Инженер из соседнего помещения через разделяющее комнаты большое стекло подал ему сигнал: «Вы в эфире». Мойше Русецки начал читать свой текст на идиш:

— Добрый день. Говорит Мойше Русецки из службы вещания для зарубежных стран Би-би-си. Еще одна столица одной из крупнейших мировых держав пала жертвой ящеров.

Он вздохнул. Его вздох был частью сценария, но шел от чистого сердца.

— Когда в прошлом году ящеры уничтожили Берлин, признаюсь, я не слишком сильно горевал. Немцы творили страшные вещи с евреями, попавшими к ним в плен. И я думал, что ящеры, которые помогли польским евреям сбросить нацистское ярмо, стали нашими благодетелями.

Я ошибался. Ящеры нас использовали. Да, они не собирались нас убивать, но сделали своими рабами. Такую же судьбу они уготовили всему человечеству. Когда ящеры уничтожили Вашингтон, стало ясно, что нам всем необходимо сражаться за свою свободу.

А теперь пришел черед Токио. Ящеры перестали прикидываться миротворцами. Они атаковали столицу Японии, сбросив на нее свои адские бомбы, только из-за того, что японцы пытались создать оружие, которое позволило бы им сражаться с захватчиками. Для ящеров не имеет никакого значения, что погибли сотни тысяч людей, большая часть которых были гражданскими лицами.

Человечество сбросило такую же бомбу на военные подразделения врага. Ящеры уничтожают крупнейшие города, рассчитывая, что люди испугаются и капитулируют. Я веду передачу из Лондона, который подвергался бомбардировкам со стороны Гитлера и ящеров, однако город продолжает бороться. И даже если обезумевшие ящеры обойдутся с ним также, как с Токио, Британская империя будет сопротивляться. Мы надеемся и рассчитываем, что те, кто имел несчастье оказаться на территории, захваченной инопланетянами, все же слышат мой голос и не сдадутся врагу. И тогда, рано или поздно, мы победим.

Он закончил читать текст, как раз когда инженер провел пальцем по горлу. Радуясь тому, что Мойше закончил вовремя, в эфир вышел Натан Якоби, который заговорил по-английски:

— Я переведу речь Мойше Русецки. Но прежде я бы хотел отметить, что никто не может лучше мистера Русецки судить о вероломстве ящеров, ведь он стал свидетелем того, как освобождение превратилось в попытку порабощения всего мира людей. Как он сказал…

Мойше не слишком внимательно слушал Натана. С каждым днем он все лучше понимал английский, но до свободного владения языком ему было далеко: пока до него доходил смысл одного предложения, Натан успевал произнести еще два.

Якоби повторил английскую версию речи Мойше для восточноевропейских слушателей, не владевших идиш. Поскольку Мойше знал ее содержание, ему было гораздо легче понимать английскую речь. Когда инженер показал, что передача закончена, Мойше откинулся на спинку стула и облегченно вздохнул.

Перейдя с английского на идиш, Натан сказал:

— Иногда я спрашиваю себя: есть ли хоть какая-то польза от наших передач?

— Конечно, — заверил его Мойше. — Когда ящеры посадили меня под арест в Лодзи, мне помогли спастись не только мой английский кузен, но и множество бойцов еврейского Сопротивления в Польше. Им необходима поддержка, они должны знать, что и другие люди сражаются с ящерами.

— Да, наверное, ты прав, — сказал Якоби. — Ты ведь там был. Просто последние четыре года я веду передачи, рассчитывая вселить надежду в жителей оккупированной Европы — сначала стонавшей под игом нацистов, а теперь вот появились ящеры, — и не вижу никаких результатов своей работы. Мне бы хотелось знать, что я внес свою лепту в дело борьбы со злом.

— Ящерам правда нравится не больше, чем немцам, — ответил Русецки. — По сравнению с тем, что нацисты творили в Польше, инопланетяне выглядели получше, но ящеры хотят покорить всю Землю, и чем больше людей будет это понимать, тем отчаяннее они станут сражаться.

— Всю Землю, — повторил Якоби. — Тут есть о чем подумать. Мы назвали войну мировой еще до того, как ящеры на нас напали, но Америка, Африка, Индия, большая часть Ближнего Востока практически не участвовали в войне. Теперь же война охватила все страны. Трудно представить себе ее масштабы.

Мойше кивнул. Ему было труднее, чем британскому еврею. Якоби вырос в Лондоне, который являлся столицей одной из величайших мировых империй, к тому же тесно связанной с Соединенными Штатами. Он всегда думал о мире как о едином целом. Интересы Мойше прежде не выходили за пределы Польши — точнее, Варшавы — ровно до того дня, когда фон Риббентроп и Молотов подписали пакт о нацистско-советской дружбе, который гарантировал не только неизбежность войны, но и ее крайнюю жестокость.

Сквозь стекло инженер предложил Русецкому и Якоби выйти из студии. Они быстро повиновались; до начала следующей передачи оставалось совсем мало времени.

Как и следовало ожидать, в коридоре уже ждал высокий тощий мужчина с резкими чертами лица, его густые темные волосы тронула седина. Он посматривал на часы, держа в руках листы бумаги с напечатанным на машинке текстом, вроде тех, что нес Якоби.

— Доброе утро, мистер Блэр, — сказал Мойше на своем неуверенном английском.

— Доброе утро, Русецки, — ответил Эрик Блэр, снимая свой темный «в елочку» пиджак. — В этом закрытом гробу становится все жарче — пожалуй, лучше остаться в одной рубашке.

— Да, тепло, — ответил Мойше, отвечая на ту часть реплики, которую понял.

Блэр занимался вещанием на Индию. Он несколько лет прожил в Бирме, а также успел получить тяжелое ранение во время гражданской войны в Испании, где сражался на стороне республиканцев. Во время скитаний он умудрился подхватить тяжелый кашель, скорее всего туберкулез.

Он на всякий случай вытащил носовой платок.

— Прошу меня простить, джентльмены, мне нужно выпить стакан чая, чтобы прочистить трубы.

— Поразительный человек, — пробормотал Якоби на идиш, когда Блэр вышел. — Я видел, как после передачи он кашлял кровью, но никто из слушателей никогда бы не догадался, что он болен.

Вскоре вернулся Блэр с толстой чашкой из белого фарфора. Он сделал несколько глотков напитка, отдаленно напоминающего чай, скорчил рожу и быстро прошел в студию. И тут же завыла сирена воздушной тревоги. Русецки удивленно заморгал; он не слышал воя двигателей самолетов ящеров.

— Может быть, спустимся в подвал? — спросил он.

К его удивлению, Якоби возразил:

— Нет, подождем. Послушай.

Мойше послушно принялся слушать. Вместе с воем сирен до него донесся и другой звук — резкий металлический звон, который он далеко не сразу сумел распознать.

— Почему звонят церковные колокола? — спросил он. — Раньше во время налетов они молчали.

— В сороковом году их голоса должны были послужить сигналом, — ответил Якоби. — Благодарение Богу, тогда он так и не прозвучал.

— Я не понимаю, каким сигналом?

— Когда люфтваффе начали нас бомбить, все колокола молчали. Но все знали, что, если колокола зазвонят, значит, началось вторжение.

Церковные колокола продолжали звонить, и внутри у Мойше все похолодело.

— Немцы не станут вторгаться в Англию, — сказал он. Хотя это и не вызвало у него особого восторга, после высадки ящеров отношения между Великобританией и оккупированной немцами северной Францией стали почти дружескими. Ящеры… — Ой!

— Ой — это правильное слово, — согласился Якоби и склонил голову набок, прислушиваясь к сиренам и звону колоколов. — Однако я не слышу истребителей ящеров и выстрелов наших зениток. Если вторжение и началось, то не в Лондоне,

— Тогда где же? — спросил Мойше, словно Якоби имел доступ к тайной информации.

— Откуда я знаю? — нетерпеливо отозвался Якоби и тут же ответил на собственный вопрос. — Мы на радиостудии Би-би-си. Если мы ничего не выясним, находясь здесь, значит, ответа на твой вопрос не существует.

Русецки стукнул ладонью по лбу, чувствуя себя очень глупо.

— В следующий раз — знаешь, что я сделаю? Спрошу у библиотекаря, где найти нужную книгу.

И Мойше снова колебался, он не слишком хорошо знал планировку здания, поскольку обычно направлялся сразу в эту студию.

Якоби заметил его сомнения.

— Пойдем, я покажу тебе, где находится отдел новостей. Они в курсе всех событий.

На нескольких столах стояли ряды радиоприемников. Свист и скрежет помех, разноязыкий говор легко могли свести случайного человека с ума. Большинство операторов — в основном женщины — сидели в наушниках, каждая из них слушала только одну станцию.

Одна фраза повторялась снова и снова:

— Они здесь.

Одна из женщин сняла наушники и положила на стол. Вероятно, она собралась выйти в туалет. Женщина кивнула Якоби — кажется, они были знакомы.

— Понимаю, почему ты к нам зашел, дорогуша, — сказала она. — Мерзавцы наконец это сделали. Парашютисты — и один только бог знает, что еще — высадились на юге, а также в центральных графствах. Больше никто ничего не может сказать.

— Спасибо, Норма, — сказал Якоби и перевел ее слова Мойше, который сначала понял не все.

— На юге и в центральных графствах? — переспросил Русецки, пытаясь представить себе карту. — Звучит не слишком хорошо. Я бы даже сказал…

— Они наступают на Лондон с севера и юга, — перебил его Якоби и серьезно посмотрел на Мойше. — Не думаю, что мы еще долго будем вести отсюда передачи: Один только бог знает, как организовать снабжение всем необходимым города с населением в семь миллионов — ведь захватчики наступают с двух сторон сразу.

— Мне приходилось голодать и раньше, — пожал плечами Мойше. — У немцев не было никаких проблем с доставкой продовольствия в варшавское гетто; они попросту не занимались этой проблемой.

— Я знаю, — ответил Якоби. — Но есть и другие вопросы. Мы бы все встали на борьбу с немцами. Не сомневаюсь, что Черчилль будет сражаться с ящерами до конца. Очень скоро они будут здесь, нам раздадут оружие, и мы окажемся на передовых рубежах обороны.

В словах Якоби Мойше почувствовал правду. Во всяком случае, Мойше поступил бы именно так, если бы управлял страной. Тем не менее он покачал головой.

— Тебе они дадут винтовку. А мне предложат медицину скую сумку с чистыми тряпками вместо бинтов. — И он неожиданно для себя самого рассмеялся.

— Что тут смешного? — удивился Якоби.

— Уж не знаю, смешно это или не слишком, — ответил Мойше, — но здесь я буду евреем, который отправится на войну с красным крестом на рукаве.

— Не знаю, не знаю… — покачал головой Якоби. — Но ты не отправился на войну. Война сама пришла за тобой.

* * *

Уссмак был напуган. Неуклюжий транспортный корабль, большой и достаточно мощный, мог взять на борт сразу два тяжелых танка, но летал лишь немногим быстрее, чем истребители Больших Уродов. Как правило, истребители Расы прикрывали транспортные корабли, чтобы тосевитская авиация не могла к ним подобраться. Уссмак уже достаточно долго участвовал в войне на Тосев-3, чтобы знать, как превращаются в хаос даже тщательно разработанные планы, когда приходится сражаться с вероломными Большими Уродами.

Неужели его план постигнет такая же участь? Еще до встречи с Большими Уродами? Он сказал по системе внутренней связи:

— Я не понимаю, почему нам приказали отступить и прекратить сражение с дойчевитами как раз в тот момент, когда мы начали успешно продвигаться вперед.

— Мы самцы Расы, — ответил Неджас. — Долг нашего начальства — готовить планы операций. Наш долг состоит в том, чтобы их выполнять. Так и будет исполнено.

Уссмаку нравился Неджас. Более того, он знал, что Неджас — хороший командир танка. Каким-то образом Неджасу удалось сохранить веру в мудрость начальства. Даже в те моменты, когда Уссмак погружался в море удовольствия и почти терял разум после приема трех хороших порций имбиря, он не чувствовал такой неистребимой уверенности в том, что все закончится хорошо. А Неджас к имбирю даже не прикасался.

Как и Скуб, стрелок. Они с Неджасом служили вместе с того самого момента, как флот вторжения высадился на Тосев-3, и Скуб до сих пор полностью разделял взгляды своего командира. Однако сейчас он сказал:

— Недосягаемый господин, я считаю, что водитель говорит разумные вещи. Рассредоточение сил увеличивает вероятность неудачи. Пока мы перебрасываем технику для атаки на британцев, дойчевиты получат время для передышки, а потом и для контратаки.

— Дойчевиты попали в тяжелое положение, они уже готовы упасть на обрубки своих хвостов, которых у них нет, — настаивал на своем Неджас. — А британцы еще не участвовали в войне. Их жалкий маленький остров служил базой для множества коварных вылазок против нас. Мы можем полностью покорить их, покончить с угрозой, которую он собой представляет, и возобновить кампанию против дойчевитов, не опасаясь ударов с тыла, со стороны британцев.

Он говорил, как щеголеватые штабные офицеры, которые проводили опрос экипажей танков, когда их отвели с позиций после сражения с дойчевитами. Их тоже переполняла уверенность — такая безоговорочная, что Уссмак был убежден: они никогда не вели самцов в бой против Больших Уродов.

— Не думаю, что дело тут в конкретных военных задачах, — заявил он. — Мне кажется, дело в политике.

— Что ты хочешь сказать, водитель? — спросил Неджас. Вопросительное покашливание, которым он подчеркнул свои слова, прозвучало так громко и сердито, что Уссмак понял: его доводы не кажутся командиру разумными.

Да, Неджас — хороший командир, но наивный, как только что вылупившийся птенец.

— Недосягаемый господин, после того как Страха сбежал к Большим Уродам, один Император знает, что он им рассказал о наших планах. Вероятно, им известно все, что мы намерены сделать в ближайшие два года. Чтобы обмануть Больших Уродов, нам пришлось внести решительные изменения в ход военный действий.

— Будь проклят Страха. Пусть Император навеки отвратит от него свои глазные бугорки, — с яростью выкрикнул Неджас, но после небольшой паузы добавил: — Да, некоторая правда может проклюнуться сквозь скорлупу. Мы…

Прежде чем он успел закончить фразу, корабль без предупреждения начал падать вниз. Цепи, которыми танк крепился к фюзеляжу, заскрипели, но выдержали. К облегчению Уссмака, выдержал и его ремень безопасности, поэтому он умудрился усидеть в водительском кресле.

В качестве командира танка Неджас поддерживал прямую связь с пилотом корабля.

— Нам пришлось сделать неожиданный маневр, чтобы уклониться от тосевитского истребителя. Его пулеметы нас слегка задели, но корабль не получил серьезных повреждений. Мы сможем совершить нормальную посадку, — передал Неджас содержание разговора с пилотом.

— Да, в нашей ситуации хотелось бы надеяться на удачную посадку, недосягаемый господин, — согласился Уссмак, добавив утверждающее покашливание.

— А что произошло с истребителем Больших Уродов? — осведомился Скуб.

Как и положено стрелку, он хотел быть уверен, что враг уничтожен.

К несчастью, истребитель противника не пострадал.

— Мне сообщили, что самец тосевитов сбежал, — ответил Неджас. — Оказалось, что у британцев больше авиации, чем мы предполагали, и они бросили в бой все свои силы. Поэтому из-за перевеса в численности им в ряде случаев удалось прорваться.

— Нам приходилось и раньше сталкиваться с таким поворотом событий, недосягаемый господин, — сказал Уссмак.

Один танк или истребитель расы мог справиться с большим числом машин, которые производили Большие Уроды. Но тосевиты, потеряв свои машины, продолжали производить новые. А для Расы потеря техники и самцов являлась невосполнимой.

Наверное, Неджас понял, о чем думает Уссмак.

— Если нам повезет, покорение острова Британия, или как там его называют, нанесет тосевитам серьезный урон, во всяком случае в этой части Тосев-3, и они больше не смогут производить новое оружие.

— Да, недосягаемый господин, если нам повезет, — ответил Уссмак.

Он уже давно перестал рассчитывать на то, что Расе в борьбе с Большими Уродами будет сопутствовать удача. Возможно, вместе с самолетами и танками тосевиты на каком-то подземном заводе производят и удачу…

Неджас прервал его размышления.

— Мы идем на приземление, приготовьтесь.

Поскольку Уссмак сидел в танке, он не замечал обычных маневров транспортного корабля. Теперь он приготовился к удару, неизбежному во время посадки. Так оно и вышло, и зубы его жалобно заскрипели. Посадочная полоса, сделанная инженерами противника из страны, назвать которую «чуждой» было бы сильным преуменьшением, наверняка будет слишком короткой и неровной, не говоря уже о воронках от снарядов. Интересно, подумал он, всем ли транспортным кораблям — и самцам, которых они перевозили, — удалось благополучно сесть?

После того как корабль приземлился, события начали развиваться с головокружительной скоростью. От воя двигателей у Уссмака заболела голова, несмотря на то что он находился за стальными и керамическими стенами фюзеляжа корабля и корпуса танка. Его бросило вперед, и он повис на ремнях.

Как только корабль остановился, Неджас приказал:

— Водитель, заводи двигатели!

— Будет исполнено, недосягаемый господин, — ответил Уссмак и выполнил приказ.

Работающая на водороде турбина довольно заурчала. Уссмак высунул голову в люк для лучшего обзора. Тут же открылся передний отсек корабля, а пологий трап начал спускаться на землю.

Внутрь корабля хлынул воздух, который принес запахи пороха, пыли и чужих растений. И еще: воздух оказался таким холодным, что Уссмак содрогнулся. Сама мысль о том, что они попали на остров, со всех сторон окруженный водой, несла смятение; на Родине суша доминировала над водой, а острова на озерах встречались довольно редко.

К ним подбежал самец с горящим красным жезлом и показал, куда танку следует выехать из корабля.

— Вперед, самый медленный ход, — приказал Неджас.

Уссмак включил первую передачу, и танк с лязганьем пополз вниз по металлическому трапу. Самец с жезлом знаками показывал, что Уссмак должен ехать прямо — как будто он сам не знал, что ему следует делать! Однако Раса всегда предпочитала подстраховаться.

Судя по тому, как сражались Большие Уроды, они об)том правиле никогда не слышали.

Послышалось гудение, напоминающее шум крыльев насекомого, только во много раз сильнее… Уссмаку нечасто приходилось слышать этот звук, но водитель знал, что он означает. Он нырнул обратно в танк и захлопнул крышку люка.

Мимо промчался истребитель Больших Уродов, причем летел он практически на высоте хвоста транспортного корабля. Пулеметная очередь прошлась по скатам танка. Парочка пуль ударила в только что закрытый люк. Если бы Уссмак не спрятался, ему бы пришел конец.

Самец с жезлом, направлявший танк, покачнулся и упал, кровь брызнула сразу из нескольких ран.

— Вперед, полный ход! — закричал Неджас в переговорник, соединенный со слуховой диафрагмой Уссмака.

Нога Уссмака уже жала на педаль газа. Если тосевитский истребитель успел обстрелять переднюю часть корабля, то что он сделал с его задней частью?

— Недосягаемый господин, где второй танк? Он следует за нами? — спросил Уссмак.

На башне имелись призмы, обеспечивавшие командиру круговой обзор, в то время как Уссмак мог смотреть лишь вперед и немного по сторонам.

— Недостаточно быстро, — ответил Неджас. — Им необходимо поторопиться — одно крыло корабля уже охвачено пламенем, а теперь загорелся фюзеляж, и… — Взрыв у них за спиной заглушил его слова.

Задняя часть тяжелого танка оторвалась от земли. Несколько страшных мгновений Уссмаку казалось, что танк перевернется. Однако машина тяжело ударилась о землю — сотрясение было таким сильным, что все тело Уссмака взмолилось о пощаде.

Один за другим последовало еще несколько взрывов, пламя добралось до снарядов второго танка.

— Пусть Император отведет на небо души погибших самцов, — сказал Скуб.

— Пусть он позаботится и о наших душах, — проворчал Неджас. — До тех пор пока обломки корабля не уберут с посадочной полосы, больше ни один корабль не сможет приземлиться — а нам необходима поддержка. Танки, солдаты, боеприпасы, водородное топливо для двигателей…

Уссмак об этом не подумал. Когда они мчались по равнинам СССР, он считал, что покорение Тосев-3 будет легким — на Родине до отбытия флота в этом были уверены абсолютно все. И хотя Большие Уроды имели танки и отнюдь не атаковали неприятеля — как ожидалось — конницей, вооруженной мечами, храбрым самцам долго удавалось расправляться с ними без особых трудностей.

Но с самого начала все пошло не так: снайпер убил первого командира Уссмака, первый танк был уничтожен во время налета — Уссмаку еще повезло, что он сам уцелел, хотя и пришлось прыгать в радиоактивную пыль. Попав на госпитальный корабль, он пристрастился к имбирю.

Во Франции ему пришлось труднее. Местность была пересеченной, у дойчевитов оказались танки более высокого качества, и они умели с ними управляться. Да и французы вели себя враждебно. Сначала Уссмак думал, что это не имеет значения, но он ошибался. Саботаж, неожиданные военные вылазки местного населения, бесконечные неприятности — все это приводило к потерям в живой силе и технике, вынуждало самцов Расы тратить силы на охрану тыловых частей.

А теперь новая проблема — они попали в ловушку на острове, их отрезали от снабжения, а вокруг полно Больших Уродов — Уссмак не сомневался, что даже гражданское население здесь опаснее, чем во Франции.

— Недосягаемый господин, — сказал Уссмак, — чем глубже мы ввязываемся в эту войну, тем чаще у меня возникает ощущение, что мы ее проиграем.

— Чепуха, — заявил Неджас. — Император отдал приказ принести в этот мир свет цивилизации, и мы выполним его волю.

Уссмак задумался об оптимизме, доходящем до идеализма, но даже возражать командиру считалось чем-то из ряда вон выходящим, а уж за споры с ним жестоко наказывали.

К танку, размахивая руками, подбежал самец с изысканной раскраской.

— Водитель, стоп, — приказал Неджас, и Уссмак остановил машину.

Самец взобрался на броню. Уссмак слышал, как Неджас открывает люк на башне. Самец возбужденно кричал.

— Да, сможем, — ответил Неджас, — если у вас есть специальное приспособление, которое надевается на переднюю часть танка.

Хотя Уссмак слышал только слова Неджаса, он сразу понял, о чем идет речь: самец хотел, чтобы танк помог столкнуть обломки корабля с посадочной полосы. Офицер убежал. Довольно скоро к танку подъехал грузовик с лебедкой. Военные инженеры принялись надевать на нос танка таран.

Неожиданно совсем рядом эффектным фонтаном в воздух взметнулась земля. Один из инженеров закричал так громко, что Уссмак услышал его вопль через переговорное устройство Неджаса:

— Да защитит нас Император, они вновь подобрались к нам с минометом!

Последовал новый взрыв, ближе. Куски обшивки сыпались на танк со всех сторон. Военный инженер упал на землю, из раны на боку хлынула кровь. К нему на помощь бросился медик, и вскоре двое самцов унесли инженера в укрытие. Остальные продолжали устанавливать таран.

Уссмак не мог не восхищаться их мужеством. Он бы ни за какие деньги не согласился выполнять эту работу — наверное, даже за большую порцию имбиря — на Тосев-3.

Впрочем, и его собственная работа сейчас выглядела не слишком привлекательно.

* * *

Мордехай Анелевич, сжавшись, сидел в глубоком окопчике, посреди густого кустарника и надеялся, что здесь ему ничего не грозит. Похоже, лесные партизаны не учли, как сильно их атаки разозлили ящеров, и теперь инопланетяне намеревались стереть их с лица земли.

Впереди, а также слева и справа послышалась стрельба. Он знал, что необходимо сменить позицию, но любое перемещение казалось самым коротким путем к гибели. Иногда лучше всего сидеть на месте и не шевелиться.

Ящеры чувствовали себя в лесу еще хуже, чем городской еврей вроде него. Анелевич, сжимавший в руках «маузер», слышал, как они пробежали мимо его укрытия. Если ящерам захочется заглянуть в кусты, он дорого продаст свою жизнь. Если нет — Мордехай не собирался докладывать им о своем местонахождении. Суть партизанской войны состояла в том, чтобы уцелеть и нанести удар на следующий день.

Время ползло на свинцовых ногах. Он вытащил немецкую флягу и осторожно сделал несколько глотков — воды осталось совсем немного, и кто знает, сколько еще придется здесь просидеть. А для поисков воды сейчас не самое лучшее время.

Затрещали кусты.

«Sh’та yisroayl, adonai elohaynu, adonai ekhod», — пронеслось у него в голове: первая молитва, которую узнает еврей, и последняя, слетающая с его уст перед смертью. Впрочем, Мордехай решил, что еще рано произносить ее вслух, лишь постарался осторожно повернуться в ту сторону, откуда доносился шум. Мордехай боялся, что ему придется выскочить из окопчика и открыть огонь; иначе ящеры могут просто забросать его гранатами.

— Шмуэль? — раздался едва слышный шепот; голос, вне всякого сомнения, принадлежал человеку.

— Да. Кто здесь? — Человек говорил слишком тихо, но Мордехай догадался. — Иржи?

В качестве ответа раздался тихий смех.

— Вы, проклятые евреи, слишком умные, — проворчал разведчик. — Пойдем. Не стоит здесь сидеть. Рано или поздно они тебя найдут. Я ведь сумел.

Если Иржи говорит, что здесь опасно, значит, так оно и есть. Анелевич вылез из своего укрытия.

— Интересно, как ты меня заметил? — спросил он. — Мне казалось, что это невозможно.

— А вот как, — ответил разведчик. — Я огляделся по сторонам и заметил превосходное местечко, где мог бы спрятаться сам. Тогда я спросил себя, у кого хватит ума воспользоваться таким отличным укрытием? Мне в голову сразу же пришло одно имя, поэтому…

— Наверное, я должен быть польщен, — прервал его Мордехай. — Вы, проклятые поляки, слишком умные.

Иржи взглянул на него и засмеялся так громко, что испугались оба.

— Пойдем отсюда, — сказал поляк, успокоившись. — Нам нужны двигаться на восток, в том направлении, откуда они пришли. Теперь, когда большая часть ящеров углубилась в лес, мы легко от них ускользнем. Полагаю, они хотят выгнать нас на другой отряд, который устроил засаду. Во всяком случае, именно так нацисты боролись с партизанами.

— И мы поймали немало польских ублюдков, — послышался голос у них за спиной; говорили на немецком.

Оба резко обернулись. На них с усмешкой смотрел Фридрих.

— Поляки и евреи слишком много болтают.

— Потому что мы обсуждаем немцев, — парировал Анелевич.

Он ненавидел то, как нахально держится Фридрих. Казалось, немец считает себя венцом творения, как зимой 1941 года, когда ящеров не было и в помине, а нацисты оседлали Европу и стремительно продвигались к Москве.

Немец мрачно посмотрел на него.

— У тебя на все есть остроумный ответ, верно? — сказал он. Анелевич напрягся. Еще пара слов, и кто-нибудь здесь умрет; а он умирать не собирался. Однако нацист продолжал: — Типичный еврей. Но в одном вы оба правы — пора уносить отсюда ноги. Пошли.

И они зашагали на восток по звериной тропе, которую Мордехай никогда бы сам не заметил. Казалось, они собираются в очередной раз напасть на врага, а не спасаются от него бегством. Иржи шел первым, Фридрих последним, предоставив еврею место посередине. Мордехай так шумел, что этого хватило на небольшой отряд.

— Терпеть не могу партизан, — заявил Фридрих и негромко рассмеялся. — Впрочем, охотиться за вами, ублюдками, тоже было не слишком приятно.

— Охотятся за нами ублюдками, — поправил его Мордехай. — Не забывай, на чьей ты стороне.

Иногда полезно иметь бывшего врага в качестве союзника. Анелевич имел лишь теоретическое представление о том, как действовали охотники, а Фридрих сам участвовал в облавах. И если бы не Фридрих…

Иржи неожиданно зашипел:

— Стойте. Мы вышли к дороге.

Мордехай остановился. Он не слышал за спиной шагов Фридриха, значит, немец тоже застыл на месте.

— Все тихо. Будем перебираться на ту сторону по одному.

Анелевич старался двигаться как можно тише. Как и следовало ожидать, Фридрих не отставал. Иржи осторожно выглянул из-за куста, а затем быстро перебежал через грязную дорогу и спрятался в кустах на противоположной стороне. Мордехай подождал несколько секунд, чтобы убедиться, что все спокойно, а затем последовал за поляком. Иржи умудрился проделать все практически бесшумно, но когда в кустарник вломился Мордехай, ветви громко затрещали. Анелевич разозлился на себя еще больше, увидев, как Фридрих легко, словно тень, скользнул под соседний куст.

Иржи быстро нашел продолжение звериной тропы и вновь зашагал на восток. Обернувшись, он сказал:

— Необходимо подальше уйти от места боя. Я не знаю, но…

— Ты тоже почувствовал, да? — спросил Фридрих. — Словно кто-то прошел по твоей могиле? Уж не знаю, в чем тут дело, но мне это не понравилось. А что скажешь ты, Шмуэль?

— А я ничего не почувствовал, — признался Анелевич.

Здесь он не доверял своим инстинктам. В гетто он обладал обостренным чувством опасности. А в лесу ощущал себя совершенно чужим.

— Что-то… — пробормотал Иржи.

И тут началась стрельба.

Ящеры затаились впереди и чуть в стороне. После первого же выстрела Мордехай бросился на землю. Впереди послышался стон — Иржи был ранен.

Раздался многократно усиленный голос ящера, говорившего на польском с сильным акцентом.

— Мы видели, как вы пересекли дорогу. Вам не спастись. Сейчас мы прекратим огонь, чтобы вы могли сдаться. В противном случае вы умрете.

Стрельба прекратилась. Однако они слышали, что сзади приближаются ящеры. Сверху раздался шум вертолета, пару раз он даже промелькнул в просвете между листьями.

Анелевич прикинул их шансы. Ящеры не знают, кто он такой. Значит, им не известно, какой информацией он располагает. Он положил «маузер» на землю, встал на ноги и поднял руки над головой.

В пяти или десяти метрах у него за спиной Фридрих сделал то же самое. Немец криво улыбнулся.

— Может быть, удастся сбежать?

— Да, было бы неплохо, — согласился Анелевич.

Ему не раз удавалось организовать побеги для других людей (интересно, что сейчас делает Мойше Русецки), да и сам он умудрился сбежать из Варшавы из-под самого носа ящеров. Впрочем, удастся ли ему выбраться из тюремного лагеря, уже другой вопрос.

Несколько ящеров с автоматами в руках подошли к нему и Фридриху. Он стоял неподвижно, чтобы не спугнуть ящеров, которые могли случайно нажать на курок. Один из них сделал выразительное движение — сюда.

— Пошел! — сказал он на плохом польском.

Анелевич и Фридрих побрели прочь под дулами автоматов.

* * *

Ранс Ауэрбах и его отряд въезжали в Ламар, штат Колорадо, после очередного рейда в захваченный ящерами Канзас. На спинах нескольких лошадей были привязаны тела погибших товарищей: когда воюешь с ящерами, ничто не дается даром. Но отряд выполнил поставленную задачу.

Ауэрбах повернулся к Биллу Магрудеру.

— Старина Джо Селиг больше не будет флиртовать с ящерами.

— Сэр, мы сделали хорошее дело, — ответил Магрудер. Его лицо почернело от сажи; он был в числе тех, кто поджигал конюшню Селига. Магрудер прищурился и сплюнул на середину дороги. — Проклятый коллаборационист. Вот уж не думал, что когда-нибудь увижу таких ублюдков в Соединенных Штатах.

— И я тоже, — хмуро отозвался Ауэрбах. — Наверное, негодяи вроде Селига есть повсюду. Не хочется это признавать, но отрицать очевидное невозможно.

Рядом с главной улицей возле перекрестка с Санта-Фе стоял памятник Мадонне Трейл, посвященный матерям пионеров. Жаль, что у некоторых из них вместо внуков оказались подлые змеи.

Над головами пролетел голубь, направлявшийся к зданию окружного суда. Ауэрбах заметил на его левой лапе алюминиевую трубочку. Настроение немного улучшилось.

— Посмотрим, что ящеры придумают, чтобы помешать нам передавать новости таким способом, — сказал он.

Магрудер не заметил птицу, но сообразил, что имел в виду капитан.

— Почтовые голуби? — спросил он, а когда Ауэрбах кивнул, подхватил тему: — Да, до тех пор, пока мы пользуемся идеями, почерпнутыми в девятнадцатом веке, ящеры ни о чем не догадаются. Главная проблема состоит в том, что, как только мы обращаемся к современным методам ведения войны, они нас легко побеждают.

— Да уж, — печально согласился Ауэрбах. — А если мы будем пользоваться устройствами девятнадцатого века, а они — двадцатого, нам их никогда не победить, если только мы не станем гораздо умнее. — У него начала зарождаться новая идея, но она исчезла прежде, чем он успел ее осмыслить.

До войны Ламар был городом средних размеров: его население составляло около четырех тысяч человек. В отличие от многих других городов сейчас он заметно увеличился. Многие горожане погибли или бежали, но на их место пришли солдаты, поскольку здесь располагался форпост борьбы с ящерами. Город постоянно находился в руках американцев, и сюда стекались беженцы с других восточных территорий.

Армейский штаб размещался в помещении Первого национального банка, расположенного неподалеку от здания суда (впрочем, в Ламаре все было рядом). Ауэрбах распустил солдат, чтобы они занялись лошадьми, а сам пошел доложить о результатах операции.

Полковник Мортон Норденскольд выслушал его и одобрительно кивнул.

— Хорошая работа, — сказал он. — Предатели должны знать, что их ждет расплата.

Вероятно, Норденскольд родился где-то на Среднем Западе: в его голосе слышался явный скандинавский акцент.

— Да, сэр. — Ауэрбах ощутил, как его техасский говор стал слышнее — обычная реакция на северный акцент. — Какие будут приказания для моего отряда, сэр?

— Обычные, — ответил Норденскольд. — Наблюдение, патрулирование, рейды. Учитывая наше положение, что еще нам остается?

— Согласен с вами, сэр, — сказал Ауэрбах. — Кстати, сэр, что мы будем делать, если ящеры двинутся на танках на запад, как они сделали прошлой зимой в Канзасе? Я горжусь своей принадлежностью к кавалерии — поймите меня правильно, — но против танков лошадей можно использовать только один раз. Да и людей, вероятно, тоже.

— Я знаю. — Норденскольд носил маленькие, аккуратные седые усы — слишком маленькие и аккуратные, чтобы они распушились, когда он вздыхал. — Капитан, мы сделаем все, что будет в наших силах: попытаемся измотать противника, при первом удобном случае будем переходить в контратаки… — Он вновь вздохнул. — Если отбросить в сторону армейскую болтовню, многие из нас погибнут, пытаясь сдержать ящеров. У вас есть еще вопросы, Ауэрбах?

— Нет, сэр, — ответил Ране. Норденскольд оказался более откровенным человеком, чем он ожидал.

Ситуация оставалась тяжелой, и надежды на то, что в ближайшее время она улучшится, не было. Ауэрбах и сам это прекрасно понимал, но услышать такое от непосредственного начальства равносильно хорошему удару в зубы.

— Тогда вы свободны, — сказал полковник.

На его столе скопилось множество бумаг, часть из них были донесениями, написанными на оборотной стороне банковских бланков. Как только Ауэрбах вышел из кабинета, Норденскольд занялся ими.

Лишенный электрического освещения зал Первого национального банка, где когда-то обслуживали клиентов, выглядел довольно мрачно. Ране прищурился, выйдя на яркий солнечный свет. Затем он коснулся указательным пальцем козырька своей фуражки, приветствуя Пенни Саммерс.

— Здравствуйте, мисс Пенни. Как поживаете?

— Со мной все в порядке, — равнодушно проговорила Пенни Саммерс.

Она вела себя так с тех самых пор, как Ауэрбах привез ее в Ламар из Лакина. Она ни на что не обращала внимания, и он ее понимал: когда у тебя на глазах твоего отца превращают в кровавое месиво, ты надолго теряешь интерес к жизни.

— Вы очень мило выглядите, — галантно заметил он.

Она и в самом деле была хорошенькой, но Ауэрбах слегка погрешил против истины. На лице Пенни Саммерс застыла печать боли, к тому же, как и у всех обитателей Ламара, оно не отличалось особой чистотой. Кроме того, она по-прежнему ходила в комбинезоне, в котором Ауэрбах увидел ее впервые, когда во время рейда в Лакин Пенни с отцом решили присоединиться к отряду кавалерии. Из-под комбинезона виднелась мужская рубашка, давно пережившая свои лучшие годы — может быть, даже десятилетия, — она была велика девушке на несколько размеров.

Пенни пожала плечами, но вовсе не потому, что не поверила капитану, — просто ей было все равно.

— Люди, у которых вы живете, вас не обижают? — спросил Ауэрбах.

— Наверное, — равнодушно ответила она, и он начал терять надежду, что она хоть к чему-нибудь проявит интерес. Однако Пенни немного оживилась и добавила: — Мистер Перди попытался ко мне приставать, когда я раздевалась, чтобы лечь спать, но я сказала ему, что я ваша подружка и вы оторвете ему голову, если он от меня не отстанет.

— Пожалуй, мне следует оторвать ему голову в любом случае, — прорычал Ауэрбах; у него имелись вполне определенные и жесткие представления о том, что можно делать, а что — нет. Пользоваться слабостью тех, кому ты должен помогать, — категорически нельзя.

— Я предупредила, что расскажу его жене, — продолжала Пенни.

В ее голосе появилось нечто, напоминающее иронию. Уверенности у Ауэрбаха не было, но он в первый раз заметил у Пенни хоть какое-то проявление юмора с тех пор, как погиб ее отец. Он решил рискнуть и рассмеялся.

— Хорошая мысль, — заметил он. — А почему вы упомянули про меня? Конечно, я не против того, чтобы это было правдой, но…

— Потому что мистер Перди знает, что я приехала сюда с вами, к тому же вы моложе и в два раза больше, — ответила Пенни Саммерс.

Если она и заметила какой-то особый смысл в замечании капитана, то виду не подала.

Ауэрбах вздохнул. Ему хотелось что-нибудь сделать для девушки, но он не знал, как ей помочь. Когда он попрощался с ней, Пенни кивнула в ответ и зашагала дальше. Капитан сомневался, что она шла куда-то с определенной целью, наверное, просто гуляла по городу. Возможно, семейка Перди действовала ей на нервы.

Он свернул на перекрестке и направился к конюшням (как забавно, что в городах вновь появились конюшни; их все позакрывали еще до его рождения). Надо было проведать лошадь: если ты не заботишься о своем коне больше, чем о себе, значит, тебе нечего делать в кавалерии.

Послышался чей-то напевный голос:

— Привет, капитан Ранс, сэр!

Ауэрбах резко обернулся. Только один человек называл его капитаном Рансом. Для своих солдат он был капитаном Ауэрбахом. Друзья называли его просто Ране — впрочем, люди, которых он считал своими друзьями, находились далеко от Ламара, да и вообще от Колорадо. Так и есть, ему улыбалась Рэйчел Хайнс. Он улыбнулся в ответ:

— Привет.

Если Пенни после гибели Уэнделла Саммерса ушла в себя, Рэйчел в Ламаре расцвела. На ней все еще было платье, в котором она сбежала из Лакина, не слишком чистое, но она носила его со вкусом, о котором Пенни забыла — если вообще имела. Один только бог знает, где Рэйчел раздобыла косметику, которая придавала ее лицу дополнительное очарование. Ее внешность эффектно дополняла закинутая на плечо винтовка.

Возможно, Рэйчел носила оружие не просто так. Подойдя к Ауэрбаху, она спросила:

— Когда вы возьмете меня с собой в рейд против ящеров?

Он не стал отказывать ей сразу, как поступил бы раньше, до появления ящеров. Положение, в котором оказались Соединенные Штаты, было отлаянным. В таких ситуациях уже не имело первостепенного значения, можешь ли ты помочиться, не присаживаясь, — главное, умеешь ли ты скакать на лошади, метко стрелять и выполнять приказы.

Он изучающе смотрел на Рэйчел Хайнс. Она не опустила глаз. Некоторые женщины никогда и никому не доставляли неприятностей, однако в Рэйчел была дерзость, из-за которой могли возникнуть проблемы. Поэтому Ауэрбах не стал принимать решение сразу.

— Сейчас я не могу дать вам однозначного ответа. Полковник Норденскольд еще не принял решения. — Он сказал чистую правду.

Рэйчел подошла к нему еще на один шаг; она оказалась так близко к нему, что Ауэрбаху захотелось отступить. Она провела языком по губам, и Ауэрбах заметил, что она пользуется помадой.

— Я готова практически на все, чтобы отправиться с вами, — прошептала она с придыханием. По опыту капитан знал, что так обычно говорят в спальне.

На лбу у него выступил пот, не имеющий ничего общего с жарой колорадского лета. В последнее время ему редко удавалось провести ночь с женщиной, а ведь он, как и многие другие мужчины, всегда возвращался после рейдов в состоянии возбуждения — естественная реакция на то, что тебе удалось выжить.

Но если Рэйчел готова улечься с ним в постель, чтобы получить то, что хочет, она сделает то же самое и с другим мужчиной. Вежливо, на случай, если он неправильно. ее понял (хотя он практически не сомневался в своей правоте), он сказал:

— Сожалею, но не все зависит от меня. Как я уже говорил, окончательное решение принимает полковник.

— Ну, тогда мне следует поговорить с ним, не так ли? — И она, покачивая бедрами, зашагала в сторону Первого национального банка.

Интересно, подумал Ауэрбах, сумеет ли полковник Норденскольд противостоять ее льстивым речам? И станет ли пытаться?

Кавалерийский капитан занялся своей лошадью, размышляя, придется ли ему пожалеть о том, что он отверг Рэйчел.

— Проклятье, если бы она хотела от меня чего-нибудь попроще, — пробормотал он себе под нос. — Например, ограбить банк…

* * *

Лесли Гровс никогда не делал вид, что является боевым генералом, даже перед самим собой. Инженеры сражаются с природой или с намерениями нехороших людей в другой военной форме, которые хотят уничтожить то, что пытаются сделать они. Так что ему не следовало размышлять о сражениях с плохими парнями — во всяком случае непосредственно.

С другой стороны, инженеры должны быть готовы в любой момент встать в строй. Никогда не знаешь, что случится с боевыми офицерами. Если потери окажутся слишком большими, ты можешь оказаться на их месте.

Поэтому Гровс тратил немало времени, изучая военные карты. Чтобы поддерживать себя в форме, он часто старался выработать оптимальную стратегию за обе стороны. С простительной гордостью он считал, что немало преуспел в этом деле.

Изучая висевшую в его кабинете карту, генерал состроил гримасу. Не нужно быть Наполеоном, чтобы понять: стоит ящерам захотеть, и они возьмут под контроль все Колорадо и войдут в Денвер, даже не запыхавшись.

— Что их может остановить? — фыркнул Гровс. — Неужели кавалерия? — Он уже много лет не видел на картах значков, обозначающих кавалерию, и гордился тем, что сразу же их вспомнил.

Кавалерия против ящеров? Кавалерия с трудом управлялась даже с индейцами сиу, и генерал сильно сомневался, что за последние три поколения этот вид войск настолько развился, что способен дать отпор инопланетным захватчикам. Если ящеры втемяшат в свои зубастые головы, что им нужен Денвер, кавалерия их не остановит.

Даже все бронетанковые дивизионы Соединенных Штатов не смогли бы их удержать, но Гровс предпочитал не думать о таком варианте развития события. Реальность рождала достаточное количество проблем, требовавших решения.

— Они не могут знать, что мы работаем над атомной бомбой именно здесь, — громко произнес он, словно ожидая, что через несколько мгновений на свободном стуле, стоящем напротив, материализуется некто и согласится с его мудрыми речами.

Конечно, если ящеры узнают, что Металлургическая лаборатория расположена именно здесь, им будет достаточно поступить с Денвером так же, как с Токио: смести город с лица земли. Если Соединенные Штаты к этому моменту не успеют сделать свою бомбу, война будет проиграна, во всяком случае по эту сторону Атлантики.

— Япония разбита, началось вторжение в Англию, — пробормотал он.

Удивительное дело, уничтожение Токио ужасно его встревожило. Год назад он испытывал совсем другие чувства, когда Джимми Дулиттл получил почетную медаль конгресса за бомбежку столицы Японии, а вся страна аплодировала стоя. Теперь же…

— Если мы проиграем сейчас, то вся ответственность ляжет на плечи красных и нацистов, — нахмурившись, продолжал Гровс.

Какая отвратительная мысль: зависеть от двух самых гнусных режимов, когда-либо изобретенных человечеством. Возможно, лучше оказаться под властью ящеров…

Гровс покачал головой. Нет. Нет ничего хуже, чем жить под игом ящеров. Он поднял палец в воздух, словно хотел показать, что нашел новую, замечательную мысль.

— Главное, чтобы они ничего не узнали, — объявил он.

До сих пор лаборатория не совершала ошибок. И если удача их не оставит, все будет хорошо.

Больше всего Гровса беспокоило то, что ящерам вовсе не обязательно знать, что американцы проводят ядерные исследования в Денвере. Если они примут решение двигаться на запад, Денвер — самый крупный город — окажется у них на пути. Может быть, персонал Метлаба спасется — успели же они ускользнуть из Чикаго? Но куда они отправятся отсюда, он не имел понятия. И сколько драгоценного времени будет потеряно? Никто не мог сказать точно. Гровс не сомневался, что непоправимо много. Имеют ли право Соединенные Штаты — да и весь мир — на подобные потери? Вот тут он знал ответ: нет, не имеют.

Гровс вышел из-за стола, потянулся и направился к двери. Вместо офицерской фуражки он надел мягкую шляпу с широкими полями. На его плечах красовались звезды бригадного генерала, но он замазал их серой краской, чтобы блеск не привлек внимания воздушной разведки ящеров. Ему совсем не хотелось, чтобы ящеров заинтересовал вопрос, что делает генерал в университетском городке. Они достаточно разумны, чтобы сообразить: здесь ведутся научные исследования, связанные с войной, и тогда — прощай, Денвер.

Прогулка к ядерному реактору, находящемуся под футбольным полем, за исключением еды и сна, стала единственным перерывом, который позволял себе Гровс, дни которого были наполнены напряженным трудом. С востока гражданские лица, мужчины и женщины, копали противотанковые траншеи. Конечно, без солдат и орудий толку от них будет мало, но генерал привык делать все, что в его силах, — и требовал такого же отношения от всех остальных.

Под землей на стене коридора, неподалеку от атомного реактора, висела диаграмма. На ней прослеживались изменения двух факторов: масса плутония, производимого за день, а также его общее количество. Именно за вторым числом Гровс следил, как коршун.

Из-за угла появился Лео Сциллард.

— Доброе утро, генерал, — сказал он с сильным венгерским акцентом, который заставлял Гровса — да и многих других — вспоминать о Беле Лугоши.

Впрочем, в его голосе Гровс слышал не только ярко выраженный акцент. Генерал подозревал, что это презрение ко всем, кто носит военную форму Соединенных Штатов. Гровсу хотелось ответить тем же, но он старался держать себя в руках. Не следовало забывать, что Сциллард помогал сохранить независимость США.

Кроме того, генерал мог и ошибаться — не слишком ли далеко идущие выводы он делал из короткого приветствия? Однако ему и раньше приходилось сталкиваться с физиком, и впечатление от встреч оставалось неизменным.

— Доброе утро, доктор Сциллард, — ответил он как можно доброжелательнее — диаграмма давала повод для хорошего настроения. — Мы добываем более десяти граммов в день в течение последней недели. Превосходный результат.

— Да, безусловно, нам удалось сделать шаг вперед. Запуск второго реактора очень помог. БОльшую часть продукции дает он. Нам удалось внести улучшения в конструкцию.

— Так всегда бывает, — кивнул Гровс. — Сначала ты строишь первый объект и смотришь, как он работает. Во второй раз удается улучшить исходный замысел, а начиная с третьего и четвертого можно поставить производство на поток.

— Грамотная теория позволила бы сразу же создать качественное устройство, — сказал Сциллард, голос которого прозвучал излишне холодно.

Гровс улыбнулся. Вот она, разница между ученым, который считает, что теория может адекватно объяснить мир, и инженером, полагающим, что нужно немного поработать, чтобы создать нужный прибор.

— Мы стараемся сократить время, необходимое для создания плутония. Но всякий раз, когда я смотрю на диаграмму, мне становится ясно, что раньше следующего года мы не успеем — а это плохо.

— Мы делаем все возможное, учитывая наличие материалов и оборудования, — ответил Сциллард. — Если Ханфорд оправдает наши ожидания, мы сможем вскоре начать производство и там, если, конечно, сумеем построить фабрику, не привлекая внимания ящеров.

— Да, если, — мрачно повторил Гровс. — Теперь я жалею, что отправил Ларссена одного. Если с ним что-нибудь случится… нам придется рассчитывать на Ханфорд, опираясь на теорию, а не на факты.

Сциллард бросил на Гровса удивленный взгляд. Физик обладал своеобразным чувством юмора, но его поразило, что генерал тоже способен шутить. После короткого колебания Сциллард ответил:

— Атомные реакторы, которые мы хотим построить в Ханфорде, имеют изящную конструкцию, по сравнению с которой наши нынешние образцы покажутся неуклюжими самоделками. Река Колумбия даст достаточное количество воды для охлаждения — там реакторы будут гораздо эффективнее.

— Доставить оборудование и людей в Ханфорд будет довольно сложно, — сказал Гровс. — Сейчас перевозка любых грузов стала делом непростым. Не следует забывать, что ящеры захватили половину страны.

— Если мы не построим новые реакторы, производство плутония останется малоэффективным, — сказал Сциллард.

— Я знаю, — кивнул Гровс.

Соединенным Штатам предстояло сделать очень много, чтобы выиграть эту войну. Но ведь многого Соединенные Штаты сделать просто не могли… Гровс превосходно владел логикой. И сейчас он об этом пожалел — уж слишком безрадостные получались выводы.

* * *

Дэвид Гольдфарб вытянулся по стойке смирно. Мимо проходил Фред Хиппл. Получалось, что Дэвид смотрел на фуражку невысокого командира группы сверху вниз.

— Разрешите обратиться, сэр?

Хиппл остановился и кивнул.

— В чем дело, Гольдфарб?

Гольдфарб помедлил несколько секунд, собираясь с мыслями, и сразу же стал слышен грохот артиллерии. Северный фронт находился всего в нескольких милях. До сих пор ящеры только держали здесь оборону; их основной удар был направлен на Лондон с юга. Впрочем, англичане отбивались с не меньшей яростью.

— Сэр, я прошу вас перевести меня в экипаж самолета, который участвует в сражениях, — сказал Гольдфарб.

— Я ожидал, что ты об этом попросишь. — Хиппл провел пальцами по тонкой линии усов. — Твой боевой дух достоин одобрения. Однако я не могу удовлетворить твою просьбу. Напротив. До тех пор пока исследования продолжаются, я приложу все усилия, чтобы наша команда сохранила свой состав. — Он вновь потер усы. — Ты не первый просишь меня о переводе.

— Я понимаю, сэр, но у меня только сейчас появилась возможность поговорить с вами наедине, — сказал Гольдфарб.

Поскольку у него не было офицерского звания, Дэвид ночевал в другой части казарм, отдельно от остальной группы, занимавшейся исследованием ракетных двигателей и радарной установки. Выбрать момент для разговора вне лаборатории, где они все работали, оказалось довольно трудно — а сейчас разрывы снарядов и клубы дыма придавали его словам оттенок срочности.

— Да, я все понимаю. Успокойся. — Хиппл слегка смутился. — Могу лишь добавить, что моя собственная просьба вернуть меня в действующие войска также отклонена. И должен признать, причина показалась мне настолько серьезной, что мне пришлось согласиться. — Он переступил с ноги на ногу — непривычный жест для безупречного офицера.

— И каковы же причины, сэр? — Гольдфарб не удержался и развел руки в стороны. — Враг вторгся в нашу страну, и мне кажется, на счету каждый человек, способный держать оружие.

Хиппл грустно улыбнулся.

— Ты повторяешь мои собственные слова, хотя я, помнится, употребил выражение «забраться в кабину». А в ответ мне сказали, что в моих словах лишь на пенни мудрости, а глупости — на целый фунт. В кабине мы можем быть лишь обычным экипажем, а технический прогресс не должен останавливаться. Тогда, даже проиграв одно сражение, у нас появится надежда на победу в следующем, поэтому — надеюсь, ты простишь меня, если я процитирую слова нашего воздушного вице-маршала, — мы должны оставаться здесь до тех пор, пока нас не эвакуируют или не захватят.

— Есть, сэр, — сказал Гольдфарб. И осмелился добавить: — Но, сэр, если мы проиграем одно сражение, будут ли у нас надежды на другое?

— Убедительный довод, — признал Хиппл. — Если под «мы» ты понимаешь Великобританию, я осмелюсь ответить — нет. Но если ты говоришь обо всем человечестве, то я скажу — да. И если нас эвакуируют, мы отправимся не в горы Уэльса, или в Шотландию, или в Белфаст. Полагаю, нас отправят в Норвегию, где мы объединимся с немцами, — нет, меня не слишком вдохновляет такая перспектива, а по твоему лицу я вижу, что и тебя тоже, — но наши желания едва ли принимаются в расчет. Впрочем, более вероятно, что нам предстоит пересечь Атлантику и продолжить работу в Канаде или Соединенных Штатах. А пока наш долг — оставаться здесь. Все понятно?

— Да, сэр, — повторил Гольдфарб.

Хиппл кивнул, словно им удалось решить все проблемы, и отправился по своим делам. Вздохнув, Гольдфарб вернулся в лабораторию.

Бэзил Раундбуш без особого интереса изучал чертеж. Он поднял голову, когда вошел Гольдфарб, увидел его мрачную физиономию и сразу понял, что произошло.

— Старик и тебя не отпустил сражаться?

— Вот именно. — Гольдфарб махнул рукой в сторону пулеметов системы Стена и запасных магазинов с патронами. — Наверное, они развесили все это хозяйство, чтобы мы чувствовали себя солдатами и не просились на фронт.

Раундбуш невесело рассмеялся.

— Хорошо сказано. Зря я так старательно учился. Будь я обычным пилотом, участвовал бы в сражениях, а не сидел, как прикованный, возле чертежей.

Один из метеорологов заметил:

— Если бы вы с самого начала участвовали в сражениях в качестве простого пилота, скорее всего, сейчас вам бы уже не о чем было беспокоиться.

— Отвали, Ральф, — проворчал Бэзил Раундбуш.

За подобную реплику он мог бы врезать кому угодно, но Ральф Виггс лишился ноги еще во время сражения при Сомме. Ральфу удалось выжить, и он на собственном опыте знал, что такое бессмысленные жертвы.

— Пойми меня правильно, парень, — сказал Ральф. — Я тоже пытался вернуться в строй — если они взяли Бадера Жестяные Ноги пилотировать «спитфайр», почему бы не пристроить к делу меня, у которого не хватает всего одной ноги? Блайтерс сказал, что я лучше послужу короне, если буду следить за давлением и направлением ветра.

— Паршивая работа, Ральф, но кто-то должен ее делать, — ответил Раундбуш. — Как бы я хотел ничего не знать о турбинах. Сделали из меня инженера…

У Гольдфарба не было никаких оснований жаловаться на несправедливую судьбу. Если бы он еще до войны не помешался на радио, то не стал бы оператором радиолокационной установки; и тогда его взяли бы в пехоту. Конечно, он мог бы остаться в живых после Дюнкерка, но там погибло очень много хороших парней.

Он занялся узлом, которые они с Лео Хортоном сняли с радара разбившегося истребителя ящеров. Шаг за шагом они разбирались в его функциях, хотя далеко не всегда им удавалось понять, как он работает.

Он уже собрался снять первые показания приборов, когда раздался сигнал воздушной тревоги. Ругаясь на смеси английского и идиш, он бросился к траншее, выкопанной рядом с лабораторией, и спрыгнул в нее.

Бэзил Раундбуш едва не приземлился ему на голову. На бегу офицер успел прихватить пару пулеметов Стена и запас патронов для небольшой войны. Когда у них над головами пронесся первый самолет ящеров, Бэзил выпустил ему вслед длинную очередь.

— Вдруг мне улыбнется удача, кто знает! — прокричал он Гольдфарбу сквозь адский грохот.

Бомбы падали на землю, расшвыривая людей, заполнявших траншеи, как тряпичных кукол.

— Странная схема, — заметил Гольдфарб, ставший знатоком бомбардировок. — Обычно они атакуют посадочные полосы, а сегодня, похоже, сосредоточились на зданиях, — Он высунулся из траншеи. — Да, точно.

Многие домики и здания экспериментальной военно-воздушной базы сильно пострадали. В лабораторию не попала ни одна бомба, зато все стекла выбило взрывной волной.

Раундбуш вертел головой в разные стороны.

— Ты прав — они не сбросили ни одной бомбы на посадочные полосы, — сказал он. — Совсем не похоже на ящеров. Такое впечатление, что они хотят… — он ненадолго замолчал, — оставить их для себя.

Не успел Раундбуш замолчать, как раздался оглушительный рев с юга. Казалось, он доносится сверху, но Гольдфарбу никогда не приходилось слышать ничего подобного. Затем он заметил нечто, напоминающее головастика, промчавшегося над линией электропередачи.

— Вертолет! — закричал он.

— Вертолеты, — мрачно поправил его Раундбуш. — И они направляются к нам — наверное, хотят захватить посадочную полосу.

Некоторое время Гольдфарб продолжал наблюдение. Затем один из вертолетов сделал ракетный залп. Дэвид бросился на дно траншеи. Несколько ракет ударило в здание лаборатории; сверху на людей упал кусок горячего железа, плашмя, словно агрессивный игрок противника в регби.

— Ой! — воскликнул Гольдфарб. Раздалось еще несколько взрывов.

Дэвид попытался отодвинуть кусок железа и вылезти, но Раундбуш прижал его к земле.

— Не дергайся, дурак! — закричал офицер.

Словно подчеркивая его правоту, в пыль рядом с ними ударила пулеметная очередь. Когда истребитель атакует тебя на бреющем полете, это продолжается совсем недолго. А вертолеты висят в воздухе неподвижно и поливают огнем все вокруг.

Перекрывая шум выстрелов, Гольдфарб сказал:

— Похоже, исследовательская группа Хиппла только что прекратила свое существование.

— Ты совершенно прав, — ответил Раундбуш.

— Ладно, дайте мне «стен», — сказал Ральф Виггс. — Если они намерены нас расстрелять, мы хотя бы откроем ответный огонь.

Одноногий немолодой метеоролог говорил совершенно спокойно, и Гольдфарб ему позавидовал. Но после Сомме Ниггса трудно было чем-то удивить.

Раундбуш передал ему пулемет. Виггс взвел затвор, высунул из траншеи голову и принялся стрелять, несмотря на то что противник продолжал поливать их очередями. При Сомме был настоящий пулеметный ад, когда сотни орудий поливали британских солдат, бегущих навстречу вражеским позициям. По сравнению с этим атака ящеров была легкой разминкой.

Если Виггс нашел в себе мужество сражаться, Гольдфарб решил, что он ничем не хуже. Он выглянул из траншеи. Вертолеты по-прежнему висели над посадочной полосой, прикрывая ящеров, которые бежали по бетонированной полосе, стреляя из автоматов. Гольдфарб пустил длинную очередь. Несколько ящеров упало, но он не знал, подстрелил ли он их или они просто решили переждать огонь.

В следующее мгновение один из вертолетов превратился в бело-голубой огненный шар. Гольдфарб завопил, как индеец. Брантингторп окружали зенитки. Выяснилось, что они умеют стрелять не только по своим истребителям, но иногда сбивают и вертолеты ящеров.

Уцелевший вертолет развернулся в воздухе и выпустил несколько ракет в сторону зенитного орудия, сбившего его спутника. Гольдфарб не мог себе представить, чтобы кто-то мог выжить в образовавшемся огненном аду, но зенитка продолжала стрелять. Затем вертолет дернулся. Гольдфарб закричал еще громче. К сожалению, второй вертолет не взорвался, а полетел прочь — за ним тянулся хвост дыма.

Бэзил Раундбуш выскочил из траншеи и принялся стрелять по залегшим ящерам.

— Нужно прикончить их сейчас, — закричал он, — пока у них нет прикрытия с воздуха.

Гольдфарб выскочил из траншеи, хотя чувствовал себя так, будто с него вдруг сорвали всю одежду. Он выпустил пулеметную очередь, упал на живот и, периодически стреляя, пополз вперед.

К ним присоединились люди, которые выскакивали из траншей и развалин зданий. Ральф Виггс ковылял в атаку, словно вернулся в 1916 год. В него попала пуля. Он упал, но продолжал стрелять.

— Ты серьезно ранен? — спросил Гольдфарб. Виггс покачал головой.

— Пуля попала в колено, и я не могу встать, но в остальном со мной все в порядке. — И он вновь принялся стрелять.

Он держался совсем не как человек, только что получивший ранение. Гольдфарб удивленно посмотрел на него, но тут сообразил, что вражеская пуля попала в протез. И хотя они находились на открытом месте, Гольдфарб расхохотался.

— Здесь не больше двух взводов, — прикинул Раундбуш. — Мы можем с ними покончить.

И в подтверждение его слов зенитный пулемет, который так и не смогли уничтожить вертолеты, открыл огонь по ящерам. Первыми использовать зенитки против пехоты придумали немцы в 1940 году во время молниеносной войны во Франции. Получилось дьявольски эффективно.

Гольдфарб побежал к обломкам, разбросанным на посадочной полосе, и спрятался за ними, радуясь, что ему удалось найти укрытие. Высунув наружу ствол пулемета, он выпустил короткую очередь в сторону ящеров.

— Прекратить огонь! — крикнул кто-то с противоположной стороны посадочной полосы. — Они хотят сдаться.

Постепенно стрельба начала стихать. Гольдфарб осторожно высунулся наружу и посмотрел на ящеров. Он видел их в виде точек на экране радара, а также во время налета на тюрьму, когда они освободили его кузена Мойше Русецкого. Но только теперь, когда остатки атакующего отряда бросили оружие и подняли руки, он сумел разглядеть неприятеля как следует.

Ящеры были ростом с ребенка. Конечно, Дэвид их уже видел, но на эмоциональном уровне только сейчас понял, как сильно они отличаются от людей. Они обладали такой развитой технологией, словно были великанами. Впрочем, если по правде, ящеры совсем не походили на детей — наклоненный вперед корпус, покрытый чешуей, как у динозавров, шлемы и бронежилеты, которые придавали им воинственный вид — наверное, более воинственный, чем у него, подумал Дэвид, бросив взгляд на свою грязную форму РАФ.

К нему подошел Бэзил Раундбуш.

— Клянусь богом, мы их победили! — воскликнул он.

— Точно. — Гольдфарб знал, что его голос прозвучал удивленно, но ничего не мог с собой поделать. Он не ожидал, что останется в живых, тем более одержит победу. — Интересно, подойдет ли мне их бронежилет?

— Хорошая мысль! — воскликнул Раундбуш и оглядел Гольдфарба с ног до головы. — Ты стройнее и ниже меня, может, тебе повезет. Надеюсь, подойдет, поскольку время исследований в старой доброй Англии подошло к концу. — Он пнул разбитую логарифмическую линейку. — Пока мы не вышвырнем отсюда чешуйчатых ублюдков, нам остается только сражаться.