«Ма ма ма ма ма ма ма ма ма», — словно заикаясь, выговаривают китайцы, и, если каждое «ма» произнести с должным ударением и правильным тоном, выйдет вовсе не тавтология, а осмысленная фраза: «Ругает ли мать лошадей или лошади будут ругать мать?»

Эта фраза часто вспоминалась мне, когда я смотрел на мадам Ма, ругавшую и лошадей, и всех, кто подворачивался под руку. Ей не нравилось, когда поблизости крутилась Роз, и, уводя дочь, я против собственного желания вынужден был общаться с мадам Ма. Она постоянно проживала в отеле, а постоянные жильцы, как правило, доставляют гостинице больше всего хлопот, как члены огромного нескладного семейства, от которых не дождешься ничего, кроме склок, притязаний на особые привилегии и недовольства всеми окружающими.

К чему эта женщина твердила мне, что Роз — мартышка, а не девочка? Мне нравились дочкины проказы. Я и сам видел, как она похожа на обезьянку, когда пальцами цепляется за стул, одним рывком взлетает на него и садится не на попку, а на коленки. Она могла протянуть руку к свечке и погасить огонек, по-обезьяньи ухватив его грязными пальчиками. Однако Роз не всегда вела себя, как братья наши меньшие. Как-то раз она спросила:

— Почему огонь поднимается над свечкой, а никогда не опускается вниз? — Спросила и рассчитывала на разумный ответ.

— Не играй с огнем! — рявкнула мадам Ма, когда Роз задала ей этот вопрос. Скверная старуха, злобная белая маска вместо лица, поджатые в постоянном упреке губы. Она смахивала на парадный портрет Эдит Ситуэлл, но, когда я заикнулся об этом, мои служащие — любители прозвищ — вытаращились в недоумении. Мадам Ма удалось-таки напугать Роз, стул накренился, и девочка шлепнулась на пол.

— Так тебе и надо! — ликующе, кровожадно заявила старуха, наслаждаясь всхлипами моей дочурки.

Никто не осуждал Роз так строго, как мадам Ма. Достаточно было малышке издать самый тихий звук, и мадам демонстративно замолкала, словно оцепенев, поворачивала к девочке лицо с гримасой крайнего неодобрения, выпучив темные глаза, и преувеличенно, театрально фыркала. Она была хаоле, а замуж вышла за китайца по фамилии Ма. Мадам Ма вела колонку в «Гонолулу Адвертайзер».

— Она пупуле, но она наша гостья, — твердила Милочка. Моя жена знала правила: пусть мадам Ма и пупуле, умалишенная, но она поселилась в номере 504 задолго до моего приезда. С китайцем Ма она давно развелась, вырастила сына-полукровку, хапа, по имени Чип, которого обожала и часто упоминала в своей колонке, полной сплетен, советов и пустой похвальбы, сообщений о вновь открывшихся или охотно посещаемых знаменитостями ресторанах. Эта женщина столько писала о еде, а сама готовить не умела. Она присутствовала на всех мероприятиях, знала всех по имени и располагала неистощимым запасом анекдотов (по большей части непристойных) из послевоенной истории острова.

Фотография мадам Ма над газетной колонкой изображала привлекательную, даже блестящую даму лет сорока с небольшим, но реальной мадам Ма было хорошо за шестьдесят. В газете она представала женщиной, которая обеими ногами стоит на земле, руководствуясь народной мудростью, унаследованной от бабушки-ирландки, кама-аина, этого кладезя здравого смысла Старого Света. Да и на остроты Чипа всегда можно было рассчитывать. Очаровательный паренек, навеки застывший на пятнадцати-шестнадцати годах (я-то знал, что Чипу стукнуло сорок один, он лентяй и опустившийся пьяница, а его любовник Амо Ферретти — еще старше и зарабатывает на жизнь, составляя букеты). Ферретти был португальцем, в Кайлуа у него имелись жена и дети. Мадам Ма обычно приглашала сына и его любовника в отель на воскресный обед. Во время одного из таких обедов Роз свалилась со стула, а мадам Ма удовлетворенно фыркнула.

— Я бы ни за что не хотела иметь дочь, — сообщила она Чипу. — Разве я могла бы так ужасно поступить с тобой, милый?

Она принадлежала к тому типу людей, которые при виде чего-то неприятного не только не отворачиваются, а извлекают из этого какое-то утробное удовольствие и стараются усугубить общую суету и смятение своими замечаниями и громкими жалобами. Ею двигало извращенное желание доказать, будто ее жизнь устроена гораздо лучше и порядочнее, чем у других. Я часто подмечал в отеле «Гонолулу», что люди со странностями выискивают еще больших чудаков, чем они сами, надеясь на таком фоне показаться нормальными.

Я прикусил язык, чтобы не ответить мадам Ма: «Какое вам дело? Оставьте ее в покое!»

— Только посмотрите на нее! — продолжала мадам Ма. — Чудище, да и только!

Какое ей дело? Она величественно восседала за столом, Чип по правую руку, Амо Ферретти по левую, и оба усердно кокетничали со своей дамой, а дама притворялась, будто не замечает их ухаживаний, и знай себе поглаживала кошку. Трей носился взад-вперед с бутылкой охлажденного вина, то и дело подливая ей в бокал.

Лежа на полу, Роз не переставала верещать. Милочка подняла ее, вытерла слезы. Чуть позже Роз уже сидела за столиком в стороне, ела руками и снова раскачивалась на стуле, зацепившись пальцами ног за его ножки и откидываясь назад.

Мадам Ма усмехнулась отталкивающе и пренебрежительно и заметила:

— Руки у нее грязные. И ноги тоже. Она вечно бегает босиком.

Роз сложила щепотью измазанные сажей пальчики и слово в слово воспроизвела мое объяснение пламени:

— Потому что воздух, поднимающийся вверх, заставляет и огонь подниматься. Он кормит его кислородом. Кислород — это газ.

— Да у нее кровь идет! — ужаснулась мадам Ма.

— Это кетчуп! — расхохоталась Роз.

— Она агрессивна и склонна к озорству, — продолжала мадам Ма, никогда не замечавшая собственных промахов. — Безнадежно испорченный ребенок. Ищет внимания. Только посмотрите на ее мерзкого баловня.

Роз прижала бабушкиного кота к груди и надула губки.

Мадам Ма покрывала лицо таким толстым слоем косметики, что оно превращалось в потрескавшуюся маску императрицы времен упадка. Злобный взгляд императрицы завораживал Роз, а макияж навел ее на мысль:

— Из чего сделаны люди?

— Откуда мне знать? — Голосом мадам Ма можно было резать стекло. Она подмигнула Чипу: мол, до чего нелепый вопрос. — Вот маленькие девочки сделаны из крыс, и улиток, и собачьих хвостов.

— Не девочки вовсе, а мальчики, — возразила Роз.

— Она права, — подтвердил Чип.

— Нечего ей подыгрывать. Она именно на это и рассчитывает, — одернула Чипа мадам Ма. Амо пожал плечами, и ему мадам Ма подмигнула: — Чип с ней флиртует.

Роз переключила внимание на Амо:

— Почему у вас волосы из носа торчат?

После еды мадам Ма напоказ сделала большой крюк, обходя игравшую на полу Роз. Чип улыбался так, словно хотел попросить прощения; Амо крепко держал мадам под локоток. Их руки переплелись — эти двое будто пытались изобразить примерную парочку.

— В основном мы состоим из воды, немного угля и кое-какие минералы, — добросовестно процитировала мои объяснения Роз.

Старуха опять заскрежетала, но Роз еще не закончила:

— Гиены съедают убитое животное целиком, с костями, поэтому, когда они какают, оно похоже на известь.

— Что — «оно»?

— Помет, то есть каки, — дополнила Роз. — Вы мороженое не доели.

— Тебя это не касается, — отрезала мадам Ма и свободной рукой уцепилась за Чипа.

— А это ваш мерзкий баловень!

Я наблюдал за этой сценой из кабинета метрдотеля. Ее нелепость захватила меня, и я не хотел прерывать пикировку, пока та не исчерпается. Роз устремилась к таявшим в мисочке остаткам мороженого.

Подчас мадам Ма сама отыскивала Роз, сама нарывалась на неприятности, дразня и провоцируя девочку. Если Роз играла в дальнем конце веранды, мадам Ма усаживалась именно там, чтобы вволю поворчать. Роз обедала после детского сада, она всегда возвращалась домой к часу, и мадам Ма никогда не упускала случая выйти в то же время к ланчу и усесться поблизости. Написав с утра свою колонку, она весь день была свободна и сидела, потягивая мелкими глоточками спиртное. Часто рядом с ней сидел Чип, чуть реже — Амо, который в обмен на цветы получал в баре бесплатные напитки. Бадди Хамстра любил заключать такие сделки; подобным образом и мадам Ма получила свой номер в гостинице.

— Мать говорила мне: чем бы ты ни занималась в жизни, ты должна быть совершенством, — разглагольствовала мадам Ма.

— С каждым годом вы становитесь все лучше, — подпевал ей Амо.

— Но каждый год кажется короче предыдущего, — вмешалась в разговор внимательно слушавшая Роз. — Почему этот год кажется короче предыдущего?

— Опять это кошмарное дитя тянет одеяло на себя! — вздохнула мадам Ма.

— Да не трогай ты ее! — одернул мамашу Чип.

— Ты все время за нее заступаешься. Тебе стоит проанализировать свое поведение.

Вертя обезьяньими пальчиками, Роз просюсюкала:

— Это оттого, что вы становитесь старше, и каждый год составляет все меньшую долю от вашей жизни. Сколько вам лет?

— Сорок семь, — ответил Амо.

— Не поощряйте ее! — возмутилась мадам Ма.

— Следующий год составит одну сорок восьмую часть от всей вашей жизни, а через следующий — сорок девятую. — Роз поджала губы: мадам Ма, демонстрируя ей свое равнодушие, взяла на руки кота Пуаманы. — А для него каждый год — еще меньшая доля от всей его жизни.

— У этого кота лапы мокрые.

— Потому что там была лужа, где я сделала пи-пи на пол.

— Дерьмо крысиное! — взорвалась старуха.

— Плохое слово, плохое слово! — запела Роз. — Вообще-то в моей комнате правда есть крыса.

— Неправда! — сказал я, подхватив Роз на руки, словно младенца — тяжеленького вообще-то младенца. Я унес дочурку, не внимая ее протестам. Я уже догадывался: не только мадам Ма намеренно провоцировала девочку, но и Роз не пыталась уклониться от столкновения с ней — более того, она даже наслаждалась этим поединком. Две кокетки, каждая на свой лад, добивались внимания, и последнее слово, как правило, оставалось за Роз.

Она нападала на мадам Ма только в тех случаях, когда видела поблизости Чипа или Амо, уверенная, что их снисходительность защитит ее от грозной дамы. Однажды Роз подстерегла всю троицу, шеренгой шагавшую через холл, увязалась за ними и как раз в тот момент, когда они входили в «Потерянный рай», задала свой вопрос:

— Почему прошлое так печально?

— С вашей дочерью что-то неладно, совсем неладно, — проворчала мадам Ма — я едва успел поймать Роз у входа в бар. — Вероятно, неправильный обмен веществ.

— Потому что, оглядываясь назад, мы видим, какие ошибки мы совершили, — ответила Роз на свой вопрос и продолжала без запинки: — Солнце — это звезда; Моби Дик — белый кит; от крысиного дерьма можно заболеть. А в моей комнате есть крыса.

Мадам Ма только вздыхала в такт этой попугаичьей песенке:

— Опять завела свое! Почему ее никогда не водят на пляж?

— Ультрафиолетовые лучи очень вредны. От них на коже образуется меланома, — пояснила Роз.

Однажды вечером Роз прокралась вниз. Мадам Ма, Амо и Чип молча потягивали свои напитки, мужчины держали мадам Ма за обе руки.

— Что лучше всего? — спросила их Роз.

— Как мне жаль мужчину, который на ней женится! — покачала головой мадам Ма.

— Лучше всего то, что избавляет от одиночества.

Милочка повела Роз прочь, извиняясь перед гостями:

— Просто она боится темноты!

Но Роз завизжала:

— Не боюсь! У меня в комнате крыса!

Роз любила мороженое, фруктовые леденцы, сладкий лед, и хотя горничная готова была присягнуть, что никакой крысы там нет, чтобы успокоить девочку, мы поставили в ее комнате мышеловку. И на следующее же утро дочурка нашла в ней живую коричневую крысу.