Он был так рад, что ему наконец-то удалось уйти из квартиры Евы, что от Коттедж Грув прошел дальше до Цермак, а потом дальше на север района по Индиана. Он нес куртку в руках, потому что было слишком жарко, чтобы надеть ее этой летней ночью, хотя было уже десять. По его подсчетам до Лоуп оставалось всего около полутора миль. Там он может сесть на поезд до Эванстона и поехать домой.

Ритм его шагов отзывался в его голове целыми предложениями. Теми фразами, что говорила Ева. « Ни одного романтического вечера » и «однажды на меня действительно напал один парень» и «у меня больше никого нет».

Теперь он знал, что она живет в маленькой квартирке, что она пьет водку, носит голубые джинсы, слушает радио — да еще какое! с проводами, замотанными изолентой! — и, скорее всего, работает в тренажерном зале. Иногда она смотрела на все эти тренажеры и говорила себе: «Ну-ка, марш заниматься!» Но Паркер знал еще кое-что: ему надо ей помочь, и не для того, чтобы попытаться избавиться от своего раскаяния, а потому, что он так многим обязан ей! Ева была так добра к нему, так сочувствовала ему, она ни в чем его не подозревала, она принимала его таким, какой он есть, и сейчас казалось, что она очень привязалась к нему. Он не заслужил этого. Но как она отреагирует на его помощь?

Опыт превращения заброшенных зданий в доходную недвижимость Чикаго научил его искусству трансформации.

Архитектура — это косметическое искусство, это своего рода религия этого города. Но в проектировании зданий есть нечто бездушное. Паркер учился премудростям архитектуры, чтобы создать свою компанию «Хай Импакт» и вдохнуть в эти объекты жизнь, наделить их смыслом.

Он хотел сделать Еву собственницей Норт Шор, в Бэррингтон или Нортбрук, в доме с башнями и своей системой прессования мусора, этакую женщину из общества Равиана, которую ни один мужик даже пальцем тронуть не посмеет, которой вообще не нужен мужчина. Паркер хотел отдать ей все, что у него есть, просто передать ей это. Так много, чтобы это создало для него действительно огромные трудности. Сначала она будет, конечно, отказываться. Она, естественно, будет смеяться над ним. Ева всегда такая нерешительная, так долго сомневается. Она примет это, скорее всего, только после того, как поймет, что это значит. И следующая мысль слегка обнадежила Паркера: его изначальная осторожность спасла ее в ту ночь, когда он убил Шэрон.

На ступеньках очередного темного здания на Индиана Авеню сидели несколько мужчин. Один из них что-то говорил другим — своего рода читал им лекцию, но без всякого интереса. Это было похоже на лай собаки. Не на человека, а на другую собаку. Они просто предупреждали о своем присутствии. Паркер коротко взглянул на них, но побоялся встретиться с ними глазами. Его грусть не имеет ничего общего с этой компанией. Он думал о невыполнимом желании Евы. «Ты просто нужен мне такой, какой есть, и чтобы ничего не менялось».

Как же мало она знает! Но он все еще мог ей помочь, мог быть ее другом. Он так многим обязан ей. Он так во многом отказал ей, так много лгал ей. Паркер представил себя вместе с ней: он будет жертвовать всем ради нее. Все, чего он не дал Шэрон, он предложит Еве: жизнь, свободу, материальное благосостояние, счастье… Все, что она пожелает. Он подарит ей остаток своей жизни. Он спасет ее. И она — идеальная кандидатура для этого.

Ведь однажды она стала жертвой: ее изнасиловали. На этой земле он не может сделать ничего полезнее: он должен стать почвой для ее цветения.

Паркер дошел до дома № 18 по Индиана, а дома там были очень длинные. В нем он увидел маленькое кафе. Его двери были широко открыты, внутри было много народа, преимущественно мужчины. Паркер зашел внутрь. Там было тускло и многолюдно, около бара напивалась толпа, стойка была уставлена целой батареей бутылок. Было душно и жарко, официанты носились как ужаленные, из колонок вырывалась громкая рок-музыка, на телеэкранах мелькали бейсболисты. Все что-то говорили, курили, то тут, то там раздавались громогласные выкрики. Паркер подошел к бару, и тут же к нему обернулся круглолицый мужчина. Он подвинулся, освободив немного места для Паркера, и продолжал смотреть на него своим осоловелым взглядом. Паркер заказал пиво.

Бармен подал пиво быстро и суетливо, налив его из колонки с надписью «Драфт Бад», залитой пеной и пивом. Пока он нес пиво от колонки до Паркера, немного пены выплеснулось. И все вокруг было липким: кружка, стойка бара, пальцы бармена, мелочь, которую тот дал Паркеру — каждая монетка.

Круглолицый мужчина все продолжал пялиться на Паркера. При этом он как-то странно слегка подергивал головой. То ли от смущения, то ли от невозможности понять что-то.

— Что-то не так? — не выдержал Паркер.

— Декоративная рыба, — ответил мужчина, указав глазами на подсвеченный аквариум за кассой. Паркер не заметил его за батареей бутылок на полках и зеркалами, которые отражали только тени предметов бара и многочисленные головы мужчин. В этом аквариуме плавала большая рыба. Она то медленно перемещалась на одном уровне, то опускалась глубже, то поднималась ближе к поверхности воды.

— Ну да, декоративная рыба, — сказал Паркер и отпил немного пива, спрашивая себя, зачем он зашел в это кафе, когда так спешил на станцию в Лоуп, чтобы уехать домой.

— Мне так знакомо Ваше лицо, — медленно проговорил круглолицый. — Будто я Вас давно знаю. Будто мы — давние хорошие друзья.

Мужчина говорил с явной издевкой, но Паркер был тем не менее рад, что тот хоть вообще говорил что-то. Незнакомец был полный, с короткой стрижкой и усами. Не смотря на свои габариты, он выглядел довольно ухоженно — посмотреть хотя бы на руки. У него было довольно приятное лицо, но за его усами будто скрывалась постоянная насмешка. На нем была свободная синяя футболка, шорты и сандалии, но кожа его была очень бледная. Он наверняка работает в офисе, целый день ходит в костюме, он не был тем, кем казался в этой забегаловке, в которой вдобавок еще и был зал видеоигр.

— Вы живете где-то здесь? — спросил Паркер.

— Смешно, да? — ответил мужчина, подпер подбородок рукой и снова неподвижно уставился на Паркера. — Люди всегда задают другим именно те вопросы, которые желали бы услышать от них. Понимаешь? Ты бы никогда не спросил, в какой школе я учился, если бы ты сам не хотел рассказать про свою школу.

— Я из Скоки, — быстро ответил Паркер и испугался широкой улыбке собеседника.

— Естественно, — ответил тот низким голосом, словно Паркер дразнил его.

Паркер пил пиво большими глотками, и кружка была уже почти пуста. Мужчина заметил это и гаркнул бармену:

— Повтори!

При этом он показал на кружку Паркера и свою кружку.

Шум в баре был словно густой дым, только еще более въедливый и объемный. Он словно заполнял пространство и, похоже, раскрепощал этого мужчину, который, освободив немного места для Паркера, теперь придвинулся к нему ближе. Некоторое время он молчал. Незнакомец просто сидел и улыбался на фоне музыки и шума множества голосов.

Потом он толкнул к Паркеру свою кружку пива и подвинулся к нему на шаг, словно повторяя ее траекторию. В самой его позе таился не то вопрос, не то вызов.

Паркер инстинктивно опустил голову и увидел толстые, бледные, слегка волосатые ноги мужчины. Его ступни в открытых сандалиях были очень грязные и странно контрастировали с его широким чистым лицом и ухоженными бледными руками.

— Расскажи мне все про Скоки, — сказал он вдруг.

И он сделал неопределенное движение плечами: не то слегка пожал ими, не то его передернуло. Движение таило нежность и насмешку. Едва заметный жест, но с очевидной грациозностью.

— Я тебе потом все расскажу, — ответил Паркер.

Мужчина засмеялся такому ответу, но нарочито громко. И эта громкость возбудила Паркера.

— Я Джордж, — сказал круглолицый.

— А я Шэрон! — уверенно и громко ответил Паркер.

Голубые глаза Джорджа немного сузились. Он сидел некоторое мгновение с блуждающим взглядом, но не удивленным. Услышав имя, названное Паркером, он чуть смягчился.

— Красивое имя.

Теперь мужчина стоял к Паркеру вплотную. Его взгляд стал деланно томным, голос нежным. Зубы у него были белоснежные, слегка мелковатые, и, когда он улыбался, Паркер видел его десны.

— Очень красивое имя, — повторил круглолицый в ответ на молчание Паркера.

— Можно угостить тебя чем-нибудь? — спросил Паркер, немного повысив голос.

— Можешь делать, что хочешь, дорогая! — ответил Джордж.

Его голосок стал тоненьким, еле слышным, как у подростка. И когда он пытался перекричать шум толпы, его голос не становился громче. Только писклявее.

Паркер жестом подозвал бармена, но тот не увидел его. Кричать он постеснялся, так как не хотел слышать свой голос, да и то, чтобы его слышали другие — тоже.

Больше половины мужчин здесь черные — они бы высмеяли Паркера, услышав его «простите», или прокомментировали бы…

— Я могу подождать, — сказал Джордж и, подняв голову, посмотрел на один из экранов телевизора. Сейчас показывали одного из кандидатов в президенты, грозившего кому-то пальцем.

— Что длиной четырнадцать дюймов болтается у него между ног? — спросил Джордж и почти сразу, слизнув остатки пива с усов, ответил: — Галстук.

Та поспешность, с которой круглолицый рассказал эту шутку, заинтересовала Паркера: этот же ужас щекотал его нервы, когда элегантно одетый мужчина ворвался в его номер. Это же ощущение опасности.

— Скоки в нескольких милях отсюда, — продолжил Джордж тем же слегка насмешливым и удивленным тоном. — И что же ты здесь делаешь?

— Ищу приключений, — ответил Паркер. От духоты и гула этого заведения он становился все более безрассудным. Ему нравилось наблюдать, как от его слов лицо собеседника становится все светлее. Эти блеклые глаза, эти скрытые усами губы, расплывающиеся во все более широкой улыбке.

— Ты пришла в правильное место, Шэрон.

— Два пива, — сказал Паркер бармену, который наконец-то подошел к их краю стойки.

— Она не торопится, — сказал Джордж, пока мускулистый бармен наливал им пиво. — Не страшно. У нас впереди целая ночь.

Паркер порылся в своей куртке, открыл карман и достал из него бумажник. Он был какого-то странного размера, но Паркера это не обеспокоило. Ощущение своего бумажника не своим доказывало, что он уже довольно сильно пьян. Бумажник казался ему слишком маленьким в его мясистых руках. Джордж смотрел, не мигая, улыбался, потому что Паркеру, похоже, было трудно справиться с застежкой. Когда он, наконец, открыл его, чтобы достать деньги, то увидел большой жетон, прикрепленный к внутренней стороне бумажника. На нем большими четкими буквами было написано «Полицейское Отделение Чикаго».

— Какого хрена ты здесь делаешь? — в бешенстве вскричал Джордж высоким, по-женски истеричным голосом. — Ты же, коп!

— Нет, я не коп, — сказал Паркер, судорожно ощупывая карманы. В них больше ничего не было. Он с мольбой протянул руку своему собеседнику, который уже пятился от него. Его усы ощетинились в страхе и злобе.

— Убери руки, сука!

— Да не коп я! — оправдывался Паркер.

— Да чтоб ты СПИДом заразился! — не унимался круглолицый, пока музыка и толпа не поглотили его. — Да чтоб ты сдох!

— Уберите деньги, — сказал бармен. — Все за счет заведения, офицер.

Паркер дрожащими руками вынул из бумажника визитную карточку. Это была даже не визитная карточка, а пропуск: с фотографией и отпечатком пальца. На нем четкими буквами было написано «Ева Мария Вомэк». В графе адрес: Полицейское Отделение Чикаго, Саус Стейт Стрит. В бумажнике была еще двадцатидолларовая купюра, несколько монет, проездной и медальон святого Кристофера.

В поезде Паркер заметил полного мужчину, который сидел по диагонали и смотрел на него. Паркера раздражало не то, что он на него пялится, а то, что он улыбается каждый раз, когда их взгляды встречаются. Паркер подумал: а вдруг он все знает? Не только об убийстве, но и о Еве, что она из полиции, и об этой сцене в баре на Сауссайд, что тот круглолицый Джордж отверг его, что Паркер сбежал. Он просто увидел его и тут же понял, что он убийца.

Это был полный мужчина опрятного вида, в руках у него был небольшой чемоданчик. Он был с галстуком и в застегнутой рубашке. Он встал и подошел к Паркеру, когда поезд остановился на станции Дэмпстэр. В его опрятности было что-то зловещее, а нетвердость его походки точно не предвещала ничего хорошего.

— Вы задержались на работе, — сказал он Паркеру.

Слово «работа» прозвучало с каким-то сарказмом, и Паркер даже не нашелся, что ответить.

— Я сегодня не был на работе, — сказал он наконец. И в этот момент он даже не мог сказать, кем и где он работает. У него не было работы: у него не было вообще никакого оправдания.

— Как там дела в школе?

— Какой еще школе? Не знаю никакой школы, — ответил Паркер и почувствовал себя ужасно. Этот мужчина насмехается над ним. Он сумасшедший? Он коп в гражданке? — Я Вас не знаю.

Мужчина встал в проходе, широко расставив ноги, и ткнул в Паркера пальцем. Он пьян? И громко сказал:

— Нет, знаете! Гарри Баскиз — утилизация отходов. А Вы — директор школы!

Полный бред. Это ловушка. Иначе и быть не может. Паркер огляделся. В вагоне было еще только три человека. Они были в полудреме в этот поздний час.

— Вы, наверно, чинили Ваши трубы, — не унимался мужчина.

В этих словах была насмешка и раздражение, как и в его улыбке.

— Вы меня с кем-то путаете, — сказал Паркер, встал и вышел в другой вагон. Мужчина не остановил его. Он просто проводил его удивленным и грустным взглядом.

Паркер вошел в соседний вагон и оглянулся назад. Мужчина не последовал за ним. Тем не менее Паркер не мог успокоиться, пока, сойдя с поезда и направляясь домой, не удостоверился в том, что этот мужчина не «сидит у него на хвосте». И только тогда Паркер вспомнил, кто это. Это было довольно давно. Он вспомнил, как этот мужчина слушал его россказни про то, что он — добропорядочный директор школы. Это было напоминанием о его безумном порыве: обманывать людей, властвовать над ними всеми возможными способами. О том, как он опасен и ненадежен. Он — убийца. Вольфман.

Входя в собственный дом, он чувствовал себя неловко, словно вор. Его руки и ноги казались ему неуклюжими, делая все его движения какими-то угловатыми. Это была не просто показная экстравагантность: это правда. Паркер чувствовал, что перестал вписываться в свой опрятный и благообразный дом.

Свет был включен: Барбара всегда оставляла его включенным в надежде, что это отпугивает воров. Уже за полночь, она уже спит, и Паркер нерешительно направился к лестнице. Он чувствовал себя так, словно ворвался в чужой дом — ему здесь делать нечего. Включенный свет застал его врасплох. Стыд, казалось, выжигал его мозг, он боялся своего отражения в зеркале, ему очень хотелось, чтобы в доме было темно.

Он бросил куртку на пол, но потом, подумав лучше, поднял ее, скомкал и взял с собой.

В доме было чисто и прохладно. Он вернулся из душной маленькой квартирки Евы, из бара, из поезда, в котором была эта неловкая сцена с тем мужчиной на фоне стука колес, разрывающего темноту этой ночи. Он был весь потный и грязный, и ему даже казалось, что от него неприятно пахнет: любой, кто бы ни подошел к нему близко, тут же понял бы, что он виновен в жестоком преступлении, которое он никогда не смоет.

Паркер открыл дверь спальни, вошел в нее и застыл на несколько мгновений. Но вот Барбара вздохнула и перевернулась на другой бок.

— Извини, что я так поздно, — сказал он. — У меня было много дел.

Из темноты донесся слабый звук. Барбара то ли поворчала, то ли вздохнула.

— Ты спишь, дорогая?

— Я спала, пока ты не вошел.

— Извини!

— Я слышала. У тебя было много дел, — снова повернулась Барбара.

Паркер не мог вымолвить больше ни слова.

Его глаза были полны слез, комок подступил к горлу, руки дрожали. Он знал, что заплачет, если попытается сказать еще что-нибудь.

— Я не хочу ничего слышать, — сказала Барбара очень тихо и, похоже, снова заснула.

Как он мог лечь спать рядом с ней? У него нет такого права: он чужой в этом доме. Он вышел из спальни и пошел в детскую, где светил только крошечный ночничок — маленькое светящееся пятно на стене с нарисованным на нем Микки Маусом. Вид этого ночника разозлил Паркера. Карикатуры — это новая икона. Они не злые, но очень глупые, настолько глупые, что это даже опасно. Микки Маус — это Бог. Это мелкое улыбающееся создание умиляет людей, ведь это и не человек, и не животное, он никому не угрожает. Это просто игрушка, и она не ассоциируется с каким-то возрастом, регионом или государством. Микки — универсальный символ примирения, и люди ценят его — этого цветного паразита. И хуже всего, что люди уходят от реальности, почитая его. Они притворяются, что это все несерьезно, но относятся к этому со всей серьезностью.

Здесь, в детской, эта картинка создает двоякое впечатление: она и зла, и невинна одновременно, и Паркер вспомнил, что именно он купил этот ночник в детском магазине в Эванстоне. Малыш Эдди лежал в своей кроватке, маленький теплый комочек, напоминающий очертаниям картошку. Из-под одеялка виднелась только голова. Он был абсолютно спокоен, на его лице лежала небольшая тень. В комнате пахло его молочным дыханием и детской присыпкой. Малыш очень ранимый, нежный, чистый. Осознавая это, Паркер почувствовал себя смертельно опасным и мерзким. Он почувствовал такое сильное отвращение к самому себе, что его словно волной отбросило от детской кроватки. Он только вошел в комнату, а уже чувствовал, что угрожает малышу, подвергает опасности его беспечность.

Паркер пошел к двери, содрогнулся мысли о том, кто он есть на самом деле и что он совершил. Он сгорбился, неглубоко дышал и испытывал отвращение к тому, что его пот вобрал все запахи Лоуп, которые будто въелись в его кожу и были, как ему казалось, ядовиты.

Он вышел из детской, но легче ему от этого не стало. Он сбежал по лестнице. Подошел к входной двери и вышел из дома, даже не оглянувшись.