В четверг вечером, как обычно, Чеп отправился в Крикет-клуб — поиграть в боулинг, а заодно обсудить свою проблему с Монти. Но говорить с ним следовало обиняками. «Есть у меня один приятель, так вот он все гадает, что будет после Передачи…» Вообще-то разговоров на эту тему Чеп никогда в жизни не поддерживал — что толку? О Передаче всякий имел свое мнение, но никто не мог однозначно сказать, чем она обернется. А поделать ничего нельзя — она надвигается, словно предсказанный синоптиками атмосферный фронт, который скоро накроет Гонконг. Причем тут перемена необратимая: тучи придут, но не уйдут. Климат в Гонконге изменится раз и навсегда.

— Вечер добрый, сквайр.

Не дожидаясь, пока Чеп откликнется, Монти кого-то поманил рукой. На миг Чеп испугался, что поверенный опять подзывает этого гнусного Хуна. Но нет — на зов Монти явился странновато одетый американец: дорогой костюм, ковбойские сапоги, ремень с огромной серебряной пряжкой, голубая рубашка, крикливый шелковый галстук.

— Вот, Невилл, хочу тебя познакомить с Хойтом Мэйбри. Это мой коллега, только что приехал из нашего сингапурского офиса меня навестить.

— Здравствуйте, — произнес Чеп. Обнаружив, что рукопожатием его не удостоили, Хойт Мэйбри сжал пальцы в кулак.

— У Невилла фамильное дело.

— И какое же?

— Швейно-текстильное, — сказал Чеп.

— Мы создали ряд успешных совместных предприятий, — сообщил Хойт. — В области текстиля Китай совершил настоящий скачок. Речь о продукции высочайшего класса. Лучших брэндах. И все это проплывает мимо Гонконга.

— Потому что мы не используем детский труд, — сказал Чеп.

— Секундочку, — возразил Хойт, заметив, что Монти засмеялся. — Я хочу ответить.

— Не стоит, я все это уже слышал, — сказал Чеп. — Знаю я вас, янки!

Монти обернулся к Хойту:

— Он вас дразнит.

— Гонконг — случайный огрех истории, который вскоре будет исправлен, — продолжал Хойт.

— В качестве британской колонии Гонконгу жилось прекрасно, — сказал Чеп.

— Куда уж прекраснее. Никаких выборов. Никакой демократии. Однокашник однокашника поддерживает — только по знакомству все и делается, — не унимался Хойт. — Не надо мне ничего рассказывать.

— Здесь была свобода, — продолжал Чеп. — Свобода жить или умереть, свобода в духе «выживает сильнейший», но толк от нее был, и ничего лучшего не смогут сделать ни китайцы со всеми их чертовыми полицейскими, ни вы, американцы, со всей вашей ханжеской болтовней насчет демократии.

— Китайцы — чудной народ, — сказал Хойт. — Я их вот как воспринимаю: что бы ты ни делал, они вечно держат фигу в кармане. Вот вам, в принципе, вся китайская философия — фига в кармане.

— Хойт во многом прав, — заметил Монти.

Хойт улыбнулся Чепу:

— И давно вы здесь?

— Я здесь родился, — проговорил Чеп и, игнорируя американца, обернулся к Монти: — Одному моему приятелю некий китайский чиновник предложил сделку. Всех подробностей я не знаю…

— Да они тут вообще-то не важны, — затараторил Хойт. — Просто рассчитывайте на быстрые и грязные деньги, с поправкой на большую вероятность подставы.

— Простите? — и Чеп вновь обернулся к Монти: — Ситуация такая. Земельный участок моего приятеля стоит семь миллионов. Ему предложили учредить зарубежную фирму, через которую и будут производиться расчеты. Цена продажи оговорена заранее — девять миллионов. Китайский чиновник платит девять миллионов из средств своего министерства. Деньги переводятся на счет новой фирмы. Продавец — этот мой приятель — получает семь миллионов плюс еще кое-что наподобие комиссионных, примерно около миллиона.

Монти выслушал, не моргнув и глазом; зато Хойт Мэйбри заулыбался.

— Ты когда-нибудь слышал о таких сделках? — спросил Чеп.

— А разве другие бывают? — воскликнул Хойт.

Чепа это задело; он устыдился своей наивности. Но, по крайней мере, он не выдал себя, свалив все На выдуманного приятеля. Сохранил тайну.

— Сейчас живых денег просто море, ликвидность бешеная, — сообщил Хойт. — На инвестиции в Китай специально выделено двадцать пять миллиардов. Тут и американцы участвуют, и транснациональные компании.

— Мой приятель пока колеблется, — проговорил Чеп и заглянул в лицо Хойту. — Он говорит, что хотел бы здесь еще пожить.

— Умные деньги уезжают, — заметил Монти.

— Я хочу посмотреть, что будет, — сказал Чеп.

— Будет бум, — сообщил Хойт.

— Я вам скажу, что будет, — заговорил Монти. — Китайская Народная Республика начнет исподтишка, постепенно затягивать петлю. Поглядите, что делается в школах, что говорят детям об англичанах. Думаете, им там будут расписывать достоинства британского колониализма? Нет, им будут вдалбливать официальную китайскую версию всемирной истории. Рассмотрим иммиграцию. Кто получит вид на жительство? Только те, кто нужен китайцам. Остальных — взашей. Чтобы заниматься бизнесом, нам всем понадобятся разрешения на работу — специальные такие бумажки. Аннулировать их ничего не стоит.

— Всех подозрительных они вышлют, — подхватил Хойт.

— Это и к вам относится, — заметил Чеп, — и ко всем американцам вообще.

— Хойт не американец, — сообщил Монти. Словно декламируя стишок, ибо он явно повторял эту фразу уже не впервые, Хойт пояснил:

— Я не американец, но я из Америки.

— Что это значит? — осведомился Чеп.

— Отказался от гражданства.

— А как вам это удалось?

— Легко. Пошел в американское консульство. Подал заявление. Вернулся домой. На следующий день опять пошел в консульство, подписал «Клятву об отказе». Сдал паспорт. — Хойт засунул большие пальцы под ремень. — На том и разбогател.

— Я никогда не отрекусь от Великобритании, — произнес Чеп.

— Или взять моих партнеров по фирме, — вставил Монти. — Квок — канадец. Лум — подданный протектората Тонга. Левин — гражданин Каймановых островов. Да хоть здесь, прямо в этом зале погляди по сторонам — кто белизец, кто панамец, кто вообще с Кабо-Верде.

Чеп невольно осмотрелся. И узрел вокруг только англичан — по большей части знакомых. Вот это новость…

— У меня паспорт Гвинеи-Бисау, — продолжал Хойт.

— Господи, а где это?

— Недалеко от Кабо-Верде, — пояснил Хойт. — Если не врут.

— Ага, государство с черным лицом. Значит, вы черномазый.

— Полегче! — воскликнул Хойт.

— А ты, вероятно, израильтянин, — сказал Чеп Монти, зная, что тот — еврей.

— Австриец, — поправил Монти, отхлебнув пены из своей глиняной кружки. — Здешний австрийский консул предложил. По собственной инициативе. Ему известно прошлое нашей семьи. — Монти слизнул с верхней губы ошметок пены и с серьезным видом добавил: — Я воспринял это как акт искупления грехов с их стороны.

— Монти, ты что же это, перец-колбаса?

— Австрийцев так не называют, — возразил Монти. — Ты нас с немцами перепутал.

— А разве страна не одна и та же?

Чеп был в шоке — ведь Монти всегда с такой любовной интонацией говорил о своем отце, лечившем бедняков в Уайтчепеле, и его бескорыстной преданности пациентам, о своих студенческих годах в Лондонской школе экономики, об офисе на Чэнсери-лейн. Лондонец до мозга костей, господин в котелке и с туго стянутым ремешками зонтиком — вот как Чеп воспринимал Монти, а себя самого считал англичанином колониального розлива, так как мог похвастаться лишь аттестатом зрелости гонконгской средней школы Куинс-колледж.

— Ничего общего, — заявил Монти, вновь поднося к губам глиняную пивную кружку. — Я из старинной династии венских интеллектуалов.

Чеп заключил, что виноват тут не Монти, виноват Гонконг — город, обрубающий у людей корни, заражающий их себялюбием и высокомерием, алчностью и бесхребетностью. Его родная мать и та не устояла. И Чеп ничего говорить не стал. Окинул взглядом зал Крикст-клуба и понял, что все эти люди сбегут при первых же признаках опасности.

— Если твой приятель надумает насчет сделки, скажи, чтобы связался со мной, — сказал Монти.

— Или со мной, — вставил Хойт.

«Какой приятель?» — чуть не сорвалось с языка у Чепа, но он вовремя спохватился.

Вернувшись в тот вечер в Альбион-коттедж, он увидел, что мать выставила на стол корзину с фруктами. Отчего, интересно, у нее такое сияющее лицо? Фрукты — они фрукты и есть. Назавтра на фабрике Мэйпин тоже принесла ему в кабинет корзину с фруктами. Очередную. На сей раз — с японской мушмулой, лонганами, мангустанами и киви. Красивые пальцы Мэйпин крепко стискивали ручку корзины.

— Человек дает это вам.

— Что за человек? — Чеп развернул записку, приклеенную к корзине скотчем. «Позвоните, пожалуйста».

— Из Китая, я думаю. Я его не знаю.

— Но он вас знает?

— Может быть.

Чепа взбесило это уклончивое «может быть», означавшее, что просьбу автора записки придется исполнить.

Провожая Мэйпин взглядом, он вновь ощутил, что возбуждается. В манере уходить, свойственной как ей, так и почти всем женщинам на свете, сквозила какая-то поразительная невинность: женщины всегда казались несколько беспомощными, неуверенными, робкими. Мужчины по большей части удаляются враскачку, словно в любой момент готовы обернуться, презрительно ощерить зубы; но женщины всегда как бы спешат убежать. У Чепа часто возникало безотчетное желание схватить уходящую за худые плечи и повалить на пол; он ненавидел себя за эти фантазии, больше подобающие какому-нибудь насильнику-психопату.

Когда в то же утро он позвонил мистеру Хуну, тот мгновенно взял трубку, судорожно схватил — вот именно схватил, словно всю неделю держал над телефоном руку в ожидании звонка.

— Вэй! — впопыхах произнес Хун на родном языке, а затем добавил: — Да?

— Я бы хотел с вами повидаться по одному делу, — сообщил Чеп, надеясь навязать Хуну свои правила игры.

— Большое спасибо, что перезвонили, — ловко увернулся мистер Хун. — Я так рад, что вы получили мою записку.

— У меня не очень-то много времени, — прервал его Чеп.

— У меня еще меньше, — отозвался мистер Хун. — Допустим, в клубе в шесть?

— В Крикет-клубе?

— В «Киске», — отрезал мистер Хун и положил трубку прежде, чем Чеп успел возразить.

Чеп и сам не мог бы сформулировать, чем его так напугала перспектива увидеться с мистером Хуном в подобном месте. И все же сердце у него екало. В «Киску» он явился, снедаемый чувством своей беззащитности. Мистер Хун, напротив, был сама бодрость и учтивость. Ага, вот в чем штука: в самоуверенности этого типа, а также в том, что он уже втерся в жизнь Чепа — великолепно поладил с матерью, свел знакомство с Мэйпин, мамой-сан, Бэби и Лус. Да и с Монти они, верно, закадычные приятели. Таким-то образом мистер Хун и обрел власть над Чепом.

Встретились они случайно еще на улице, у двери клуба, подле которой находился красный ящик-кумирня со злорадно ухмыляющейся богиней-дьяволицей, подсвеченной двумя красными лампочками. Мистера Хуна богиня не заинтересовала, но Чеп при ее виде, как всегда, внутренне поежился.

Мама-сан провела их в кабинку в дальнем зале. Мистер Хун держался в «Киске» как завсегдатай. Он поздоровался с барменом Венделлом, а тот, прежде чем отвернуться к телевизору, радушно помахал Хуну рукой. Это тоже насторожило Чепа. Девушки держались поодаль — видимо, Хун с ними об этом договорился заранее.

— Выпьем? — спросил мистер Хун.

— Мне — ничего, — заявил Чеп. — И никакие подарки мне больше не нужны, так что, пожалуйста, перестаньте их присылать.

Лицо мистера Хуна было скрыто тенью, но Чепу почудилось, что китаец мрачно улыбнулся, отвечая:

— Я пригласил вас встретиться со мной здесь именно потому, что для вас больше нет подарков.

Чеп, заранее отрепетировавший сцену отказа от даров, опешил.

— Да и ценными их, честно говоря, не назовешь, — тем не менее сказал он. — Фрукты были помятые, да и, как ни странно, у нас в хозяйстве уже есть один или два термоса.

Мистер Хун сказал:

— Думаю, вы согласитесь, что мне лучше пропустить мимо ушей то, что вы сейчас сказали, — и его улыбка, точнее, ухмылка сделалась очень зловещей. Но что он может сделать Чепу, этот заезжий китаец?

— Послушайте, — заговорил Чеп. — Мы вполне довольны нашей фирмой и участком, который она занимает. Мы не намерены ничего продавать.

— Это я знаю, — отозвался мистер Хун. — Но есть несколько моментов, которых не знаете вы.

Музыка в клубе играла, пожалуй, слишком громко. Она раззадорила Чепа, и он даже начал подумывать, не наорать ли на мистера Хуна так, как орал сейчас певец.

— Первое: если вы не продадите, через год вы будете уже не так довольны.

— Вам, значит, это наперед известно?

— Да. В моей власти будет сделать так, чтобы вы не были довольны.

Предчувствия Чепа оправдались: мистер Хун явился сюда, чтобы его запугать. Чеп весь затрясся, взбешенный наглостью этого китайского агрессора.

— Даже слышать не хочу, старина.

— С вашей стороны было бы умнее выслушать.

— По английским законам угрозы — это преступление. Стоит мне только вызвать сюда констебля из Лай Чжи Кока, и вас упрячут в каталажку.

— Не думаю. В конце концов, мы в клубе, где вас хорошо знают как пьяницу, если не похуже. Вы хотите, чтобы об этом везде стало известно?

— Вы пытаетесь меня шантажировать.

— Ничуть, — возразил мистер Хун. — После тридцатого июня будущего года я буду в Гонконге в официальном качестве, то есть с целью приобретения земельных участков, отвечающих стратегическим интересам Народно-освободительной армии. В будущем году это будет не предложение, а приказ, распоряжение, которому вы подчинитесь.

Издевательская музыка все гремела, в зале начали танцевать — проститутки и гуэйло, Бэби, Лус, другие девушки.

— Я рискну, — отрезал Чеп.

— Цена будет гораздо ниже. Мы сами оценим стоимость вашего участка.

— Мне-то что.

— Продажа будет принудительной, согласно директиве военных властей. По фиксированной цене. Возможно, мы решим расплатиться с вами в ренминби. Вы сможете потратить их в Китае — и больше нигде.

Чеп повторил:

— Вы мне и вправду угрожаете.

— Я предсказываю вашу судьбу, — парировал мистер Хун.

От этой фразы Чеп так и обмер. Теперь, сжимая и разжимая кулаки, он жалел, что отказался выпить.

— Если вы не согласитесь на солидную прибыль сейчас, в твердой валюте, на будущий год вы получите намного меньше и в юанях. Так или иначе вы продадите участок — сейчас по доброй воле или через год под нажимом. Выбирать вам не из чего. Вопрос только во времени. Рис сварился.

— А по-моему, вы блефуете. Как я проверю, что вы действительно высокопоставленное лицо?

— Вместо того чтобы наводить справки обо мне, задумайтесь, как много я знаю о вас, — сказал мистер Хун. — Я знаю о ваших отношениях с Мэйпин и филиппинкой. Венделл — так называемый евразиец.

— Это-то здесь при чем?

Хун продолжал:

— Я показываю вам, что у меня широкие знакомства. Я также знаю, что у вас есть отдельный банковский счет, о котором не подозревает даже ваша мать. Я знаю, сколько на нем денег. Я знаю, что вы снабжаете некоторые свои изделия фальшивыми ярлыками…

— Так все делают, — вставил Чеп, надеясь заткнуть собеседнику рот.

— А полученный доход присваиваете, что означает нестыковки в ваших налоговых отчислениях. В английскую казну, конечно. Но в будущем году это будут налоговые отчисления Китаю. В Китае мошенничество — преступление против народа. Мошенников судят скорым судом и казнят выстрелом в затылок. Мне продолжать?

— Не утруждайтесь зря.

— В будущем году вы на коленях будете просить, чтобы мы купили вашу фабрику.

Мистер Хун почти убедил его. Познания этого субъекта привели Чепа в ужас.

Чеп заметил:

— В будущем году вы ничего не сможете выгадать.

— Как и вы, — отрезал мистер Хун. — Понимаете, почему нам так важно стать партнерами?

— Я не хочу быть вашим партнером. Вы мне не нравитесь. Сказать по чести, я вас ненавижу, — заявил Чеп. — Вы грязная свинья.

Тут Чеп уже совершенно определенно почувствовал, что мистер Хун улыбается.

— Это не важно, — проговорил китаец. — Ваши рабочие вам, наверное, тоже не нравятся. Но они делают свою работу, и вы им платите.

Он выразил именно то, что Чепу частенько приходило в голову, а его мать провозглашала во всеуслышание. Откуда только мистеру Хуну известно такое?

— Женщина, с которой вы занимаетесь сексом, — это та, которая вам нужна, а не та, которую вы любите, — продолжал мистер Хун.

И вновь он словно заглянул в душу Чепа; тому стало стыдно и страшно.

— Я говорю вам, что я вам нужен, — заключил мистер Хун.

— И я вам — тоже!

Услышав вопль Чепа, мистер Хун резко склонил голову набок, и на его лицо упал узкий луч прожектора, освещающего танцпол. При виде улыбающихся губ Хуна — самой отвратительной черты его лица — у Чепа что-то оборвалось в груди.

— Подумайте о себе.

Эту фразу повторяли все. Но тут ее произнес человек совсем невиданного сорта. Впервые в жизни Чеп услышал эту суровую истину из уст китайца, который утверждал, будто является представителем властей.

— Здесь у вас будущего нет.

Предсказание показалось Чепу не очень убедительным. Но фраза китайца возбудила в Чепе иное, неодолимое чувство — чувство уверенности, что в следующем году и вообще в будущем таких Хунов станет хоть пруд пруди: все они будут улыбаться, докучать, угрожать, намекать, проводить в жизнь законы — все эти новые статьи насчет подрывной деятельности и измены. Вот оно, будущее Гонконга — китайская система угроз, взяток и плутовства, передаваемые шепотом слухи о гибельных последствиях, которыми чреваты визиты в «Киску» и прочие сомнительные заведения. По сравнению со старыми новые порядки изменятся мало — вот только сам Чеп окажется уже не британским гражданином в британской колонии, а британским гражданином в «особом административном районе» Китая. Дважды гуэйло.

Чеп посмотрел на человека, сидящего напротив него в полутемной кабинке. Подсвеченное неверными огнями «Киски» лицо мистера Хуна походило на злобную рожу богини-дьяволицы в красном ящике у входа — в кумирне мамы-сан, с яркими фруктами в чаше для подношений. В будущем году людей-дьяволов, подобных мистеру Хуну, станет больше, и Чеп знал, что этого не вытерпит и захочет уехать куда глаза глядят.

Чеп сказал:

— Мне надо спросить у матери.

— Ваша мать уже согласилась на все условия.

Да, и в ней Хун тоже не ошибся.

Чеп выбежал из «Киски». С проституткой он на людях показался бы не задумавшись, но если его увидят уходящим вместе с мистером Хуном… Нет уж!

Монти, казалось, ничуть не удивился, когда Чеп оповестил его о своем решении. Собравшись в конференц-зале офиса «Бриттейн, Квок, Лум и Левин» в Хатчинсон-хаусе, партнеры учредили холдинговую компанию на Каймановых островах. Фирму нарекли «Полная луна», поскольку день ее основания совпал с полнолунием в Коулуне. Сошлись на том, что продажная цена «Империал стичинг» — девять миллионов гонконгских долларов: семь миллионов выплачиваются за землю, а два надлежит разделить поровну между мистером Хуном, с одной стороны, и матерью и сыном Маллердами — с другой.

— В целом выходит восемь, сквайр.

— Только рабочим не говори, — попросил Чеп.