I
— Послушай, Ли, не торопись. Так нестерпимо хочется спать. Куда спешишь?
— Идем, так надо.
— Вечно ты со своим «надо». Ладно бы, если старый Мин говорил.
— А я сегодня просто счастлива, — сказала Ли. — Веришь ли?
— Верю. Ты всегда счастлива. С чего ты взяла, что нужно идти по этому переходу?
— Потому что открыли дверцу.
— Кто?
— Ты еще не проснулась, Ми. Он открыл.
— Он сам?
— Да.
— А почему ты решила, что должны идти?
— Потому что открыли дверцу, ее никогда не открывали раньше.
— Значит, нужно идти по этому переходу? Хочу есть.
— Там нас и накормят.
— Ты думаешь?
— Разве помнишь хотя бы день без еды?
— Вроде бы нет…
— Так пошли же скорее.
Они прошли по коридору, отделенному от окружающего мира проволочной плетенкой, от клетки до клетки.
Следующая дверца тоже была открыта.
— Видишь, нас ждут.
Ли важно переступила порожек новой клетки, торжественно переставляя каждую лапку. Ми зашла за нею, сторожко озираясь, сразу бросилась к кормушке.
Она оказалась пустой.
— Ли, посмотри. Еды… нет. — Не шути!
Ли осматривалась вокруг, ей было интересно на новом месте.
— Нам нечего есть.
— Будет, — успокоила ее Ли. — Я чувствую, сегодняшний день принесет что-то необычное.
— А где все они? — спросила Ми. — Почему нет никого из больших?
— Откуда мне знать, — усмехнулась Ли.
Ученый-биолог Майкл Арм со своим помощником — биокибером Клитоцибером вошли в лабораторию, как всегда, в семь часов утра. Клитоцибер открыл основной энергопровод, подошел к пульту, включил лабораторную аппаратуру.
— Можем начинать, — сказал тихо.
— Ники уже на месте? — спросил Арм, листая страницы со вчерашними записями.
— Да, две самочки. Они родились в один день и имеют одинаковый вес.
— Прекрасно, — Майкл Арм подошел к клетке и осмотрел двух ники с длинными хвостиками, розовыми носиками и маленькими бусинками глаз. — Одной из них введешь микроэлектрод в прежнюю извилину мозга. Второй — в третье поле центральной извилины, в один из болевых центров. Так, как всегда. А я тем временем поработаю.
Майкл Арм уселся в мягкое кресло за рабочим столом, перевернул большую обложку последнего реферативного тележурнала.
Клитоцибер, преданный и неизменный кибернетический помощник, начал 197-й научный эксперимент биолога Майкла Арма…
— Послушай, Ли. Нас так и не накормили.
Клитоцибер положил ее на спинку, она смешно перебирала лапками в воздухе. Клитоцибер поднес к ее розовой мордочке гибкий шланг, из которого струился невидимый газ. Ми дышала и смеялась:
— А мне совсем не больно. Совсем не больно. Слышишь, Ли? Мне так весело. Я благодарна тебе за то, что повела меня из старой клетки. Как мне хорошо сейчас. И совсем не больно, не-е бо-ольно-о… Какой большой ком зерен я вижу. Даже слюнки текут. Сейчас я поем, Ли, как чудесно!
А потом она затихла, розовая мордочка еще улыбалась, острые ушки еще напряженно ловили звуки вокруг, но она уже молчала, маленькая Ми на ладони Клитоцибера. Биокибер отнес ее на препараторский стол, и Ли не могла видеть, что он делал. Но все закончилось в считанные минуты. Клитоцибер вернулся с сонной Ми и положил ее в клетке на левый бок возле кормушки, затем взял в руку Ли, она также сперва смеялась и что-то восторженно восклицала…
Проснулись одновременно.
Желоб кормушки до краев был наполнен ароматным кормом, крупными зернами и кусочками сала. Ники лежали на шероховатом полу. Открыли глаза и сначала сонно смотрели друг на друга, улыбались после того веселого газа, наконец неуверенно поднялись на лапки.
— Будто вечность прошла, — вздохнула Ли.
— Как беду пережила, — сказала Ми.
Обе громко рассмеялись.
— Где мы были?
— Да уж где-то были.
— В каком-то сказочном мире. Припоминаю белых таев с большими крыльями, они теряли серебристые перья, летая в высоком звонком поднебесье.
— А я помню прозрачный дворец с голубыми стенами, но которым струилась вода… Какая там прекрасная музыка, Ли! Но очень хочется есть.
— Правда, хочется есть.
И опять неудержимо рассмеялись, даже упали на донышко клетки. Насмеявшись вдоволь, обе ники, голодные с вечера, склонились над кормушкой. Они вцепились в большой кусок сала, нажав замаскированный рычажок рефренатора. Замкнулась цепь телебиотонного импуль- сатора. В тот же миг Ли почувствовала блаженную истому, разлившуюся по телу необычайной легкостью и радостью, а Ми ощутила совсем иное — острую вспышку нестерпимой боли, пронзившую ее черной молнией.
Ли смаковала вкусный корм, а Ми отпрянула от кормушки.
— Что это? — вскрикнула брезгливо.
— О чем это ты? — аппетитно чавкала Ли.
Ми снова попыталась взять кусочек из кормушки, но вновь острая боль отбросила ее.
— О-о-о! — застонала она и опустилась без сил на донышко клетки. — Теперь я вспоминаю… Это уже когда- то было… Помнишь, Ли? Мы были еще совсем маленькими.
Он принес нам белые зерна, но мы не смогли их съесть… Помнишь?
— Помню, — Ли набила полный рот ароматным кор- цем. — Мы тогда были совсем молодыми и не знали жизни.
Почему ты не ешь?
— Я не могу! — закричала Ми. — Это так больно!
— Что больно? — капельки сока от корца стекали по губе удовлетворенной Ли. — Тебе уже и есть больно? Как ты мне надоела. Просто смотреть противно на твою кислую морду.
Ми поднялась на лапки и снова подошла к кормушке.
Но опять ощутила внутренний удар. В отчаянии упала на дно клетки.
— Все повторяется так же, как в детстве! Тогда тоже было больно. Но тогда все быстро прошло. Может, и сейчас пройдет? Ну почему я такая несчастная? Тебе, Ли, всегда было легко во всем. Достань для меня кусочек. Слышишь?
— Ты ленивая, как старый Мин. Может, вместо тебя еще и жевать? — рассмеялась собственной шутке Ли поперхнувшись, долго фыркала, недожеванные зерна летели во все стороны.
— Прошу тебя, достань мне кусочек… Пожалуйста… Тебе так легко это сделать, я ведь вижу, как ты жмуришься от удовольствия, хк-лоняясь над кормушкой. У тебя, видать другая природа. Достань и для меня… Я очень хочу есть, — умоляла сестру Ми.
— Вот и ешь.
— Достань мне.
— И не подумаю. Почему должна тебе прислуживать? Бери сама.
— Пойми же, я не могу! — закричала Ми. — Мне больно!
— Как ты… мне надоела, — усердно пережевывала корец Ли. — Когда же… ты научишься… жить?
Ми неподвижно лежала на донышке клетки и тяжело дышала.
Ли, наевшись, зевнула и пропела:
— Какой же ныне день прекрасный!
Прошлась дважды по периметру клетки, важно шевеля длинным хвостом, потом легла и быстро уснула.
Ми лежала с открытыми глазами и старалась не думать о голоде. Она смотрела на проволочные стенки клетки, на блестящие формы привычных, и потому кажущихся понятными, приборов за клеткой, на разноцветное мигание маленьких огоньков, смотрела на огромную фигуру большого. Закрыла глаза и попробовала заснуть, как и Ли. Но сон не шел.
Встала. Увидела, что большой склонился над клеткой и внимательно смотрит на нее. Кто они — большие? Те, кто каждый день приносят пищу, открывают иногда дверцы, чтобы заставить куда-то идти, или захлопывают их перед самым носом. Почему сейчас так? Большой принес пищу, а она не может есть. Если бы большой знал это, он бы помог.
Ми заплакала. Всхлипывала сначала тихо, а потом вспыхнула, как сухой хворост от огня, разрыдалась.
Это разбудило Ли. Она открыла глаза, перевернулась на другой бок и простонала:
— О, как ты мне надоела.
Встала, подошла к кормушке, нехотя вытащила большой кусок сала.
— Дай мне, — сквозь слезы попросила Ми.
И вдруг ее охватила нестерпимая волна ненависти, злобы ко всему и прежде всего к этой самовлюбленной Ли с жирными от сала губами. Она не могла с собой ничего поделать, с разбега точным ударом откинула Ли в угол клетки и схватила зубами кусок сала. Даже успела надкусить. Но Ли вскочила и накинулась на нее.
— А-а, вот ты какая! Негодница!
Ли вцепилась острыми зубами в плечо Ми. Вкус крови разозлил ее еще больше. Но Ми нашла силы вырваться.
Она впервые в жизни осознала свою силу, почувствовала потребность бороться. Она бросилась на Ли.
Промелькнули перед ней жирные губы, разъяренный, но все еще самодовольный взгляд, уже представила, как зубы вопьются в тонкую кожу на шее сестры. Как вдруг… что это?.. Непонятно каким образом острые зубы Ли вцепились в ее шею. Неужели она так предалась воображаемым образам мнимой мести за голодные минуты, за горечь обиды… Неужели наступает конец? Почувствовала, как зубы Ли все глубже входят в шею. Захрипела.
Тело ее все еще судорожно вздрагивало, но она была уже мертва.
— Так вот, мне кажется, пришло время подвести итоги. Так? — обратился Майкл Арм к Клитоциберу. — Я слушаю тебя.
— Пятьдесят четыре процента испытуемых, которым электрод через гирус цингули вводился к центру афе- ретного синтеза, побеждали в борьбе за существование других, которым электрод вводился к болевым центрам.
— Так, прекрасно. Пятьдесят четыре процента. Это значит, большая часть счастливых ники победила своих несчастных соперниц. Прекрасное подтверждение моей теории. Счастливые должны побеждать. Безусловно. Значит, пора ставить вопрос перед Центром об искусственной стимуляции парагипокампальной извилины мозга добровольцев. А потом посмотрим. Думаю, этот наш эксперимент можно прекратить. Завтра даю тебе возможность отдохнуть. Готовься к новым работам.
— Хорошо, профессор. Но разве вас не интересует мое мнение об этом эксперименте?
— Нет, не интересует. — Майкл Арм пренебрежительно и самодовольно усмехнулся.
— Но разрешите все же сказать?
— Почему бы и не сказать, Клитоцибер. Говори.
— Вы плохо кончите, профессор.
— Что ты имееешь в виду? — громко рассмеялся биолог.
— Я лишь исполнитель ваших планов, но когда я думаю о смысле ваших исследований, профессор, я чувствую, как мною овладевает что-то такое… А когда кибер не может чего-то понять, тогда он начинает думать о коэффициенте Ир. Не спрашивайте, профессор, что это такое. Я не знаю. Мы, биокиберы, назвали этот фактор коэффициентом дельта Ир. Возможно, это предчувствие каких-то действий, противоречащих классической логике, Первичной программе. Это может быть и болезненным желанием вмешаться в жизнь людей. Я работаю с вами не первый год, профессор, и желаю вам лишь добра, но люди создали нас, биокиберов, чтобы мы постоянно напоминали о…
— Хватит, Клитоцибер. Ты мне надоел. Нам обоим нужно хорошенько отдохнуть. — Биолог массировал правой рукой грудь в области сердца, которое начало в последнее время беспокоить, несколько раз глубоко вздохнул и продолжил после паузы: — Иди, отдыхай. Не желаю выслушивать твои осточертевшие поучения. Без тебя хватает забот.
Клитоцибер стоял, скрестив руки на груди, смотрел на профессора с немым сожалением, как на несчастную ники, лежавшую сейчас с прокушенным горлом на дне клетки.
II
Еще вчера не поверил бы, если б ему сказали, что сегодня его сознание затмится безотчетным желанием вмешаться в людскую жизнь.
Он был еще совсем молодым биокибером, и окружающий мир был для него продолжением понятного и интересного урока в просторной аудитории комбината биокибернетики.
Он знал, что могут иногда наступать минуты, когда кибер в состоянии почувствовать себя человеком. Об этом им говорили на комбинате. А позже он слышал от старых биокиберов о минутах, когда появляется внезапное желание стать вершителем чужих судеб.
И вот эти минуты настали для него впервые.
Биокибер Гиднум стоял перед стеклянной перегородкой, а за ней — люди вокруг операционного стола. Операция длилась уже второй час.
Три месяца назад Гиднума направили на работу в Инканский исследовательский центр по изучению проблем долголетия. Эти первые месяцы его обязанности были несложными — всего лишь техническое обеспечение операций. Его еще не допускали к участию в экспериментальных работах, в научных разработках. Он был обыкновенным кибером-исполнителем, от которого, однако, зависело многое — жизнь людей.
Гиднум смотрел на человека, скрытого под зелеными стерильными пристами, за цветным переплетением проводов от датчиков, за сигнальными телекариусами мониторов, за фигурами хирургов, тоже в стерильно-зеленом, похожих поэтому на древних сказочных крокодилов.
Смотрел на человека, жизнь которого зависела не только от людей, чьи контуры искажало толстое стекло перегородки, но и от него, биокибера Гиднума.
Он понимал: его состояние, выражаясь человеческими терминами — болезненное, и пытался сообразить, в чем причина нараставшего внутреннего протеста в нем.
Всеми силами старался избавиться от возникшего предчувствия, но все ощутимей ему казалось, что человек, скрытый от него зелеными пристами, должен… умереть.
Каждая клетка его биокибернетического существа мучительно напряглась в борьбе с этим ощущением, со страшной мыслью, что человек этот не достоин жить дальше. На мгновение засомневался — может, на него воздействует возбужденное эманационное поле кого-то из хирургов или биокиберов операционной прислуги? Но нет… Вон Николиан Бер, глава Центра проблем долголетия, уже старый, сухощавый, как ножка тразона. Быстрый и неуемный в своем гневе и своей доброте. Знал, что Николиан Бер — не ангел, но чувствовал малейшие побудительные мотивы его желаний, иногда даже угадывал зарождение фантастических научных прожектов в голове ученого. Ни разу за последние три месяца эманационное поле Бера его не раздражало. Вот Тихон Раст с блестящим ланцетом склонился, напряженный, как демпфер модулятора, вглядываясь в понятное до мелочей внутреннее содержимое человека. Слева — Антон Верес, молодой ученый. За ним — перфузиолог Максим.
Гиднум знал их не первый день. Но кто же из них стал причиной его болезненного беспокойства?
Гиднуму хотелось распахнуть прозрачные пластиковые двери, подойти поближе к операционному столу, чтобы все понять. Но сделать этого он, понятно, не мог. Обязан зорко следить за показаниями датчиков, показаниями центрального монитора. И потому оставалось лишь гадать — в чем вина человека, такого маленького, безмолвного и недвижимого, находящегося сейчас в полной зависимости от мониторов и газопроводов, и еще от множества разных приборов? Может, он сам виновен в чьей-то смерти? Может, проводил опыты, вопреки статуту человечности?
Николиан Бер заканчивал операцию замены больного сердца биокибернетическим протезом. Даже через толстое стекло перегородки Гиднум слышал его гортанные приказания, а порою и окрики. Значит, тот человек должен жить?
Гиднум знал, что никогда, ни при каких обстоятельствах не совершит того, что противоречит Первичной программе. Никакие внутренние побуждения, ассоциации не сформулируются в программу спонтанных действий.
В любых обстоятельствах он, как и положено био- киберу, будет выполнять все требования инструкции: поддерживать уровень кислородного обмена в пределах пяти литров в минуту, поддерживать в русле респираторного блока не менее одного процента двуокиси углерода, реагировать на малейшее движение стрелки датчика гемодинамики, следить за ионным равновесием. Он сделает все. Иначе он сам выйдет из строя… На мгновение представил: как бы его нашли неподвижного, подобно тому человеку под зелеными пристами, быстро бы заменили другим биокибером и, возможно, сердито ругнулись:
«Эх, опять биокибернетики наэфировали! Не вовремя вышел из строя».
Но Гиднум уверен в себе. Он уверен, что сделает все, только бы подтвердить свое биокибернетическое здоровье.
— Как дела, Гиднум?
Почувствовал легкое прикосновение к плечу. Понял, что это Имелла, его подруга, чернявая, с модной короткой — под кирли — прической. Но не обернулся, ничего не ответил, так как в это время изменилось давление кислорода. Легким поворотом вправо голубого диска увеличил поток газа…
— Как дела? — Она рассмеялась. — Почему ты такой, как новичок?
— Это ты, Имелла?
— Будто не узнал.
— Что тебе нужно?
— Ничего.
Он медленно повернулся, но не посмотрел ей в глаза.
Боялся, что она поймет его ужасное состояние. Спросил:
— Что случилось?
В ответ она громко рассмеялась.
Имелла пришла в Центр проблем долголетия одновременно с Гиднумом. Она работала секретаршей Тихона Раста. Давно уже могла по окончании работы идти домой, в гостиничный комплекс «Биокибероза». Неизвестно, когда ее руководитель, Тихон Раст, освободится, да и вряд ли после утомительной операции захочет заниматься бумагами и программами экспериментальных исследований. Но у Имеллы не было желания идти отдыхать.
Она тихонько приблизилась к Гиднуму, который был для нее в Центре самым близким, самым умным биокибером, ведь они созданы почти одновременно.
У них было очень много общего.
— Что с тобою, Гиднум? Я не узнаю тебя, — уже встревоженно повторила она, стараясь понять причину его расстройства.
— Ничего.
— Я тебя не видела таким никогда. Разве что в первый день…
— Каждый день является первым, — слишком серьезно заявил Гиднум.
— Ты говоришь многозначительно, как люди, — опять рассмеялась Имелла.
— А почему бы и нет? Сегодня я чувствую себя человеком.
— Правда? — Имелла испуганно отпрянула от него. — Значит, старый Армиляр говорил правду?
— А что говорил старый Армиляр? — машинально переспросил Гиднум.
— Что в жизни каждого биокибера наступает минута, когда он чувствует себя человеком, чувствует потребность действовать по собственной программе.
— Да, именно так, Имелла.
— Гиднум, — прошептала ласково и таинственно. — Гиднум… — повторила и умолкла, не находя слов. — Как я завидую тебе!
— Глупая, — рассердился он. — Я могу выйти из строя.
— Расскажи мне все.
Кибер заметил незначительное падение давления в системе молибденового обмена и должен был решить, держа руку на розовой клавише, сколько нужно ввести ленкина, чтобы поднять его до положенного уровня.
— Я ненавижу себя сейчас, я чувствую…
И умолк, словно испуганный сказанным, готовностью рассказать все, чего Имелла еще не поняла сама, Но после долгой паузы произнес холодно:
— Мне хочется побыть одному,
— Я мешаю тебе?
— Да.
— Почему, Гиднум? Потому, что ты чувствуешь себя человеком?
— Имелла, а ты сама ничего сейчас не ощущаешь?
— Ничего.
— Но ты тоже должна почувствовать…
— Что?
— Не знаю. Ну ладно, побудь со мной… Ты должна понять сама, если хочешь знать.
Имелла подошла к толстому стеклу перегородки манипуляционной. Она замерла, окаменев, как это могут делать только киберы. В эти мгновения Имелла отдалась единственной мысли — постичь главное. То, что волнует сейчас Гиднума. Она превратилась в маленькую, напряженную красивую куколку с короткой прической.
— Кто-то из них… За перегородкой… совершил зло. Я чувствую: у меня закипает желание что-то немедленно совершить, хотя бы предупредить. Ты уже не завидуешь мне?
Вовремя заметил: клюнула длинным носом стрелка оксиметра, и сразу увеличил обороты нужного насоса.
— Уже не завидую, — прошептала чуть слышно. — Мне страшно. Кто этот человек?
— Ученый-биолог Майкл Арм.
— Гиднум, я так боюсь, что он не очнется.
— Ты думаешь о коэффициенте Ир?
Зеленый зайчик на экране центрального монитора внезапно начал вырисовывать извилистую линию. Гиднум протянул руку к блестящему рычажку ионометра и нажал на него. Через мгновение зайчик вздрогнул, прекратил капризные зигзаги. Гиднум облегченно вздохнул.
— Да, я думаю о коэффициенте Ир. Прости меня, Гиднум…
Безусловно, многое значит, что ты делаешь. И — как.
Но существует еще и зависимость от коэффициента дельта Ир, как называют этот фактор между собой био- киберы. Люди в подобных случаях говорят, что в дело нужно вкладывать душу. Можно все сделать по привычным схемам, без души, и тем самым — причинить вред.
— И… не оставляй меня, Имелла. Теперь ты знаешь все…
— Хочешь, чтобы мы вместе…
— Что?
— Чтобы оба были причастны?
— Нет, — возразил Гиднум. — Но я не хочу… — и замолчал, перебирая нужные тумблеры, — …уже не хочу оставаться один.
— Операция заканчивается, — сказала Имелла.
— Да.
Николиан Бер степенно, как и положено великому ученому, отошел от операционного стола, сорвал с лица зеленую маску. Его тонкие губы что-то произнесли, но так тихо, что ни единого звука не донеслось сквозь перегородку.
Тихон Раст вытер потный лоб. И все отошли от того человека, который был спеленут зелеными приста- ми. Все смотрели на биокибера Гиднума, словно спрашивая взглядами — ну, как? Они знали: он сделал все, что мог, но спрашивали.
Гиднум стоял напряженный. Его — тоже вопросительный — взгляд был обращен к людям.
— Я сделал все, что мог, — прошептал невольно.
Коэффициент дельта Ир… превыше его. До сих пор даже прославленный Александр Сфагнум не мог объяснить своим созданиям, биокиберам, что же это такое — фантастический, нематериальный коэффициент дельта Ир. В сфере человеческих эмоций как будто проще. Люди странные, каждый из них немного разный, как листья на дереве. Но киберы, как и люди, не знали — как объяснить существование коэффициента дельта Ир.
Люди… смотрели на кибера, он — на людей.
— Имелла? — вопросительно произнес Гиднум, но она понимала, ему не о чем спрашивать и нечего сказать ей сейчас.
Майкл Арм после операции не проснулся.
Майкл Арм был настолько известным на Инкане биологом, что в числе десяти ученых имел доступ во Всеинканский информационный центр «Зета-люкс». Отец двух детей — сына и дочери. Его жена, Виктория Ленка — известная на Инкане певица. Об этом давно знали Гиднум с Имеллой. И о взрыве на прошлой неделе в помещении информационного центра «Зета-люкс» им тоже было известно. Взрыв этот, такой неожиданный и совершенно не объяснимый для людей и киберов, как бы по счастливой случайности повредил всего лишь 127 ченов памяти в блоке биоинформатики. Ученый-биолог Майкл Арм взялся возобновить утраченную информацию.
Он очень быстро справился с этой работой. Правда, он «забыл» имена трех своих предшественников, оставшись, таким образом, единственным основателем нового направления в биологии, не получившего еще названия.
Но в то время, когда он скончался после операции, об этом еще не знали ни Гиднум, ни Имелла, ни знаменитый Николиан Бер — не знал никто.
Смерть Майкла Арма казалась всем такой же случайной, как и взрыв в информационном центре «Зета- люкс» и, тем более, никак не связанными друг с другом.
III
На большом экране телеинформатора плакала женщина, ее длинные рыжие волосы развевал ветер. Передавали очередную постановку драматурга Жалио. За столиками кафе «Веселый долгожитель» сидели преимущественно работники Инканского исследовательского центра проблем долголетия. Курили ароматные арниковые сигареты, пили кофе, смотрели на экран, громко разговаривали и смеялись, и временами не было слышно, как плакала женщина, закрывая лицо ладонями.
— Ланетта, не пора ли ее утешить? Сколько она будет рыдать? — биокибер Камчуг встал из-за стола и подошел к стойке.
Ланетта послушно нажала розовую клавишу, и изображение на экране исчезло.
— Дай мне еще бокал инканского.
Биокибер Ланетта, профессионально улыбаясь, наполнила бокал.
— Как настроение? — спросил Камчуг непринужденно.
Она не привыкла видеть его таким. Научный консультант профессора Тихона Раста всегда оставался для нее образцом сдержанности и солидности.
— Благодарю. Ты сегодня такой веселый, как никогда.
На лице Камчуга родилась улыбка. Он сделал небольшой глоток.
— Что в мире новенького? Я всю неделю не выходил из лаборатории.
— Новенького?
— Да, какие новые сплетни собрала ты за эту неделю?
— Вчера я слышала, что пропал старый Пелун.
— Тот, что из центральной селекторной?
— Да. Болтали, что его поймали те… — Она указала пальцем вверх. — Ну, из Двенадцатого антимира, и разобрали его на запчасти.
— Какие глупости, Ланетта! — презрительно поморщился Камчуг. — Антимиры… запчасти. Видать, опять напился боро и отсыпается, старый плут.
— Не знаю… так, краем уха слышала.
Камчуг залпом допил инканское, похлопал Ланетту по плечу.
— Сегодня чудесный денек, не правда ли?
— Сегодня ты очень странный… Что вы хотите? — спросила она человека, который подошел только что.
— Бокал эклектона и пирожное.
— Напиток, не достойный кибера, — громко рассмеялся Камчуг.
— А я не кибер, — тихо, но с раздражением ответил человек.
— Вот как, — удивился Камчуг. — Вы работаете в Центре? Я вас впервые вижу.
— Я вас — тоже. — Человек устало отхлебнул голубой напиток из бокала.
Ланетта наклонилась к Камчугу и испуганно прошептала:
— Что с тобой? Это же Антон Верес, заместитель заведующего лаборатории сердечных исследований.
— Вот как! — пренебрежительно взглянул на человека.
Камчуг и сам чувствовал, что его поведение недостаточно синхронизированно с импульсами центрального директа, но это его мало тревожило. Своему поведению он находил оправдание, казавшееся ему настолько весомым, что удивлялся — почему он не кричит на весь мир о тайне, которая открылась ему?
Камчуг неделю не выходил из лаборатории. Тихон Раст потребовал срочно обработать результаты эксперимента с новыми культурами алоренальных структур.
И вот сегодня, всего час назад… Камчуг хорошо запомнил это мгновение. Только он нажал регистр «фильтр дельта-ритма», не успев еще взглянуть на экран магнитомонитора, чтобы просмотреть записи датчиков, как пришло озарение. Поначалу он не мог ничего понять. Почувствовал лишь приятную истому, потом — радостное возбуждение. И вдруг понял, что он постиг великую тайну бытия. А может — тайну бессмертия? Те несколько слов, несколько формул, несколько многозначительных предположений, к которым столетиями стремились отдельные гении и целые исследовательские Центры, которым посвятил свою жизнь прославленный Николиан Бер, — известны сейчас только ему, биокиберу Камчугу. 7982 рабочих часа своей жизни посвятил биокибер Камчуг проблемам биологического долголетия — отдавал свои руки и знания бесконечным экспериментам профессора Тихона Раста, днями просиживал в информационных теленакопителях. И вот сегодня, как благодарность за усердие — его осенило.
— Предлагаю по стакану «Дипломата». — Оставьте меня.
— У вас неприятности или вы просто родились занудой?
Антон Верес долго молчал. После того, как допил эклектон, пересилив себя, спокойно спросил:
— Кто вы такой?
— Камчуг. Научный консультант Тихона Раста. Странно, что вы меня еще не знаете.
— Я не кибер, чтобы знать все. — Вот как! В вашем голосе не слышно уважения к киберам. А они, пожалуй, заслуживают его.
— Заслуживают, — равнодушно повторил Верес — Что вам от меня угодно?
— Ничего. Просто терпеть не могу кислые физиономии.
— Камчуг, что с тобой?! — истерично воскликнула Ланетта.
Кибер победно ухмылялся.
— Час тому назад я разгадал секрет бессмертия, Ланетта. Налей мне еще бокальчик.
Если бы Камчуг с самого начала был посдержанней и вел себя солиднее, его заявление не произвело бы такого впечатления. Нахальство вроде бы оправдывалось этим и потому усилило значение только что сказанных им слов. Во взгляде Камчуга было столько безумного блеска, радости, неподдельного торжества, что сказанное им показалось и Вересу и Ланетте откровением.
— Да-да, вы не ослышались.
Долго смотрели друг на друга.
— Так рассказывайте, — не удержался Антон Верес. — Вы убеждены, что проблема разрешена полностью?
— Абсолютно. Наш Центр можно разогнать, — радостно рассмеялся Камчуг. — Наша объединенная деятельность утратила свою целесообразность. Что такое проблема долголетия, если открыт секрет бессмертия?
— В чем ключ к пониманию этой проблемы? — Верес пришел в себя и уже без волнения в голосе спросил, солидно, как ученый ученого.
Камчуг тоже посерьезнел.
— Все оказалось элементарно просто. Определенный пересмотр законов Бакса…
— Вы можете уже высказать свою мысль в конкретных формулировках? — нетерпеливо оборвал его Верес.
— Да, безусловно, — обиженно сказал Камчуг, а потом воскликнул:
— Я неделю трудился в лаборатории. Я работал. И я открыл эту тайну Вселенной!!!
— Простите, — спокойно произнес Верес. — Рассказывайте.
— Определенный пересмотр законов Бакса. Слушайте. Материя вечна. Но не вечны клетки, молекулы и все сообщества, которые ее образуют. Почему так? — спросил сам себя и тут же важно ответил: — Они не вечны потому, что седьмая коррелятивная алель постоянно воспроизводит фактор кадарин. В этом и состоит основная функция седьмой коррелятивной алели. Если выделить ее из состава клеток, они будут жить вечно, постоянно находя новые резервы в продукции тыловых субстратов. Клетка и организм смогут самообновляться вечно.
— Позвольте, но так называемая седьмая коррелятивная алель существует лишь в нашем воображении, гипотетично. Как вы можете утверждать… Как ее можно выделить, изъять из состава клеток?
— Вы не можете, а я могу, — усмехнулся Камчуг. — Я неделю не выходил из лаборатории! — снова закричал он на все кафе. — Работал! А вы тут опрокидываете в глотки эклектоны и боро! А я рабо-ота-ал! Если продуцировать вокруг клетки или всего организма гравитационное поле выше 27 геров, седьмая коррелятивная алель распадается на элементарные составляющие и выводится ренальными структурами.
— Но кто же сможет продуцировать поле такой интенсивности? Это пока недостижимо. Ни одна экспериментальная установка не создала такого…
— Я могу продуцировать такое поле, — резко перебил его биокибер. — Я еще не знаю, за счет чего мне это удастся, но уверен — смогу продуцировать такое поле. Не забывайте, что я биокибер.
Громкий разговор привлек внимание присутствующих.
К стойке, словно случайно, приблизились несколько человек. Они разговаривали друг с другом, но прислушивались к словам Камчуга. Его хорошо знали в Центре. Он был толковый биокибер, трудолюбивый.
— А теперь вы должны сказать, почему так угрюмы сегодня, — улыбнулся Вересу Камчуг. — Я рассказал о причине своего возбуждения. А что опечалило вас? — В словах Камчуга сквозила пренебрежительная ирония.
Верес простил биокиберу его тон, пристально посмотрел в глаза и сказал:
— Идемте со мной. Если вы и вправду можете генерировать гравитационное поле такой интенсивности, если правда, что это поле разрушает седьмую коррелятивную алель, и если действительно от этой алели зависит долголетие клеток — тогда идемте со мной. Вы сможете мне помочь. И, главное, сможете меня убедить.
Камчуг с Вересом, а за ними все окружающие их люди, пошли наружным виадуком к третьему экспериментальному корпусу.
Когда подошли к 16-й барореторте, органокомплекс № 17/8 был практически нежизнеспособным. На экране монитора записывалась прямая линия. Ни один датчик эманационного поля не реагировал на внутренние излучения.
Под куполом 16-й барореторты не было ни малейших признаков жизни.
Остановились, окружив небольшим полукругом прозрачный купол. Камчуг торжественно открыл тяжелую пластиковую дверь и подошел к манипуляционному столу.
Смотрел перед собой напряженно и взволнованно.
Глаза его выпучились, он стал не похож сам на себя. Дотронулся ладонью до скользкого субстрата и сделал движение, которое невозможно объяснить, вроде бы принял позу ники. Он дрожал от возбуждения. Потом произвел несколько причудливых пассов над органокомплексом, какие-то волшебные движения, лишенные для окружающих всякого смысла.
Перес и все остальные напряженно всматривались в зеленый зайчик, как и раньше писавший ровную прямую на экране. Ни один датчик не отметил самого малого проявления жизни. Но они продолжали верить. Разве можно было не поверить его словам, его восторженному взгляду, излучавшему волны великого озарения?
Прошли минута, вторая, показавшиеся вечностью. Но ничто не изменилось. А сам биокибер Камчуг, тоже всматривавшийся сквозь купол барореторты в экран монитора, вдруг вздрогнул, глаза его потухли, а сам он сник, съежился. Он первым понял, что ничего не вышло.
Медленно, как раненый или смертельно больной уродливый центурианский дилиак, он вышел из барореторты ко всем, ожидавшим его. Тихо произнес:
— Простите. Я просто заработался в лаборатории. Я переутомился. Простите. Мне нужно хоть немного отдохнуть. Пожалуйста, не отдавайте меня на демонтаж. Я отдохну, и все будет хорошо.