Страны Дальнего, Ближнего и Среднего Востока и Африки: дипломатия и визиты 1984–1990 годов

Будучи в оппозиции, я сомневалась в ценности публичной дипломатии. В какой-то степени сомневаюсь и до сих пор. Моя политическая философия основана на глубоком скептицизме по поводу способности политиков изменить основы общества: они способны только создать почву, на которой людские таланты и добродетели взращиваются, а не подавляются. Так же и в международных отношениях: реалии власти не преобразуются в результате встреч и взаимопонимания между главами правительств. Страна со слабой экономикой, нестабильной социальной базой или неэффективной администрацией не может все это компенсировать амбициозной дипломатической программой. Вместе с тем мой опыт премьерства убедил меня, что умело проводимая внешняя политика, основанная на силе, может увеличить влияние страны и способствовать прогрессу в разрешении мировых проблем. С течением лет я все больше усилий вкладывала в международную дипломатию.

Зарубежные визиты давали возможность встречаться с главами правительств на их собственной территории. Эти визиты давали мне возможность увидеть, как те, с кем я имела дело в клинической атмосфере больших международных конференций, вели себя на самом деле. На Дальнем Востоке основные долгосрочные вопросы касались будущей роли и развития политической и военной супердержавы Китайской Народной Республики, экономической супердержавы Японии; Великобританию, прежде всего, волновало будущее Гонконга.

На Среднем и Ближнем Востоке это была ирано-иракская война с ее подоплекой дестабилизирующего мусульманского фундаментализма, который унес больше жизней и принес больший экономический вред. Но я всегда чувствовала, что еще более важным является арабо-израильский конфликт. Именно он препятствовал появлению, по крайней мере до войны в Персидском заливе, прочного блока уверенных в себе прозападных арабских государств, которым больше не нужно оглядываться, беспокоясь о том, что их критикуют за бедственное положение безземельных палестинцев.

Наконец, в Африке, где Великобритания была не просто участником большой игры, а страной с историческими связями и четким, пусть не всегда положительным имиджем, в обсуждениях преобладал вопрос о будущем Южной Африки. Здесь ни у кого не было лучшей возможности или более неблагодарной работы, чем у меня, в разрешении проблемы, отравившей отношения Запада с Черной Африкой.

 

Китай

Мой визит в Китай в сентябре 1982 г. и переговоры с Чжао Цзы-яном и Дэн Сяопином привели к благоприятным последствиям. Во-первых, была восстановлена уверенность Гонконга в будущем. Во-вторых, у меня теперь было ясное представление о том, что китайцы примут, а чего нет. В-третьих, мы нашли общий язык на тему будущего Гонконга. Но, что меня тревожило, китайцы не выражали стремления продолжать переговоры.

Утром 28 января 1983 г. я провела встречу с чиновниками и губернатором Гонконга. Мы знали, что в июне китайцы в одностороннем порядке предложили свой план будущего Гонконга. Все согласились, что должны это предотвратить. Я предложила разработать в Гонконге демократическую систему, будто нашей целью было достижение независимости или автономии. Это включало создание в Гонконге более китайской по составу администрации, чтобы китайские члены могли принимать самостоятельные решения. Можно было использовать референдумы. В то время мои предложения никого не заинтересовали. В марте 1983 г. я послала Чжао Цзыяну частное письмо, которое помогло вывести англо-китайские переговоры из тупика. В Пекине я сказала господину Дэну, что готова дать парламенту рекомендации по поводу суверенитета Гонконга, если будут предприняты шаги по сохранению там стабильности.

На этот раз я слегка усилила формулировку: «Если между британским и китайским правительством будет достигнуто соглашение по административному устройству Гонконга, гарантирующее процветание и стабильность в будущем, и оно окажется приемлемым для правительства Великобритании, для народа Гонконга и для правительства Китая, я смогу рекомендовать парламенту, что суверенитет Гонконга нужно передать Китаю».

В течение лета состоялось три раунда переговоров, и когда 5 сентября мы произвели оценку ситуации, стало ясно, что переговоры прекратятся, если мы не предоставим руководство и суверенитет китайцам. Одной из проблем было то, что время переговоров стало обычной практикой в конце заседания объявлять дату следующего. Если китайцы решат приостановить переговоры, это сразу станет известно.

После переговоров 22–23 сентября так и случилось. Тревога, вызванная отсутствием обнадеживающего элемента в официальном коммюнике, стала причиной грандиозного перевода капиталов за границу и резкое их падение на международном валютном рынке. Рано утром 25 сентября мне позвонил Алан Уолтерс, находившийся в Вашингтоне. Алан был убежден, что единственным способом предотвратить падение валюты было восстановление валютного правления, поддерживающего гонконгский доллар на одном уровне с долларом США.

В целом я была согласна, но беспокоилась: не создаст ли это риск для наших золотовалютных резервов. Но я проинформировала Казначейство, и они вышли на связь с Найджелом и главой Английского банка. Они согласились, что восстановление валютного правления было единственным решением. Эти новости просочились на финансовые рынки, доверие было восстановлено, и кризис гонконгского доллара миновал.

14 октября я послала Чжао Цзыяну сообщение, выражая наше желание рассмотреть китайские идеи по поводу будущего Гонконга. К этому времени я неохотно приняла решение передать Китаю не только суверенитет, но и управление. 19 октября переговоры возобновились, и в ноябре я утвердила передачу китайцам документов по законодательству, финансам и внешним экономическим связям Гонконга. Теперь они дали понять, что не собираются подписывать договор с нами, а намереваются сами объявить, что является «политической целью» для Гонконга. Надо было избежать прекращения переговоров, поэтому я уполномочила нашего посла в Пекине разъяснить, что после 1997 г. мы не предусматриваем связи между Великобританией и Гонконгом в руководстве. Но я чувствовала себя подавленной.

Одним из наиболее трудных вопросов был вопрос о местонахождении «Объединенной группы по связям», которая будет организована после подписания англо-китайского договора подготовки преобразований. Я волновалась, что эта организация создаст впечатление какого-то англо-китайского «кондоминиума». Но я настаивала на ее существовании в течение трех лет после 1997 г. для сохранения доверия. Джеффри Хау дважды посетил Пекин и преуспел в достижении компромисса по вопросу Объединенной группы по связям. Условия были приемлемыми. Они составляли основу подлежащего исполнению международного договора и достаточно подробно информировали, что произойдет в Гонконге после 1997 г. Кроме того, было оговорено, что условия англо-китайского договора будут отражены в основном законе, одобренном Всекитайским собранием народных представителей: это фактически станет конституцией Гонконга.

Мой визит в Китай для подписания Объединенного договора по Гонконгу были гораздо менее напряженным, чем визит за два года до этого. Решающей была встреча с Дэн Сяопином, добрая воля господина Дэна была гарантией для будущего Гонконга. Я сказала ему, что его концепция «одна страна, две системы» была гениальна. Он со свойственной ему скромностью приписал эту заслугу марксистской исторической диалектике, или, если использовать подходящий лозунг, speking truth from the facts – «искать правду в фактах».

Срок действия договора китайцы установили на пятьдесят лет. Это меня заинтриговало, и я попросила пояснения. Господин Дэн ответил, что Китай надеется к этому времени достичь экономического уровня развитых стран. Для успешного развития Китаю необходимо в течение всего этого периода быть открытым для внешнего мира. Поддержание стабильности и процветания в Гонконге способствовало модернизации экономики Китая. Один миллиард китайцев на материке – твердые последователи социализма. Существующий в Тайване и Гонконге капитализм не повлияет на социалистическую ориентацию большей части страны. С тех пор стало ясно, что китайский социализм определяется китайским правительством; а оно не останавливается перед радикальным принятием капитализма. В экономической политике, по крайней мере, господин Дэн «искал правду в фактах».

Я считала его анализ обнадеживающим, пусть неубедительным. Он обнадеживал, потому что предполагал, что китайцы будут стремиться, чтобы Гонконг процветал. Он не убеждал по другим причинам. Вера Китая в то, что можно иметь блага свободной экономической системы при отсутствии свободной политической системы, казалась мне неверной. Применение суровых мер после расстрела на площади Тяньаньмэнь убедило многих внешних обозревателей, что политическая и экономическая свободы в Китае не были взаимозависимы. После тех ужасных событий мы постарались обезопасить будущее Гонконга.

Поэтому в 1990 г. мы издали законы, дающие британское гражданство 50 000 ключевых жителей колонии и их семьям, хотя в конечном итоге целью программы было, дав им достаточно уверенности, убедить их остаться в Гонконге. Мы сразу же столкнулись с требованиями ускорить процесс демократизации. Интуитивно я чувствовала, что такой шаг в тот момент мог создать угрозу Гонконгскому договору. В какой-то момент растущая движущая сила экономических перемен в Китае приведет к политическим переменам. Сохранение открытыми торговых и информационных каналов при твердом соблюдении прав человека в Китае – вот что является лучшим способом сделать эту великую военную державу накануне ее превращения в великую экономическую державу надежным и предсказуемым членом международного сообщества.

 

Ближний и Средний Восток

Пока я была премьер-министром, было мало достижений в решении арабо-израильского конфликта. Вероятность того, что участники изменят свои взгляды, была минимальна. Не исчезли и внешние факторы, оказывающие влияние на регион. США, держава, несущая самую большую ответственность за создание государства Израиль, должна всегда стоять за израильскую безопасность.

Верно и то, что следует восстановить территорию и чувство собственного достоинства палестинцев. Устранение палестинских претензий является необходимым условием для ликвидации ближневосточного терроризма. Это возможно, если Израиль согласится обменять «земли на мир», возвратить оккупированные территории палестинцам в обмен на гарантии безопасности Израиля. Все время моего пребывания на посту премьера все инициативы шли ко дну, потому что стороны не видели нужды в корректировке своих позиций.

В сентябре 1985 г. я посетила два умеренных арабских государства: Египет и Иорданию. Президент Египта Мубарак продолжал проводить политику своего убитого предшественника Анвара Садата. Король Иордании Хусейн выступил с предложением международной конференции мира, в преддверии которой посол США Мерфи должен был встретиться с иордано-палестинской делегацией. Египтяне хотели, чтобы эта инициатива получила поддержку. Но камнем преткновения оставался вопрос о том, какие палестинские представители приемлемы для американцев, не желавших иметь ничего общего с Организацией освобождения Палестины. Президент Мубарак считал, что американцы слишком категоричны. Я отчасти была согласна с ним, но подчеркнула то, что считала важным для США и Великобритании: отказ от переговоров с теми, кто занимается терроризмом. Мне казалось, что президент Мубарак и я понимали друг друга. Он был сильной личностью, обладал силой убеждения и прямотой, качества незаменимые в урегулировании конфликта.

Мы приехали в Амман вечером 18 сентября. Я уже хорошо знала короля Хусейна, и он мне нравился. Подобно президенту Мубараку король Хусейн был возмущен американцами, считая, что они подчинились еврейскому давлению внутри страны. Я понимала его чувства. Я хотела помочь ему, чем могла. И когда король сказал мне, что два важных сторонника ООП готовы публично отречься от терроризма и принять Резолюцию Совета Безопасности ООН 242, я пообещала, что, если они это сделают, я согласна встретиться с ними в Лондоне. Я объявила об этом на пресс-конференции. Когда они прибыли в Лондон, я хотела удостовериться, что они все еще собираются выполнить мои условия. Один согласился, а другой отказался, испугавшись за свою жизнь. Я не стала с ними встречаться, а король Хусейн поддержал мое решение.

Перед отъездом из Иордании меня повезли осмотреть лагерь палестинских беженцев. Дэнис говорил мне, что его сердце разрывалось, когда он видел эти лагеря. Этот не был исключением. Так было чисто, все хорошо организовано, везде порядок, – и полная безнадежность. Фактически лагерем управляла ООП, пополнявшая оттуда ряды своих бойцов. Самые талантливые и образованные палестинцы там долго не оставались, предпочитая присоединиться к палестинской диаспоре в разных частях арабского мира.

Я была в Израиле несколько раз до того, как стала премьер-министром; и каждый мой визит в Святую землю трех великих мировых религий оставлял неизгладимое впечатление. Каждый, кто был в Иерусалиме, поймет, почему генерал Алленби, отвоевав город у турок, спешился, чтобы войти в город пешком в знак уважения к Святому городу.

Я глубоко восхищаюсь еврейским народом. Среди моих служащих и в Кабинете всегда были евреи. Мой старый электорат Финчли имеет значительное еврейское население. За все тридцать три года, что я представляла этот округ, ни один еврей не пришел к местному доктору в бедности и отчаянии. О них хорошо заботилась собственная община.

Я верю в то, что называют «иудейско-христианскими» ценностями: вообще, вся моя политическая философия основана на них. В то же время, как христианка, я не верю, что можно полностью понять Старый Завет, историю права без Нового Завета, истории милосердия. Но мне хотелось, чтобы христианские лидеры взяли себе на заметку идеи бывшего главного раввина Великобритании Иммануила Якобовица, и все христиане обратили внимание на значение, придаваемое евреями самоусовершенствованию и личной ответственности.

Помимо всего этого политическое и экономическое создание Израиля представляет собой героическую сагу нашего времени. У них на самом деле «пустыня расцвела». Вот если бы еще внимание Израиля к соблюдению прав человека по отношению к русским рефьюзникам сопровождалось надлежащим пониманием бедственного положения лишенных земли и государства палестинцев. Когда я приехала в Израиль в мае 1986 г., израильтяне знали, что они имеют дело с человеком, который понимает их интересы, но который не собирался безоговорочно следовать сионистскому подходу. Кроме того, я могла не сомневаться, что меня уважали за противостояние терроризму.

Я с нетерпением ждала встречи с премьер-министром Шимоном Пересом. Я помнила его как искреннего, интеллигентного и разумного человека. Было очень жаль, что вскоре он передал пост премьер-министра бескомпромиссному Ицхаку Шамиру. И господину Пересу, и мне было интересно в свете прошедших событий, как люди будут реагировать на Юнион Джек, развевающийся рядом со звездой Давида. Но нам не нужно было волноваться. По приезде в Тель-Авив меня приветствовали толпы людей, затем меня отвезли в Иерусалим, где поселили в отеле «Царь Давид», полном воспоминаний для каждого британца. Я настояла на том, чтобы выйти из машины и поприветствовать толпу людей возле отеля, что привело в смятение охранников. Но оно того стоило: люди были в восторге.

На следующее утро я завтракала с Тедди Коллеком, мэром Иерусалима, который сочетал теплую человечность с жутким административным рвением, и что было еще ценнее, преданность своему народу с сочувственным пониманием проблем арабов. Весь день 25 мая был заполнен знакомством с израильской историей. Конечно, я посетила мемориал холокосту: как всегда, я вышла оттуда подавленная и шокированная тем, как человеческие существа могли стать настолько бесчеловечными. Потом у меня была встреча с господином Шамиром. Это был жесткий человек, чье прошлое оставило шрамы на его характере. Между нами не было враждебности, но было ясно, что господин Шамир ни за что не отдаст «землю за мир».

Я понимала, как трудно поддержать умеренных палестинцев, чтобы не усиливать поддержку экстремистов ООП. Это невозможно без изменения позиции Израиля. Одним из яростных противников уступок был тогдашний министр обороны господин Рабин, с которым я завтракала в понедельник. Он в течение сорока минут зачитывал мне свои взгляды, так что едва хватило времени на тост. Но я не отступала. Я повторила свои предложения о местных выборах в тот же день в речи для группы израильских членов парламента в кнессете, израильском парламенте, где председательствовал уважаемый Абба Эбан.

Позже я пошла на ужин с тщательно отобранными умеренными палестинцами, в основном бизнесменами и учеными, с теми, с кем по моим понятиям должны были иметь дело израильтяне. Они излили мне свои жалобы, в частности, об отношении к ним в секторе Газа, где были худшие условия, частично из-за бестактной охраны и частично, как казалось, из-за экономической дискриминации в пользу еврейского бизнеса. Я пообещала обговорить эти дела с господином Пересом и сделала это на следующий день, но я так же ясно объяснила им необходимость отказа от терроризма. Хотя было очевидно, что на тот момент только ООП в состоянии представлять палестинцев, я почувствовала в разговорах с отдельными группами, что они не слишком любят эту организацию.

За время визита у меня было два длинных разговора с господином Пересом. Он осознавал значение мирной инициативы короля Хусейна, по крайней мере, чтобы избежать дестабилизации самой Иордании. Но он относился очень скептически к предложению международной конференции мира, и это не прибавило мне оптимизма. Пока господин Шамир оставался на посту премьер-министра, померкли даже слабые лучи света.

Во вторник по пути в аэропорт я сделала остановку в Рамат-Гане, районе Тель-Авива – побратиме Финчли. Я ожидала, что встречусь с мэром и другими важными лицами, возможно, старыми знакомыми. Вместо этого меня ожидали 25 000 человек. Временами, к полному ужасу моих охранников и сотрудников, я почти тонула в огромной толпе радующихся жителей, потом была поднята на большую платформу, с которой мне предстояло выступить с импровизированной речью. Позже, во время войны в заливе, иракские ракеты упали на Рамат-Ган. Жители Финчли собрали деньги, чтобы восстановить разрушенные дома. «Это и есть настоящие побратимы», – подумала я.

 

Южная Африка

Взгляды Министерства иностранных дел на Африку, как и взгляды на Средний и Ближний Восток, я не разделяла. Основная, как правило, негласная предпосылка была такова, что национальные интересы Великобритании требовали согласия с мнениями лидеров радикальных черных африканских государств Содружества. Серьезный анализ требовал другого.

Когда пришло время фундаментальных перемен в Южной Африке, встал вопрос о том, как лучше их произвести. Мне казалось, что самым худшим была изоляция этих территорий. Было бы абсурдным считать, что правящий класс африканеров, южноафриканцев европейского происхождения, легко откажется от власти. Если бы это произошло, началась бы анархия, в которой больше всего пострадали бы черные южноафриканцы. Последние не могут считаться однородной группой. Среди них существуют племенные различия. Любая новая политическая система должна иметь в виду эти различия. Я хотела провести постепенные реформы, обеспечивающие гарантированные права человека и процветающую, основанную на свободном предпринимательстве экономику. Я хотела видеть Южную Африку полностью интегрированной в международное сообщество.

Нельзя забывать, что Великобритания имела на континенте важные торговые интересы, примерно равные в Черной Африке и Южной Африке. Среди всех африканских стран Южная Африка имела самые богатые и разнообразные полезные ископаемые. Она является крупнейшим поставщиком золота, платины, ювелирных алмазов, хрома, ванадия, марганца и других ископаемых. В большинстве случаев единственным реальным соперником Южной Африки был Советский Союз. Так что сохранение нашего влияния здесь было стратегически важно.

Южная Африка была богата еще и потому, что ее экономика в основном строилась на свободном предпринимательстве. Другие африканские страны, щедро наделенные природными ресурсами, были бедны, так как у них было социалистическое устройство. Чернокожие в Южной Африке имели более высокие доходы и в целом были более образованны, чем в других странах Африки: поэтому южноафриканцы возвели защитные заграждения, не дающие доступа в страну иммигрантам, в отличие от Берлинской стены, не дающей выезда из страны счастливцам, благословенным социалистической системой. Я признавала эти факты, и это не означает, что я выступала в защиту апартеида. Цвет кожи не должен определять политические права.

Президент П.В. Бота должен был совершить визит в Европу по случаю сороковой годовщины операции «Нептун», я послала ему приглашение приехать в Чекерс. Это приглашение спровоцировало обвинения, что я «мягко» отношусь к апартеиду. В среду 30 мая епископ Тревор Хаддлстон, ветеран кампаний против апартеида, приехал на Даунинг-стрит, чтобы отговорить меня встречаться с господином Бота. Его аргумент заключался в том, что президенту Южной Африки нельзя оказать доверие и что Южной Африке нельзя позволить войти в международное сообщество, пока она не изменит свою внутреннюю политику. А ведь изоляция Южной Африки являлась препятствием реформам.

Президент Бота приехал в Чекерс утром 2 июня. Мы имели частную беседу, продолжавшуюся около сорока минут, затем за обедом к нам присоединились Джеффри Хау, Малколм Рифкинд и официальные лица, а к южноафриканскому президенту его министр иностранных дел Р.Ф. Бота. Президент Бота сказал мне, что общественность не замечает улучшения условий жизни темнокожих. Это частично было правдой, но мне пришлось сказать, как возмущены мы выселением темнокожих из районов, определенных только для проживания людей с белой кожей. Затем я затронула вопрос о заключенном в тюрьму Нельсоне Манделе{ Мандела Нельсон Ролилахла (1918–2013]) 8-й Президент ЮАР (первый темнокожий президент) с 1994 по 1999 г., один из самых известных активистов в борьбе за права человека в период существования апартеида, за что 27 лет сидел в тюрьме. Лауреат Нобелевской премии мира 1993. (Прим. ред.)}, за чью свободу мы боролись. В основном же в центре обсуждения была Намибия, бывшая колония Южной Африки. Мы стремились поддерживать независимость Намибии. Южная Африка не намеревалась дать Намибии независимость, пока в Анголе оставались кубинские войска, но перспективы вывода кубинских войск не было, пока в Анголе продолжается гражданская война.

Год 1985-й был для Южной Африки годом назревающего кризиса. Повсюду происходили беспорядки. Во многих частях страны было объявлено чрезвычайное положение. Иностранные банки отказали Южной Африке в возобновлении кредитов, а южноафриканское правительство объявило четырехмесячное замораживание выплат по внешней задолженности. Продолжало усиливаться международное давление на Южную Африку. Президент Рейган, который, как и я, был против экономических санкций, для того чтобы предупредить давление со стороны Конгресса, ввел ограниченные санкции. Было совершенно ясно, что встреча глав правительств Содружества на Багамах в октябре того года будет для меня трудной.

Было заметно, что премьер-министр Австралии Боб Хоук, открывший на конференции дебаты, ищет компромисса. За ним последовал президент Замбии Кеннет Каунда, который высказал эмоциональный призыв к санкциям. В своем ответе я постаралась соединить обе точки зрения. Я начала с подробного описания очевидных социальных и экономических перемен в Южной Африке. Я привела точное количество темнокожих южноафриканцев, которые имеют профессиональные квалификации, владеют автомобилями, занимаются бизнесом. Конечно, еще многое нужно было сделать. Я увидела по реакции слушателей – речь произвела эффект. Но из-за своей природной осторожности я подготовила и запасной вариант, который должен был сработать в Лайфорд-Кей, куда главы правительств выезжали на выходные и где, как я знала, и решались основные дела.

Лайфорд-Кей, это красивое место. Дома в имении отдали в распоряжение делегаций. Приятным штрихом со стороны премьер-министра Багам было распоряжение, чтобы мне и моей делегации был приписан тот самый дом, где Харольд Макмиллан и Джон Кеннеди в 1962 г. подписали договор. В Лайфорд-Кей был сформирован комитет глав правительств, который в течение утра субботы составил проект коммюнике по Южной Африке. В это время я занималась другой работой. В 2 часа Брайан Малруни, премьер-министр Канады, и Раджив Ганди, премьер-министр Индии, прибыли, чтобы показать мне результаты своей работы. Почти два часа я объясняла, почему их проекты неприемлемы. Я настаивала, что в тексте должен звучать твердый призыв покончить с насилием в Южной Африке, но они посчитали это спорным.

После ужина на меня стала оказывать давление более многочисленная группа, чтобы я согласилась с их текстом. Мы спорили три часа. К счастью, меня измором не возьмешь. За ночь мои сотрудники подготовили альтернативный текст, чтобы представить его на пленарном заседании, которое должно было начаться в 10:30 на следующее утро. Удрученный Сонни Рамфал, генеральный секретарь Содружества, умолял меня пойти на компромисс. Когда собрание началось, доброй волей и не пахло. Британский вариант текста даже не вынесли на рассмотрение. Меня упрекнули, что я предпочитаю рабочие места в Великобритании жизням темнокожих и что я не забочусь о правах человека.

Я стала говорить своим правду в глаза. Сказала, что они торгуют с Южной Африкой, но атакуют меня за отказ ввести санкции. Спросила, когда они собираются проявить такую же заботу о ситуации в Советском Союзе, с которым у них налажена не только торговля, но и тесные политические связи. Напомнила им об их собственных скромных достижениях в области прав человека.

И когда представитель из Уганды призвал меня к ответу за расовую дискриминацию, я дала ему отпор, напомнив об азиатах, которых Уганда изгнала по расовым признакам, многие из которых поселились в моем электорате в северном Лондоне, где прекрасно живут. Президент Шри Ланки сказал, что не намеревается прекращать торговые связи с Южной Африкой, так как это оставит чайных плантаторов без работы.

Во время перерыва на обед я приняла тактическое решение. Я решила предпринять действия против импорта крюгеррандов{ Золотая южноафриканская монета, впервые выпущенная в 1967 г. для помощи в продаже южноафриканского золота на международном рынке. (Прим. пер.)} и отменить официальную поддержку торговле с Южной Африкой. Сделаю я это только в том случае, если в коммюнике будет сказано о прекращении насилия. Затем в 3.30 я могла присоединиться к «комитету проектов» в библиотеке. Когда я вошла в комнату, все пристально на меня смотрели. Удивительно, как стадное чувство может превратить даже политиков в агрессивную группу. Раньше со мной никогда так не обращались, и я не собиралась мириться с этим. Поэтому я начала с того, что сказала, что никогда раньше не чувствовала себя такой оскорбленной, как сейчас. Послышались возгласы удивления и сожаления. Я ответила, что это было личное оскорбление и что со мной это не пройдет.

Обстановка стала более спокойной. Меня спросили, что, на мой взгляд, было бы приемлемо. Я объявила об уступках, которые была готова сделать, а если мое предложение не будет принято, я выйду из переговоров. Среди «проектировщиков» произошла неразбериха. Но через десять минут все кончилось. Текст был согласован и на пленарном заседании утвержден без поправок. Хотя я чувствовала сильную обиду и была в замешательстве, но итогом в целом была довольна.

На пресс-конференции после саммита я правильно описала сделанные мной уступки как «ничтожные», что разозлило левых и возмутило министерство иностранных дел. Но я не верила в санкции и не собиралась их оправдывать. Я смогла покинуть берега Нассау, сохранив свою политику невредимой, хотя и испортив мои личные отношения с лидерами Содружества, в последнем была виновата не только я. И еще были сохраненные рабочие места тысяч чернокожих африканцев, за которых я боролась.

На заседании Совета Европы в Гааге в июне 1986 г. мне пришлось столкнуться с большими трудностями. Так как действия стран ЕС могли иметь существенное влияние на экономику Южной Африки, этот форум по вопросу санкций был очень важным. Голландцы (ведь Нидерланды были родиной африканеров) испытывали по отношению к Южной Африке глубокое чувство вины, что мешало им быть идеальными хозяевами совещания. В конце концов, мы пришли к соглашению, что нужно рассмотреть введение запрета на новые инвестиции и санкции на импорт угля, железной руды, стали и крюгеррандов. Также было согласовано положение о том, что ввиду того, что Великобритания вскоре возьмет на себя обязанности председателя Сообщества, Джеффри Хау должен посетить Южную Африку, чтобы подтолкнуть реформы и добиться освобождения Нельсона Манделы. Джеффри был против поездки, и надо сказать, что его нежелание было оправданно, ведь президент Каунда его оскорбил, а президент Бота отмахнулся от него. Как я позднее узнала, он думал, что я приготовила ему невыполнимую миссию, и очень злился. Могу только сказать, что таких намерений у меня не было. Только ему удалось бы добиться прорыва.

Вскоре после возвращения Джеффри наступило время специальной конференции Содружества по Южной Африке, на которой, как был решено в Лайфорд-Кей, будет оценен прогресс. Было решено, что главы семи правительств Содружества встретятся в Лондоне в августе. Самым неприятным было то, что из-за упрямства президента П.В. Бота мы не сильно продвинулись вперед. Были проведены некоторые важные реформы, и в марте в отдельных районах было отменено чрезвычайное положение. Но в июне было объявлено общегосударственное чрезвычайное положение, господин Мандела был все еще в заключении, а АНК и другие организации такого рода были по-прежнему запрещены.

Средства массовой информации и оппозиция к тому времени навязчиво обсуждали Южную Африку. Шли разговоры, что Содружество распадется, если Великобритания не изменит своей позиции по санкциям. Содержание моей почты свидетельствовало, что взгляды и приоритеты этих комментаторов не выражали чувств публики.

Мои встречи с главами правительств перед официальным открытием привели меня в уныние. Брайан Малруни призывал, чтобы Британия «показала пример», и, казалось, хотел заранее узнать мою позицию на переговорах. Кеннет Каунда, когда я посетила его, находился в самодовольном состоянии и не выражал желания сотрудничать. Он считал, что если санкции не будут наложены, ситуация в Южной Африке «воспламенится». Я сообщила Радживу Ганди, что готова «немного» уступить на конференции. Он казался намного более сговорчивым, чем в Нассау, хотя, как обычно, не «раскрывал карты». Официальные переговоры были столь же неприятными, как и в Лайфорд-Кей. Мой отказ от введения предложенных санкций господа Каунда, Мугабе, Малруни и Хоук восприняли в штыки. Меня никто не поддержал. Их предложения шли намного дальше того, что предлагалось прежде.

В Нассау они предлагали прекратить воздушные связи с Южной Африкой, ввести запрет на инвестиции, сельскохозяйственный импорт, развитие туризма и многое другое. Теперь их требования включали множество дополнительных мер: запреты на новые банковские кредиты, на импорт урана, угля, чугуна и стали, а также аннулирование консульских функций. Такой набор играл на руку критикам Южной Африки, принося в жертву уровень жизни ее черного населения и интересы их отечественной промышленности. У меня просто не поднималась рука его одобрить. Вместо этого я распорядилась, чтобы в коммюнике был внесен дополнительный пункт, объясняющий наш собственный подход, где было обозначено наше желание принять запрет на импорт южноафриканских угля, чугуна и стали, если так решит ЕС, и сразу же ввести добровольный запрет на новые инвестиции и развитие туризма в Южной Африке. В том случае, если мы в Сообществе решили не вводить санкций на уголь, чему противилась Германия, другие санкции, предложенные в Гааге, были введены в сентябре 1986 г.

Возможно, самым необычным в этих обсуждениях было то, что они, казалось, проходили в полном отрыве от событий в самой Южной Африке. В соответствии с информацией, полученной от нашего нового посла Робина Ренвика и от других, имевших дело с реальной Южной Африкой, там происходили принципиальные изменения. Были легализованы профсоюзы чернокожих, упразднен Акт о запрете на смешанные браки, отменен контроль за наплывом и прекращена политика насильственного выселения чернокожих. Было покончено с бронированием работы для белых и с очень непопулярным законом об обязательной паспортизации. А самое главное – произошло практическое крушение апартеида на рабочих местах, в отелях, в конторах и городских деловых центрах. Было предложено аннулирование Закона о расовой сегрегации. Все это говорило о том, что «апартеид», как его продолжали описывать левые, умирал. Тем не менее никто не признал в этом заслуги Южной Африки, к которой продолжали относиться враждебно.

Я еще больше, чем раньше, была против принятия мер, ослабляющих экономику Южной Африки и таким образом замедляющих реформы. Вплоть до встречи глав правительств Содружества 1987 г. в Ванкувере я еще была не готова к компромиссу. В каком-то смысле эта позиция давалась мне легче, чем в Нассау и Лондоне. Событиям на Фиджи и в Шри-Ланке конференция должна была, вероятно, уделить много внимания. Моя позиция в отношении санкций была известна, и внутреннее давление на меня ослабло. В январе 1989 г. у господина Бота случился инсульт, и на пост лидера Национальной партии вместо него вступил Ф.В. де Клерк, в августе ставший президентом. Следовало предоставить новому лидеру возможность внести свой вклад, оградив от несуразного вмешательства извне.

Встреча глав правительств Содружества 1989 г. должна была состояться в октябре в Куала-Лумпуре, и организовывал ее доктор Махатир. Со мной на эту встречу поехал только что назначенный министр иностранных дел Джон Мейджор, который с новой силой категорически противостоял санкциям. Во вступлении к заседанию «Мировая политическая арена» я обратила внимание на перемены, происходящие в Советском Союзе, и их последствия для всех нас. Я сказала, что теперь, особенно в Африке, существует перспектива урегулирования региональных конфликтов. Теперь мы должны горячо защищать демократию и более свободную экономическую систему во всем мире. Я тайно надеялась, что смогу донести суть своего сообщения до присутствующих представителей множества авторитарных и коллективистских стран Содружества.

К тому времени я уже привыкла к злобным выпадам личного характера, свойственным моим коллегам из стран Содружества. Джон Мейджор к этому еще не привык и считал их поведение возмутительным. Он остался в Куала-Лумпуре с другими министрами иностранных дел для составления проекта коммюнике, в то время как я вместе с другими главами правительств поехала в тихий и уединенный Лангкави. Пока я там находилась, мне по факсу прислали текст, с которым, по мнению министров иностранных дел, «можно было жить». Но я могла с ним согласиться только в том случае, если выпущу отдельное четкое заявление, содержащее наши взгляды. Я набросала черновик и отправила Джону Мейджору в Куала-Лумпур. В противоположность утверждениям в прессе, которая обожала как «расколы», так и описание «изолированности» Британии, Джон Мейджор был вполне согласен выпустить отдельное британское заявление и внес в текст некоторые поправки, которые я приняла. Однако появление нашего отдельного документа вызвало озлобление со стороны некоторых глав правительств.

К началу 1990 года в Южной Африке начались перемены. Стало известно, что Нельсон Мандела будет освобожден. Я заявила министерству иностранных дел, что как только господин Мандела будет свободен, я буду настаивать на отмене или ослаблении принятых против Южной Африки мер. 2 февраля 1990 г. президент де Клерк выступил с речью, объявив предстоящее освобождение господина Манделы и других чернокожих лидеров, снятие запрета на политические организации чернокожих и пообещав скорую отмену чрезвычайного положения. Я незамедлительно обратилась к министерству иностранных дел, сказав, что, как только обещания будут выполнены, мы должны покончить с запретом на инвестиции и призвать к тому же другие страны европейского сообщества. Я попросила Дугласа Хёрда, министра иностранных дел, предложить другим министрам иностранных дел сообщества устранить ограничения на закупку крюгеррандов, железной руды и стали. Я решила обратиться к другим главам правительств с призывом оценить перемены в Южной Африке.

В апреле южноафриканский министр конституционного развития доложил мне о контактах между правительством Южной Африки и АНК, лидером которого теперь фактически опять стал господин Мандела. Я была разочарована тем, что господин Мандела повторял устаревшие фразы, совсем не подходящие для того, кто претендует на главенствующую роль в правительстве. Южноафриканское правительство разрабатывало свои конституционные структуры, предполагающие сочетание нижней палаты, избираемой на основе пропорционального представительства, и верхней палаты с представительством отдельных меньшинств. Это помогало приспособиться к характерному для Южной Африки этническому разнообразию.

Ко времени, когда президент де Клерк в мае отправился на переговоры с европейскими лидерами, консультации с АНК разгорелись всерьез. Я также была рада, что южноафриканское правительство отдавало должное вождю Бутелези, который был непоколебимым противником вооруженного восстания в Южной Африке, в то время как АНК поддерживал идею марксистской революции, которой до сих пор преданы некоторые его члены.

Президент де Клерк, Пик Бота и их жены 19 мая приехали в Чекерс на обед. Моя беседа с господином де Клерком сосредоточилась на его планах в отношении следующих шагов для того, чтобы АНК принял политическую и экономическую систему, которая обеспечит будущее Южной Африки как либеральной страны со свободным предпринимательством. Усиливающееся насилие среди чернокожих уже являлось самым большим препятствием на пути к прогрессу. Но он оптимистично относился к перспективам соглашения с АНК по вопросу новой конституции; он также считал, что АНК тоже этого хотел. Мы обсудили действия по вопросу санкций. Он сказал, что не собачка, которая служит за печенье, и не ждет поощрений. Он хотел насколько возможно широчайшего международного признания и поддержки того, что он делал, которые приведут к фундаментальному пересмотру отношения к Южной Африке. Мне это казалось вполне разумным. Господин де Клерк также пригласил меня в Южную Африку. Я сказала, что с удовольствием бы приехала, но не хочу в тот момент усложнять для него ситуацию. Я знала, что ничто с большей вероятностью не омрачит его отношений с другими правительствами, чья неправота в отношении Южной Африки была доказана, как мой приезд в его страну, как бы провозглашающий, что я была права.

В среду 4 июля на Даунинг-стрит я провела переговоры и обед с другим значительным южноафриканским политиком Нельсоном Манделой. Он, в отличие от левых, был прозорлив в понимании того, что сыграло роль в его освобождении. Мне господин Мандела показался очень вежливым, имеющим благородную выправку и лишенным всякой ожесточенности. Мне он понравился. Но в то же время я посчитала, что он очень несовременен в своих взглядах, зациклен на социалистических идеях, где ничего не движется вперед. Может быть, это было и неудивительно ввиду долгих лет его заключения, но являлось недостатком в первые несколько месяцев его свободы, так как он все время повторял эти фразы-клише, которые, в свою очередь, подтверждали преувеличенные ожидания его последователей.

Только незадолго до окончания моего срока в качестве премьер-министра президент де Клерк снова приехал в Чекерс. Это было 14 октября. Мы немного продвинулись вперед с тех пор, как я в июле встречалась с господином Манделой. АНК согласился прекратить «вооруженную борьбу», и обе стороны в принципе согласились с необходимостью освобождения оставшихся политических заключенных. Старая система апартеида прекращала действовать. Законы о земле аннулировались, и закон о регистрации населения отменялся после принятия новой конституции. Только государственное образование оставалось сегрегированным, но подвижки начались и в этом, болезненном для белых вопросе. Насилие среди чернокожих резко усилилось, и это отравляло атмосферу переговоров.

Южноафриканцы не настаивали на снятии оставшихся санкций. Санкции в течение нескольких следующих лет были постепенно отменены, а международное сообщество начало готовить финансовую помощь для Южной Африки, чтобы покрыть ущерб от санкций.

Президент де Клерк был расстроен, что дальнейший раунд неофициальных переговоров с АНК по вопросу конституции, на которой он настаивал, не состоялся. Основной принцип, которого он придерживался, касался разделения исполнительной власти. В новой Южной Африке никто не должен обладать такой властью, какой в то время обладал он сам. Он считал, что нужно было что-то вроде Федерального совета Швейцарии. Мне это казалось оправданным, можно сказать, наименее плохим вариантом.