Всеобщие выборы 1979 года

Сравнение черновой версии Манифеста от августа 1978 г. с окончательным текстом иллюстрирует характер поправок, которые вносили Кит Джозеф, Джеффри Хау, мои советники и лично я. В 1978 г. я была готова поддержать то, что предлагал Джим Прайор, включая обещание, что мы будем «беспристрастны в своем подходе к проблемам промышленности». Текст 1979 г. существенно отличался. Теперь мы обещали установить «справедливый баланс между правами и обязанностями профсоюзного движения». Мы бросили вызов самой идее, что закон не имеет значения: «Лейбористы утверждают, что систему взаимоотношений в британской промышленности нельзя улучшить внесением изменений в закон. Мы не согласны. Если закон используют для дарования привилегии, его можно использовать и чтобы налагать обязательства».

Мне не нравились тон и путаность, присущие изложению Дж. Прайора. Но еще сильнее я противилась его предложениям относительно закрытых профсоюзных предприятий. Джим написал, что «мы принципиально против предприятий, принимающих на работу только членов профсоюза», он также добавил, что «ряд руководств и профсоюзов считают, что этот метод удобно использовать в качестве аргумента при переговорах». Контраст между требованием того, что «принципиально» и что «удобно» в одном предложении, поражал меня сильнее всего. Джим также хотел пообещать «процессуальный кодекс», который контролировал бы предприятия, принимающие на работу только членов профсоюза. В противном случае это может привести к тому, что рабочие потеряют средства к существованию без возмещения убытков либо от работодателя, либо от союза, и мы должны быть готовы к изданию законов, защищающих их права.

Я настаивала, что у тех, кого несправедливо не приняли или исключили из союза, должно быть право на обжалование через суд. В 1979 г. мы отказались от формулы, согласно которой закрытые профсоюзные предприятия неизбежны, обозначив намерение изменить закон. Манифест обещал расследование принудительной практики рекрутинга печатного союза SLADE. Вдобавок мы четко заявили, что кодекс будет иметь обязательный статус.

Но главное изменение в документе касалось пикетов. В 1978-м меня устраивало то, чего хотел Дж. Прайор: «Совместно со всеми партиями мы должны найти приемлемые средства для регулирования проведения пикетов. Строгие правила, принятые NUM в феврале 1974 г., могли бы составить разумную основу для этого». Не было упоминания о законодательной базе. К счастью, шокирующие сцены «зимы недовольства» показали, что этот подход теперь не годился. Теперь мы обещали, что будем готовы предпринять дальнейшие законодательные шаги, если это окажется важным: «Мы внесем любые изменения, необходимые для того, чтобы гарантировать право гражданина работать и заниматься своими законными делами добровольно и беспрепятственно».

Были добавлены еще два пункта: в одном было озвучено «стремиться заключить соглашения об исключении забастовок в нескольких ключевых службах», в другом обещано «позаботиться о том, чтобы профсоюзы брали на себя значительную долю расходов по поддержанию тех своих членов, которые участвуют в забастовке». Наряду с предложениями ослабить влияние закрытых профсоюзных предприятий и финансировать почтовые референдумы о выборах в союзы, это составляло наш комплект реформ профсоюзов. В отличие от некоторых моих коллег, я была уверена не только в его практичности, но и в его популярности.

В вопросе о доходах мой успех был меньше. В 1978 г. я утверждала, что мы должны четче обозначать свое намерение отстраниться от политики в области доходов, но в этом маленьком пункте я не победила. Манифест 1979 г. содержал очевидную ориентацию на «форум», даже упоминалась германская модель. С этим я могла смириться. Большую практическую значимость имело обещание избегать политических мер в области доходов в частном секторе: «Переговоры между предпринимателями и работниками в частном секторе следует оставить на усмотрение компаний и работников, которых этот вопрос затрагивает. Никто не может защищать их от результатов соглашений, которые они заключают».

Предложенные премьер-министром в январе 1979 г. новые механизмы для установления «совместимости» между государственным и частным сектором привели к созданию комиссии под руководством профессора Хью Клегга для подготовки рекомендаций, которым правительство обязалось следовать. Вопрос заключался в том, готовы ли мы платить по счетам за попытки лейбористов откупиться от союзов в государственном секторе.

Наша политика в отношении затрат на государственный сектор основывалась на строгом соблюдении денежных лимитов. Дж. Хау и я делали все для того, чтобы придерживаться этой линии, но имело место давление со стороны коллег, озабоченных тем, чтобы не потерять голоса. В конце концов, мы сдались и обязались следовать рекомендациям профессора Клегга. В целом меня устраивал манифест. Ни на одном из этапов кампании нам не пришлось модифицировать или отходить от него.

За свою политическую карьеру я пережила три кампании всеобщих выборов в качестве лидера партии. Всеобщие выборы 1979 г. стали самыми сложными и для меня, и для партии. Я никогда не питала иллюзий на счет того, что в случае неудачи у меня будет еще один шанс. Лично я почти не сомневалась, что это также был переломный момент для Консервативной партии и для Британии как таковой. В этой кампании Консервативная партия боролась под лозунгом: «наступило время перемен». Неявным в этом подходе был тот факт, что Британия находилась в состоянии отступления значительно дольше, чем с 1974 года. Поэтому мы должны были быть откровенными, четко объясняя, что не так и почему требуются радикальные действия. Вскоре мне пришлось убедиться, что Центральный офис видел вещи иначе. Они твердили, что мы должны любой ценой избегать «оплошностей», то есть любых спорных вопросов. Я настаивала, чтобы сделать по-своему.

Это привело к напряженности, а также к перестановке ролей между правительством и оппозицией. С начала своей кампании лейбористы, по сути, игнорировали собственный манифест, за исключением обещаний вроде бесплатных телевизионных подписок для пенсионеров. Свои усилия они сосредоточили на нападках на консерваторов. Джим Каллаген отошел от образа доброго дядюшки и проводил предельно эффективную, но жесткую кампанию. Во-первых, СМИ держали на ежедневной диете из страшных историй об увеличении НДС и сокращении национальной службы здравоохранения в случае победы консерваторов. Во-вторых, сомнениям подвергалась искренность наших обещаний, в частности обещание урезать подоходный налог. В-третьих, делались попытки изобразить меня в виде опасного идеолога правого крыла, не подходящего для сложных и трудоемких обязанностей премьер-министра.

Стратегия лейбористов поставила нас перед фундаментальной дилеммой. Должны ли мы отвечать на их атаки? Или нам следует сохранять свою риторику и придерживаться своих позиций? Решить эту дилемму нам удалось лишь частично. Трудно скоординировать различные аспекты избирательной кампании. Четко проработанные планы рушатся, утренние пресс-конференции сосредотачиваются на одном сообщении, речи лидера партии – на другом, а брифинги кандидатов – еще на чем-то.

Прежде всего нужно было заняться двумя тактическими вопросами. Первый заключался в том, стоит ли соглашаться принять участие в телевизионных дебатах с Джимом Каллагеном. Незадолго до начала самой кампании было предложено два этапа воскресных дебатов с Брайаном Уолденом в качестве ведущего. Я склонялась к тому, чтобы согласиться. Дело было не только в том, что я чувствовала себя прирожденной спорщицей, надо было еще выставить на всеобщее обозрение уязвимость Джима Каллагена.

Однако и в пользу другой точки зрения оставались весомые аргументы. К тому моменту, когда нужно было принимать решение, мы обладали значительным преимуществом примерно в 10 процентов. Это означало, что мы могли надеяться на победу, не связываясь с риском конфронтации в телевизионном эфире. А риск, разумеется, был велик. Каллаген обычно безупречно выступал на телевидении и, без сомнения, не преминул бы воспользоваться своим опытом, чтобы разговаривать со мной свысока. Тот факт, что в ходе обсуждений мы выяснили, что ему хотелось бы посвятить первые дебаты внешнеполитическим вопросам, в которых он мог использовать эти преимущества в полную силу, заставил меня умерить свой энтузиазм. Меня убедили отклонить приглашение на дебаты. В своем опубликованном ответе ITV я написала: «Лично я считаю, что проблемы и вопросы политики решают выборы, а не личности. Нам следует придерживаться этой линии. Мы не выбираем президента. Мы выбираем правительство». Это было верное решение, а критика, им вызванная, быстро развеялась.

Другой тактический вопрос касался утренних пресс-конференций. Гордон Рис был бы рад вовсе от них избавиться. Очень редко что-то, происходившее на пресс-конференции, за исключением вопиющих ляпов, попадало в главные новости дня. Но утренняя пресс-конференция предоставляет прессе возможность задавать неудобные вопросы, а это, в свою очередь, предоставляет политикам возможность показать, из чего они сделаны. Таким образом, утренние пресс-конференции позволяют завоевать уважение закаленных журналистов.

Консервативная партия всегда начинала свою кампанию в более медленном темпе, чем лейбористы. В этот раз лейбористы могли действовать еще свободнее, чем обычно, во многом потому, что коллеги, которым я поручила публичные выступления и заявления, были не очень эффективны. Эта проблема существовала на протяжении всей избирательной кампании. Исключая Майкла Хезелтайна, остальные вели себя как министры в ожидании, нежели как политики. Это гарантировало, что на мне сосредоточится еще большее внимание, что мне казалось сомнительным благом.

Лейбористы использовали этот период с пользой для себя с целью начать нападки на политические линии, которые мы еще не опубликовали. Но руководители профсоюзов сыграли нам на руку, взяв тональность, напоминавшую «зиму недовольства». Сид Вейелл, председатель Национального союза работников железных дорог, угрожал, что в случае введения коллективных переговоров между предпринимателями и профсоюзами и прихода к власти консервативного правительства «он скажет ребятам, что пора поднять головы». Билл Кейс, руководитель печатного союза SOGAT, пообещал «конфронтацию» в случае, если страна окажется «достаточно глупой, чтобы избрать партию тори». Дэвид Бэснетт, лидер объединения работников общей и муниципальной сферы, также предрекал промышленный конфликт. Это была старая песня, которая входила в диссонанс с тем, как были настроены избиратели.

В четверг 5 апреля я обратилась к кандидатам на собрании в Сентрал Холл, Вестминстер. В этом году кандидаты ожидали от меня услышать основные темы манифеста, который еще не был опубликован. Мне нужно было дать им намек на то, что предстоит, не выдавая деталей. Поэтому я в основном сосредоточилась на сокращении подоходных налогов как стимуле для создания богатства, а также на необходимости реформы профсоюзов. К аудитории, состоящей полностью из ораторов, обращаться не просто. Но их энтузиазм подтвердил мое предчувствие, что мы выбрали правильное направление.

В среду 11 апреля манифест был запущен на первой пресс-конференции Консервативной партии, на которой я председательствовала. Тон манифеста был сдержанным, Крис Паттен и Ангус Моуде облекли наши идеи в простой, лишенный жаргонизмов язык. На конференции, проведенной на следующий день, все прошло хорошо. Но жара на чрезвычайно переполненной пресс-конференции была почти невыносимая.

Поскольку Пасха в том году пришлась на избирательную кампанию, четыре дня предвыборной агитации были потеряны. Поэтому мой первый день серьезной кампании пришелся на понедельник 16 апреля. Мы решили начать с Уэльса. Прилетев в Гетвик, я посетила госпиталь NHS и отправилась в местный клуб консерваторов, где мне предстояло дать интервью региональному телевидению и радио. Я обратила внимание на громкий шум в конце зала. После я узнала, что скандал, который закончился потасовкой, поднялся, когда управление клуба попыталось не пустить женщин-репортеров в комнаты, зарезервированные только для работников мужского пола.

Потом я отправилась в Кардифф на одно из первых крупных собраний этой кампании. Это было сердце вражеской территории, так как избирательным округом мистера Каллагена был Юго-Восточный Кардифф. У меня была заготовлена сильная речь, построенная на утверждении, что социализм ослабил Британию и что необходимо менять направление, не экспериментируя с Утопией, вернуться к принципам, от которых мы ошибочно отошли.

В политике я поняла нечто, что жители Уэльса знают с рождения: если у тебя есть весть, проповедуй ее. Я политик убеждений. Ветхозаветные пророки не говорили: «Братья, я желаю консенсуса». Они утверждали: «Это моя вера и мои взгляды. Если вы тоже в это верите, идите со мной». Долой недавнее угрюмое прошлое. Долой пораженчество. Под знаменами Выбора и Свободы новое и захватывающее будущее ожидает народ Британии.

Аудитории эта речь понравилась, как и мне. Но мой соперник Джим Каллаген использовал ее для того, чтобы пробудить в рядах истеблишмента тори боязнь беспокойного лидера, ведущего их в неведомом направлении. С этого момента образовался разрыв между тем, каким видел кампанию Центральный офис, и тем, на чем настаивала я. Однако эти проблемы стали очевидны не сразу.

Питер Торникрофт убедил себя в том, что мы допустили стратегическую ошибку, которую нельзя повторять, он решил лично включиться в написание моих речей. Не зная ничего об этом, я провела утро того четверга на текстильной фабрике в Лестере, где я с успехом применила свои детские навыки, пришивая карманы посреди толпы журналистов и изумленных работников.

Незадолго до того, как автобус прибыл к фабрике Кедбери в Борнвилле, я узнала, что П. Торникрофт настаивает на том, что пассаж о профсоюзах, написанный Полом Джонсоном, одним из ведущих журналистов Британии, следует удалить из речи в Бирмингеме. Я была не согласна с оценкой Питера. Но находясь вдали от Лондона, я не чувствовала достаточной уверенности в своем суждении. Поэтому я со злобой вырвала соответствующие страницы текста и вставила еще несколько безобидных пассажей. Меня успокаивало то, что последняя часть моей речи, с которой мне помог П. Керрингтон, содержала в себе несколько ярких высказываний об обороне и внешней политике, умышленно применяя тон моей речи в ратуше Кенсингтона.

Речь в Бирмингеме была удачна. Потом мы вернулись в Лондон, где на следующий день (в пятницу 20 апреля) должны были состояться посещения избирательных округов. День 21 апреля был обычным агитационным днем, который начался на фабрике в Милтон Кейнс. На меня произвели впечатление технологии, о которых мне подробно рассказали заранее, и вскоре я уже выступала с их подробным описанием перед группой ошеломленных журналистов. Потом меня проверили на аппарате мониторинга сердца. Все стрелки показывали, что я в хорошем рабочем состоянии. «Твердое как камень», – заметила я. Эта фраза отражала мое представление о том, как в целом протекала наша кампания.

Одной из странных черт всеобщей избирательной кампании 1979 г. была растущая разница между видением происходящего теми, кто был на поле боя, и теми, кто оставался в центре. Разумеется, политики, как и все остальные, склонны к самообману. Я была уверена в том, что мне понятно то, что чувствует электорат, и что он готов поддержать нас. Также я была убеждена, что эти изменения произошли во многом из-за событий зимы 1978/79 г., а, значит, излишняя осторожность в вопросе о профсоюзах неуместна. Но в ходе дискуссии на стратегическом собрании, которое я провела на Флуд-стрит 22 апреля, стало очевидно, что не все разделяли такую точку зрения. Питер Торникрофт обозначил в записке к заседанию в то воскресенье: «Нам не следует браться за особо рискованные инициативы. Мы лидируем».

Но возникало два вопроса. Во-первых, разве мы изначально не достигли своего успеха за счет некоторых инициатив, таких, как обращение к теме «зима недовольства»? Во-вторых, что конкретно теперь было сопряжено с «высоким риском»? Меры по обузданию власти профсоюзов? Или их отсутствие? В любом случае одна из опасностей в кампании, которую ты начал со значительным преимуществом, – чрезмерная самоуверенность.

Агитационная компания в ту неделю занесла меня на север Англии. После утренней пресс-конференции в понедельник я вылетела в Ньюкасл, где на чайной фабрике была возможность для выступления перед прессой. Около фабрики собралась толпа, и в ней была грузная женщина, выкрикивавшая в мой адрес проклятия. Полиция советовала мне держаться подальше. Но я решила, что если ей есть что сказать, то пусть она лучше скажет это мне в лицо. Я взяла ее за руку и попросила объяснить, что не так. Ее поведение мгновенно изменилось. У нее были обычные проблемы и заботы. Но причиной ее ненависти было убеждение, что политики не слышат жалобы. Я постаралась ответить на ее вопросы, и расстались мы дружелюбно. Уходя, я услышала ее голос, она говорила подруге: «Я говорила тебе, что она не настолько плоха».

После утренней пресс-конференции и интервью для радио в среду 25 апреля я пообедала в Центральном офисе перед тем, как лететь в Эдинбург. Я начинала уставать от стандартных речей, с которыми выступала перед публикой и основанных на текстах, подготовленных для Кардиффа и Бирмингема. Поэтому внесла чрезмерно радикальные поправки в материал, который я брала с собой в Шотландию. За несколько минут до того, как мне предстояло выступать, я в номере отеля «Каледониан» на коленях с ножницами и клейкой лентой возилась с текстом, протянувшимся от одной стены до другой и обратно.

Там была прекрасная публика; с первых радостных возгласов мое настроение улучшилось, и я максимально выложилась. Затем мы направились в отель в аэропорту Глазго, чтобы поужинать и лечь спать перед следующим днем шотландской агитационной кампании. Я была преисполнена тем чувством, которое возникает после удачной речи. И хотя результаты соцопросов свидетельствовали, что лейбористы сокращают разрыв, предчувствия говорили мне, что мы выигрывали. В кампании лейбористов чувствовалась явная усталость.

Они так часто возвращались к тому, что политика тори не сработает или сработает только в случае драконовских сокращений общественных услуг, что скатились к утверждению, что ничто уже не сработает и проблемы Британии неразрешимы. Это создало противоречие между ними и базовым человеческим инстинктом, который заключается в том, что улучшение возможно и к этому следует стремиться. Мы воплощали этот инстинкт, более того, лейбористы отдали нам монополию на него.

Дэнис, Кэрол и Ронни Миллер были вместе со мной в гостинице, и мы обменивались сплетнями и шутками. Моя старая подруга, а теперь заместитель председателя партии Джанет Янг тоже ездила вместе с нами и отошла во время еды. Теперь она вернулась с серьезным выражением лица, чтобы сообщить мне, что Питер Торникрофт, «Председатель», как она его называла, счел, что дела обстоят неважно, и что Тэд Хит должен выступить в следующем предвыборном эфире от имени партии.

Я взорвалась. Это была явная демонстрация недоверия ко мне! Если Питер и Центральный офис так и не поняли, что мы боролись не только за аннулирование подхода Вильсона – Каллагена, но и за отказ от подхода правительства Хита, значит они вообще ничего не поняли. Я сказала Джанет, что если она и Питер так считают, я могу паковать вещи. Тед проиграл трое выборов из четырех и ничего не может сказать о выборах, которые ведутся под нынешним манифестом. Пригласить его озвучить политику партии, значит принять поражение того курса, который я продвигала.

Возможно, было несправедливо обижаться на Джанет за то, что она передала сообщение Питера. Но это был единственный случай за всю кампанию, когда я была так расстроена. Я сказала ей, что и слышать об этом не хочу. Она передала, без сомнения, смягченную версию моего ответа «Председателю», а я, все еще кипя от злости, пошла спать.

Апрельский воздух был не по сезону морозным, когда я пришла на свой брифинг в Центральный офис накануне утренней пресс-конференции в пятницу. Я довольно резко общалась с журналистами по вопросам влияния технологии на занятость. Телевизионный интервьюер, который, как мне сказали, должен был быть дружелюбно настроен, повел себя неприязненно. Наступил тот этап избирательной кампании, когда нервы у всех были изношены до предела. И напряжение продолжало нарастать. Я знала, что мне предстоят важные интервью для СМИ, запись последнего РЕВ, речи в Болтоне и на финальном собрании консервативных работников профсоюзов.

К тому же соцопросы теперь свидетельствовали, что наше преимущество ослабевает. По мнению Центрального офиса, оно упало с 10 % до 6 %. Пришлось отменить дневной визит в избирательный округ Фулэм, чтобы поработать над текстом РЕВ и речью для CTU. Но кто-то сказал журналистам, что причина была в том, что я теряю голос, и это было использовано для создания образа «потрепанной Мэгги», которая пытается остановить ускользающие успехи. На самом деле мой голос был в полном порядке, но я действительно рисковала сорвать его, пытаясь объяснить репортерам и публике, что мои связки целы и работают.

Утренняя «Дэйли Экспресс» содержала опрос MORI, показывавший, что наше опережение снизилось до 3 %. Налицо были признаки нервного напряжения в Центральном офисе партии. Питер Торникрофт написал обращение к кандидатам: «Что бы ни произошло, я прошу, чтобы не было ни самоуспокоенности, ни отчаяния». Это было не слишком ободряющее обращение, возможно, оно слишком отражало чувства автора и его советников, считавших, что для победы лучше ничего не делать, нежели делать что-то правильное.

Я публично отвергла результаты опросов, заметив: «Всегда, когда приближаешься к выборам, отрыв сокращается». На самом деле я решила, что самый лучший ход сейчас: выбросить соцопросы из головы и вложить всю оставшуюся у меня энергию в решающие дни кампании. У меня было хорошее агитационное утро в Лондоне, включая мой собственный избирательный округ Финчли и возвращение домой на Флуд-стрит во второй половине дня для обсуждения эфира, посвященного выборам.

Воскресенье 29 апреля должно было стать ключевым. Результаты опросов были повсюду. Я игнорировала их. Мне сделали прическу утром, а после ланча отвезли в конференц-центр Уэмбли на собрание членов профсоюзов-консерваторов. Харви Томас, опираясь на свой опыт съездов Билли Грэма, использовал все возможные ходы. Целые созвездия актеров и комиков оживляли слушания. Игнорируя прежние инструкции, полученные от слишком серьезных партийных работников, обеспокоенных достоинством «следующего премьер-министра», Харви сыграл «Hello Maggie», когда я вошла. Я прежде не сталкивалась ни с чем подобным, хотя в сравнении с экстравагантными выходками Харви в последующие годы это выглядело довольно скромным.

Сама речь была короткой и острой, а ее восприятие – потрясающим. Потом я направилась к «Саатчи энд Саатчи», чтобы записать финальную трансляцию выборов. С четырех часов дня Гордон, Ронни, Тим и я работали над текстом. Потом была, как показалось, бесконечная последовательность «дублей», каждый из которых казался недостаточно правильным хотя бы одному из нас. В конце концов, далеко за полночь, мы были довольны.

Главным событием моей кампании в понедельник была программа «Гранада 500», на которой каждому из трех лидеров партий задавали вопросы зрители из аудитории, происходящей из округа, который считается наиболее репрезентативным во всей стране, Восточного Болтона. Уже многие годы партия, выигрывавшая доверие Восточного Болтона, формировала следующее правительство, но в 1979 избиратели, возможно, смущенные общенациональным вниманием, не угадали. Я получала удовольствие от таких моментов, чувствуя себя спокойнее, когда мне задавали вопросы в формате один-на-один. Каким-то образом тот факт, что это были «реальные» люди с реальными заботами, помогал мне расслабиться. Судя по показаниям «хлопкометра», я выиграла соревнование.

Но на следующее утро, во вторник, был еще один соцопрос NOP, показавший, что лейбористы лидируют с отрывом в 0,7 %. На устах участников утренней пресс-конференции был лишь один вопрос: как я реагирую на результаты опроса? Я сказала, что надеюсь, это подтолкнет сторонников Консервативной партии скорее пойти на выборы. Эта линия не только сослужила мне хорошую службу в трудный момент: подозреваю, что это была верная оценка ситуации.

Я продолжила агитацию на северо-западе, закончив участием в съезде в Болтоне, на котором комик Кен Додд появился на сцене с синей метелкой из перьев для смахивания пыли, чтобы поприветствовать меня. После репризы Кена Додда любая речь показалась бы чересчур серьезной.

Во время поездки по избирательным округам Лондона, которую я закончила в школе Вудхаус в Финчли, где мне пришлось проталкиваться между протестующих феминисток, скандировавших: «Мы хотим прав для женщин, а не женщину правого толка». Когда я ехала обратно на Флуд-стрит, я почувствовала, как усталость одолевает меня. У меня был шанс, и я им воспользовалась. Было что-то странное в этом ощущении, что все, что теперь произойдет, от меня уже не зависит. Первый раз за много ночей у нас с Дэнисом было полных шесть часов сна.

Когда я проснулась в день выборов, то узнала из новостей, что все опросы этого утра показали превосходство консерваторов, варьирующееся от 2 % до 8 %. Мы с Дэнисом отправились голосовать в Челси в 9 часов, прежде чем ехать в Финчли, где я по привычке прошлась по кабинетам комитетов в сопровождении фотографов. Я вернулась на Флуд-стрит, чтобы пообедать и попытаться немного отдохнуть перед вечером, который обещал быть долгим. Во время подсчета по Финчли в Бартлет Таун Холл, куда я прибыла вскоре после полуночи, я держалась в стороне, в дальней комнате, вооружившись телевизором и запасшись кофе и сэндвичами, и могла узнавать результаты по мере того, как они поступали. Роджер Боден был со мной, дополняя телевизионные репортажи данными, поступавшими по телефону из Центрального офиса. Члены местного совета, мой председатель избирательного округа и его супруга, мой агент и остальные прибыли и выглядели довольными. Но я умышленно подавляла в себе все порывы к преждевременным проявлениям эйфории: в ход пошли подсчеты, суеверия и, самое главное, знание того, что проще всего смириться с плохими новостями, когда не ждешь хороших. Ближе к концу даже я не могла оставаться безучастной. Когда я сообщила результаты своих подсчетов, было ясно, что мы сформируем следующее правительство.

Масштабы победы застали почти всех врасплох. Мы не просто выиграли выборы: вдобавок мы выиграли новый тип мандата. Пока все комментаторы муссировали результаты, масштабы нашего успеха лишь подкрепляли итоги. Скачок в 5,6 % от лейбористов к консерваторам был крупнейшим из того, что удавалось достичь любой из сторон, и наше превосходство над лейбористами тоже было крупнейшим с 1945 г. Не менее важным было то, что поворот в нашу пользу наблюдался среди рабочих; и больше одной трети этого превосходства совершенно очевидно возникло во время агитационной кампании.

Это были те люди, голоса которых мы смогли вырвать из плена лояльности социалистам, зачастую складывавшейся на протяжении всей их жизни. Им пришлось столкнуться с проблемой, которая встала перед всей Британией: принять еще увеличение доли правительства в жизни нации, или вырваться на свободу. Для этих людей, помимо всего прочего, делом крайне важным был выбор между тем, положиться ли на комфорт государственного обеспечения или пойти на жертвы ради лучшей жизни для себя и своих семей. Теперь они рискнули проголосовать за то, что предлагала я, за то, что я буду олицетворять. Я всегда старалась сохранять эту веру в них.