Песнь возвращения

Устройство «Одиссеи» не является ни линейным, ни хронологическим. Оно — модернистское, как сказали бы сегодня (слово «модернистский» служит для обозначения всякого рода незыблемости).

В поэме рассказывается о трех событиях: отъезде Телемака на поиски своего отца; странствиях Одиссея, возвращающегося по окончании Троянской войны на Итаку; прибытии Одиссея в свое царство, его борьбе с узурпаторами и восстановлении нарушенного порядка.

Таким образом, это песнь о возвращении на родину, об определении судьбы. Космический порядок был нарушен безмерной жестокостью Троянской войны. Нужно восстановить гармонию. «Те боги вновь придут, плач не напрасен твой — / Нам время возвратит эпохи древней строй!» — писал в «Дельфике» Жерар де Нерваль. О, это стихи гомеровской силы! Возвращение на родину, восстановление космического порядка через восстановление равновесия частной жизни — вот задачи «Одиссеи». Иными словами, нужно заново цивилизовать мир!

«Одиссея» — это также поэма прощения, написанная за восемьсот лет до появления Евангелия. Одиссей совершил ошибку. Он расплатится за людей, сорвавшихся с цепи. Его плавание — это искупление, говорит Гомер. Боги приготовят виновному испытания. А некоторые из них помогут ему их преодолеть. В этом кроется определенная двусмысленность античных богов: они и судьи, и участники событий. Они строят козни и приходят на помощь ради их преодоления.

«Илиада» несла в себе музыкальную тему проклятия людей. Химеры души высвобождались на поле брани. «Одиссея» же — это часослов человека, пытающегося избежать коллективного исступления и стремящегося примириться с судьбой простого смертного — быть свободным и благородным.

Наконец, еще одна центральная тема «Одиссеи» — постоянство души. Главная задача — не забыть про свою цель, не отказаться от самого себя и продолжать жить своей жизнью.

Наивысший позор — это отказ от своих убеждений.

 

Совет богов

Рассказ о морских странствиях начинается в песни IX перед собранием феаков, живущих на острове Схерия, которые дали причалившему туда Одиссею приют. А потом уже начнется восстановление разграбленного царства.

До этого перед нами вырастает многоэтажное здание введения, в котором чередуются рассуждения богов о судьбах людей и странствия Телемака.

Какое странное устройство поэмы! Сколько флешбэков, сказали бы на варварском языке дня сегодняшнего. Сколько инверсий и рассказов в рассказе! Одиссей начинает рассказывать о своих перипетиях, услышав, как во время пира у феаков аэд поет о нем. До этого он не говорил, кто он. Но внезапно аэд дает ему жизнь, спасая его от анонимности. Слово воплощается. И Гомер подтверждает нам, что литература — до того как она вообще появилась, — делает жизнь ощутимой.

Поэтому поэма начинается именно с этой сцены.

Калипсо, прелестная богиня, удерживает Одиссея, тогда как другие воины уже вернулись с поля битвы в Трое. Удастся ли Одиссею вернуться домой? Все боги — за исключением Посейдона — высказываются за избавление героя. Посейдон не может простить Одиссею, что тот покалечил его сына — Циклопа. Но Зевс полагает, что «в конце концов Посейдон успокоится».

Философская тема этой песни вплетается в общую ткань поэмы: часть свободы всегда остается за человеком. Он может искупить свой проступок. Боги не против людей, ну или по крайней мере это не всегда так. И человек сохраняет за собой свободу действий по отношению к уготованной ему богами судьбе.

С разрешения Зевса Афина летит на Итаку, чтобы найти Телемака и объявить ему, что его отец жив. Богиня советует молодому наследнику отправиться на поиски отца. Но прежде нужно успокоить претендентов на трон и руку Пенелопы. Нужно выиграть время, а потом — взойти на корабль, что для греков было синонимом начала действия. Человек — это челнок, свободно перемещающийся по ткацкой основе своей судьбы… Как мореплаватель, который решает, куда ему держать курс на просторах глубокого синего моря.

Телемак отчаливает. Он отправляется на поиски отца. Претенденты на трон противятся его отъезду. Совершают различные мерзости. Захватывают власть, зарятся на царицу, задирают Телемака. Под претендентами на трон здесь нужно понимать придворных.

Это все — тартюфы, напудренные маркизы и придворные интриганы, которых в истории человечества будет великое множество. Они всегда будут толпиться на пороге власти, как тут, наглые и заурядные, они мельтешат под ногами Пенелопы. Они карабкаются на трон Итаки. Сегодня им подобные точно так же соперничают за душу демократии.

 

Ради сына

Антиной, этот коварный мошенник, блеснет посредством своей души, бросив Телемаку следующие слова:

Мы помним о хитрости Пенелопы с саваном, который она ткала. Гомер указывает и на другие ее достоинства. Ее рассудительность и твердость способны удерживать придворных шакалов на расстоянии. «Одиссея» — это поэма об уме. Кто одержит верх? Конечно, Одиссей и Пенелопа, которым помогает Афина, — три гения интеллекта! Перед нами вырисовывается победная троица античности: хитрость, постоянство и суверенность.

Телемак направляется на поиски отца. Отец надеется на свое возвращение. Боги помогают починить разорванный занавес. Ткачество Пенелопы — символ восстановления ткани повествования.

Одиссей и Телемак должны соединить разорванную нить сыновне-отеческих отношений и спасти отечество.

Они встретятся в конце повествования. Смута никогда не приводила к созданию чего-то ценного. И надо действительно быть философом шумпетерского толка, замкнувшимся в своем комфорте, чтобы полагать, что разрушение обладает созидательной ценностью и желать социальных взрывов! Ничего не может родиться из хаоса.

Отдадим же швартовы вместе с Телемаком! Постоим с ним на палубе, ощутим на своих щеках брызги волн «винно-чермного» моря («Одиссея», I, 184). Печален отправляющийся на поиски отца сын. Он ищет самого себя. «Одиссея» — это реквием по пропавшим. На Пилосе Телемак встретит Нестора, бывшего участника Троянской войны, который расскажет ему о сражении в городе:

Таким образом старый Нестор и сам признается, что чрезмерность нарушила равновесие и что люди платят теперь за свое буйство. Но по крайней мере они все вернулись. Все? Ну, кроме Одиссея.

Телемак скитается. Его безнадежные поиски — это отчаянный призыв ребенка, который должен найти своего отца, чтобы стать мужчиной. Афина указывала ему на это в предыдущей песни:

Мы могли бы противопоставить гомеровского Телемака фрейдовскому Эдипу и придумать новый синдром, опирающийся на встречу, а не на разрыв. Телемак не хочет ни убивать своего отца, ни овладевать своей матерью. Он пытается найти своего родителя, вернуть его на трон, воссоединить свою семью. Тогда как фрейдовский Эдип, чтобы утвердить свою индивидуальность, должен попрать свое происхождение. Честно говоря, история Телемака мне кажется куда более царственной. Почему она не может соответствовать нашим скрытым психическим структурам?

Телемак прибывает в Лаконию и встречает там Менелая и возвращенную ему Елену. Это все еще мир войны. Собственно «Одиссея» еще не началась. Менелай рассказывает сыну Одиссея о подвигах отца, о троянском коне, о смерти Агамемнона, убитого усилиями Эгисфа. Одиссей уже прославленный герой. О нем складывают рассказы, но нам нужно добраться до следующей, то есть пятой, песни, чтобы наконец-то встретиться с ним самим. Одиссей не спешит появляться на сцене! Одиссей заставляет себя ждать. Одиссей и поэма о нем движутся так же, как ходят раки из «Бестиария» Аполлинера: «Идя вперед, ползем назад, а / назад идя, вперед ползем».

 

Выйти в море, принять руку помощи

Боги снова собираются вместе, и Гермеса посылают к Калипсо, чтобы приказать богине освободить Одиссея. Калипсо оскорблена, но все же подчиняется Зевсу, вздыхая о превратной судьбе всех влюбленных:

Одиссей свободен. Он избавляется от худшей угрозы в жизни человека после потери памяти — потери цели.

Теперь он оплакивает утраченную родину:

Основание греческой мысли вообще и гомеровского учения в частности: все несчастья человека происходят от того, что он оказывается не на своем месте, и весь смысл жизни человека заключается в том, чтобы вернуться на это место.

Наслаждение сладострастием с «прекраснейшей нимфой» — ничто, если мы потеряли родину.

Здесь можно вспомнить Карен Бликсен, которая писала в своем автобиографическом романе «Из Африки»: «Я была там, где должна была быть». «На вертикали самой себя», — добавила бы французская альпинистка и писательница Стефани Боде.

Для грека жизнь должна протекать на родине. «Одиссея» — это поэма возвращения к самому себе, в себя, в свой дом.

Почему боги согласились отпустить Одиссея, рискуя вызвать тем самым гнев Посейдона? Да потому что Одиссей — самый умный, самый хитрый и самый великодушный из людей. Потому что претенденты на трон разграбляют его царство, и боги устали от этого хаоса. Разрушение Трои уже принадлежит истории. И теперь весь Олимп хочет мира. Слишком уж много было безумия и нервотрепки.

Одиссей отправляется в путь и сразу же попадает в кораблекрушение, первое в длинном ряду катастроф. «Одиссея» — это худший учебник навигации.

Одиссей оказывается у феаков, которые считались посредниками между богами и людьми и обеспечивали связь между ними. Как прогулочные кораблики, только не по Сене, а в высшие сферы, плюс не такие уродливые. У них блаженная жизнь, они плавают меж двумя мирами. Афина делает все, чтобы помочь потерпевшему кораблекрушение Одиссею. Эта «совоокая» богиня устраивает забавную встречу с Навсикаей, дочерью царя феаков Алкиноя. Полуголый Одиссей прячется в кустах, пугает девушек, сопровождавших Навсикаю, которые разбегаются во все стороны, как белые гусыни в католическом монастыре. Но Одиссей нравится Навсикае, потому что произносит перед ней прекрасную речь. Слова соблазняют, напоминает нам Гомер. И некрасивые люди это знают: Серж Генсбур точно читал Гомера! Как одна речь изменила ход Троянской битвы, так другая спасла потерпевшего кораблекрушение Одиссея.

Одиссея ведут во дворец царя, который обещает ему свою помощь. Одиссею дадут корабль и помогут в его возвращении. Алкиной готовит для своего гостя корабль и пир, даже не зная, кто он. Возможно, именно так принимали бы в древнем мире сегодняшних средиземноморских беженцев. Во времена Гомера чужестранцев было мало. Они были редкостью.

Придворный певец поет на пиру о ссоре Ахиллеса и Одиссея. Да ну? Серьезно? О ссоре Ахиллеса и Одиссея? В «Илиаде» об этом ничего не сказано, зато этот эпизод — ключевой в «Одиссее», потому что Одиссей, слушая аэда, понимает, что вошел в историю. Людская память отводит ему свое место. Одиссей чуть не утратил с Калипсо всю свою силу! А тут он обретает уверенность в том, что вдруг стал стал кем-то важным, а ведь до этого чуть вообще не утратил себя.

Певец рассказывает о троянском коне. Одиссей, инициатор этой военной хитрости (о которой в «Илиаде» нет ни слова), не может сдержать слез и тем самым выдает себя. Раз человек плачет, слушая рассказ, значит рассказ о нем! Скажи мне, когда ты плачешь, и я скажу тебе, кто ты… Гомер дает нам потрясающий ключ к самим себе: наша идентичность — в наших слезах. Все мы дети своих печалей. Мы видели Одиссея в слезах у Калипсо. Мы увидим его в слезах, когда он снова поверит в себя. Мы застанем его плачущим на груди Пенелопы. До чего слезлива эта «Одиссея»!

Гомер показывает, что жизнь не сводится к нагроможденью утех. Жизнь — это борьба, о которой мы и поговорим ниже.

Всё надо завоевывать, ничего человек не может снискать просто так, ничем просто так ему не воздастся. Раскрыв себя перед феаками, Одиссей открывается их царю:

Наш герой произносит свое имя, имя своего отца и название родного края.

Это античный способ идентификации человека: кто он, откуда, куда направляется.

Вновь обретенная здесь идентичность цементирует троицу происхождения, генеалогии и славы («известные повсюду» хитрости). Здесь сочленяются время, пространство и действие.

По просьбе царя феаков Одиссей начинает рассказ о своих злоключениях, от Трои до пребывания у Калипсо. В этом месте «Одиссеи» Гомер изобретает литературу, как искусство рассказа об уже имевших место событиях, которые останутся в людской памяти.

Этот рассказ закончится только в песни XIII. Волшебный фонарь покажет нам сцены, в которых фантазия будет соперничать с опытом.

Одиссей возвращается с войны. Вот начало рассказа:

Ветер, этот «случай» моряков, заносит итакийского героя к незнакомому народу. Одиссей еще не полностью избавился от своих дум о войне. Он еще охвачен разрушительной энергией Трои. Он разрушает и истребляет, по его собственным словам. Хюбрис еще не иссяк? Скоро это произойдет, потому что «Одиссея» вынашивает в себе магию метаморфозы.

 

Таинственные царства

Одиссей оказывается на острове Лотофагов, это его первое вторжение в мир ирреального, посвящение в картографию воображаемого, из которой мы уже не вырвемся вплоть до возвращения на Итаку. Одиссей попадает в пространство чудес, примерно как космический корабль из сериала «Звездный путь» — в слоеный пирог параллельных миров.

Лотофаги предлагают членам экипажа отведать плодов «сладкомедвяного» лотоса. Морякам нравится угощение. Но оно таит в себе яд, потому что лишает человека всякой энергии, анестезирует его волю, разрушает его сознание. Оно приучает человека парить в каком-то приятном, но совершенно стерильном полунастоящем. Это как напоминание о том, что нельзя впадать в беспамятство. Некоторые ученые мужи пытались понять, о каком же растении шла речь на самом деле. Но эти ученые не там искали, потому что лотос является метафорой того, что может отвлечь нас от главного. В конце концов, те часы, что мы с вами проводим у цифровых экранов, словно загипнотизированные ими, забыв о своих обещаниях, впустую тратя время, в рассеянности, безразличные к своему расплывающемуся перед клавиатурой телу, напоминает о времени, потерянном моряками Одиссея на этом отравленном острове. В нас проникают щупальца цифрового общества. Они вырывают нас их толщи реальной жизни. Билл Гейтс и Марк Цукерберг — это сегодняшние дилеры лотоса.

У киконов моряки грешат чрезмерностью. У лотофагов они рискуют раствориться в стерильном наслаждении:

В Трое — хюбрис. Здесь — забвение. А между ними — задача оставаться человеком, то есть препятствовать себе, как говорил Камю, чтобы обрести самого себя. И это — путь Одиссея.

Странствие продолжается до острова циклопов. Циклопы — это свирепые существа, «не знающие правды». Они не являются «хлебоядными», то есть они не обрабатывают землю. Им нужно всего лишь наклониться, чтобы собрать плоды этого обетованного царства:

В гомеровской Греции это правило: когда люди пристают к острову, они спешат найти следы земледелия. Оно им указывает на присутствие цивилизации, отделяет цивилизованных людей от диких. Во времена Гомера земледелие, возникшее в период неолитической революции, было еще сравнительно новым изобретением: ему было всего несколько тысяч лет… Гесиод в поэме «Труды и дни» говорит нам, что «скрыли великие боги от смертных источники пищи». Земледелец должен обнаружить то, что от него было спрятано. Позднее Хайдеггер сравнит поэта с пахарем, потому что и тот и другой призваны производить то, что существует в бесформенном состоянии, в ожидании собственного явления.

Циклоп начинает уплетать моряков Одиссея. А потом запирает остальной экипаж в пещере: десерт подождет…

Одиссей дурачит циклопа, говоря, что его зовут Никто, потом опьяняет своего тюремщика вином, выкалывает ему единственный глаз и сбегает с товарищами из пещеры, спрятавшись — вот это смекалка! — под баранами самого циклопа. И когда собратья циклопа спрашивают, кто его обидел, он отвечает: никто. Это гениальная хитрость, и Гомер тут демонстрирует нам возможно первую игру слов в истории литературы. Одиссей зарабатывает очко в негласном состязании с Христом, который демонстрирует нам все свои добродетели, кроме чувства юмора. Одиссей спасает остатки своего экипажа, снова выходит в море, но совершает одну ошибку. Он начинает смеяться над своей ослепшей жертвой:

Тем самым Гомер изобличает тщеславие. Конечно, это меньшее зло, нежели хюбрис, но оно тоже нарушает порядок вещей.

Одиссей своей фанфаронадой совершил грех и вызвал гнев Посейдона, отца циклопа. И теперь моряков будет преследовать гнев этого бога. Длинной цепью катастроф (или, как будут говорить несколько веками позднее, крестным путем) станет отныне странствие Одиссея. Поэма становится моральным кодексом. Но человек всегда может искупить вину своими добродетелями и, что даже лучше, своим умом.

Отныне мы будем переходить от одного несчастья к другому. Посейдон повсюду расставляет свои ловушки. Прежде всего, это — Эолия. Бог Эол делает Одиссею подарок — кожаный бурдюк, который он рекомендует не открывать, что, конечно, тут же и пытаются сделать моряки Одиссея, как только тот засыпает. Плененные в нем ветры вырываются наружу, и на море поднимается буря. Человек, это неисправимое животное, не может удерживать себя в границах, устанавливаемых ему богами.

 

Пьяный корабль

Затем друг за другом следуют остановки у великанов Лестригонов, которые убивают несколько членов экипажа, и бегство от волшебницы Цирцеи. Цирцея — странная любовница, этакая «роковая женщина». Она преображает своих любовников в зверей, и товарищи Одиссея превратятся в свиней. У Цирцеи боги подвергают людей еще худшей угрозе, чем забвение: угрозе потерять свой человеческий облик. Одиссею удается этого избежать благодаря противоядию, полученному от Гермеса, зелью, которое позволит ему остаться самим собой. Боги всегда где-то рядом. Они готовы прийти на помощь этому «многостойкому» герою. Они дают ему антидот, опасаясь предстоящих ему испытаний.

Одиссей одерживает превосходство над Цирцеей, возвращает своим морякам человеческий облик, но вынужден провести с этой колдуньей целый год, потому что все-таки было бы глупо не провести с ней некоторое время. Представьте, что на одном из островов посреди моря вы повстречались с загорающей там Гретой Гарбо.

Когда товарищи убеждают его продолжить странствие, Цирцея сообщает Одиссею, что его ждут новые испытания. Сначала нужно будет посетить царство Аида, что будет первым схождением Одиссея в ад. Погружение в царство мертвых будет ужасным. Оно начинается со встречи с умершей матерью, которую Одиссей безуспешно пытается обнять. Мертвые неосязаемы, и руки Одиссея смыкаются на пустоте. «У бедных мертвецов, увы, свои печали», — сокрушался Бодлер: наши утешения им не помогут.

На Одиссея надвигается еще одно привидение. Это божественный Тиресий, который пророчествует ему, что после возвращения на Итаку он будет вынужден продолжить свое странствие, нужно будет начать все сначала, еще раз сойти в ад и совершить последнее приношение Посейдону, чтобы окончательно залатать прорехи в занавесе своей судьбы.

В этих стихах обнаруживается сакральное измерение поэмы. Искупает ли Одиссей только свой грех? Или несет ответственность и за своих товарищей? И не берет ли он на себя всю тяжесть человеческих грехов, как несколькими веками спустя сделает один поддавшийся влиянию греческой мысли распятый стоик?

Затем появляются другие тени, более древние: царицы, Титаны, погибшие воины. А вот и Агамемнон! И Ахиллес, который делает ему ужасное признание: он, этот великолепный воин, предпочел бы своей посмертной славе тихую жизнь.

Многим из нас приходится каждое утро, стоя перед зеркалом, задаваться этим старым как мир вопросом: в чем смысл нашей жизни? В обретении известности или в простых радостях жизни? В том, чтобы войти в будущее или в том, чтобы славно провести время в настоящем? В том, чтобы остаться счастливым анонимом или стать Ахиллесом в аду?

Но мы здесь не ради этих вопросов! Мы в аду, во тьме кинозала… Здесь удушливый запах, здесь тревожные видения. Здесь — ужас. И Одиссей возвращается на борт своего корабля, чтобы вернуться к Цирцее, которая перед отправлением дает ему новые советы. Опасайся сирен! Берегись рифов Харибды и Сциллы! Словом, это старая и хорошо знакомая нам песня: не потеряйся, не отклоняйся от своего пути, не впади в забвение! Острова рассеяны по морю, лишь воссоединение спасает.

 

Следовать линиям жизни

Сначала разберемся с сиренами. Они хотят лишить человека убеждений, сбить его с пути, с его линии жизни.

Их чудовищность коренится не в жестокости. Все гораздо хуже! Они следят за всеми людьми, знают биографию каждого. Они витают вокруг, как прообраз Большого Брата. Они наблюдают за нами, как предвосхищение того кошмара, в котором все мы сегодня с удовольствием и полным согласием барахтаемся: в огромной базе данных собственных жизней, которая содержится в наших цифровых аппаратах и архивируется где-то в планетарном «облаке».

шепчут сирены («Одиссея», XII, 191). Гомер предвидел то, что появится в XXI веке: тотальный контроль, осуществляемый «GAFA». Напомним, что в «Одиссее» сирены — это птицы, а не водные создания, как их часто ошибочно изображают. Сирены атакуют нас с неба. С неба же за нами наблюдают спутники. Всякая транспарентность — это яд.

Одиссей избегает их чар, привязав себя к корабельной мачте. Затем чудища Харибда, разверстая бездна, и Сцилла, гигантский утес, отнимают жизни еще шести моряков. Гомер изображает ужасающую бурю: как любой грек, он прекрасно знал, что море — это место абсолютной опасности. Переживший шквалы скоростью семьдесят три узла не удивится, что поэт представляет нам ярость морей в виде гидры. Легко вообразить какого-нибудь моряка, вернувшегося после десятибалльного шторма, который, слушая рассказ о Харибде и Сцилле, шепчет себе под нос: «Бывало и похуже».

В заключительном эпизоде истории, поведанной Одиссеем при дворе феаков, Гомер использует последнюю возможность описать неспособность человека совладать с чрезмерностью.

Экипаж корабля высаживается на острове Гелиоса, вершине этой сакральной географии, территории всемогущего бога солнца. В символическом смысле здесь можно увидеть метафору нашей планеты Земля, управляемой Солнцем и оплодотворяемой фотонами. Цирцея предупреждает не прикасаться к богатствам звезды. Одиссей просит об этом своих моряков. Не указывает ли Гомер таким образом своим современникам на то, что человек не должен присваивать себе сокровища Земли, разграблять ее ресурсы и вынуждать делиться благами?

Несмотря на рекомендации, экипаж Одиссея нарушает приказ и закатывает пирушку из быков Гелиоса. Ох уж эти люди! Они неисправимы. А ведь Тиресий говорил Одиссею, как избежать ссоры с Гелиосом:

Все тот же императив, навязчивая идея древних греков: не сворачивать с пути, вести себя хорошо, держаться своего курса. От эпизода с бурдюком Эола до эпизода с быками Гелиоса экипаж каждый раз нарушает приказания и ведет себя глупо, пока Одиссей спит. Сон — это забытье.

«Будьте бдительны», — говорят во время церковной службы греческие мелькиты.

Держите душу в напряжении, — рекомендовал Мишель Монтень.

Будьте настороже, — советовал Марк Аврелий.

Эти рекомендации, раздающиеся на протяжении веков, отражают мысль Гомера.

В итоге Гелиос наказывает экипаж корабля, насылая на них бурю.

Это будет последним бедствием, которого избежит Одиссей. Десятью днями позже он прибывает к Калипсо. Мы оказываемся в начале его «Одиссеи» и подхватываем нить повествования первой песни. Круг завершен. Может начинаться возвращение на Итаку.

Что следует вынести из этих первых песней «Одиссеи»?

Жизнь накладывает на нас некоторые обязанности.

И прежде всего не нужно нарушать размеренность этого мира.

А чтобы искупить вину, не стоит отклоняться от своего пути и отступать от намеченных целей.

И наконец, никогда не забывать о живущем в нас человеке, не забывать, откуда и куда мы идем.

Для Одиссея задача проста: вернуться на родину, изгнать узурпаторов. И он прекрасно справится с этой задачей.

Между тщеславным воином, любителем наслаждений, одурманенным поедателем лотоса или блуждающей в Аиде душой есть кое-что общее: все они нарушают одно древнее правило — отклоняются от своего пути.

С песни XIII начинается вторая часть «Одиссеи» — борьба за Итаку.

Феаки, верные своему призванию посредников между богами и людьми, доводят Одиссея до берегов Итаки. Они обещали ему помочь в сложной логистике возвращения. И Одиссей просыпается на Итаке.

Посейдон вымещает свою месть не на Одиссее — убийце своего сына, — а на корабле феаков, превращая его в скалу. Это потрясающий образ, совершенно вагнеровский! Представьте себе этот наказанный корабль — окаменевший монумент, прикованный к поверхности моря.

На современной Итаке, находящейся в Ионийском море, малюсенький островок блокирует узкий пролив, ведущий в естественную бухту. Мне так и видится в нем корабль Одиссея. Посейдон бросает этот корабль-скалу на узком проходе, связывающем мир людей и богов. Проход закрыт намертво. Конечно, Одиссей еще вернется в мир мертвых после возвращения своего царства, но путь к тем чудовищным и дивным островам будет закрыт навсегда. Прощай, магия! Пришло время разума. Добро пожаловать домой, Одиссей, в мир, о котором ты еще будешь сожалеть!

А пока он просыпается на берегу. Голова как в тумане. И снова его настигает типично греческое проклятие незнания, где он находится и что он ищет. Наш герой не узнает свой остров, потому что «сторону всю ту покрыла мглою туманною дочь громовержца Афина» («Одиссея», XIII, 189–191).

Здесь начинается вторая часть «Одиссеи», посвященная возвращению героя. Возвращение себе сладости жизни путем жестокости, восстановления порядка, уничтожения узурпаторов.

Возвращение Одиссея будет прощанием с рассказом о странствиях.

 

Возвращение царя

жалуется Одиссей («Одиссея», XIII, 200). Ничего не дается человеку легко. Гомер еще раз настаивает на этом: все зарабатывается в упорной борьбе. «В поте лица своего», — будет сказано позднее в Писании. «Ничто и никогда не достигается человеком раз и навсегда, ни сила, ни слабость, ни любовь», — добавит Луи Арагон. И Афина приуготовляет для своего любимца непростое возвращение.

Богиня является Одиссею сначала в наряде пастуха, затем в виде прекрасной женщины и, рассеяв туман, показывает ему Итаку. Она кое-что замыслила. Она поможет Одиссею отвоевать царский дворец:

Готовится «камбэк» Одиссея! Будет много крови. Но все пройдет тихо. Не стоит возвращаться с фанфарами, как это сделал Агамемнон, жизнью расплатившийся за свое хвастовство. Одиссей будет скорее скромным победителем, чем высокомерным триумфатором. Не будем забывать о губительных последствиях чрезмерности как для отдельной судьбы, так и для публичной добродетели.

План Афины напоминает операцию спецназа. Тайно добраться до места, провести рекогносцировку, идентифицировать врага, наметить путь наступления и, наконец, нанести удар. «Find, fix and finish», — как говорят сегодняшние специалисты по борьбе с повстанцами. Для проведения рекогносцировки Афина наряжает Одиссея в нищего, «чтоб глядел на [него] с отвращеньем каждый» («Одиссея», XIII, 402).

Начинается операция. Одиссей отправляется к своему бывшему свинопасу, верному Евмею, который сохранил привязанность к Одиссею и продолжает следить за его стадами. Свинопас не узнаёт своего хозяина, но достойно принимает его у себя, как и следует принимать чужестранца. Евмей не предал и не забыл хозяина. Но почему Гомер сопровождает его эпитетом «божественный»? Да потому что он остался верен Одиссею и повел себя справедливо по отношению к себе подобному. Это первый человек, которого Одиссей встречает за долгое время, и это первое чистое, непосредственное присутствие предваряет встречу нашего героя с миром людей. Для античного поэта божественно то, что наличествует, в реальном свете, и открывается нам в своей истине.

Одиссей проведет в бедной хижине Евмея некоторое время. Битва за «возвращение царя» начинается именно здесь, в самом низу. Путь от хибары свинопаса до царского дворца будет кровавым. «Одиссея» — это рассказ о возвращении своего достояния и восстановлении порядка. А пока что Гомер показывает нам здесь, в хижине, властитель и слуга заключают прекрасный союз. Сейчас у царя Одиссея в качестве поддержки есть только свинопас. Но это только первый солдат его будущей армии.

Но мы с вами хорошо знаем, что понятие хозяина жизни не сводится к административному положению. Некоторые бедняки ведут себя по-королевски. Это простые, но сильные духом обычные люди, как скажет позднее Джордж Оруэлл. Гомер не смотрит на человечество сквозь жалкую систему координат социально-марксистского понимания жизни, сводящего всё и вся к вопросу об экономическом статусе. Ведь если в качестве инструмента постижения мира довольствоваться разделительной линией между богачом и бедняком, эксплуататором и эксплуатируемым, мы никогда не заметим тех внутренних связей, объединяющих Одиссея и его свинопаса. Они оба, находясь на разных этажах социальной лестницы, принадлежат к одной аристократической расе. А между ними — всякого рода узурпаторы.

Одиссей и свинопас проводят чудесную бессонную ночь. Они рассказывают друг другу разные истории. И люди продолжат сочинять сказки еще две с половиной тысячи лет. А пока что мы имеем дело с романом. Одиссей врет, как дышит. Он рисует эпические картины, бахвалится, но при этом скрывает свое имя.

Некоторое время спустя просвещенный Афиной Телемак возвращается из Спарты и идет к Евмею. Афина расставляет фигуры и сплачивает ряды.

Сын не узнает в бедняке своего отца. Впрочем, он и Афину-то не видит:

напоминает Гомер («Одиссея», XVI, 160–161). Какие строки! Одни видят чудеса, а другие нет. Гомер указывает нам на то, что не все мы равны перед судьбой. Одни в фаворе у богов, другие — нет. Одни улавливают мерцание чудесного, другие не замечают его. Одни умеют расшифровывать реальность, другие довольствуются тем, что просто на нее смотрят.

Наконец, Телемак узнает отца. И по щекам сурового воина и его сына бегут слезы. Подготовку плана они заканчивают уже вместе. Они покончат с «многобуйными женихами» («Одиссея», XVI, 271). Одиссей уверяет сына в победе, и Телемак перестает сомневаться:

В это мгновение Телемак становится взрослым и прощается с детством, не прибегая к помощи Зигмунда Фрейда.

Пока Пенелопе не следует знать о возвращении мужа. Она узнает о возвращении сына. Женихи удручены, ведь хитрость их не сработала. И для них небо уже начало хмуриться. В одном учении, проповедующем идею порядка, сказано, что наступит день, когда придет расплата.

 

Время реставрации

Начинаются сцены возвращения утраченного порядка. Дворец превратится в театр справедливости. Справедливость будет восстановлена жестокостью. Мы видим женихов, уверенных в своей правоте, вульгарных, похабных. Гомер часто пишет о «дерзком неприятном гаме». Такое сборище маркизов ведь нам уже знакомо, правда? Это универсальный образ амбициозности и посредственности. Они уверены в своей правоте. Весь этот шум — эхо мерзости, и теперь, две с половиной тысячи лет спустя, всем совершенно ясно, что существует пропорциональное соотношение между вредоносностью какой-нибудь общественной группы и уровнем шума, которого она достигает, чтобы заявить о том, что считает своим триумфом.

Все женихи, возглавляемые Антиноем, по очереди смеются над Одиссеем. Над ним смеются служанки, его грубо отталкивают, в том числе один нищий.

В сложном и непредсказуемом мифологическом мире принадлежность к определенному классу не определяет значение человека. И цари и оборванцы могут выказывать одинаковую посредственность или благородство. Человек не является человечным по рождению, слуга не обладает монополией на невинность, как и господин — монополией на благородство души. Мир Гомера далек от эссенциализма. Он похож на действительность: в нем все пересекается.

Даже Пенелопа не узнаёт мужа, облаченного в тряпье. Прошло двадцать лет. Афина слишком опытна в деле метаморфоз, чтобы кто-то смог узнать Одиссея. Преданная Пенелопа лишь немного взволнована тем фактом, что этот нищий упомянул ее мужа. Она хочет верить, что тот жив, тогда как все остальные надеются, что мертв.

Старый пес Аргос узнаёт своего хозяина и умирает пораженный ударом молнии. А также одна служанка, омывающая ноги этого нищего, замечает шрам, оставшийся у ее хозяина после охоты. Свинопас, собака, служанка: возвращение царя окружено более чем скромными почестями. Их социальная принадлежность не важна. Они будут триумфаторами, потому что они на стороне порядка. Гомер проявляет здесь свой гений романиста, предвосхищая победу того, у кого нет ни чинов, ни званий.

От Пенелопы требуют решения. Эти негодяи подгоняют ее. Она должна выбрать себе мужа среди этих отвратительных воздыхателей. Ее уловка с саваном была раскрыта. Эта история хорошо известна и уже давно стала частью мирового достояния женских хитростей. Долгое время она утверждала, что нужно подождать: когда она закончит ткать свой саван, тогда и выберет себе мужа, но каждую ночь Пенелопа втайне распускала сотканное.

Афина подсказывает Пенелопе устроить соревнование по стрельбе из лука, победитель которого и получит ее руку:

То, что женихи принимают за воздаяние своему терпению, станет их отходной молитвой. Этот лук станет орудием побоища.

Читатель это знает. Поэт его уже просветил. Читатель — на стороне богов. Соревнующиеся должны натянуть на лук Одиссея тетиву и выпустить из него стрелу, которая одним махом должна пролететь сквозь двенадцать колец, не задев их.

Телемак начинает, но по условному знаку отца, которого по-прежнему никто не узнал, оставляет эту затею. Женихам недостает силы. Тогда Одиссей, открывшись Евмею, дает ему последние инструкции. Двери дворца закрываются, как в мышеловке, из арсенала достается оружие, вырабатывается план действий.

Затем Одиссей под шутки окружавших его изменников берет лук, натягивает тетиву, пускает стрелу сквозь кольца и празднует победу.

«Луку имя жизнь, а дело его — смерть», — писал Гераклит. Для человека античности, как и сегодня еще для некоторых из нас, лук является философским символом. Это оружие Аполлона. А поэт Орфей в качестве мирного лука использует лиру… Лук и лира: один помог восстановить порядок — значит, другая может аккомпанировать песням. У Гераклита лук символизирует единство противоположностей. У Одиссея он иллюстрирует стремление к цели, верность своему пути и напряженную, как тетива, жизнь в течение последних двадцати лет. Одиссей не является человеком вечного возвращения, это человек возвращения величавого.

Женихи поражены увиденным. Этот убогий нищий выиграл состязание:

Одиссей сбрасывает свои лохмотья и вспрыгивает, «держа свой колчан со стрелами и лук, на высокий двери порог» («Одиссея», XXII, 2–3).

Сцены насилия, как молнии, постоянно возникают в ходе поэмы. «Одиссея» — это морской рассказ, прерываемый конвульсиями, все его линии сходятся к этой запущенной Одиссеем стреле. Гомер ускоряет повествование, как в кино: Одиссей действует. Дворец недостойных оргий превращается в помост казни. Празднику изменников пришел конец.

Разбушевавшиеся Одиссей и Телемак убивают всех женихов одного за другим, начиная с их предводителя Антиноя, который получает стрелу в голову.

Гомер снова блистает уже отточенным в «Илиаде» искусством описания бойни. Дорогие читатели, ни одна деталь не будет опущена! Уведите детей от экранов! Можно подумать, что опять начинается то буйство, которое сделало виновными людей под Троей. Летят головы. Гомер преподносит нам описание пыток Мелантия. Служанки повешены:

Один из женихов, Леодей, бросается Одиссею в ноги, моля его о пощаде. Одиссей перерезает ему горло. Здесь тем родителям, которые хотели бы назвать своего сына Одиссей (мне кажется, это имя сейчас довольно популярно), следовало бы порекомендовать подумать дважды. Жалость у нашего героя отсутствует напрочь.

Но действительно ли здесь идет речь о возвращении хюбриса? Гомер описывает нам не ярость, а «гения смерти». Внимание: скорый суд — не то же самое, что дьявольская жестокость. В античной мысли предательство считается одним из наихудших пороков. В конце концов, Одиссей всего лишь восстанавливает свои утраченные права, причем с благословения богов. Да и потом, ничто не может сравниться с неистовством Ахиллеса или того же Диомеда.

 

Сладость возвращения

Затем наступает ночь любви Одиссея и Пенелопы. Годы не изменили ни красоты Пенелопы, ни страсти Одиссея. Поэма вообще относится к времени с недоверием. Одиссей обо всем рассказывает Пенелопе. Перед нами проходит бесчисленное число образов: чудовища, колдуньи, бури, схождение в ад, песни сирен, драма на острове Гелиоса. Вот так, в нескольких стихах, резюмируются годы его отсутствия. Вся эта ситуация похожа на водевиль. Представьте себе человека, опоздавшего к своей жене на пару десятков лет и представляющего ей подобные извинения: «Прости, дорогая, меня задержал циклоп»! Даже Фейдо не осмелился бы на такое.

Пенелопа выслушивает его рассказ. Тут на голову Одиссея могло бы свалиться еще одно несчастье: а вдруг она ему не поверила бы! Это могло бы стать худшим кошмаром Примо Леви, вернувшимся из нацистского концентрационного лагеря: представьте, что ему никто не поверил. Тут и источник меланхолии Шабера: он возвращается из Эйлау, но жизнь в Париже изменилась до неузнаваемости, он ничего не узнает, а его не узнает жена. Одиссей возвращается в мир узурпированный, но подобный тому, каким он был. История не ускорила свой бег. И реставрация оказалась возможной.

Одиссей не смирился с тем, что власть ускользнула из его рук. Его совершенно не волнует этот популярный припев XXI века: «Мир меняется! Это нужно принять!» В античном мире никто не навязывает себе эту «унизительную необходимость идти в ногу со временем», как говорит Ханна Арендт.

Ночь с Пенелопой не без иронии напоминает нам о том, что «Одиссея» — всего лишь серия приключений, пережитых мужчинами ради женщин. Они всегда были здесь, за кулисами этого спектакля. И не символизирует ли саван Пенелопы наши судьбы, что без конца ткутся и распускаются? Афина помогает Одиссею, Калипсо пленяет его, Пенелопа держит путчистов на расстоянии. Прекрасная Елена становится причиной Троянской войны, волшебницы расставляют ловушки, ужасные дочери Посейдона и Геи, Харибда и Сцилла, пожирают моряков. Мужчина полагает, что это его приключения. На самом же деле им манипулирует женщина. Женщины не стремятся стать ровней мужчинам, ведь они превосходят их.

Одиссей мог бы стать бессмертным у Калипсо (она умеет обманывать время), мог бы забыть о времени у Цирцеи или у лотофагов. Но он предпочитает вернуться в неудержимое время простых смертных, предпочитает ясный ум и твердую память. Ведь предлагаемое Калипсо бессмертие означает погружение в пучину забвения, тогда как ночь с Пенелопой возвращает Одиссея на гребень волны. Он обретает утраченное время, но Альбертина не исчезает.

«Увидеть отца»… Поэма заканчивается на этой высокой ноте: нужно восстановить сыновние связи. Все мы где-то берем свое начало. Последняя миссия Одиссея — явиться перед своим отцом. Он отвоевал свое пространство, свою Итаку. Теперь ему нужно примириться со временем: вспомнить о своем происхождении. В античной мысли мы все откуда-то и от кого-то происходим. Современное царство индивидуализма с его догмой, сводящей нас к самогенерирующимся монадам без предков и корней, еще слишком далеко.

уже говорил Одиссей феакам («Одиссея», IX, 34).

Теперь он может осуществить свою мечту и увидеть своего старого отца.

Рассказом о «тринадцати грушах оцветившихся, десяти отборных яблонях и сорока смоковницах» («Одиссея», XXIV, 340–341) Одиссей заставлает Лаэрта, все еще сомневающегося, поверить в то, что перед ним действительно его сын. Так и Пенелопа с помощью загадки о супружеской постели, стоящей на оливковой ноге, убеждается, что перед ней ее супруг.

Гомер призывает деревья в качестве символических свидетелей истины.

Растущее из земли не врет.

 

Надежда на успокоение

А может быть, мы ошибаемся, полагая, что Одиссей обрел полноту бытия? В «Необратимости и ностальгии» Янкелевич утверждал обратное. По его мнению, Одиссей не был удовлетворен своим возвращением, и новые приключения, предсказанные ему божественным Тиресием, подтверждают неотступное беспокойство странника, чье существование навсегда отравлено страстью к дороге!

«Что это за беспокойство, толкающее островитянина за пределы своего острова и буржуазного счастья?» Может быть, это беспойкоство самого Янкелевича, его собственная травма не дают ему смириться с тем, что Одиссей вернулся навсегда?

Поэма заканчивается.

Женихи отправлены в ад. Затем Афина, следуя советам Зевса, подавляет восстание жителей Итаки. Подумайте только! Могла ведь разгореться война! Но богиня восстанавливает мир. Вся надежда богов только на нее, на возвращение порядка, и «Одиссея» заканчивается согласием и восстановлением «прежних времен».

В этом и заключается триумф Одиссея: сначала восстановление прежнего положения дел, а потом уже приветствие того, что будет дальше. Последние слова «Одиссеи» — это «долговременное соглашение». А незадолго до этого Зевс нашептал на ухо Афине, как унять распри людей:

Зевс таким образом призывает к восстановлению старого порядка, а Гомер указывает нам на одну добродетель, столь благоприятную как для отдельных людей, так и для общества, — забвение.

Если человек замаринует себя в своих печальных мыслях, меланхолия отравит его. То же самое в отношении общества: если общество будет жить лишь памятью о своих распрях и постоянно требовать от кого-то покаяния, гармонии в нем не будет.

Отныне, принеся последнюю жертву Посейдону, Одиссей, наконец-то, может насладиться счастьем:

Этого Одиссея мы не увидим.

Итак, мы возвратились на Итаку. Мы наблюдали лучшее восстановление порядка из всех возможных: человек вернул себе часть самого себя.

Герой восстановил порядок прежних дней, нарушенный человеческим высокомерием. Грех, расстроивший гармонию мира, искуплен.

Благодаря Одиссею забыто буйство «Илиады» и той войны, во время которой люди втянули в свое неистовство и богов, и воду, и огонь — целый космос. Одиссею пришлось много бороться, потому что ничего в этом мире не дается легко, ни блага́, ни права.

Закрывая «Илиаду» и «Одиссею», мы должны помнить, что фурия войны не спит, она дремлет. Ее угли продолжают тлеть. Она всегда готова проснуться. Так что было бы неразумно почивать на лаврах мира.

Как объяснить тот факт, что эта поэма, которой уже две тысячи лет, кажется нам написанной вчера? Шарль Пеги так сформулировал эту загадку: «Гомер этим утром как новый, и, возможно, ничто так не старо, как сегодняшняя газета».

Мы и через тысячу лет будем зачитываться Гомером. Сегодня в этой поэме мы находим то, что поможет понять нам те изменения, которые потрясли наш мир в XXI веке. Речи Ахиллеса, Гектора и Одиссея яснее аналитики всевозможных экспертов, этих техников невразумительного, прячущих свое незнание в тумане усложненности.

Гомер же довольствуется нахождением неизменных величин человеческой души.

Поменяйте шлемы и туники, замените колесницы гусеничными танками, корабли — подлодками, а городские стены — стеклянными небоскребами. Все остальное будет неизменно. Любовь и ненависть, власть и подчинение, желание вернуться домой, утверждение и забвение, искушение и постоянство, любопытство и храбрость. Ничего не меняется на нашей Земле.

У сегодняшних богов другие лица, у народов — лучше оружие, количество людей увеличилось, а Земля уменьшилась.

Но у каждого из нас в душе есть своя внутренняя Итака, которую порой нам хочется отвоевать, порой — хотя бы снова достичь ее, но чаще всего — сберечь.

И всем нам угрожают новые Троянские войны. У Трои может быть много имен; боги всегда где-то рядом и готовят новый поход. Это не значит, что люди прокляты и обречены все время сражаться друг с другом. Это значит, что история не закончена.

И чтение Гомера должно подтолкнуть нас к сохранению всеми силами этого «долгосрочного договора» из конца «Одиссеи», чтобы гнев Ахиллеса никогда не смог пробудиться.

Надеюсь, что «совоокая богиня», музы и боги сумеют нам дать правильные советы и вдохновить нас на правильный выбор. Пришло время вновь взойти на корабли и куда-то отправиться или вернуться домой, по дороге избегая встреч с волшебницами.