Политические трудности середины срока 1985–1986 годов

При всех успехах, достигнутых после прекращения забастовки шахтеров, с весны 1985 г. мы стояли перед лицом нарастающих политических трудностей. Постоянная суета, когда на нее смотришь через обманчиво гиперактивную призму Вестминстера, приобретает неожиданную значимость. Обычно политическое нездоровье усиливается оттого, что лежащие в его основе экономические условия ухудшаются. В нашем случае дело обстояло иначе. Было очевидно, что главной бедой было «лицо» нашего правительства, а значит, персонал. Нужна была перегруппировка кадров.

Первое обсуждение грядущей перестановки 1985 г. я провела с Уилли Уайтлоу и Джоном Уэйкманом, теперешним «главным кнутом», за ужином в конце мая в квартире на Даунинг-стрит, 10. Планировать перегруппировку сложно. Никогда не получится идеального результата. Необходимо принять правильные решения об основных крупных министерствах, и затем двигаться по нисходящей.

Найджел Лоусон оказался вполне результативным канцлером при проведении налоговых реформ. Джеффри Хау представлялся компетентным министром иностранных дел (я тогда не осознала глубину наших разногласий).

А вот Леон Бриттан был явным кандидатом на смещение: он не умел убедить публику. Я попросила его приехать после обеда в воскресенье 1 сентября в Чекерс, где Уилли, Джон и я обсуждали последние детали по принятым решениям. Уилли мне сказал, что первым вопросом Леона, когда он услышит новость, будет вопрос, сохранится ли за ним порядок старшинства в списке кабинета. Действительно, он спросил именно об этом. Я сказала, что талант Леона будет востребован в министерстве торговли и промышленности, в которое я его переводила. Я заменила Бриттана в министерстве внутренних дел на Дугласа Хёрда, который больше подходил для этой должности и внушал больше доверия парламентской фракции. Вдобавок он знал министерство, так как прежде был заместителем Леона. В целом это было успешное назначение.

В предыдущем году я ввела в кабинет Дэвида Янга как министра без портфеля, и теперь он заменил Тома Кинга, который перешел на должность секретаря по Северной Ирландии. Поначалу у меня было предвзятое отношение к Тому Кингу, сохранившееся со времен оппозиции. В министерстве по делам Северной Ирландии он продемонстрировал твердость, мужество, здравый смысл – качества, которые располагали к нему даже оппонентов, по крайней мере насколько это было возможно в Северной Ирландии.

Дэвид Янг не был силен в политике, но понимал, как добиваться цели. Он перестроил работу комиссии по трудоустройству, а в министерстве по вопросам занятости его программы по трудоустройству безработных помогли нам победить на выборах 1987 г. Он разделял мою точку зрения на экономику. И как это бывает у успешных бизнесменов, у него была твердая рука, позволяющая создавать нужные рынку практические проекты. Программа «Акция за работу» была самой эффективной экономической программой за время моего пребывания в правительстве.

Если мы хотели улучшить правительство, нужно было что-то сделать со штаб-квартирой партии. Дж. Гаммер не имел достаточного политического веса. Пора было его заменить. Подходящим для этого казался Норман Теббит, который был одним из самых храбрых людей, которых я когда-либо знала. Я назначила его председателем партии; он оставался членом кабинета, как канцлер герцогства Ланкастер. Норману, как председателю, нужен был заместитель, который бы ездил по стране. Я решила, что на эту роль подойдет Джеффри Арчер. Он был экстравертом, обладал неиссякаемой энергией; он был самым популярным спикером за все время существования нашей партии.

В правительство пришли еще два министра: Майкл Хауард в министерство торговли и промышленности и Джон Мейджор в министерство здравоохранения и социального обеспечения. Джон Мейджор, как известно, занял особую позицию в партии с самого начала своей парламентской деятельности. Так, будучи «кнутом», на ежегодном обеде на Даунинг-стрит он не согласился со мной по вопросу о важности снижения налогов. Ни он сам, ни его аргументы не вызвали моего одобрения. Но когда офис заместителя лидера фракции предложил его на пост младшего министра, я согласилась представить ему эту работу, которую когда-то делала сама и которая была связана со сложной областью пенсий и государственного страхования. Если это не испугает его, то ничто другое ему уже не страшно.

Существуют разные взгляды на истинную причину дела «Уэстленда». В разное время Майкл Хезелтайн заявлял, что речь шла о будущем Британии как технологически развитой страны, о роли правительства в промышленности, об отношениях Британии с Европой и США. Но на самом деле с «Уэстленд» все было иначе. Сама личность М. Хезелтайна объясняет, что произошло. Мои отношения с ним никогда не были простыми, но когда Джон Нотт сказал, что не намеревается баллотироваться в следующий парламент, я решила дать Майклу шанс и направила его в оборону. Там проявились его сильные и слабые стороны. Он с большим апломбом защищал наши взгляды на ядерное оружие и нанес ряд поражений тем, кто вел кампанию за ядерное разоружение. Он перестроил министерство обороны, усовершенствовав его структуру. С большим риском он ввел П. Ливина на роль управляющего оборонным снабжением.

Это были достижения. Но, к сожалению, Майкла отличала амбициозность и политическая одержимость. Именно поэтому, сосредоточившись на проблемах маленькой вертолетной компании, он упустил более важные вопросы. Особенно это касается проекта по авиационному комплексу радиообнаружения и наведения «Нимрод», который пришлось закрыть в 1986 г., когда на него уже было потрачено 660 млн фунтов стерлингов. Дело о «Нимроде» представляло собой дорогостоящий урок того, как не следует контролировать оборонное снабжение и управлять им.

В деле «Уэстленда» вопрос заключался в том, могут ли директора и держатели акций фирмы, сильно, но не полностью зависящей от государственных заказов, сами решать ее судьбу, или это должно делать правительство. Если правительство воздействует на покупательную способность компании, если оно произвольно меняет правила, влияющие на принятие ею финансовых решений и если оно затем напрямую лоббирует конкретную торговую альтернативу – это злоупотребление властью. Если государство начинает небрежно относиться к экономической свободе, страдает свобода политическая.

Вертолетная компания «Уэстленд» была небольшой, но единственной в Британии компанией по производству вертолетов. Лейбористская партия ее не национализировала, и до 1980 гг. фирма была прибыльной. Затем у нее начались финансовые неприятности. Мистер Бристоу в апреле 1985 г. предложил ее купить, и как раз в свете этого М. Хезелтайн сообщил членам Комитета кабинета по иностранным делам и обороне, каковы взгляды министерства обороны на «Уэстленд». «Уэстленд» ждал от правительства Индии заказа на вертолеты, который частично финансировался из бюджета помощи зарубежным странам. В то же время они надеялись на заказы от министерства обороны Британии, причем, как было ясно из доклада, ждали они напрасно. Хезелтайн подчеркнул, что не хотел бы давать компании новые заказы, и добавил, что было бы трудно ожидать, что единственная британская вертолетная фирма выйдет на мировой рынок.

В середине июня мы узнали, что мистер Бристоу потребовал гарантий на будущие заказы от министерства обороны. Я провела ряд встреч по этому вопросу. На встрече 19 июня Майкл предложил программу, по которой мы могли выделить в помощь компании 30 млн фунтов стерлингов, но объяснил, что для обороны важна не компания «Уэстленд», а способность Британии реализовать проект по созданию большого вертолета ЕН 101. Все согласились, что хотели бы избежать банкротства «Уэстленда». Было решено призвать Английский банк собрать основных кредиторов с целью назначить новую администрацию и разработать стратегию по возрождению. В результате мистер Бристоу снял предложение, и сэр Джон Коукни со временем занял пост председателя. Вскоре после этого стало известно, что крупная частная американская компания рассматривала возможность покупки «Уэстленда». Новая администрация «Уэстленда» противостояла этому. Норман Теббит и Майкл Хезелтайн тоже были против, но я дала понять, что достоинства американского предложения будут рассматриваться отдельно.

Ситуация с «Уэстлендом» стала одной из первых проблем, с которыми пришлось столкнуться Леон Бриттан, когда он стал во главе министерства торговли и промышленности. 4 октября Леон прислал мне подробный анализ положения дел. Вопрос нужно было решать срочно. Компания, скорее всего, обанкротится, если решение не найдется до конца ноября. Он предлагал обсудить вопрос об индийском заказе на вертолеты с Радживом Ганди, когда тот будет с визитом в Британии в октябре. В связи с предполагаемой финансовой перестройкой компании правительство попросили выступить поручителем. Очень спорным выглядело предложение сэра Коукни ввести нового крупного акционера для привлечения добавочного капитала. Наиболее вероятным кандидатом была большая американская фирма «Сикорски».

Хезелтайн высказал опасение, что «Сикорски» просто превратит «Уэстленд» в «предприятие по ковке металла». Майкл считал важным сделать все возможное, чтобы вместо него найти приемлемого европейского держателя акций. Майкл доказывал, что подходить к этому нужно с политической точки зрения и этим должно заниматься министерство обороны. Становилось понятно, что совет директоров «Уэстленда» склоняется в сторону «Сикорски», в то время как М. Хезелтайн имеет совсем другие предпочтения. При прочих равных условиях мы бы все остановились на европейском решении. В 1978 г. европейские правительства договорились прилагать все усилия, чтобы закупать вертолеты европейского производства.

Мне не понятно, почему позднее некоторые верили, будто уэстлендский совет директоров, Л. Бриттан и я были настроены против европейского варианта. Вообще-то правительство делало все, чтобы предоставить этому варианту и Майклу Хезелтайну все возможности выдвинуть свои аргументы и интересы. И все же в последующем нас обвиняли в манипулировании, с помощью которого мы якобы обеспечили «Сикорски» неконтрольный пакет.

В конце ноября противостояние между советом директоров «Уэстленда» и М. Хезелтайном стало открытым. «Сикорски» вышел с предложением увеличить свою долю в «Уэстленде», и это предложение совет директоров склонялся принять. Но Майкл по собственной инициативе организовал встречу директоров по вооружениям из Франции, Италии, Германии и Великобритании, чтобы составить документ, по которому правительства не будут закупать никакие вертолеты, кроме тех, что сконструированы и построены в Европе.

Это было отступлением от политики правительства, которая была направлена на увеличение соревновательности; это также ставило «Уэстленд» в крайне тяжелое положение. В то же время существовал риск, что если сделка «Уэстленда» с «Сикорски» состоится, «Уэстленд» больше не будет соответствовать критериям национальных директоров по вооружениям, а значит будет исключен из дальнейших заказов от четырех правительств, в том числе Великобритании.

Я считала, и Леон Бриттан был согласен, что правительство не должно препятствовать ни одному варианту решения проблем в «Уэстленде». Однако росчерком пера Хезелтайн фактически исключал предпочтительный для будущего фирмы вариант. Если бы «Уэстленд» был свободен принимать решения, правительству пришлось бы аннулировать решение национальных директоров по вооружениям. Это означало, что нужно пересилить Майкла.

Чем пристальнее мы рассматривали европейский вариант, тем менее состоятельным он нам казался. Все три заинтересованные европейские фирмы, «Аэроспасьяль» (Франция), МВБ (Германия) и «Агуста» (Италия), сами испытывали давление со стороны своих правительств. Все они страдали от недостатка заказов, надеялись на дополнительные заказы для «Уэстленда». Но «Уэстленд» уже несколько десятилетий сотрудничал с «Сикорски» и производил ряд моделей по их лицензии. К тому же большинство существующих конструкций не только «Уэстленда», но и «Агусты» были американского происхождения.

Хезелтайн доказывал, что если «Сикорски» завладеет даже неконтрольным пакетом акций «Уэстленда», он сможет использовать свое положение для оказания давления на министерство обороны, чтобы закупались сконструированные в Америке вертолеты «Блэк Хоук». Вообще были распространены слухи, что вооруженные силы хотели бы, чтобы министерство обороны именно так и делало. Мне, как и всякому другому осведомленному человеку, было хорошо известно, почему «Уэстленд» предпочитал американский вариант и как они вместе с «Сикорски» были раздражены интригами Хезелтайна. К тому времени «американский» вариант был уже не только американским. К «Сикорски» присоединилась компания «Фиат». Не желая уступать, Майкл Хезелтайн внезапно объявил, что в европейский консорциум готова войти компания «Бритиш Аэроспэйс», делая его менее «иностранным».

5 и 6 декабря я провела две встречи с М. Хезелтайном, Л. Бриттаном, У. Уайтлоу, Дж. Хау, Н. Теббитом и Н. Лоусоном, чтобы обсудить «Уэстленд». («Бритиш Аэроспэйс» возник в поле зрения между первой и второй встречами). Ко второму дню Майкл полностью изменил свою прежнюю линию поведения. Теперь вопрос звучал так: будет ли это правильно позволить значительному британскому оборонному поставщику подпасть под контроль иностранцев. Но на самом деле все вопросы сводились к тому, следует ли правительству позволить «Уэстленду» на чисто коммерческой основе сделать выбор, принимать ли предложение «Сикорски» или предложение европейского консорциума. К концу второй встречи стало ясно, что выиграл Л. Бриттан: решение национальных директоров по вооружениям нужно отставить в сторону. Но Джеффри, Норман и, конечно, Майкл были категорически не согласны, из чего я сделала вывод, что необходимо провести официальное заседание комитета Кабинета. Комитет «Е» (А), соответственно расширенный, должен был заседать в понедельник 9 декабря.

За выходные произошли столкновения темпераментов. Хезелтайн задержал выпуск совместного документа министерства обороны и министерства торговли и промышленности по «Уэстленду». Содержание документа изменили, чтобы акцентировать внимание на риске, связанном с предложением «Сикорски». Л. Бриттан был вне себя, но позволил предоставить документ на рассмотрение «Е» (А). Это было ошибкой. Майкл сказал, что министр обороны Франции в выходные позвонил и предложил «Уэстленду» неопределенную субдоговорную работу по вертолету «Супер Пума» в том случае, если он не будет продан «Сикорски». В понедельник утренние газеты писали о баталиях между Майклом и Леоном.

Основной аргумент, выдвигаемый Майклом, заключался в том, что сделка с «Сикорски» подвергнет опасности будущее сотрудничество между «Уэстлендом» и европейскими оборонными фирмами. По-настоящему ловким трюком было заявление Майкла, что два проектируемых европейских боевых вертолета, англо-итальянская и франко-немецкая модели, могут быть усовершенствованы, и тогда средства, сэкономленные на стоимости разработок, что для Британии может составить до 25 млн в течение пяти лет, можно будет использовать для работы «Уэстленда».

Для М. Хезелтайна, как оказалось, не было проблемой манипулировать закупочным бюджетом министерства обороны и договорами с другими правительствами. Если Майкл раньше и обладал чувством меры, теперь оно бесследно исчезло.

На собрании «Е» (А) 9 декабря сэр Джон Коукни вернул нас с небес на землю: «Уэстленду» нужна была основательная реконструкция, и совет директоров считал, что «Сикорски» для этого подходит больше всего. Чем дольше мы будем колебаться с решением, тем ниже упадет цена акций. Уэстлендский финансовый отчет должен быть опубликован 11 декабря, и у компании не будет уверенности в сбыте, если публикация будет отложена.

Большинство участников встречи были за то, чтобы отменить рекомендации национальных директоров, но вместо того, чтобы завершить обсуждение и на этой ноте подвести итог встрече, я позволила М. Хезелтайну и Л. Бриттану срочно проанализировать возможности реализации европейского варианта, который может быть принят уэстлендским советом директоров. Если этого не произойдет и пакет, который мог бы быть рекомендован советом директоров, не будет составлен до 16 часов в пятницу 13 декабря, нам придется отвергнуть рекомендации национальных директоров по вооружениям.

Совет директоров «Уэстленда» не принял европейское предложение и дал рекомендацию в пользу «Сикорски» – «Фиат». Но теперь у Майкла появилась новая навязчивая идея. На встрече «Е» (А) было признано, что у нас будет время до назначенного срока в пятницу провести еще одну встречу министров. Но зачем? Члены совета директоров «Уэстленда» определили свои позиции: решение было за ними. Майкл попросил Джона Уэйкмана, чтобы я созвала еще одну встречу, которая не состоялась. Так получилось, что сотрудники обзвонили участников, чтобы узнать, смогут ли они прийти на собрание, если оно состоится, но это не было созывом собрания. С этого момента Майкл был убежден, что стал жертвой интриги, в которой участвовало много людей. Без всякого предупреждения он поднял вопрос об «Уэстленде» на заседании кабинета в четверг 12 декабря.

Это вызвало короткое обсуждение, которое я прервала: нельзя было решать без документов. Этого вопроса не было в повестке дня. По недосмотру краткий отчет об этом обсуждении не получил отражения в протоколе. Секретарь кабинета заметил ошибку и исправил ее. Но Хезелтайна это не устроило, он жаловался, что его «протест» не был зафиксирован. Майкл лоббировал заднескамеечников, лоббировал прессу, лоббировал банкиров, лоббировал промышленников. В прессе шли бои. Дело приобретало все более гипертрофированно-нелепый характер.

Произошел инцидент, названный «ливийский испуг». Майкл Хезелтайн указал, что долговременное участие ливийского правительства в деятельности компании «Фиат» ставило вопрос о безопасности предложения «Сикорски». В действительности «Фиат» обладал 14,9 % «Уэстленда», а Ливия 14 % «Фиата». «Фиат» уже поставлял многие важные детали для европейской военной аппаратуры. Американцы, которые были гораздо чувствительнее нас в вопросах безопасности и ливийских событиях, были вполне удовлетворены тем, что «Фиат» входил в дела «Сикорски». Публичные перебранки между Майклом и Леоном продолжались все Рождество.

Совет директоров «Уэстленда» был все еще озабочен тем, сможет ли он ожидать в будущем заказы от британского и европейских правительств. На запрос я ответила, что «пока «Уэстленд» продолжает вести бизнес в Великобритании, правительство считает компанию британской и будет поддерживать ее в защите британских интересов в Европе». Поведение Майкла свидетельствовало, что если его не контролировать, то он не остановится ни перед чем, чтобы добиться своих целей в «Уэстленде». Это нужно было прекратить.

«Уэстленд» включили в повестку дня заседания кабинета 9 января. На том заседании я перечислила решения правительства, затем упомянула случившуюся на Новый год провокационную заметку в прессе. Я сказала, что, если так будет продолжаться, к правительству не будет больше доверия. Я раньше никогда не видела более очевидного нанесения вреда деятельности и репутации правительства, когда игнорировался принцип коллективной ответственности. Л. Бриттан, а затем М. Хезелтайн изложили свои точки зрения. После небольшого обсуждения я начала подводить итоги, указав, что с законодательной и политической точки зрения важно, чтобы совет директоров принял решение без дальнейшего вмешательства министров.

Все приняли это. Но Хезелтайн сказал, что невозможно оговорить каждый ответ по всему Кабинету и что ему необходимо подтвердить все уже сделанные заявления и ответить на фактические вопросы по проблемам снабжения. Никто его не поддержал. Он был совсем один. Я снова подвела итог, повторив мои предыдущие замечания. Затем я подчеркнула важность соблюдения коллективной ответственности во всех делах. На этом Майкл Хезелтайн взорвался. Он заявил, что в обсуждении «Уэстленда» коллективной ответственности не было. Он намекнул на нарушение справедливости в обсуждениях Кабинета. Он не мог принять то решение, которое прозвучало в моем итоговом выступлении. Он заявил о выходе из состава Кабинета, собрал свои бумаги и покинул нас. Все были потрясены случившимся. Но не я. Майкл принял решение, и все. Я уже знала, что назначу на его место в министерстве обороны Джорджа Янгера.

Я объявила короткий перерыв и прошла в личный кабинет. Мой главный личный секретарь привел Джорджа Янгера. Я предложила ему министерский пост, он его принял. Я попросила своих сотрудников позвонить Малколму Рифкинду и предложить ему бывший пост Джорджа. Мы связались с королевой, чтобы получить от нее санкцию на эти назначения. Затем я вернулась на заседание Кабинета, продолжила работу и к концу заседания могла уже объявить о назначении Джорджа Янгера.

Когда 13 января Палата собралась снова, на утреннем заседании Уилли, Леон, Джордж, «главный кнут» и другие обсуждали со мной, как действовать. Было решено, что Леон, а не я, сделает заявление по «Уэстленду» на заседании Палаты. Все прошло катастрофически плохо. Майкл Хезелтайн поставил Леона в тупик своими вопросами. Леон считал, что должен соблюдать конфиденциальность, и, стараясь маневрировать, оказался уязвимым с точки зрения Палаты. Ему пришлось вернуться в Палату в тот же вечер для извинения. Само по себе это было незначительное происшествие. Но в атмосфере подозрений и интриг, которые провоцировал Хезелтайн, таинственным образом знавший все об этом конфиденциальном послании, случившееся подорвало доверие к Леону. Письмо впоследствии с разрешения автора, сэра Остина Пирса, было опубликовано, но это мало что изменило, так как на следующий день сэр Рэймонд снял свои обвинения, якобы основанные на неправильном понимании. К тому времени политическое положение Леона нельзя было исправить.

Все это никак не облегчало моего положения, когда мне пришлось отвечать Нилу Кинноку в дебатах по «Уэстленду» в среду 15 января. Моя речь основывалась строго на фактах. В ней было показано, что мы пришли к решению по «Уэстленду» правильным и ответственным путем. На самом деле, пока я перечисляла все заседания министров, в том числе заседания комитетов Кабинета и кабинетов, обсуждавших вопрос об «Уэстленде», я ощущала чувство вины за трату времени министров на сравнительно неважный вопрос. Хотя моя речь и излагала только факты, она не была хорошо принята.

Выступил Майкл Хезелтайн, критикуя то, как коллективная ответственность при обсуждении «Уэстленда» была сброшена со счетов, но игнорируя тот факт, что он сам ушел с заседания кабинета по «Уэстленду» потому, что он являлся единственным министром, не желавшим подчиняться решению кабинета. Леон подвел итоги от имени правительства, выступив с речью, которая, я надеялась, поправит его положение в Палате, но этого не случилось. Пресса по-прежнему оказывала на него давление, много критики было и в мой адрес.

События продолжали развиваться. 23 января мне пришлось сделать в Палате трудное заявление, касающееся расследования по утечке информации. Обстановка была напряженной. Расследование заключило, что чиновники министерства торговли и промышленности выполняли свои обязанности добросовестно, думая, что полномочия от Л. Бриттана, их государственного секретаря, и от моего офиса на Даунинг-стрит дают им право раскрыть содержание письма П. Мэйхью. Со своей стороны Л. Бриттан считал, что имеет на это разрешение Даунинг-стрит. На самом деле со мной не проконсультировались. Это правда, что я, как и Леон, приветствовала бы, чтобы о письме Хезелтайна, по мнению П. Мэйхью содержавшем существенные неточности, стало бы скорее известно. Сэр Коукни в тот день планировал выступить на пресс-конференции и объявить акционерам, какое решение принял совет директоров «Уэстленда». Но я бы не позволила, чтобы для достижения этой цели просочилась информация из письма юридической конторы.

В заявлении мне пришлось защищать свою собственную непредвзятость, профессионализм чиновников, которые не могли сами за себя постоять, и, насколько возможно, моего готового к бою министра торговли и промышленности. Я нисколько не сомневалась, что как только все узнают правду, все наладится. Но тем не менее трудно бывает убедить тех, кто думает, что знает, как работает правительство, не имея об этом никакого представления, что никто не застрахован от ошибок в суждениях, особенно когда находятся под прессом ежедневных провокаций.

Решением заседания Комитета-1922 судьба Леона Бриттана была определена. Он встретился со мной после обеда в пятницу 24 января и сообщил, что собирается подать заявление об уходе. Я пыталась отговорить его от этого. Было обидно терять лучших людей. К тому же я всерьез задумалась о своем собственном положении. Я потеряла двух министров Кабинета одновременно и не питала иллюзий по поводу того, что те, кто настроен критически, могут воспользоваться возможностью убрать и меня.

Я знала, что проверкой на прочность станут мои ответы Нилу Кинноку в Палате в ходе дебатов по «Уэстленду», назначенных на понедельник. Все воскресенье я работала с сотрудниками и составителями речей. Просмотрела все документы, касающиеся дела «Уэстленда», с самого начала, мысленно упорядочивая для себя, что было сказано и сделано, кем и когда.

Нил Киннок в тот понедельник открыл обсуждение длинной и плохо продуманной речью, принесшей больше вреда ему самому, чем мне. Когда я поднялась с места, я знала, что именно моего выступления ждала Палата. Снова я перечислила все детали, связанные с просочившимся письмом. Было очень шумно, меня много раз перебивали. Я отдала этой речи всю себя, конечно, сейчас она выглядит, как что-то выдающееся, но тогда она изменила ход событий. Я подозреваю, что члены парламента от партии консерваторов, наконец, поняли, какой страшный ущерб был нанесен партии. Сейчас с трудом верится, что такое маловажное дело могло превратиться в проблему, угрожающую самому правительству. Ко времени моего выступления тори по-настоящему желали услышать лидера. Даже Майкл Хезелтайн счел благоразумным заявить о своей преданности. Самым разрушительным в деле «Уэстленда» было усиление антиамериканских настроений.

Сразу вслед за «Уэстлендом» встал вопрос о приватизации «Бритиш Лейланд» (БЛ). Пол Ченнон, которого я назначила на место Леона, сразу после вступления в должность оказался перед лицом нового кризиса, который мог повлиять на работу тысяч людей и затрагивал значительное число членов парламента от партии консерваторов. Я не всегда сходилась во взглядах с Н. Теббитом по вопросу о БЛ. Я чувствовала, что в фирме дела шли плохо, и хотела занять в этом вопросе более твердую линию. Я считала, что в БЛ необходимо новое руководство, более строгая финансовая дисциплина и поворот к приватизации.

С октября 1985 г. Л. Бриттан занимался этим. К этому времени «Ягуар» уже был успешно продан. «Юнипарт», занимавшийся запасными частями для БЛ, тоже должен был быть приватизирован, а в БЛ не торопились с этим. В это время мы тайно вступили в контакт с «Дженерал Моторс» (ДМ), где интересовались покупкой «лендровера». Эти переговоры казались бесконечными; поэтому я была довольна, когда 25 ноября Леон прислал мне свое предложение по заключению сделки. Кроме вопроса о цене, стояли три нелегкие проблемы, которые требовали внимания.

Прежде всего, нужно было продумать перспективы сокращения рабочих мест после рационализации производства грузовиков на ДМ (Бедфорд) и БЛ (Лейланд). Мы считали, что до 3 000 рабочих мест будет сокращено, но проблема отрасли состояла не в том, чтобы сохранить рабочие места, а в том, чтобы предотвратить свертывание производства. Кроме того, нужно было подумать о судьбе остальных производств, составляющих БЛ. Самым щепетильным вопросом была проблема будущего контроля над маркой «Лендровер», который ДМ намеревался купить, а общественное мнение будет требовать гарантий того, что фирма в каком-то смысле «останется британской».

Затем неожиданно возникла проблема выбора. Прежде чем мы смогли осмыслить предложение ДМ под кодовым названием «Салтон», появилось еще более интригующее предложение, известное под кодовым названием «Маверик». В конце ноября председатель «Форда» в Европе встретился с Л. Бриттаном и сообщил, что «Форд» подумывал о том, чтобы выйти с предложением фирмам «Остин Ровер» и «Юнипарт». Компания понимала необходимость политической конфиденциальности и предварительно искала одобрения правительства.

Для нас было несомненным, что возникнут политические трудности. Хотя «Форд» намеревался сохранить основные заводы БЛ и «Форда», все равно нас ждало противостояние со стороны членов парламента, которых беспокоило сокращение рабочих мест. Производительность на «Форде» была ниже, чем на БЛ, их новые модели не продавались, и их беспокоило японское проникновение на европейские рынки. Могли возникнуть проблемы по поводу сотрудничества с «Хондой», от которой БЛ сильно зависел. Но предложение компании «Форд» стоило рассмотреть.

К нашему ужасу, в начале февраля пресса была полна деталей того, что было запланировано. Из БЛ просочилась информация. Вся надежда на конфиденциальное коммерческое обсуждение пропала. Во время чрезвычайно сложного заседания кабинета мне стало понятно, что заключить сделку с «Фордом» не получится. Пол Ченнон в тот день сообщил Палате, что он не станет заниматься вопросом продажи «Остин Ровер» «Форду». Это было несправедливо по отношению к «Форду», который создал в Британии много рабочих мест. Но в политике приходится уметь вовремя остановиться.

Вопрос состоял в том, сможем ли мы заключить подходящую сделку с ДМ. Нас засыпали альтернативными предложениями. Немногие из них можно было рассматривать всерьез. И в наших глазах, и для БЛ ДМ оставался лучшим вариантом. Но ДМ не захотели продолжать переговоры. Когда Пол объявил об этом в Палате 25 марта, наши заднескамеечники заговорили, что была упущена прекрасная возможность и что сделка с ДМ должна была состояться. Позднее я сказала некоторым из них, что нужно было говорить об этом раньше.

Весь этот печальный эпизод повредил не только правительству, но и Британии. Много раз я указывала на выгоду, которую Британия получала от американских инвестиций. Мысль о том, что «Форд» компания иностранная, а потому плохая, была абсурдной. Их европейская штаб-квартира, а также крупнейший европейский Центр исследований и развития были расположены в Великобритании. Все грузовики и большинство тракторов, продаваемые «Фордом» в Европе, было сделаны в Великобритании. Экспорт «Форда» из Великобритании был на 40 % больше, чем экспорт БЛ. Но дело было не только в «Форде». Более половины инвестиций в Британию из-за рубежа были из США. Британия не могла себе позволить предаваться такому саморазрушительному антиамериканизму. Тем не менее он продолжался и не только в области индустриальной политики, но и в области обороны и иностранных дел, где страсти разгорались еще больше.

В пятницу 27 декабря 1985 г. я находилась в Чекерсе, когда узнала, что террористы открыли огонь по пассажирам в залах ожидания Римского и Венского аэропортов, убив семнадцать человек. Стрелявшие были палестинскими террористами из группы «Абу Нидал». Думали, они были обучены в Ливане, потом появились доказательства их связей с Ливией.

7 января США в одностороннем порядке применили к Ливии санкции, ожидая, что остальные будут их соблюдать. Я публично высказала свое мнение, что экономические санкции против Ливии не сработают. В течение следующих трех месяцев напряжение между Соединенными Штатами и Ливией нарастало. Американские военно-морские силы начали маневры в районе залива Сидра, который Ливия в нарушение международного права объявила своими территориальными водами. 24 марта американский летательный аппарат с берега был атакован ливийскими ракетами. Вооруженные силы США нанесли ответный удар по ливийским ракетным стартовым площадкам и потопили ливийский патрульный катер.

Я должна была обдумать, какова будет наша реакция. В Ливии находилось 5 000 британских граждан. Следовало также иметь в виду ливийскую угрозу против нашей базы на Кипре. Все же я решила поддержать право США на свободу передвижения в нейтральных водах и в воздушном пространстве, а также их право на самооборону по уставу ООН. Американцы начали понимать, кто им друг. Я узнала, что французы избегали конфронтации с полковником Каддафи, призывая избегать «провокации».

Рано утром 5 апреля на дискотеке в Западном Берлине, где часто бывали американские солдаты, была взорвана бомба. Два человека, один из них солдат США, были убиты и еще 200, в том числе 60 американцев были ранены. Разведка США, как и наша, указывала на участие Ливии. Это переполнило чашу терпения.

Поздно вечером 8 апреля я получила сообщение от президента Рейгана. Он обратился за содействием в использовании американского самолета Ф1-11С и самолетов поддержки, базировавшихся в Великобритании, для нанесения удара по Ливии, и просил ответить не позже полудня следующего дня. В нашем ответе говорилось о поддержке Соединенных Штатов, но выражалась серьезная озабоченность. Я запросила дополнительную информацию. Меня беспокоила необходимость правильного обоснования предпринятой акции. Я также беспокоилась о последствиях того, что британские заложники в Ливане окажутся в трудном положении.

Оглядываясь в прошлое, я думаю, что эта первая реакция была слишком резкой. Но она принесла очевидную пользу, заставив американцев детально продумать обоснование своих действий. На меня повлияли и два других соображения. Во-первых, я видела склонность США к быстрым, даже поспешным действиям. Во-вторых, разрешив использовать американские базы для их атаки на Ливию, я понимала, что за это придется заплатить высокую политическую цену. Такие решения трудно принимать.

Несколько позднее полуночи по горячей линии пришел ответ президента Рейгана. Он подчеркнул, что запланированная им акция не начнет новый цикл отмщения – ведь насилия, как показывает история террористических действий Каддафи, начались уже давно. Он доказывал, что именно отсутствие решительного ответа Запада способствовало их продолжению. У него было ясное юридическое обоснование для такой акции. Акция США будет нацелена на штаб-квартиру Каддафи и его силы безопасности, а не на ливийский народ. Удары будут наноситься по ограниченному числу мишеней. Большое впечатление на меня произвела трезвая оценка президентом предполагаемого эффекта акции. Он писал: «У меня нет иллюзий насчет того, что эти действия могут уничтожить угрозу терроризма. Но они покажут, что спонсированные правительством террористические акции, не пройдут безнаказанными. Лишение государственной поддержки ослабит способность террористических организаций совершать преступные нападения, а мы тем временем сможем проработать дипломатические, политические и экономические каналы для предотвращения терроризма».

В тот день я пообещала Рейгану «свою безоговорочную поддержку в действиях, направленных против определенных ливийских объектов, явно имеющих отношение к проведению и обеспечению террористических действий». Я заверяла его, что мы предоставим самолеты США, находящиеся на их базе в Великобритании, но с определенным условием. Я предупреждала, что если акция расширится, американцам придется признать, что даже те, кто всеми силами стремится оказывать им всевозможную поддержку, окажутся тогда в трудном положении.

Теперь, когда Америка фактически просила европейцев о помощи, она уже не казалась такой великолепной. Канцлер Коль сказал американцам, что им не стоит ждать сочувствия от европейских союзников. Французы не разрешили Ф1-11С пересечь воздушное пространство их страны. Испанцы сказали, что американский самолет может лететь над Испанией, но только незаметно. Условие было невыполнимо, поэтому им пришлось лететь через Гибралтар.

Мы не могли ни подтвердить, ни отрицать наших переговоров с американцами. Лейбористская и либеральная партии настаивали, что нельзя разрешать использование американских баз в Великобритании. Важно было довести мое мнение до основных членов Кабинета. В полдень 14 апреля я сообщила комитету по обороне и иностранным делам, что произошло за предыдущие дни. Указала на обоснованность американских действий как самооборона согласно статье 51 Устава ООН и подчеркнула, что нам нужно поддержать американцев, как они поддержали нас во время Фолклендского конфликта.

Поздно вечером я получила сообщение от президента Рейгана о том, что самолет США вскоре нанесет удары по пяти объектам, связанным с терроризмом в Ливии. Президент подтвердил, что, как я и советовала, в тексте его телеобращения подчеркнут элемент самообороны.

Американскую атаку провели шестнадцать Ф1-11С, базировавшихся в Соединенном Королевстве, хотя было использовано несколько других самолетов. Атака продолжалась сорок минут. Ливийские ракеты и артиллерия отвечали огнем, но их радары были блокированы. Нападение прошло успешно, хотя, к сожалению, были пострадавшие среди мирного населения, а один самолет разбился. Телевизионные репортажи концентрировали внимание не на стратегической важности объектов, куда были нанесены удары, а исключительно на рыдающих матерях и детях.

Общественное мнение в Британии первоначально отреагировало хуже, чем я ожидала. Я должна была выступать в Палате во время срочно организованных дебатов по вопросу вторжения в Ливию. Такую речь было сложно подготовить, так как она в большой степени основывалась на описании разведывательных операций, а нам следовало обосновывать аргументацию задачами самообороны. Каждое слово должно было подтверждаться данными разведки, но так, чтобы не подвергнуть риску источники информации. Моя речь сплотила партию, хотя сохранялось некоторое число несогласных.

Ливийское нападение привело к неожиданным результатам. Во-первых, оно усилило отпор спонсируемому Ливией терроризму. Мы слишком склонны забывать, что тираны правят силой и страхом и сдерживать их следует теми же средствами. Я сожалела о казненных ливийцами из мести британских заложниках, но предотвратить это злодейство было невозможно. Зато обещанная ливийская контратака не произошла. Каддафи не был уничтожен, но был унижен. Во-вторых, наша позиция усилила в США чувство признательности к нашей стране. Журнал «Уолл Стрит» называл меня «великолепной». Сенаторы писали мне благодарственные письма. Телефонная линия в посольстве в Вашингтоне была занята бесконечными поздравлениями. А главное, американская администрация дала понять, что голос Британии будет услышан в переговорах о контроле над вооружениями. Соглашение об экстрадиции, которое мы считали жизненно необходимым для возвращения террористов ИРА из Америки, получило поддержку администрации. Тот факт, что очень немногие показали себя друзьями Америки в трудное для нее время, усилил «особые отношения», которые навсегда останутся особыми из-за культурных и исторических связей между двумя нашими странами, но которые были особенно заметны, пока президент Рейган находился в Белом доме.

Третья выгода, как ни странно, носила внутренний характер и не была видна сразу. Как бы непопулярны ни были наши действия, ни один человек не мог сомневаться в их решительности и результативности. Избрав курс, я не сходила с него. Весна 1986 г. сменилась летом, и политический климат начал медленно, но верно улучшаться.