Реструктуризация промышленности и реформа профсоюзов в 1979 – 1980

В послевоенный период британские политики сосредоточились на проблеме роли государства в функционировании экономики. К 1979 г., и, возможно, ранее, оптимизм по поводу благоприятных эффектов государственного вмешательства рассеялся. Это изменение настроений, ради которого я долгое время работала, означало, что многим людям, которые прежде не были сторонниками консерваторов, теперь предстояло как минимум удостоить наш подход своего внимания.

Британские товары будут привлекательными лишь в том случае, если они смогут составить конкуренцию лучшим товарам из других стран, а правда заключалась в том, что часто британские товары были неконкурентоспособны. Это происходило потому, что наша промышленная репутация стабильно разрушалась. А в итоге репутация влияет на реальность. Ничего, кроме изменения самой реальности, не сработает.

Корень промышленной проблемы Британии заключался в низкой производительности. Британские стандарты проживания были ниже, чем у наших основных конкурентов, число хорошо оплачиваемых и достаточно надежных рабочих мест было ниже, поскольку мы производили меньше на душу населения, чем они. Перенасыщение персоналом, результат ограничительных практик профсоюзов, было скрытой формой безработицы. Устаревшие мощности и лишние рабочие места нужно было ликвидировать, чтобы в полной мере воспользоваться новыми возможностями. Парадокс, который ни британские профсоюзы, ни социалисты не готовы были принять, заключался в том, что рост производительности, скорее всего, снизит количество рабочих мест раньше, чем обеспечит достаток, необходимый для создания новых. Вновь и вновь, по мере того, как закрывались заводы и компании, нас спрашивали: «Откуда возьмутся новые рабочие места?» По мере того, как проходили месяцы, мы могли указать на расширение самостоятельной предпринимательской деятельности и на промышленные успехи в аэрокосмической, химической отраслях, в добыче нефти в Северном море. Но реальность в том, что в рыночной экономике правительство не должно знать, откуда возьмутся рабочие места.

Поскольку наш анализ того, что не так с британской экономической эффективностью, сосредотачивался на низкой производительности и ее причинах, политике в области доходов не было места в нашей экономической стратегии. Я была твердо уверена, что правительство не должно вмешиваться в тонкости «норм», «действующих ставок» и «частных случаев». Разумеется, рост зарплат в это время был слишком высок в некоторых отраслях британской промышленности, в которых доходы были низкими, инвестиции были неадекватны или перспективы рынка выглядели блекло.

Судя по затратам на оплату труда, наш уровень конкурентоспособности в 1980 г. был примерно на 50 % ниже, чем в 1978-м; и около трех пятых этого происходило за счет роста удельных затрат на рабочую силу в Соединенном Королевстве. Мы мало что могли сделать, чтобы повлиять на курсы обмена валют, не позволив инфляции вырасти еще больше. Но было много всего, что в силах были сделать лидеры профсоюзов, если они хотели предотвратить увольнение людей с работы; по мере того, как масштаб безответственности профсоюзов становился очевиднее, возникли разговоры о необходимости вмешательства в области заработной платы. Было важно с самого начала твердо выступить против предложений о введении политики в области заработной платы. Я пришла к выводу, что все эти разговоры в лучшем случае неуместны, а в худшем – ошибочны.

Некоторые предлагали нечто, что они именовали «германской моделью». Мы все были в курсе экономических успехов Германии. Были в Британии те, кто говорил, что нам следует скопировать немецкую корпоративистскую тенденцию к принятию национальных экономических решений, консультируясь с бизнес-организациями и лидерами профсоюзов. Однако то, что может сработать для Германии, не обязательно сработает для нас. Германский опыт гиперинфляции в период между двумя мировыми войнами означал, что практически каждый там понимал необходимость сдерживания инфляции на низком уровне, даже ценой кратковременного роста безработицы. Немецкие профсоюзы были гораздо ответственнее, чем наши, и, разумеется, немецкий характер менее индивидуалистичен, более упорядочен, чем наш. Поэтому «германская модель» не годилась для Британии.

В любом случае, у нас уже был Совет национального экономического развития (NEDC), в котором министры, работодатели и профсоюзные деятели периодически встречались. Я была вполне уверена, что нам не следует продолжать развивать идею «форума». Государство должно создать структуру, но именно от предприятий и рабочей силы требуется принимать решения и реагировать на результаты своих действий, будь они хорошими или плохими. В частном секторе уровень зарплаты должен определяться тем, что могут себе позволить предприятия. В бюджетном секторе ключевым элементом был объем нагрузки, которую он имел право просить от налогоплательщика.

Снижение подоходного налога в нашем бюджете на 1979 г. было нацелено на то, чтобы предоставить больше стимулов для работы. Наиболее важный аспект бюджета на 1980 г. был связан скорее с денежно-кредитной политикой. В бюджете мы объявили нашу среднесрочную финансовую стратегию, которая должна была стать стержнем нашей экономической политики, и значение которой снизилось только в последние годы, когда опрометчивость Н. Лоусона толкнула нас в сторону катастрофы. Некая историческая ирония заключается в том, что сам Найджел, будучи финансовым секретарем, подписал финансовую ведомость и отчет об исполнении бюджета (FSBR) или «Красную книгу», из которой MTFS впервые вырвалась в пораженный мир, и он был ее самым самоотверженным представителем.

MTFS ориентировалась на создание денежно-кредитной структуры экономики. Задача заключалась в снижении инфляции за счет уменьшения денежно-кредитного роста. В 1980 г. цифры денежной массы в обращении, согласно MTFS, были обозначены фунтом стерлингов МЗ, однако «Красная книга» отмечала, что «способ, которым определяется денежная масса в обращении для целевых нужд, может потребовать изменений время от времени, по мере того, как будут меняться обстоятельства», – важное свидетельство!

Твердая финансовая стратегия была важна для того, чтобы улучшить нашу экономическую эффективность: но мы никогда не верили в то, что этого будет достаточно. Многое упиралось в проблему власти профсоюзов, которую усугубляли несколько лейбористских правительств подряд и активно эксплуатировали коммунисты и активисты, пробившиеся на ведущие позиции внутри профсоюзного движения.

Спор вокруг машиностроительной промышленности в 1979 г. продемонстрировал, сколько яда избыточная власть профсоюзов влила в вены британской промышленности, и не только в социальном, но и в частном секторе. В отрасли были все основания чтобы сократить издержки с целью сохранения конкурентоспособности. Однако после десятидневной забастовки Федерация работодателей машиностроения (EEF) согласилась на 39-часовую рабочую неделю, повышение заработной платы на 13 фунтов в неделю для высококвалифицированных рабочих и дополнительную отпускную неделю, растянутую на четыре года. Из-за централизованной системы переговоров по вопросам оплаты труда работодатели во всей отрасли тоже вынуждены были сдаться. EEF давно воспринимала закрытые профсоюзные предприятия как удобный элемент жизни, власть профсоюзов над ними была почти абсолютной.

14 мая 1979 г., меньше, чем через две недели после того, как я сформировала правительство, Дж. Прайор написал мне письмо, озвучив в нем планы реформы профсоюзов. Кое-что мы могли сделать сразу. Мы могли подготовить наше расследование насильственных практик набора на работу печатного союза SLADE, могли внести изменения в законодательство о трудоустройстве при помощи ордера в Совете. Но нам пришлось бы в советоваться с работодателями и союзами относительно наших предложений.

Две недели спустя Дж. Прайор направил свои предложения в статье. Они охватывали три основных области: пикетирование, закрытые профсоюзные предприятия и референдумы. Мы планировали ограничить определенные иммунитеты применительно к пикетированию, оставив их строго за теми, кто сам является стороной в споре. Применительно к закрытым профсоюзным предприятиям мы предложили дать работникам право обратиться в промышленный трибунал за компенсацией. Мы планировали расширить существующую защиту для работников, отказывавшихся вступать в профсоюзы из-за личных убеждений. Новое закрытое профсоюзное предприятие в будущем можно будет организовать только в том случае, если подавляющее большинство работников проголосует за это тайным голосованием. Наконец, государственный секретарь по трудоустройству получит полномочия компенсировать профсоюзам административные и почтовые затраты на тайные голосования.

Эти предложения были примечательны не только тем, что они содержали, но и тем, чего в них не было. На этом этапе они не поднимали вопрос вторичных действий, за исключением вторичного пикетирования. Они не затрагивали ключевую неприкосновенность, не дававшую судам предпринимать меры против денежных средств союзов.

Что касается вторичных действий, здесь мы ждали итогов из палаты лордов по делу Экспресс Ньюспейперс против МакШейн. Стоит отметить, что изменения, которые мы внесли в этих областях, были изменениями в гражданском праве, а не в уголовном. При общественном обсуждении последующих забастовок это отличие часто терялось. Гражданское право могло менять линию поведения союзов лишь в том случае, если работодатели или, в некоторых случаях, работники были готовы им воспользоваться. Они должны были принести дело. Уголовное право в отношении пикетирования могло возбуждаться полицией и судами. При этом правительство давало понять, что, хотя полиция пользуется его моральной поддержкой, конституционные ограничения в этой области вполне были реальны. Летом стало очевидным, что, несмотря на то, что БКТ был готов к переговорам с правительством, он не намеревался сотрудничать. С их стороны не было попыток понять экономическую стратегию, которую мы преследовали.

Зимой 1979–1980 гг. мы продолжали уточнять Закон о занятости. Мы обсудили по пунктам меры по снижению нагрузок, которые предыдущее лейбористское законодательство взвалило на плечи промышленности. Гораздо более спорным вопросом были иммунитеты профсоюзов. Мы получили доклад о расследовании деятельности по набору персонала в печатном союзе SLADE, предпринятом мистером Легаттом{ Согласно докладу, SLADE использовал свою власть в печатной промышленности, чтобы привлекать к работе свободных художников, фотостудии и рекламные агентства, угрожая «зачернить» их работы, если они не присоединятся к профсоюзу. В докладе делался вывод, что кампания «проводилась без всякой поправки на чувства, интересы или будущее наемных работников».}, и решили ликвидировать иммунитет в тех случаях, когда промышленное нарушение использовалось или применялось в качестве угрозы людьми, не работающими на конкретную фирму, с намерением принудить его сотрудников к вступлению в профсоюз.

Мы решили пойти дальше, продолжая решение Палаты лордов в деле МакШейна 13 декабря. Дело МакШейна подтверждало широкий круг существовавших иммунитетов. Большинство иммунитетов, которыми тогда пользовались профсоюзы, основывались на Акте о ремесленных спорах (1906), который лейбористы расширили в октябре 1974 г. Дело МакШейна выросло из спора, начавшегося в 1978 г. между Национальным Союзом Журналистов (NUJ) и рядом провинциальных газет. Провинциальным газетам удалось удерживаться во время спора, публикуя истории, предоставленные им Ассоциацией Прессы. NUJ безуспешно пытался предотвратить это, сперва через официальную апелляцию к членам NUJ, работающим на Ассоциацию Прессы, а когда это не удалось – путем команды своим людям в национальных газетах «чернить» материалы Ассоциации Прессы. В ответ на это «Дэйли Экспресс» потребовала судебного запрета против NUJ. Апелляционный суд в декабре 1978 г. принял решение в пользу «Экспресс», постановив, что действие NUJ превысило меру, которую можно считать способствующей достижению целей спора, и посему на него не распространялся иммунитет. В результате судебные запреты могли быть наложены. Когда дело попало в Палату лордов, решение Апелляционного суда было отклонено. По сути, лорды решили, что с точки зрения закона действие индустрии было «направлено на содействие профессионального спора», потому пользовалось иммунитетом, если официальные представители союза верили, что это именно так. Это означало, что с этого момента у вторичных действий будет практически неограниченный иммунитет.

Позиция осложнялась результатами еще двух судебных случаев. Одно из них, «Дело Навала» стало результатом попыток Международной Федерации Работников Транспорта предотвратить набор британской транспортной компанией иностранных моряков на корабли, зарегистрированные в Британии. Действия Федерации угрожали будущему британской транспортной промышленности.

Еще важнее был второй случай, который расширил масштаб вторичных действий в забастовке сталелитейщиков. Конфедерация профсоюзов черной металлургии (ISTC) отозвала своих членов в частном сталелитейном секторе в качестве части своего спора с Британской Сталелитейной Корпорацией, который начался 2 января 1980 г. Дюпор Стиле, частная сталелитейная компания, добилась от Апелляционного суда судебного запрета в адрес Билла Сирса, генерального секретаря ISTC. Апелляционный суд постановил, что иммунитет в этом случае не был применим, поскольку спор ISTC происходил непосредственно с правительством, нежели с самой BSC. Палата лордов дала обратный ход этому делу, в целом основываясь на том же, что и в случае с делом МакШейна. Результатом стало очередное распространение забастовки на частные сталелитейные компании.

Мы все сходились во мнении, что закон в том виде, в котором его интерпретировали суды, нужно изменить. Но между нами не было согласия относительно того, какой иммунитет, если вообще подразумевается его наличие, должен быть у вторичных действий. Дж. Прайор повторял, что не хочет, чтобы изменения в законе были связаны с конкретным случаем. Но по мере того, как забастовка сталелитейщиков углублялась, а все предложенные законодательные меры оказывались бессильными, возрастала общественная критика. К этому моменту я уже не разделяла взгляд Джима на ситуацию. Он действительно верил, что мы уже слишком многое попытались сделать и что нам не следует идти дальше, будь то линия закона о профсоюзах или общая экономическая стратегия. Я со своей стороны начала сожалеть, что мы не добились быстрого ускорения в сокращении бюджетных затрат и реформе профсоюзов.

При всех своих положительных чертах Дж. Прайор был примером того типа политиков, который преобладал среди послевоенных тори. Я называю такие фигуры «ложными эсквайрами». Имея облик Джона Буля: румяное лицо, светлые волосы, простоватые манеры, – внутри они политические акробаты, которые видят задачу консерваторов в изящном отступлении перед лицом неизбежного наступления левых. Отступление как тактика иногда бывает необходимо; отступление как установившаяся политика сжигает душу.

Ради оправдания поражений, которые порождает его политика, «ложному эсквайру» приходится убеждать рядовых консерваторов, что наступление невозможно. Вся его политическая жизнь в итоге становится ошибкой. При этом они бурно сопротивлялись реформам финансов, экономики и профсоюзов в начале 1980-х. Успех этой стратегии означал для целого поколения лидеров тори признание их бездарности. Это сделало Дж. Прайора робким и осторожным по отношению к профсоюзам. Мне пришлось развивать более решительный подход.

Брайан Уолден взял у меня интервью для «Уик-энд Уорлд» в воскресенье 6 января. Я воспользовалась случаем, чтобы сообщить, что мы представим новую статью в Законе о трудоустройстве, чтобы исправить проблему, оставшуюся после дела МакШейна, и дала понять, что мы сконцентрируемся на иммунитете, касающемся действий, направленных на то, чтобы заставить работодателей разрывать коммерческие контракты. Я обратила внимание на то, каким способом иммунитеты профсоюзов комбинируются с национализированными монополиями. Нам следовало ограничить иммунитеты и ликвидировать монополии, внедрив конкуренцию.

Моя интуиция подсказывала, что мы получим общественную поддержку в дальнейших действиях по ограничению полномочий профсоюзов. При опросе общественного мнения «Таймс» 21 января 1980 г. обращался с вопросом: «Считаете ли вы, что забастовки солидарности и «очернение» являются законными орудиями промышленных споров, и должен ли новый закон ограничивать их применение?» 71 % из ответивших заявили, что новый закон должен ограничить их использование.

Во вторник утром 5 февраля у меня состоялись две встречи с промышленниками. Первая была с CBI. Некоторые из них заявили, что существующий закон в своем тексте заходил настолько далеко, насколько это возможно. Вторая встреча была с представителями частного сектора производителей стали. Они жаловались, что частные компании по производству стали втянуты в спор, который не они развязали и в котором они будут единственными настоящими жертвами. В результате забастовки они теряли по 10 млн фунтов в неделю. Было ясно, что у работников частного сектора сталелитейной промышленности не было реальных претензий, но угроза потерять профсоюзные карточки убедила их присоединиться к забастовке. В этих обстоятельствах неудивительно было, что частные сталелитейные компании хотели скорейшего законодательного запрета на вторичное пикетирование.

Последовал краткий период совещаний, и новая статья была внесена в Закон о трудоустройстве в Палату 17 апреля 1980 г., ограничивая иммунитет вторичных действий. Огромное значение для будущего имел тот факт, что мы объявили о публикации «Зеленой книги» по иммунитетам профсоюзов, которая должна была появиться в том же году.

Одним из первых моих решений по национализированным предприятиям было согласие закрыть металлургический завод Шоттон в Северном Уэльсе. Я знала, что это окажет страшное влияние на сталелитейщиков и их семьи. Мне было отчаянно жаль их. Они сделали все, что от них ожидалось. Но этого было недостаточно.

BSC на своем примере показывала не только недостатки государственного управления, но и то, как британское движение профсоюзов ослабляло нашу промышленную эффективность. На рудном терминале Зантерстон на Клайде BSC построила крупнейший глубоководный пирс в Европе. Он был открыт в июле 1979 г., но не использовался до ноября из-за спора о персонале между Союзом транспортных и неквалифицированных рабочих и ISTC. Пять месяцев грузовые суда с рудой приходилось разворачивать на континент, где их груз перегружался на корабли поменьше для доставки в Терминус Куэй, Глазго, откуда он отправлялся в Рейвенскрейг.

В течение пяти лет до 1979–1980 гг. более 3 млрд бюджетных средств ушло в BSC, что составляло 221 фунт на каждую семью в стране. И все равно потери продолжали накапливаться. Если мы были серьезно настроены в отношении разворота BSC, со всеми закрытиями, потерями работы и ограничительными мерами, мы должны были столкнуться с угрозой опасной забастовки сталелитейщиков, хуже было только позволить существующей ситуации развиваться. Ограничение наличности для BSC на 1980–1981 гг. было впервые установлено в июне 1979. Нужно было покрыть расходы к марту 1980 г. Цель была поставлена предыдущим лейбористским правительством. Но к ноябрю 1979 BSC заявила о полугодовых потерях в 146 миллионов фунтов. Кризис стремительно приближался.

6 декабря Кит Джозеф сообщил мне, что BSC не может позволить общего роста зарплат с 1 января иначе, нежели путем консолидации дополнительных прибавок, оговоренных в предыдущем году, что составляло 2 %. Любое дальнейшее повышение зависело от локальных переговоров и эквивалентных улучшений. За неделю до этого корпорация сообщила профсоюзам, что 5 млн тонн избыточной мощности придется остановить. Билл Сир пригрозил забастовкой. Я согласилась с Китом, что мы должны поддержать корпорацию. Мы также сошлись во мнении, что BSC должна добиться поддержки со стороны общественного мнения и переложить на профсоюзы тот вред, который забастовка принесет их собственным участникам.

Пока угроза забастовки маячила на горизонте, было много беспокойств насчет того, может ли правление BSC правильно подготовиться к ней. Цифры, обосновывающие позиции ее управления, подвергались сомнению даже со стороны Н. Эдвардса, госсекретаря в Уэльсе. Но я заявила, что мы не должны подменять своим мнением мнение промышленников. В конце концов, обязанностью управления BSC было, собственно, управлять. 10 декабря совет директоров BSC подтвердил, что 52000 рабочих мест в сталелитейной промышленности будут ликвидированы. Деловые перспективы для BSC продолжали ухудшаться.

С конца декабря я председательствовала на регулярных совещаниях небольшой группы министров и чиновников с целью мониторинга ситуации со сталью и принятия решения о том, какие меры следует предпринять. Это было тревожное время. Смысл предложений, сделанных BSC, плохо понимали как работники, так и бюджетная сфера: общие бюджетные цифры, казалось, все время продолжали расти, в то время как союзам они постоянно казались недостаточными.

В этой обстановке я встретилась сначала с союзами по их запросу, а затем с управлением BSC 21 января на Даунинг-стрит, 10. Лидеры союзов беседовали с Китом Джозефом и Джимом Прайором в воскресенье накануне. Одна из трудностей заключалась в том, что у союзов могло сложиться неверное впечатление на основании ремарок, которые сделал Джим, критикуя управление BSC. Я разозлилась, прочитав это. Когда неделю спустя меня об этом спросил Робин Дэй в Панораме, мой ответ был сдержанным: «Мы все совершаем ошибки время от времени. Я считаю, что это было ошибкой, и Джиму Прайору очень, очень жаль, что он ее совершил. Нельзя же списывать человека за одну ошибку».

В беседе с мистером Сирсом и мистером Смитом (лидеры ISTC и NUB) я заявила, что правительство не намеревается вмешиваться в спор. Я мало что знаю о сталелитейной промышленности, но при этом я, разумеется, хотела выслушать их взгляды. Союзы хотели, чтобы правительство оказало давление на BSC, чтобы те выступили с измененным предложением. Они хотели «новых денег», но я обозначила, что это невозможно: деньги в одну отрасль промышленности могут прийти только из других отраслей, приносящих доход.

Реальная проблема, сказала я, заключается в слабой эффективности отрасли. Правда, Билл Сирс не согласился с озвученными мною цифрами. Я напомнила, что Люксембург сократил в сталелитейной промышленности число работающих с 24000 до 16000, увеличив одновременно производительность отрасли до такой степени, что он теперь поставлял железнодорожные рельсы в Великобританию. Когда я услышала об этом прошлой осенью, меня задело за живое, я ему так и сказала. В тот же день я встретилась с сэром Чарльзом Вильерсом и Бобом Шоли, председателем и исполнительным директором BSC. Они детально описали мне, в чем состояло предложение. Я обещала им поддержку. Британский бизнес проявил находчивость перед лицом забастовки: каким-то образом они раздобыли нужную им сталь.

Несмотря на очевидное поражение профсоюзов, четкость условий, на которых правительство одержало победу, оставалась открытым вопросом. 9 марта BSC провела «голосование о голосовании», задав рабочим вопрос: хотят ли они голосования о зарплате, в котором ISTC им отказывало; результат подтвердил разочарование в тактике ISTC. Компания предложила арбитражное разбирательство 17 февраля, это предложение было отвергнуто. Я бы предпочла вмешательство AСAS (Служба консультирования, примирения и арбитража). Мне казалось, что если ACAS существует, то как раз для таких случаев. Закончилось дело тем, что 9 апреля мой комитет получил информацию о возобновлении работы на предприятиях BSC. В целом результат можно было рассматривать как победу правительства.

Эта битва знаменовала поворот к росту экономического благополучия всей страны. Было важно показать, что люди, работающие в бюджетном секторе, не должны игнорировать коммерческую реальность. Зарплата должна зависеть от состояния отрасли производства, а не от «сравнимости» с тем, что получают другие люди. Но сложно было убедить в этом, поскольку государство было владельцем, банкиром, а временами порывалось стать еще и управленцем.

Во многом ситуация в «Бритиш Лейланд» была сходна с BSC. Как и BSC, BL управлялась государством, хотя технически это не было национализированное предприятие. Компания стала символом экономического упадка Британии и упрямства профсоюзов. Однако к тому времени, как я пришла на Даунинг-стрит, 10, Майкл Эдвардс, председатель BL, продемонстрировал свою хватку в противостоянии с профсоюзами, которые поставили британскую автомобильную промышленность на колени. Я знала, что любое наше решение в этом направлении повлияет на моральный дух британских менеджеров: нам нужно было встать на сторону Майкла Эдвардса.

Мой первый прямой опыт на посту премьер-министра, связанный с осложнениями у BL, имел место в сентябре 1979 г., когда Кит Джозеф сообщил мне об ужасных показателях BL и о мерах, которые совет директоров собирался предпринять. План включал закрытие завода BL в Ковентри. Это означало ликвидацию 25000 рабочих мест. Производительность должна была возрасти. Совет директоров BL сообщил, что компании понадобится дополнительное финансирование сверх 225 миллионов фунтов, оставшихся от одного миллиарда, который уже был предоставлен.

Работникам BL предстояло принять участие в голосовании по корпоративному плану. Голосование, результаты которого будут обнародованы 1 ноября, казалось, должно было пройти так, как хотела компания. Предполагалось, что полное закрытие будет означать суммарную потерю для торгового баланса примерно в 2200 миллионов фунтов в год, и согласно NEB это могло обойтись государству в целый миллиард долларов.

Рассмотрение нами корпоративного плана BL задерживали два события. Во-первых, в результате нашего решения убрать «Роллс-Ройс» из компетенции NEB, Л. Мерфи и его коллеги подали в отставку, пришлось назначать новый совет директоров во главе с сэром Артуром Найтом. Во-вторых, Объединенный профсоюз машиностроителей (AUEW) угрожал забастовкой в ответ на увольнение 19 ноября Дерека Робинсона, руководителя конференции делегатов рабочих в Лонгбридже и председателя так называемого «Сводного Комитета Профсоюзов Лейланд». Управление правильно поступило, уволив его в преддверии итога расследования AUEW.

Теперь нас подталкивала необходимость одобрения плана до рождественских парламентских каникул, чтобы позволить компании подписать договор о сотрудничестве с «Хондой» по созданию нового среднего автомобиля. Я попросила Джона Нотта пересмотреть счета BL вместе с финансовым директором компании. Кит Джозеф, Джон Биффен и остальные также снова рассмотрели план во всех деталях вместе с Майклом Эдвардсом. Они пришли к заключению, что существовала малая вероятность, что BL выживет. Возникал вопрос о возможной продаже BL. Мы с неохотой признали, что люди просто не поймут ликвидации компании в тот момент, когда ее управление противостоит профсоюзам и разговаривает на языке твердого коммерческого здравого смысла. После долгих споров мы решили предоставить необходимую финансовую поддержку. Кит объявил о нашем решении в Палате общин 20 декабря.

Но голосование по предложению BL о зарплате прошло чрезвычайно неудачно. К тому же расследование AUEW пришло к выводу, что Робинсона несправедливо уволили из компании, и была объявлена официальная забастовка, назначенная на 11 февраля. Майкл Эдвардс отказался восстановить его в должности. Планы на случай непредвиденных обстоятельств были подготовлены советом директоров BL при поддержке департамента промышленности и чиновников казны. Майкл Эдвардс не был расположен обращаться к иностранным покупателям по вопросу продажи BL, однако согласился положительно ответить на любые предложения, которые потенциальные покупатели могут сделать ему. Доля BL на рынке упала так низко, что в январе Форд продал больше автомобилей одной модели (Cortina), чем BL образцов всего модельного ряда.

Майкл Эдвардс и совет директоров BL отвергли угрозу профсоюза. Забастовщикам было сказано, что если они не вернутся на свои рабочие места к среде 23 апреля, их уволят. Мне импонировало упорство BL, но не устраивал коммерческий подход совета директоров. В течение лета становилось очевидно, что финансовое положение компании продолжает ухудшаться. Компания потеряла 93,4 млн фунтов до уплаты процентов и налогов за полгода, в сравнении с доходом в 47,7 млн на тот же период предыдущего года. М. Эдвардс пытался добиться от правительства согласия на финансирование нового среднего автомобиля BL (известного как LM10) с опережением плана на 1981 г. Он хотел, чтобы я сообщила о поддержке правительством этого предприятия на ужине, устроенном Сообществом автопроизводителей и дилеров (SMMT) 6 октября. Я не собиралась на это соглашаться, мной нельзя было помыкать.

27 октября профсоюзы BL подавляющим большинством решили отвергнуть предложение компании о 6,8 % увеличении заработной платы и призвали начать забастовку. М. Эдвардс написал Киту Джозефу, сообщая, что забастовка сделает невозможным достижение плана, представленного всего за неделю до этого. Чтобы добиться поддержки предложения по заработной плате, он хотел проинформировать официальных представителей союза о ключевых аспектах плана на 1981 г., включая финансирование, требующееся в 1981–1982 гг., цифру он обозначал как 800 миллионов.

18 ноября представители профсоюза BL решили принять предложение компании. Необходимость справляться с кризисом отношений в промышленности создавала впечатление, что мы были готовы предоставить бюджетное финансирование компании. Но я знала, что закрытие большого автомобильного бизнеса повлияет на состояние западных графств, а это будет политически неприемлемым, по крайней мере в ближней перспективе. Кроме того, это дорого обойдется казначейству, возможно суммы будут не меньше тех, которые теперь стремилась получить BL. Я склонялась в пользу поддержки плана BL, при условии, что фирма распределит свои активы или организует слияние с другими компаниями. Но М. Эдвардс не намеревался продавать «Лэнд Ровер». Он сказал, что позиция совета директоров будет безвыходной, если для ее продажи будет установлен бюджетный крайний срок.

Пришлось принять политические реалии. Мы согласились пойти на разделение BL на четыре более или менее независимых предприятия. Мы ликвидировали непредвиденные обстоятельства, которые могли бы привести к отступлению от плана. Мы наметили перспективы в сотрудничестве с другими компаниями. И мы предоставили 990 млн.

Со временем стало ясно, что было достигнуто повышение эффективности. Но огромные суммы бюджетных средств, которые мы были вынуждены предоставить, поступали из кармана налогоплательщика. И ответом на каждый шумный возглас по поводу возросших государственных расходов был тихий рык тех, кому приходилось за это платить.