Все время, что я занимаюсь проведением турниров по прогнозированию, — с эпохи Рональда Рейгана и парадов Красной армии и до сегодняшнего дня — я разговариваю о своей работе с Даниэлем Канеманом и считаю, что мне необычайно повезло. Канеман — случайный победитель Нобелевской премии, когнитивный психолог, который никогда не получал экономического образования, но при этом своими работами сотряс само основание этой сферы. Также он потрясающий собеседник, который свободно и незаметно переходит от легкой шутливой болтовни к ее тщательному препарированию. Разговор с Канеманом может стать сократическим опытом, служить источником энергии, если вы не уходите в глухую оборону. И вот летом 2014 года, когда уже стало ясно, что суперпрогнозисты — не просто суперудачливые люди, Канеман задал мне вопрос не в бровь, а в глаз: «Ты относишься к ним как к другому типу людей или как к людям, которые делают вещи другого типа?»
Моим ответом было: «Отчасти и то и другое». Их результаты в уровнях интеллекта и непредвзятости выше среднего, но в то же время не заоблачные. Впечатление в основном производят не сами эти люди, а то, что они делают: упорная работа над исследованиями, внимательное обдумывание и самокритика, сбор и синтез других ракурсов, тонкая градация суждений и постоянные обновления.
Но сколько они смогут удерживаться на этом уровне? Как мы видели, люди в принципе могут пользоваться рефлексией системы 2, чтобы подмечать ошибки, возникающие в результате быстрых, бессознательных операций системы 1. Суперпрогнозисты прикладывают невероятные усилия, чтобы делать это регулярно. Но постоянная самопроверка очень утомляет, а ощущение знания соблазнительно. В результате даже лучшие из нас неизбежно соскальзывают к более легким, интуитивным моделям мышления.
Давайте обратимся к интервью 2014 года с генералом Майклом Флинном, суммировавшим свои взгляды на мир незадолго до того, как уйти с поста главы Разведывательного управления Министерства обороны (РУМО), эквивалента ЦРУ в Пентагоне, которое насчитывает 17 тысяч наемных работников. «Я прихожу в этот офис каждое утро и, если не считать небольшой пробежки, чтобы прояснить сознание, два-три часа трачу на чтение отчетов разведки, — сказал он. — И скажу вам откровенно: каждый день я вижу самую неопределенную, хаотичную и запутанную международную обстановку за всю мою карьеру. Наверное, были более опасные времена, когда нацисты и [японские] империалисты пытались захватить мировое господство, но сейчас мы вступили в еще одну очень опасную эру. <…> Я думаю, мы находимся в периоде затяжного общественного конфликта, практически беспрецедентного».
По большей части высказывание Флинна слишком неясно, чтобы можно было рассуждать о его верности, но не последняя фраза. В контексте интервью — а репортер затронул конфликты в Украине, Корее и на Ближнем Востоке — она четко указывает на убежденность Флинна, что «общественный конфликт» находится на «практически беспрецедентном» уровне. Это эмпирическое утверждение может быть проверено с помощью множества отчетов, содержащих оценку уровня мирового насилия со времен Второй мировой войны. И данные этих отчетов показывают, что количество войн между государствами снижается с 1950 года, а гражданских — с конца холодной войны в начале 1990-х годов. Это отражается в ежегодном количестве убитых в сражениях: с периодическими незначительными отклонениями оно уменьшается на протяжении всего периода.
Не нужно быть главой РУМО, чтобы найти эти отчеты. Достаточно погуглить «тенденции глобальных конфликтов». Но Флинн не посчитал нужным этим заняться, прежде чем сделать свое масштабное заключение и поделиться им в интервью. Почему бы и нет? По той же причине Пегги Нунан не сочла необходимым проверить рейтинги одобрения других бывших президентов, прежде чем оценить значение повышения рейтинга президента Буша. Каждый раз срабатывало сформулированное Канеманом ЧВТИЕ (что вижу, то и есть), основа всех когнитивных иллюзий, эгоцентрический взгляд на мир, который не дает нам разглядеть другие миры, невидимые за кончиком нашего носа. Флинн каждое утро видел на своем столе горы плохих новостей, поэтому сделанный вывод ощущался им как правильный — а Что Вижу, То И Есть. Как человек, всю жизнь проработавший офицером разведки, Флинн знал о важности проверки предположений, какими бы правдивыми они ни казались, но в тот раз он не сделал ничего подобного, потому что его вывод казался ему не предположением, а правдой. Это самый старый трюк в психологии, и Флинн на него попался.
Я вовсе не пытаюсь принизить Майкла Флинна. Совсем напротив: то, что такой состоявшийся человек делает столь очевидную ошибку, заставляет нас эту ошибку заметить. Мы все уязвимы. И нет способа сделать нас пуленепробиваемыми, о чем наглядно можно судить по знаменитой оптической иллюзии Мюллера-Лайера:
Иллюзия Мюллера-Лайера
Кажется, что верхняя горизонтальная линия длиннее нижней, но на самом деле это не так. Если не уверены, возьмите линейку и померьте. Как только убедитесь, что линии равны, посмотрите еще раз — и теперь попробуйте точно увидеть длины двух линий. Безуспешно? Вы знаете, что линии одинаковы. Вы хотите увидеть их одинаковыми. Но не можете. Даже зная, что это иллюзия, вы не можете ее выключить. Когнитивные иллюзии, которые иногда порождает перспектива «за кончиком носа», тоже никак не отключить, потому что мы не можем отключить эту перспективу. Мы можем только отслеживать ответы, всплывающие у нас в сознании, — и если есть время и когнитивная возможность, проверять их «мысленной линейкой».
Если посмотреть на ситуацию в этом свете, всегда есть риск, что система 2 однажды подведет суперпрогнозистов, они провалят прогноз и скатятся в рейтинге. В этом вопросе мы с Канеманом согласны. Но я более оптимистичен и верю, что умные, увлеченные люди могут в какой-то степени сделать себе прививку от определенных когнитивных иллюзий. Может показаться, что это буря в академическом стакане воды, но мой вывод важен и для реального мира. Если я прав, то организациям будет чрезвычайно полезно набирать талантливых людей и учить их сопротивляться предрассудкам.
Хотя Канеман официально уже давно на пенсии, он все еще практикует состязательное сотрудничество, считая, что, как ученый, обязан находить точки соприкосновения с людьми, которые придерживаются других взглядов. Совместно с Гари Клейном он провел исследование, чтобы разрешить противоречия во взглядах на интуицию экспертов; сотрудничал и с Барбарой Меллерс, чтобы исследовать способность суперпрогнозистов сопротивляться одному из видов предубеждения, который особенно тесно связан с прогнозированием: нечувствительности к масштабу.
Это явление Канеман впервые задокументировал тридцать лет назад, когда случайно выбранным членам группы в Торонто, столице канадской провинции Онтарио, задал вопрос, сколько они были бы готовы заплатить за очистку озер в небольшом регионе их провинции. В среднем ответ был «около 10 долларов». Канеман опросил другую случайно выбранную группу, сколько они были бы готовы заплатить за очистку всех 250 000 озер в Онтарио. И снова последовал ответ «около 10 долларов». Более поздние исследования дали схожие результаты. В ходе одного из них людям сообщили, что каждый год 2000 перелетных птиц тонут в загрязненных нефтью водоемах. Сколько они бы были готовы заплатить, чтобы прекратить это? Другим сообщили, что каждый год погибает 20 000 птиц. Третьей группе озвучили число 200 000. Но каждый раз в разных группах большинство людей отвечало, что они готовы заплатить около 80 долларов. Канеман позже написал, что люди отвечали не на вопрос, а на типичный образ, который у них вызывала эта информация: загрязненное озеро и идущая ко дну утка, покрытая нефтью. «Расхожий образ автоматически вызывает эмоциональный отклик, а интенсивность испытываемых эмоций затем получает долларовый эквивалент». Это классический прием «заманить и подменить». Вместо ответа на заданный сложный вопрос, который требует оценить вещи, которые мы никогда не монетизируем, люди отвечали на вопрос: «Какие эмоции у меня это вызывает?» Шла ли речь о 2000 или 200 000 умирающих утках, ответ был примерно одинаковым: «Плохие». Масштаб отодвигается на задний план: с глаз долой, из сердца вон.
Как сильно загрязненные озера связаны с гражданской войной в Сирии и другими геополитическими проблемами, которые поднимаются на турнире IARPA? Если вы такой же творческий человек, как Даниэль Канеман, ответ будет: «Довольно сильно».
Давайте оглянемся на начало 2012 года. Какова вероятность падения режима Асада? К аргументам «против», среди прочих, относятся такие: 1) у режима Асада есть хорошо вооруженные сторонники; 2) его поддерживают могущественные соседи-союзники. К аргументам «за» можно причислить следующие: 1) в сирийской армии повальное дезертирство; 2) повстанцы наступают, и бои приближаются к столице. Представьте, что вы взвешиваете эти аргументы, они кажутся одинаково весомыми и в итоге вы останавливаетесь на вероятности около 50 %.
Обратили внимание, чего здесь не хватает? Временны́х рамок. Очевидно, что они важны. Если брать крайний случай, вероятность, что режим падет в течение ближайших двадцати четырех часов, меньше — и намного меньше — того, что он падет в течение следующих двадцати четырех месяцев. Если использовать термин Канемана, временны́е рамки — это «масштаб» прогноза.
И вот мы спросили одну случайно выбранную группу суперпрогнозистов: «Какова вероятность того, что режим Асада падет в течение ближайших трех месяцев?» Другую группу спросили: «Какова вероятность того, что режим Асада падет в течение ближайших шести месяцев?» Тот же эксперимент мы провели с обычными прогнозистами.
Канеман предсказал повальную «нечувствительность к масштабу». По его прогнозу, прогнозисты должны были бессознательно попасться в ловушку «заманить и подменить» и, уклонившись от сложного вопроса, требующего калибровки вероятности по отношению к временны́м рамкам, ответить на более простой — относительно весомости аргументов за и против падения режима. Временные рамки не будут иметь значения в финальных ответах, так же как и в случае с вопросом о 2000, 20 000 и 200 000 умерших птицах. Меллерс провела несколько исследований, которые выявили, что, как Канеман и предсказывал, подавляющее большинство обычных прогнозистов оказались нечувствительными к масштабу. Они оценили вероятность падения режима Асада в течение трех месяцев в 40 %, а в течение шести месяцев — в 41 %.
Однако результат суперпрогнозистов был гораздо лучше. Они оценили вероятность падения режима Асада в 15 % в течение трех месяцев и в 24 % в течение шести месяцев. Неидеальная чувствительность к масштабу (сложно поддающееся определению явление), но этого хватило, чтобы удивить Канемана. Если помнить, что никому из прогнозистов не задавали оба вопроса (о трех и о шести месяцах) сразу, то их результат — вполне себе достижение. Оно предполагает, что суперпрогнозисты не только обратили внимание на временны́е рамки в вопросе, но и подумали о других возможных временны́х рамках — и таким образом избавились от практически неисправимого оценочного смещения.
Хотел бы я, чтобы это была моя заслуга. Наши продвинутые руководства побуждают прогнозистов прокручивать в голове заданные вопросы и прикидывать, как ответы могли бы измениться, если бы, скажем, временные рамки вопроса составляли не двенадцать, а шесть месяцев, или если бы плановая цена нефти была на 10 % ниже, или существовала бы какая-нибудь другая относящаяся к вопросу вариация. Прокручивание в голове подобных мыслительных экспериментов — хороший способ провести стресс-тест адекватности вашей ментальной модели проблемы и убедиться, что у вас есть чувствительность к масштабу. Но на самом деле суперпрогнозисты сами говорили о проблемах нечувствительности к масштабу, пусть и не использовали конкретно этот термин, еще до того, как мы начали его изучать. Их мышление являлось источником информации для наших руководств в той же степени, в какой наши руководства послужили источником информации для их мышления.
Мне кажется, что некоторые суперпрогнозисты так хорошо поднаторели в поправках системы 2 — научились, например, делать шаг назад и смотреть на вопрос со стороны, — что эти приемы стали привычными. По сути дела, они оказались частью их системы 1. Вы можете подумать, что это очень странно, но на самом деле все не так уж необычно. Любая гольфистка может вспомнить, как в первый раз стояла у колышка с мячом и ей говорили согнуть колени, слегка склонить голову, приподнять одно плечо, опустить второе, задрать локоть… Поначалу делать это было неудобно, требовался сознательный контроль. Когда она встала перед меткой второй раз, ей пришлось напрячься, чтобы мысленно повторить весь список: «Согнуть колени, склонить голову, приподнять плечо…» И даже сделав огромное сознательное усилие, она все равно что-то пропустила — и ее поправили. На третий раз ситуация была такой же. Но постепенно становилось легче. Человек, который регулярно играет в гольф, постепенно загружает все эти инструкции в систему 1 — и в итоге у него получается изящно. Неважно, насколько сложно дело и сколько мысленных усилий оно требует: готовка, ходьба под парусом, хирургия, оперное пение, управление реактивными истребителями, — сознательная практика может превратить его в вашу вторую натуру. Наблюдали, как ребенок пытается выговорить первые слова и ухватить смысл предложения? А когда-то вы тоже были на его месте. К счастью, теперь, чтобы понять смысл данного предложения, вам не требуется прикладывать столько усилий.
В течение какого времени суперпрогнозисты могут преодолевать законы психологического притяжения? Ответ зависит от того, насколько тяжел их когнитивный груз. Превращение сознательной корректировки системы 2 в бессознательные операции системы 1 может значительно этот груз облегчить. Также это под силу компьютерным программам, разработанным суперпрогнозистами, — например, программе выбора новых источников Дага Лорча, которая помогает бороться с тяготением системы 1 к единомышленникам. И все равно суперпрогнозирование остается тяжелой работой. Те, кто выполняет ее хорошо, осознают хрупкость своих успехов. Они понимают, что могут споткнуться. И когда это происходит, они поднимаются, пытаются извлечь из происшедшего правильные уроки и продолжают прогнозировать.
Однако один мой друг и коллега не столь впечатлен суперпрогнозистами, как я. Вообще-то он считает, что вся моя исследовательская программа бессмысленна.
Появление черного лебедя
Нассим Талеб — бывший трейдер с Уолл-стрит, чьи размышления по поводу неопределенности и вероятности послужили основой трех потрясающе авторитетных книг и ввели в обиход выражение «черный лебедь».
Для тех, кто незнаком с концепцией: представьте, что вы европеец, который живет четыре века назад. До настоящего момента вы повидали множество лебедей. И все они были белыми. Если бы вас попросили описать всех возможных лебедей, которых вы могли бы встретить за свою жизнь, вы, вероятно, вообразили бы лебедей разного размера и формы, но все они были бы белыми, потому что этому научил вас опыт. Но тут из Австралии возвращается корабль. И на его борту находится лебедь — черный лебедь. Вы потрясены. Поэтому «черный лебедь» — блистательная метафора события, находящегося так далеко за пределами нашего опыта, что мы просто не можем его себе представить.
Но Талеба интересует не только удивление. Черный лебедь должен иметь ударную силу. Талеб настаивает, что черные лебеди — и только они! — определяют курс истории. «История и общество не ползут, — писал он, — они перемещаются скачками».
Этот вывод сокрушает все мои попытки улучшить качество прогнозирования: получается, что IARPA ввязалось в совершенно бессмысленную затею. То, что действительно имеет значение, нельзя предсказать, а то, что предсказать можно, не имеет значения. Полагать, что это не так, — значит убаюкивать себя ложным чувством безопасности. Если смотреть на ситуацию под этим углом, я шагнул назад в научном смысле. В своем исследовании EPJ я сделал, в грубом приближении, правильный вывод относительно экспертов и играющего в дартс шимпанзе. Но мой проект «Здравое суждение» основан на ложных представлениях, потворствует безрассудству и подпитывает глупое самодовольство.
Я уважаю Талеба. Мы даже вместе написали научную работу по той области, где согласны друг с другом. Я думаю, что его критика небеспочвенна и затрагивает важные вопросы, к которым будущие турниры будут вынуждены обратиться. Но я вижу, что здесь поднимает голову очередная ложная дихотомия: «прогнозирование возможно, если вы будете следовать моему рецепту» против «прогнозирование — это полная чушь».
Чтобы ее развенчать, нужно положить красивую метафору с черным лебедем под аналитический микроскоп. Что именно можно считать черным лебедем? Точное определение этого термина: что-то буквально непредставимое, пока оно не происходит. Талеб дает понять, что это именно так. В таком случае многие события, нареченные черными лебедями, на самом деле — серые.
Давайте рассмотрим террористические атаки 9/11, которые считаются типичным черным лебедем, словно гром среди ясного неба появившимся одним ярким солнечным сентябрьским утром и изменившим историю. Но на самом деле 9/11 не было таким уж непредсказуемым. В 1994 году был сорван план террористов угнать самолет и врезаться на нем в Эйфелеву башню. В 1998 году Федеральная авиационная администрация США занималась расследованием сценария, согласно которому террористы должны были угнать грузовые самолеты Federal Express и врезаться на них во Всемирный торговый центр. Органы безопасности так хорошо знали эти сценарии, что в августе 2001 года официальный представитель правительства спросил у Луизы Ричардсон, гарвардского специалиста по терроризму, почему террористические группировки до сих пор не использовали самолеты как летающие бомбы. «Мой ответ не слишком помог, — позже написала она. — Я сказала, что эту тактику сейчас тщательно изучают, и я подозреваю, что террористические группировки будут ее использовать, причем довольно скоро».
Другие события, получившие титул черных лебедей, такие как начало Первой мировой войны, которой предшествовало более чем десятилетнее обсуждение опасности войны между великими державами, также не проходят тест на непредставимость. Если черных лебедей нельзя вообразить до того, как они произойдут, то таких событий резко становится еще меньше.
Однако Талеб предлагает также более скромное определение черного лебедя как «крайне маловероятного события, являющегося последствием предыдущих». Такие события в истории нередки. И в нашей общей работе мы с Талебом показали, что именно здесь в его критике можно найти правду.
Если прогнозисты делают сотни прогнозов о том, что будет через несколько месяцев, мы вскоре получим достаточно информации, чтобы судить, насколько хорошо эти прогнозы откалиброваны. Но, по определению, «крайне маловероятные» события практически никогда не происходят. Если под «крайне маловероятное» взять возможность 1 %, или 0,1 %, или 0,0001 %, то потребуются десятилетия, или столетия, или тысячелетия, чтобы набрать достаточно информации. И если эти события должны быть не просто маловероятны, но еще и крайне значимы, сложность процесса многократно возрастает. Так что турнир IARPA первого поколения ничего нам не говорит о том, насколько суперпрогнозисты хороши в отслеживании серых или черных лебедей. Они могут как не подозревать о них, так и с удивительной ясностью предвидеть. Но наверняка мы не знаем, и не следует обманывать себя, утверждая обратное.
Впрочем, если вы верите, что для длительных периодов времени важны только черные лебеди, значит, проект «Здравое мышление» может заинтересовать только людей, думающих о том, что произойдет в течение небольших временных отрезков. Однако история — это не только черные лебеди. Посмотрите на рост, миллиметр за миллиметром, ожидаемой продолжительности жизни. Или подумайте о среднем всемирном экономическом росте в 1 % каждый год в течение XIX века и в 2 % в течение XX и о том, как он превратил нищету XVIII века и всех предшествующих веков в беспрецедентное богатство XXI века. История действительно иногда делает скачки. Но она также ползет, и медленные, постепенные изменения могут иметь огромную важность.
Полезную аналогию можно найти в мире инвестиций. Винод Хосла — один из основателей Sun Microsystems и венчурный капиталист из Силиконовой долины. Кроме того, он большой поклонник Нассима Талеба. Инвестируя в мир технологий, печально знаменитый своей неустойчивостью, Хосла наблюдал, как не сбывалось бессчетное количество прогнозов, и знает, что невозможно точно предсказать, каким будет следующий большой тренд на рынке. Поэтому он широко распределяет свои вложения, ожидая, что большая их часть не сработает, но надеясь, что ему повезет наткнуться на один-два редких стартапа, которые, вопреки всему, добьются успеха и заработают состояние, по масштабу сравнимое с состоянием Google. Большинству людей не хватает на это смелости, потому что они иначе смотрят на вопрос. Хосла сказал мне об этом в 2013 году: «Забавно, что 90 %-ная вероятность провала людям не нравится, а вот от 10 %-ной вероятности изменения мира они в восторге». Это вложение в черного лебедя, и оно очень напоминает то, как Талеб вел себя на торгах — с весьма успешным исходом, кстати, — прежде чем стал автором книг. Но это не единственный способ инвестировать. Совсем иной метод — обходить соперников в соревновании, делая более точные прогнозы: например, верно решив, что что-то произойдет с вероятностью 68 %, в то время как остальные предвидели шанс только в 60 %. Это подход хороших игроков в покер. Он чаще окупается, но отдача от него более скромная, поэтому состояние растет медленнее. Этот способ не лучше и не хуже инвестиций в черного лебедя. Он просто другой.
Есть еще одна серьезная причина, по которой не следует списывать со счетов турниры прогнозистов. Фактор, возводящий событие в статус черного лебедя, — это последствия данного события. Но последствия требуют времени на разворачивание. 14 июля 1789 года толпа захватила власть над парижской тюрьмой, известной как Бастилия. Но в наши дни, когда говорим о взятии Бастилии, мы имеем в виду нечто более важное, чем то, что непосредственно произошло в тот день, Мы подразумеваем как само взятие тюрьмы, так и события, которые оно запустило, вылившиеся во Французскую революцию. Именно поэтому спустя сотни лет 14 июля отмечается во Франции как национальный праздник. «Чем больше вы хотите объяснить событие со статусом черного лебедя, как, например, взятие Бастилии, — написал социолог Дункан Уоттс, — тем шире нужно очертить границы вокруг того, что вы считаете самим событием».
С этой точки зрения черные лебеди не так уж непредсказуемы, как предполагается.
Через три дня после того, как террористы направили самолеты на Всемирный торговый центр и Пентагон, правительство США потребовало от правящего в Афганистане режима талибов выдачи Усамы бен Ладена и других террористов «Аль-Каиды». «Талибан» ответил, что пойдет на это, если США предоставят убедительные доказательства, что в терактах виновна «Аль-Каида». США приготовились к вторжению. «Талибан» все равно отказывался выдавать Усаму бен Ладена. В конце концов, почти через месяц после 9/11, США вторглись в Афганистан. Сегодня, когда мы говорим о черном лебеде 9/11, мы имеем в виду и сами теракты, и их последствия, включая вторжение в Афганистан. Но эта цепочка событий могла бы, предположительно, развернуться иначе. В Афганистане бен Ладен и «Аль-Каида» были говорящими по-арабски иностранцами, и «Талибан» мог бы решить, что их укрытие не стоит того, чтобы вызывать гнев единственной мировой супердержавы именно в тот момент, когда они готовы уничтожить Северный альянс, их ненавистного врага. Либо, почувствовав, что его вот-вот выдадут американцам, бен Ладен вместе со своими последователями мог бы бежать в Пакистан, или Сомали, или Йемен. Можно представить себе ситуацию, в которой не было бы вторжения в Афганистан и десятилетней охоты на бен Ладена. И тогда бы мы смотрели на 9/11 по-другому — безусловно, как на трагедию, но уже не исходную точку целой череды войн, ставших главными событиями десятилетия.
Может быть, у нас и нет свидетельств, что суперпрогнозисты могут предсказывать события, подобные тем, что произошли 11 сентября 2001 года, но зато есть огромное количество свидетельств, что они способны давать предсказания в ответ на следующие вопросы: «Станут ли Соединенные Штаты угрожать военными акциями, если „Талибан“ откажется выдавать Усаму бен Ладена? Подчинится ли „Талибан“? Сбежит ли бен Ладен из Афганистана до вторжения?» Эти прогнозы могут предсказать последствия таких событий, как 9/11, а именно последствия определяют, черный ли лебедь перед нами, — следовательно, мы можем предсказать черных лебедей.
Несмотря на сказанное…
Я считаю критику Канемана и Талеба самым серьезным вызовом идее суперпрогнозирования. Мы достаточно далеки друг от друга эмпирически и достаточно близки друг к другу философски, чтобы между нами было возможно общение и даже сотрудничество.
Чтобы убедиться, насколько мы близки, давайте рассмотрим бюрократическую записку, которая никогда бы не попала в анналы истории, если бы не время ее появления. В апреле 2001 года министр обороны Дональд Рамсфелд отослал докладную записку президенту Джорджу У. Бушу и вице-президенту Дику Чейни. «Я наткнулся на заметку о сложности предсказания будущего, — написал Рамсфелд, — и подумал, что вам может быть интересно с ней ознакомиться». «Заметка» обращает внимание на стратегическую ситуацию в начале каждой декады между 1900 и 2000 годом и демонстрирует, что в каждом случае реальность за десять лет претерпевает драматические изменения. «Все это ведет к тому, что я совершенно не уверен, каким будет 2010 год, — заключает автор заметки, Линтон Уэллс, — но я уверен, что он будет совсем не похож на то, что мы ожидаем, и нужно учитывать это при планировании».
Мысли на тему четырехлетнего прогноза Министерства обороны 2001 годаСертифицировано как рассекреченное
Если бы вы занимались обеспечением политики безопасности главной мировой супердержавы в 1900 году, вы были бы британцем и с опаской смотрели бы на своего давнего противника — Францию.4 января 2009
К 1910 году вы были бы в союзнических отношениях с Францией, а вашим противником была бы Германия.В соответствии с Административным указом 12958 со всеми поправками
К 1920 году Первая мировая война была бы уже окончена и выиграна, и вы были бы вовлечены в гонку морских вооружений с прежними союзниками — США и Японией.Глава RDD, ESD, WHS Лин Уэллс
К 1930 году уже вступили в действие договоры по ограничению морских вооружений, началась Великая депрессия, а оборонный план включал пункт «никакой войны в течение 10 лет».
Девять лет спустя началась Вторая мировая война.
К 1950 году Британия больше не была величайшей мировой державой, наступил атомный век, а в Корее развернулась «опосредованная война».
Спустя десять лет политика была сосредоточена на «отставании по ракетам», стратегическая парадигма смещалась от доктрины «массированного возмездия» к стратегии «гибкого реагирования», и очень мало кто слышал о Вьетнаме.
К 1970 году наше вмешательство во Вьетнаме уже достигло пика и пошло на спад, мы вступили в период разрядки в отношениях с Советами и умасливали шаха как нашего протеже в Персидском заливе.
К 1980 году советские войска были в Афганистане, Иран бился в корчах революции, шли разговоры об «измельчавшей военной силе» и «окне уязвимости», США были самой крупной нацией-кредитором в истории.
К 1990-му Советский Союз от распада отделял год, американские войска в пустыне были готовы показать, что они вовсе не измельчали, США стали самой крупной нацией-должником в истории и практически никто не слышал об интернете.
Десять лет спустя Варшава была столицей НАТО, асимметричные угрозы вышли за пределы географии и происходившие параллельно революции в информации, биотехнологиях, робототехнике, нанотехнологиях и источниках энергии высокой плотности предвозвещали изменения, практически не поддающиеся прогнозированию.
Все это ведет к тому, что я совершенно не уверен, каким будет 2010 год, но я уверен, что он будет совсем не похож на то, что мы ожидаем, и мы должны учитывать это при планировании.
Ровно через пять месяцев после того, как Рамсфелд отправил свою докладную записку, группа террористов врезалась на самолетах в башни-близнецы и Пентагон. Десятилетие, последовавшее за этим, снова совершенно не было похоже на то, чего на его пороге ожидали носители общественного мнения.
И Талеб, и Канеман, и я согласны: нет никаких свидетельств того, что экономические или геополитические прогнозисты могут дать прогноз на десять лет вперед, кроме до боли очевидного: «Будут конфликты». И еще могут быть случайные попадания в цель, неизбежные каждый раз, когда множество прогнозистов делает множество предсказаний. Эти границы прогнозируемости — предсказуемые результаты динамики эффекта бабочки нелинейных систем. В моем исследовании EPJ точность предсказаний экспертов окончательно скатывалась к случайности при прогнозах на пять лет вперед. И в то же время такой вид прогнозирования распространен, в том числе в организациях, которым следовало бы быть осмотрительнее. Каждые четыре года Конгресс требует, чтобы Министерство обороны выдавало прогноз на обстановку национальной безопасности. «Огромные усилия вкладываются в четырехлетний прогноз Министерства обороны», — заметил Ричард Данциг, бывший министр военно-морских сил. Именно это ритуальное задание вызвало интеллектуальный бунт Лина Уэллса и побудило его написать заметку.
Уэллс намекнул в своем заключении на метод планирования, превосходящий остальные. Если вам нужно планировать будущее за пределами горизонта прогнозирования, планируйте сюрпризы. Это означает, как советует Данциг, планирование адаптивности и гибкости. Представьте сценарий, в котором реальность бьет вас в ухо, и представьте, как станете на это отвечать. Затем вообразите, что она пинает вас в голень, и подумайте, как вы справитесь с этим. «Планы бесполезны, — сказал Эйзенхауэр о подготовке к битве, — но без них невозможно обойтись».
Талеб пошел в этом вопросе еще дальше: он призвал к тому, чтобы критически важные системы, такие как международная банковская система и ядерное оружие, были сделаны «антихрупкими», то есть не просто имели бы высокое сопротивление к потрясениям, но только укреплялись бы благодаря им. В принципе, я согласен. Но тут есть нюанс, который часто выпускают из виду: подготовка к неожиданностям — неважно, на гибкость мы нацелены или на антихрупкость, — дорого стоит. Нужно установить приоритеты, а это возвращает нас к прогнозированию. Подумайте о строительных нормах. В Токио новые высокие дома возводятся с применением передовых инженерных технологий, чтобы избежать сильных землетрясений. Это дорого. Имеет ли смысл так вкладываться? Когда точно произойдет землетрясение, не может быть предсказано, но сейсмологи знают, где они обычно происходят и какой силы, вероятно, будут. Токио — центр сейсмологической активности, поэтому там соблюдение дорогих инженерных стандартов действительно нужно. Но в регионах, менее подверженных землетрясениям, особенно в более бедных странах, придерживаться тех же стандартов не имеет смысла.
Оценки вероятности такого рода — основа всех планирований на длительные периоды, но они редко бывают такими же тщательными, как при подготовке к землетрясениям. В течение десятилетий Соединенные Штаты поддерживали возможность вести сразу две войны. А почему не три? Или не четыре? Почему бы заодно не подготовиться и к инопланетному вторжению? Ответы базируются на вероятностях. Доктрина двух войн основывалась на достаточно высокой вероятности того, что армии придется сражаться сразу в двух войнах, и это оправдывало огромные расходы. О вероятности трех войн, четырех войн или инопланетного вторжения речи не шло. Подобные суждения неизбежны, и если иногда кажется, что в долгосрочном планировании их все-таки избежали, то только потому, что утаили их. Это вызывает тревогу. Оценки вероятностей должны быть тщательными, чтобы мы могли судить, настолько ли они точны, насколько это возможно. И если они оказываются всего лишь предположениями, потому что ничего лучше в данной ситуации сделать нельзя, мы должны об этом сказать. Знать о том, что мы не знаем, лучше, чем верить в то, что мы что-то знаем, но ничего при этом не знать.
Вот что должно оказываться в центре нашего внимания, когда мы размышляем о прогнозировании. Но часто мы этого не делаем, что приводит к абсурду вроде геополитических предсказаний на двадцать лет или бестселлеров, посвященных наступающему веку. Как Талеб, так и Канеман объясняют, почему мы продолжаем допускать подобные ошибки.
Канеман и другие пионеры современной психологии выявили, что наше сознание стремится к определенности, а если не находит, само ее придумывает. В прогнозировании эффект знания задним числом — смертный грех. Вспомните, как эксперты, пораженные появлением на политической сцене Горбачева, быстро убедили себя, что оно было абсолютно закономерно, даже предсказуемо, хотя сами они его не даже не допускали.
Из-за такого отбрасывания неожиданностей прошлое выглядит более предсказуемым, чем было на самом деле, — а это поощряет веру в то, что и будущее более предсказуемо, чем на самом деле. Станет ли Китай ведущей экономической силой в середине XXI века? Многие верят, что так и будет. И это действительно может случиться. Но в 1980-е и в начале 1990-х годов люди с еще большей уверенностью считали, что в мировой экономике скоро будет доминировать Япония. Последовавший спад экономического роста Японии, по идее, должен заставить задуматься тех, кто предсказывает господство Китая. Зачастую то, чего ждешь, не происходит, потому что, когда оглядываешься назад, кажется странным: как кто-то вообще мог думать, будто Япония займет лидирующие позиции? Конечно, Япония бы дрогнула! Это очевидно — задним числом — точно так же, как и предсказание, что с Китаем подобного не случится, кажется очевидным сегодня.
А теперь подумайте, что происходит, когда эта психология сталкивается с реальностью, которую так хорошо описывает Нассим Талеб.
По большей части в повседневной жизни мы имеем дело с событиями, которые, если изобразить их в виде графика, попадают в классическую гауссову кривую. Например, большинство мужчин попадают в рост между 155 и 185 см, намного меньшее количество бывает ростом ниже 150 и выше 2 метров, и есть совсем исключительные случаи роста меньше одного метра (самый короткий мужчина в истории был ростом чуть ниже 90 см) и больше 240 см (самый высокий мужчина в истории был ростом 272 см). Но не все можно изобразить с помощью гауссовой кривой — например, ей не поддается неравномерность распределения богатства в Соединенных Штатах. Давайте предположим, что среднее семейное состояние около 100 000$ и у 95 % семей состояния попадают в промежуток между 10 000 и 1 000 000$. Если бы богатство было распределено по классической гауссовой кривой, как на странице 247, мы бы практически никогда не сталкивались с семьями с состоянием более 10 миллионов долларов. А семьи с состоянием более 1 миллиарда долларов могли бы встречаться один раз из нескольких триллионов случаев. Но богатство не распределено нормально. Есть около пятисот людей с состоянием около 1 миллиарда долларов и еще горстка с состоянием более 10 миллиардов. Истинное распределение богатства — это утяжеленный хвост, который допускает гораздо более экстремальные числа. Настоящая вероятность того, что кто-то в США станет миллиардером, резко возрастает с одного из нескольких триллионов до приблизительно одного из семисот тысяч.
А теперь мы дошли до самой сложной для понимания части взглядов Талеба на мир. Он считает, что исторические вероятности — все возможные пути, по которым может пойти будущее, — распределяются как богатство, а не как рост. Это означает, что наш мир гораздо менее устойчив, чем предполагает большинство людей, и мы рискуем серьезно просчитаться.
Давайте вернемся к лету 1914 года. Первая мировая война вот-вот должна разразиться. Представьте себе, что один высший чин в британском Министерстве иностранных дел предполагает (неверно), что количество потерь во время войны до этой точки истории обычно распределялось вокруг среднего числа сто тысяч. Соответственно, самый пессимистический его расчет — что эта война унесет один миллион жизней. И вот он встречается с прогнозистом, который утверждает, что Европа вот-вот вступит в войну, которая унесет десять миллионов жизней, а за ней последует еще одна война, которая унесет шестьдесят миллионов жизней. Политический деятель посчитает эту комбинацию катастроф исчезающе маловероятной — скажем, один шанс из нескольких миллионов — и отнесется к прогнозисту как к чокнутому. А что бы случилось, если бы политический деятель полагался на более реалистичный утяжеленный хвост распределения военных потерь? Он все равно бы счел прогноз маловероятным, но его вероятность превосходила бы вероятность предыдущего прогноза в тысячи раз. Эффект можно было бы сравнить с ситуацией, в которой вы бы узнали, что ваши личные шансы выиграть в лотерею выросли с одного из пяти миллионов до одного из пятисот. Разве вы не побежали бы за билетами? А политический деятель в 1914 году, если бы он знал истинный риск огромных потерь во время войны, возможно, приложил бы гораздо больше усилий, чтобы предотвратить надвигающуюся катастрофу.
Можно посмотреть на ситуацию с другого ракурса. Если бы рост имел утяжеленный хвост распределения, все равно очень мала вероятность встретить на улице человека ростом 3,5 метра, а следом за ним — человека ростом 4 метра, но такие встречи вполне могут произойти хотя бы раз в жизни. Так что теперь, зная, что потери на войне имеют утяжеленный хвост распределения, мы не должны удивляться, когда военные историки говорят, что Вторая мировая война могла унести гораздо больше шестидесяти миллионов жизней, если бы Гитлер начал вторжение в Советский Союз несколькими месяцами раньше или у него бы открылись глаза на разрушительную силу атомной бомбы. Вероятности в свое время были реальны — и огромны.
Некоторым сложно воспринимать идею Талеба о статистическом распределении возможных миров. Они воспринимают ее как заумную ерунду. Существует только одна реальность: то, что произошло в прошлом, то, что происходит сейчас, и то, что будет происходить в будущем. Но если у вас такие же математические способности, как у Талеба, вы привыкнете к идее, что мир, в котором мы живем, — всего лишь один, появившийся как бы случайно из огромного количества возможных миров. И прошлое не обязательно должно было пойти так, как пошло, настоящее не обязано быть тем, что есть, а будущее широко открыто. История — практически бесконечное количество возможностей. Мудрые лидеры чувствуют это инстинктивно — как, например, почувствовал Джон Ф. Кеннеди, когда осознал, что Карибский кризис может окончиться чем угодно: от мира до ядерной катастрофы Третьей мировой, которая привела бы к сотням миллионов жертв. Поистине утяжеленный хвост!
Даниэль Канеман демонстрирует свою точку зрения с помощью элегантного, как обычно, мыслительного эксперимента. Он предлагает нам подумать о трех лидерах, которые оказали огромное влияние на XX век: Гитлере, Сталине и Мао. Каждый пришел к власти при поддержке политического движения, которое никогда бы не поддержало лидера-женщину, но происхождение каждого мужчины можно проследить до неоплодотворенной яйцеклетки, которая с 50 %-ной вероятностью может быть оплодотворена другими сперматозоидами — и произвести женскую зиготу, которая станет женским зародышем и в конце концов девочкой. Это означает вероятность 12,5 %, что все эти три лидера родились бы мальчиками, и 87,5 %, что хотя бы один из них родился бы девочкой. Волновой эффект других результатов неизвестен, но потенциально огромен. Если бы 20 апреля 1889 года в Брауннау-на-Инне родилась Анна Гитлер, Вторая мировая война могла бы никогда не случиться — или другой нацистский диктатор, умнее Гитлера, сотворил бы еще большие ужасы, принимая более мудрые решения.
Мы втроем видим историю именно так. Контрафактивные высказывания подчеркивают, сколько было возможностей того, что история пойдет по-другому, и как легко лучшие наши планы может разрушить один взмах крыльев бабочки. Погружаясь в моделирование истории, мы приобретаем интуитивное понимание взгляда Талеба на радикальную неопределенность. Размышлять о том, что история могла произвести бесконечное количество других путей развития событий и теперь может произвести бесконечное количество вариантов будущего, — все равно что размышлять о ста миллиардах известных звезд в нашей галактике и ста миллионах известных галактик. Это порождает сильнейшее ощущение собственной незначительности.
До сих пор Канеман, и Талеб, и я согласны во всем. Но я также верю: ощущение собственной незначительности не должно заслонять факта, что люди могут, прилагая значительные усилия, делать точные прогнозы в отношении хода развития хотя бы некоторых событий, которые имеют значение. Конечно, в глобальном историческом масштабе человеческое предвидение можно назвать ничтожным, но нам не стоит им пренебрегать, учитывая ничтожный масштаб человеческой жизни.