Политика и экономика в 1980–1981 годах

В 2:30 дня в пятницу 10 октября 1980 года я поднялась на трибуну, чтобы выступить с обращением к конференции Консервативной партии в Брайтоне. Показатель безработицы находился на уровне двух миллионов и продолжал расти; впереди было углубление рецессии; уровень инфляции был гораздо выше того, который мы унаследовали, несмотря на то, что падал; и для нас заканчивалось лето, наполненное правительственными утечками и разногласиями.

Партия была взволнована, я тоже. Наша стратегия была верной, но цена за ее проведение оказывалась столь высокой, что у нас были значительные электоральные осложнения. Однако я была твердо уверена в одном: не будет ни малейшего шанса на достижение того фундаментального изменения настроений, которое требовалось, чтобы вывести Британию из штопора, если люди будут думать, что мы готовы изменить свой курс. Я твердо обозначила свою точку зрения фразой, предоставленной Ронни Милларом: «Тем, кто затаив дыхание ждет медийной метафоры «U-образный поворот», я могу сказать лишь одно: «Если хотите, поворачивайте. Леди поворачивать не намерена». Я говорю это не только вам, но и нашим друзьям за рубежом, а также тем, кто нам не друг».

Эти слова были адресованы некоторым из моих коллег по правительству и политикам из других партий. Именно летом 1980 г. мои критики внутри Кабинета впервые всерьез попытались поставить под сомнение стратегию, ради выполнения которой нас избрал. Эта атака потерпела поражение на следующий год. В тот момент, когда я выступала со своей речью, многие считали, что эта группа одерживала верх. В течение следующих двух лет предстояло вступить в бой за три связанных друг с другом позиции: денежно-кредитная политика, бюджетные затраты и реформа профсоюзов.

Самые тяжелые споры в кабинете были связаны с бюджетными затратами. В большинстве случаев те, кто был не согласен с линией, которой придерживались мы с Джеффри Хау, не просто намеревались противостоять всей нашей экономической стратегии как проявлению доктринерского монетаризма; они старались защитить бюджеты своих департаментов. Вскоре стало ясно, что планы государственных расходов, объявленные в марте 1980 г., были чересчур оптимистичными. Местные органы, как обычно, перерасходовали; рецессия также давала более высокие показатели, чем предполагалось, увеличивая затраты на безработицу и прочие поблажки. Государственный кредит на первый квартал 1980 г. выглядел огромным. А еще Френсис Пим, министр обороны, настаивал на увеличении денежного лимита для Министерства обороны.

Споры продолжались как внутри правительства, так и вне его. Основная идея моих противников оставалась прежней: больше тратить, больше занимать. Они утверждали, что нам требуются дополнительные государственные затраты на схемы трудоустройства и промышленности, значительно превышающие те средства, которые мы планировали и вынуждены были тратить просто в результате рецессии. Но это не отменяло того факта, что избыточные затраты из госбюджета, на что бы то ни было, поступали из кармана предпринимателей и предприятий частного сектора; или на кредиты и повышение процентной ставки; или на печатание денег, усиливающее инфляцию.

Основные разногласия проявились на заседании Кабинета, посвященном вопросу государственных затрат 10 июля 1980 г. Некоторые министры утверждали, что следует позволить увеличение PSBR, чтобы соответствовать новым требованиям убыточных национализированных отраслей промышленности. Но PSBR и так уже был слишком высоким. И в определенный момент, если давление окажется слишком сильным, возникнет риск полномасштабного кризиса государственного финансирования. Мы не могли рисковать и идти дальше в этом направлении.

Оборонный бюджет был отдельной проблемой. Мы уже приняли на себя обязательство перед НАТО ежегодно повышать наши оборонные расходы на 3 %. Это было очевидным достижением в деле демонстрации Советскому Союзу нашего намерения предотвратить их первенство в гонке вооружений. Во-первых, это означало, что у Министерства обороны было мало стимулов соблюдать соотношение цены и качества в том дорогом оборудовании, которое оно закупало. Во-вторых, обязательство в 3 % означало, что Британия, тратящая на оборону значительно больше своего ВВП, чем другие европейские государства и претерпевающая особенно глубокую рецессию, оказалась вынуждена нести на себе несправедливое бремя. К тому же в 1980 г. Министерство обороны превысило свой лимит, потому что поставщики выполнили заказ быстрее, чем ожидалось.

По мере наступления зимы 1980 г. экономические сложности накапливались, а политическое напряжение нарастало. В среду 3 сентября мы встретились с Джеффри Хау, чтобы обсудить ситуацию в финансовой сфере. Если измерять критериями МЗ, денежная масса в обращении увеличивалась гораздо быстрее той цели, которую мы обозначили в MTFS в период подготовки мартовского бюджета. Мы старались понять, не произошло ли это в результате ликвидации контроля над обменом в 1979 г. и нашего решения снять «корсет», механизм, при помощи которого Английский банк устанавливал ограничения на банковское кредитование. Денежный анализ давал противоположный аргумент, сообщая, что эти свободы обманчиво раздули цифры МЗ.

Разумеется, мы оценивали не только цифры, чтобы определить, что происходит. Мы еще и смотрели на мир вокруг себя. И то, что мы видели, отличалось от показателей МЗ. Инфляция значительно замедлилась, в частности это касалось цен в магазинах. Фунт стерлингов был достаточно силен в течение второй половины 1980 г. Ключевой вопрос заключался в том, влиял ли курс обмена на снижение инфляции или был результатом сильного сжатия денежной массы. Некоторые из моих советников полагали, что это так. Профессор Хейг направил мне документ, в котором описал наш курс как «однобокий». Он считал, что эти меры сильнее давили на частный, чем на государственный сектор, а кроме того, они были сосредоточены на контроле кредитно-денежного потока. Я согласилась с этой точкой зрения.

Государственные расходы неумолимо ползли вверх. В сентябре Дж. Хау направил мне записку, в которой напоминал, что он уже предупреждал кабинет относительно государственных расходов. По мере того, как все больше средств уходило, как и желал Кабинет, на поддержку промышленности и трудоустройство, увеличивались и сокращения. Пятый раунд роста государственных расходов за шестнадцать месяцев должен был вызвать вопли возмущения: так и вышло. Мы с Джеффри решили не выносить вопрос на обсуждение Кабинета в сыром виде, я созвала ключевых министров, чтобы они ознакомились с проблемой первыми. Канцлер охарактеризовал ситуацию и обозначил цифры.

Наш план увенчался успехом. Без лишнего ворчания кабинет 30 октября поддержал стратегию и подтвердил намерение сохранять государственные расходы в 1981–1982 гг. и далее на уровне, установленном в мартовской «Белой книге». Это означало, что важно будет провести сокращения в размерах, предложенных казной, хотя при этом пришлось бы повысить налоги, если мы собирались снизить PSBR до уровня, совместимого с более низкими процентными ставками.

Сопротивление кабинета проявилось, когда мы начали рассматривать решения, необходимые для приведения в действие стратегии, которой оказывалась поддержка. В действительности министры старались вести себя так, как если бы они были канцлерами казначейства. Это было бы рецептом полного отсутствия контроля затрат и, как результат, экономического хаоса.

Осеннее заявление от 24 ноября 1980 г., таким образом, содержало ряд предельно непопулярных мер. Национальный страховой взнос пришлось увеличить. Пенсиям и прочим социальным благам на следующий год предстояло увеличиваться на 1 % меньше, чем росла инфляция. Было объявлено о введении нового дополнительного налога на доходы от нефти Северного моря. Однако были и хорошие новости: новые меры в области трудоустройства и двухпроцентное сокращение MLR.

Мало кто из граждан является экспертом в вопросах экономики, однако большинство мгновенно чувствует, когда обещания расходятся с результатами. К концу 1980 г. я почувствовала, что мы рискуем не оправдать доверие общества к нашей экономической стратегии. Я могла пережить непопулярность. Но утрата уверенности в нашей способности реализовать намеченную экономическую программу была гораздо опаснее. И чего я не могла позволить, так это разговоры в прессе о разногласиях в самом Кабинете. Именно с этим мне и пришлось столкнуться.

Обсуждения расходов в экономике и в государственной сфере в 1980 г. попадали в прессу; принятые решения всегда виделись кому-то успехом, а кому-то поражением. Бернард Инграм сказал мне, что стало практически невозможно поддерживать чувство единства в такой обстановке. В течение 1980 г. общественность услышала серию речей и лекций Я. Гилмора и Н. Сент Джон Стеваса о недостатках монетаризма, которые, согласно их точке зрения, не соответствовали позициям тори. При этом им удавалось избежать обвинений в нелояльности, добавив несколько ремарок с восхвалением меня и подхода нынешнего правительства.

Лидеры промышленности немало способствовали усилению разлада: так, новый генеральный директор CBI обещал «рукопашный бой» против правительственной политики. В декабре сообщили, что Дж. Прайор не хочет, чтобы мы пользовались языком «академического семинара».

Я решила, что пришло время перетасовать Кабинет. В понедельник 5 января я внесла изменения, начав с Н. Сент Джон Стеваса, который покинул правительство. Мне было жаль терять обладателя таких блестящих мозгов, но он был слишком неосторожен. Пришлось расстаться с Ан. Моудом, который был моей надежной поддержкой. Я переместила Дж. Нотта на пост министра обороны, будучи убеждена, что в этом департаменте нужен кто-то, сведущий в финансовых вопросах. В Министерстве торговли Дж. Нотта сменил Дж. Биффен. Я назначила главным секретарем Л. Бриттана, который был очень трудоспособен и произвел на меня впечатление остротой своего ума.

Два новых дельных министра вошли в состав департамента промышленности для поддержки Кита Джозефа: Н. Тибитт и К. Бейкер. Норман был абсолютно уверен в нашей политической линии, разделял большинство моих взглядов и был яростным бойцом в Палате общин. Кен получил под свою особую ответственность информационные технологии, дело, в котором он проявил себя как блестящий представитель нашей политической линии. Френсис Пим взял на себя дела по распространению правительственной информации. Эти обязанности он совмещал с постом руководителя Палаты общин.

Никогда не забуду недели, предшествовавшие принятию бюджета 1981 г. Дня не проходило без того, чтобы на финансовой сцене не происходило каких-нибудь осложнений. Алан Уолтерс, который присоединился ко мне на Даунинг-стрит, 10, настаивал на большем сокращении в PSBR, чем предлагал Дж. Хау. Он также был уверен, что сам способ реализации финансовой политики был несовершенен. Но государственное казначейство не готово было переходить к системе контроля денежной базы, которую предпочитал Алан, и которая привлекала меня. В этом было не только техническое разногласие. Уолтерс, Хоскинс и Шерман настаивали, чтобы профессор Юрг Ньеханс, видный швейцарский специалист в сфере финансов, подготовил для меня исследование нашей кредитно-денежной политики. Основная мысль профессора Ньеханса заключалась в том, что, возможно, нефть Северного моря не является серьезным фактором в оценке фунта; скорее, жесткая финансовая политика заставила фунт вырасти так высоко, углубляя рецессию. Коротко говоря, профессор Ньеханс утверждал, что кредитно-денежная политика была слишком жесткой, ее следовало незамедлительно ослабить. Алан был с ним согласен.

В это время мои сомнения относительно проведения казначейством финансовой политики совпадали по напряженности с моим волнением по поводу стабильного роста ее оценок PSBR. Прогнозы PSBR демонстрировали тенденцию к росту. Существовала вероятность, что мы подготовим бюджет для слишком незначительного сокращения PSBR, как это произошло в 1980–1981 гг. Повторение этой ошибки либо заставит нас представить дополнительный бюджет позднее, либо взвалить огромную нагрузку на финансирование государственного кредита. В худшем случае это может привести к кризису финансирования, а это заставит нас увеличить кредитные ставки, удерживая фунт на высоте и увеличивая и без того сильное давление на частный сектор. Нам необходимо было избежать таких последствий.

13 февраля у меня состоялась очередная встреча с Джеффри Хау, на которой присутствовал Алан Уолтерс. Последний прогноз по PSBR был между 13,5 и 13,7 млрд фунтов. Увеличение налогов, которое предлагал Джеффри, должно было снизить его до показателя от 11,25 до 11,5 млрд, но мы не считали, что было политически возможно опуститься ниже 11 млрд. Но Алан настаивал на том, что PSBR должен быть еще ниже. Он сказал нам, что PSBR на уровне, к примеру, 10 млрд все равно будет дефляционным. Алан подвел итог, заявив, что у нас нет иной альтернативы, кроме как повысить базовую ставку подоходного налога на 1–2 %.

Алан был экономистом, а мы с Джеффри были политиками. Джеффри верно подметил, что объявление бюджета, который будет воспринят как дефляционный в период глубочайшей рецессии со времен 1930-х гг., приведет к политическому кошмару. Хотя я согласилась с точкой зрения Джеффри относительно повышения налога, постепенно мое беспокойство нарастало. На следующем совещании по бюджету Джеффри сказал, что теперь готов обдумать увеличение базовой ставки. Но он сомневался, не лучше ли будет повысить базовую ставку подоходного налога на 1 % и персональных надбавок на 10 %, снижая нагрузку на тех, кто имеет доход ниже среднего уровня. Я готова обдумать это, но добавила, что прихожу к точке зрения, что PSBR должен стать ниже 11 млрд.

Мои советники Алан Уолтерс, Джон Хоскинс и Дэвид Вульфсон продолжали настаивать на более низком PSBR. Кит Джозеф поддерживал их точку зрения. Алан, который имел доступ ко мне почти всегда, когда ему нужно, пришел в мой кабинет, чтобы в попытаться убедить меня изменить свое мнение по бюджету. Он ушел, думая, что не убедил меня. Я всем сердцем понимала, что было одно верное решение и что его нужно принимать. Джеффри Хау и я встретились с Дугласом Вассом, постоянным секретарем казначейства, для обсуждения бюджета днем 24 февраля. Джеффри до сих пор видел PSBR на 1981–1982 годы в размере 11,25 млрд. Я сказала, что сомневаюсь, будет ли возможно сокращение процентных ставок, которое нам было необходимо, в случае если государственный кредит не будет сокращен до цифры примерно в 10,5 млрд. Джеффри выступал против необходимости снизить PSBR еще больше.

Рано утром на следующий день Алан пришел ко мне, чтобы поговорить. Я сказала, что настаиваю на более низком PSBR, чем хочет он. При этом я не знала, как отреагирует Джеффри. Потом пришел Джеффри. Посоветовавшись с коллегами из казначейства, он согласился, что у нас должен быть меньший PSBR, ниже 11 млн. Вместо повышения базовой ставки подоходного налога он предложил менее популярный путь отказа от нижних границ дохода, не облагаемых налогом. А ведь это было предельно смелым шагом при инфляции, остававшейся на уровне 13 %. Наша стратегия по бюджету была согласована. И было похоже, что мы сможем объявить о двухпроцентном снижении MLR в бюджете.

Естественно, что такой бюджет был непопулярен. В глазах наших критиков наша стратегия выглядела принципиально неверной. Наш бюджет должен был, сокращая государственный кредит и со временем снижая уровень сжатия денежной массы, позволить упасть кредитным и обменным ставкам, которые создавали значительные осложнения для промышленности. Несогласные в Кабинете были шокированы бюджетом. Вскоре в прессу проникли утечки, преисполненные яростью и негодованием. Поскольку бюджет сильно отклонялся от послевоенной экономической ортодоксии, даже некоторые наши сторонники не до конца верили в эту стратегию. Нужно было подождать.

К счастью, забастовки отвлекали нас гораздо меньше на протяжении 1981 г., и число рабочих дней, потерянных из-за акций протеста, составило лишь треть от показателя предыдущего года. Но два спора, один об угольной промышленности, который в итоге не закончился забастовкой, другой – о социальных службах, который закончился, имели огромное значение и для решений в области бюджета, и для политического климата в целом.

Иностранцу, не знакомому с наследием британского госсоциализма, покажется непонятной забастовка шахтеров в 1981 г. 2,5 млрд фунтов налогоплательщиков были вложены в угледобывающую промышленность с 1974 г.; производительность на некоторых новых шахтах была высокой, и конкурентоспособная угледобывающая промышленность могла снабдить работников высокооплачиваемыми местами. Но при этом необходимо было закрыть нерентабельные шахты. Шахты, которые NCB собиралась закрыть, были не только нерентабельными, но и практически выработанными. 27 января министр энергетики Дэвид Хауэлл сообщил мне о планах закрытия. На следующий день сэр Дерек Эзра, председатель NCB, посетил Даунинг-стрит и представил мне отчет. Я согласилась с ним в том, что в условиях избытка запасов угля не было другой меры, кроме закрытия нерентабельных шахт.

Как и в случае с BSC и BL, именно руководству предстояло реализовать намеченное. Пресса переполнилась информацией о планах закрытия 50 шахт и предсказаниях конфликта. От Национального Союза Шахтеров требовали бороться с закрытиями, и хотя Джо Громли, его президент, занимал взвешенную позицию, левая фракция союза спешила воспользоваться ситуацией, и Артуру Скарджиллу, лидеру левых, скорее всего, предстояло занять президентский пост мистера Громли в ближайшем будущем.

Во время встречи с NUM 11 февраля совет директоров NCB сопротивлялся настойчивым требованиям опубликовать список шахт, которые предлагалось закрыть, и отрицал цифру 50. Однако совет директоров не упомянул идею улучшенных условий по избыточности, которую уже обсуждали в правительстве, и вместо того предпринял попытку присоединиться к NUM в обращении к нам с целью добиться уменьшения импорта угля и сохранения высокого уровня государственных инвестиций и субсидий. Совет директоров NCB действовал так, как будто полностью поддерживал профсоюзы. Ситуация мгновенно начала усугубляться.

В понедельник 16 февраля у меня состоялась встреча с Дэвидом Хауэллом и остальными. Их настроение решительно изменилось. Задача теперь заключалась в том, чтобы избежать общенациональной забастовки ценою минимальных уступок. Дэвид Хауэлл вынужден был согласиться на трехстороннюю встречу с NUM и NCB для достижения этой цели. Я поняла, что мы ввязались в битву, которую не сможем выиграть. Запасы угля, скопившиеся у шахт, не могли изменить ситуации, если начнется забастовка, запасы у электростанций – вот что имело значение, а их было недостаточно. Стало ясно, что мы можем лишь сократить потери и продержаться до следующего боя, когда ситуация будет более выигрышной. Поражение в угольной забастовке было бы катастрофическим.

Трехсторонняя встреча должна была пройти 23 февраля. Утром 18 февраля я поговорила с Дэвидом Хауэллом о возможных уступках, которые нам придется предложить, чтобы предотвратить забастовку. Было непонятно, как обстояли дела на самом деле. Сообщалось, что NCB требует закрытия 50 или 60 шахт, а выяснилось, что они говорят о 23. Трехсторонняя встреча решила свою задачу: забастовка была предотвращена. Правительство обязалось сократить импорт угля, Д. Хауэлл подтвердил, что мы готовы обсудить финансовые последствия, а сэр Дерек Эзра сказал, что, учитывая все обязательства, совет директоров отзовет свои предложения по закрытию.

На следующий день Д. Хауэлл сделал заявление в Палате, разъясняя итоги встречи. Пресса назвала это значительной победой шахтеров над правительством и отметила, что мы правильно сделали, что уступили. На этом, однако, наши трудности не закончились. На трехстороннем заседании 25 февраля выяснилось, что NCB находится в более тяжелом положении, чем было известно нам. Они превысили свой предел внешнего финансирования (EFL), который уже достиг установленной отметки в 800 млн, на 450–500 млн и ожидали потери 350 млн. Нам предстояло разобраться с этими цифрами, но мы не могли этого сделать в условиях, когда NUM знал о финансовом положении NCB примерно столько же, сколько и мы. Поэтому наша задача заключалась в том, чтобы дать понять, что уголь скорее был частным случаем, нежели прецедентом. Вместе с тем следовало подготовить экстренный план на случай повторения конфронтации.

Я выручила правительство из сложной ситуации, заплатив за это огромную с политической точки зрения цену, и сосредоточила внимание на ограничении финансовых последствий нашего отступления и предотвращении повторения подобных ситуаций. Больше всего меня занимал вопрос, сможем ли мы противостоять забастовке зимой. По итогам конференции NUM, прошедшей в июле, стало очевидно, что левое крыло союза одержимо идеей противостояния правительству и что Артур Скарджилл, уверенный в своем президентстве, выберет этот путь.

В. Уитлоу, который был министром, ответственным за преодоление чрезвычайных ситуаций в общественном секторе, 22 июля прислал мне доклад, сообщавший, что забастовку в этом году мы не сможет выдержать дольше 13–14 недель. «Запас прочности» можно было увеличить за счет снижения затрат энергии или использования военных при транспортировке топлива на электростанции. Но оба варианта были чреваты осложнениями, учитывая возможность сильнейшего политического давления. Профсоюз может насторожиться, если мы примемся увеличивать запасы топлива на электростанциях. Нам придется совмещать гибкость и блеф, пока правительство не окажется в состоянии достойно встретить вызов, брошенный экономике.

10 – 12 апреля беспорядки начались в Южном Лондоне. Грабили магазины, уничтожали машины, а 149 офицеров полиции и 58 гражданских получили ранения. 215 человек было арестовано. Жуткие сцены напоминали о беспорядках в США в 1960 – 1970-х годах. Я приняла предложение Уитлоу, чтобы лорд Скарман провел расследование причин произошедшего и выступил со своими рекомендациями.

После временного затишья в пятницу 3 июля в Саутхолле стычка между белыми скинхедами и молодыми людьми азиатского происхождения переросла в бунт, в котором пострадали в основном полицейские: в них летели зажигательные бомбы, кирпичи, все, что попадалось под руку. Толпа нападала даже на пожарных и врачей «Скорой помощи». В ходе уик-энда Токстет в Ливерпуле также стал ареной насилия: там имели место вспышки поджигательства, мародерства и диких атак на полицию.

8 и 9 июля пришла очередь Мосс Сайд в Манчестере пережить два дня серьезных беспорядков. Вилли Уитлоу сообщил мне после посещения Манчестера и Ливерпуля, что беспорядки в Мосс Сайд проявились в виде хулиганства и грабежей, не перерастая в противостояние с полицией. В Ливерпуле межрасовая напряженность и противостояние полиции, на мой взгляд, подогреваемая экстремистами левого толка, были опаснее.

Беспорядки были словно посланы свыше лейбористской оппозиции и всем критикам правительства. Вот оно, долгожданное свидетельство, что наша экономическая политика приводит к социальному разладу и насилию. Я оказалась в ситуации, когда нужно было суметь объяснить характер происходящего. Ведь не принималось во внимание, что беспорядки, футбольное хулиганство и преступность выросли еще в 1960-е, в тех самых экономических условиях, на восстановлении которых настаивали наши критики. Другую проблему, что расовые меньшинства реагировали на насилие со стороны полиции и на расовую дискриминацию, мы воспринимали гораздо серьезнее. После доклада лорда Скармана мы представили законодательную базу для координации взаимодействия полиции и местной администрации, ужесточили правила задержания подозреваемых и предприняли другие меры, в частности, связанные с дисциплиной и набором в полиции.

Кроме того, незамедлительно требовалось восстановить законность и порядок. Я сказала Вилли 11 июля, что намереваюсь отправиться в Скотленд Ярд и хочу, чтобы мне продемонстрировали, как они справляются с ситуацией. После брифинга в Скотленд Ярде меня провезли по Брикстону, а 13-го я съездила в Ливерпуль. Проезжая через Токстет, где произошли беспорядки, я заметила, что дома там были не самыми худшими в городе. Мне сообщили, что некоторые молодые люди, участвовавшие в беспорядках, ввязались в неприятности от скуки. Достаточно было посмотреть на неухоженные, замусоренные участки вокруг этих домов, чтобы понять: при желании им было чем заняться. Я задалась вопросом, как люди могут жить в таких условиях, не пытаясь улучшить окружающее пространство. Чего тут недоставало, так это чувства личной ответственности.

Прежде всего, я побеседовала в Ливерпуле с полицейскими. Я также встретилась с членами совета в ливерпульской ратуше, а затем поговорила с группой общественных активистов и молодых людей. Неприятно было наблюдать враждебность последних по отношению к главному констеблю полиции. Но я внимательно выслушала все, что они хотели сказать. Они рассказывали о своих проблемах очень искренне.

Этот визит не оставил у меня сомнений в том, что мы столкнулись с огромными проблемами. Людям нужно было вновь обрести чувство уважения к закону, к своему району и к себе самим. Несмотря на реализацию большинства рекомендаций Скармана и внутригородские инициативы, ни одно современное средство, полагающееся на государственное вмешательство и государственные затраты, не выглядело эффективным. Причины были глубже, и лекарства должны были быть соответствующими.

Почти все бунтовщики были молодыми людьми, чьи обостренные животные инстинкты, обычно сдерживаемые общественными ограничениями, теперь вырвались на свободу и сеяли хаос. Что случилось с ограничениями? Чувство общности, включая страх осуждения со стороны соседей, сильнейший из таких барьеров. Но это чувство было утрачено в бедных районах городов. Зачастую такие районы были искусственными творениями местных администраций, которые вырвали людей из привычной среды обитания и переселили в плохо обустроенные места проживания, где они не знали своих новых соседей. Многие из таких новых «районов» были этнически смешанными; в этих условиях даже иммигрантские семьи, в которых сильно чувство традиционных ценностей, оказались в ситуации, когда эти ценности разрушались под воздействием окружающей культуры. А программы социальных льгот притупляли чувство личной ответственности. В результате росли преступность (среди молодых мужчин) и появление внебрачных детей (среди молодых женщин).

В основе беспорядков лежало снижение авторитета, ведь авторитет на всех уровнях: дома, в школе, в церквях и в государстве – падал на протяжении всех послевоенных лет. Отсюда и футбольное хулиганство, расовые беспорядки и преступность. Бунты 1981 г. превратились в сатурналии в результате того, что телевидение представляло разгул преступности и мародерство как социальный протест.

После решения проблем британской экономики нам предстояло обратиться к этим более глубоким и неподатливым проблемам. Я делала это в мой второй и третий сроки при помощи ряда мер, связанных с жильем, образованием, местной администрацией и социальной защищенностью, которые мои советники, вопреки моим возражениям, хотели назвать «социальным тэтчеризмом», и мы только начали делать успехи к тому моменту, когда я покинула свой пост.

Бюджет 1981 г. продолжал беспокоить Кабинет. В 1980 г. несогласные в Кабинете не желали видеть серьезность экономической ситуации и поэтому настаивали на больших государственных затратах, в 1981 г. они совершили противоположную ошибку, преувеличивая уязвимость экономической перспективы и призывая увеличить затраты в попытках восстановить прежний уровень экономики. Есть что-то подозрительное в логике решения, которое всегда остается одним и тем же вне зависимости от самой проблемы.

Один из мифов, увековеченных прессой того времени, утверждал, что министры казначейства и я были одержимы стремлением засекретить вопросы экономической политики, избегая дебатов в Кабинете. Учитывая опыт прошлых утечек, Джеффри Хау настаивал на трех или четырех полных экономических дискуссиях в кабинете каждый год, будучи уверенным, что это поможет нам завоевать большую поддержку; я была согласна с предложением Джеффри, пока оно приносило результаты.

Споры достигли апогея в четверг 23 июля. Тем утром я сказала Дэнису, что мы зашли так далеко не для того, чтобы сворачивать теперь. Я не останусь премьер-министром, если мы не проведем свой курс до конца. Министры внесли заявки на дополнительные расходы более 6,5 млрд, из которые целых 2,5 млрд запрашивались на национализированные предприятия. Но казна настаивала на снижении государственных расходов на 1982–1983 гг. ниже показателей мартовской «Белой книги». В результате возник один из самых ожесточенных экономических споров из тех, что я пережила на посту премьера. Одни настаивали на дополнительных государственных расходах и займах, которые облегчат путь к восстановлению. Возникли разговоры о заморозке зарплат. Даже те, кто, подобно Дж. Нотту, поддерживал требование крепких финансов, протестовали, считая предложение слишком суровым. Предметом спора стала наша стратегия. Однако Вилли, Кит и, разумеется, сам Джеффри сохраняли лояльность. Именно их лояльность помогла нам прорваться.

В первые дни существования нашего правительства я сказала: «Дайте мне шесть сильных и преданных мужчин, и мы прорвемся». Очень редко у меня столько бывало. Поэтому я решительно выступила в защиту канцлера. Но закрывая заседание, я понимала, что многие в кабинете не разделяли эту точку зрения. Большая часть наших разногласий попала в прессу. Были особенно возмутительные комментарии со стороны Ф. Пима и П. Торникрофта, отвечавших за презентацию нашей точки зрения перед общественностью. Согласно мнению Френсиса, я согласилась на восстановление «Комитета по связи», в котором министры и Центральный офис могли работать вместе, согласуя свои позиции. В августе стало ясно, что в действительности это использовалось, чтобы подорвать нашу стратегию.

Джеффри Хау заявил в Палате общин, что последний сделанный CBI обзор тенденций в промышленности свидетельствует о том, что мы подходим к завершению, заявление несколько неосмотрительное, но правдивое. Потом Френсис Пим в ходе продолжительного выступления заметил: «Пока мало свидетельств того, что подъем состоится. И что восстановление, когда оно начнется, может быть медленным». Этот прогноз показался бы безрассудным даже в устах экономиста; у Френсиса он был на грани визионерства. Даже Питер Торникрофт, который был блестящим председателем партии в оппозиции, присоединился к жертвам «растущего уныния» и утверждал, «что ничто не указывает на восстановление экономики». Важно иметь в виду, что эти комментарии исходили от людей, отвечавших за то, чтобы представлять политическую линию правительства, и тем наносили ему огромный ущерб.

Реформа профсоюзов была еще одной причиной разлада. Мы издали «Зеленую книгу» об иммунитетах профсоюзов. Когда в конце июня 1981 г. появились комментарии, все свидетельствовало о том, что предприниматели хотят дальнейших действий, чтобы подчинить профсоюзы власти закона. Но у нас с Джимом Прайором возникли разногласия относительно того, что нужно предпринять. Я хотела сделать так, чтобы их финансы стали прозрачнее для судов. По мнению Джима, профсоюзы могут одолеть любое законодательство, если захотят. Я считала, что это не так, что прежние правительства отступали, когда битва почти уже была выиграна. Кроме того, я также была убеждена, что в вопросе обеспечена поддержка со стороны общественности. Разногласия между членами Кабинета по вопросам экономической стратегии были фундаментальны по своей сути. Поэтому мне было ясно, что требовалась перестановка, если мы хотели, чтобы наш экономический курс продолжался.

Я решила провести перестановку во время парламентских каникул, чтобы новые министры могли познакомиться со своими департаментами, прежде чем им начнут задавать вопросы в Палате. Однако только в сентябре я обсудила детали со своими ближайшими советниками. Вилли Уитлоу, Майкл Джоплинг («Главный Кнут») и Ян Гау прибыли в Чекерс на уик-энд 12–13 сентября. К нам присоединились Питер Керрингтон и Сесил Паркинсон. Сама перестановка произошла в понедельник.

Я всегда сперва встречалась с тем, кому предлагала покинуть кабинет. Я начала с Яна Гилмора и сообщила ему о своем решении. Он обиделся. Он покинул Даунинг-стрит и перед телекамерами осудил политику правительства, заявив «что она полным ходом идет прямым курсом на скалы». Кристофер Соамс тоже рассердился, но в более достойной манере. У меня сложилось впечатление, что он чувствовал себя так, будто его уволила его домработница. Марк Карлайл, который не был эффективным министром образования, также покинул кабинет, но сделал это с достоинством и юмором.

Джим Прайор был явно поражен своей отставкой. Он угрожал совсем уйти из правительства, если ему предложат оставить нынешний пост. Я хотела видеть на этом посту Нормана Тебитта, поэтому предложила Джиму пост секретаря по Северной Ирландии. После нескольких телефонных звонков он принял мое предложение. Дэвида Хауэлла я перевела из министерства энергетики в министерство транспорта. Мне доставило огромное удовольствие назначить блестящего Найджела Лоусона в министерство энергетики.

Кит Джозеф сообщил мне, что хочет покинуть министерство промышленности. Учитывая, что он был убежден в существовании культуры, которая многие годы наносила вред британской промышленности, было естественно, что теперь ему захочется перейти в министерство образования, где эта культура пустила прочные корни. Я назначила Кита в свой прежний департамент. Н. Фаулер вернулся, чтобы возглавить министерство образования и социальной защиты, сменив П. Дженкина, ушедшего в министерство промышленности. Джанет Янг, давний друг, возглавила Палату лордов, став первой женщиной на этом посту.

Пожалуй, самым важным изменением было назначение Нормана Тебитта на пост министра труда и занятости. Норман был чиновником в Британской ассоциации пилотов гражданской авиации и не питал иллюзий на счет левого профсоюзного движения. Он понимал, как реформа профсоюзов вписывалась в нашу общую стратегию. К тому же он был одним из самых сильных ораторов в парламенте и в публичных выступлениях. Тот факт, что левые взвыли от неодобрения, доказывал, что он самый подходящий человек для этой работы.

Я согласилась с П. Торнкрофтом, что ему следует покинуть пост председателя партии. Я была недовольна его действиями в последние месяцы, но никогда не забуду, сколько он сделал, чтобы помочь мне выиграть выборы 1979 г. На смену ему был назначен Сесил Паркинсон, энергичный, полный здравого смысла, прекрасный бухгалтер, великолепный оратор и, что особенно важно, сторонник моих взглядов.

После первого заседания нового кабинета я заметила, как все изменилось, ведь большая часть людей были мои сторонники. Это не означало, что мы во всем друг с другом соглашались, и прошло несколько лет прежде, чем возникла ситуация, которая отделила меня от большинства в Кабинете. К тому времени экономическое восстановление Британии станет свершившимся фактом.

А тогда обстоятельства, предшествовавшие конференции, были мрачными. Инфляция упрямо оставалась между 11–12 %. В результате дефицита бюджета США процентные ставки были увеличены на 2 %. После того, как я прибыла в Мельбурн на конференцию Содружества 30 сентября, мне позвонили, что нам потребуется второе увеличение на 2 %.

Безработица продолжала свой неудержимый рост: она достигла верхней планки в три миллиона в январе 1982 г., но уже осенью 1981 это было очевидно. Таким образом, большинство людей не верили, что рецессия подходит к концу, а новые настроения в Кабинете еще не влияли на общественное мнение.

Мы были в сложном положении по еще одной причине. Слабость партии лейбористов позволила недавно сформированной СДП (социал-демократической партии) включиться в политическое соревнование. В октябре либералы и СДП стояли на уровне 40 % согласно опросам общественного мнения, к концу года эта цифра превысила 50 %. На промежуточных выборах в Кросби в последнюю неделю ноября Ширли Уиллиамс смогла вернуться в Палату общин. Накануне партийной конференции в прессе меня назвали «самым непопулярным премьер-министром со времен начала опросов».

Во время экономических дебатов на конференции атаку возглавил Тэд Хит. Он утверждал, что существуют альтернативные политические линии, но мы не пытаемся их использовать. В ответ на заявление Тэда Джеффри Хау, который подытожил результаты своей спокойной, размеренной и убедительной речью, напомнил конференции о собственных словах Тэда в его введении к манифесту Консервативной партии в 1970 г., где он утверждал: ничто не навредило Британии больше, чем бесконечные отступления последних лет. Как только политическая линия приведена в действие, у премьер-министра и его коллег должно быть достаточно отваги, чтобы ее придерживаться. «Вот там я согласен с каждым словом», – сказал Джеффри. Его слова убедили часть сомневающихся и гарантировали нам победу.

Позднее в своей речи я почувствовала необходимость закрепить наш успех, заявив, что причиной нынешней безработицы отчасти является повышение цен на нефть; оно поглотило деньги, которые в противном случае пошли бы на увеличенные инвестиции или на покупку того, что производят британские заводы. Значительная часть нынешней безработицы сейчас вызвана ростом зарплат в прошлом, не подкрепленным ростом производительности, а также ограничительной практикой профсоюзов, излишком рабочих, забастовками, равнодушием руководства и верой в то, что государство вмешается и выручит компании.

Между тем наша политика начала демонстрировать успехи. Ранние признаки восстановления летом 1981 г. подтверждались статистическими данными в последующий квартал, который ознаменовал начало долгого периода сдержанного экономического роста. Политическое восстановление проходило в свете этих ранних признаков улучшения ситуации, и цифры опросов весной 1982 г. были лучше. Нам предстояла война на Фолклендских островах, но мы уже выиграли вторую битву за Британию.