«Они держатся за руки», — говорили о них в гостинице, и при этом все улыбались, поскольку мистеру и миссис Сан было далеко за сорок, красотой они не отличались и давно уже миновали тот период брака, когда супруги ходят за ручку — собственно, даже многие из приезжавших к нам молодоженов за руки не держались. Руки у супругов Сан были пухлые, в перетяжечках, отчего их поведение еще больше бросалось в глаза, но я отвечал досужим наблюдателям: «Что тут такого?» Меня не столько занимали эти нежности, сколько невесть откуда взявшиеся ирландские имена их отпрысков. Кевин и Райан, невероятно тощие подростки, принадлежали к иному физическому типу. Обычно у полных родителей и дети толстенькие, а эти словно нарушали некое фундаментальное правило, на котором держится семья. Кроме того, с этими сорванцами не было никакого сладу.

В первый год — то есть в первый год моей работы, они-то приезжали уже в пятый раз — мистер и миссис Сан явились к нам без детей, а потом привозили их с собой. Родители были образцовыми постояльцами, но от обоих парней мы все время ждали неприятностей: один был склонен к вандализму, второй страдал клептоманией. В лучшем случае их поведение объяснялось «дефицитом внимания». Мне нравились державшиеся за руки супруги, но их детей я никак не мог понять. Семья Сан приезжала к нам из Сан-Франциско. Американцы китайского происхождения.

Попав на Гавайи, я вскоре заметил, что ослепительно яркий солнечный свет вселяет в души местных жителей самодовольную иллюзию, будто мы чище, добродетельнее, вообще — лучше, чем все остальные народы. На всей земле дела шли хуже, чем у нас: на материке люди простужались, болели, носили теплые носки; Африка голодала, Китай был перенаселен, Европа одряхлела, в других частях света не хватало солнечного тепла. Мы считали здешний климат собственной заслугой и ожидали от гостей благодарности за то, что так щедро делимся с ними его милостями. Эта гавайская ересь небезопасна, поскольку позволяет нам закрывать глаза на тот ущерб, который мы наносим этим маленьким островкам. Мы так радовались солнцу, что ничего больше вокруг не видели, словно ослепли, созерцая светило.

Тем не менее фамилия «Сан», «солнце», мне казалась милой, приятной, открытой. Кальвин и Амелия были скорее американцами, чем китайцами, вели себя тихо, и в первый их год в отеле я почти не обращал на них внимания, ошибочно приняв за немолодых влюбленных, для которых никого больше не существует. Когда они приехали на следующий год, я вновь увидел перед собой людей, поглощенных друг другом, счастливых внутри своего магнитного поля и чуждых всему внешнему миру, но теперь я знал, что они к тому же приходятся родителями двум отпетым подросткам.

Вопреки предостережениям персонала, пытавшегося предусмотреть все мыслимые неприятности, в одну прекрасную ночь мальчишки сбросили мебель в наш бассейн.

Я наблюдал за тем, как выуживают из воды стулья и столы, и наткнулся на разбухшую книгу, сохшую на бортике бассейна. Хотя чернила на этом раннем издании «Гавайев» Миченера слегка подтекли от воды, надпись была сделана таким четким и радостным почерком, что я с легкостью сумел разобрать слова: «Моему дорогому мужу в памятный день десятилетнего юбилея нашего великого счастья. Пусть будущее столь же ясно сияет нам и да будет наша радость вечной! Обожающая жена. А.». И дата.

Меня поразила не только старомодная и неподражаемая романтическая страстность этой надписи и ее дата — с тех пор миновало уже пять лет, — но и столь явное ликование, увенчавший надпись восклицательный знак, в своей выразительности похожий на выведенный кисточкой китайский иероглиф. Ничего особенного в самой книге не было, однако надпись превращала ее в реликвию.

— Та штука с ножками — это один стол, — сообщил мне Кеола. — Сервировочный столик.

Он показывал на темный предмет в глубине пруда, куда сорванцы скинули стулья, пепельницы и подушки.

— Что ты говоришь, Кеола?

Я переспросил его, чтобы еще раз насладиться неожиданным в его устах точным эпитетом «сервировочный». Деревянный стол, разбитый, загубленный, родом был из гостиничного номера.

— Это опять пареньки Сан, — заявил Пи-Ви. — Уж я-то знаю, что с ними следовало бы сделать.

Поддавшись обычному для свидетелей катастрофы зловещему оживлению, мы наблюдали за тем, как вытаскивают из бассейна всякий мусор, уповая на то, что хотя бы там не найдут трупов.

— Надеть мешки, — ворчал Пи-Ви. — Позвать самоанок с бейсбольными битами…

Я поднялся наверх и постучал в номер мистера и миссис Сан. Женский голос произнес ласково:

— Сиди, дорогой, я открою.

Миссис Сан открыла мне дверь. Ее супруг сидел с книгой в кресле на другом конце комнаты. К его креслу было придвинуто другое — так их сдвигают влюбленные. А еще они (как и супруги Сан) убирают прикроватные тумбочки, объединяя два ложа. Влюбленным нужно непременно переставить мебель по-своему.

— Слушаю вас?

Всякий раз, заговаривая с кем-то из супругов, я чувствовал, что вторгаюсь в их тесный союз, нарушаю их безмятежный покой.

— Очередная жалоба на ваших мальчиков.

Миссис Сан так опечалилась, что я забормотал извинения и повернулся уходить — что значит какой-то акт вандализма по сравнению с блаженством этой идеальной пары! Мистер Сан отложил книгу. Они смотрели на меня растерянно и вместе с тем как-то отстраненно. Сколько раз уже им приходилось просить прощения и заглаживать проступки своих детей?

— Я попрошу мужа поговорить с ними, — пообещала миссис Сан. — Разумеется, мы возместим ущерб.

— Мебель в патио — это не страшно, — поспешил я успокоить ее, — но кое-что все-таки поломано. Нужно будет заменить или починить стол в гостиной. Отель несет определенные расходы.

— Я знаю, наши мальчики и раньше вытворяли подобное, — вздохнула миссис Сан. Как раз это я и собирался ей сказать, но теперь промолчал.

— Они здесь?

— В соседнем номере.

Мать постучала, никто не ответил. Я тоже постучал, потом воспользовался гостиничным ключом, однако в этот момент мистер Сан ласково и озабоченно окликнул жену, и она вернулась в свой номер, захлопнув за собой дверь.

Мальчиков в номере не было. Я оглядел помещение, прикидывая предстоящие работы и расходы: зеркало расколото, ставни разбиты, щепки на ковре, следы подошв на стене (на стене?!) — все это я увидел с порога, а если зайти в комнату…

— Это пустяки, — сказал мне Трей, — несколько лет назад они разнесли бар. Бадди чуть не лопнул от злости.

Трей сказал, что один мальчик пьет, а второй курит травку, но не знал в точности, который из них кто, да это и не имело значения: они были погодками пятнадцати и четырнадцати лет. На вторую неделю каникул старший попался в магазине на воровстве, а младшего забрали, когда он раскурочивал уличный телефон. Обвинения не выдвигались, поскольку оба правонарушителя были слишком молоды. Их вверили попечению родителей, что было совершенно бессмысленно, поскольку никто и никогда не видел все семейство Сан в сборе. Дети жили сами по себе.

Однажды утром супруги сообщили мне: они только что побывали в церкви Сент-Эндрю, той самой, где венчались. Они всегда возвращались на Гавайи к годовщине свадьбы.

Они, как обычно, держались за руки, мистер Сан с такой нежностью сжимал ладонь жены, что я невольно растрогался.

— Я вижу, романтика не ушла из ваших отношений, — сказал я.

— Этого никогда не случится, — подтвердил мистер Сан.

Всегда ли счастливый брак становится основой хорошей семьи? Мистер и миссис Сан были неразлучны, всецело преданы друг другу, добры и кротки, их любовь превращалась в своего рода магнитное поле, непрерывный поток энергии струился между ними, но этот поток никого не притягивал и никого не отталкивал. Ни один человек не входил в это поле, ни один не имел для них значения.

Они уехали, все четверо. На следующее Рождество, в ясный морозный день, один из мальчиков застрелился в мотеле Грейт-Фоллз, штат Монтана. Второй сын перебрался в Сиэтл. Понятия не имею, который из них кто.