Отношения с Европейским сообществом. 1984–1987 годы

Мудрость задним числом, такая полезная для историков и авторов мемуаров, к сожалению, недоступна для практикующих политиков. Оглядываясь назад, можно увидеть, что в период моего второго срока в качестве премьер-министра Европейское сообщество незаметно, но твердо изменило направление, и от сообщества свободной торговли, незначительного регулирования и добровольно сотрудничающих суверенных государств перешло к державности и централизму.

Теперь я вижу, что федерализм и бюрократия набирались сил в то время, как коалиция социалистических и христианско-демократических правительств во Франции, Испании, Италии и Германии форсировала путь интеграции, а комиссия, наделенная дополнительной властью, начала манипулировать ими, чтобы провести свою собственную программу. Ко времени завершения моего премьерства и при моем преемнике стал очевиден объем проблемы. Сначала я искренне верила, что когда мы разберемся со взносом в бюджет и утвердим программу финансового порядка, Британия приобретет значительное влияние в сообществе.

Поворотным моментом стало заседание Европейского совета, которое состоялось в Фонтенбло, под Парижем, 25–26 июня 1984 г. Во время полета в Орли я наметила свою тактику. Мы с Д. Хау хотели достичь на этой встрече соглашения по бюджету, но только на наших условиях.

К обеду я прибыла во дворец Фонтенбло, где меня встретил президент Миттеран и полный почетный караул. Французы умеют это делать. Обед состоялся в Колонном зале дворца, а затем мы прошли в бальный зал, в котором были оборудованы кабинки для переводчиков, где должно было пройти первое заседание. Без всякого предупреждения президент Миттеран попросил меня открыть заседание для подведения итогов недавнего экономического саммита в Лондоне. Потом выступили другие, что заняло два часа. Я стала волноваться. Может, они тянули время? Наконец мы перешли к бюджету. Снова я открыла обсуждение, показав то, что считала неудовлетворительным в других представленных программах. Снова последовало обсуждение. Затем президент Миттеран переадресовал вопрос министрам иностранных дел, а наше заседание вернулось к общим вопросам, таким, как рассказ президента Миттерана о его недавнем визите в Москву.

В тот вечер мы ехали через лес к отелю в Барбизоне. Эта маленькая деревенька привлекает художников и гурманов. Любой, кому довелось бывать в ресторане местного отеля «Ба-Брю», поймет, почему: еда была необычайно вкусной. Когда мы пили кофе, то увидели, что министры иностранных дел пьют кофе на террасе, из чего заключили, что они закончили работу. Не тут-то было! Президент Миттеран не скрывал неудовольствия, и министры, быстро вернувшись в помещение, приступили к обсуждению бюджета.

Около 11:30 вечера М. Чейсон вышел и объявил, что министры иностранных дел «выявили разницу мнений». На самом деле французам удалось убедить министров иностранных дел поддержать систему возврата, дающую нам просто процент от чистого вклада. При такой процентной системе не будет никакой связи между чистыми вкладами и относительным процветанием, в отличие от системы «порога», которую предлагали мы. Процент от чего? Французы предлагали считать наши вклады, принимая во внимание те платежи сообществу, которые Британия вносила как налог на добавленную стоимость (НДС). Эта формула не учитывала значительные суммы, которые мы вкладывали через пошлины и сборы. Но, нам пришлось принять их расчеты.

И наконец, каким будет процент возврата? Я предполагала, что цифра будет значительно больше 70 %. Но по результатам совещания министров иностранных дел нам, вероятнее всего, предложат самое большее где-то между 50 и 60 %. Было непонятно, как Джеффри мог позволить министрам прийти к такому заключению. Я была в отчаянии и сказала главам правительств, что, если это все, что они могут предложить, то заседание в Фонтенбло будет катастрофой. Затем Джеффри, чиновники и я встретились, чтобы обсудить, что делать. Благодаря совместным усилиям к началу следующего дня результаты были намного лучше.

После завтрака президент Миттеран открыл официальное заседание, подчеркнув, что мы должны постараться достичь соглашения по вопросу бюджета, но если нам не удастся сделать этого к обеду, нужно переходить к остальным вопросам. Я дала понять, что теперь готова к переговорам об основах процентных расчетов, но стояла на своем в отношении цифры, превышающей 70 %. Президент Миттеран разумно отложил основное заседание ради проведения двустороннего совещания.

Насколько твердо должна я держаться своей цифры? Я встретилась с президентом Миттераном и канцлером Колем по отдельности. Я хотела получить полные 66 %. Я сказала, что было бы абсурдом отказать мне в одном проценте. Французский президент, улыбнувшись, сказал: «Конечно, мадам премьер-министр, вы должны его получить». Соглашение было почти достигнуто. Когда составлялся черновик, я заметила попытку исключить стоимость прибавки. Я сопротивлялась и победила. Главы правительств согласились выдать наш возврат за 1983 г.

На пресс-конференции и во время моего доклада Палате меня подвергли критике за то, что не удалось получить больше. В более широком смысле разрешение этого диспута означало, что Сообщество могло теперь двигаться вперед и с прибавкой, и с мерами единого рынка, к чему я и стремилась. В процессе каждых переговоров наступает самое подходящее время для соглашения: это оно и было.

Все ожидали, что как только Германия и мы согласимся увеличить «собственные ресурсы», вступление Испании и Португалии пройдет вполне гладко. На самом деле состоялось два заседания ЕС, в Дублине и Брюсселе, прежде чем все разрешилось. Ирландцы, взяв на себя обязанности председателя, назначили заседание Совета в Дублине на 3–4 декабря. В таких случаях я всегда была «белой вороной» потому, что была главной мишенью ИРА и всегда была окружена непроницаемой защитой службы безопасности.

В этот раз не Британия, а Греция получила в пьесе роль злодея. По поводу вступления Испании и Португалии было два нерешенных вопроса, вино и рыба, продукты, от которых сильно зависела экономика иберийских государств. И как раз в тот момент вмешался господин Папандреу, премьер-министр Греции, который фактически предлагал наложить запрет на прибавку, если Греции в течение следующих шести лет не будет гарантировано получение огромных сумм. Прецедент возник в результате продолжавшегося уже некоторое время обсуждения о «Единой средиземноморской программе» помощи, от которой выигрывала Греция. Заявление господина Папандреу привело Совет в смятение. Все жалели не только о том, что Греция требовала от нас выкупа, но и о том, что, хотя Грецию приняли в Сообщество, чтобы помочь ее восстановленной демократии, греки теперь не позволяли Сообществу сделать то же по отношению к бывшим диктатурам Испании и Португалии.

Так случилось, что я разговаривала с господином Фелипе Гонсалесом, премьер-министром Испании, когда мы оба присутствовали на похоронах господина Черненко в Москве. Господин Гонсалес, который мне по-человечески нравился, несмотря на его социалистические взгляды, был возмущен условиями, предложенными Испании при принятии в Сообщество. Я ему сочувствовала, но предупредила, что не стоит ждать лучших условий, и сказала, что проще будет бороться изнутри. Не знаю почему, но он принял к сведению мой совет, и на брюссельском Совете, где председательствовала Италия, переговоры по вхождению Испании и Португалии были завершены. Для Британии вступление Испании имело особое преимущество, так как со временем ей придется снять дискриминационные тарифы на импорт машин, который давно стал источником раздражения в автомобильной промышленности. Но греческий «оброк» пришлось заплатить. В Брюсселе только я одна оспаривала размер счета, предоставленного нам по «Единой средиземноморской программе».

В Брюсселе я также выступила с инициативой по дерегуляции, направленной на развитие Сообщества как зоны свободной торговли. Мне не понятно, почему некоторые консерваторы допускают, что свободные рынки подходят Британии, но готовы согласиться с дирижизмом, когда он упакован в европейскую обертку.

Я заметила, что Римский договор о создании Европейского экономического сообщества (ЕЭС), это документ об экономической свободе, и мы не можем допустить превращения его в документ для тысячи мелких правил. Я указала на огромную пачку директив, лежащих передо мной, директив, касающихся НДС и законодательства о компаниях. В 1984 г. было пятьдесят девять новых постановлений. Среди них три моих: проект постановления об иле в сельском хозяйстве; проект постановления о торговле фаршем; и проект постановления об общей организации рынка козьего мяса. Моя инициатива получила широкую поддержку; но, конечно же, Комиссия должна была провести ее в жизнь.

Я назначила лорда Кокфилда новым британским членом Европейской комиссии. В Кабинете для него не было поста, и я подумала, что он сможет быть полезен в Брюсселе. Так и случилось. Артур Кокфилд от природы был технократом, обладающим большими способностями. К сожалению, он часто пренебрегал масштабными вопросами политики: конституционным суверенитетом, чувством национальной гордости и побуждениями к свободе. Он был и пленником, и хозяином своего дела. Он легко перешел от дерегуляции рынка к его ререгуляции под эгидой гармонизации. Очень скоро мой старый друг и я стали конфликтовать.

Саммиты в Дублине и в Брюсселе оказались интерлюдией между двумя великими вопросами, преобладавшими в политике Сообщества в те годы: бюджет и Единый рынок. Единый рынок, первооткрывателем которого была Британия, дал Римскому договору реальный материал и направил его по пути либерализации, свободной торговли и дерегулирования. Я надеялась, что важным первым шагом станет документ, над которым работали Джеффри Хау и я для миланского заседания, организатором и председателем на котором была Италия, 28–29 июня 1985 г. Он включал в себя четыре раздела: установление Общего рынка, политическое сотрудничество, ускорение принятия решений и использование высоких технологий. Самым важным был раздел о «политическом сотрудничестве», точнее о внешней политике. Целью было более тесное сотрудничество между государствами – членами Сообщества, оставляющее каждому государству право идти своим путем.

Я была настроена добиться соглашения до Миланского совета. Поэтому когда канцлер Коль 18 мая приехал для переговоров в Чекерс, я показала ему документ и сказала, что мы подумываем о том, чтобы выступить с ним в Милане. Канцлер Коль, казалось, соглашался с нашим подходом, и я отослала копию во Францию. Представьте мое удивление, когда перед самой поездкой в Милан я узнала, что Германия и Франция представляют свой документ, почти идентичный нашему. Таковы были последствия предварительной консультации.

Это создало неприятное ощущение, хотя все мы наметили примерно одно направление. Итальянский премьер Беттино Кракси предложил созвать Межправительственную конференцию для внесения изменений в Римский договор, причем сами изменения должны были быть согласованы единогласно. Я считала, что конференция не нужна, о чем сказала, и опасна, что подумала.

Конечно, немцы и французы хотели большего движения в сторону европейской «интеграции» в целом, и вероятно, что поддержали бы созыв конференции. Несомненно, что когда у меня рано утром в пятницу была двусторонняя встреча с господином Кракси, он демонстрировал верх благоразумного поведения; возможность конференции была упомянута, но я выразила свое твердое мнение, что нужные решения могли вполне быть приняты собравшимся Советом без созыва Межправительственной конференции.

На самом деле именно господин Кракси и предложил на Совете, что мы должны созвать Межправительственную конференцию. Я допускала, что нужно усовершенствовать методы принятия решений, и предложила начать шире применять существующие статьи Римского договора для голосования путем простого большинства, требуя от каждого государства-члена, попросившего отложить голосование, обоснования своего решения. Я призвала к сокращению размера Комиссии до двенадцати членов. Я также распространила документ, описывающий способы, с помощью которых работа ассамблеи стала бы более эффективной. Но я не видела надобности в особой Межправительственной конференции, вносящей изменения в договор.

Все это было впустую. Я оказалась раздавлена большинством. Я была не одна: Греция и Дания тоже противостояли созыву конференции. Джеффри Хау согласился бы. Его склонность к компромиссам отражала частично его темперамент, а частично профессиональную деформацию, свойственную работникам министерства иностранных дел. И чем больше Сообщество двигалось в сторону централизации, тем влиятельнее становилось министерство иностранных дел в Уайтхолле.

К моему изумлению и ярости, господин Кракси поставил вопрос на голосование, и большинством голосов Совет постановил созвать Межправительственную конференцию. Я понапрасну потеряла время. И за все время пребывания там я даже не успела сходить в оперу. Рассерженная тем, что произошло, я поняла, что нужно делать хорошую мину при плохой игре. Я выразила наше намерение участвовать в Межправительственной конференции: я не видела пользы в проведении протестной политики.

Имелся один положительный результат: создание Общего рынка. Нам придется заплатить за достижение Общего рынка голосованием путем простого большинства в Сообществе. Этого невозможно было избежать. Это также требовало увеличения власти Европейской комиссии, но эту власть следует использовать для создания и поддержания Единого рынка.

Я знала, что мне придется вести серьезную борьбу. Я не собиралась, например, допустить применения голосования путем простого большинства в области налоговой политики. Соревнование между налоговыми режимами является намного более здоровым, чем установление единой системы. Это заставляет правительства держать под контролем затраты и налоги и ограничить бремя правил. Способность установить свой собственный уровень налогов является жизненно важным элементом национальной независимости. Я не собиралась отказываться от контроля иммиграции (из стран, не входящих в Европейское сообщество), вести борьбу с терроризмом, преступностью и торговлей наркотиками и принимать меры в отношении здоровья людей, животных и растений, охраняя их от носителей опасных болезней, – все это требовало пограничного контроля. Все это обосновывалось островной практикой, для нас было естественным установить необходимый надзор в портах и аэропортах, а не внутри. Это было неотъемлемой частью государственного суверенитета.

Я могла пойти на незначительное увеличение власти Европейской ассамблеи, которую вскоре и, кстати, не совсем верно будут называть парламентом. Но Советы министров, представляющие правительства, ответственные перед государственными парламентами, должны иметь последнее слово. Наконец, я собиралась пресекать любые попытки внесения в договор изменений, которые позволят Комиссии возложить дополнительный груз на британский бизнес.

До самого начала Люксембургского совета я считала, что можно полагаться на Германию, которая поддержит нас в противостоянии любым упоминаниям о европейской валютной системе (ЕВС). Однако существовал конфликт между желанием немцев, с одной стороны, сохранить контроль над своей собственной денежной политикой, и, с другой стороны, продемонстрировать свою европейскую принадлежность.

Я прибыла к Люксембург в 10 часов утра 2 декабря 1985 г. Вскоре началось первое заседание Совета. Главы правительств обсудили проект договора, который составили председатель и Комиссия. Способность присутствующих вести длинные споры, с повторами, о делах малоинтересных, поражала. Было бы намного лучше прийти к соглашению в принципе и оставить другим разработку деталей. Помимо этого я оказалась в замешательстве от того, что немцы сообщили, что готовы включить денежные вопросы в договор. Мне удалось в переговорах с канцлером Колем сократить формулу, так что теперь она просто отражала «статус кво». Таким образом, к фразе «экономический и денежный союз» добавилось «сотрудничество в экономической и денежной политике».

Обсуждения во вторник были долгими, но имели результат. Была уже полночь, когда я дала пресс-конференцию по заключениям Совета. Я была довольна тем, что было достигнуто. Мы были на пути к установлению Единого рынка к 1992 г. Наверное, самое большое удовлетворение мне принесло включение в официальные записи конференции записи «общего заявления»: «Ничто в этих положениях не влияет на право государств-членов принимать меры, которые они считают необходимыми, для контроля иммиграции из стран третьего мира, борьбы с терроризмом, преступностью, торговлей наркотиками и незаконной торговлей произведениями искусства и антиквариатом».

Я настояла на включении этого пункта, сказав, что в противном случае террористы, торговцы наркотиками и преступники смогут использовать положения акта в своих целях. В действительности ни Комиссия, ни Совет, ни Европейский суд не согласятся в долгосрочном порядке отстаивать принятое заявление настолько же, насколько они будут поддерживать пределы голосования путем простого большинства, установленное в самом договоре. Но этого следовало ожидать.

Первые плоды того, что станут называть Единым европейским актом, были полезны для Британии. Наконец, я считала, можно вернуть Сообщество на верный путь. Проблема была в том, что новая власть, которую получила Комиссия, казалось, только разожгла ее аппетит.

Европейские события имели для меня второе место во время встречи парламента. Основные решения были приняты, и даже поиск Комиссией новых «инициатив» был на время замедлен необходимостью разработать и привести в жизнь программу Единого рынка. Сообщество растрачивало свои ресурсы, но еще не достигло новых пределов установленного дохода с налога на прибавочную стоимость.