Зачем портить картину?

Таковы признания Одиссея феакам. И далее:

Вот мечта древнегреческого человека. Пусть прекратятся все войны и странствия! Пусть придет время «жизни средь близких до конца своих лет».

Для человека античности ничто не стоит милой добродетельной жизни, в неспешном ритме, уравновешенной, соизмеримой с окружающим миром, в гармонии с природой. Баронесса фон Бликсен экспортировала этот древнегреческий проект в африканскую саванну, преследуя в тени Нгонга некий идеал «сладости, свободы и радости». Все что угодно, только не жестокое торнадо на троянской равнине.

Почему человек все время старается нарушить эту сладость? Почему он все время стремится выйти из самого себя и «уподобиться зверю»?

Когда Гектор, муж Андромахи, надевает доспехи, она упрекает его за то, что он идет на смерть:

Почему что-то все время сбивает нас с пути?

Иногда это неистовство вспыхивает синим пламенем, заражает все общество и становится космическим. Древние греки, как мы помним, называли эту чрезмерность хюбрис.

Хюбрис — это вмешательство разбушевавшегося человека в равновесие мира, это оскорбление космоса.

Тем самым, творя бесчинства, человек, эндокринный возмутитель вселенной, поддается влиянию этой «сбивающей нас с пути» кровожадной твари.

Проклятие человека заключается в том, что он никогда не довольствуется тем, что у него есть. Религиозная философия поставила себе задачу сбить этот жар: Иисус — через любовь к ближнему; Будда — через усмирение желаний; Талмуд — через универсализм; у пророков, в отличие от Джонни, существует только одна цель — погасить огонь.

У Гомера падение — это не падение человека, не его выпадение из райского сада. Это — нарушение предустановленного порядка некоего идеального сада.

Кто из нас не терзался между желанием возделывать свой сад и желанием все бросить к чертям собачьим и отправиться странствовать?

 

Хищные дни

Забывая держать на коротком поводке свои страсти, мы добавляем масла в огонь чрезмерности.

«Так троянский народ, — признается Гектор, — погубил я своим безрассудством» («Илиада», XXII, 104). На троянской равнине воины зачастую срываются с цепи и забывают о пощаде.

Тогда они навлекают на себя гнев богов. Боги же, будучи существами достаточно слабыми, прощают все, кроме чрезмерности, творцами которой сами порой являются.

Хюбрис поочередно охватывает всех сражающихся. Он переходит от человека к человеку, проникает в него, как заразный вирус. Воины, ахейцы и троянцы, передают эту заразу друг другу. Они отключают мозг, сказали бы в наш электронный век. И тогда уже ничего не может их остановить.

Захваченный пылом сражения Менелай предлагает нам свое собственное определение хюбриса:

Ахиллес — воплощение хюбриса. В Трое, униженный Агамемноном, он сначала не участвует в сражении. Отправляет назад Одиссея, пришедшего просить его вступить в битву. Но когда гибнет его друг Патрокл, он наконец решается. И тогда выпускает на волю всех своих демонов, претворяя свой гнев в безудержную ярость.

По троянской земле катится волна крови. Всеми овладевает «дьявольская одержимость», как сказали бы приверженцы устаревшей христианской терминологии. Ярость Ахиллеса испугает даже богов на Олимпе:

Ахиллес убивает, не обращая ни малейшего внимания на мольбы, перерезает горла, рубит головы. Чрезмерность — это река, по которой уже не поплыть вспять, это бурная река крови, перекрыть которую могут лишь боги. И в конце концов эта безудержная ярость Ахиллеса вызовет отвращение даже у богов.

Подобное состояние, когда воин в трансе не мог остановиться, круша все вокруг и пополняя новыми жертвами список своих славных трофеев, древние греки называли аристией. Гомер дает нам примеры аристии безудержных воинов.

Аристии Диомеда, Патрокла, Менелая и даже самого Агамемнона напоминают наркотический экстаз. На людей проливаются потоки огня, железа и крови. И современный читатель не может не вспомнить о фильме Фрэнсиса Копполы «Апокалипсис сегодня», когда американские военные вертолеты «Ирокез» уничтожают целую деревню вьетнамских рыбаков под литавры вагнеровского полета валькирий. Чрезмерность — это дохристианский апокалипсис:

Гомеровская аристия хорошо знакома всемирной истории. В германской традиции и скандинавских сагах существовали так называемые берсерки, люди-волки или люди-медведи. Так называли воинов, посвященных в секреты тайных обществ. Им приписывали «магически-религиозную силу, превращающую их в хищных зверей», пишет Мирча Элиаде. Они внушали противнику ужас. Выражение «furia francese», возникшее в эпоху Возрождения, указывает на схожие свойства французских воинов. Наполеон также это использовал, когда десятитысячная кавалерия Мюрата обрушилась на русскую армию при Эйлау. Разве это были не те же гомеровские хищные звери, выпущенные на троянскую равнину, не те же берсерки?

Умерим немного этот военный энтузиазм. Нет ли в таком освобождении от всех ограничений тенденции к саморазрушению? Античное неистовство могло бы означать желание со всем покончить. В состоянии ярости человек устремляется к пропасти, при этом смутно надеясь, что его что-нибудь остановит — бог или роковая стрела. А не является ли чрезмерность формой мифологического суицида?

Кажется, в ярости Ахиллеса невозможно не диагностировать тягу к смерти, причем он хочет увлечь за собой в царство мертвых весь мир, целый космос, людей и саму природу. Так Нерон, стоя на римской городской стене, разжигал свой погребальный костер и хотел, чтобы все погибло вместе с ним.

 

Последнее наказание

Девять дней спустя после смерти Гектора Ахиллес все еще продолжает издеваться над телом своей жертвы. Зевс призывает к себе на Олимп Фетиду и отдает ей приказ:

То есть человек может вызвать у богов отвращение.

В этом парадокс чрезмерности: будучи невыносимой для богов, она ими же и поддерживается в человеке. Человек пытается от нее уйти, боги толкают его к ней. В конечном счете боги не так уж к нам и добры. Даже хуже! Они презирают нас. Аполлон описывает людей Посейдону как

Чтобы у создателя возникла нежность по отношению к своему творению, нужно будет дождаться христианского откровения. А пока боги толкают людей к войне. Как говорила Симона Вейль, происходит «подчинение человеческой души силе».

Открывая свое имя циклопу, что является проявлением гордыни, формой хюбриса, Одиссей навлекает на себя гнев Посейдона. Краснеете ли вы от злобы или кичитесь от гордости, вас ждет та же участь, потому что вы отступаете от умеренности.

Позднее христиане придумают понятие первородного или простительного греха. Но принцип остается тот же: за ошибку надо платить. Отсутствие какой-либо моральной теории у древних греков не позволяло им взвесить свои поступки на весах добра и зла. Они предпочитали судить о том, что согласовывалось с естественной мерой, а что ее оскорбляло.

«Илиада» демонстрирует нам постоянное изменение расклада сил. И несчастья тоже распределяются в равной мере и тем и другим. Слабый — это тот, кто прежде был сильным. Это неизбежно. На Ахиллеса, который стал сильнейшим из воинов, обрушится волна Скамандра.

Сила у Гомера никогда не является некоей вечной данностью. Ее всегда можно опрокинуть, и празднующий победу герой обязательно окажется в аду.

Так устроена судьба. Она похожа на ходики часов. Все равно вы никуда не денетесь, — насмехается Гомер, когда описывает победу одной армии над другой. А колесо судьбы уже и вправду повернулось, и вот побеждавшая армия не справляется с контратакой.

Пессимизм Гомера можно выразить словами Симоны Вейль: «Победители и побежденные являются братьями по несчастью».

Эти повороты колеса фортуны могут вызвать у читателя головокружение. В конечном счете не остаются в накладе лишь боги, то есть кукловоды этой нашей несчастной комедии масок.

 

Чрезмерность неиссякаема

Когда люди подвержены чрезмерности, они смешны. «Они хотят ни больше ни меньше как всё», — пишет Симона Вейль. Это «ни больше ни меньше как всё» — блестящее определение чрезмерности. «Всё и сразу», — добавили бы в обществе изобилия. И «беспрепятственно», пожалуйста!

Скоро Скамандр выйдет из берегов и заставит нас заплатить за то, что мы пытались образумить природу.

Разве воз отходов, под которым мы погребаем планету, не напоминает ту кучу тел, которые падают в реку от руки Ахиллеса? Возмущенная река выплевывает эти тела обратно: «трупами мертвых полны у меня светлоструйные воды» («Илиада», XXI, 218). Она восстает против Ахиллеса и решает его наказать, крича своей соседке, реке Симоис, следующее:

Этот гнев реки можно сравнить с конвульсиями Земли, уже до костей истерзанной алчностью восьми миллиардов людей и отнимающей у нее все, что попадается им под руку.

Во время моих путешествий, этот образ Скамандра вспоминался мне дважды: на Аральском море и возле храмов Ангкора в Таиланде. Первое было осушено демиургом по имени человек. Вторые оказались покрыты джунглями, и корни деревьев постепенно разрушают эти гигантские сооружения. На Арале человек проявил чрезмерность. Этим недовольно даже небо, и теперь там облака покрыты черной вуалью из пыли. В Ангкоре же природа доказала, что однажды набросит свой саван на все наши нагромождения.

Арал — наказание за нашу гордыню.

Ангкор — ее погребение.

Все проходит, все течет, все стирается. И Гераклит это знал до Сократа. Человек! — говорит нам Гомер, — не устоит пред богами твоя чрезмерность. Почему ж ты упорно хочешь прыгнуть выше своей головы?

 

Чрезмерность как грабеж

Может быть мы и сегодня все еще проживаем «Илиаду»? И нужно просто заменить гнев Ахиллеса выражением нашего технического высокомерия? В своих работах о технике Хайдеггер писал о сделанном Земле предписании выдать нам все свои ресурсы. Эта экспроприация Земли, ее инвентаризация, сродни чрезмерности. Боги остановят Ахиллеса. Немецкий же философ думал, что от ненасытности нас может спасти только поэзия. Будем ждать.

Аполлон ведь уже предупреждал Диомеда, бросившегося убивать Энея:

В конечном счете чрезмерность является поворотным моментом. Человек принимает себя за бога — или, будем скромнее, за демиурга — и противоречит более чем справедливому утверждению Протагора (V век до н. э.): «Человек — мера всех вещей».

На заре XXI века нам следовало бы подумать об этом дважды! Вы не слышите предупреждений Гомера? Мы ведем Троянскую войну против самой природы. Мы подчинили Землю своей воле, своим желаниям. Мы мухлюем с атомами, молекулами, клетками и генами. Ученые предсказывают, что уже скоро мы «дополним» и человека. Мы расселились по всей Земле, и все восемь миллиардов ждут от Земли прокорма. Мы уничтожили некоторые виды животных и зацементировали половину планеты. Развитие техники позволило нам добраться до подземных сокровищ, высвободить и выбросить в атмосферу органические углеводороды, перепланировать территории и, как писал в одном стихотворении Эмиль Верхарн, «вновь создать моря, равнины, горы эти, как мы отныне захотим». Мы уже начинаем коситься на окружающие нас спутники и планеты: Луну и Марс. Кто сегодня помнит про Лайку? Про первое посланное в космос живое существо, которое долго болталось в межзвездной пустоте. Это была простая собака, и руководители полета знали, что она не вернется. Вот он, человек: его первым посланием богам стала дохлая собака. Не нужно быть экологом-активистом, чтобы заметить, что человечество сорвалось с цепи. Люди борются друг с другом и все вместе — против своего биотопа. Все стали Ахиллесами. И Скамандр уже вышел из берегов.

 

Чрезмерность как дополненная реальность

Как смеялся бы Гомер, если бы узнал, что мы рассуждаем о «дополнении реальности», о расширении пределов возможностей, об исследовании других планет, об увеличении продолжительности жизни. Как бы они заскрежетали зубами, эти греческие боги, обнаружив, что исследователи Кремниевой долины создают электронный мир вместо того, чтобы довольствоваться тем, который у них есть, и защищать его хрупкость. Какое странное явление! Разрушая окружающую нас непосредственную реальность, мы горим желанием создать другую. И чем больше мы загрязняем окружающий мир, тем сильнее слышны обещания демиургов виртуального мира относительно нашего технологического будущего, а пророки обещают нам рай по другую сторону жизни. Каковы причины и следствия этой изношенности мира? Ищут ли решения, чтобы остановить деградацию мира те, кто хочет дополнить реальность, или они просто ускоряют эту деградацию? Это вполне себе гомеровский вопрос, потому что он отсылает нас к простому уважению реальных богатств нашего мира, к опасности счесть самих себя богами, к необходимости рассчитывать свои силы, к уменьшению аппетитов, к императиву удовлетворенности своей человеческой долей.

Войны следуют одна за другой со времен палеолита. Войну, конечно же, можно рассматривать как обычный контакт между людьми. Но со времен промышленной революции XIX века происходит еще кое-что: невиданное в истории человечества изменение реальности. Похоже, человек собрал все свои силы, чтобы одержать победу в борьбе с этим миром. Природа больше не диктует нам своих законов, не навязывает свой ритм жизни, не указывает на пределы наших возможностей. В этом и заключается чрезмерность нашего времени, а вовсе не в оживлении каких-то мусульманских фанатиков.

Давайте перечитаем «Илиаду», послушаем Аполлона и не будем забывать, что осквернение Скамандра может дорого нам обойтись.