быстро сообразил, что к чему. — Что ж, не могу сказать, что меня это удивило. Если играешь в такие игры и проигрываешь, будь готов платить.

— Именно так, — согласился Соклей и сделал паузу, ожидая, что Менедем расскажет Диоклею и немногим остававшимся на борту морякам о событиях этого утра.

Но Менедем сказал только:

— Клейтелий будет гадать, что с нами сталось. Надо завтра послать кого-нибудь в его дом, чтобы дать знать о случившемся. И я бы не возражал против того, чтобы сделать еще парочку заходов с его рабыней. — Он пожал плечами. — Что ж, завтра у меня будет твердая палуба, а не мягкая постель, да и девицы рядом не будет. Полагаю, тут уж ничего не поделаешь.

И он улегся на досках палубы так спокойно, как будто вокруг на тысячи стадий не было ни мягких постелей, ни женщин.

Диоклей прошел вперед, чтобы выспаться, сидя на скамье гребца, и прислонился к обшивке, как делал всегда, ночуя на борту судна.

Соклей снял хитон, сложил его в виде подушки и лег рядом с Менедемом, завернувшись в гиматий, чтобы было теплей.

— Спокойной ночи, мой дорогой, — пробормотал он.

— Спокойной ночи, — ответил его двоюродный брат. — Лучше тебе не спать завтра допоздна, или ты упустишь свой шанс.

Он сказал это саркастическим тоном и все-таки был прав.

— Ты обычно просыпаешься раньше меня, — отозвался Соклей. — Потряси меня, если я все еще буду спать.

— Хорошо, но почему ты хочешь такое увидеть… — Менедем не договорил, повернувшись спиной к Соклею.

Через несколько мгновений он уже храпел. Соклей еще некоторое время бодрствовал, но недолго.

* * *

Он проснулся оттого, что Менедем толкал его в плечо. Солнце еще не встало.

Соклею понадобилось мгновение, чтобы вспомнить, почему двоюродный брат будит его так рано. А вспомнив, он перестал тихо жаловаться и сказал:

— Спасибо. А то я спросонья было позабыл, что мне надо сделать.

Соклей проглотил хлеб, сыр и вино, натянул одежду и поспешил к городу.

Когда он добрался до улицы, где жил Птолемей, он без труда догадался, в котором из домов рядом с резиденцией правителя Египта держат племянника Антигона — это здание охраняло больше воинов, чем дом самого Птолемея. Сколько людей Полемея явились с Халкиды на Кос? Достаточно, чтобы правитель Египта поневоле нервничал, каким бы спокойным ни казалось все в настоящий момент.

Соклей назвал свое имя одному из стражников, дежуривших перед дверью.

— Скажи мне и имя твоего отца, — отозвался тот.

Когда Соклей это сделал, воин кивнул.

— Хорошо, ты и в самом деле тот самый.

Он слегка постучал в дверь.

— Откройте, родосец пришел.

Дверь открыл не раб, а еще один воин.

— Пойдем со мной, — отрывисто проговорил он и повел Соклея в андрон.

Во дворе тоже было полно вооруженных людей. Воины, собравшиеся в андроне, были старше и, судя по виду, более высокого ранга.

«Свидетели, посланные Птолемеем», — подумал Соклей.

Одно кресло в комнате оставалось пустым.

Тот, кто привел родосца, махнул рукой в сторону этого кресла, и Соклей, садясь, изумленно покачал головой: правитель Египта подумал обо всем.

Полемей вошел в андрон несколькими минутами позже. Он не был связан или закован, и воины, шагающие с ним рядом, явно держались настороже.

Полемея ожидало ложе рядом с маленьким обеденным столом. Племянник Антигона возлег на это ложе и гневно уставился на людей, пришедших посмотреть, как он умрет.

— К воронам всех вас, — хрипло сказал он. Потом заметил Соклея. — Еще один падальщик ожидает мертвечины, а?

Прежде чем Соклей смог найти слова для ответа, в комнату вошел человек, неся простую глиняную чашу. Он поставил ее на стол и двинулся было к выходу.

— Подожди, — остановил его Полемей. — Скажи, здесь достаточно, чтобы я мог совершить либатий, прежде чем выпью?

Вздрогнув, Соклей вспомнил, что Сократ задал тот же самый вопрос — по свидетельству его тюремщика. Человек, который принес чашу, кивнул.

— Если хочешь, давай. Здесь достаточно, чтобы убить слона.

— Не хотим рисковать, а? — не без гордости проговорил племянник Антигона.

Он взял чашу и пролил из нее несколько капель, как бы совершая возлияние вином в честь Диониса. Потом выпил яд. Опустив чашу, он скорчил ужасную гримасу.

— Ох, клянусь богами, отвратительное пойло. Вы никогда больше не увидите, чтобы я его пил.

— Браво! Храбро сделано, — пробормотал офицер, сидевший рядом с Соклеем.

Родосец склонен был согласиться. Полемей, может, сполна заслужил то, что получил, но умирал он как человек отважный.

И это было еще не все. Приговоренный к смерти выплеснул осадок из чаши на пол андрона, сказав:

— Это — для красавца Птолемея.

Он как будто играл в коттаб и хвалил красивого мальчика.

Двое офицеров Птолемея открыто рассмеялись. Их хозяин был великим человеком и заслуживал похвалы за многие достоинства, но едва ли отличался красотой. Соклей подумал, что благодаря своему массивному сложению Птолемей, должно быть, выглядел в юности таким же непривлекательным, как и он сам.

Полемей уставился на парня, который принес цикуту.

— Я ничего не чувствую, — сказал он. — Что мне теперь делать?

Походи, пока твои ноги не отяжелеют, если хочешь, — ответил тот. — Потом просто ляг. Снадобье подействует.

Племянник Антигона пробормотал что-то мерзкое себе под нос. Воины внимательно наблюдали за ним с копьями наготове. Теперь Полемею было нечего терять, и кто мог сказать, что ему взбредет в голову? Заметив, что за ним пристально наблюдают, приговоренный сложил пальцы в оскорбительном жесте.

Полемей шагал туда-сюда, туда-сюда. На все это ушло больше времени, чем ожидал Соклей. Когда он читал Платона, у него сложилось впечатление, что Сократ умер очень быстро. Но ведь Сократ был стар и всего лишь среднего роста. Полемей же был огромен, как медведь, и в самом расцвете сил. Может, поэтому требовалось больше времени, чтобы цикута на него подействовала.

Прошел почти час, прежде чем Полемей фыркнул и сказал:

— Я не чувствую ног.

Он стал бледен, на лбу у него выступил пот.

Соклей огляделся в поисках человека, который принес смертельную дозу, но тот покинул андрон. Один из офицеров Птолемея сказал:

— Теперь ты, наверное, можешь лечь.

— Правильно.

Полемей с трудом добрался до кушетки и, опустившись на нее, заявил:

— А ведь этот шлюхин сын утверждал, что снадобье безболезненно. Еще одна ложь.

— А что ты чувствуешь? — спросил Соклей.

— Выпей такое сам и узнаешь, любопытный ублюдок, — ответил Полемей. Но потом продолжил: — Чувствую, будто мои ноги и живот в огне. И я… — Он перегнулся через край кушетки, и его шумно вырвало.

Кроме обычного острого запаха рвоты почувствовался кислотный запах, абсолютно незнакомый Соклею, — он понял, что это вонь цикуты.

Сидевший рядом с родосцем офицер махнул одному из воинов:

— Ступай приведи того, кто принес сюда яд. Выясни, не спасет ли Полемея тот факт, что он выблевал. Если спасет… — Он полоснул себя большим пальцем по горлу.

Воин поспешно вышел.

Но отравитель вернулся со словами;

— Нет, теперь уже поздно. Полемей может продержаться еще немножко, но он все равно мертвец. Когда дело касается цикуты, человека должно вырвать сразу, в противном случае ему точно не выжить.

Полемея снова вырвало спустя полтора часа. Он проклял Птолемея и всех людей в комнате, которые смотрели, как он умирает. Соклей сплюнул в подол хитона, чтобы отвратить беду. И не он один так поступил.

— Холодно, — простонал племянник Антигона. — До чего же холодно. И в глазах темнеет.

Он помолчал, потом покачал головой.

— Не может быть, чтобы было уже так поздно. Проклятое снадобье лишает меня зрения.

Несмотря на пагубное действие цикуты на тело, ум его оставался трезвым.

Соклей предпочел бы, чтобы он бредил.

Спустя некоторое время Полемей обосрался, добавив новую вонь к той, что уже стояла в андроне.

Человек, давший ему яд, подошел к нему и сказал:

— Я собираюсь ощупать тебя, чтобы выяснить, как далеко зашло действие зелья.

— Давай, — ответил Полемей. — Ниже пояса я больше ничего не чувствую.

Отравитель ощупал его пах и живот.

— Твое тело холодное снизу и до пупа. Когда холод поднимется к груди, наступит конец, потому что твое сердце остановится и ты не сможешь дышать.

— Хотел бы я, чтобы это случилось поскорее, — сказал громадный македонец. — Я не хочу лежать тут, воняя, как Птолемей.

Даже в преддверии смерти он имел смелость поносить человека, который отправил его на эту смерть. Но правитель Египта имел право так поступить. В «Федоне» Платон совершенно ясно рассказывал о том, как погиб Сократ, не желая представить своего любимого учителя в нелестном свете.

Полемей начал тяжело дышать, каждый новый вдох давался ему все с большим трудом.

— Эринии… пусть возьмут… вас всех… и особенно… Птолемея… — сказал он, с силой выдыхая слова.

Все с большими усилиями он вдохнул еще несколько раз, а потом, испустив последний слабый вдох, затих.

Человек, который дал Полемею яд, подержал его запястье, нащупав пульс, как это делает лекарь.

Когда он выпустил руку Полемея, она безжизненно упала на кушетку. Отравитель кивнул всем находившимся в комнате:

— Все кончено, почтеннейшие.

— Давно пора, — проворчал офицер рядом с Соклеем, встал и потянулся. — Мне надо помочиться.

Другой офицер сказал:

— Помните, мы должны перемешать его людей с нашими — их не должно собраться вместе столько, чтобы причинить неприятности.

Это показалось Соклею весьма разумным, наверняка приказ исходит от самого Птолемея.

Еще один офицер добавил:

— Пока мы платим им вовремя, от них не будет больших хлопот. Наемники первым делом беспокоятся о том, как бы набить свой карман, а уж потом обо всем остальном. — Он вздохнул. — Пойдем отсюда. Тут воняет.

Соклей тоже рад был оказаться наконец на свежем воздухе.

Его тень казалась крошечной лужицей у его ног — время близилось к полудню. Он и не сознавал, что пробыл в андроне так долго. Несколько рабов зашли в комнату и вынесли труп Полемея. Соклей гадал, знает ли хозяин дома, что его жилище использовали как место казни. Не хотел бы он оказаться на его месте, и дело было не только в том, что теперь придется вызвать жреца и ритуально очистить помещения. Как потом, скажем, давать симпосии там, где человека предали смерти?

К счастью, Соклею не надо было беспокоиться об этом. Он никогда больше не увидит этого места, и хорошо.

Воин вежливо отворил перед ним дверь. Когда Соклей шагнул на улицу, стражник спросил:

— Ты выяснил то, что хотел знать?

«И что мне на это ответить? Мне было любопытно, как действует цикута, но хотел ли я и вправду смотреть, как умирает человек?»

Обнаружив, что эти два обстоятельства никоим образом нельзя отделить друг от друга, Соклей вздохнул и сказал:

— Полагаю, что выяснил.

Он поспешил прочь, прежде чем стражник смог задать еще какой-нибудь вопрос, над ответом на который Соклею не хотелось бы думать.

* * *

Когда он вернулся в гавань, Менедем окликнул его:

— Все кончено, а?

Соклей кивнул.

— Как он себя вел? — спросил его двоюродный брат. Так хорошо, как только возможно, — ответил Соклей. Птолемей был прав — все это намного отвратительней, чем описал Платон. — И поспешил сменить тему разговора: — А что с «Афродитой»?

Не успел Менедем ответить, как из-под палубы юта раздались удары молотка.

Капитан акатоса просиял.

— Это Никагор, — сказал он. — Он явился сюда сразу после того, как ты отправился в город, и до сих пор трудится без устали, как Талос.

— Эйя, Никагор! — громко окликнул плотника Менедем. — Выйди, чтобы выпить чашу вина и поздороваться с моим двоюродным братом!

Раздалось еще несколько ударов, потом кто-то — должно быть, Никагор — отозвался снизу:

— Дай мне сперва вколотить на место этот нагель. После этого я весь в твоем распоряжении.

И удары возобновились.

— Он уже соединяет доски обшивки, вот как? — Соклей был впечатлен. — А этот парень знает свое дело!

— Я слышал тебя. Спасибо за комплимент. Надеюсь, я и вправду неплохой мастер, — отозвался Никагор.

Он сделал еще несколько ударов и буркнул:

— Ну вот. Теперь эта дрянь будет держаться как следует.

— Но лучше всего то, что платит ему Птолемей, — сказал Менедем.

— Хорошие новости, — согласился Соклей. — Вынужденный простой и так уже обошелся нам слишком дорого.

Потом он понизил голос:

— Может, Птолемей благодарен нам за то, что мы не отплыли вместе с племянником Антигона?

— Может быть. — Менедем тоже ответил негромко. — Чтоб меня вороны склевали, если я знаю, куда бы мы его увезли, если бы вообще захотели куда-то везти.

Соклей кивнул.

— Да уж!

Полемей ухитрился настроить против себя всех македонских генералов, кроме Лисимаха в Трасе и Селевка далеко на востоке, да и то, без сомнения, он не поссорился и с этими двумя лишь по той причине, что почти не имел с ними дел.

Никагор взошел по лесенке на ют. Плотник был нагим, как моряк. Это был мужчина сорока с лишним лет, широкоплечий, с могучими руками и покрытыми шрамами узловатыми пальцами.

— Радуйся, — приветствовал он Соклея, вытирая потный лоб.

— Радуйся, — ответил Соклей. — Похоже, ты неплохо потрудился.

— Само собой, — сказал Никагор. — Спасибо, — кивнул он Менедему, который поднес ему обещанное вино.

Плотник пролил несколько капель на палубу, выпил и снова переключил внимание на Соклея.

— После всех починок, которыми я занимался за последнее время, эта для меня — почти что праздник.

— О таком я не подумал, — признался Соклей.

— Ты бы подумал, если бы занимался моей работой, — ответил плотник. — Тараны сами по себе плохи. Повреждения при столкновении судов, вроде того, в которое вы попали, еще хуже, потому что таран вонзается быстро и его плавники делают проломы только там, куда попадают. Но если вы думаете, что вам сильно не повезло, то посмотрел бы я, как вы запели бы, попади в ваше судно возле ватерлинии пара-другая камней весом в тридцать мин.

— Это так плохо? — спросил Соклей.

— Просто скверно, — ответил Никагор. — Иногда в таких случаях приходится менять половину всей обшивки. И само собой, капитан вопит, что он должен как можно быстрее вернуться в море и что все будет навечно потеряно, если плотник не починит его судно немедленно. Хочется просто утопить таких крикливых ублюдков, клянусь богами… Они думают, что ты распоследний тупица и ничего не можешь сообразить сам.

— До чего же нам повезло, что мы тебя наконец заполучили, — сказал Менедем. — Я потратил пару месяцев и кучу усилий, прежде чем вообще смог найти плотника. Конечно, ведь «Афродита» не военное судно.

— Нет, но ты вполне сможешь сражаться, если придется. И, — проницательно заметил Никагор, — в большинстве случаев иметь возможность сражаться означает, что тебе не придется этого делать, верно?

— Верно, — согласился Соклей. — Ты глядишь прямо в корень.

— Пытаюсь, — ответил плотник. — И к тому же с этой игрой я знаком и сам. Это касается не только кораблей. Мне не приходилось драться вот уже лет двадцать, а все потому, что у меня грозный вид. — Он показал кулак и ухмыльнулся. — Может, я и впрямь грозен, а может, и нет. Но никто не хочет выяснять это, рискуя своей шкурой. Согласен?

— Согласен, — кивнул Соклей.

С ним самим люди тоже редко желали ссориться, потому что он был значительно выше среднего роста. Соклей отлично знал, как обманчива бывает внешность.

Никагор проглотил остаток вина, вытер рот и поставил чашу.

— От души благодарю, почтеннейший. Это как раз то, что мне было нужно, — сказал он Менедему и опять исчез под палубой юта.

Мгновение спустя плотник снова застучал молотом.

— Хороший человек, — сказал Соклей. — Хотел бы я знать, сможешь ли ты уговорить его выйти с нами в море.

Капитан «Афродиты» засмеялся.

— Милый братец, ты читаешь мои мысли. Именно об этом я его и спросил, но Никагор ответил: «Я зарабатываю на жизнь починкой судов. Ты думаешь, я настолько туп, что захочу путешествовать на одном из них, зная обо всем, что с кораблями может случиться?»

— Хм. — Соклей пощипал себя за бороду. — И что это говорит о нас с тобой?

Менедем снова засмеялся.

— Да уж ничего хорошего наверняка.

* * *

— Давайте, ленивые шлюхины дети! — окликнул Диоклей гребцов «Афродиты». — Не щадите ни спин, ни рук! Вы что, разучились орудовать веслом? Риппапай! Риппапай!

Несколько моряков застонали, налегая на весла. Слушая эти стоны, Менедем понял, как сильно сказался на его команде вынужденный отпуск.

— К вечеру у нас будет много натруженных мускулов, — предсказал он, когда «Афродита» скользнула к гавани Коса.

— Наверняка, — согласился келевст. — А еще будут волдыри на ладонях, как и весной.

— Если натереть ладони маслом в начале гребли, волдырей будет меньше, — сказал Соклей.

— Неплохая мысль, — согласился Диоклей, ударяя в бронзовый квадрат, чтобы задать гребцам ритм. — Время от времени я и сам так делал, когда работал веслом, а греб я так часто, что мои ладони стали твердыми, как рог.

Менедем удерживал торговую галеру вблизи берега Коса. По ту сторону канала суда и воины Птолемея все еще осаждали Галикарнас. Но закупорить гавань плотно, как кувшин с вином, было не так-то просто, и время от времени одна-две галеры Антигона все-таки выскальзывали и топили или брали в плен любое судно, которое им удавалось перехватить. Менедем не хотел стать их легкой добычей.

Он оглянулся на двоюродного брата.

— Эйя, Соклей, вон там, всего в нескольких стадиях отсюда, вершится история.

— Что ж, так и есть, — согласился Соклей. — Но она вершится не слишком быстро, верно? Вряд ли я многое упущу, если буду смотреть на северо-запад, а не на северо-восток.

Он имел в виду — если он будет смотреть в сторону Афин.

— Мы покамест не в Афинах и пока туда не идем, — ответил Менедем. — Почему бы тебе вместо этого не смотреть прямо на север? Там находится Милет, не так уж далеко отсюда. И нам пригодятся деньги, которые мы там заработаем.

— Знаю. Каждое твое слово истинно. Я это прекрасно понимаю. Но мне очень трудно этим проникнуться.

— Уж лучше бы тебе проникнуться, — предупредил брата Менедем. — Когда мы будем там торговать, нам придется постараться изо всех сил, чтобы выжать из торговцев побольше серебра. И не вздумай грезить о черепе грифона, иначе от тебя не будет никакого толку.

— Знаю, — повторил Соклей.

Но его взор снова обратился к скамье, под которой хранился череп — так взор любовника мог бы обратиться к возлюбленной. И взор любовника не мог бы быть более нежным.

— Что до меня, я буду рад прибыть в Афины просто для того, чтобы избавиться от этой несчастной уродливой штуковины, — заявил Менедем.

— Все, что может научить тебя чему-то новому — красиво, — недовольно возразил его двоюродный брат.

— Когда мне нужна красота, я ищу ее в девичьей плоти, а не в костях грифона, — отрезал Менедем.

— Есть красота плоти, но есть и красота ума, — парировал Соклей. — Череп грифона не обладает ни той ни другой красотой, однако размышления о нем могут привести одного любящего мудрость человека к другому.

Спустя несколько биений сердца Менедем покачал головой.

— Я боюсь, это выше моего понимания, милый братец. Говори, что хочешь, но это не заставит старую кость выглядеть краше в моих глазах.

— Тогда давай оставим эту тему, — предложил его собеседник, что слегка удивило Менедема: когда Соклей чувствовал желание пофилософствовать, он часто был склонен читать длинные лекции.

Мгновение спустя Соклей объяснил, почему он так поступил:

— Просто сейчас у меня на уме Платон и Сократ, вот и все.

— Почему именно они? — спросил Менедем и, не успел Соклей ответить, ответил на свой вопрос сам: — А! Конечно же, все дело в цикуте.

— Верно, — сказал Соклей. — В «Симпосии» Платон много говорит о взаимоотношении между физической красотой и настоящей любовью.

— Да ну? Что ж, оказывается, философские сочинения иногда тоже бывают интересными.

— Зубоскал.

— Зубоскал? — Менедем принял обиженный вид. — Наконец тебе удалось меня заинтересовать, а ты еще жалуешься. Я зубоскалю? А что бы об этом сказал Сократ? Или, вернее, что бы об этом сказал Платон?

— Хороший вопрос, — задумчиво проговорил Соклей. — Наверное, не осталось в живых никого, кто мог бы рассказать, сколько изречений, вложенных Платоном в уста Сократа, и впрямь принадлежали ему, а сколько — самому Платону.

— Не отвлекайся. Какое отношение красота имеет к истинной любви? Это куда интереснее, чем кто что написал.

— Ты же сам об этом заговорил, но не важно, — ответил Соклей. — Если верить аргументам, приведенным в «Симпосии», отношение небольшое. Телесная красота ведет тебя к красоте ума, вот там и лежит настоящая любовь.

— Рассуждения в духе стариков, — сказал Менедем. — Если у них не встает член, они, чтобы не огорчаться, заводят речь о красоте ума.

— И все-таки ты — зубоскал, — повторил Соклей. — Послушай, мне только что пришло на ум, что мы кое-что упустили из виду.

— И что же?

— Как мы осмелимся причалить в Милете? Мы провели слишком много времени на Косе, и теперь весть о том, что мы привезли туда Полемея, уже наверняка распространилась по всему Милету. Люди Антигона могут поджарить нас на медленном огне.

— Я тебя знаю. Ты все еще ищешь повод, чтобы двинуться прямо в Афины, — заявил Менедем. — Но того, о чем ты говоришь, не случится. Помни, Деметрий Фалерский — марионетка Кассандра, а того тоже не привело бы в восторг бегство Полемея. — Он внезапно ухмыльнулся. — И вообще нам можно больше ни о чем не беспокоиться.

— Почему же? — спросил Соклей.

— Я скажу тебе почему. Предположим, нас обвинят в том, что мы помогли Полемею сбежать, чтобы он мог досаждать своему дяде. Что мы тогда скажем? Мы скажем: «Что ж, несравненнейший, теперь ты можешь жить спокойно, потому что мы своими глазами видели, как умер Полемей». И тогда никто на нас не разозлится, поскольку всех очень обрадуют новости.

Соклей смущенно посмотрел на двоюродного брата.

— Ты прав. Ты абсолютно прав. Разумеется, невозможно представить, чтобы кто-нибудь не обрадовался вести о смерти Полемея.

— Это точно, — сказал Менедем. — Этот тип сделал все, чтобы его полюбили как за ум, так и за красоту, верно?

Соклей развеселился.

— Ты не просто зубоскал, ты опасный зубоскал. Думаю, ты заставил бы Сократа подавиться вином.

— Нет-нет… Сократ подавился цикутой, как и Полемей, — возразил Менедем.

И пока «Афродита» шла на северо-запад по проливу между Анатолией и островом Калимнос, братья продолжали поддразнивать друг друга. На этот раз стояла прекрасная погода, как раз подходящая для путешествия.

Одна из военных галер Птолемея вышла из недавно захваченного города Миндоса, чтобы присмотреться к «Афродите», но повернула обратно, узнав судно.

— Я помню тебя! — окликнул Менедема офицер на борту пятиярусника. — Ты — тот самый парень, который привез… этого… как там его… племянника Антигона на Кос.

— Правильно, — ответил Менедем, сняв руку с рукояти рулевого весла, чтобы помахать военной галере.

После того как она повернула на восток, Соклей заметил:

— Ты не сказал ему, что «этот как там его» мертв.

— Ну конечно, не сказал, — кивнул Менедем. — В противном случае пришлось бы потратить уйму времени, отвечая на расспросы, а времени у нас нет, если мы хотим добраться до Милета к закату. Вообще-то, милый братец, не только ты один стремишься к цели.

Вскоре после того, как военная галера отчалила от берега, «Афродита» прошла мимо лодки ныряльщиков за губками, скорее всего, приплывшей с Калимноса. На лодке было полно людей. С трезубцем в правой руке, чтобы отделить губку от морского дна, с большим камнем, прижатым к груди, чтобы побыстрей погрузиться, ныряльщик прыгнул за корму и плюхнулся в голубую воду. Вскоре он вынырнул снова с черными губками разных размеров. Оставшиеся в лодке люди взяли у парня добычу и втащили его через борт. Голый, со стекающей с него водой, ловец помахал «Афродите».

Работая веслом, Москхион заметил:

— Вот о чем я говорил, когда мы подводили под пробоину пластырь. Боги свидетели — я предпочитаю быть здесь, а не там.

— Охотно верю. — Менедем помахал людям в лодке, как только что махал экипажу пятиярусника Птолемея. — Но этот парень не принял нас за пиратов. Или просто знает, что в его лодке нечем поживиться.

— Уж наверняка нам не нужны его губки, — сказал Соклей. — Они не похожи на те, которыми можно пользоваться в роскошных банях.

— Конечно, — ответил Москхион. — Они ведь еще не вычищены и не высушены.

— Ныряние за губками — такой же трудный способ зарабатывать на жизнь, как и любой другой морской промысел, — подытожил Менедем.

— Труднее остальных, — убежденно проговорил Москхион. — Поверь мне — куда труднее.

— Если уж на то пошло, легких способов зарабатывать на жизнь вообще не существует, — заявил Соклей.

— И все же я предпочел бы быть гребцом, а не ныряльщиком за губками, — заметил Менедем.

Оба его собеседника кивнули в знак согласия.

— А что касается легкой работы, — продолжал Менедем, — разве вы не предпочли бы быть софистами и произносить за деньги речи на рыночной площади?

— Клянусь египетской собакой, я бы предпочел! — воскликнул Москхион.

— Это не так легко, как тебе кажется, — ответил Соклей. — Иначе куда больше людей зарабатывали бы подобным образом. Но, знаете, большинство тех, кто пытается стать софистом, терпят неудачу. Чтобы добиться успеха, ты должен научиться придумывать речь на ходу, и люди должны захотеть тебя слушать. В противном случае тебе придется голодать.

Менедем об этом не подумал. Вечно Соклей напоминал ему о вещах, которые просто не пришли бы в голову ему самому.

— Может, ты и прав, — согласился капитан «Афродиты». — Это, наверное, похоже на профессию актера.

— Я бы сказал, быть софистом труднее, чем актером, — ответил его двоюродный брат. — Софист в отличие от актера не имеет маски, за которой может спрятаться.

Большая волна ударила в нос торговой галеры, а за ней еще одна и еще, поднимая и опуская судно.

— Вот мы и выходим в Икарийское море, — сказал Менедем, — а значит, вблизи больше не будет островов, за которыми можно укрыться. До самого Милета нас будет швырять, как игрушечную лодку, которую дети пускают в ванне. Это один из самых трудных участков для мореплавателей.

— Знаю. — Соклей сглотнул и слегка позеленел. — Я думал, что избавился от морской болезни, но она вернулась во время остановки на Косе.

И он был не один такой. Двое моряков перегнулись через борт и блевали. Может, они и не блевали бы сейчас, если бы не напились на Косе прошлой ночью, хотя не исключено, что эти двое, подобно Соклею, просто провели слишком много времени на берегу.

* * *

К облегчению Менедема, «Афродита» к закату добралась до Милета. Не хотел бы он провести ночь в таких бурных водах, к тому же мог подняться ветер, что еще больше усложнило бы дело.

Пришвартовавшись в гавани к закату, Менедем стал смотреть на мир куда благодушнее.

Местные жители, пришвартовавшие судно, болтали друг с другом на ионическом диалекте, принятом в этом городе. Когда к «Афродите» с важным видом подошел один из офицеров, чтобы задать вопросы, портовые рабочие замолчали и отшатнулись, как побитые дети. Поколением раньше Милет пытался сдержать воинов Александра и был за это отдан на разграбление. В нынешние дни местные не доставляли завоевателям никаких хлопот.

— Вы с Коса, вот как? — спросил офицер.

Менедем не осмелился солгать, поскольку на борту акатоса было много шелка. Офицер задумчиво почесал подбородок, под его пальцами заскрипела щетина. Наконец он спросил:

— Пока вы там были… вы что-нибудь слышали о том, что племянник Антигона присоединился к войскам этой уродливой жабы, Птолемея?

«Ага, — подумал Менедем. — Он и понятия не имеет, что это мы доставили Полемея на Кос. Тогда все проще».

А вслух сказал:

— Да, Полемей был там в то же время, что и мы. Но твоему господину больше не стоит о нем беспокоиться.

— Как? Почему не стоит? — вопросил офицер.

— Потому что Полемей мертв, — ответил Менедем. — Он пытался переманить некоторых военачальников Птолемея на свою сторону. Птолемей поймал его на этом и заставил выпить цикуту. Я уверен в правдивости новостей — об этом толковал весь Кос, когда мы отплывали нынче утром.

Он решил не говорить о том, что Соклей лично наблюдал за казнью Полемея. Ведь если бы офицер ему поверил, он мог бы — и, скорее всего, так бы и произошло — задуматься, а каким образом Соклей добился подобной привилегии.

Но даже такой ответ Менедема заставил офицера разинуть рот.

— Если это правда, то новости потрясающие! А вы уверены, что все так и есть?

— Лично я не видел тело Полемея, — правдиво ответил Менедем, — но зачем Птолемею лгать? Подобная ложь могла бы подтолкнуть к мятежу воинов, явившихся к нему вслед за племянником Антигона, как ты считаешь?

Немного подумав, офицер кивнул. Потом ухмыльнулся, и его лицо исказил шрам, которого Менедем сперва не заметил.

— Ты прав, клянусь богами. Новости надо немедленно передать Антигону. Он сейчас в Геллеспонте. Может, вы захотите задержаться в порту? Я не удивлюсь, если он наградит вас за такие вести.

Соклей стал похож на человека, которого только что пырнули ножом в спину, но Менедем ответил:

— Почтеннейший, если бы я был уверен, что именно так и случится, я бы остался. Но посмотри, какая у нас многочисленная команда. Вряд ли я могу позволить себе задержаться всего лишь ради надежды на награду — ведь в любом случае мне придется платить гребцам.

— Это и вправду проблема, — согласился офицер Антигона. — Тогда поступайте так, как вам будет лучше.

У Менедема было искушение задержаться. Одноглазый Старик и в самом деле мог очень обрадоваться, узнав, что мерзкий племянник больше его не побеспокоит, при поддержке Птолемея или без оной. Но Менедем не шутил, сказав, что содержать команду «Афродиты» стоит недешево: прождав полмесяца, он израсходовал бы полталанта серебра.

Тоном человека, получившего отсрочку смертного приговора, Соклей спросил офицера:

— А здесь что нового?

— Здесь — немного, — ответил тот, — но на днях пришли новости из Эллады.

— Расскажи! — быстро попросил Менедем.

— Ну, — проговорил офицер с самодовольной улыбкой человека, знающего то, чего не знают его слушатели, — вы, может, слышали о юноше по имени Геракл, внебрачном сыне Александра и Барсины?

— О да, — кивнул Менедем. — Это тот самый, что выбрался в прошлом году из Пергана и явился к Полиперкону, чтобы помочь ему свести с ума Кассандра в Македонии.

— Верно, — сказал офицер Антигона, в то время как Соклей проговорил краешком рта:

— Скорее всего, этот Геракл вообще не сын Александра, а просто орудие, которое Антигон использует против Кассандра.

— Знаю, заткнись, — прошипел Менедем, а потом спросил офицера: — Так что насчет этого юноши?

— Он мертв, вот что, — ответил офицер. — Так же мертв, как Полемей, если вы рассказали правду. Кассандр убедил Полиперкона, что наследник Александра слишком опасен, чтобы оставлять его на свободе, и вот… — Он полоснул себя пальцем по горлу. — Говорят, Полиперкон получил за это земли в Македонии и воинов, которые помогут ему победить на Пелопоннесе.

— Кассандр не хочет оставлять в живых никого из кровных родственников Александра, потому что это ослабит его власть в Македонии, — заметил Соклей. — Он всего лишь генерал; а эти люди могли бы объявить себя царями.

— Верно, — подтвердил Менедем. — Вспомни, как прошлой зимой он избавился от законного сына Александра Великого, мальчика по имени Александр, и от его матери, Роксаны.

— Это точно, Кассандру нельзя доверять, — заявил офицер Антигона и двинулся по пирсу обратно. — Пойду расскажу новости старшим. Они будут рады это услышать, не сомневайтесь.

— «Кассандру нельзя доверять», — насмешливо повторил Соклей. — Да нельзя доверять никому из македонских генералов, и все они хотят увидеть, как умрет родня Александра.

— Ты, без сомнения, прав, — сказал Менедем, — но все-таки мы узнали интересные новости, которые еще не добрались до Коса.

— Вряд ли теперь в живых остались даже внебрачные дети и дальние родственники Александра, — сказал Соклей.

— Его сестра Клеопатра все еще в Сарде, так? — спросил Менедем.

— Клянусь богами, ты прав! Я и забыл про Клеопатру! — Судя по всему, Соклей разозлился на себя, как часто бывало, когда он забывал подобные вещи. Но потом улыбнулся — Менедем не хотел бы, чтобы эта улыбка была адресована ему, — и добавил: — Хотел бы я знать, сколько ей еще осталось жить.

* * *

Подобно Кавну, Милет был старым городом с беспорядочным переплетением улиц.

Соклею пришлось заплатить не один, а целых два обола, чтобы разузнать путь на рыночную площадь, лежащую в центре города. Он боялся, как бы ему не пришлось платить и за то, чтобы найти дорогу обратно, поэтому то и дело оглядывался, отмечая положение солнца — оно поможет потом отыскать путь в гавань.

На агоре торговцы расхваливали дары богатых анатолийских земель: лук, чеснок, оливки, изюм и вино. Горшечники, медники, сапожники и торговцы шерстью вплетали свои голоса в общий гам. Какой-то парень, который шагал через площадь с жаровней, громко выкрикивал:

— Свежие кальмары!

Соклей купил у него пару кальмаров. Он обжег пальцы и рот горячим промасленным мясом, но ему было все равно: кальмары оказались восхитительными. Проглотив их, Соклей начал кричать сам:

— Прекрасный шелк с Коса!

Милет отстоял от Коса всего на один день пути по морю, поэтому Соклей не ожидал получить здесь особую прибыль. Он полагал, что большинство местных жителей, которым нужен шелк, отправляются на Кос и покупают его сами. Но едва он открыл рот, как понял ошибочность своих выводов, потому что шелк начали раскупать так, будто ткань эта никогда не появлялась в здешнем полисе. И, как оказалось, почти так все и было на самом деле.

— Спасибо тебе огромное, что наконец-то его привез, — сказал портной, купивший несколько штук шелка. — Уже давно с Коса никто сюда не являлся, и никто из нашего города не хочет отправляться туда. Ты же знаешь, как оно бывает.

— Хм, вообще-то не знаю, — ответил Соклей. — И, честно признаться, это меня удивляет.

— Не может быть! — воскликнул портной.

Соклей лишь непонимающе уставился на него, и тогда местный с раздраженным вздохом снизошел до объяснений:

— Если бы мы отправились на Кос или если бы тамошние жители явились сюда, что тогда бы, скорее всего, случилось? Офицеры Антигона или офицеры Птолемея заявили бы, что чужестранцы — вражеские шпионы. Шелк — это очень хорошо, но он не стоит того, чтобы отправляться из-за него к палачу.

— Я… понимаю, — негромко проговорил Соклей.

И он в самом деле очень хорошо все понял, как только житель Милета ему растолковал.

«Вот в чем преимущество жизни в свободном и независимом полисе, который и в самом деле свободен и независим, — подумал Соклей. — А мне это и в голову не приходило. Здешними землями правят генералы, и если между генералами начинается вражда, то между их полисами тоже начинается вражда, хочет того тамошний люд или нет».

Для того кто вырос при независимости и демократии, такой порядок вещей казался абсурдным. Но это еще не делало подобный порядок нереальным, отнюдь.

Один покупатель за другим отдавали родосцам позвякивающее серебро. Когда Соклей увидел, с какой готовностью местные раскупают товар, он поднял цену. И все равно шелк у него почти закончился еще по полудня, и он послал пару моряков на «Афродиту» за новой партией.

Как только моряки вернулись, на площадь завернул и Менедем. Он казался счастливым и сытым, как лиса в курятнике.

— Ты, должно быть, провел часть утра в борделе, — сказал Соклей.

Когда же его двоюродный брат в ответ покачал головой, он почувствовал резкий укол тревоги.

— Только не говори, что ты так быстро сумел найти дружелюбно настроенную чужую жену. Помни, у всех у них обязательно есть весьма недружелюбные мужья.

— Никаких шлюх и никаких жен — вообще никаких женщин, — ответил Менедем.

И, видя по лицу Соклея, что тот сомневается, продолжал:

— Я могу поклясться именем любого бога, только назови. Нет, я встречался… с ювелирами.

Он подался вперед и произнес последнее слово заговорщицким шепотом.

— С ювелирами? — повторил Соклей.

Мгновение он искренне недоумевал, зачем Менедему понадобились ювелиры. Потом до него дошло, и он почувствовал себя дураком.

— А. Изумруды. — Соклей тоже понизил голос на последнем слове.

— Верно, — ответил Менедем. — Здесь — не Кос. Здесь я могу продать их, не беспокоясь о Птолемее. Вообще-то местные жители жаждут купить их просто для того, чтобы досадить Птолемею.

«Однако правь Птолемей Милетом, они — или, во всяком случае, некоторые из них — мигом донесли бы о том, что ты занимаешься контрабандой», — подумал Соклей.

То была иная грань размышлений, которые занимали его недавно, другая сторона монеты.

Мысль о монетах заставила Соклея спросить:

— И сколько ты выручил?

— Мой дорогой, они дрались друг с другом за шанс заполучить мои маленькие зеленые камушки. Я продал два камня средних размеров — не самых лучших, надо сказать — за десять мин.

— Клянусь египетской собакой! — воскликнул Соклей — теперь, когда они выбрались из владений Птолемея, можно было прибегать к этой клятве. — Почти вдвое больше, чем мы за них заплатили.

— Ага, — со счастливым видом кивнул Менедем. — И как только ювелиры, не купившие камни, увидят изумруды и решат, что им тоже надо такие иметь… Мы и в самом деле легко сможем получить больше таланта.

— Но кто тогда сможет потом купить камни у ювелиров, по такой-то цене, а? — спросил Соклей. — Разве в Милете так много богатых людей?

— Не думаю, — ответил его двоюродный брат. — Но у Антигона много богатых офицеров.

— А! Верно. И у всех у них есть жены, а тем нужны кольца и кулоны… А еще у них есть гетеры, которым приходится делать подарки.

Менедем кивнул.

— Ты начинаешь понимать.

В другое время этот саркастический тон рассердил бы Соклея, но сейчас он думал о другом. Хотел бы он иметь при себе счетную доску! Однако Соклей и без доски неплохо справлялся с подсчетами: в придачу к прекрасной памяти у него еще имелся талант к вычислениям в уме. Когда Соклей наконец вынырнул из моря цифр, он обнаружил, что Менедем как-то странно на него смотрит. Соклей, и раньше видевший у двоюродного брата такой взгляд, слегка смущенно спросил:

— Надолго я отвлекся?

— Не очень, — ответил Менедем, — но я тебе кое-что сказал, а ты не услышал. О чем ты так задумался?

— О деньгах. — Это слово могло сразу привлечь внимание Менедема. — Если ты сумеешь получить за изумруды талант или около того, а я смогу и дальше выручать за шелк столько же, сколько выручил сегодня, наше путешествие с лихвой окупится.

— А теперь вспомни, как еще совсем недавно ты пинал меня за желание пойти сюда, а не двинуться прямо в Афины, — заметил Менедем.

— Мы могли бы заработать точно так же и в Афинах, — парировал Соклей. — Мы бы наверняка заработали там на изумрудах: среди клиентов афинских ювелиров офицеры Кассандра, точно так же, как к милетским ювелирам заглядывают офицеры Антигона. И у нас ведь еще есть череп грифона.

— О да, есть! — К удивлению Соклея, Менедем засмеялся и похлопал его по спине. — Я перестаю спорить с тобой об этом раз и навсегда. Ты хочешь передать череп сборищу людей, которые встанут вокруг него кружком и будут на него таращиться, размышляя так усердно, что окликай их не окликай!

Соклей поцеловал двоюродного брата в щеку.

— Ты понял! — воскликнул он.

И только тут осознал, что то, как Менедем описал философов Лицея, вряд ли может сойти за комплимент.

— Мне пора, мой дорогой, — проговорил Менедем. — Зайду на судно, а потом вернусь в город, чтобы поговорить с другими ювелирами. И — кто знает? У одного из них вполне может оказаться хорошенькая жена. — И он поспешил прочь, не дожидаясь возмущенных комментариев двоюродного брата.

Подавив вздох, Соклей вернулся к расхваливанию достоинств шелка.

«Менедем сказал это нарочно, — подумал он. — Он хотел, чтобы я подпрыгнул от возмущения, и ему удалось своего добиться».

Но Соклей знал также, что, если одна из жен ювелиров и вправду приглянется Менедему, его двоюродный брат вполне может попытаться ее обольстить.

«И если Менедем так поступит, нам, возможно, придется двинуться в Афины раньше, чем он того желает».

Соклей покачал головой. Торговля здесь шла так хорошо, что им очень нужно было задержаться. К тому же он хотел, чтобы у них была возможность вернуться в Милет в следующем году или через год.

И тут к родосцу подошел пухлый мужчина в хитоне из снежно-белого льна и в сандалиях с золотыми пряжками и стал ждать, когда на него обратят внимание.

— Радуйся, — сказал Соклей: человек этот казался достаточно зажиточным, чтобы пробудить в нем надежду заполучить такого покупателя. — Ты хотел купить шелк?

— Радуйся, — ответил мужчина. Его выговор был не то чтобы ионическим, но что-то в произношении подсказало Соклею, что перед ним не эллин. — Для себя — нет. Но я пришел, чтобы сказать — моя 'оспожа может стать твоей покупательницей, если у тебя есть то, что ей нужно.

— Твоя… госпожа? — Соклей надеялся, что не выказал своего удивления.

В Милете немногие одевались так хорошо, как этот человек, и Соклей решил сначала, что у него имеются собственные деньги. Но если он был чьим-то рабом, то сколько же денег было у того, кто им владел?

— Да, господин, — ответил толстяк. — Моя 'оспожа — Метрикхе, ее хорошо знают в Милете. Она может 'аинтересоваться твоим шелком, если у тебя есть ткань 'остаточно хорошая 'ля… профессиональных целей, ну, ты понимаешь.

— Да, — сказал Соклей, догадавшись, что речь идет о гетере.

«Его госпожа просто обязана быть гетерой, — подумал он. — И к тому же очень богатой, если может позволить себе так одевать раба».

— Я буду счастлив показать тебе, что у меня есть.

— Спасибо, 'осподин, но не мне. — Толстяк помотал головой из стороны в сторону, снова доказав этим жестом, что он не эллин. — Но если ты принесешь шелк в 'ом моей 'оспожи…

Соклей чуть не расхохотался.

«Вот Менедем расстроится, что так не вовремя отправился к ювелирам, — подумал он. — Будь он здесь, он бы сделал все, что угодно, — разве что не побил бы меня камнями, — чтобы пойти туда самому».

— Да, сейчас, — ответил он рабу. — Дай мне отобрать несколько самых лучших штук шелка, которые подошли бы твоей госпоже.

Отыскав требуемое, Соклей сказал сопровождавшим его на рынке морякам:

— Если кто-нибудь явится и захочет что-то купить, дайте ему знать, что я очень скоро вернусь.

— Слушаюсь, — ответил один из моряков. И с ухмылкой добавил: — Похоже, на тебя свалилась очень трудная работа.

— И впрямь трудная, верно? — ответил Соклей с совершенно серьезным выражением лица. Потом повернулся к рабу: — Я готов. Веди меня к своей госпоже.

* * *

Как и в большинстве полисов, жилища богатых и бедных стояли тут бок о бок, и было нелегко сказать, кто где живет: богачи прятали свое состояние за стенами домов.

Когда раб остановился и объявил:

— 'от мы и пришли, — Соклей увидел побеленный дом с крепкой на вид дверью.

И дверь, и дом предполагали наличие у хозяйки богатства, но вовсе не гарантировали их.

Раб, который привел Соклея, постучал, и дверь открыл другой раб.

— Пойдемте со мной, господин, — сказал он Соклею и провел его в андрон.

И снова Соклей скрыл изумление, подумав: «Неужели в доме гетеры все-таки есть мужские покои? Что бы это могло означать?»

Все кресла и столы в андроне были очень добротные. Двор, в который заглянул Соклей, тоже говорил о немалом богатстве — колоннада с внешнего края, аккуратный палисадник вокруг фонтана и почти в рост человека статуя богини, больше смахивающей на Артемиду, чем на Афродиту. Соклей ожидал чего-то более кричащего и непристойного.

Один из рабов принес ему вино и оливки. Едва отведав вина, Соклей резко приподнял брови. Он узнал ариосское — самое великолепное вино Хиоса; «Афродита» отвезла такое вино в Великую Элладу в прошлом году. Если Метрикхе могла себе позволить такое вино, она была более чем зажиточна.

Острые зеленые оливки тоже были отличными, очевидно, первого урожая.

Метрикхе дала Соклею достаточно времени, чтобы освежиться, прежде чем вошла в андрон. Может, один из ее рабов присматривал за гостем, а может, она просто знала, сколько времени требуется мужчине. Как бы то ни было, Соклей успел поставить пустую чашу, когда хозяйка показалась в дверях и, слегка помедлив, сказала:

— Радуйся. Ты — продавец шелка?

— Радуйся. Да, это я.

Соклей тем временем потихоньку рассматривал Метрикхе. Никто, глядя на ее одежду, не смог бы сказать, что она гетера. Эта женщина воистину казалась олицетворением верха респектабельности. Поверх длинного хитона она носила накидку из прекрасной мягкой шерсти; Милет славился качеством своих тканей. Мало того, на хозяйке даже была вуаль, скрывающая лицо гетеры от глаз Соклея.

«Какое разочарование», — подумал он.

Должно быть, юноша не сумел скрыть эту мысль, потому что Метрикхе засмеялась.

— А ты ожидал увидеть меня в такой одежде, сквозь которую смог бы рассмотреть с головы до ног? — спросила она, входя и садясь.

Двигалась она с грацией танцовщицы.

У Соклея загорелись уши.

— Я думал… — пробормотал он — последнее слово казалось безопаснее, чем «надеялся».

— Не могу сказать, что удивлена. — Метрикхе покачала головой — удивительно выразительный жест. — Но — нет. Я не демонстрирую себя, пока не приходит время. И поэтому, когда время приходит, то, что я себя демонстрирую, значит гораздо больше.

— А… — Соклей наконец понял, в чем дело. — Понятно. В каждом ремесле есть свои тайны. Очевидно, ты хорошо знаешь свое дело.

— Раньше знавала лучше. — Склонив голову набок, она несколько биений сердца рассматривала гостя. — Ты не дурак, верно?

— Я очень стараюсь им не быть. — Соклей улыбнулся. — Конечно, я понимаю — тебе хочется, чтобы все мужчины вокруг были дураками. И уверен, ты знаешь, как получить именно то, что тебе хочется.

Его двоюродный брат куда больше любил цитировать Гомера, но несколько строк из «Одиссеи» сейчас показались Соклею подходящими:

Метрикхе снова внимательно посмотрела на него, Соклею показалось — на этот раз не столь дружелюбно, — и слегка раздраженно сказала:

— Я не превращаю мужчин в свиней.

Соклей не собирался спорить с покупательницей. Это могло лишить его возможности заключить сделку, хотя они еще даже не начали торговаться. Он проговорил, осторожно подбирая слова:

— Думаю, тебе и не надо их превращать. Разве многие мужчины и без того не свиньи, еще до того, как появятся у тебя в дверях?

— Ты — мужчина. Откуда тебе это 'нать? — наполовину удивленно, наполовину подозрительно спросила она.

«Откуда знать?» — задумался Соклей. Он знал, что происходит с женщинами после того, как город берут враги. Когда он учился в Афинах, он несколько раз ходил в театр на постановки Еврипида, в том числе на «Троянок». И он беспокоился за Менедема всякий раз, когда «Афродита» входила в новый порт. Что из этого он может рассказать незнакомке? Ничего, решил Соклей. Поэтому он просто пожал плечами и ответил:

— Я ошибаюсь?

— Нет, клянусь 'евсом, — сказала Метрикхе. — 'удь 'лагодарен за то, что ты не 'наешь, насколько ты прав.

Возможно, все еще находясь под впечатлением его слов, она зачерпнула чашей вина и приподняла вуаль, чтобы выпить. Соклей сам не знал, чего именно ожидал — скорее всего, резкой, ошеломляющей красоты. Но ничего подобного он не увидел; гетера была хорошенькой, но не потрясающей, и моложе, чем можно было ожидать, судя по ее голосу, — примерно ровесницей Соклея.

Гетера, конечно, знала, что торговец на нее смотрит. Улыбнувшись, она отпустила вуаль, и ткань снова прикрыла лицо.

— И что ты обо мне 'умаешь?

Он решил ответить еще одной цитатой из «Одиссеи»:

— Выше всех ее дочь головой и лицом всех прекрасней…

А потом сымпровизировал, продолжив:

— На шелка посмотреть собиралась уже Навсикая.

Метрикхе захлопала в ладоши:

— Браво! Ловко ты сочинил!

— Вообще-то не очень, — сказал Соклей. — Это анахронизм, потому что во времена Троянской войны люди еще не знали шелка. Гомер ни разу о нем не упоминает. Но если ты захочешь посмотреть на шелк, я буду счастлив показать тебе все, что принес.

— Покажи, пожалуйста, — попросила она и добавила: — Ты необычный человек.

— Не понимаю, о чем ты, — ответил Соклей.

Он не очень-то ожидал, что женщина заметит его мягкую иронию, но гетера заметила и кивнула.

Соклей начал открывать кожаные мешки и вынимать шелк.

— Твой раб сказал, что тебе нужна самая прекрасная ткань, какая только у меня есть.

— 'ерно, — ответила Метрикхе. — Это тоже тайна ремесла — но не такая уж 'ольшая тайна… Можно пройти 'о 'вор? Если я посмотрю на шелк при солнечном свете, мне 'удет легче решить, насколько он тонок.

— Конечно, — ответил Соклей. — Хотел бы я, чтобы большинство мужчин, с которыми я веду дела, так хорошо знали, чего хотят.

— Спасибо, — ответила Метрикхе. — А я 'ы хотела, чтобы 'ольшинство мужчин, которые приходят сюда заняться со мной 'елами… не такими 'елами, как у тебя, 'ругого сорта… занимались именно бы 'елами, а не 'ели себя так, как 'удто их заботит только моя маленькая жопа.

Но даже грубая брань прозвучала в ее устах вполне естественно.

* * *

Во дворе Соклей начал разворачивать одну штуку шелка за другой. Метрикхе время от времени махала рукой, делая знак отложить некоторые штуки в сторону, чтобы потом можно было из-за них поторговаться, а при виде других просто качала головой. Спустя некоторое время Соклей сказал:

— Это — последняя.

— Хорошо, — ответила гетера. — Что ты хочешь 'а те, которые я отобрала?

— За все вместе? — Соклей поднял глаза к небу; в его голове так и прыгали цифры.

Прошло немного времени, и он назвал сумму.

Метрикхе перевела взгляд с него на шелк и обратно.

— Я 'умала, что ты назовешь какую-то круглую цифру. Ты подсчитал стоимость с точностью 'о 'рахмы, так?

— Конечно, — ответил он с откровенным изумлением. — Разве ты не этого от меня хотела?

— Что ты хочешь и что ты получаешь — 'ачастую разные вещи, — сказала Метрикхе. — Если 'ы не 'ыло того, чего хотят мужчины, мне пришлось 'ы стать прачкой, или содержательницей таверны, или еще кем-нибудь в том же роде. Но разве то, что они от меня получают, они не могли 'ы получить и от шлюхи ценой в три обола? — Она щелкнула пальцами. — 'сего лишь иллюзия, и только.

Соклей улыбнулся.

— А разве ты должна мне это говорить?

— Я 'ы не сказала 'ольшинству мужчин, но ты, я 'умаю, и сам 'се 'наешь, — пояснила Метрикхе. — И 'от что еще я тебе скажу: как 'ы тщательно ты ни 'ысчитывал цену своего товара, ты 'се равно вор.

И она назвала собственную цену, почти вполовину ниже.

— Если я вор, то ты — шутница, — ответил Соклей. — Продав тебе шелк по такой цене, я не получу прибыли, даже небольшой. Ты говоришь, что не хочешь зарабатывать стиркой или продажей вина? Ну так и я в свою очередь не хочу дубить шкуры или лепить горшки.

Гетера шагнула вперед и положила ладонь на его руку.

До сих пор она вела себя как благовоспитанная женщина и говорила, как высокообразованный мужчина. А теперь внезапно решила напомнить Соклею, кто она такая и чем на самом деле занимается. Ее рука была мягкой и теплой. Голос Метрикхе тоже был мягким и теплым:

— Положим, я 'ам тебе ту цену, что назвала, а остальное ты получишь в моей постели? Если тебе нужна иллюзия, я могу дать тебе самую лучшую иллюзию на свете.

— Если бы здесь был мой двоюродный брат, он бы мигом поймал тебя на слове, — ответил Соклей. — Но, пожалуйста, поверь: меня это не интересует.

Если уж говорить откровенно, ее прикосновение и возбудило, и испугало его. И все-таки торговец продолжил:

— Тебе повезло: ты можешь жить за счет иллюзии. А я не могу, я обязательно должен получать серебро.

— Это не 'сегда 'езенье, поверь мне. У некоторых из моих посетителей имеются свои собственные иллюзии. — Еще не закончив фразы, Метрикхе вернулась от развязной манеры поведения к деловой: — Хорошо, тогда — серебро и ничего, кроме серебра.

Она слегка подалась вперед.

— Ты говоришь о милетских драхмах? — спросил Соклей.

Метрикхе кивнула:

— Они слегка тяжелей, чем 'аши родосские монеты.

Соклею это было известно, но он удивился, что и гетера тоже это знает.

— И все равно ты назвала слишком низкую цену, — сказал он, подумав: «Когда мы заключим сделку, я не получу ни одной драхмы тяжелей ожидаемого, не то что в храме на Косе».

— 'авай вернемся в андрон и обсудим 'се за 'ином, — предложила хозяйка.

— Почему бы и нет? — отозвался Соклей. — Если ты можешь позволить себе заплатить за отличное хиосское, то вполне можешь позволить себе заплатить и за мой шелк.

Метрикхе засмеялась.

— Ты колючий, как еж. Почему 'место тебя сюда не пришел твой двоюродный брат? С ним 'ыло бы легче 'оговориться.

— Прости, — ответил ей Соклей, хотя на самом деле вовсе не чувствовал себя виноватым. — Но тебе придется иметь дело со мной.

Когда они заключили сделку, цена была самой низкой, на какую только мог согласиться Соклей. И это его не удивило. Пересчитав полученные от гетеры деньги, он обнаружил несколько монет — немного — из Родоса и других полисов, чеканивших деньги по более легкому, чем в Милете, стандарту.

— Я принесу тебе 'место них «львов», — сказала Метрикхе и заменила монеты милетскими деньгами.

Как и ожидал Соклей, ни «сов», ни «черепах», ни других более тяжелых монет среди врученных ему денег не оказалось.

Драхмы сладко позвякивали, когда Соклей укладывал их в кожаный мешочек, который дала ему Метрикхе. Он затянул мешочек сыромятным ремешком и сказал, собираясь уходить:

— Спасибо за гостеприимство и за покупку. Надеюсь когда-нибудь снова тебя увидеть.

Такое вполне могло случиться, ибо акатос частенько заходил в Милет.

— Ты уже уходишь, так скоро? — спросила Метрикхе.

Соклей нахмурился.

— Мы ведь уже закончили все дела, верно? Или ты решила взять еще какой-то шелк?

— Я говорю не о шелке, — ответила она с легким, почти незаметным раздражением в голосе.

Соклей нахмурился сильнее.

— Тогда о чем же ты?..

Его голос прервался, едва лишь мысль об одной возможности пришла юноше на ум. Менедем, без сомнения, на его месте оказался бы более догадливым.

— Ты имеешь в виду, что…

Соклей был рад, что не сорвался, как юноша, на испуганный писк.

— Конечно, я имела в 'иду именно это, — ответила гетера. Теперь ее словно бы забавляло происходящее. — А почему ты решил, что я 'оворю о чем-то другом?

«Потому что такие вещи обычно случаются с моим двоюродным братом, но никак не со мной, — подумал Соклей. — Потому что женщины обычно не находят, что я заслуживаю их внимания».

Но у него хватило здравого смысла не выпалить такое вслух. Вместо этого он сказал:

— Потому что ты решила одеться, как женщина, занимающая высокое положение в обществе. Потому что я уже отказал тебе, когда ты… э-э-э… начала торговаться не так, как торговался бы мужчина.

Метрикхе засмеялась и небрежно махнула рукой.

— Ты меня не оскорбил. Я сделала предложение, ты его отверг, для нас обоих то 'ыла просто торговля. А теперь я предлагаю тебе не торговлю, 'умаю, это будет 'есело. Ты обращался со мной как с личностью, а не как с проституткой. Ты даже не подозреваешь, как редко такое случается. Вот почему… — Она пожала плечами. — Если ты сам хочешь, конечно.

— Ты и впрямь не шутишь? — в тихом удивлении проговорил Соклей.

Метрикхе кивнула.

И все-таки он никак не мог до конца в это поверить. В юности с ним пару раз играли очень обидные шутки, настолько обидные, что даже сейчас, десять лет спустя, он все еще вздрагивал, вспоминая о них.

— Пойдем, — сказала Метрикхе. — Я 'елаю это потому, что мне так хочется, а не потому, что 'олжна ублажать одного из моих компаньонов. Это тоже редкость, и я собираюсь этим насладиться.

Соклея больше не нужно было упрашивать.

Юноша взял с собой шелк, который не купила гетера, и деньги, которые она отдала за купленный. Оставь он все это в андроне, как знать, дождалось бы все это его возвращения или нет.

Метрикхе не настаивала, чтобы торговец все оставил, она только сказала:

— Не хочешь рисковать, верно?

— Пытаюсь по возможности не рисковать, — ответил он.

— Что ж, тем лучше для тебя. Моя комната наверху — в конце концов, это 'едь женские покои.

* * *

Ее постель оказалась шире, а матрас — толще и мягче тех, на которых Соклей спал в доме Клейтелия на Косе.

Затворив за ним дверь в спальню, гетера сняла вуаль и повесила ее в настенный шкафчик. Метрикхе позволила Соклею увидеть свое лицо после того, как скрывалась под вуалью все утро, и это было почти то же самое, что увидеть ее совершенно голой.

Скоро Соклей увидел ее и голой.

Метрикхе аккуратно сложила хлену и поместила рядом с вуалью. Потом, развязав пояс, сняла длинный хитон и предстала перед Соклеем нагая.

— Тебя стоило бы увидеть Праксителю, — проговорил он. — Тогда он ни за что не стал бы ваять Афродиту с Фрины.

Женщина покраснела.

Соклея восхитило то, как краска залила ее груди и поднялась до самых плеч.

— Если 'ы 'ольшинство мужчин говорили такие милые 'ещи, как ты, — ответила Метрикхе.

— Если они с тобой так не говорили, значит, были слепы или упустили свой шанс, — сказал Соклей, снова заставив ее всю зардеться.

«И я даже почти не преувеличиваю», — подумал он, стягивая через голову хитон.

В фигуре Метрикхе было все, чего мужчина мог бы ожидать от женщины: тонкая талия, округлые бедра, твердые груди безупречной формы. Скульптор был бы рад сделать ее своей моделью.

«Большинство скульпторов были бы рады сделать с ней очень многое», — пронеслось в голове Соклея, когда он шагнул вперед и обнял гетеру.

Метрикхе прильнула к нему. Ее кожа была мягкой и гладкой, и Соклей гадал — не умащает ли она ее маслом. Гетера запрокинула лицо; с расстояния меньше ладони глаза ее казались не карими, а темно-темно-ореховыми — интригующий цвет.

— Мне нравятся 'ысокие мужчины, — прошептала она.

— Мне нравишься ты, — ответил Соклей.

Метрикхе рассмеялась и обняла его. Ее дыхание было сладким, а когда Соклей ее поцеловал, оказалось, что ее губы по вкусу напоминают вино.

Они легли на кровать. Губы Соклея двигались от ее губ к щекам, мочкам ушей, шее, грудям. Его рука опустилась ниже, по изгибу живота туда, где сходились ноги, и они раздвинулись для него. Он погладил гетеру между ног, дразня ее соски языком, и Метрикхе испустила тихий вздох удовольствия. Если этот вздох был неискренним, значит, она играла куда лучше, чем любой актер, выступающий на афинских подмостках.

Прошло немного времени, и она начала его гладить, а потом извернулась, гибкая, как угорь, и взяла его ртом. Соклей немного понаслаждался этим, потом отодвинулся и сказал:

— Тебе не нужно играть ради меня в лесбийские игры.

Женщины Лесбоса славились тем, что давали мужчинам именно это наслаждение.

Гетера дерзко улыбнулась.

— Ну а чего же тогда ты хочешь? — лукаво спросила она.

— Этого, — ответил он — и сделал то, что имел в виду.

Метрикхе вздохнула, когда он в нее вошел.

Несколько ночей тому назад, деля на Косе ложе с рабыней родосского проксена, Соклей не чувствовал потребности выдать все, что мог. Он растягивал удовольствие, наслаждаясь путешествием точно так же, как и конечной целью. Метрикхе выгнулась под ним, словно необъезженный жеребенок. Ее дыхание стало быстрым и отрывистым, потом она запрокинула голову, и у нее вырывался задыхающийся стон. Соклей кончил спустя несколько биений сердца.

— Если 'ы мы сделали это 'о 'ремя торговли, — гортанно проговорила гетера, — я бы 'аплатила тебе 'а шелк больше, а не меньше.

— Спасибо. — Он поцеловал ее. — Вряд ли я получу много комплиментов прекраснее.

Метрикхе кивнула; она и сама была в некотором роде торговцем и знала, что ее слова многое значат.

— Не за что, — ответила она. — И 'обро пожаловать в любое 'ремя, с шелком или 'ез него.

Это было комплиментом великолепней любого другого.

— Спасибо, — повторил Соклей. — Но сейчас, думаю, мне лучше вернуться на агору. Правильно ли я запомнил повороты? Первый налево, второй направо, четвертый налево, второй направо?

Она нахмурилась.

— Я 'апоминаю путь по-другому, 'ай-ка подумать.

Спустя мгновение Метрикхе снова кивнула.

— Так ты попадешь куда следует.

— Хорошо.

Соклей встал с кровати и, натянув одежду, проговорил:

— Спасибо за сделку. И за все остальное. Метрикхе, все еще нагая, лежала, глядя на него сверху вниз, и улыбалась.

— Спасибо 'а все остальное, — проговорила она. — И 'а сделку.

— Мы идем… шли в Афины, — сказал Соклей. — Но теперь я надеюсь еще некоторое время пробыть тут.

В самом ли деле он этого хотел? Часть его хотела, любой ценой, и он знал, какая именно часть. Что было для него важнее — женщина или череп грифона?

«Женщин я могу найти всюду, — подумал Соклей. — Тогда как череп грифона всего один».

Однако воспротивиться искушению физического удовольствия, которое дала ему гетера, оказалось труднее, чем воспротивиться искушению умственного удовольствия; куда труднее, чем описал Платон.

Именно потому, что Соклей это понял, он покинул дом Метрикхе быстрее, чем мог бы.

* * *

Добравшись до агоры, Соклей нашел там Менедема, торгующегося из-за шелка с каким-то пухлым человеком, явно преисполненным собственного достоинства. Заключив сделку — более выгодную, чем та, которую Соклей заключил с Метрикхе, — двоюродный брат повернулся к нему и сказал:

— Что ж, мой дорогой, я хотел заглянуть сюда ненадолго, но узнал, что ты ушел, и мне пришлось беседовать с этим парнем. Так значит, на тебя свалилась трудная работа, вот как? Она хорошенькая?

— Вообще-то да, — ответил Соклей.

— И небось оплатила собой половину стоимости шелка? — продолжал Менедем.

— Конечно нет. Мы ведь нуждаемся в серебре. — Соклей протянул Менедему мешочек с деньгами и рассказал, что именно продал и сколько за это получил.

— Не самая лучшая сделка в мире, но вполне сносная, — сказал его двоюродный брат. — Итак, больше ты ничего не получил, только улыбку и деньги, а?

— Этого я не говорил, — ответил Соклей, и завистливый взгляд, которым наградил его Менедем, очень его порадовал.