Политика, экономика и иностранные дела до конца 1983 года

Манифест 1983 г. не стал для правительства отправной точкой. Некоторые из основных обещаний были популярными, например, упразднение совета Большого Лондона, советов графств-метрополий и введение снижения местных налогов. Однако тут мы встретились с трудностью, которую должна иметь в виду любая администрация, осуществляющая реформы: всеобщее одобрение большинства, которое молчит, не идет ни в какое сравнение с недовольством хора организованного меньшинства.

Муниципальные социалисты левого толка и субсидируемые ими компании-ширмы были грамотными пропагандистами. Значительная часть положений манифеста сулила «еще больше в том же духе», – не самый вдохновляющий клич. Снижения налогов не произошло. Предстояло еще проделать большую работу в области профсоюзного законодательства. Вот-вот должна была начаться разработка программы приватизации; нужно было вновь внести на рассмотрение билль о приватизации компании «Бритиш телеком».

Вторая проблема заключалась в том, что в Великобритании еще были сильны идеи социализма. Процветание социализма не зависит от благоденствия Лейбористской партии: в действительности, честнее было бы сказать, что благоденствие лейбористов зависит от процветания социализма. А социализм пока еще был присущ национальным институтам и британскому самосознанию. Мы продали тысячи муниципальных домов, но 29 % жилищного фонда осталось в государственном секторе. В классах и педагогических колледжах в целом сохранились левые настроения. Мы уменьшили власть профсоюзов, но они все еще объединяли 50 % силы. Более того, как продемонстрировали стачки шахтеров, хватка крайне левого крыла отнюдь не ослабла. Мы одержали великую победу в Фолклендской войне, преодолев тот настрой, когда казалось, что Великобритания не сможет вернуть себе влияние, но все еще давали о себе знать недобрая зависть к американской силе и глубокий антиамериканизм. В этой ситуации моя задача была совершить революцию, только вот революционеров было маловато. Назначение первого Кабинета министров в новом парламенте вызвало ряд трудностей.

Передав от Фр. Пима полномочия министра иностранных дел П. Каррингтону, я поменяла вига-оптимиста на вига-пессимиста. С Фрэнсисом мы не сходились в выборе политического курса, в подходе к управлению и во взглядах на жизнь. Но в Палате его любили, а это всегда греет сердце министра, убежденного, что его мысли на шаг опережают идеи правительства, черта, которую иногда принимают за независимость ума. Я надеялась, что он согласится стать спикером, и до сих пор считаю, что он отлично подошел бы на эту роль. Но он и слышать об этом не хотел. Он предпочел занять место на задней скамье, откуда критиковал правительство.

Я попросила Д. Хауэлла покинуть Кабинет министров. Его недостатки как управленца стали заметны, когда он заведовал министерством энергетики. Это впечатление подтвердилось, когда он возглавлял министерство транспорта. Ему не хватало ни творческого подхода, ни напористости. Затем я попросила Джанет Янг уступить место Уилли Уайтлоу на посту лидера Палаты лордов. Она не приобрела в Палате лордов достаточного авторитета и, пожалуй, проявляла излишнюю осторожность. По личным причинам мне было жаль расставаться как с Дэвидом, так и с Джанет, поскольку мы близко сошлись с ними, когда партия находилась в оппозиции.

Уилли Уайтлоу явно отвечал всем требованиям для того. В Кабинете министров он стал для меня просто незаменим. Благодаря его опыту, яркой личности и положению, занимаемому в партии, ему иногда удавалось повлиять на коллег, когда у меня это не выходило. А вот на посту министра внутренних дел у него все шло далеко не безоблачно. Отчасти это вызвано тем, что должность объединяла в себе ответственность и отсутствие полномочий. При этом на человека, исполняющего эти обязанности, возлагают вину за все: от неудач в обеспечении королевской безопасности и до должностных правонарушений полицейских, тюремных побегов и отдельных мятежей.

Но дело было не только в этом. Мы с Уилли не разделяем подходов по вопросам, находящимся в ведомстве министерства внутренних дел. Я убеждена, что высшая мера наказания за тяжкие преступления морально оправдана и необходима как инструмент сдерживания, а Уилли так не считает. Мои взгляды на систему вынесения наказаний в целом и на иммиграцию значительно жестче, чем у него. И подавляющее большинство членов Консервативной партии и британского народа были согласны со мной и регулярно демонстрировали это на наших партийных конференциях.

На роль преемника Уилли я выбрала Леона Бриттана. Я никогда не назначала министра внутренних дел с условием, чтобы он полностью разделял мои устремления по этим вопросам, но, по крайней мере, Леон мог привнести сюда свой острый ум юриста и интеллектуальную строгость. Он не терпел фальшивой чувствительности. У него был мощный ум, и, по моему мнению, ему стоило предоставить шанс. Оглядываясь на прошлое, я думаю, нужно было набраться опыта, управляя делами внутри своего министерства, и только потом переместиться в одно из трех могущественных министерств государства. Слишком быстрое продвижение по службе способно ставить под вопрос будущую политическую карьеру. От таких политиков отворачиваются СМИ и коллеги. Этой участи не избежал и Леон. Все жаловались на его манеру держаться во время выступлений на телевидении: он выглядел безучастным и напряженным. Разумеется, за все время возникало множество жалоб и на мою манеру держаться, поэтому я ему сочувствовала. Но это не меняло ситуацию.

Вскоре я должна была лишиться поистине талантливого выступающего по политическим вопросам в моем Кабинете. Найджела Лоусона я назначила министром финансов, для многих неожиданное продвижение по службе. Несмотря на наши с ним конфликты в дальнейшем, если бы можно было составить список консервативных, «тэтчеровских» революционеров, я бы ни за что не стала оспаривать, что Найджелу в нем отведена ведущая позиция. У него быстрый ум, и он легко принимает решения. Его первый доклад о бюджете показал, на что способен хороший экономический анализ, и я сомневаюсь, что какой-то другой министр финансов смог бы подняться до вдохновенной четкости среднесрочной финансовой стратегии. В должности канцлера казначейства Найджел предложил налоговые реформы, которые отличала та же черта: простота, способная вызвать удивление, почему никто раньше до этого не додумался.

Но настало время выдвинуть вперед Джеффри Хау. Ему хватило четырех изнурительных лет в казначействе, и по некоему внутреннему психологическому закону, канцлеры склонны к работе в министерстве иностранных дел. Отчасти потому, что это является логическим продолжением их деятельности. Причиной этого является и то, что международные финансы теперь играют наиважнейшую роль, и поэтому канцлерам приходится проявлять пристальный интерес к работе МВФ, «Большой семерки» и ЕС, у них появляется стремление к выходу на мировую арену.

У меня были сомнения в том, подходит ли Джеффри для работы в министерстве иностранных дел. Оглядываясь назад, я вижу, что была права. Он перенял обычаи министерства иностранных дел, где компромисс и переговоры являлись самоцелью. В новом ведомстве он приобрел черты, которые, кажется, культивируются в этом министерстве: нежелание подчинять дипломатическую тактику государственным интересам и чрезмерное внимание к различным нюансам. У Джеффри было немного романтизированное стремление к тому, чтобы Великобритания вошла в некий грандиозный европейский консенсус. Я никогда не слышала его определения этой загадочной европеизации, даже в последние неспокойные дни моего премьерства, но для него она была пробным камнем ценностей цивилизации.

Первым, чью кандидатуру я рассматривала на пост министра иностранных дел, был Сесил Паркинсон. У нас с ним было согласие относительно вопросов экономической и внутренней политики. Ни он, ни я не сомневались в том, что во внешней политике интересы Великобритании должны занимать первостепенное место. Во время фолклендского конфликта он входил в число членов Военного кабинета. Под его негласным руководством была организована самая технически грамотная предвыборная кампания из всех мне известных. Его фигура представлялась мне наиболее подходящей для работы на серьезном посту. Однако ранним вечером в день голосования, когда я вернулась с избирательного участка, Сесил зашел ко мне на Даунинг-стрит и поведал о романе со своей бывшей секретаршей Сарой Кис. На следующий день, незадолго до того как Сесил должен был прибыть на обед в резиденцию, я получила письмо от отца Сары Кис. В нем сообщалось о том, что она ждала ребенка от Сесила. Когда явился Сесил, я показала ему это письмо. Стало понятно, что нельзя направлять Сесила в министерство иностранных дел, когда над ним нависла такая туча. Я порекомендовала ему обсудить личные вопросы с семьей. А пока я решила назначить его министром вновь объединенного министерства торговли и промышленности.

В сентябре я назначила Джона Гаммера преемником Сесила на посту председателя партии. Джон в прошлом был вице-председателем партии при правительстве Теда Хита и хорошо знал Центральный совет. Он также был талантливым докладчиком и писателем. К сожалению, он не был прирожденным управленцем, и когда наша партия столкнулась с политическими затруднениями, ноша оказалась ему не под силу. Укреплением Консервативной партии стало назначение Джона Уэйкхема, который занял должность «главного кнута». Джон, пожалуй, не согласился бы со своей репутацией человека, который «все поправит». У него была манера, в которой чувствовалась самоуверенность, по большому счету обоснованная. Благодаря своим талантам он был весьма эффективным партийным руководителем.

За предстоящие месяцы я должна была провести важные изменения. В начале октября Сесил Паркинсон, с согласия Сары Кис, опубликовал заявление для прессы, в котором сообщалось об их отношениях и том, что она была беременна. По возможности я хотела оставить Сесила в правительстве. Ситуация сначала выглядела так, что мне это, возможно, удалось бы сделать. Конференция партии прошла через неделю после заявления Сесила, и его министерский доклад был хорошо воспринят. Но поздним вечером в четверг, когда я заканчивала составлять собственную речь на следующий день конференции, в мой гостиничный номер позвонили из пресс-службы с Даунинг-стрит. Сара Кис дала интервью газете «Таймс», и этот материал попал на первую полосу пятничного номера. Я сразу же созвала совещание, пригласив на него У. Уайтлоу, Дж. Гаммера и самого Сесила. Было ясно, что эта история просто так не уляжется. Рано утром на следующий день Сесил зашел ко мне на встречу и сообщил о решении, которое они приняли с Анной: он подает в отставку. Ситуация осложнялась тем, что у него было намечено участие в общественном мероприятии, во время которого он должен был провести церемонию открытия новой вертолетной станции в Блэкпуле и открыть мемориальную доску. Принять в нем участие он уже никак не мог. Тогда его заменил Дэнис.

К счастью, для Сесила это не стало завершением политической карьеры. Но четыре года ему пришлось провести в политической опале, и за это время он утратил возможность добраться до вершины политической лестницы. Он проявил себя как эффективный министр и, хотя пробыл в министерстве торговли и промышленности недолго, проделал большую работу. Именно Сесил принял трудное решение ввести законопроект, выводящий Лондонскую фондовую биржу из-под действия закона «Об ограничительной торговой практике», прекратив таким образом судебное дело, которое было возбуждено против нее по обращению начальника управления торговли. В свою очередь фондовая биржа дала обещание снять давние ограничения на торговлю, и таким образом был запущен процесс, результатом которого стало принятие закона о финансовых услугах (1986), а в октябре того же года была реорганизована Лондонская фондовая биржа. Эти реформы позволили лондонскому Сити приспособиться к требованиям международных рынков и стали чрезвычайно важными для успехов деловых кругов.

Был проведен еще ряд перемещений. Это позволило мне ввести в состав Кабинета министров Ника Ридли, занявшего пост министра по транспорту. Приход Ника в правительство стал лучом света, пробивавшимся сквозь тучу, которая нависла над нами после ухода Сесила. Ник был тем человеком, который стремился к должности для того, чтобы осуществлять на практике то, что считал правильным. Я знаю, что найдется не так много политиков, для кого не имеет никакого значения возможность делать то, что они считают правильным, но тех, для кого это единственное соображение, по которому они готовы идти в политику, действительно считаные единицы. Ник относился к этому меньшинству. В министерстве транспорта Ник энергично проводил в жизнь приватизацию и дерегулирование.

Таков был состав команды, от которой зависел успех второго правительственного срока. Я надеялась, что они разделят рвение и энтузиазм своего капитана.

Большую часть августа я провела в отпуске в Швейцарии, восстанавливая силы после тяжелой и болезненной операции на глазах. Ко времени моего возвращения в Англию я чувствовала, что полностью выздоровела, что было важно, поскольку мне предстояло совершить ряд важных зарубежных визитов. После визита в Канаду я полетела в Вашингтон на встречу с президентом Рейганом. В общем и целом президент занимал сильную позицию в отношении внутренней политики. Несмотря на трудности, вызванные дефицитом бюджета США, состояние американской экономики было превосходным. Как любил шутить президент: «Почему теперь, когда состояние экономики улучшилось, ее перестали называть “рейганомикой”?»

Он внес заметный вклад и в отношения между Востоком и Западом. Советское руководство в международных отношениях теперь явно заняло оборонительную позицию. Правительство Сальвадора в Центральной Америке, имевшее поддержку США в наступлении на коммунистическое повстанческое движение, выглядело сильным. Назвать успешной нельзя было только административную политику на Ближнем Востоке. Было маловероятно, что арабо-израильские мирные переговоры смогут продолжиться, и росла угроза, что США и их союзники будут втянуты в политическую борьбу Ливана.

Президент США еще только собирался объявить о том, будет ли он бороться за второй срок, но я надеялась, что он будет участвовать в выборах и одержит победу. Наше обсуждение в первой половине дня и за обедом затронуло широкий круг вопросов. Я подняла вопрос о возобновлении США поставок оружия в Аргентину, сказав, что такое решение не будет понято в Великобритании. Президент ответил, что он осознавал это, однако возникнет большое давление на возобновление поставок оружия, в случае если в Буэнос-Айресе установится гражданское правительство. Я также воспользовалась возможностью и объяснила суть того, почему мы были против включения независимых британских и французских ядерных средств устрашения в переговоры по оружию между Соединенными Штатами и СССР. Требование советских лидеров о включении наших средств сдерживания было способом отвлечь внимание от американского предложения о сокращении стратегического ядерного оружия. С точки зрения Великобритании, наши национальные средства сдерживания являлись минимумом, но они составляли всего 2,5 % от советского стратегического арсенала. Президент, по-видимому, принял мою точку зрения, что я сочла обнадеживающим. В свою очередь, я смогла успокоить его в том, что касалось сроков развертывания крылатых ракет и ракет «Першинг» в Европе.

В нашем обсуждении речь зашла о стратегии, которой мы должны придерживаться в отношении СССР на будущее. Я обдумала этот вопрос и обсудила его с экспертами в ходе семинара в Чекерсе.

Я сказала, что мы должны провести тщательную оценку советской системы и советских лидеров для того, чтобы установить реалистичные отношения: что бы мы о них ни думали, нам жить на одной планете. Я поздравила собеседника с блестящим выступлением перед Генеральной Ассамблеей ООН после того, как был сбит корейский самолет, и высказала мнение, что его настойчивое требование о необходимости, несмотря на этот возмутительный случай, продолжить переговоры по контролю над вооружениями в Женеве было правильным. Президент согласился с тем, что теперь не время изолироваться от Советского Союза.

Подобно мне, он рассматривал способы, которыми мы могли бы воздействовать на советское руководство. Президент утверждал, что было два пункта, по которым мы должны были сформировать суждение. Первое, то, что русские слишком нервничали относительно собственной безопасности: действительно ли они ощущали угрозу Запада или же это было не более чем попыткой сохранить преимущество в наступательной стратегии? Второй вопрос был связан с контролем над самой советской державой. Президент всегда считал, что военных в СССР контролировало Политбюро.

Что касается переговоров с Советами, нам не следует забывать ни на минуту о том, что главной причиной, по которой они согласились сесть за стол переговоров в Женеве, было развертывание работ со стороны американской оборонной промышленности. Президент полагал, что русские уже приблизились к потолку в своих оборонных расходах. В то же время США обладали достаточным потенциалом, чтобы удвоить объемы военного производства. Задача была одна: убедить Москву в том, что переговоры, – это единственный путь к сохранению равенства, так как они особо не могли позволить себе и впредь конкурировать в вооружениях. Президент припомнил карикатуру, на которой господин Брежнев говорил, обращаясь к генералу: «Мне больше нравилась гонка вооружений, когда мы участвовали в ней одни».

Может быть, мы с президентом Рейганом смогли стать такой сыгранной командой по одной причине: мы разделяли взгляды на мироустройство, мы были очень разными людьми. Он мог точно ухватить стратегическую картину в целом, но предоставлял другим продумывать тактические детали. Я чувствовала, что нам нужно строить отношения с коммунистами на основе взаимодействия, чтобы события не выходили из-под контроля. В ходе обсуждения я настойчиво говорила о необходимости рассмотреть возможные способы ведения дел с Советами, когда они сядут за стол переговоров в более конструктивном настроении.

Неожиданно, но осень 1983 г. стала временем испытаний для англо-американских взаимоотношений. Это было связано с тем, что мы выбрали различные подходы в рассмотрении кризиса в Ливане и Гренаде. События разворачивались на фоне великих стратегических решений, которые собирался принять Запад. На ноябрь 1983 г. было намечено развертывание ракет средней дальности в Великобритании и в ФРГ. Я должна была гарантировать, чтобы, несмотря на кратковременные трудности, которые мы испытывали в отношении Соединенных Штатов, долгосрочные взаимосвязи между нашими двумя странами никак не пострадали. Также я была уверена в необходимости соблюдать нормы международного права и в том, что межгосударственные отношения не должны быть втянуты в игры, разворачивающиеся между конфликтующими силовыми блоками.

Незадолго до окончания Фолклендской войны Израиль осуществил вторжение в Ливан, что в августе 1982 г. привело к развертыванию американских сил в Бейруте. Спустя короткий промежуток времени они были выведены с этой территории, но в сентябре возвратились в Ливан после резни в лагерях палестинских беженцев в пригородах Бейрута.

К этому времени в их состав входили американские, французские и итальянские вооруженные силы. Правительство Ливана обратилось к Великобритании с просьбой об участии. Я объяснила, что оценка наших возможностей несколько завышена. Ко мне направили специального посла, который высказал мнение о том, что Великобритания занимает особое положение и крайне важно, чтобы она была представлена в составе многонациональных сил. И я согласилась, что приблизительно 100 военнослужащих, из числа расквартированных на Кипре в составе миротворческих сил ООН, должны примкнуть к международным силам. В рамках мандата международным силам необходимо было оказать помощь правительству Ливана вернуть свои полномочия и обеспечить безопасность мирного населения.

У меня всегда вызывают беспокойство обязательства обеспечить какую-либо миссию, если нет никаких четких целей. Первоначальный мандат международных сил с ограниченным сроком действия был действительно ясным и логичным, по крайней мере на бумаге. Но уже в сентябре американцы и итальянцы стали настаивать на том, чтобы мы увеличили число военных. Я провела собрание в Чекерсе 9 сентября, чтобы обсудить эти вопросы с министрами и советниками. Меня встревожили доклады о том, что США намерены занять в отношении сирийцев значительно более жесткую линию, чем казалось разумным. Поддержка Сирии при любом разрешении ливанского кризиса была бы существенной. В горах к югу от Бейрута силы национального меньшинства друзов, исторически поддерживающих хорошие отношения с Великобританией, были втянуты в конфликт с ливанской армией. Ситуация была тупиковой. На друзов оказывали нажим их сторонники в Сирии, требуя, чтобы они укрепились на большей территории. У них не было конфликта с британцами, и они стремились избежать обстрела нашего рубежа.

Однажды во время званого обеда на Даунинг-стрит мне сообщили о том, что недалеко от наших войск разорвался снаряд друзов. На этом обеде присутствовал М. Хезелтайн, и я попросила его позвонить лидеру друзов Валиду Джумблатту, чтобы прекратить огонь. Наши силы были малочисленными, уязвимыми и изолированными. Три четверти Ливана были заняты сирийцами или израильтянами, и перспективы достижения мира и стабилизации на оставшейся территории выглядели мрачно.

23 октября террорист-смертник направил грузовик со взрывчаткой на казармы штаба морской пехоты США в Бейруте. Здание было разрушено. Вскоре после этого прогремел второй взрыв в штабе французских воздушно-десантных войск. Всего погибло 242 американских и 58 французских военнослужащих, больше, чем Великобритания потеряла в ходе Фолклендской войны. Ответственность за атаки взяли на себя две воинствующие группировки мусульман-шиитов.

Моей первой реакцией было потрясение массовым убийством. Поэтому встал вопрос о том, вправе ли мы подвергать риску жизни наших военных ради некой призрачной цели. На данном этапе мое внимание резко переключилось на другую горячую точку планеты. Унижение, которому подверглись Соединенные Штаты в результате взрывов в Бейруте, повлияло на события, которые развернулись на острове Гренада в восточной части Карибского моря.

В среду, 19 октября 1983 г., в результате военного переворота просоветского толка было свергнуто правительство Гренады. Морис Бишоп, свергнутый премьер-министр, и пять его ближайших сторонников были расстреляны. Ямайка и Барбадос хотели начать вооруженную интервенцию, в которой бы мы с американцами приняли участие. Моей первой реакцией было, что согласиться с подобным предложением неразумно со стороны американцев, не говоря уже о нас. Я беспокоилась, что серьезному риску подвергаются иностранцы в Гренаде. Там находилось приблизительно 200 британских мирных жителей и еще больше американцев. Организация восточно-карибских государств, ОВКГ, единогласно приняла решение об объединении сил и призвала другие правительства помочь восстановить общественное спокойствие на острове.

Понятно, что была крайне важна реакция американцев. Новая стратегия «межамериканского контекста», которую проводила администрация президента Рейгана, а также существование у них под боком государства-сателлита СССР – Кубы, на наш взгляд, привело к тому, что США преувеличили масштаб угрозы, которую представляла Гренада. По достоверной информации, имевшейся в нашем распоряжении, этот остров представлял для советских руководителей второстепенный интерес. В то же время правительство Кубы активно проявляло заинтересованность. К существующему аэропорту пристраивался новый аэродром. Аэропорт должен был открыться в марте 1984 г., но с января этот аэродром уже мог принимать самолеты.

Американцы увидели в этом преследование неких военных целей. Кубинцы, обеспечивавшие рабочей силой этот проект, относились к нему именно так. С их точки зрения, это был более легкий способ управлять пересылкой тысяч военных из Анголы и Эфиопии на Кубу и обратно. Он мог пригодиться, если бы кубинцы захотели вторгнуться на территории поближе к дому. Но мы продолжали настаивать на том, что главной целью правительства Гренады, как они и заявляли, были торговые интересы: они планировали удовлетворить потребностям заведомо завышенных перспектив по развитию туризма в стране.

Переворот 19 октября 1983 г., какие бы моральные возражения он ни вызывал, был скорее качественной переменой. В субботу, 22 октября, за день до взрывов в Бейруте, мне сообщили, что американская авианосная группа, базирующаяся на авианосце «Индепенденс», переместилась к югу от Карибского архипелага. Группа управления высадкой морского десанта в составе 1900 морских пехотинцев и оснащенная двумя десантными кораблями находилась в 200 милях к востоку. Наличие этих сил давало американцам возможность реагировать, если бы возник повод. В случае, если американцы приняли бы меры по эвакуации американских граждан, они дали обещание эвакуировать также и граждан Великобритании. Нас заверили в том, что если они решат предпринять дальнейшие шаги, то будет проведена консультация.

Тем вечером я утвердила приказ о том, что корабль ВМС «Антрим» должен отправиться из Колумбии к территории Гренады и оставаться за линией горизонта. Нужно было дать публично четкие разъяснения, что такая мера являлась профилактической и была направлена на то, чтобы в случае необходимости помочь эвакуировать британских подданных с Гренады. Вообще, казалось, что этого не потребуется.

По результатам однодневного визита в Гренаду заместитель верховного комиссара в Бриджтауне (Барбадос) доложил, что британские граждане находятся в безопасности, новый режим в Гренаде готов разрешить организацию их отправки, если они пожелают покинуть остров, и что у сэра Пола Скона, представителя королевы на острове, все в порядке. Он не просил нашего военного вмешательства. И вдруг все переменилось.

Почему в Вашингтоне возобладала эта позиция, я до сих пор не знаю. Я уверена, это была реакция гнева на бейрутские взрывы. Что никак не было оправданием ни для меня, ни для Палаты общин, где усилились антиамериканские настроения. Тот факт, что Гренада являлась членом Содружества и официальным главой государства была королева, все только усложнял.

24 октября в 7:15 вечера я получила послание от президента Рейгана во время приема гостей на Даунинг-стрит. Президент сообщал, что всерьез рассматривает просьбу ОВКГ о проведении военной операции. Он просил моего мнения и совета. Я была категорически против интервенции и распорядилась сразу же составить черновик ответа.

Затем мне нужно было посетить прощальный ужин, устроенный принцессой Александрой и ее супругом Ангусом Огилви в честь отбывающего американского посла Дж. Луиса-младшего. Я обратилась к нему: «Что слышно по поводу Гренады? Там что-то намечается». Но он ничего об этом не знал. Во время ужина мне позвонили с просьбой срочно вернуться на Даунинг-стрит, куда я приехала в 11.30 вечера. Прибыло второе послание от президента США. В нем он заявлял о своем решении ответить согласием на просьбу о проведении военных действий. Я немедленно созвала совещание с военным руководством, и мы подготовили мой ответ на оба послания президента: сообщение было отправлено в 12.30 ночи. Было нетрудно договориться о некой общей линии.

В моем сообщении содержался вывод: «Эти действия будут восприняты западными государствами как вмешательство во внутренние дела маленькой независимой страны, каким бы уродливым ни был его режим. Прошу вас рассмотреть это с учетом контекста наших отношений между Востоком и Западом и того факта, что в ближайшие дни нам придется сделать представления перед нашими парламентами и народами о размещении крылатых ракет у нас в стране. Я вас очень прошу подумать об этих доводах самым тщательным образом. Не могу скрыть своей глубокой тревоги относительно ваших недавних сообщений. Вы просили моего совета. Я его изложила и надеюсь, что даже на такой поздней стадии вы примете его в расчет…».

Двадцать минут спустя я подкрепила сообщение телефонным звонком, связавшись с президентом по горячей линии. Я сказала, что хотела бы, чтобы он очень тщательно рассмотрел ответ, который я только что направила. Он пообещал подумать, но добавил: «У нас часы уже на нуле». В 7:45 тем же утром прибыло еще одно послание, в котором президент Рейган сообщил, что он взвесил мои соображения, но счел, что перевешивают другие факторы.

Военная операция США по вторжению на Гренаду началась тем же утром. После ряда сражений лидеры режима были арестованы. Я испытывала негодование и подавленность. Британское правительство выставили как бессильное. Накануне днем Джеффри Хау сообщил Палате, что не располагает информацией о намерениях США вмешаться в дела Гренады.

Реакция международного сообщества на американское вторжение была резко отрицательной. Это способствовало усилению пропаганды в Советском Союзе, и кубинцев изображали как героев, давших отпор вторжению. Когда я прибыла на совещание глав правительств Содружества в Нью-Дели в следующем месяце, наиболее спорной темой обсуждений все еще оставалась Гренада. Моя публичная критика в адрес американских действий привела к временному ухудшению отношений с давними друзьями Великобритании в Карибском бассейне.

Это было нелегкое время. Дома нам пришлось столкнуться с сильным давлением, вынуждающим нас пересмотреть соглашения по развертыванию крылатых ракет. Ведь казалось, что если американцы не проконсультировались с нами по поводу Гренады, то будут ли они консультироваться с нами по применению крылатых ракет. Так что, когда президент Рейган вызвал меня по телефону вечером 26 октября во время экстренного обсуждения американских действий в Палате, мое настроение было далеко не благодушным. Президент сообщил, что сильно сожалел о создавшихся трудностях и хотел объяснить, как так вышло. Основной причиной проблемы была необходимость избежать утечек информации. К моменту, когда он получил мое послание, где были изложены мои соображения, час «Ч» миновал, и американские силы уже начинали наступление. Военные действия увенчались успехом, и теперь стояла задача укрепления демократии. На это нечего было ответить, и поэтому я была сдержанна в высказываниях, однако этот телефонный звонок был мне приятен.

События в Ливане повлияли на американские действия на Гренаде, представление о кризисе на Гренаде повлияло на мое отношение к процессу в Ливане. Я была обеспокоена тем, что непредсказуемость американцев может повториться и в этой горячей точке. Я понимала, что Соединенные Штаты хотели нанести ответный удар после террористического акта, направленного против их военнослужащих в Бейруте. Но, как бы события ни разворачивались, я считала, что реагирование должно быть законным, соразмерным и эффективным.

Я направила президенту Рейгану послание от 4 ноября, в котором приветствовала заверения, полученные Джеффри Хау от Джорджа Шульца, в том, что со стороны американцев не будет поспешной реакции, и настаивала на необходимости сформировать ливанское правительство, которое имело бы более широкую основу. Президент ответил мне 7 ноября, что любые действия будут осуществляться в порядке самообороны, а не в качестве мести, но добавил, что нельзя допустить нанесения повторного удара со стороны совершивших это злодеяние.

Через неделю я получила еще одно послание, где говорилось, что он склонен к принятию решительных, но строго ограниченных военных действий. При этом в США поступали доклады о подготовке новых терактов против многонациональных сил, и он был намерен их сдержать. Он добавил, что из-за необходимости сохранения полной секретности знание о позиции ограниченно.

Я ответила сразу, подчеркнув, что прекрасно понимаю, какое давление на него оказывают, но любые меры, на мой взгляд, должны ограничиваться законной самообороной. Я была рада, что он не рассматривал вопрос о привлечении Израиля или нацеливании на Сирию или Иран, любые действия против которых были бы очень опасными. Мне казалось, что ответные действия не были целесообразными. Однако Франция все-таки нанесла ряд воздушных ударов по настоянию американцев, как позднее сообщил мне президент Миттеран. В ответ на нападение на американские самолеты США нанесли удар по сирийским позициям в центральном районе Ливана. Эти ответные меры не дали никакого результата. Ситуация продолжала ухудшаться.

Встал вопрос уже не о необходимости вывода сил, а о том, как его возможно осуществить. В феврале 1984 г. ливанская армия утратила контроль над Западным Бейрутом, и ливанское правительство рухнуло. Настало время выбираться оттуда, и было принято совместное решение о выводе военных, с которым согласились США и другие члены многонациональных сил. Принять окончательное решение я доверила британскому командующему на месте. Он решил, что уходить нужно в ночное время суток.

Но вдруг я узнаю о том, что президент Рейган собирается этим вечером выступать по телевидению, чтобы поведать американскому народу о готовящихся событиях и их причинах. Возникла необходимость дать сигнал нашим военным, чтобы они были готовы к выходу в сжатые сроки. В последнюю минуту, когда я находилась на аудиенции у королевы в Букингемском дворце, мне пришло сообщение о том, что президент не будет организовывать телевизионную трансляцию. Но информация о решении с отсрочкой мгновенно просочилась, и президент вынужден был все-таки выступить на телевидении.

Я отказалась отменить запланированный вывод наших солдат на британские суда, стоящие в открытом море, эта операция была проведена со свойственным британской армии профессионализмом. Фактически все войска многонациональных сил вскоре были выведены на корабли.

После этого уже ничего нельзя было сделать для спасения Ливана; вновь сформированное ливанское правительство все более испытывало контроль со стороны Сирии, враждебность которой по отношению к Западу вновь возросла. Американское вторжение в Ливан, из каких бы добрых побуждений оно ни происходило, было безусловным провалом. Мне казалось, что произошедшее там давало нам уроки, к которым необходимо было прислушаться.

Во-первых, недальновидно вмешиваться в подобные ситуации, если отсутствует четкая, согласованная цель. Во-вторых, бессмысленно потворствовать ответным мерам, которые ничего не меняют на местах. В-третьих, необходимо избегать провоцирования крупной региональной державы, такой как Сирия, если отсутствует готовность решать широкие последствия этого шага. Напротив, американское вторжение на Гренаду фактически было победой. Там была восстановлена демократия, к выгоде не только жителей острова, но и их соседей. Тем не менее, даже правительства, действующие из лучших побуждений, должны проявлять дальновидность и соблюдать юридические формы.

Демократии должны показывать превосходство над тоталитарными правительствами, не чтущими законы. Следует признать, что законодательство в отношении этих вопросов далеко не однозначно, в чем я смогла убедиться в ходе семинара, который провела после событий на Гренаде. К своему большому удивлению, я обнаружила, что юристы, присутствовавшие на этом семинаре, были больше расположены обсуждать темы из области реальной политики, в то время как политических деятелей больше волновала проблема легитимности. Я убеждена, военные действия должны быть основаны на праве на самооборону, и никакой внешний орган не может оспаривать такое право.

Я все еще размышляла о событиях на Гренаде, направляясь в Бонн для участия в одной из очередных англо-немецких встреч с канцлером Колем во вторник, 8 ноября{ Гельмут Коль стал преемником Гельмута Шмидта на посту канцлера ФРГ в 1982 г.}. У канцлера Коля, как и у меня, вызывало тревогу то, как повлияют американские действия на общественное мнение в Европе в рамках подготовки к развертыванию крылатых ракет и ракет «Першинг».

Главной целью моего визита была надежда заручиться поддержкой Германией на заседании Европейского совета в Афинах несколькими неделями позднее. Я начала с предложения, что следующим председателем Европейской комиссии должен стать представитель Германии. Было очевидно, что в комиссии этого не хотели. И еще я сказала, что нашей целью является дальнейшее созидание на фундаменте, заложенном под немецким председательством.

Затем мы перешли к обсуждению дел. Я подчеркнула необходимость строгого контроля за расходами в рамках единой сельскохозяйственной политики и предостерегла против протекционизма во избежание разногласий с Соединенными Штатами. Немцев больше всего интересовали будущие уровни сумм валютной компенсации{ Суммы валютной компенсации представляли собой систему налогов и субсидий на продукцию, защищаемую в рамках единой сельскохозяйственной политики.}, которые отражаются на доходах фермеров, а также черная металлургия, где, по их мнению, с ними обходятся несправедливо, их волновало, что итальянцы используют субсидии, чтобы ослабить потенциал немецких производителей.

Я надеялась, что немцы осознали ту решительность, которую я готова была проявить в достижении своих целей по вопросу бюджета в Афинах. Главы правительств встретились в великолепном Заппейон-холл, здании, исполненном в классическом греческом стиле и оборудованном с учетом современных потребностей.

Во время первых совещаний Совета во второй половине дня я сидела прямо напротив президента Миттерана и канцлера Коля. Мне бросилось в глаза то, что на фоне моего заваленного бумагами стола, на котором лежали тезисы с пометками по различным вопросам, рабочие места моих французского и немецкого оппонентов выглядели пустующими. Это производило впечатление олимпийского спокойствия, соответствующего окружающей обстановке, но при этом говорило о том, что они не проработали детального анализа. В ходе этой встречи канцлер Коль, казалось, не желал или не мог внести какого-либо эффективного вклада. Более того, президент Миттеран, казалось, не только не располагал информацией по этим вопросам, но и имел слабое представление о собственной позиции. Греческое председательство не способствовало продвижению в обсуждаемых вопросах.

Господин Папандреу, который всегда демонстрировал исключительную эффективность, когда речь шла о получении субсидий для Греции, был не слишком искусным в роли председателя Европейского совета. Во вторник у меня состоялся рабочий завтрак с президентом Миттераном. Наши взгляды существенно расходились, и было бессмысленно тратить время на обсуждение проблем Сообщества, поэтому мы уделили основное внимание Ливану.

Французский президент пошутил, что если мы не продемонстрируем продолжение диалога между Великобританией и Францией, газеты заговорят о возврате во времена «Столетней войны»{ Столетняя война – серия военных конфликтов между Англией, с одной стороны, и Францией, с другой, длившихся примерно с 1337 по 1453 г. Поводом к этим конфликтам были притязания на французский престол английской королевской династии Плантагенетов. Несмотря на начальные успехи, Англия так и не добилась своей цели в войне. (Прим. ред.)}. Я высказала ему, что меня удивила его позиция на общеевропейском заседании, особенно учитывая, что я поддерживала предложения, которые выдвигал французский министр финансов месье Делор. Удовлетворительного ответа я не получила. Вопрос, в котором мы достигли понимания, касался Германии. Я сказала, что, хотя немцы были готовы быть великодушными, получив политические выгоды за счет Сообщества, может прийти новое поколение, которое откажется вносить такой весомый вклад. Это повлияет на немецкий нейтралитет, и такая перспектива, по замечанию президента Миттерана, уже возникла.

Встреча была довольно мирной, и по окончании совещания Совета я старалась сохранять дружественную атмосферу и избегала слишком резких высказываний. В конце концов, месье Миттеран должен был стать новым председателем Совета, и именно ему должно выпасть председательство на совещаниях, когда мы будем обсуждать проблемы заканчивающихся средств Сообщества. Мне подумалось, что он захотел отложить урегулирование бюджета до того момента, когда можно будет пожать лавры успеха в решении этого важного вопроса во время своего председательства.