12 июля 1864 года

Форт-Стивенс к северу от Вашигтона

Генерал Горацио Райт взобрался на земляной вал, чтобы посмотреть на то, как солдаты Шестого корпуса, спешно отозванные из Питерсберга, отбрасывают конфедератов Джубала Эрли от столицы Соединенных Штатов. Снизу раздался вопрос, заданный длинным худым человеком в черном сюртуке и высоком цилиндре:

— Как у нас идут дела, генерал?

— Отлично. — В голосе Райта явственно слышалось облегчение. Начни Эрли атаку на окружающее Вашингтон кольцо фортов днем раньше, ему бы противостояли только ополченцы и государственные служащие с мушкетами, и нападающие вполне могли бы прорваться к городу. Но Эрли опоздал, и теперь ветераны из Шестого корпуса оттесняли его солдат назад. Несомненно, Вашингтон был спасен. Вероятно, все еще находясь под впечатлением собственных чувств, Райт добавил: — Не желаете ли подняться сюда и убедиться в нашем успехе лично?

— С превеликим удовольствием, благодарю вас, — сказал Авраам Линкольн, после чего поднялся по лестнице и встал рядом с генералом.

Даже в кошмарном сне Райт не смог бы себе представить, что президент примет подобное предложение. Линкольн несколько раз перегнулся через вал, и в него уже начали постреливать конфедераты. Конечно, они не могли его узнать, находясь от Форт-Стивенса на таком расстоянии, но из-за своего роста и шляпы он представлял собой отличную мишень.

Неподалеку упал раненый, издав протяжный крик. Генерал Райт передвинулся, закрыв президента Линкольна от конфедератов своим телом. Линкольн тут же спутал генералу карты, шагнув в сторону.

— Мистер президент, я вынужден настоять на том, чтобы вы удалились в безопасное место, — сказал Райт. — Здесь вам делать нечего. Вам надлежит сойти вниз немедленно!

Линкольн не обратил на него ни малейшего внимания, продолжая вместо этого наблюдать за битвой к северу от форта. Находящийся внизу капитан закричал, явно не узнав своего верховного главнокомандующего:

— Слезай вниз, чертов болван, пока тебя не пристрелили!

Когда Линкольн и после этого не сдвинулся с места, Райт сказал:

— Если вы, сэр, не слезете сами, я позову солдат, чтобы стащить вас вниз силой. — Произнеся эту угрозу в адрес президента Соединенных Штатов, генерал тут же ужаснулся собственной наглости.

Линкольна же, судя по всему, слова Райта лишь позабавили. Он повернулся и пошел обратно к лестнице. Однако не сделав и двух шагов, президент осел подобно тряпичной кукле. Кошмары у Райта бывали и раньше, но теперь он видел один из них не во сне, а наяву. Совершенно не заботясь о собственной безопасности, генерал склонился к раненому президенту, чья кровь лилась из дырки в голове на перемешанную с глиной землю. Лицо Линкольна выражало некоторое удивление. Его тело пару раз дернулось, после чего затихло.

Капитан, кричавший на Линкольна, поднялся на вал. Его глаза расширились.

— Боже мой, — простонал он. — Это же президент.

Райту показалось, что он узнал этого офицера.

— Вы Холмс, не так ли? — сказал он. Хотя в этот момент вокруг генерала рушилось мироздание, он почему-то находил утешение в том, что знает своего собеседника в лицо.

— Да, сэр. Оливер У. Холмс, 20-й Массачусетский, — ответил молодой капитан.

— Что ж, капитан Холмс, немедленно зовите сюда врача, — сказал Райт. Холмс кивнул и поспешно удалился. Райт удивился его рвению — ведь капитан не мог не видеть, что Линкольн уже мертв. Впрочем, кто был большим глупцом — сам генерал, пославший Холмса за доктором, или же исполняющий этот приказ капитан?

21 июля 1864 года

Вашингтон

Стоя на спешно сооруженном деревянном помосте у Восточных ворот Капитолия, Ганнибал Хамлин уставился на толпу, ждущую от него инаугурационной речи. Помост был завешен черным, как и Капитолий, как и все улицы, по которым проехала его карета. Многие лица в толпе все еще выражали опустошенность и неверие в происшедшее. Никогда еще за восемьдесят восемь лет, прошедших с момента освобождения от британского господства, президент Соединенных Штатов не погибал от вражеской пули.

Из первого ряда почетных гостей на Хамлина глянул сенатор Эндрю Джонсон из Теннесси. Именно он заменил уроженца Мэна в качестве напарника Линкольна на новых президентских выборах. Если бы это ужасное событие произошло годом позже, не Хамлин, а Джонсон стал бы президентом (если бы, конечно, Линкольн был избран на второй срок). Но сейчас Хамлину было не до «если бы…»

Хамлин шлифовал свою речь с того самого момента, когда телеграмма о смерти Линкольна застала его в Бангоре, куда он, чувствуя себя ничтожным и отвергнутым, удалился после того, как не смог вторично стать кандидатом на пост вице-президента. Однако сейчас его страна нуждалась в нем снова. Он расправил свои широкие плечи, будучи готовым к тому, чтобы принять огромную тяжесть, столь неожиданно на него свалившуюся.

— Непреклонность! — закричал он. — Это слово всегда было моим девизом, и никогда еще за всю историю нашей великой и славной республики оно не было настолько актуальным. Тело Авраама Линкольна лежит в земле сырой, но мы по-прежнему идем в бой — идем к победе!

Эта аллюзия к «Телу Джона Брауна» вызвала аплодисменты не только толпы, но и солдат, расставленных на крыше Капитолия и повсюду вокруг здания, чтобы не дать проклятым мятежникам убить еще и второго президента. Хамлин продолжил:

— Ответственность за эту великую войну, в которой наш лидер отдал родине все, включая собственную жизнь, полностью лежит на южных рабократах, которые задумали вывести свои штаты из нашего славного Союза для достижения своих мерзких целей. Я обещаю вам, друзья мои, что Авраам Линкольн будет отомщен, и что те, кто повинен в его смерти, понесут наказание в полной мере.

И снова раздались аплодисменты. С особенным энтузиазмом хлопали законодатели-республиканцы, гордо называющие себя радикалами — Фаддей Стивенс из Пенсильвании, Бенджамин Уэйд из Огайо, Захария Чандлер из Мичигана и носящий очки Джон Эндрю из Массачусетса. В свое время к их числу принадлежал и сам Хамлин, тогда еще заседавший в Сенате, а не исполнявший обязанности вице-президента, которых, по правде говоря, было не так уж много.

— Таким образом, — возгласил Хамлин, — я заявляю следующее: давайте используем все допускаемые Законами Войны средства, вложенные в наши руки Богом, дабы подавить самый коварный мятеж, который когда-либо видел мир. Этот конфликт превратился в радикальную революцию. Да, джентльмены, я открыто произношу это слово, и, более того, делаю это с удовольствием. Эта революция сокрушит зловещий Юг и освободит невольников, которых он держит в цепях.

Аплодисменты зазвучали еще громче. Да, Линкольн был настроен более умеренно, но что из этого вышло? Гроб, похороны и скорбящий народ. Народ, готовый к более суровым мерам. Нет, не просто готовый—жаждущий этих мер.

— Они посеяли ветер, так пусть же теперь пожнут бурю. Мы окончательно пробудились ото сна и осознали выпавшую нам тяжкую обязанность. Давайте же не откажемся от этой обязанности, а исполним ее со всем надлежащим рвением, и только сам Бог в мудрости Своей знает, чем наш путь закончится. Это беззаконное чудовище, эта Политическая Рабовладельческая Клика никогда не сможет разрушить государство, которое больше не в силах контролировать.

Мятежники гордо заявляют, что они вышли из Союза. Очень хорошо — поверим им на слово. Одержав победу, которую нам несомненно пошлет Провидение, мы поступим с их землями так, как они того заслуживают — не как со штатами, быть которыми они больше не желают, а как с захваченными провинциями, покоренными нашим мечом. Я заявляю, что мы повесим Джефферсона Дэвиса, и повесим Роберта И. Ли, и повесим Джо Джонсона — да, повесим их всех выше Амана—и также других мятежных генералов, и полковников, и губернаторов, и членов их фальшивого Конгресса. Да, Сущий Бог милосерден, но Он также справедлив и беспощаден, и мы, народ Соединенных Штатов, послужим орудием Его в борьбе добра со злом.

Теперь голос Хамлина потонул в море аплодисментов и одобрительных криков. Громче всех выражал свое согласие угрюмый Фаддей Стивенс. Все эти свирепые звуки напомнили президенту вой волков в глухих лесах Мэна. Он гордо стоял на помосте, возвышаясь над толпой. Он поведет этих волков за собой, и вместе с ними разрушит мятежную Конфедерацию до основания.

11 августа 1942 года

Новый Орлеан, Луизиана

Заскрипев тормозами, поезд компании «Иллинойс-Центральная» остановился на вокзале, расположенном на улице Рампарт.

— Новый Орлеан! — закричал кондуктор, хотя нужды в этом и не было. — Выходят все, кто едет до Нового Орлеана!

Подобно всем остальным пассажирам в вагоне, Нил Майклс направился к выходу. Он был почти сорокалетним блондином среднего сложения. Большинство его волос покрывала широкополая шляпа. Роговые очки с толстыми линзами в золотой оправе придавали ему скромную внешность типичного бухгалтера.

Как только он покинул кондиционированный уют железнодорожного вагона и почувствовал испепеляющую жару новоорлеанского лета, очки немедленно запотели. Удивленно покачав головой, Майклс достал из кармана штанов носовой платок и вытер с очков появившуюся влагу.

Он получил свой багаж и направился к стоянке такси, пройдя на своем пути мимо роя продавцов газет — мальчишек и не только—и целого ряда кресел для чистки обуви. В одном из них восседал толстый негр с золотой цепочкой, которая тянулась из одного кармана его костюма в другой. У его ног орудовал тряпкой молодой чистильщик, по виду ирландец. Он не прекращал своей работы, пока черные оксфордские ботиники посетителя не засверкали.

— Готово, сэр, — сказал парень. Его полубруклинский, полуюжный акцент выдавал в нем уроженца Нового Орлеана. Негр посмотрел на свои ботинки, кивнул и бросил чистильщику десять центов, всем своим видом изображая непомерную щедрость. — О, большое спасибо, сэр, — воскликнул парень. Его неискренняя услужливость резанула Майклса по ушам.

Снаружи вокзала газетчиков было еще больше. Майклс купил номер «Таймс-Пикейн» и стал его читать, стоя в очереди к такси. Новости с театра военных действий были безрадостными. Немцы по-прежнему продвигались в России на восток и топили у американских берегов корабль за кораблем. А в южной части Тихого океана японцы и американцы наносили друг другу удар за ударом, и только одному Богу было известно, чем все это кончится.

Через улицу от вокзала кто-то написал на стене: «Янки — вон!» Майклс вздохнул. С тех пор, как его поезд въехал в Теннесси, он видел этот лозунг на сараях, мостах и набережных уже много раз. Собственно, подумал он, в Кентукки таких надписей хватало тоже, хотя Кентукки и оставалось в Союзе во время Великого Мятежа.

Когда очередь наконец дошла до него, таксист погрузил его чемоданы в багажник «Олдсмобиля» и сказал:

— Куда, сэр?

— Отель «Новый Орлеан» на улице Канал, — ответил Майклс.

Таксист приложил руку к козырьку своей кепки.

— Будет сделано, сэр, — сказал он неожиданно сухо. Он открыл для Майклса заднюю дверь, захлопнул ее за своим пассажиром, и сел в такси сам. Зашумев, машина двинулась с места. Шум явно свидетельствовал о том, что трансмиссия «Олдсмобиля» знавала лучшие времена.

Во время недолгой поездки к отелю Майклс успел насчитать еще пять надписей «Янки — вон!», да еще и пару белых полосок, под которыми наверняка скрывались такие же призывы. Солдаты на улицах ходили группками не меньше четырех, а на некоторых углах стояли целые взводы в полном боевом облачении, которое в одном из случаев включало в себя пулеметное гнездо, сооруженное из мешков с песком.

— Милый тихий городок, — заметил Майклс.

— Да уж, — ответил таксист. В его голосе по-прежнему отсутствовали какие-либо эмоции. Он замялся. Его челюсть заходила так, как будто он был жвачным животным. Все же в следующий момент он решил продолжить: — Мистер, с таким акцентом вам следует быть осторожней. Для чертового янки вы вроде человек неплохой, и я не хочу, чтобы с вами что-нибудь случилось.

— Спасибо. Я приму это к сведению, — сказал Майклс. Он и сам бы предпочел, чтобы Бюро послало кого-нибудь с более убедительным произношением. Последний человек, которого посылало ФБП, в итоге всплыл брюхом вверх в Миссисипи—его произношение достаточно убедительным явно не оказалось.

Издав что-то вроде вздоха, такси остановилось перед отелем «Новый Орлеан».

— Это будет стоить сорок центов, сэр, — сказал водитель.

Майклс полез в карман штанов и достал оттуда полдоллара:

— Вот. Сдачи не надо.

— Вы очень добры, сэр, но… двух по 25 у вас не найдется? — сказал таксист. Он вернул большую серебряную монету пассажиру.

— А чем эта плоха? — потребовал ответа Майклс, хотя и подозревал, что ответ ему уже известен. — Она имеет хождение на всей территории Соединенных Штатов Америки.

— Так-то оно так, сэр, но здесь нет ни одного места, где я бы мог ее потратить, — ответил водитель. — Из-за его портрета это невозможно. — На лицевой части пятидесятицентовика красовался образ Линкольна-мученика, а на обратной стороне — негр с разорванными цепями и изречение «sic semper tyrannis». Майклс и раньше знал, что эту монету белые южане не любят, но он не представлял себе степень этой нелюбви.

Он вышел из такси, порылся в кармане и достал одну монету в 25 центов и две по 10. Таксист не возразил ни против профиля Вашингтона, ни против бога Меркурия. Не возразил он и против уменьшения чаевых вдвое. Этого было достаточно, чтобы Майклс понял, как же ненавидима была полудолларовая монета.

Подвешенные под потолком вентиляторы лениво разгоняли воздух в вестибюле отеля, не особенно стараясь его охладить. За стойкой находилась цветная регистраторша. Услышав акцент Майклса, она улыбнулась.

— Да, сэр, за вами забронирован номер, — сказала она, покопавшись в бумагах. Судя по ее произношению, она тоже получила образование в Лояльных Штатах. Она протянула ему медный ключ. — Номер 429, сэр. Три доллара и двадцать пять центов за ночь.

— Очень хорошо, — сказал Майклс. Регистраторша взяла со стойки колокольчик и позвонила. Белый носильщик, чья форменная одежда напоминала рекламу фирмы «Филип Моррис», поднял чемоданы Майклса и потащил их к лифту.

Когда они добрались до номера 429, Майклс открыл дверь. Коридорный внес чемоданы в номер, опустил их на пол и встал в ожидании чаевых. В качестве эксперимента Майклс дал ему отвергнутый таксистом пятидесятицентовик. Коридорный взял монету и положил в карман. Его губы безмолвно произнесли некое словосочетание. Майклсу показалось, что это было «чертов янки», но он не был в этом полностью уверен. Коридорный поспешно удалился.

Через пару часов Майклс спустился поужинать. На ковре в холле лежало что-то сияющее. Он посмотрел вниз и увидел полдоллара, которые совсем недавно дал коридорному. Все это время монета лежала здесь у всех на виду, причем Майклс слышал, как по холлу ходили туда-сюда люди. Но ее никто не подобрал. Он задумчиво поднял монету и положил ее в карман.

* * *

Прогулка по Вье Карре, также известному под названием «Французский квартал», создавала впечатление, что все новоорлеанские страхи — не более чем глупости. Из каждых вторых дверей вырывался джаз. Над заведелениями, в которых подавали джин, пульсировали неоновые вывески. На углах улиц музицировали любительские ансамбли — как белые, так и негритянские. Никто не обращал внимания на распоряжения о затемнении — впрочем, подобная беспечность наблюдалась как на Юге, так и на Севере. В такт музыке дергались уличные танцоры в деревянных башмаках. Рядом с ними на земле стояли предназначенные для монет чашки. Проститутки в кричащих нарядах крутили бедрами и соблазнительно улыбались.

Нил Майклс пробирался сквозь толпу солдат, матросов и глазеющих штатских подобно футболисту, двигающемуся вперед по полю и уворачивающемуся от игроков противника. Он посмотрел на часы — отчасти для того, чтобы узнать время, отчасти для того, чтобы убедиться, что они не украдены. Половина двенадцатого. Когда же тут народ успокаивается? Может быть, никогда.

Он свернул с улицы Ройял направо на Сент-Питер и пошел на юго-восток—к Миссисипи и площади Джексона. Чем дальше он удалялся от Вье Карре, тем тише раздавался в его ушах веселый гомон — и в конце концов затих окончательно. Он прошел мимо Кабилдо — старого испанского здания, сложенного из кирпича и отделанного плиткой из штукатурки. Теперь в нем находился Музей Штата Луизиана, содержащий солидное собрание документов и прочих экспонатов, повествующих о карьере Бенджамина Батлера, первого военного губернатора Нового Орлеана. Джонни-ребы то и дело грозились подложить в Кабилдо бомбу, но до сих пор так пока этого и не сделали.

На площади Джексона возвышались две огромные бронзовые статуи. Одна из них изображала восседавшего на коне человека, в честь которого площадь была названа. Напротив этой конной статуи стояла другая, еще выше. По мнению Майклса, лысая голова и полное, обрюзгшее тело Бена Батлера не очень-то подходили для того, чтобы быть увековеченными в бронзе, но его мнением никто не интересовался.

Он прошел по проложенной среди травы и цветов заасфальтированной дорожке, ведущей к статуе Джексона. Свет на площади был более тусклым, чем во Французском квартале, но Майклс все же разобрал слова, выгравированные по приказу Батлера на основании его статуи: «Союз должен быть сохранен — и будет». Так губернатор перефразировал знаменитый тост Эндрю Джексона: «Наш Федеральный Союз—он должен быть сохранен».

Губы Майклса сжались и образовали узенькую полосочку — но это не было улыбкой. Используя силу и устрашение, пушки и виселицы, штыки и тюрьмы, армия Соединенных Штатов действительно сохранила Союз. И вот теперь, когда после подавления Великого Мятежа прошло более трех четвертей века, войска США по-прежнему оккупировали штаты мятежной Конфедерации, по-прежнему то и дело вступали в вооруженные стычки на холмах, в лесах—а иногда и на городских улицах — с людьми в серых рубашках, вопящими в пылу битвы подобно диким котам. Ненависть порождала ненависть, месть порождала месть, и конца-краю всему этому было не видать. Иногда Майклс задавал себе вопрос — а не следовало ли в свое время Союзу отпустить джонни-ребов к чертовой матери, если уж им так этого хотелось?

Он никогда не произносил этого вслух — подобные мысли с собеседниками не делят. Да и поздно уже о таких вещах беспокоиться — с тех пор сменилось несколько поколений. Все, что оставалось делать Майклсу—это расхлебывать кашу, заваренную мстительным Хамлином и его преемниками, настроенными ничуть не более милосердно.

Человек, на встречу с которым явился агент ФБП, должен был ожидать его за статуей Батлера. Не увидев вокруг статуи часовых, Майклс несколько удивился — джонни-ребы взорвали ее в 1880-х и потом еще раз в 1920-х. Если с тех пор Новый Орлеан и признал власть вашингтонского правительства, то весьма успешно сохранял эту лояльность в тайне.

Майклс зашел за статую и прошептал во тьму пароль:

— Восемь десятков и семь.

Некто должен был ответить: «Новое рождение свободы». Но никто не сказал ни слова. Когда глаза Майклса привыкли к темноте, он различил тело, распластавшееся в узком проходе между основанием статуи и кустами на краю площади Джексона. Он нагнулся над лежащим. Если это был тот, с кем ему следовало увидеться, то отзыва он уже не даст — по крайней мере, до дня Страшного Суда. Его горло было перерезано.

Послышался шум бегущих ног. Зажглись фонари, лучи которых пронизывали тьму подобно копьям. Один из лучей наткнулся на Майклса. Он поднял руку и прикрыл от ослепительного света глаза. Кто-то закричал с явным северным акцентом:

— Вылезай немедленно, чертов реб-убийца, а то другого раза не будет!

Майклс поднял обе руки в знак сдачи и вышел из-за статуи.

* * *

Снаружи заведения «У Антуана» дождь лил как из ведра. Внутри же ресторана Нил Майклс, перед которым стояли улитки а-ля Рокфеллер и виски с содовой, предвкушал отличный обед — а потому готов был простить погоде ее своеволие.

Однако прощать солдат за вчерашнее он не собирался. Стряхивая пепел из своей сигареты «Кэмел», он произнес тихим, но рассерженным голосом:

— Если бы эти тупые мордовороты, черт их побери, специально готовились несколько недель, то и тогда бы им не удалось испортить мое инкогнито лучше, чем они это сделали прошлой ночью.

Его собеседник, высокий, худой и темноволосый мужчина по имени Морри Гаррис, отпил из своего стакана и сказал:

— Может, оно и к лучшему. Любой, кого арестует военная полиция, придется местным джонни-ребам по нраву. — Его нью-йоркский акцент казался в Новом Орлеане не таким необычным, как монотонное среднезападное произношение Майклса.

Майклс собрался ответить, но тут же замолчал, так как к столу подошел официант и спросил:

— Готовы ли вы заказывать, джентльмены?

— Принесите мне pompano en papillote, — сказал Гаррис. — Такого, как здесь, нигде больше не найдешь.

Официант записал заказ на бумажке, после чего вопросительно посмотрел на Майклса. Тот ответил:

— А я бы хотел poulet chanteclair. — Официант кивнул, почиркал пару секунд пером и ушел.

Осмотревшись вокруг, чтобы быть уверенным, что на него и на его слова никто не обращает внимания, Майклс заговорил:

— Может, оно и так. Но зато Дюканж теперь мертв. А если бы эти глупые бульдоги застали нас во время переговоров? Тогда бы сделка сорвалась точно, да и меня могли бы пристрелить. — Как и прошлой ночью, его губы вытянулись, но совсем не в улыбку. — Мне моя шкура дорога. Другой у меня нет.

— Даже и без Дюканжа мы должны найти ниточку, ведущую в подполье, — сказал Гаррис. — Где-то это оружие да находится. Нам не мешало бы его найти, пока не поднялся весь город. — Он закатил глаза. — Черт побери, да что там город! Если дошедшие до нас слухи верны, то нацисты привезли в Новый Орлеан достаточно ружей и Бог знает чего еще, чтоб зажечь штата четыре, а то и пять. А уж как это поможет нашим военным планам! — Его сарказм был подобен хлесткому удару.

— Черт бы побрал немцев, — сказал Майклс, по-прежнему тихо, но с дикой злобой. — Они и в прошлую войну разыгрывали ту же карту. Но я с тобой согласен. Если слухи правдивы как Священное Писание, то даже Восстание Дня Благодарения покажется поцелуем в щечку по сравнению с замышляемым ими пожаром.

— Так быть не должно, — мрачно сказал Гаррис. — У нас тут в Новом Орлеане видимо-невидимо солдат и матросов, а когда надо подобную гадость предотвратить, толку от них ноль. Для этого им подавай ФБП, хватает у нас на это персонала или нет.

Тут подошел официант, и Майклс занялся цыпленком, маринованным в красном вине. На вкус он оказался таким же приятным, как и на вид. А Морри Гаррису так понравился прилагающийся к помпано соус, что он не удержался от сладкого причмокивания.

Через какое-то время Майклс сказал:

— Чем больше мы пытаемся, тем труднее нам держать здешнюю ситуацию под контролем. В один прекрасный день…

— …Все взлетит на воздух, — спокойно договорил Гаррис. — Да, но не сейчас. А именно «сейчас» нас должно беспокоить больше всего. Разразись тут гражданская война, и против немцев с япошками нам ничего не светит. Вот что планирует Гитлер.

— Может быть, Хамлину со Стивенсом следовало тогда повести себя по-другому — Бог его знает, как именно. Тогда бы нам не пришлось заниматься… этим, — сказал Майклс. Он знал, что эти слова были ересью в устах агента ФБП, но все, что произошло с ним с момента прибытия в Новый Орлеан, оптимизма ему не прибавило.

— А что же им следовало сделать? — резко спросил Гаррис.

— Я уже сказал, что не знаю, — ответил Майклс, жалея о своем длинном языке. Что там говорилось на плакатах? «Раскрытый рот потопит флот»? А вот теперь раскрытый рот может потопить его самого.

Как и следовало ожидать, Морри Гаррис продолжил, проигнорировав ответ своего собеседника:

— Эти джонни затеяли мятеж, убили пару сотен тысяч американских парней, да еще и застрелили насмерть президента. И что мы должны были сделать — погладить их по головке? Мы их побили, и сполна с ними рассчитались. Насколько я могу судить, они это заслужили.

— Ну да, а с тех пор с нами рассчитываются они. — Майклс устало поднял руку. — Да черт с ними. Как ты уже сказал, нам следует беспокоиться о «сейчас». Но теперь, когда Дюканж мертв, какие еще у нас есть каналы для проникновения в мятежное подполье?

Рот Морри Гарриса скривился, как будто ему попала туда какая-то гадость:

— Насколько я знаю, хороших каналов у нас нет. Мы все эти годы слишком много рассчитывали на местных негров. Из-за этого белые доверяют нам еще меньше. Впрочем, может быть, Дюканж успел с кем-нибудь поговорить до того, как его убили, и этот кто-нибудь попробует с тобой связаться.

— И что же, по-твоему, я должен делать? Сидеть в своем номере в ожидании звонка, словно девушка, которая в волнении гадает, позвонит ей парень или нет? Хорошенький, черт возьми, способ проводить время в романтическом Новом Орлеане.

— Видишь ли, романтизм тут такой, что дня через три заразишься чем-нибудь непременно, — ответил Гаррис, подбирая с тарелки последние куски помпано. — Да, деньгами чертового янки они не побрезгуют, но зато уж обдерут как липку. Небось ржут как лошади, заработав на наших парнях в форме целое состояние.

— А иногда они деньгами брезгуют. — Майклс рассказал о неудачных попытках заплатить полудолларовой монетой с Линкольном.

— Да, видел, — сказал Гаррис. — Что ж, если им охота плевать в колодец, то я не возражаю. — Он положил на стол пятерку и пару однодолларовых бумажек. — Сегодня плачу я. Что ни говори, а еда в этом проклятом городе просто адски хороша, это уж точно.

— Согласен на все сто. — Майклс и Гаррис поднялись из-за стола. Они вышли из «У Антуана» раздельно, с интервалом в пару минут. На пути назад к отелю «Новый Орлеан» Майклс все время проверял, не следит ли кто-нибудь за ним. Он не заметил ничего и никого подозрительного, но что это доказывало? Если бы даже «хвостов» было несколько, то все равно на таких переполненных улицах он никак не смог бы их заметить.

Вскоре скопление народа стало еще большим — движение по улице Рампарт прервала похоронная процессия. Повозку с гробом везли две черные лошади, а кучером был худой и сонный белый мужчина, чей цилиндр и фрак выглядели необычно и даже гротескно. За ним следовали другие повозки и экипажи, а также пара машин.

— Ладно, поехали, двигайся! — закричал военный полицейский, когда процессия наконец прошла.

— Заставили б нас ждать чуть дольше, так мы бы все состарились и угодили в печки, — сказал один из местных, и несколько других переходящих улицу людей засмеялись. Майклс хотел спросить, что за печки имелись в виду, но промолчал, так как любое его слово выдавало в нем ненавистного оккупанта.

Вернувшись в отель, он остановился у стойки, чтобы спросить, не было ли для него каких-либо сообщений. Сегодня за стойкой стоял негр в модном костюме и галстуке. На его правом нагрудном кармане красовалась медная табличка с именем: «Фаддей Дженкинс». Проверив картотеку, он покачал головой.

— Будьте уверены, сэр, что мы сделаем все возможное, чтобы вы получили любые сообщения, которые будут для вас предназначены, — сказал он. Акцент Майклса не раздражал его ни в малейшей степени.

— Большое спасибо, мистер Дженкинс, — сказал Майклс.

— Мы рады обслужить вас, сэр, — ответил негр. — Если вам потребуется что-нибудь еще, то мы с удовольствием выполним любую вашу просьбу.

— Вы очень добры, — сказал Майклс. Конечно же, Дженкинс был добр к северянам не без причины. Именно федеральное правительство гарантировало неграм политическую власть в былой Конфедерации. Поскольку Шестнадцатая поправка отобрала избирательные права у большинства мятежных солдат и их потомков, черные составляли подавляющее большинство тех, кто правом голоса обладал — и, естественно, использовали это право в собственных интересах.

Майклс задумался над этим фактом по пути к лифту. Белый лифтер приподнял кепку с тем же неискренним подобострастием, которое Майклс уже успел заметить и раньше. Он мысленно поинтересовался, как этому парню нравилось подчиняться человеку, чьи предки, может быть, были рабами его прадеда. Собственно, ответ на этот вопрос был предельно ясен. Республиканцы всегда могли рассчитывать на избирателей Юга, ибо черные прекрасно понимали, как долго они останутся у власти, если Шестнадцатая поправка прикажет долго жить.

Внезапно Майклса охватило любопытство, и он спросил лифтера:

— А почему на стенах всюду написано «Янки — вон!», но нигде нет «Долой Шестнадцатую!»?

Лифтер уставился на него, словно похоронных дел мастер, прикидывающий, поместится ли клиент в гроб. В конце концов он ответил, произнося слова медленно и таким тоном, как если бы разговаривал с дебилом:

— Таких надписей нигде нет по той причине, что если б мы просили вас ее отменить, то это бы означало, что вы, чертовы янки, вообще имеете право находиться здесь и управлять нами. А вы такого права не имеете.

«Вот так-то,» — подумал Майклс. Остаток поездки на лифте прошел в молчании.

Вентилятор под потолком номера завертелся и начал разгонять воздух. Это немного помогло, но только немного. Майклс выглянул из окна. Он увидел заросли папоротника, растущие у стены кирпичного здания напротив. Даже и без дождя, который наконец-то прекратился, воздух был достаточно влажен для того, чтобы все вокруг прорастало и расцветало.

* * *

В следующие несколько дней Майклс мог любоваться папоротником сколько угодно — времени у него было в избытке. Как и приказал ему Морри Гаррис, он сидел в номере и ждал звонка. Если он и выходил наружу, то только с целью поесть. Даже непреклонная враждебность большинства белых новоорлеанцев не могла испортить местные деликатесы.

Он отведал вареной говядины в ресторане «У Мейли», крабового мяса au gratin «У Галатуара», густого ракового супа в «La Louisiane», langouste Sarah Bernhardt «У Арно», и, для разнообразия, свиных ножек с квашеной капустой «У Колба». Когда ему никуда идти не хотелось, он ел в не менее превосходном ресторане отеля. Майклс уже начал замечать, что его брюки и воротники стали теснее, чем были до его прибытия на Юг.

Однажды ночью его разбудил шум выстрелов, раздававшийся неподалеку. Его охватила паника—паника и стыд. Неужели началось восстание, которое он приехал предотвратить? Как это будет выглядеть в его личном деле в ФБП? Потом он понял, что если восстание действительно началось, то любой чертов янки, которого поймают джонни, будет слишком мертв, чтобы беспокоиться о пометках в личном деле.

Минут через пятнадцать выстрелы прекратились. Впрочем, Майклсу понадобилось часа два, чтобы заснуть снова. На следующее утро он проверил все радиостанции, а днем просмотрел также и газеты. О ночных выстрелах не было сказано ни слова. Попытайся кто-нибудь это слово сказать — и на него тут же обрушатся подобно груде кирпичей прокуроры, вооруженные «Актом о призыве к мятежу».

Жители Лояльных Штатов самодовольно утверждали, что этот «Акт» был крышкой, закрывавшей кипящий южный котел. Раньше Майклс верил в это и сам. Теперь же он ощущал весь тот пар, который давил на эту крышку снизу. Когда этот котел взорвется—если он взорвется…

Следующей ночью, чуть позже одиннадцати, зазвонил телефон. Майклс вскочил и бросился к нему.

— Алло? — сказал он резко.

Голос на другом конце провода был так приглушен, что нельзя было разобрать, мужской он или женский. Неизвестный собеседник произнес:

— Приходите в «Дом настоящего абсента» в три часа утра на представление. — На этом связь оборвалась.

Майклс издал мученический вздох.

— Три часа утра, — пробормотал он, не понимая, почему конспираторы не могут работать в нормальные часы, как все приличные люди. Он спустился в ресторан и выпил пару чашек крепкого кофе с бренди. Приготовившись таким образом, он отправился в жаркую ночь.

Вскоре он заключил, что или «нормальные часы» в Новом Орлеане не имеют ничего общего с нормальными часами во всем остальном мире, или же «нормальное времяпрепровождение» по-новоорлеански означает прежде всего «бесконечное веселье». Французский квартал был заполнен точно так же, как и в тот день, когда Майклс проходил через него к площади Джексона, хотя в тот раз стоял сравнительно ранний вечер, и было не так уж поздно даже по среднезападным понятиям.

«Дом настоящего абсента» был двухэтажным обшарпанным зданием, второй этаж которого окружал балкон с железными перилами. Это заведение было расположено на углу улиц Бурбон и Бьенвиль. Над каждым из четырех входных дверей находилось полукруглое окошко. Рядом с одной из дверей кто-то нацарапал: «Абсент заставляет сердце любить сильнее». Майклсу это понравилось значительно больше, нежели «Янки — вон!» Считалось, что настоящий абсент запрещен, и достать его невозможно, но здесь, во Вье Карре, слово «невозможно» явно не имело смысла.

Впрочем, абсента Майклсу не хотелось. Ему не больно-то хотелось и заказанных виски с содовой, но в таком заведении вообще не пить было нельзя. Выпивка оказалась дорогой и не очень хорошей. Таинственный голос в телефонной трубке ничего не сказал Майклсу о пяти долларах, которые ему пришлось заплатить, чтобы подняться на второй этаж для просмотра представления. Если он выберется отсюда живым, то поди потом обьясни в конторе, на что ты эти деньги потратил. А если звонок был ловушкой джонни-ребов, то чего они добивались — убить его или просто выдоить из него побольше денег на свои зловредные цели?

Поднимаясь по ступенькам, Майклс чувствовал себя так, как будто шагал по стопам самой истории. Если плакат на стене не врал с целью ублажить туристов, то эта лестница находилась здесь с того самого момента, как «Дом настоящего абсента» был построен в начале девятнадцатого века. По этой лестнице поднимались в 1814 году Эндрю Джексон и Жан Лафит, чтобы обсудить оборону Нового Орлеана от британцев. Спустя полвека по этой же лестнице поднимался Бен Батлер — с какой именно целью, надпись благоразумно умалчивала. Лестница была сложена из деревянных бревнышек — для нее не потребовалось ни единого гвоздя. Если она и не была такой старой, как утверждал плакат, то все равно никак не могла считаться новой.

В большом верхнем зале играл джазовый ансамбль. Майклс зашел внутрь, нашел стул, заказал напиток официантке, чей костюм был бы слишком тесен для большинства ее широкоплечих товарок на Севере, и развалился поудобнее, наслаждаясь музыкой. Ансамбль был наполовину черным, наполовину белым. Джаз был одним из немногих вещей, обьединявших две расы на Юге. Не все негры добились успеха после того, как Север сокрушил Великий Мятеж — многие из них по-прежнему испытывали по крайней мере тень былого страха и унижения времен рабства, а также явственно ощущали негодование белого большинства. Это отражалось на их игре. Что же до белых, то они, будучи покоренным народом, находили в музыке то освобождение, которого не могли достичь в жизни.

Майклс посмотрел на часы. Без пятнадцати три. Стало быть, игра джазистов лишь заполняла промежутки между представлениями. Потягивая виски, он заметил, что зал постепенно заполняется, невзирая на пятидолларовую плату за вход. Он не знал, в чем будет состоять представление, но полагал, что только нечто особенное могло заставить столько народа заплатить такую цену.

И вот погас свет. Какое-то мгновение во тьме мерцали лишь несколько зажженных сигарет. Ансамбль, впрочем, продолжал играть как ни в чем не бывало. Откуда-то справа появился луч прожектора, омывающий сцену ярким белым светом.

Соблазнительно завыли саксофон и трубы. На сцену вышли несколько девушек, и Майклс почувствовал, что у него отвисает челюсть. Где-нибудь, скажем, в Кливленде, для работника полиции нравов было обычным делом арестовать официантку за то, что ее наряд показался ему недостаточно целомудренным. Здесь же наряд девушек включал в себя туфельки на высоких каблуках, индейский головной убор из раскрашенных страусовых перьев, блестящие хрусталинки — и больше ничего, кроме широких ослепительных улыбок.

Он мысленно поинтересовался, как им удалось настолько привыкнуть к этому занятию, что они могли вот так выходить на сцену каждую ночь, представление за представлением. Без сомнения, они все были молоды, красивы и хорошо сложены. Но было ли этого достаточно? Его сестра тоже была молода, красива и хорошо сложена. Однако он не хотел бы, чтоб она выставляла тут себя напоказ для находящихся в увольнении похотливых солдат.

Он также подумал о том, сколько хозяевам пришлось заплатить, чтобы местная полиция нравов оставила их в покое. Впрочем, Майклс уже не был уверен, существует ли в Новом Орлеане полиция нравов как таковая. Пока что на ее наличие не указывало ничего.

Еще он не мог понять, кто, черт возьми, его сюда пригласил, и как этот человек войдет с ним в контакт. Он не мог написать в своем отчете, что сидел и глазел на обнаженных женщин, если это не имело отношения к делу, по которому он сюда прибыл.

Солдаты и матросы издавали свист и крики в адрес девушек, чья кожа скоро заблестела и засияла от пота. Туда-сюда сновали разносящие напитки официантки, стараясь заслонять сцену как можно реже. Чтобы не выделяться на общем фоне, Майклс заказал еще один виски с содовой, и обнаружил, что здесь он стоит вдвое дороже, чем внизу. Он заключил, что разорение «Дому настоящего абсента» в ближайшем времени не грозит.

Музыка стала еще более яростной, чем раньше. Танцовщицы сошли с края сцены и начали двигаться между столами. Челюсть Майклса отвисла снова. Это уже было не просто представление. Это было… Он и сам толком не знал, что это было такое, и в данный момент ему было совершенно не до поисков le mot juste.

Потом очень красивая обнаженная брюнетка села ему на колени и обхватила руками его шею.

— Это у тебя в кармане пистолет, дорогой, или ты просто рад меня видеть? — громко сказала она. Мужчины за ближайшим столом захохотали. Посколько у него в кармане действительно был пистолет, Майклс не произнес ни слова. Девушка пахла потом, виски и косметикой. О том, что останется после ее влажной кожи на его рубашке и штанах, он старался не думать. Ему хотелось сбросить ее на пол и убраться отсюда ко всем чертям.

Впрочем, сделать это он бы не смог—она держала его слишком крепко. Она склонила голову и прикоснулась носом к его шее. Перья ее головного убора попали ему в глаз и защекотали его нос. Но голос девушки, несмотря на фривольность обстановки, оказался тихим и серьезным:

— Мистер, поговорите с Колквитом, похоронным кучером. Передайте, Люси сказала, что Пьер сказал, что ему позволено говорить. Возможно, он и заговорит.

Не успел он задать хотя бы один вопрос, как она поцеловала его в губы. Поцелуй не был фальшивым — ее язык проскользнул ему в рот. Так как к этому времени Майклс уже выпил немало виски и испытал немало потрясений, он перестал соображал, что делает. Рука Майклса схватила девушку за грудь — и тут она поднялась на ноги и отодвинулась от его стула, при этом безошибочно совершая все телодвижения в такт музыке. Спустя мгновение она уже сидела на коленях другого мужчины.

Майклс обнаружил, что успел расплескать почти весь свой безумно дорогой напиток. Одним залпом он выпил все, что еще оставалось в стакане. Когда он вытер рот салфеткой, на ней показалась губная помада этой девушки—Люси.

Некоторые из обнаженных танцовщиц высвобождались от выбранных ими мужчин с большим трудом, чем это сделала Люси. А некоторые из них высвободиться даже и не пытались. Майклс заметил, что пялится на них широко раскрытыми глазами. Такие вещи на людях делать нельзя… или можно? Черт побери, да ведь в большинстве штатов это считается нелегальным даже в собственной спальне.

В конце концов все девушки вернулись на сцену и еще раз напоследок продемонстрировали все свои танцевальные способности. Потом они удалились, и свет зажегся снова. Лишь тогда Майклс сообразил, почему выражение лиц у большинства танцовщиц было таким… понимающим — они знали о мужчинах больше, чем многие мужчины желали знать о себе сами.

Его ладонь все еще хранила память о мягкой, упругой плоти. В отличие от других посетителей, он пришел сюда выполнять свой долг. Впрочем, в хватании Люси за грудь этот долг не состоял. Иногда подобные заведения в шутку назывались поучительными. И верно, кое-чему он научился—сам того не желая.

* * *

Морри Гаррис поджал губы:

— Люси сказала, что Пьер сказал, что Колквиту позволено говорить? Не густо.

— Откуда мы знаем, что это не ловушка?

— Может, и ловушка, — сказал Майклс, прогуливавшийся вместе с коллегой по ФБП перед кафедральным собором Сан-Луи через улицу от площади Джексона. По виду они напоминали бизнесменов или просто туристов — хотя и те, и другие не так уж часто попадались в штатах, пытавшихся сбросить ярмо Союза. Майклс продолжил: — Впрочем, я так не думаю. Дюканжа действительно зовут… то есть звали «Пьер», и мы выяснили, что он действительно посещал «Дом настоящего абсента». Там он вполне мог с Люси познакомиться.

Там он вполне мог с Люси познакомиться очень и очень близко. Майклс никак не мог выбросить из головы прикосновение к ее нежному телу. Он знал, что его возвращение в верхний зал было бы опасным как для нее, так и для него, но искушение было подобно застрявшему в зубах кусочку еды, который не перестает снова и снова дразнить язык.

— Может, возьмем ее и как следует допросим, пока не расколется? — предложил Гаррис.

— Тогда мы рискуем привлечь внимание ребов, — сказал Майклс.

— Знаю. — Гаррис ударил кулаком по собственной ладони. — Просто терпеть не могу сидеть и ничего не делать. Если они получат все, что им нужно, а мы так и не пронюхаем, где они его прячут, то они начнут свое проклятое восстание, и все наши военные планы вылетят в трубу. — Он помрачнел с видом человека, прекрасно осведомленного о том, что дела его весьма плохи. — Колквит, похоронный кучер, говоришь? А фамилии его не знаешь? И не знаешь, в каком похоронном заведении он работает? Этого маленькая обнаженная Люси в твое розовое ушко-ракушку не прошептала?

— Обо всем, что она мне сказала, я тебе сообщил. — Майклс пристыженно уставился на тротуар. Он чувствовал, что его уши, не так уж и сильно похожие на ракушки, краснеют, а вовсе не розовеют.

— Ладно, ладно. — Гаррис воздел руки к небу. Большинство агентов ФБП намеренно не давали своим эмоциям вырваться наружу — Гэри Купер подошел бы для Бюро идеально. Но Морри Гаррис к этому большинству не относился. Все чувства Гарриса немедленно отражались на его лице. «Нью-Йорк,» — подумал Майклс с презрением, едва осознавая его сам. Гаррис продолжил: — Попробуем его отыскать, вот и все дела. Так ли уж много есть парней с именем «Колквит», даже в Новом Орлеане? И, ясное дело, мы должны быть осторожны. Если он что-то знает, то нам совсем бы не хотелось, чтобы он превратился из кучера похоронной повозки в ее пассажира.

В процессе небольшого расследования — если такого названия заслуживали копание в телефонной книге и поиск человека с правильным акцентом для звонка в Коммерческую Палату — выяснилось, что похороны в Новом Орлеане были большим бизнесом — возможно, большим, чем где-либо еще. В городе были похоронные заведения и кладбища для евреев, для негров, для франкоязычных, для протестантов, для этих, для тех, и для других тоже. Поскольку Новый Орлеан в основном находился ниже уровня моря (Майклс искренне предпочел бы, чтобы город действительно оказался под водой), зарывание людей в землю было более сложным процессом, чем простое выкапывание ямы и опускание в нее гроба. Некоторые отважные туристы совершали специальные паломничества для осмотра похоронных склепов. Эта одержимость смертью показалась Майклсу чересчур мрачной.

После того, как они составили полный список похоронных заведений, Морри Гаррис стал обзванивать их одно за другим. Его нью- йоркский акцент был достаточно близок к местному для того, чтобы задать вопрос «можно позвать Колквита?» и не выдать в себе чертового янки. Однако ответ на этот вопрос пока что оставался отрицательным — более того, телефонные собеседники Гарриса утверждали, что ни о каком Колквите никогда даже не слыхивали. Впрочем, в одном из заведений секретарша спросила, кого Гаррис имеет в виду — Колквита-бальзамировщика или Колквита-бухгалтера. Он поспешно повесил трубку.

Неудачи, следующие одна за другой, вогнали Майклса в расстройство. Он уже собирался предложить сделать перерыв до завтра, как вдруг сидящий на стуле Гаррис подскочил так, словно только что сел на канцелярскую кнопку. Закрыв трубку ладонью, он прошептал:

— Говорит, он только что вернулся с похорон. Сейчас она его позовет. — Он протянул телефон Майклсу.

Через минуту с небольшим в трубке раздался мужской голос:

— Алло? Кто это говорит?

— Колквит? — спросил Майклс.

— Ну, — ответил похоронный кучер.

Может, Майклсу это просто померещилось, но даже в одном нечетко сказанном слове он услышал подозрение. Впрочем, здесь его легко навлечет на себя всякий, чье произношение характерно для Лояльных Штатов (конечно же, и джонни-реб, сумевший добиться разрешения на поездку в Висконсин, будет заметно выделяться там на общем фоне… но сейчас Майлкс находился не в Висконсине). Он быстро заговорил:

— Люси сказала мне, что Пьер сказал ей, что я должен сказать вам, что вам разрешается со мной поговорить.

Он ожидал, что Колквит спросит, что это, черт побери, за чушь он несет. Или же просто повесит трубку. Майклс был готов к тому, что единственный найденный им след окажется ложным. Но похоронный кучер, выдержав длинную паузу, снова сказал:

— Ну?

Майклс подождал продолжения, но никакого продолжения не последовало. Значит, дело за ним.

— Вы знаете, о чем я говорю? — спросил он несколько дрожащим тоном.

— Ну, — повторил Колквит. На ветер слов не бросает.

— Вы не можете говорить там, где находитесь в настоящий момент?

— Не-а, — сказал Колквит. Хоть какое-то разнообразие.

— Тогда можете ли вы со мной поужинать «У Галатуара» сегодня вечером? — сказал Майклс. Хорошая еда и немного выпивки наверняка помогут развязать Колквиту язык.

— Завтра, — сказал Колквит.

— Хорошо, завтра, — недовольно сказал Майклс. Чего ему хотелось меньше всего, так это дополнительной задержки. Впочем, не совсем — еще меньше Майклсу хотелось спугнуть Колквита. Он открыл рот, чтобы продолжить разговор, но тут похоронный кучер повесил трубку.

— Что ему известно? — потребовал ответа Морри Гаррис, когда Майклс последовал примеру Колквита.

— Завтра узнаю, — ответил Майклс. — По сравнению со всем, что со мной произошло с момента прибытия сюда, это уже прогресс.

Гаррис серьезно кивнул.

* * *

Вой полицейских сирен пробудил Нила Майклса от глубокого сна. На столике рядом с его кроватью тикал взятый с собой портативный будильник. Его радиевый циферблат показывал пять минут четвертого. Майклс простонал и сел в постели.

Вместе с сиренами он услышал звенящие колокольщики и ревущие моторы пожарных машин. Майклс соскочил с кровати. По его спине пробежал холодок. Неужели ребы начали свое восстание? В таком хаосе привезенный Майклсом с Севера пистолет казался маленьким и бесполезным.

Он склонил голову набок. Никакой стрельбы он не слышал. Если б южане использовали то, что им доставили нацисты, то во всем этом шуме преобладали бы именно выстрелы. Что ж, большим восстанием ночной переполох не был. Это значило, что вполне можно подойти к окну и без опаски выглянуть. Что же все-таки происходит, черт побери?

Майклс отодвинул плотную занавеску, отделявшую его номер от неоновых огней ночного Нового Орлеана. Он увидел пару пожарных машин, мчащихся по улице Канал к Вье Карре. Их мигающие красные фонари настоятельно рекомендовали немногочисленным машинам и многочисленным пешеходам убраться с дороги.

Подняв голову, Майклс увидел собственно пожар. Что именно горело, он не видел, но в том, что на глазах Майклса разгорается всем пожарам пожар, сомневаться не приходились. Языки пламени возносились в ночное небо, словно танцуя. Они заметно возвышались над горевшим зданием и сопровождались столбом густого черного дыма.

— Тогда уж можно и узнать, что именно горит, — сказал Майклс вслух. Он включил лампу, находящуюся около кровати, а потом и радио. За ручкой настройки зажегся небольшой огонек. Майклс стал нетерпеливо ждать, когда же приемник нагреется достаточно, чтобы поймать радиосигнал.

Первая найденная им станция играла музыку Бенни Гудмана. Майклс мысленно поинтересовался, не прогневает ли самых непреклонных джонни-ребов сочиненная чертовым янки музыка. Но сейчас ему было не до джаза. Он повернул ручку.

— …ужасный пожар на улице Бурбон, — говорил репортер. Несомненно, он говорил о тех огнях, которые Майклс только что увидел. Репортаж продолжался: — В эти самые минуты пламя пожирает «Дом настоящего абсента», одну из старейших достопримечательностей Нового Орлеана. Представления в «Доме абсента» идут всю ночь напролет, и потому имеются опасения, что внутри погибло немало людей. Это здание было возведено гораздо больше ста лет назад, и повидало на своем веку…

Майклс выключил радио с такой силой, что едва не сломал выключатель. Он не верил в совпадения, не верил в них нисколько. Где-то в развланинах «Дома настоящего абсента» лежали бренные останки Люси-танцовщицы, чего, без сомнения, кто-то и добивался.

Он затрясся в ознобе подобно больному гриппом. Ведь он думал попросить Колквита встретиться с ним именно там, а не «У Галатуара», чтобы Люси могла помочь убедить похоронного кучера рассказать о том, что он знал — а также чтобы Майклс мог увидеть ее снова. Но посещение одного и того же места дважды было бы ошибкой. Такая неосторожность всегда дает противнику возможность тебя заметить. Понимание этого спасло Майклсу жизнь — и Колквиту, он надеялся, тоже. Вот только бедной Люси это не помогло ни черта.

Он позвонил вниз и попросил принести бутылку виски. Если служащий отеля на другом конце провода и нашел такой заказ в двадцать минут четвертого ночи не совсем обычным, то в голосе его никакого удивления не послышалось. Выпивка была доставлена в номер без промедления. Осушив три или четыре стаканчика, Майклс смог заснуть снова.

Вечером «У Галатуара» Колквит не появился.

* * *

Когда Морри Гаррис позвонил на следующий день в похоронное заведение, секретарша сказала, что Колквит не явился на работу по состоянию здоровья.

— Слава те Господи, — сказал Майклс, узнав от Гарриса эту новость. — Я уж боялся, что он не явится по состоянию смерти.

— Ага. — Гаррис погладил свои курчавые волосы. — Я не хотел спрашивать у этой девушки его телефон и адрес. Я и звонить-то не хотел. Чем меньше мы привлечем к нему внимания, тем лучше.

— Ты прав. — Майклс снял очки, сдул пылинку с левой линзы и водрузил их обратно на свой нос. — Теперь мы знаем, где он работает. Можем узнать, где он живет. Надо только покопаться в бумагах.

— Покопаться придется немало, — сказал Гаррис с кислой миной, — но таки да, этого будет достаточно. Пойдем в Отдел Записей?

Большое мраморное здание на улице Талия было окружено пулеметными гнездами. Если джонни-ребы все-таки начнут свое восстание, то именно его сожгут в первую очередь. Федеральная армия и бюрократы, контролирующие покоренные провинции былой Конфедерации, управляли ими не только силой, но и посредством учета своих недовольных, мятежных подданных. Каждый белый человек должен был ежегодно заполнять карточку, в которой он указывал место работы. Каждая фирма должна была представлять список своих работников. Большинство государственных служащих, проверяющие соответствие одних форм другим, были неграми. Следить, чтобы никто не обманывал правительство, было в их личных интересах.

Неулыбчивые часовые устрашающего вида тщательно проверили документы Гарриса и Майклса, сверив фотографии с лицами и заставив агентов ФБП расписаться в их присутствии, пока в конце концов не допустили их в здание. Часовые опасались как вредительства, так и лобовой атаки на охраняемое ими учреждение. Записи, содержащиеся в этом Отделе, помогали присматривать за всей Луизианой.

Ганнибал Дюпуи был высоким и полным черным мужчиной, носящим едва ли не самые толстые очки, которые Майклс когда-либо видел.

— Похоронные заведения, — сказал он, в задумчивости поднимая палец. — Да, они в комнате Уэйд, в ящиках у восточной стены. — Майклс почувствовал, что спроси они его о чем угодно, от таверн до таксидермистов, и он тут же бы им ответил, где хранятся соответствующие папки. Такие люди были незаменимыми штурманами, великолепно ориентирующимися в расстилавшихся перед ними необъятных бумажных морях.

Копание в бумагах, сложенных в ящиках у восточной стены комнаты Уэйд, заняло пару часов. В конце концов Майклс нашел требуемую запись.

— Колквит Д. Рейнольдс, похоронный кучер, — сказал он, — ага, он работает в «ЛеБланк и Питерс». А вот и адрес, и телефон, и пометка о том, что они проверены и подтверждены. Они тут свое дело знают, это уж точно.

— Они тут обязаны свое дело знать, — ответил Морри Гаррис. — Как бы тебе понравилось быть негром на Юге, если б белые, на шее у которых ты сидел годами, вдруг оказались на коне? Особенно если они окажутся на коне с помощью нацистов. Как только они нас, чертовых янки, прогонят, так сразу же начнут вешать негров на фонарях.

— Ты прав. Пошли найдем мистера Рейнольдса, чтобы твои предсказания не сбылись…

* * *

Согласно документам, Колквит Рейнольдс жил на Каронделе, рядом с Сент-Джозефом, к юго-западу от Французского квартала. У Гарриса была машина — хрипящий с присвистом «Блейзингейм», который доставил их с Майклсом по указанному адресу. Майклс постучал в дверь дома, который, подобно остальным жилищам этого квартала, выглядел немногим лучше затрапезной халупы.

Ответа на стук не последовало. Майклс бросил взгляд на Морри Гарриса. Для обыска дома в джонни-ребовских краях агенты ФБП в ордере не нуждались. Но дело было в другом — оба опасались, что не найдут внутри ничего, кроме трупа.

Когда Майклс уже собирался взломать входную дверь, из окна соседнего дома показалась голова старушки, которая сказала:

— Если вы, джентльмены, ищете Колквита, то здесь вы его не найдете.

Морри Гаррис снял шляпу и вежливо кивнул, почти отвесив нижайший поклон.

— А где же он тогда, мэм? — спросил он, пытаясь изо всех сил говорить с местным акцентом и обращаясь к старушке так почительно, словно она была замужем за военным губернатором.

Она залилась кудахтающим смехом — пожалуй, такое обращение пришлось ей по душе.

— А там же, где всегда, когда он пьянствует вместо работы: в салуне «Старые Времена» за углом. — Она выгнула потрескавшийся большой палец, чтобы указать дорогу.

Салун «Старые Времена» был разрисован красными, белыми и синими полосками. Это были национальные цвета, и потому не представляли собой ничего из ряда вон выходящего. Но если учесть название заведения, то они наверняка символизировали дни Великого Мятежа и предателей, использовавших эти цвета для совсем другого флага. Майклс готов был держать пари на кругленькую сумму, что на хозяина этого салуна уже было заведено толстенное досье в ФБП.

Они с Гаррисом вошли внутрь. В заведении было полутемно и тихо. Вентиляторы под потолком создавали иллюзию прохлады. Вышибала за стойкой уставился на новоприбывших таким же сомневающимся взглядом, каким он, бесспорно, встречал любого незнакомца. За столами сидели четверо или пятеро посетителей, явно выглядевшие завсегдатаями этого питейного дома. Если спросить, кто тут из них Колквит, то можно и нарваться на неприятности.

Впрочем, один из завсегдатаев почему-то казался знакомым. Спустя мгновение Майклс понял, почему — этот потягивающий в углу пиво старичок управлял той самой похоронной повозкой, которая задержала его несколько дней назад на пути обратно в отель. Он пихнул Морри Гарриса локтем и кивнул в сторону старичка. Они подошли к нему вместе.

— Привет, Колквит, как дела? — дружелюбным тоном спросил его Гаррис. Бармен успокоился.

Колквит поднял на них взгляд, тщетно пытаясь его сфокусировать.

— По-моему, ребята, я с вами незнаком, — сказал он, — но я могу и ошибаться.

— Конечно, можете, — сказал Гаррис, по-прежнему добродушно. — Мы—друзья Пьера и Люси.

— О, Господи помилуй. — Колквит начал подниматься с места. Скандала Майклсу не хотелось. Пороховая бочка под названием «Новый Орлеан» могла взорваться из-за чего угодно — включая насильственный вывод человека из бара. Но тут Колквит Рейнольдс снова опустился на свой стул, как если бы ноги отказывались его держать. — Лучше бы я обо всем этом Пьеру никогда не говорил, — пробормотал он, и одним судорожным глотком осушил стакан с пивом до дна.

Майклс поднял указательный палец и сказал бармену:

— Еще три «Хай Лайфа». — Он попытался произнести эти слова по-южному. Может быть, ему это удалось—или, может быть, брошенная им на стол долларовая бумажка сумела рассеять подозрения. Несмотря на все свои заблуждения, ребы почитали Джорджа Вашингтона даже в дни Великого Мятежа.

Колквит Рейнольдс взял новый стакан и сделал большой глоток. Майклс и Гаррис пили более умеренно. Если уж им удастся что-то выцедить из похоронного кучера, то не помешало бы эту информацию не только узнать, но и запомнить. Кроме того, пиво Майклс не очень-то и любил. Он спросил тихим голосом, чтоб не услышал ни бармен, ни другие посетители:

— Лучше бы вы не говорили Пьеру о чем, мистер Рейнольдс?

Рейнольдс уставился в потолок, как если бы ответ был написан именно там. Майклс мысленно поинтересовался, сможет ли он вообще этот ответ вспомнить — ведь он тут пил уже не первый час. В конце концов Колквит сказал:

— Лучше бы я не говорил ему об этом гробе, который я повез в последний путь.

— Вот как? И почему же? — вежливо-безразличным тоном спросил Майклс. Он зажег «Кэмел», предложив сигарету также и Колквиту Рейнольдсу. Когда Рейнольдс принял его предложение, он подставил похоронному кучеру свою зажигалку «Зиппо».

Рейнольдс втянул в себя дым. Он удерживал его в себе дольше, чем Майклс полагал физически возможным, но в конце концов выдохнул мутное облако. Стряхнув пепел в пепельницу, он осушил свой «Миллер Хай Лайф» и выжидательно посмотрел на агентов ФБП. Майклс заказал ему еще пива. И только выпив половину нового бокала, Колквит ответил:

— Потому как нужна была лебедка, чтобы поднять его на мою повозку, и еще одна, чтобы снять. Такой гроб не поднимут на плечи никакие шесть человек в мире, даже Самсон и пять его братьев. И он еще и звенел.

— Оружие, — прошептал Морри Гаррис, — или, может, боеприпасы. — Он выглядел радостным и преобразившимся. В такое состояние его не привела бы и обнаженная девушка, плюхнувшаяся ему на колени. «Бедная Люси,» — подумал Майклс.

Вслух он сказал:

— Даже в гробу, даже в смазанном, я ничего не хотел бы зарывать в эту землю. Во всяком случае, на долгий срок. Зальет водой, и все испортится.

Колквит Рейнольдс бросил на него уничижительный и презрительный взгляд.

— Чертовы янки, — негромко пробормотал он. А ведь он Майклсу помогал. — Здесь мы своих мертвецов обычно не хороним, а кладем в склепы над землей, и тогда гробы не заливает даже в большой дождь.

— Господи Иисусе, — хрипло сказал Морри Гаррис, вытирая рукавом со лба пот, и затем снова: — Господи Иисусе. — Теперь уже он осушил бокал с пивом, после чего заказал еще один. Когда принесший пиво бармен удалился, Гаррис продолжил: — Да тут в Новом Орлеане столько надземных склепов, что хватит спрятать достаточно оружия и боеприпасов для большой войны. Чертовы пронырливые ребы. — Он заставил себя остановиться. — А на каком это было кладбище, мистер Рейнольдс?

— На Старом Жиро, что на южной части улицы Свободы, — ответил Колквит Рейнольдс. — Не знаю, сколько его там, но один полный гроб—это точно.

— Слава Богу, что есть южане, которые не хотят нового Великого Мятежа, — сказал Майклс.

— Ага. — Гаррис отпил из недавно принесенного бокала. — Но до черта южан его хочет.

* * *

Кладбище Жиро было расположено в неприметном месте — за железнодорожными складами. Плакат на окружающем его каменном заборе гласил, что это было старейшее протестантское кладбище в Новом Орлеане. Нил Майклс охотно в это поверил. Похоже было, что в последнее время работникам Жиро перетруждаться не приходилось — во всяком случае, если говорить только о действиях, не выходящих за рамки закона. Будучи заросшим лозой и кустами, кладбище было похоже на заколдованное. Вокруг некоторых старых склепов росли фиговые деревья с серой корой. Всюду было полно мха — как на деревьях, так и на могилах. Из трещин на боках некоторых надземных склепов рос папоротник — как Майклс уже успел заметить, здесь повсюду прорастало и расцветало все что угодно.

Включая заговоры. Если Колквит Рейнольдс был прав, то это кладбище и впрямь было заколдовано — его продолжал бередить нечистый дух Великого Мятежа, который джонни пытались воскресить.

— Не дай Бог он ошибся, — пробормотал Майклс, когда его джип остановился перед парадным входом на кладбище.

Морри Гаррис понял его без труда:

— Кто, этот чертов похоронный кучер? Не дай Бог, это уж точно. Мы привезли с собой все эти штуки, — он указал назад, — и сейчас начем вскрывать могилы, а если потом ничего не найдем… черт, уже одно это может разжечь восстание.

Майклса бросило в дрожь, хотя день был жарким и влажным:

— И ведь может. — Уж не повел ли их Рейнольдс по этому пути именно для того, чтобы они сами создали инцидент, после которого Юг поднимется в праведном гневе? Но действовать после рассказа кучера они были обязаны — ради Союза. Бездействовать они бы просто не посмели.

Впрочем, скоро все выяснится. Сзади джипа гремели и звенели «все эти штуки», как изящно выразился Гаррис — не только бульдозеры, но также и легкие танки «М3 Стоунмэн». И даже тяжелые «М3 Грант» с небольшой пушкой в вертящейся башне и большой, расположенной справа в передней части корпуса. Солдаты — все до одного уроженцы Лояльных Штатов — вылезли из грузовиков «Шеви» и окружили кладбищенскую стену. Если кто-то попытается помешать этой операции, то пожалеет об этом очень скоро.

Всему этому могучему скоплению войск Федерального Союза (который должен быть сохранен — и будет, подумал Майклс) кладбище Жиро могло противопоставить лишь крепкие железные ворота и одного сторожа преклонных лет.

— Кто вы такие, черт вас раздери, и чего вам надо? — потребовал он ответа, хотя угадать «кто» он наверняка мог бы и сам.

Майклс показал свой значок ФБП.

— Мы выполняем официальное поручение федерального правительства Соединенных Штатов Америки, — сказал он. — Откройте ворота и впустите нас. — И снова ни о каком ордере не было и речи. Никакой реб не мог потребовать ордера у агента ФБП.

— Да пошло на хрен федеральное правительство Соединенных Штатов Америки вместе с конем, на котором оно приехало, — сказал сторож. — Нечего тут на кладбище с танками приходить.

Майклс не стал тратить время на бесполезные споры. Он дотронулся до плеча водителя джипа, который тут же убрал машину с дороги. Майклс помахал водителю ближайшего «Гранта», чья голова высовывалась из люка. Танкист улыбнулся и кивнул. Танк двинулся вперед, оставляя следы на асфальте и загрязняя воздух выхлопными газами. Ворота кладбища были устойчивы, но не настолько, чтобы выдержать двигающуюся глыбу весом в тридцать одну тонну. Завизжало железо, и ворота развалились, оказавшись с одной из сторон оторванными от каменной стены «с мясом». Через них переехал «Грант». Он переехал бы также и через сторожа, не отскочи тот с проклятиями в сторону.

Вокруг кладбища начали собираться люди. Многие из них были белыми мужчинами призывного возраста или чуть моложе. В глазах Майклса они выглядели людьми, вполне способными писать лозунги на стенах или стрелять по грузовикам в темноте из-за забора. Он был рад, что привел с собой целое войско. Что могла противопоставить толпа штыкам, пушкам и танкам? Только угрюмые взгляды, полные ненависти.

Но если никакой контрабанды на кладбище не было, то действия этой конкретной толпы не имели значения. Такие же гневные толпы соберутся по всему Югу, и одна из них…

Увидев, что танки и бульдозеры двинулись к рядам надземных склепов, сторож яростно завыл.

— Вы не имеете права ломать печки! — заорал он.

— Даю тебе последнее предупреждение, джонни-реб, — холодно сказал Майклс. — Никогда не смей говорить представителям правительства Соединенных Штатов, на что мы имеем право, а на что нет. Для тех, кто мелет языком не подумавши, у нас найдутся специальные места.

— Держу пари, что так оно и есть, — пробормотал сторож, но после этого заткнулся.

Нож одного из бульдозеров уткнулся сбоку в погребальный склеп — в печку, как назвал ее старик. Бетон и камни полетели в разные стороны. Полетели и кусочки деревянного гроба, равно как и кости, лежавшие в нем. Сторож бросил в сторону Майклса взгляд, полный неприкрытой ненависти и презрения. Он не сказал ни слова, но всем своим видом словно кричал: «Вот видишь? Я ведь тебе говорил!» В другое время один такой взгляд мог бы отправить его в лагерь для заключенных, но сейчас у Майклса были заботы поважнее.

Бульдозеров, которых они с Гаррисом привели с собой, для разрушения всех печек сразу было недостаточно. К работе присоединились танки, ломающие склепы точно так же, как «Грант», который в самом начале операции сломал кладбищенские ворота. Новые гробы и кости разлетелись по пыльной земле.

— Ну, не дай Бог этот чертов кучер нам наврал, — сказал Морри Гаррис голосом, полным волнения. — Если наврал, то до лагеря или тюрьмы он не доживет. Повязку на глаза сукиному сыну дадим, а без сигареты обойдется.

И тут где-то неподалеку от центра кладбища Жиро раздались торжествующие возгласы танкового экипажа. Эти звуки показались Майклсу слаще любой музыки, которую он когда-либо слышал — даже включая Бенни Гудмана и Томми Дорси. Он помчался к «Гранту». С него стекал пот, но не от страха. Уже не от страха.

Водитель танка показал на деревянные контейнеры, лежащие в склепе, который он только что взломал. Гробами они не были. На каждом из них было выведно аккуратным шрифтом «1 Maschinengewehr 34». Рядом с черными буквами красовалась нацистская эмблема с орлом и свастикой.

Майклс так уставился на контейнеры с пулеметами, как если бы в одном из них находилась чаша Святого Грааля.

— Он не наврал, — выдохнул Майклс. — Благодарю тебя, Боже.

— Омейн, — согласился с ним Гаррис. — А теперь давай узнаем, до какой степени он был прав.

* * *

Окончательный размер груза, собранного в одну громадную кучу к моменту вскрытия последней печки, поразил даже Майклса с Гаррисом. Майклс не мог оторваться от списка:

— Пулеметы, автоматы, пушки, ружья, включая противотанковые, боеприпасы ко всему этому добру, гранаты… Господи Иисусе, вовремя же мы подоспели.

— Я поговорил с одним из радистов, — сказал Гаррис, — и он вызвал новые грузовики, чтобы увезти все это железо прочь. — Он вытер лоб тыльной стороной ладони. Этот жест не имел никакого отношения ни к жаре, ни к влажности. — Если бы они смогли вывезти все это из Нового Орлеана, да распространить по всему Югу… черт возьми, да нужно ли тут подробно обьяснять?

— Не нужно, и так все ясно. Мы бы тут завязли намертво, а немцы и япошки смогли бы повсюду делать что захотят. — Майклс издал глубокий вздох облегчения, после чего продолжил: — Теперь нам надо попытаться узнать, кто это оружие здесь складывал. Если у нас это получится, то, может быть, мы сможем оставить поколение-другое ребов без лидеров и выйти в этой игре вперед. Может быть.

— Может быть. — Но убежденности в голосе Гарриса не было. — Так или иначе, сейчас не время думать о будущих поколениях. Как мы уже с тобой говорили, когда ты только-только сюда приехал: если мы удержим Юг под контролем до победы в проклятой войне, то этого будет достаточно. Поймаем тех парней, кто получал от нацистов оружие — отлично. Не поймаем — плевал я на то, будут они исподтишка писать «Янки — вон!» на всех чистых стенах или не будут. Это мы переживем. Уже научились—с самого 1865 года. Пока у них нет игрушек для того, чтобы действительно уколоть нас как следует, мы как-нибудь перебьемся.

— Да, это верно — если другие подлодки не выгрузят новое добро где-нибудь еще. — Майклс снова вздохнул. — Ни сна, ни отдыха. Что ж, если это случится, попробуем выследить и их.

Приближающийся рев дизельных моторов вызвал у Морри Гарриса улыбку.

— А вот и грузовики, — сказал он и зашагал к разрушенному входу на кладбище Жиро. Майклс последовал за ним. Гаррис указал пальцем: — А, молодцы, сообразили взять с собой джипы с солдатами. Когда повезем оружие в безопасное место, неприятности в дороге нам будут совсем ни к чему.

За кладбищенской стеной по-прежнему было немало людей. Они улюлюкали и освистывали только что прибывшие машины, но больше ничего предпринять не пытались. Возможно, они и ненавидели чертовых янки — без сомнения, они ненавидели чертовых янки — но на стороне чертовых янки была сила. Наученные почти восьмидесятилетним горьким опытом, южане знали, что применить эту силу янки не постесняются.

Реквизированное немецкое оружие с боеприпасами заполнило все новые грузовики до отказа. Даже те из них, которые привезли солдат, оказались загруженными смертельными устройствами. Оказавшиеся безлошадными солдаты разошлись по джипам и расселись на танках, готовясь к обратной дороге в казармы, где трофейное оружие будет находиться в самом безопасном месте, которое только можно найти на вечно мятежном Юге.

Майклс и Гаррис привели конвой на кладбище — а сейчас им предстояло вести его назад. Когда водитель их джипа завел мотор, несколько молодых ребов посмелее сделали вид, что собираются заблокировать дорогу.

Капрал, сидящий за установленным на джипе пулеметом 50-го калибра, повернулся к Майклсу и спросил:

— Мне их прошить пулями, сэр? — Нетерпеливая дрожь в его голосе указывала на то, что именно этого ему и хотелось.

— Сначала дадим им один шанс, — сказал Майклс, чувствуя в себе склонность к благородству. Он привстал в джипе и закричал за преграждающих ему дорогу джонни: — Вы препятствуете законным действиям Федерального Бюро Подавления. Немедленно разойдитесь. В противном случае вы будете застрелены. Это мое вам первое, последнее и единственное предупреждение. — Опустившись снова на сиденье, он сказал водителю: — Езжай, но медленно. Если они не сдвинутся с места… — Он сделал жест, изобращающий мытье рук.

Когда джип поехал вперед, молодые люди угрюмо расступились. Пулеметчик подвигал ствол своего оружия туда-обратно, рекомендуя им расступиться еще шире. Выражение его лица, пугающее даже Майклса, было, пожалуй, не менее убедительным аргументом, чем пулемет.

Конвой двинулся с кладбища прочь. Джонни свистели и улюлюкали, но больше не делали ничего. Не здесь. Не сейчас. Будь у этих ребов в руках нацистское оружие… но его у них не было.

— Что ж, этот раунд мы выиграли, — сказал Морри Гаррис.

— Выиграли несомненно, — согласился с ним Майклс. — А теперь вернемся к главной задаче—избавлению всего мира от тиранов.

Он сказал это без всякой иронии.

Конец