Ответ политиков и сил безопасности на терроризм ИРА 1979–1990 годов

Как всегда, к завершению нашей партийной конференции 1984 г. в Брайтоне меня охватила паника по поводу моей предстоящей речи. Хорошую речь для конференции нельзя написать заранее: нужно почувствовать настрой аудитории, тогда можно взять верный тон. Я провела много времени, работая над речью со своими помощниками в четверг после обеда и вечером, затем ненадолго отлучилась, чтобы попасть на бал агентов Консервативной партии, а после 11 часов вернулась в свои апартаменты в «Гранд Отеле».

К 2:40 утра речь, как мне казалось, была закончена. Те, кто помогает мне писать речи, пошли спать, другие сотрудники, кому повезло меньше, вносили в текст правку и готовили кассету с подсказками. Я в это время углубилась в дела правительства.

В 2:54 утра комната сотряслась от громкого удара. Несколько секунд стояла тишина, а потом раздался другой звук, обвалилась каменная кладка. На ковре гостиной валялись стекла разбитых окон. Сначала я подумала, что бомба взорвалась в одном из автомобилей на улице. Только когда Пенни, жена Джона Гаммера, спустилась с другого этажа, прямо из постели, я узнала, что взрыв произошел над нами. Соседняя ванная комната сильно пострадала, но, окажись я там во время взрыва, получила бы только порезы. Те, кто хотел меня убить, заложили бомбу не там, где надо.

Не считая разбитого стекла и звука пожарной сигнализации, которая включилась от взрыва, все остальное, на первый взгляд, не изменилось. Свет, к счастью, горел. Дэнис просунул голову в дверь спальни, увидел, что со мной все в порядке, и снова исчез, чтобы одеться. По непонятной для нас обоих причине он взял с собой запасные ботинки, которые позже надел американский посол Чарльз Прайс, потерявший свои в суматохе. Пока Кроуфи собирал мои туалетные принадлежности, блузки и два костюма, Робин Батлер заглянул, чтобы взять правительственные документы. Я прошла через коридор в комнату секретарей, чтобы убедиться, что с моими подчиненными все в порядке. Одна из девушек получила удар электрическим током от фотокопирующего аппарата. Не меньше, чем о себе, они волновались о моей недопечатанной речи. «Все хорошо, – уверяли они меня. – Речь у нас».

К этому времени все больше людей собиралось в комнате секретарей, взъерошенные и взволнованные. Пока мы переговаривались, оперативники обеспечивали, насколько могли, нашу безопасность. Всегда есть опасение, что заложено второе взрывное устройство, механизм которого запрограммирован так, чтобы настичь и убить тех, кто уцелел после первого взрыва. Кроме этого, нужно было найти безопасный выход из отеля.

В 3:10 утра группами мы начали уходить. Первый выход, к которому нас отправили, оказался непроходимым, и мы вернулись в офис и стали ждать. Позже мы спустились по основной лестнице. Только по обломкам при входе в вестибюле я осознала серьезность разрушений. Я надеялась, что портье не был ранен. В воздухе висела цементная пыль: она попадала в рот и на одежду, пока я пробиралась между чьими-то вещами и сломанной мебелью к другому выходу отеля. Мне все еще не приходило в голову, что кто-то мог погибнуть.

Десять минут спустя нас доставили в участок Брайтона полицейской машиной. Нам предложили чай. Появился Уилли Уайтлоу. Потом Хаус вместе со своей маленькой собачкой Баджет. Но мне было очень нужно поговорить с Леоном Бриттаном, министром внутренних дел, и Джоном Гаммером, секретарем партии. В тот момент никто из нас не знал, будет ли продолжаться конференция. Я для себя определила, что если будет физически возможно, произнесу свою речь. Было решено, что я проведу остаток ночи в полицейском колледже Льюес. Я переоделась из вечернего платья в темно-синий костюм и, покидая полицейский участок, сделала короткое заявление для прессы.

Не знаю, случайно или нет, но в колледже никого не было. Мне предоставили небольшую гостиную с телевизором и комнату, при которой была ванная. Дэнис и оперативники заняли помещение дальше по коридору. Со мной в комнате был Кроуфи. Мы сидели на кроватях и обсуждали случившееся. К тому времени стало ясно, что были пострадавшие, но конкретно ничего не было известно. Мы оба встали на колени и некоторое время тихо молились.

Я не взяла с собой спальных вещей, поэтому легла в верхней одежде и беспокойно проспала часа полтора. Меня разбудили звуки утренней телевизионной передачи в 6:30. Новости оказались хуже, чем я ожидала. Я увидела изображения Нормана Теббита, которого вытаскивали из-под обломков. Потом мы услышали, что Роберта Уэйкем и член парламента Энтони Берри погибли. Но я знала, что мне нельзя давать волю эмоциям. В тот день я должна была быть в форме и морально, и физически. Я не могла оторвать глаз от экрана. Мне необходимо было знать все детали случившегося, и каждая следующая деталь казалась хуже предыдущей.

Стоял прекрасный осенний день, и пока мы ехали в Брайтон, небо было ясным, а море – спокойным. Передо мной возникло здание «Гранд Отеля» с обвалившейся стеной. Затем мы вошли в конференц-центр, где в 9:20 утра открылась конференция. Ровно в 9:30 мы вместе с представителями Национального Союза появились в президиуме. Многим пришлось оставить одежду в отеле, но Элистар Макэлпайн устроил так, что местный универмаг «Маркс и Спенсер» открылся пораньше, и сейчас все были одеты прилично. Зал был заполнен только наполовину, так как усиленная работниками безопасности проверка задерживала людей перед входом. Но овация была грандиозной. Мы хотели показать террористам, что им не удастся сломить наш дух.

Совершенно случайно, но очень к месту первая тема касалась Северной Ирландии. Я немного послушала, но вскоре ушла, чтобы поработать над речью, которую надо было переделать. Пока я работала, мне все время приходили сообщения и забегали с короткими визитами коллеги и друзья. Я знала, что Джона Уэйкмена еще не извлекли из-под завалов и что несколько человек числились пропавшими. Не прекращающийся поток цветов отсылался в больницу, где находились раненые.

Как и раньше, я произносила речь по напечатанному тексту, а не по кассете, довольно много импровизируя. Но я знала, что гораздо важнее, чем мои слова, был тот факт, что я, как премьер-министр, могла выступать. В своей речи я постаралась суммировать чувства, которые мы все испытывали: «Взрыв бомбы… был попыткой нанести ущерб демократически избранному правительству ее величества. Вот масштаб злодеяния, которое обрушилось на всех нас. И то, что мы собрались здесь, ошеломленные, но собранные и решительные, показывает, что все попытки уничтожить демократию будут неудачными».

После речи, не задерживаясь, я сразу поехала в Королевский госпиталь графства Сассекс, чтобы навестить раненых. Четверых уже не было в живых. Мюриэль Маклин лежала под капельницей: она позже умерла. Джон Уэйкмен был еще без сознания. Ему длительное время ежедневно делали операции, стараясь спасти раздробленные ноги. Так случилось, что мы были знакомы с главным консультантом Тони Траффордом. Я часами висела на телефоне, стараясь получить ценные советы от экспертов в области множественных травм. Оказалось, что в госпитале находится доктор из Сальвадора, являющийся специалистом в этой области. Врачам удалось спасти ноги Джона. Норман Теббит пришел в сознание, пока я находилась в госпитале, и нам удалось немного поговорить. Я поговорила и с Маргарет Теббит, которая лежала в отделении интенсивной терапии. Она сказала, что не ощущает своего тела ниже шеи. Как бывшая медсестра, она знала, что это значит. Я уехала из больницы, но продолжала думать о мужестве и страданиях этих людей. Меня в тот день отвезли в Чекерс раньше, чем обычно, в сопровождении полного эскорта мотоциклистов. Ночью в доме, что стал мне пристанищем, я думала о тех, кто не мог вернуться к себе домой.

События в Брайтоне потрясли весь мир. Жители Северной Ирландии и работники безопасности постоянно встречаются с жестокой реальностью терроризма лицом к лицу. Но терроризм – это просчитанное применение насилия и угроз, направленное на достижение политических целей. Террористы есть и в католических, и в протестантских общинах, слишком многие готовы поддержать их или подчиниться их действиям. Чтобы противопоставить себя терроризму, человеку придется пойти на огромный личный риск. Поэтому невозможно полностью отделить политику безопасности, необходимую для предотвращения террористических проявлений и призвания виновников к закону, от более широкого политического подхода. Для некоторых людей эта связь предполагает уступки террористам путем ослабления союза Ольстера с Британией. Но не для меня. Моя политика по отношению к Северной Ирландии всегда была направлена в первую очередь на защиту демократии и закона.

ИРА является сердцевиной проблемы терроризма. Если победить ИРА, не будет и их соперников с протестантской стороны. Но победить их можно только при выполнении трех условий. Во-первых, с ними должны порвать национальные меньшинства, которые обеспечивают им поддержку. Для этого потребуется, чтобы представители меньшинства стали хотя бы подчиняться конституции государства, в котором они живут.

Во-вторых, ИРА нужно лишить международной поддержки как от наивных американских ирландцев, так и от арабских революционных правительств, таких как режим полковника Каддафи. Для этого требуется пристальное внимание к внешней политике, направленное на объяснение фактов тем, кто был дезинформирован, и изъятие оружия у злоумышленников.

В-третьих, отношения между Британией и Ирландией следует развивать осторожно. Организации ИРА часто для обучения, получения денег и оружия, а также чтобы избежать поимки после совершенных в Соединенном Королевстве преступлений, отправляются на юг. Граница, длинная и трудная для патрулирования, имеет решающее значение в плане безопасности. Многое зависит от желания лидеров республики сотрудничать с нашей разведкой, службой безопасности и судами.

Мои собственные пристрастия глубоко юнионистские, и наша партия на протяжении всей своей истории была верна защите Союза: накануне Первой мировой войны консерваторы невольно спровоцировали гражданские беспорядки, чтобы защитить его. Поэтому я никогда не понимала, почему юнионисты подозревали, что я могу «сдать» их республике.

Но какому британскому политику дано полностью понять Северную Ирландию? В истории Ирландии, и Северной, и Южной, которую я пыталась изучить, реальность и мифы, от семнадцатого века до 1920-х гг., приобретают очевидность вчерашнего дня, недавней истории. Недоверие перерастает в ненависть, вылезая на политическую поверхность. И те, кто имеет с этим дело, должны быть осмотрительны. Самое важное заключалось в том, чтобы обеспечить безопасность. И если для этого требовалось идти на кое-какие уступки югу, мне приходилось с этим считаться. В самой Северной Ирландии я бы начала с системы принципа большинства с сильными гарантиями по правам человека для меньшинства, как и для всех остальных. Таким в общих чертах был подход, который Эйри Нив и я имели в виду, когда составили черновик манифеста в 1979 г. Национальное меньшинство не способно было поверить, что принцип большинства сможет обеспечить им права. Они настаивали на некоем «разделении власти», а также требовали установления республики в Северной Ирландии, а для юнионистов оба предложения были исключены.

Принцип большинства означал передачу постоянной власти протестантам, и долгие годы правления юнионистов ассоциировались с дискриминацией католиков. Недовольство католиков в конце 1960-х подняло движение за гражданские права, которое использовала ИРА. К началу 1972 г. гражданские беспорядки достигли такого масштаба, что Стормонт{ Стормонт – замок неподалеку от Белфаста. Используется в качестве резиденции кабинета министров Северной Ирландии. (Прим. ред.)} распустили, заменив его функции непосредственным управлением из Лондона. Британское правительство гарантировало, что Северная Ирландия будет оставаться частью Соединенного Королевства, пока того будет хотеть большинство ее народа, и это составляло краеугольный камень политики в правление обеих партий.

Политические реалии Северной Ирландии не допускали сохранения принципа большинства. Многие юнионисты отказывались это признать, но с 1974 г. работа Инока Паула в Палате помогла некоторым из них изменить свои позиции. Он доказывал необходимость «интеграции», стирание всяких различий между управлением Северной Ирландией и остальной Великобританией. Инок считал, что терроризм процветает из-за неопределенности конституционной позиции Ольстера. Он доказывал, что с неопределенностью будет покончено, если произойдет полная интеграция в сочетании со строгой политикой безопасности.

Я не соглашалась с этим по двум причинам. Во-первых, я не верила, что безопасность можно рассматривать отдельно от других более общих политических вопросов. Во-вторых, я рассматривала переходное правительство и ассамблею для Северной Ирландии не как меры, ослабляющие, а скорее как меры, укрепляющие Союз. Таковы были мои взгляды на будущее Северной Ирландии в начале работы премьер-министром. Моя убежденность в том, что нужны дальнейшие усилия и на политическом фронте, и на фронте безопасности, укрепилась из-за событий второй половины 1979 г.

В октябре того года мы в парламенте обсуждали необходимость инициативы, направленной на достижение деволюции Северной Ирландии. Я не очень верила в перспективу, но согласилась на издание документа, состоящего из обсуждения и перечисляющего варианты решений.

В Северной Ирландии должна была пройти конференция основных политических партий для достижения соглашения. В понедельник 7 января 1980 г. конференция начала свою работу в Белфасте. Самая большая юнионистская группа, Официальная юнионистская партия (ОЮП), отказалась от участия. Воинственная Демократическая юнионистская партия (ДЮП) доктора Пэйсли, католическая националистская Социал-демократическая и лейбористская партия (СДЛП), а также умеренная, состоящая из среднего класса партия Альянс решили принять участие, но заинтересованности у них не было.

Мы отложили конференцию до марта и начали размышлять, не стоит ли нам самим изложить предложения в форме технического документа. В июне министры обсудили черновик документа, подготовленный министром Северной Ирландии Хамфри Эткинсом. Я внесла в текст изменения, учитывающие настроения юнионистов. Оптимизма по поводу успеха этой инициативы у меня не прибавилось, но я согласилась с публикацией документа. К ноябрю стало ясно, что соглашения на диалог между североирландскими партиями достигнуто не будет.

В любом случае к тому времени узники республики, находящиеся в тюрьме Мэйз, начали первую из двух своих голодовок. Я приняла решение не выступать с крупными политическими инициативами, пока продолжается голодовка: мы не могли давать повод думать, что идем на поводу у террористов с их требованиями. По той же причине я также не хотела в такое время вступать в контакты с ирландским правительством.

Чарльза Хохи избрали лидером партии Фианна Файл и премьер-министром в середине декабря 1979 г. Мистер Хохи был связан с умеренным крылом ирландских политиков. Но его «добропорядочность» видна из того, что в знаменитом процессе 1970 г. его обвиняли в поставках оружия для ИРА, хотя и оправдали.

С ним легко было общаться, он был не такой разговорчивый и более практичный, чем Гаррет Фитцджеральд, лидер партии Фине Гэл. Мистер Хохи в мае посетил меня на Даунинг-стрит, 10, где мы в общих чертах по-дружески обсудили положение в Северной Ирландии. Он оставил мне в подарок очень красивый грузинский серебряный чайник, что было очень мило с его стороны. Стоимость чайника превышала дозволенную цену официального подарка, и мне пришлось оставить его на Даунинг-стрит, 10, когда я покидала резиденцию. Разговаривая с мистером Хохи в следующий раз, во время участия в заседании Совета Европы в Люксембурге 1 декабря 1980 г., я поняла, что ирландца больше всего заботила голодовка.

Чтобы понять предысторию голодовок, нужно обратиться к статусу «особой категории», который ввели в Северной Ирландии для осужденных за терроризм, в качестве уступки ИРА в 1972 г.{ В этой главе и далее слово «националист» в основном используется в значении «католик», а слово «юнионист» – в значениии «протестант». Верно, что политическое и этническое разделение в Северной Ирландии в целом (но не всегда) совпадает, а даже усугубляется религиозным разделением, неоправданно использовать религиозные термины. Бандиты из ИРА, способные убивать, и участники голодной забастовки, покончившие жизнь самоубийством, не могут быть признаны настоящими «католиками», как и нельзя назвать «протестантами» убийц из секты «лоялистов». Их даже нельзя приписать к христианам. (Прим. автора)} Это было большой ошибкой, и с этим было покончено в 1976 году. Заключенные, обвиненные в преступлениях такого рода, лишились своих привилегий. Но закон не имеет обратной силы.

Поэтому некоторые заключенные «особой категории» по-прежнему содержались отдельно, и порядок там был не такой, как у других террористов. В так называемых «корпусах эйч» тюрьмы Мэйз, где находились узники-террористы, шли постоянные протесты, в том числе и отвратительный «грязный протест». 10 октября несколько заключенных объявили о своем намерении, если их требования не будут выполнены, 27 октября начать голодовку. Среди наиболее важных выдвигались требования носить собственную одежду, свободно общаться с другими «политическими» узниками и не выходить на тюремную работу.

Я была против того, чтобы подчиниться их давлению, не было и речи об изменении тюремного режима после начала забастовки. Не стоял вопрос и о признании политического статуса. Но главный полицейский Ольстера считал, что некоторые уступки до начала забастовки помогут справиться с угрозой народных беспорядков, к которым могла бы привести голодовка, и хотя мы и не верили, что можно было предотвратить голодовку, мы стремились завоевать общественное мнение. Мы согласились, чтобы все заключенные могли носить «цивильную», но не свою собственную, одежду при условии подчинения тюремному уставу. Как я и предвидела, эти уступки не остановили голодовку.

Пока продолжалась голодовка и перспектива смерти заключенных становилась реальной, это тяжело ощущалось нами. Когда я встретила мистера Хохи в кулуарах люксембургского Совета Европы 1 декабря 1980 г., он убеждал меня найти способ покончить с голодовкой, хотя и он был согласен, что политический статус не обсуждается. Больше нам нечего было им предложить. Я и сейчас не верю, что протестующие могли выйти из голодовки вопреки воле лидеров ИРА.

Мы встретились снова неделю спустя на втором англо-ирландском саммите в Дублине. Это совещание принесло больше вреда, чем пользы. Я, против обыкновения, не вникала в детали при подготовке коммюнике, в результате прошло заявление, что мистер Хохи и я посвятим нашу следующую встречу в Лондоне «специальному рассмотрению совокупности отношений между этими островами». Мистер Хохи затем дал пресс-конференцию, после которой журналисты писали о прорыве в вопросе конституции. Конечно, ничего подобного не происходило. Это стало «красной тряпкой» для юнионистского «быка».

Католическая церковь тоже сыграла роль в исходе голодовки. Во время визита в Рим 24 ноября я лично объяснила ситуацию папе. У него было не больше симпатии к террористам, чем у меня, он это ясно показал во время посещения республики в предыдущем году. Ватикан оказал давление на ирландскую католическую иерархию, те выступили с обращением к заключенным прервать голодовку, в то же время призывая правительство проявить «гибкость». Разговоры об уступках и компромиссах продолжались, 18 декабря, когда один из узников стал терять сознание, голодовка была прервана. ИРА позже утверждала, что сделала это из-за того, что мы пошли на уступки, но это было полнейшей неправдой.

Я надеялась, что голодным забастовкам придет конец, но этого не случилось. Еще одну голодовку объявил 1 марта 1981 г. в тюрьме Мэйз лидер ИРА Бобби Сэндс, и к нему временами присоединялись и другие. В то же самое время прекратился «грязный протест», якобы для того, чтобы все внимание сконцентрировалось на голодовке.

Это стало началом беспокойного времени. Политически у ИРА были преимущества: Сэндс заочно из-за смерти независимого республиканского члена парламента на довыборах получил место в парламенте от Фермана и Южного Тирона. В целом СДЛП сдавала позиции республиканцам. Существовали предположения, которые даже разделяли некоторые из моих советников, что ИРА подумывала о том, чтобы закончить свою террористическую деятельность и добиваться власти на выборах. Я в это не верила.

Бобби Сэндс умер во вторник 5 мая. С того времени ИРА стала готовить на меня покушение. Смерть Сэндса спровоцировала беспорядки и насилие, в основном в Лондондерри и Белфасте. Силы безопасности испытывали все возрастающую нагрузку. Можно было восхищаться мужеством Сэндса и других погибших, но невозможно было симпатизировать их кровавым мотивам. Мы сделали все, что было в наших силах, чтобы убедить их выйти из голодовки.

Стремясь выйти из кризиса, я только что не кормила их с ложечки. В течение всего времени голодающим предлагалось трехразовое питание, постоянное медицинское наблюдение и питьевая вода. Когда забастовщики были без сознания, их ближайшие родственники могли дать врачам указание кормить их через капельницу. Я не теряла надежды, что семьи, пользуясь этими правами, ускорят окончание голодовки. В конце концов, когда умерло уже десять заключенных, несколько семей объявили о своем намерении вмешаться и не допустить смерти своих родственников. 3 октября ИРА распорядилась прекратить голодовку. После ее окончания, я санкционировала дальнейшие уступки касательно одежды, объединений и смягчения наказания. Итогом было серьезное поражение ИРА.

Однако теперь ИРА усилила террор в Англии. Самый серьезный инцидент произошел 10 октября, когда бомба ИРА взорвалась около казарм Челси. Был поврежден автобус с ирландскими гвардейцами, убит один прохожий и ранены много солдат. Бомба была наполнена шестидюймовыми гвоздями, чтобы причинить как можно больше боли и страданий.

Позднее, когда Гаррет Фитцджеральд перестал идеализировать настроения ирландцев, у нас установились дружественные отношения. Эти добрые отношения раздражали юнионистов, если судить по их реакции на наше решение организовать «англо-ирландский межправительственный совет».

Трудно сказать, как бы отреагировал Гаррет Фитцджеральд на новые предложения, сделанные нами весной 1982 г. по поводу «постепенной передачи» власти Ассамблее Северной Ирландии. Тогда власть вновь перешла к мистеру Хохи, и англо-ирландские отношения дошли до температуры замерзания. Новый премьер-министр обвинил наши предложения в «ошибочности и непрактичности», и к нему присоединилась СДЛП. Меня разозлила больше всего позиция, занятая ирландским правительством во время Фолклендской войны, о чем я уже упоминала.

Джим Прайор, заменивший незадолго до конца второй голодовки Хамфри Эткинса на посту государственного секретаря по вопросам Северной Ирландии, более оптимистично относился к предложениям, изложенным в Белой книге (официальном документе правительства), чем я сама. Перед публикацией текст в Белой книге был отредактирован, из него была исключена глава об отношениях с Ирландской республикой, что, по моему мнению, должно было свести к минимуму возражения юнионистов. Демократическая юнионистская партия Иэна Пэйсли поддержала эти предложения, многие сторонники интеграции их критиковали. Двадцать членов парламента от консерваторов проголосовали против билля, когда его вынесли на голосование, а трое молодых членов правительства ушли со своих постов.

Я председательствовала на заседании комитета «Е» в зале совещаний утром 20 июля 1982 г., когда услышала взрыв бомбы на относительно близком расстоянии. Я попросила узнать, в чем дело, но продолжала заседание. Оказалось, что были взорваны две бомбы с разницей в два часа в Гайд-парке и в Риджент-парке. Первая из них предназначалась дворцовой кавалерии, а вторая военному оркестру. Было убито восемь человек, а 53 получили ранения. Это была ужасная бойня. Я услышала о ней из первых рук от пострадавших, когда на следующий день приехала в больницу.

Возвращение Гаррета Фитцджеральда на пост премьер-министра в декабре 1982 г. позволило улучшить климат англо-ирландских отношений. У меня состоялась встреча с доктором Фитцджеральдом в Штутгарте в июне 1983 г. Он поделился своей озабоченностью, которую я разделяла, по поводу ослабления поддержки СДЛП партией «Шинн Фейн». Какими бы скучными ни были политики СДЛП, особенно после ухода мужественного Джерри Фитта, они были основными представителями меньшинства и альтернативой ИРА. Но доктор Фитцджеральд не знал, как заставить СДЛП принять участие в Ассамблее Северной Ирландии, которая без них просто не имела смысла. Он настоял на моем согласии провести переговоры должностных лиц о будущем сотрудничестве. Хотя я считала, что говорить было не о чем, но приняла предложение. Роберт Армстронг, глава государственной службы и секретарь кабинета, и его коллега в республике Дермот Нэлли стали основными каналами связи. В течение лета и осени 1983 г. к нам неоднократно неофициально обращались ирландцы, но эти обращения были невнятными по содержанию.

Я позволила переговорам между двумя сторонами продолжаться. Это означало, что нужно было серьезно относиться к так называемому «Новому ирландскому форуму». Он был создан в основном, чтобы помочь СДЛП на общих выборах 1983 г. Но Гаррет Фитцджеральд использовал его, чтобы опробовать свои идеи о будущем Северной Ирландии. Я беспокоилась, что это объединение националистов, представителей севера и юга, сможет своими действиями по ослаблению Союза вызвать международную поддержку.

Серьезность вопроса безопасности вновь стала очевидной после страшного убийства ИРА верующих в молельном доме пятидесятников в Даркли, графство Арма 20 ноября. Ирландский министр юстиции отказался от встречи с Дж. Прайором для обсуждения сотрудничества в области безопасности, комиссар ирландской Гарды{ Ирландская полиция. (Прим. ред.)} отказался встретиться с главным полицейским королевской полиции Ольстера.

Затем ИРА нанесла следующий удар. 17 декабря я была на рождественском концерте в «Ройял-Фестивал-Холл». Находясь там, я получила сообщение, что возле «Харродс» произошел взрыв автомобиля. Уйдя с концерта при первой возможности, я отправилась на место взрыва. Я никогда не забуду увиденное мной обугленное тело девочки-подростка, лежащее прямо там, где ее прибило к окну магазина взрывной волной. Даже по стандартам ИРА это было жестокое нападение. Пять человек, в том числе двое полицейских, погибли. Тот факт, что среди погибших был американец, должно было показать сочувствующим ИРА жителям США истинную природу ирландского терроризма.

Бомба у «Харродс» предназначалась для того, чтобы запугать британский народ. ИРА выбрала самый престижный магазин в стране и такое время дня, когда улицы Лондона заполнены людьми, радостно идущими за покупками в преддверии Рождества. Шестое чувство подсказывало, что все должны вести себя как ни в чем не бывало. Дэнис, например, был среди тех, кто в ближайший понедельник пошел за покупками в «Харродс».

К концу года перспектива диалога сохранялась, но вопрос о безопасности становился для меня серьезным испытанием. В январе – феврале 1984 г. я проводила собрания по обсуждению альтернатив. Ирландцы искали возможности создания объединенной полиции и даже смешанных судов, где ирландские и британские судьи заседали бы вместе. Идея о том, что Гарда будет охранять районы националистов, казалась совершенно нереалистичной: это не только приведет в бешенство юнионистов, но может дойти и до того, что ИРА при виде офицеров Гарды будет в них стрелять. Что касается объединенных англо-ирландских судов, то трудно представить, какие решения по делам террористов они смогут принять.

Летом произошло важное событие: ирландцы впервые открыто выступили с идеей поправок к статьям 2 и 3 Конституции, направленных на то, чтобы определить единство Ирландии как цель, а не правовое притязание. Мне казалось, что это должно успокоить юнионистов. Было ясно, что ирландцы многого ждут взамен, кроме того, я сомневалась в их способности провести референдум. Вдобавок они торопили развитие событий. Поэтому неудивительно, что впоследствии мы и они по-разному трактовали статьи англо-ирландского соглашения.

В сентябре 1984 г. Джим Прайор был заменен на посту государственного секретаря Северной Ирландии Дугласом Хёрдом, бывшим старейшиной министерства иностранных дел и талантливым политическим романистом. Вскоре я еще расширила круг тех, кто участвовал в переговорах с нашей стороны, включив туда старших сотрудников из министерства по делам Северной Ирландии. Собрание министров и чиновников состоялось в начале октября, продемонстрировав, насколько сильны будут возражения юнионистов, и в особенности тот факт, что поправки к статьям 2 и 3 могли иметь для них большое значение.

Как раз в это время произошел взрыв бомбы ИРА в «Гранд Отеле» в Брайтоне. Этот инцидент только подогрел мою уверенность, что нужно действовать. Мы заняли жесткую позицию на переговорах. На следующей неделе на англо-ирландском саммите у меня была запланирована встреча с Гарретом Фитцджеральдом, и я для себя я решила, что постараюсь в недвусмысленных выражениях вывести его из заблуждения по поводу возможности совместных полномочий.

В дискуссиях с ирландцами по поводу совместного англо-ирландского органа власти был целый ряд разногласий. Мы пытались настоять на том, чтобы ирландцы признали, что объединение может произойти только с согласия большинства в Северной Ирландии. Мы надеялись, что такое заявление будет ободряющим для юнионистов. Ирландцы хотели, чтобы предполагаемый орган власти имел больше полномочий в экономических и социальных вопросах Севера, чем мы готовы были допустить. В начале июня я настояла на пересмотре механизмов, на которых было построено англо-ирландское соглашение. Я также продолжала сопротивляться давлению Ирландии по вопросу объединенных судов и по требованиям СДЛП о радикальных изменениях в полку обороны Ольстера и королевской полиции Ольстера.

Когда утром 29 июня 1985 г. на заседании Европейского союза в Милане я встретилась с доктором Фитцджеральдом, он сказал, что готов к тому, чтобы ирландское правительство публично заявило, что никаких изменений статуса Северной Ирландии не может произойти без согласия большинства населения, и признать факт, что такого согласия не существует. Он был готов для усиления безопасности послать особую ирландскую рабочую группу на южную сторону границы. Он также был готов к тому, чтобы Ирландия ратифицировала Европейскую конвенцию о борьбе с терроризмом. Но он по-прежнему защищал идею объединенных судов, реорганизацию королевской полиции Ольстера и полка обороны Ольстера. А теперь он еще добавил предложение о пересмотре наказания для узников-террористов, если насилию будет положен конец. Требования по-прежнему были нереальными, как я ему и сказала. Я не могла пойти дальше рассмотрения вероятности объединенных судов: я, конечно же, заранее не могла дать никакой гарантии их создания. Я считала, что о пересмотре наказаний нечего и говорить, а он не настаивал на этом пункте. Я предупредила его, что объявление об изменениях в полиции вызовет негативную реакцию юнионистов.

В этот момент доктор Фитцджеральд разволновался. Он заявил, что если меньшинство в Северной Ирландии настроить против ИРА, «Шинн Фейн» получит превосходство на Севере и спровоцирует гражданскую войну, которая, возможно, свергнет республику, а полковник Каддафи будет вкладывать миллионы, чтобы способствовать этому. Я сказала, что разделяю его желание не дать Ирландии подпасть под влияние враждебных и деспотических сил. Но это не является убедительным аргументом, а просто спровоцирует юнионистов и приведет к ненужным затруднениям. К концу встречи я чувствовала, что мы находились на пути к соглашению. Я также знала, что на официальных переговорах достигнут прогресс, так что у меня были все основания верить, что успешное соглашение было возможно. Доктор Фитцджеральд и я даже обсудили время и место церемонии подписания.

В 2 часа пополудни в пятницу 15 ноября, в замке Хилсборо в Северной Ирландии, Гаррет Фитцджеральд и я подписали англо-ирландское соглашение. Оно не было идеальным. Статья 1 подтверждала, что любое изменение статуса Северной Ирландии станет возможно только при согласии большинства населения страны, и признавала, что на тот момент желанием большинства было не менять статус провинции. Я верила, что эта основная уступка со стороны ирландцев успокоит юнионистов и у них не будет сомнений в моих намерениях. В этом я ошибалась. Но юнионисты тоже просчитались. Тактика, которую они использовали, чтобы воспрепятствовать соглашению: забастовка, запугивание, игры в гражданское неповиновение, – ослабила их позиции в глазах всего остального Соединенного Королевства.

Соглашение позволяло правительству Ирландии выступать с предложениями, касающимися Северной Ирландии, по широкому ряду вопросов, в том числе по безопасности. Но было оговорено, что никакого ущерба суверенитету Соединенного Королевства быть не может. Мы, а не ирландцы, принимаем решения. Если в Северной Ирландии происходила передача власти, те вопросы политики, которые передавались, изымались из рук англо-ирландской межправительственной конференции. Гаррет Фитцджеральд, проявив определенное мужество, публично признал соглашение на пресс-конференции, состоявшейся после подписания. Само соглашение подлежало пересмотру по истечении трех лет или раньше по требованию одного из правительств.

Оставался открытым вопрос, улучшится ли безопасность в результате соглашения. Сильная оппозиция юнионистов являлась главным препятствием. По контрасту мировая, а главное американская, реакция была очень благоприятной. Главное, мы надеялись на готовность к сотрудничеству со стороны ирландского правительства, сил безопасности и судов. Нам оставалось только ждать.

К концу года тем не менее я стала очень беспокоиться о реакции юнионистов. Она была еще хуже, чем мне предсказывали. Из всех законных политических лидеров Иэн Пэйсли был в первых рядах массовой кампании против соглашения. Особое беспокойство вызывал тот факт, что за ним и другими лидерами стояли более зловещие фигуры, те, кто мог с легкостью нарушить грань между гражданским неповиновением и насилием.

Незадолго до подписания соглашения Том Кинг стал государственным секретарем Северной Ирландии. Вначале он скептически относился к соглашению. Мы соглашались в том, что для нас главное заключалось в получении поддержки, по крайней мере, некоторых юнионистских лидеров и юнионистской общественности в широком смысле. И действительно, когда я пригласила неполитических представителей от общин большинства и бизнеса на Даунинг-стрит, 10 в среду 5 февраля 1986 г., они подтвердили, что большинство жителей Северной Ирландии по-настоящему заботили вопросы работы, жилья, образования, те же проблемы, что находились в центре внимания всего населения Великобритании.

Утром 25 февраля я пригласила на Даунинг-стрит Джима Молино и Иэна Пэйсли. Я сказала, что они недооценивают преимущества соглашения. Я понимала, что им было обидно, что их не пригласили для участия в переговорах о соглашении. Я предложила создать систему, при которой в будущем они станут полноправными участниками вопросов, обсуждаемых на англо-ирландской межправительственной конференции. Я также сказала, что мы готовы сесть за стол переговоров с партиями Северной Ирландии, чтобы рассмотреть без предпосылок пределы передачи власти. И третье, мы были готовы к совещаниям с юнионистскими партиями о будущем североирландской ассамблеи.

Я прямо сказала, что не соглашусь даже на временную приостановку англо-ирландского договора. Тогда мне показалось, что это было воспринято нормально. После этого я предупредила об ущербе, который нанесет запланированная на 3 марта всеобщая забастовка в Северной Ирландии, если она состоится. Иэн Пэйсли сказал, что ни он сам, ни Джим Молино ничего не знали об этом. На следующий день, после консультации со своими сторонниками в Северной Ирландии, они выступили в поддержку забастовки. Как оказалось, и СДЛП не была готова к сотрудничеству. Я встретилась с Джоном Хьюмом после обеда 27 февраля. Я призвала к тому, чтобы СДЛП оказала открытую поддержку силам безопасности, но безрезультатно. Казалось, его больше заботило, как набрать больше очков за счет юнионистов. Несколько дней спустя я написала Гаррету Фитцджеральду, побуждая его добиться от СДЛП более взвешенного подхода.

Однако доктор Фитцджеральд и его коллеги в Дублине сами подливали масла в огонь, открыто преувеличивая полномочия, полученные ирландцами вследствие соглашения, и эта тактика была, конечно, абсолютно бессмысленной. Нам также не удалось, несмотря на детальную критику и предложения, добиться, чтобы ирландцы должным образом улучшили свою систему безопасности. Ирландские юридические ведомства оказались не готовыми к сотрудничеству, вернув ордер на арест по подозрению в участии в терроризме Эвелин Гленхолмс, потому что, как было сказано, в бумагах не хватало одной точки.

Правительство Гаррета Фитцджеральда отказалось от своего обязательства провести Европейскую конвенцию о пресечении терроризма через Дойл Эрен (Палата представителей Ирландии). Его правительство было теперь в меньшинстве, и он сообщил нам, что на него оказывают давление, заставляя признать необходимость того, что мы должны иметь достаточно доказательств для возбуждения судебного дела, прежде чем разрешить выдачу Соединенному Королевству.

Доктор Фитцджеральд сказал, что он противится этому давлению, но вскоре стало ясно, что он надеется получить услугу за услугу. Он хотел, чтобы мы ввели для рассмотрения дел по терроризму в Северной Ирландии суды с тремя судьями. В поддержку этой идеи Том Кинг представил документ, с которым согласились Джеффри Хау и Дуглас Хёрд. На собрании министров в начале октября 1986 г. предложение было отклонено.

Доктору Фитцджеральду удалось провести свой закон, но с условием, что он не вступит в силу, если не пройдет через резолюцию Дойл Эрен год спустя. Вскоре после этого, в январе 1987 г., его коалиционное правительство развалилось, и последующие выборы привели к возвращению на пост премьер-министра Чарльза Хохи. Мистер Хохи и его партия раньше были против соглашения, хотя его официальная позиция теперь была такова, что он был готов с ним работать. Я же подозревала, что он готов покровительствовать мнению республиканцев на юге больше, чем его предшественник.

Состояние безопасности в провинции тоже ухудшилось. Я получила доклад о влиянии ИРА к югу и к северу от границы, который убедил меня, что начался новый виток противостояния. Масштабы поставок оружия для ИРА, о которых у нас имелась информация, были подтверждены и акцией французской таможни, перехватившей судно с ливийским оружием на борту.

Я была на приеме после службы по случаю Дня поминовения в Кенотафе, когда были получены новости о бомбе, взорвавшейся в городе Эннискиллен, графство Фермана. Она была заложена в нескольких ярдах от городского военного мемориала в старом здании школы, часть которого обрушилась на толпу людей, собравшихся на службу. Было убито 11 человек и ранено более 60.

После этого требование обеспечения безопасности все больше преобладало в моей политике в отношении и к Северной Ирландии, и к республике. Становилось ясно, что победы в более широком смысле, на которые я рассчитывала, не становятся ближе. В результате соглашения заметно легче стало работать только в международном аспекте.

В воскресенье 6 марта наши силы безопасности застрелили троих ирландских террористов в Гибралтаре. Никаких сомнений по поводу личностей и намерений террористов не было. Испанские власти оказывали нам тесное сотрудничество. Похороны террористов проходили на кладбище Миллтаун в Белфасте, и создавалось впечатление, что это были мученики, а не потенциальные убийцы. Машина насилия закрутилась.

В эти дни случилось то, что навсегда осталось в моей памяти как самое ужасное событие в Северной Ирландии за весь срок моей работы в правительстве. Ни один человек, который не видел запись линчевания двух молодых солдат, окруженных, вытащенных из автомобиля, ограбленных и убитых остервенелой толпой, не поверит, что разум или добрая воля сможет когда-нибудь сменить силу, если говорить о терроризме ирландских республиканцев. Я поехала к родственникам убитых солдат, когда их тела привезли обратно в Нортолт.

Я не забуду ремарку Джерри Эдамса, лидера «Шинн Фейн», что я столкнусь с еще множеством таких ситуаций. Я не могла поверить, что Би-би-си вначале отказалась предоставить королевской полиции Ольстера запись, которая могла оказаться полезной для привлечения к наказанию виновников преступления, хотя позже они уступили. В тот же день, как только стало известно, что случилось, я сказала Тому Кингу, что необходимо издать документ, предусматривающий все варианты. После обеда во вторник 22 марта я провела первое собрание, и этот далеко идущий пересмотр мер безопасности продолжался всю весну.

Мистер Хохи усугубил проблему, выступив в апреле в Соединенных Штатах с поразительной речью. В ней он перечислял все свои возражения против британской политики, объединив решение Генерального прокурора не возбуждать дел вследствие рапорта Стокер-Сэмпсон, решение апелляционного суда в деле так называемой «бирмингемской шестерки»{ Бирмингемской шестеркой были шестеро ирландцев, осужденных за убийства, причиненные бомбами ИРА, взорванными в двух пивных Бирмингема в 1974 г. Была проведена длинная кампания, чтобы доказать, что их осуждение небезопасно, в результате чего их отпустили из-под стражи. В это время, однако, апелляционный суд отказал в их последней апелляции. (Прим. автора)} (как будто британское правительство могло указывать британскому суду, как вершить справедливость), убийство террористов в Гибралтаре и другие случаи. В его речи не упоминались насилия ИРА, не признавалась необходимость пограничного сотрудничества, не давалось обязательств по поводу англо-ирландского соглашения. Это было бездарное подыгрывание настроениям американской ирландской галерке. Я написала мистеру Хохи 27 апреля, выражая решительный протест.

На следующем заседании Европейского союза в Ганновере я подняла вопрос о сотрудничестве в сфере безопасности, который был важнее для меня, чем любые личные разногласия. Я сказала, что, хотя мистер Хохи подтвердил, что у него были трудности с ирландским общественным мнением по этому вопросу, я сама имела трудности в случаях с бомбами, пистолетами, взрывами, избитыми до смерти людьми и оголтелой ненавистью. Мне приходилось видеть, как убивают молодых людей из сил безопасности. Мы знали, что террористы перешли границу республики, чтобы планировать операции и хранить оружие. У нас не было конкретных данных об их передвижениях. Они пропали из виду после пересечения границы. Все другие европейские страны с нами гораздо больше сотрудничали в области разведки, чем республика. Если бы дело было в ресурсах, тогда мы готовы были предложить снаряжение и профессиональную подготовку. Или если это было сложно с политической точки зрения, другие страны тоже могли предложить такую помощь.

Мистер Хохи защищал достижения ирландского правительства и сил безопасности. Я поинтересовалась, понимает ли мистер Хохи, что самая большая концентрация террористов во всем мире, исключая Ливан, находится в Ирландии. Я признала, что ресурсы республики ограниченны, но не считала, что они используются эффективно. Я сказала, что разочарована результатами англо-ирландского соглашения. Так же разочаровывала позиция СДЛП. А что касается предложения, что наступил бы мир, если бы существовала единая Ирландия, как провозгласил недавно мистер Хохи, то реальность такова, что объединение привело бы к наихудшей гражданской войне. Действительно, значительный поток ирландских иммигрантов в Соединенное Королевство продолжался, и это ложилось тяжелым бременем на систему социального обеспечения.

С начала августа происходил всплеск насилий ИРА. Я отдыхала в Корнуолле, когда рано утром 20 августа меня разбудили и сообщили об атаке на автобус с британскими солдатами, едущими из Белфаста после двухнедельного отпуска. Было семеро погибших и 28 раненых.

Я решила немедленно вернуться в Лондон, и в 9.20 утра на вертолете была доставлена в казармы Уэллингтон. Арчи Хэмилтон (мой бывший парламентский секретарь, теперь министр Вооруженных сил) сразу же пришел на Даунинг-стрит, 10, для доклада. Он сообщил, что во время взрыва автобус не следовал по обычному маршруту, а находился на параллельной улице. Очень большая бомба, которая управлялась дистанционно, лежала в ожидании автобуса и затем была взорвана. Член парламента Кен Маджиннис, в чьем избирательном округе находилось место трагедии, встретился со мной во время обеда, придя в сопровождении местного фермера, первым оказавшегося на месте взрыва, и хирурга из местного госпиталя, который оперировал раненых. Затем вечером я провела совещание с Томом Кингом, Арчи и руководителями сил безопасности той провинции.

Хотя автобус ехал по запрещенному маршруту, казалось, это не играло роли в том, что случилось. С 1986 г. ИРА получила доступ к взрывчатке семтекс, производимой в Чехословакии и, вероятно, доставляемой через Ливию. Это взрывчатое вещество было очень мощным, легким и относительно безопасным в использовании, что давало террористам новое техническое преимущество. Таким образом, устройство устанавливалось очень быстро, и атака могла произойти на любом маршруте. Также было ясно, что ИРА уже некоторое время планировала свою кампанию.

В борьбе за мир и порядок в Северной Ирландии мы все чаще сталкивались с недостатком ресурсов. Благодаря профессионализму и опыту наших сил безопасности, этих ресурсов было достаточно, чтобы сдерживать, но не хватало, чтобы победить ИРА. Продолжали происходить ужасные трагедии.

Дело Патрика Райана показало, как мало надежды было у ирландцев. Райан, непрактикующий католический священник, был хорошо известен в кругах служб безопасности как террорист. Уже некоторое время он играл важную роль во временных связях ИРА с Ливией. Обвинения в адрес Райана были серьезными и включали соучастие в убийстве и незаконное обращение с взрывчаткой. В июне 1988 г. мы попросили Бельгию установить за ним наблюдение. Бельгийцы настойчиво советовали нам подать на экстрадицию. Заявление было подано, и бельгийский суд, рассматривавший запрос на выдачу преступника, дал министру юстиции положительную рекомендацию. Последний обратился за решением в бельгийский кабинет. Кабинет решил игнорировать мнение суда и отправил Райана в Ирландию, сообщив нам об этом позднее. Предполагалось, что такое политическое решение было обусловлено страхом перед террористами.

Теперь мы настаивали на экстрадиции Райана из республики, но получили отказ. Я написала мистеру Хохи письмо с решительным протестом. Я уже лично обсуждала это дело с ним и премьер-министром Бельгии М. Мартенсом во время встречи Европейского союза на Родосе 2–3 декабря 1988 г. Я сказала им обоим о том, как я потрясена. Особенно возмутил меня мистер Мартенс. Я напомнила ему, как тесно мы сотрудничали с Бельгией в связи с делом британцев, обвиненных в беспорядках на футбольном стадионе в Эйзеле. Все это я рассказала прессе. Патрик Райан все еще на свободе.

Я назначила Питера Брука на пост секретаря Северной Ирландии во время перегруппировки в июле 1989 г. Семейные связи Питера с провинцией и его глубокий интерес в делах Ольстера делали его идеальным кандидатом. Невозмутимое добродушие этого человека также означало, что никто лучше него не сможет постараться собрать партии Северной Ирландии вместе для переговоров. Вскоре после его назначения я уполномочила его это сделать: эти переговоры все еще продолжались, когда я уходила из правительства.

Тем временем борьба за безопасность продолжалась. Продолжались и убийства ИРА. 22 сентября десять членов военного оркестра были убиты взрывом в Королевской морской школе музыки в Диле. В июне 1990 г. взрывы бомб произошли у бывшего дома Элистэра Макэлпайна и затем в клубе Консервативной партии «Карлтон». В следующем месяце я испытала глубокую личную скорбь, когда узнала утром в пятницу в Брайтоне в 1984 г. о смерти Эйри при взрыве в «Гранд Отеле». ИРА решила убить Я. Гоу, так как знала, что он был их заклятым врагом. Хотя у него и не было поста в правительстве, он представлял для них опасность из-за своей абсолютной преданности Союзу. К сожалению, Гоу не принимал серьезных мер предосторожности и стал жертвой бомбы ИРА в то утро понедельника 30 июля, когда завел машину на стоянке возле дома. Я не могла отогнать от себя мысль о том, что моя дочь Кэрол в предыдущие выходные ездила с ним в его машине для прогулки с собакой Гоу: она могла тоже погибнуть.

ИРА не прекратят своих действий, пока не убедятся в невозможности загнать большинство жителей Северной Ирландии в республику против их воли. Именно поэтому наша политика никогда не должна создавать впечатление, что мы пытаемся вести юнионистов к единой Ирландии или против их желания, или тайно от них самих. Более того, недостаточно осуждать отдельные террористические акты, а затем отказываться от введения мер, необходимых для победы над ними. Это касается американских ирландцев, предоставляющих деньги Комитету помощи Северной Ирландии; а также ирландских политиков, которые отказываются сотрудничать в обеспечении безопасности на границе, и Лейбористской партии, которая не поддерживает Акт о предотвращении терроризма.