АВТОСАЛОН: «Дэу-нексия»

С тех самых пор я больше не видел Чикатилу. Мы были не настолько глупы, чтобы дружить семьями.

Мы были также не настолько глупы, чтобы просто поддерживать отношения. Встречаться раз в три недели и вспоминать прошлое после стандартных «как-работа-как-семья», ответы на которые один не произносит, а другой не слушает. Потому что это — для старых пердунов, динозавров, рыб латимерий. А мы ведь были ещё молодыми — да у нас вообще всё только начиналось, всё находилось всего лишь на старте.

Вещи существуют не только в настоящем, но и в прошедшем времени. Причём на общую ценность вещи эта грамматическая категория не влияет. Ценным бывает не только происходящее сейчас, но и происходившее раньше (которое в английском обозначается как perfect, или совершенное). Нас обоих больше интересовала эта самая общая ценность: если и была в мире такая вещь, как наши отношения с Чикатилой, ей лучше было оставаться законченным действием. Совершенным или совершённым — «е» меняется на «ё», не изменяя при этом сути. Наверное, именно поэтому буквочка «ё» в печатных текстах обычно игнорируется.

Поначалу мы перезванивались — сначала раз в неделю, потом раз в две, потом в три. И так далее по нисходящей. Договаривались созвониться на выходные и попить пивка, покурить ганджи. А к выходным выяснялось, что Ленину (Настину) маму надо кровь из носу везти к доктору, который живёт на другом конце Москвы.

Потом мы поняли, что глупо сопротивляться естественному ходу событий, и стали созваниваться раз в полгода. Не договариваясь о воскресном пивеган-дже — просто из любопытства. Для того чтобы поставить в каком-то своём регистре очередную галочку: тот-то сейчас там-то, занимается тем-то. Бесцветную, неэмоциональную галочку. Это называется — размеренная жизнь, когда всё здорово.

У Чикатилы всё пошло (номинально) вверх после той первой книжки. О нём заговорили. Его перевели на английский и стали везде печатать — не то чтобы глобально, но так, что можно было получать нормальные деньги и нигде при этом не работать. Чикатило решил свою извечную проблему. Ему больше не надо было корпеть над газетами, озаглавленными красным словом «Работа».

Хотя от этого теперь было ни холодно, ни жарко. Наверное.

Я иногда глупо мечтал о том, чтобы Чикатило выкинул какой-нибудь отвратительный фортель, сделал что-нибудь злое и херовое. Полил бы меня грязью в каком-нибудь теле- или газетном интервью. Пустил бы по общим знакомым скабрезный слух про мою гражданскую жену. С экрана телевизора в конце концов назвал бы себя новым Иисусом или сверхчеловеком. Тогда наше расхождение в пространстве стало бы ощущаться законным. Нотабене: оно и так было законным, но ЭТИ законы не подразумевают ничьей — вины, а отсутствие виноватого вообще всегда затрудняет людям жизнь.

В ту действительность (1993–1999, как гласит эпитафия) меня уже давно ничто не ввергает — даже звонки Чикатилы (я уже говорил: раз в полгода). Той действительности больше нет. Затянувшееся детство проиграло на своей шарманке полный набор прилагающихся мелодий — так и должно быть, это такая фишка, которая не обсуждается.

Только есть ещё одна фишка — маленькая такая фишечка, красный колпачок из мягкой пластмассы. Если я когда-нибудь напишу книжку о Чикатиле (а я когда-нибудь обязательно напишу книжку о Чикатиле), я напишу только первую серию. Именно про ТУ действительность. Потому что про все остальное никто читать не будет.

Эта книжка должна будет в соответствии с традициями жанра закончиться смертью главного героя. Должна будет, но не закончится. Потому что до тридцатника умирают только герои рок-н-ролла, который тоже мертв. А люди типа нас с Чикатилой остаются жить — если ты не склеил ласты до кризиса среднего возраста, то потом сделать это с каждым годом всё труднее и труднее… И с этим надо как-то мириться, к этому надо привыкать. Каламбур: с этим надо как-то жить…

Я сажусь в «Дэу», проворачиваю ключик, стартую. Стараюсь не сбивать зеркала у припаркованных по обе стороны дорожки машин. Почти всегда у меня это получается.

Всё ведь хорошо, всё просто прекрасно. Надо ехать вперёд, не оглядываясь на светофоры и дорожные знаки. Включить левый поворотник, обогнать вялую замызганную черепаху с буквой «У» на заднем стекле. Включить правый поворотник, перестроиться обратно. Поставить музыку громко-громко, какой-нибудь весёлый «Limp Bizkit» или электронщину типа «Chemical Brothers». Или вообще что-нибудь попсовое, вроде Fatboy Slim'a. В клипе «Right Here, Right Now» конечный продукт эволюции похож на Стриженова. Стриженов тоже любил агрессивную манеру вождения — так это называют в журналах, рекламирующих высокооборотистые тачки.

Иногда я включаю правый поворотник, останавливаюсь у бровки и беру пассажиров. Они вжимаются в сиденья и сдерживают рвотные спазмы, а вот меня давно уже не тошнит от этих гонок на выживание. А если вдуматься — то меня вообще уже ни от чего не тошнит. Чёрт возьми, да это же просто здорово.