Она-то с самого начала знала, чего хочет этот человек — Чарли Хоупкрафт, поселившийся в номере напротив: ему требовалась такая женщина, как она. Он был вежлив и добр, но денег у него было мало, а времени имелось в избытке. Шансов у него не было именно потому, что Хоупкрафт жил в одном с ней отеле: Пуамана не собиралась на неделю лишаться свободы ради какой-нибудь сотни долларов. «Я бы ни на минуту не могла от него избавиться».

Бадди распорядился, чтобы Пуамана оставалась жить в нашей гостинице. Ему, похоже, нравилось, что эта вольная женщина отчасти зависит от него, а может быть, он считал себя ей обязанным. Бадди поведал мне тайну Пуаманы: в 1962 году, когда ей было двадцать лет, она в качестве «кокосовой принцессы» развлекала в отеле «Кохала Хилтон» Очень Важную Персону, и от этой случайной встречи родилась девочка Ку-уипо, Милочка, моя будущая жена. Пуамана так и не узнала другого секрета, прятавшегося в глубине этой тайны: Очень Важной Персоной был не кто иной, как президент Кеннеди. Когда Милочка подросла, Пуамана расширила свою клиентуру, но я подозревал, что до того она много лет состояла любовницей Бадди, и тот хранил своеобразную верность или привязанность к ней, несмотря на избранный ею образ жизни.

Эта женщина чем-то смахивала на кошку. Такие размашистые и щедрые покровители, как Бадди, подбирают себе в любимцы определенный тип людей, импонирующих им и своей изначальной независимостью, и возможностью их приручить. Женившись на Милочке, я тем самым взял на себя ответственность за Пуаману. Иногда я подумывал: не подстроила ли Пуамана наш брак именно затем, чтобы сделаться моей тещей? Представляя меня, она, подобно Бадди, заявляла: «Он написал книгу» — и заливалась смехом от одной мысли о подобной нелепости.

— Она чистенькая, аккуратная, — нахваливал Пуаману Бадди. — Она родилась в здешних местах, но мать отослала ее учиться в Калифорнию.

Пуамана была нежна с Роз. Многое можно простить человеку, который добр к твоему ребенку. Кроме того, пока Пуамана жила в нашей гостинице, прочие проститутки, по-кошачьи привязанные к своей территории, не решались сюда являться. У Пуаманы было постоянное место в баре «Потерянный рай», но мужчин она водила к себе лишь несколько раз в неделю. С Хоупкрафтом связываться не стала: зависимый человек и скуповатый. Он нуждался в дружбе, а дружба отнимает много сил и времени. Пуамана не собиралась так тратиться, хватало парней побогаче и не столь занудных. Пуамана терпеть не могла болтовню клиентов, лишних затрат времени. Ее устраивали пугливые мужчины, этакие кролики, недотепы, что вечно извиняются и не могут справиться со своими проблемами.

В отличие от большинства гавайцев Пуамана следила за временем, и ее пунктуальность доходила до педантизма. Держалась она вежливо, одевалась благопристойно и даже изысканно, поэтому я нисколько не возражал, когда она усаживалась одна в баре, высматривая добычу. Долго ждать не приходилось. «Шлюха, одетая библиотекарем, куда привлекательней девки, которая тычет тебе в нос свои сиськи», — пояснял Бадди. Иногда Пуамана надевала дорогие очки.

— Так мужчины меньше боятся. Это вроде как дает им индульгенцию, — пояснила она.

Я изумился, услышав от нее подобное слово.

Пуамана сидела словно в задумчивости, однако настороже, похожая на длинноногую цаплю, неподвижно застывшую у берега: мелькнет рыбка, и одним быстрым движением острого клюва она подхватит ее.

Вечером она одевалась строго, ее наряд больше скрывал, чем открывал взгляду, и слоев одежды было многовато для теплой ночи. Эту женщину можно было и не заметить, если не выискивать ее специально, и клиента она сама выбирала. Допив коктейль, она смотрела на мужчину в упор, давая ему шанс предложить:

— Еще стаканчик?

— С большим удовольствием, — отвечала она на хорошем английском, но достаточно резко, чтобы новый знакомец знал свое место.

С этого момента она брала инициативу на себя.

— Сходим поужинать? — предлагал ей мужчина.

— Ужин в любом ресторане поблизости обойдется вам в сто долларов, с вином гораздо дороже. После этого вы приметесь за меня. Лучше дайте мне сотню и займемся этим прямо сейчас.

Она произносила это таким разумным и ясным голоском, что мужчина чувствовал себя обезоруженным и не мог даже рассмеяться.

— Ты еще хуже, чем я! — восхищались Пуаманой искатели приключений.

Поднявшись в свой номер, она деловито снимала очки и заявляла:

— Анальный секс — нет. Оральный — нет. Никакой боли. Презерватив обязателен. Целоваться не буду. Деньги вперед.

Если клиент колебался, она добавляла:

— Позолоти ручку, получишь штучку.

В такой ситуации у мужчин сразу садился голос или они вовсе лишались его. Посетителями нужно было руководить, словно малыми детьми. Они терялись при виде спартанской обстановки: комната Пуаманы смахивала бы на келью, если б не огромная кровать. Большую часть постели занимал Попоки.

— Ненавижу эту тварь, — жаловалась мне Милочка.

Попоки представлял собой бесформенный мохнатый мешок, его плоская физиономия все время злобно скалилась, он был невероятно прожорлив и коварен. Как правило, кот лежал неподвижно и поднимал голову лишь затем, чтобы на кого-нибудь зашипеть. Он все время спал, расположившись на двух подушках дивана, и омерзительно орал, когда кто-то покушался на третью.

Посетителю приходилось, съежившись, пристраиваться на небольшом креслице, наблюдая за котом — как бы не прыгнул, выставив вперед лапы, выпустив острые когти. Могу себе представить, как это чудовище вцепилось бы мужчине в волосы, раздирая лицо, затыкая нос и рот здоровенным скользким телом, давя клиента розовыми кишками, покрытыми шерстью.

Кот был неопрятен, а Пуамана тщательно следила за собой, то и дело принимала душ. Жила она тихо, не включала ни музыку, ни телевизор, ничего не читала. Вот почему, представляя меня: «Это мой зять, он написал книгу», — она хихикала, словно удачно пошутила. Пуамана могла часами сидеть у себя в комнате в предписанной йогой позе. Курила очень много, но только на веранде: «Я слышала, у кошек бывает рак легких, если хозяева курят при них».

Одинокая, суеверная, озабоченная своим внешним видом, она никогда никуда не опаздывала, ходила быстрой деловой походкой, не любила гулять, задерживаться по-пустому. Сидя у стойки бара, она замирала в настороженной позе цапли-охотницы, а порой что-то настойчиво, словно и впрямь чем-то занята, бормотала в свой сотовый телефон.

Вставала она в одиннадцать, в двенадцать завтракала, делала зарядку на крыше и затем готовилась к вечернему выходу. На пляже она не показывалась: «От солнечных лучей кожа задубеет». Ела аккуратно, за едой никогда не сплетничала, да и разговаривала нечасто, а если вступала в беседу, то исключительно на тему здорового питания и средств ухода за кожей. Рассуждая об этих проблемах, она подчас впадала в занудство, поскольку читать-то она не читала и все, что имела сказать, слышала из чужих уст. Пуамана соблюдала диету, во многом себе отказывала, почти ничего не расходовала, очень редко ходила в магазин.

Все время, когда она не упражнялась, не готовилась к вечеру и не развлекала клиента, Пуамана посвящала сну. Какое-то время после неприятного эпизода с проповедником она посещала психиатра. Проповедник явился ко мне и сказал, что проводит душеспасительные беседы. Он ссылался на Бадди, с которым был знаком. Я сказал ему: бога ради, при одном условии — не заходить в номера. Вскоре пастырь ворвался в мой кабинет с жалобой: Пуамана-де набросилась на него, исцарапала и силой выгнала из своей комнаты. Я расспросил Пуаману, и теща поведала мне иную историю: святой отец повалил ее на диван, извлек свой член и, стоя над нею, заявил: «Ты знаешь, что от тебя требуется». Дело было не в сексе, хотя в такой форме она секс не признавала: главное, он не желал заплатить вперед. Они поругались, Пуамана вооружилась котом, подняла эту тяжеленную зверюгу и швырнула в лицо проповеднику. Попоки расцарапал ему лицо.

Я так и сказал:

— Это сделал кот. Что я, не отличу следов кошачьих когтей от царапин, оставленных женскими ногтями? Сходите-ка лучше к врачу, а то как бы не нагноилось!

Проповедник на какое-то время оставил нас и отправился в другие районы Оаху, но потом я вновь повстречал его: он вернулся «спасать души» в Вайкики. Судя по его виду, охотился он не столько за душами, сколько за телами — женскими.

— Знаю я этот тип, — ворчала Пуамана. — Встречаются такие.

— Он может вернуться к нам.

— Нет, — сказала она. — Умерщвление плоти пошло ему на пользу.

Вот и еще одно неожиданное выражение сродни «индульгенции». Я бы мог кое о чем догадаться по этим ее словечкам и по тому, как она строила свою жизнь, но не хотел докапываться: Пуамана была моей тещей, и я боялся тех тайн, которые могли выплыть на свет. Мне и так уже стало известно больше, чем хотелось бы. Я был свидетелем ее меланхолии.

— Никому-то я не нужна, — вздыхала она.

— Это неправда, говорю вам как мужчина.

— Вот умру, кто придет ко мне на похороны?

— Я приду, — пообещал я.

Пуамана растрогалась и сказала:

— Похороните меня по католическому обряду. Чтоб была торжественная месса с пением, все, как полагается невесте Христовой.

Ее одухотворенное лицо заставило меня сдержать улыбку.

— Я ведь собиралась монахиней стать.