Глава 43 Контора городского бургомистра (КГБ — Комитет Государственной безопасности)

Майор КГБ Бортников в сопровождении взвода автоматчиков окружили группу заключенных, которые, по мнению начальства колонии, являлись зачинщиками бунта. На КПП, в превратной комнате заключенным приказали раздеться и приготовить вещи для досмотра.

На требование заключенных, принести им вещи, хранящиеся в каптерках отрядов, майор ответил отказом. Произвели общий осмотр тел. Комитетчик раскрыл папку, зачитал фамилии всех присутствовавших и, убедившись в точном количестве и сходстве информации, приказал всем одеться. Затем по одному, под усиленным конвоем заключенных поместили в спецавтозак. Всем надели наручники и пристегнули к поручням, встроенным в стенки фургона. Разговаривать было строго запрещено.

Сашка догадался, что их сопровождает особый конвой, имеющий отношение к серьезным органам, и потому не стал дергать «тигра за усы».

Сидели молча, каждый думал о своем, но основной вопрос был у каждого на уме, готовый в любой момент сорваться с языка: «Что с нами сделают в изоляторе?» А то, что их повезут именно туда, они были уверены, услышав, как генерал давал указания майору.

Впереди автозака завыла милицейская сирена, и по пути следования несколько раз возобновляла свою душещипательную «музыку». Понятно, что этому эскорту был дан зеленый свет.

«Значит, нас сопровождает милиция. Перевозят как опасных преступников, — подумал Сашка, — хотя для власти мы и есть опасные, раз переполошили бунтом все управление, и не только».

Он не без содрогания вспомнил лежащие рядом с вахтой неподвижные, окровавленные тела, укрытые простынями. Может, среди этих трупов лежали: Леха Дрон, Серега Сокол, Игорь Каленый.

В осажденном здании на втором этаже им не довелось увидеть, как усмиряли всех бунтовщиков. Сашка мог только догадываться, судя по виду заключенных, сидевших на плацу, что происходило в последний час, когда властям удалось сломить их сопротивление. У Сашки навернулись на глаза слезы, когда он вспомнил, как их провожали до вахты, рукоплеская вслед.

Сейчас им нужно собраться духом, а главное сконцентрировать мысли на том, что придется говорить на первых допросах, хотя после напряжения последних двух дней, хотелось просто отключиться и заснуть. Да, здоровый сон не помешал бы сейчас всем.

«Кто знает, удастся ли нам отдохнуть, по прибытии на место или нас сразу возьмут оперативники в оборот».

Машина остановилась, послышался звук открываемых ворот. Понятно: их привезли в следственный изолятор. Отцепив наручники от поручней, и сковав руки за спиной, заключенных одного за другим завели в здание острога.

В коридоре изолятора столпилось большое количество тюремной охраны: офицеры, прапорщики, сержанты, всем захотелось посмотреть на зачинщиков бунта. Впереди всех находился полковник Шилов.

Майор Бортников отдал начальнику СИЗО кое-какие распоряжения, и всех по одному стали заводить в коридор, а уже потом рассаживать в одиночные боксы. Судя по выражению на лицах тюремщиков, бунтовщикам не стоило ждать снисхождения, но приказ, произнесенный майором КГБ, ограждающий заключенных от побоев, охладил воинствующий пыл надзирателей.

Да, действительно, костяку восстания на первых порах по прибытию в тюрьму сказочно повезло. Потому как перед ними всех без исключения бунтарей, встречали «с хлебом и солью».

По обеим стенам длинного коридора стояли охранники СИЗО, вооруженные резиновыми дубинками. Встречая каждую новую партию заключенных из колонии: били так, что лопалась кожа на ягодицах, а на спинах и головах красовались сине-черные гематомы. Такой «радушный» прием напоминал старорежимную, царскую армию, когда виновных прогоняли сквозь строй. Правда, тогда били палками, а сейчас вроде бы помягче — дубинками. Но, как позже выражались сами заключенные: «Хрен редьки, не слаще». Кто успевал увернуться от удара дубинкой или пинка сапогом, через два шага его встречали следующие. Таким образом, досталось всем и неслабо, кое- кому приходилось отлеживаться на нарах по двое суток, а — то и больше, пока не зажили ушибы. Впоследствии, когда удавалось встретиться участникам бунта, многие рассказывали, что кое-кому ломали ребра, и они попадали в тюремную больницу.

Сашку продержали в одиночном боксе два часа, прежде чем дверь открылась, и его повели по замысловатым, тюремным, подземным переходам и этажам.

Снова посадили в бокс, но теперь он вполне мог предположить, что это был следственный коридор, и по всей вероятности его сейчас будут допрашивать.

Так и случилось, через десять минут его забрали из бокса и завели в комнату для допросов, в ней находились трое в военной форме: капитан и два лейтенанта, раньше Сашке их не доводилось встречать. Наручники снимать не стали и посадили на привинченный к полу табурет.

— Отвечать быстро и четко. Фамилия, имя, отчество, — первым начал допрос темноволосый лейтенант.

— Воробьев Александр Николаевич.

— Статья, срок?

— Сто восьмая часть первая, пять лет общего режима.

— За что был осужден?

— За участие в коллективной драке, избил неприятеля, защищая своего друга.

— Как познакомился с осужденным Дроновым? — вопрос задал капитан. Сашка, в какой — то миг подумал, что дознаватели попытаются деморализовать его дух, и в какой-то мере спутать мысли.

— Обыкновенно, мы в зоне все друг друга знаем, — ответил он.

— Кто помогал Дронову составлять список требований к администрации?

— Он грамотный и составлял список сам.

— Тебя не спрашивают тупой он или образованный, кто еще помогал ему составлять список? Ты присутствовал при этом?

— Да.

— А кто еще был из других осужденных?

— Нас было очень много.

— Это они как на картине Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», — иронизировал темноволосый лейтенант.

— Кто первым кинул самодельную бомбу за забор? — спросил капитан.

— Не видел, народу было много.

— Ты состоял в блаткомитете во время бунта?

— Да, состоял.

— Какая роль отводилась тебе?

— На тот момент я был главным среди пацанов в своем отряде, и автоматически входил в блаткомитет зоны.

— То есть, ты управлял блатными в отряде? — продолжал допрос уже другой светловолосый лейтенант.

— Можно и так, — ответил Сашка, и в голову ему пришла мысль, он где-то уже слышал о перекрестном допросе. Ничего хорошего это ему не сулило, Воробьева могли спокойно запутать.

— Ирощенко Сергей, тебе был знаком?

— Да, мы оставались до самого конца вместе, пока нас не арестовали.

— Какую роль блатные отводили ему в бунте?

— Мы все там играли одну роль, отстаивали свои права.

После произнесенной фразы, резкий удар в правый бок опрокинул его с табурета. Сашке было не очень удобно вставать с пола со скованными сзади руками, два лейтенанта, подхватив его под руки, посадили на место. Боль отпустила. Сашка собрал все свое мужество в кулак, и как можно спокойно сказал:

— Хоть убейте меня, но говорить я буду только то, что думаю, а не то, что вам выгодно.

Удар по шее снова опрокинул его с табуретки, теперь ему понадобилось несколько минут, чтобы собраться с мыслями.

— Что, раз я бунтарь, у вас очко играет, снять с меня наручники, — он произнес слова с улыбкой на губах и даже с частичкой иронии. Лейтенант снова замахнулся для очередного удара, но спокойный голос капитана остановил его:

— Перестань Лацис, снимите с него наручники.

Лейтенанты с недоумением уставились на капитана.

— Да- да, я сказал, раскуйте его.

Они подчинились приказу.

Сашка с наслаждение потирал затекшие запястья рук. Успокоившись, он сел ровно на табурете и положил руки на колени.

— Итак, продолжим, — сказал капитан, — кто из заключенных метал в солдат бомбы? Кто их изготавливал? Ирощенко или погибший Семченко?

— Капитан, вот здесь, я и вправду ничего не знаю, каждый вложил свой вклад в восстание…

Удар по позвоночнику между лопаток не дал Сашке докончить фразу.

— Да ты что, революционер хренов! — взбеленился светловолосый лейтенант, какое на хрен восстание? Вы твари столько народу побили там.

По всему было видно, что лейтенант выходил из себя. «Наверно я не первый попал на допрос, — подумал Сашка, — раз у этого костолома не хватает нервов».

— Послушайте, командиры, кто вы? Вы что, дознаватели? Из какого вы ведомства? — спросил Воробьев.

— А ты не догадываешься? — ответил капитан, — вы там такого натворили, что поначалу комитет будет разбираться в вашей смуте, а потом уже и следователи из прокуратуры и МВД.

— Не имел чести ранее встречаться с вашей организацией, если у вас такие методы допроса, тогда я лучше буду молчать, а вы продолжайте выколачивать из меня, но еще раз предупреждаю, говорить я не буду.

— Ладно, Воробьев, не ерепенься. Ты еще молодой парень, зачем тебе гнаться за главными бунтовщиками. Ты же не глупый, — капитан смягчился, — и должен понимать под какую статью попадают твои действия. Ты сейчас ломаешь из себя героя — революционера, а не можешь понять, что на данный момент являешься бандитом, организовавшим бунт в зоне.

— О — да! Валите все на «Серого».

— Александр, я не шучу и не пугаю тебя, — еще больше смягчился капитан, — твои действия попадают под статью семьдесят седьмую часть первую и вторую. Ты прекрасно знаешь, что лица, отбывающие наказание и совершившие следующие преступления: дезорганизация осужденных, формирование вооруженных групп, нападение на администрацию, а так же — умышленные действия, совершенные в составе незаконных вооруженных формирований и повлекшие за ними гибель людей, наказываются лишением свободы сроком от восьми до пятнадцати с конфискацией имущества или смертной казнью. Тебе лично конфискация не грозит, а вот все остальное ты заработал сполна, участвуя в бунте заключенных. Что на это скажешь?

Сашка внимательно выслушал капитана и спокойно ответил:

— Что я могу сказать? Кроме ваших обвинений, есть еще факты и обстоятельства, повлекшие за собой этот бунт, следствие разберется.

— Я тоже констатирую тебе факты: трое военнослужащих убито, восемь человек получили серьезные ранения, много обгоревших и побитых, это я говорю не об осужденных, а если их взять в счет, то даже одними расстрелами вам не отделаться.

— А что бывает страшнее расстрелов?

— Вот останешься живой, потом узнаешь. Бога будешь молить, чтобы забрал твою жизнь поскорее! — капитан привстал и повысил голос, — наденьте на него наручники, и уведите в камеру. Давайте следующего, — приказал он своим подчиненным.

Видимо так продолжалось до тех пор, пока не допросили последнего из заключенных, прибывших вместе с Сашкой Воробьевым.

Картина была удручающая: после возбужденного состояния, переставшего оказывать влияние на сознание, появилось натуральное чувство страха, пожалуй, — это естественное ощущение, особенно когда обвиняемые оказались в безвыходной ситуации.

Об этом и думал Сашка в автозаке, когда их везли по городу. Собраться духом, и ни в коем случае не поддаваться панике и ментовским уговорам. В данном случае кое-кого из них можно подкупить жалостью или посулами снизить меру вины и смягчить наказание.

Перед тем, как всех виновных в бунте распределили по коридорам и камерам, в последний раз перед началом следствия им суждено было собраться в одном большом боксе. Впереди ждали баня и трехдневный карантин.

Сашка встретил многих пацанов и мужиков, но среди них не было Лехи Сибирского и Сергея Ирощенко. Первые допросы прошли и, как выразились заключенные: выколачивали первые показания со знание дела, где кнутом, а где и пряником.

В боксе развернулась дискуссия по состоявшемуся бунту и его последствиях.

— Пацаны, — обратился ко всем Кротов, — давайте трезво оценим ситуацию. Не знаю, как вам, но мне после первого допроса становится страшновато за наши дальнейшие судьбы. Я тут слушал разговор троих мужиков, так они считают, что были невольно втянуты в события. Но мы все хорошо помним, что Дрон дал каждому право на выбор, но менты так не считают и будут гнуть свою линию.

— А интересно, Крот, если бы мы догадывались о последствиях: что будет покалечена жизнь, а кто-то вообще с ней распрощается, мы подняли бы бунт? — задал кто-то смелый вопрос.

— Мы тогда иначе думали, — ответил за Крота Сашка, — что государство не станет так жестоко подавлять волнения, забирая наши жизни против нашей воли.

— Вот об этом менты и вопят: «А когда вы жестоко убивали солдат или зэков, вы думали в тот момент о последствиях?»

— Конечно не думали! Нельзя в двух словах обрисовать наши действия, — продолжил Сашка, — мы конкретно должны отстаивать свои позиции.

— Сколько в зоне арестантов, столько и мнений, — подхватил дискуссию Матвей, он тоже угодил в основную группу организаторов бунта, — пацаны, а вы вдумайтесь, как следует, почему мы оказались здесь? Ведь это же не роковое стечение обстоятельств, а планомерное мусорское давление десятилетиями направленное на нас. Вся правда состоит в том, что несовершенны системы: законодательства, правосудия, исполнения наказаний. Для нашего гребаного, тоталитарного государства поговорка: «Была бы шея, а хомут найдется, вполне приемлема».

— Правильно Матвей, — поддержали его мужики и парни, — разве многие люди в нашей стране знают, в каком государстве живут. Они даже не догадываются, что творится в соседних городах, а что взять с нашей маленькой зоны, где заперли две тысячи зэков — это разве цифра, по сравнению с миллионами всех осужденных в стране.

— Да-да, бунт в зонах подавляется раз и навсегда, система хорошо помнит и пресекает дальнейшие волнения и не повторяет своих ошибок, уж слишком они дорого обходятся государству.

— А разве они думают о людях, о матерях, близких, что с одной, что с другой стороны баррикад…

— Я вам случай расскажу, — начал один из парней, — он произошел в июне 1962 года, в городе Новочеркасске. Простые люди: студенты, рабочие завода в один миг оказались бунтовщиками и погромщиками, так власть окрестила их. Когда на площади перед райкомом собралась толпа, по ней открыли огонь на поражение: погибли молодые парни, мужчины и женщины. Хрущев от лица государства не захотел выслушать справедливые требования трудящихся масс и отдал приказ: покончить с волнениями в городе. В результате десятки приговорены к расстрелу и множество к разным срокам тюрьмы. Это произошло в свободном городе, в Советской стране!

— А это колония общего режима, тоже Советская, — подсказал Сашка.

— Сколько прошло лет после тех событий? Пятнадцать! Для истории этот срок, как один миг, а законы и порядки остались прежними.

— Пацаны, выходит из уголовников мы превратились в политических, — заключил из рассказанного Кротов.

Многие зашумели, не соглашаясь с его определением.

— А чем вы не довольны! — Сашка повысил голос, — вспомните о наших справедливых требованиях на плацу, мы говорили о десятках лет унижений, как нас смешивали с грязью, ведь мы, как не крути, тоже советские люди, нас никто гражданства не лишал.

Мы завтра выйдем из мест заключения и вольемся в общество. А на свободе выходит люди тоже бесправные, если государство расстреливает их за справедливые требования.

Потому и страшно за нас пацанов и мужиков, запротестовавших в порыве гнева против произвола власти и порабощения свободомыслия.

— А я слышал о Краснодарских событиях, — подхватил один парень.

— А я о Грозненских, — продолжил другой.

— У нас в Алтае ментовские начальники, обуревшие от беспредела, отдали приказ об открытии огня по мирным гражданам.

Тут к общему разговору подключился парень, с лицом татарской национальности:

— Может кто-то слышал о событиях, которые произошли в середине семидесятых в столице Татарстана?

Все дружно замотали головами.

— Так вот: Казанская группировка «Тяп-ляп» созданная в отдаленных районах города, в составе трехсот молодых парней, подняли бунт «отверженных», которые громили, грабили и убивали кого не попадя. Но я хочу сказать о другом! Там, где не было справедливости и элементарного отношения к человеку со стороны государства, люди сами заявили о себе, и выбрали разные формы протеста.

— Вот мужики, мы и пришли к единому мнению, — подхватил Сашка и, чувствуя, что времени остается мало, решил закончить дискуссию, — во все времена Москва отдавала приказы на подавление инакомыслия, и мало кто мог воспротивиться, а находился такой смельчак, так его сразу ставили в ранг бунтовщиков и заговорщиков. Предателем системы, или как еще называли раньше бунтовщиков при царствовании коронованных особ — ВОРЫ, ТАТИ. Такие как: Емельян Пугачев или Степан Разин. Вольнодумцы! Вожаки!

Как это не звучит пародоксально, но мы все призваны в нашей стране соблюдать и уважать законы общества, но факты говорят сами за себя. Те, кто пишут законы и претворяют их в жизнь — сами игнорируют их, человеческие нормы и мораль не для них, это говорится о тех, кто заседает в высшем руководстве страны.

Пацаны, смогут ли они там объективно разобраться в этих кровавых событиях, нам еще предстоит узнать, пройдя через ломки, допросы, и скорее всего — пытки.

Через пятнадцать минут сорок человек вывели из бокса и распределили по всей тюрьме.

После пребывания трех суток в карантине, Сашку Воробьева и еще девять парней, посадили в спецкоридор

 

Глава 44 Алексей Дронов отомщен

…Серега Крут буквально четыре дня назад, передал Аркану пакет от Дрона и на словах передал, что вор планирует расшатать режим в зоне и просит Аркана о помощи.

На исходе был август 1977 года.

Чтобы навести свои порядки в зоне, и перекрасить ее в черный цвет, нужна поддержка с воли: деньги, водка, психотропные таблетки. Все это на следующий же день, послали Лехе Дрону через объектовую зону, через прикормленных ментов, вольнонаемных экспедиторов и шоферов.

Крут благополучно вернувшийся с объекта, передал Аркану маляву от Дрона, текст которой, растревожил вора. Аркан прочитал своим приближенным людям вслух:

«Привет тебе бродяга, и твоей братве. Благодарю тебя за своевременный грев, который пойдет на наши благие дела. Говорить буду о самом главном. Я, похоже, иду по острию бритвы, и соскочить нет возможности. Начальник оперов, обложил со всех сторон, благо, наш общий знакомый впрегся за меня и выпустил из трюма. Я поднимаю зону и готовлю переворот, иного пути не вижу. Лагерь поражен красным грибком, который нужно вытравливать только бунтом. Если подготовка затянется, присмотри за кумом, иначе все мои старания и ломаного гроша не стоят. Серега тебе все передаст на словах. Встреться с нашим общим знакомым и веди с ним договор напрямую, охраняя и оберегая его предприятие, филки там будут хорошие.

Ну, все, браток, не знаю, чем закончится моя затея, но помни одно, наше дело для меня важнее моей жизни.

Просьба к тебе еще одна, если со мной случится что, найди кума и накажи его по-нашенски.

Удачи вам братки и пацаны, безпалевных вам дел».

Аркадию Садовникову стало тревожно за Леху Дрона, он понимал, чем все обернется для вора, а уж как закончится, и того подавно. Он гордился этим бродягой, за него когда-то поручился и принимал участие в коронации Дрона в одной из Уральских тюрем.

И вот, Аркану доложили кореша: Дрону удалось поднять бунт, и Садовников с волнением ждал весточки с бунтующей зоны. Братва передавала ему скупую информацию о состоянии дел в колонии, что весь периметр со стороны свободы обложен ментами и военными, нет даже ни малейшей возможности подойти к зоне и узнать последние новости. Наконец, с больничной зоны и некоторых тюремных источников поступило жуткое сообщение — бунт подавлен, убитых и покалеченных было немерено, о Лехе известий пока не было.

Но к вечеру того же дня, Крут сам раздобыл информацию, что Леха Дрон погиб, и с ним еще несколько человек распрощались с белым светом, многих уже перевели в тюрьму и начинают ломать первыми допросами. Кое — кто из тюремных, прикормленных охранников, доложил, что бунтарями занимается не только оперативники из управы, но и комитетчики.

— Леха, братан! — произнес расстроенный Аркан, — ты все-таки расшатал ментов, — сказал он, как бы обращаясь к самому Дрону, — пацаны, если б вы знали, как он рвался в эту область, я даже не мог его отговорить, такой он был упорный.

Аркан на минуту задумался и собравшись с мыслями, сказал:

— Мы должны выполнить последнюю волю Лехи и найти одного мусора. Я клянусь, что найду эту тварь — зоновского кума и заставлю его задохнуться навеки. Для меня потеря брата имеет огромное значение, я ручался за Леху, и он не подвел братву воровскую. Я догадывался, что его заход в зону закончится трагедией. Здесь: на свободе, нам тоже пора действовать, надо поддержать братву в тюряге и отправить им малявы, пусть они знают, что не одиноки, мы всегда их поддержим. Леший, займись этими делами, — отдал вор распоряжение подручному, — и в другие зоны дополнительно шлите малявы, пусть братва и мужики знаю всю подноготною, а не мусорской блеф, который они будут преподносить в зонах арестантам. Тебе Крут, особое поручение, промацай все мне об этом мусоре — опере, одним словом падай ему на хвост и готовь план по его устранению. Соберите продукты, курехи побольше, чая и переправьте на больничку и в тюрьму всем, кто пострадал от ментовского беспредела. Да, Крут, вот еще что, организуй посылку и отправь родственникам Колдуна, пусть они переправят ее в крытую, филок заряди побольше, потом еще отправим. Все пацаны, по коням! По районам передайте всей братве, чтобы помогли, кто, чем может, нельзя нуждающуюся в нашей помощи бунтарскую пацанву оставлять в беде.

Прошла неделя после подавления властями бунта. Сергей Крутов получивший от Аркана поручение найти опера Ефремова, плотно включился в поиски. Чтобы выяснить все обстоятельства, связанные с бунтом в зоне, для начала нужно было найти Кузнецова, но оказалось, что майора, отстранили от работы, и на время служебного расследования он уехал из города, и где теперь его искать, оставалось загадкой.

Крут решил избрать другой путь. Раньше, во время слежки за Ефремовым, ему было известно, где проживал оперативник. Переодевшись в форму старшего лейтенанта милиции и, имея поддельное удостоверение, Крутов посетил квартиру майора. Изменив свою внешность при помощи грима и парика, он выбрал вечернее время и застал дома женщину, представившуюся ему женой Ефремова. Отсутствие опера Круту было на руку, и он назвался другом оперативника. Сергей искренне удивился, что его «друг», которого он уже не видел давно, на данный момент лежит в больнице.

Крутов — жулик со стажем, и в прошлом имел две ходки в зоны. Он, так же, как и Аркан разбирался неплохо в людях и среди своих слыл артистичной, незаурядной личностью. Недаром кореша назвали его «спецом» своего дела. Он мог легко и быстро втереться в доверие к человеку и поиметь его в последствие, как ему заблагорассудится.

У Сергея пропадал театральный талант, постепенно перетекший в криминальный.

Попасть в больницу без направления, оказалось трудно, но возможно. Крутов, решил записаться на прием к врачу-специалисту, планируя проконсультироваться у него об истинном состоянии своего здоровья. Его встретил в своем кабинете заместитель начальника больницы.

Сергей Крутов, показав свое удостоверение врачу, в котором он был вписан, как Севастьянов Олег Петрович, представился инспектором уголовного розыска Первомайского ОВД. Рассказал свою историю, что был ранен в ногу особо опасным преступником при его задержании, и теперь ранение время от времени дает о себе знать.

На самом деле так оно и было: участвуя в ограблении ювелирного магазина, а затем, убегая от ментов в «дебри» Бановского околотка, он был подстрелен милиционером в ногу. Кенты не бросили своего друга и, затащив в «Москвич», скрылись с места. Пуля прошла навылет под коленным суставом и слегка задела кость. Он долго ходил, прихрамывая, на лечение к одной бабке-знахарке, впоследствии поставившей его на ноги.

Доктор осмотрел старую рану старлея и посоветовал ему сходить в служебную поликлинику для получения направления на дальнейшее лечение: попасть в эту больницу просто так, было трудно.

Но, пятнадцать минут приятной беседы с врачом дали положительный результат. Они договорились о сумме материального вознаграждения, которая в скором времени перекочует из кармана Крутова в стол к замначальника больницы.

Взятки и здесь делали свое дело. Через три дня, сдав анализы прямо в больнице, Крутов лег в палату терапии. Без труда он прошел в хирургическое отделение, расположенное на третьем этаже и, умасливая приятными разговорами дежурную сестричку, смог заглянуть в регистрационный журнал, где и обнаружил фамилию разыскиваемого опера, привезенного неделю назад с тяжелым ранением грудной клетки.

Крутов представился медсестре коллегой офицера по работе и узнал от нее, что Ефремов получил серьезное ранение в грудь, пуля застряла в левом легком, едва не попав в сердце.

Крут, услышав о точном попадании пули, подумал: «Прими стрелок маленькую поправочку чуть ниже и левее, не лежать бы сейчас куму в светлой палате, а кормить червей на погосте».

Но ради последнего и пришел сюда Серега Крутов. Просьба Дрона о ликвидации кума была хорошо продумана, и Крут самолично взялся за ее исполнение. Он имел уже опыт в делах такого рода.

В четырехместной палате, кроме Ефремова, лежали еще двое больных: один готовился к выписке, а другого, по всей вероятности, должны со дня на день перевести в терапию.

Крутов, хотя и сменил свою внешность, все равно старался лишний раз не показываться на людях, остерегаясь последующих свидетельских показаний. Он еще раз посетил симпатичную медсестру и, как бы между прочим прошелся по коридору хирургического отделения. Заглянув невзначай в палату, он увидел Ефремова, лежавшего на койке-каталке.

Прооперированному майору уже сняли дренажные трубки, и он потихоньку начал вставать с кровати. Унизительное это дело, когда молоденькая медсестра подсовывала под него утку после операции и заправляла в нее его мужское достоинство. Состояние майора было неважным, но тем не менее теперь он сам может выходить в туалет, шаркая ногами, и по — стариковски передвигаясь по стенке. Больше всего Ефремов боялся кашля, отдававшийся болью в груди и во всех ослабленных мышцах.

Курильщиком он был заядлым, после операции ему еще не так хотелось затянуться папиросой, но когда он увидел мужиков, втихушечку куривших в туалете, попросил пару раз затянуться. Блаженство разлилось рекой по всему телу, туман поплыл в голове, обволакивая сознание. Больной, давший ему покурить, заулыбался и сказал:

— Что дружок, цепляет, как будто марихуаны покурил.

— Да — уж, — затягиваясь со смаком, блаженно произнес майор.

Курить больным в помещении отделения, и в туалете было строго запрещено, потому курильщики прятались, где попало: некоторые, покрепче здоровьем, выходили на улицу.

Хирург — он же и заведующий отделением, слыл в этом отношении очень строгим, и потому испытывать судьбу больные не решались.

Однажды Ефремов, имея при себе пачку папирос, подыскивал место, где бы ему пристроиться покурить. Днем курить в туалете опасно, можно нарваться на врачей, а идти вниз по лестнице с третьего этажа он еще не решался. В этот момент к нему подошел парень с бакенбардами на скулах, прямыми усиками и ухоженной шевелюрой каштановых волос на голове. Он тоже был в больничном халате и потянул Ефремова за рукав:

— Пойдем брат, потянем по сигаретке, у меня здесь есть хитрое место.

И правда: рядом с туалетом располагалась дверь в ванную комнату, которую незнакомец открыл ключом.

— У меня сестричка знакомая, так я здесь потихоньку один покуриваю.

Майор обрадовался случаю, что можно отвести душу и последовал за парнем, благо начался тихий час и в коридоре врачей не оказалось.

Парнем, предоставившим услугу Ефремову, и был Серега Крутов. Пролежав полторы недели в больнице, он освоился, и начал обдумывать разные способы, как ему подобраться ближе к майору. Внимательно понаблюдав за ним с неделю, Крут подбил «клинья» к симпатичной медсестре и однажды в ее дежурство, они уединились в ординаторском кабинете.

Крут обворожил и заласкал девушку, и она, поддавшись сладострастному порыву, не отказала ему в близости. Оставив Сергея одного ненадолго в ординаторской и, заперев дверь на ключ, она пошла делать ночной обход. Крут тем временем, уже снимал слепок со снятого со связки ключа, от двери ванной комнаты.

Расчет Крутова был прост: медсестра при всем последующем раскладе, побоится давать показания милиции и будет молчать в отношении интимной близости с больным, да еще во врачебном. кабинете. Что касалось заведующего больницей, то «взяв на лапу», он тоже будет помалкивать, зачем ему терять тепленькое место. А докажет следствие причастности их к делу — это уже был другой вопрос.

Остальное для Крута было делом техники. Приготовив шелковый шнурок, оборудованный на концах удобными резиновыми ручками, он намеревался применить знаменитую, «Златоустовскую удавку», затянув петлю на горле опера.

И вот, вдвоем, они стояли и курили средь бела дня в небольшой ванной комнате. Между ними шел легкий разговор, ни к чему не обязывающий. Если со стороны обратить внимание — то встретились два служащих из одной системы МВД, слегка перебрали в памяти некоторые события. Майор заострил внимание Крутова на своей трагедии, он рассказал ему о бунте, который, по его словам возглавил один зэк — «мразь», якобы, причисляющий себя к ворам в законе. Рассказал, как в его стреляли с окна второго этажа из захваченного зэками автомата, и что кроме его зацепило легонько еще одного офицера. Как Ефремов обрадовался после операции на груди, когда ему сообщили, что Дронов и его сотоварищи были уничтожены меткими выстрелами снайперов.

Крутов внимательно слушал опера, подавляя в себе закипающую волну ненависти, и вспоминал Леху Дрона, с которым буквально две недели назад сидел в бытовке на Тарбазе и разговаривал. Классный был парняга — этот Дрон: бесстрашный, волевой, умный.

«Почту за честь отомстить за него, и удавить этого ублюдка», — подумал Крут, а вслух спросил майора:

— А как звали того вора?

— Дронов его фамилия. Кормит червей теперь, мразь отпе…

Он резко умолк на последнем слове. Удар кулаком пришелся ему в солнечное сплетение, отозвавшись по всему телу острой, нестерпимой болью.

— Привет тебе от Дрона, с того света, — произнес Крут.

Опер — Ефрем так и не смог сделать вздох, крепкие руки Крута мгновенно затянули петлю удавки на его шее. Корчась от боли, и нехватки кислорода он хрипел. Постепенно его тело перестало вздрагивать, и в конце концов обмякло. Крут со знанием дела, обтер все вещи вокруг, к которым бы он мог прикоснуться, надел резиновые перчатки и достал из кармана своего халата тряпочку. Развернув ее, он взял бумажку, расправил и положил на грудь опера.

«Так будет с каждым, кто посягнет на жизнь вора в законе», — гласили строки в записке.

Высунув голову в коридор, Крутов прислушался: был тихий час и все больные спали, а сестрички находились в процедурном кабинете. Он тихо вышел и, закрыв дверь на ключ, спустился по парадной лестнице с третьего этажа в терапию. Зашел в свою палату и переодевшись в гражданскую одежду, вышел на улицу. Прошел по усыпанной щебенкой аллее до хоздвора и скрылся за листвой разросшихся вдоль забора деревьев. Крут перепрыгнул забор, заранее освобожденный от колючей проволоки.

По другую сторону ограждения, его уже ожидали кореша в легковой машине.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите трогаться! — со смехом произнес Леший, — ну, как все прошло?

— Разрешаю рядовой Леший, трогай! Все окей! — ответил весело Крутов.

Машина рванулась с места, и поднимая клубы пыли, понеслась к главной магистрали.

Это было второе «мокрое» дело на счету Крутова Сергея.

…Первое свое убийство он совершил в одном из лагерей Новосибирской области, где отбывал срок на строгом режиме. В городе Тогучин располагалась Исправительно-трудовая колония Љ14.

Не забыть ему никогда завхоза отряда Зудина, яро помогавшего администрации колонии «перевоспитывать» заключенных, мало того, он по всякому поводу писал докладные записки начальству, после чего заключенных сажали в изолятор и в БУР.

Завхоз втайне от начальства занимался барышничеством: торговал чаем, водкой, «планом», и прочими запрещенными предметами, но потом, как выяснилось — не тайно. Обычно такие мрази, (человеком его назвать, у Крута язык не поворачивался), находятся под покровительством определенных лиц администрации, имеющих доход с поставок и продаж.

Крут видел, как вся братва стонала под игом этого перевертыша. Говорили: он родом с Алтайского края, бывший блатной, а потому знавший всю подноготною о тюремном мире. Как-то, он основательно проигрался в карты, в пылу азарта не рассчитал свои возможности. Еще до того, как надеть повязку, Зудин был ушлым пройдохой, за что свои же знакомые его недолюбливали. Конечно, проигрыши бывали и раньше, но до поры до времени ему помогала братва, рассчитываться по долгам. Но на сей раз проигрыш был очень крупный, и вместо того, чтобы искать пути расчета с выигравшим каталой, он просто сдал его кумовьям, а те в свою очередь определили заключенного в БУР.

Оперативники поощряли переход блатных из одной касты в другую, то есть принимали с радостью бывших урок, понимая, что деваться им некуда: оставалось одно — сдавать своих товарищей и помогать ментам. В принципе — это и была одна из ломок отрицательно настроенных зэков к мусорским законам и порядкам. Многие оперативники специально держали такую ситуацию под контролем, не сажая в ШИЗО за игру в карты, а когда назревал скандал между блатными, кумовья находили слабого по духу, и способствовали его быстрейшему переходу в лагерь активистов.

Такой кадр ценился, он много мог впоследствии рассказать о внутренних зоновских сходках, о лицах, готовящих побег, и в целом об уголовной обстановке в зоне.

Конкретно Круту часто перепадало от ссученного Зудина, он постоянно писал на него докладные начальству, по любому поводу, лишь бы упрятать Крутова подальше в изолятор. Зудин лично побаивался Сергея за его внутреннюю силу и показную ненависть к активистам и ментам. Таких, как Крут — ущемленных, в отряде было великое множество.

Последним писком беспредела завхоза, была подлость: циничная гадкая, вызвавшая внутреннее возмущение многих заключенных.

К одному пацану приехал на личное свидание больной отец, у него оказалась сумма денег, запрятанная в продукты питания. Каким образом завхоз узнал об этом, на тот момент осталось тайной, наверное у него были свои источники информации, раз он оказался в курсе дел заключенных. Зудин навел ментов на пацана.

Режимники внезапно нагрянули в комнату свидания и произвели шмон: деньги нашли, отца естественно выпроводили, а сына сразу же отправили на пятнадцать суток в ШИЗО. Но когда его вели в изолятор, он много наговорил лишнего в адрес ментов и козлов, потому хозяин зоны отправил его в БУР. Посаженным в камеру, как раз оказался кореш Крута и соответственно, половина денег предназначалась Сереге.

Когда скандал утих, и отчетливо обозначился виновник этой подлости, Крут решил, что больше терпеть такую мразь в отряде, нет смысла. Следующим может оказаться он, или еще кто-то из братвы.

Крутов долго готовился к предстоящей акции, никому ничего не говорил, одному было сподручней и надежней.

В 4 отряде, на втором этаже располагался маленький коридор, из которого в разные стороны вели двери в спальные секции. Вечером, когда объявлялся отбой, завхоз выходил в коридор и выключал свет в секциях, оставляя гореть тусклые ночники.

В тот вечер свет погас полностью: в коридоре и на лестничной клетке образовалась кромешная мгла. Зудин вышел в коридор, после чего до ушей зэков донеслись едва слышимые не членораздельные звуки.

Минут через пятнадцать, после отключения света, раздались непонятные возгласы ночного дежурного, поднимаясь по лестнице вверх, он запнулся обо что-то на полу.

Когда включили свет, то увидели Зудина, лежавшего в луже собственной крови. Поперек горла тянулся рваный, окровавленный след от пореза.

Крутов, обработав следы своей обуви табачной смесью, тайно прокрался в промзону и остался там с бригадниками до съема с работы второй смены. Придя в отряд, он искренне удивился, что его врага унесли в санчасть в «распотрошенном» виде.

Оперативники и режимники так и не смогли по горячим следам найти убийцу завхоза.

Спустя месяцы об этом случае заключенные стали забывать, но активисты запомнили его хорошо, они передвигались по зоне группами, с опаской, и уже не так борзели, но если все-таки переступали порог недозволенности, им нет-нет, да напоминали о приговоре, вынесенном тайным мстителем.

Крутову было лестно слушать от братвы и мужиков, когда они с чувством уважения отзывались о дерзком, благородном и бесстрашном исполнителе.

Вот и на этот раз, как считал Крут, ему выпала благородная миссия удалить с белого света ползучую тварь, в образе деспотичного, зоновского опера. Он готовился к этому акту и догадывался: какие беспрецедентные меры предпримут розыскники, переворачивая все кверху дном и, напрягая своих информаторов. Но, увы! Зацепок не было, и свидетелей убийства не нашлось.

Аркан остался доволен прошедшей акцией. Репутация Крута, резко взлетела в глазах вора, теперь он точно знал, что рядом с ним находится такой человек, которому бы он мог доверять, как самому себе.

На случай, если все-таки оперативники пойдут по верному следу, Аркан организовал командировку Сереге Круту в Ташкент, к своим корешам, а заодно и обменяться опытом. Заручившись поддержкой других воров в законе, Аркан объявил, что Серега Крут будет три года ходить в положенцах в Новосибирской области, по истечении срока, при поддержке воров, на сходке его коронуют и объявят вором в законе.

 

Глава 45 Страшная новость

Екатерина в последнее время чувствовала себя неважно. Какая- то смутная тревога постоянно подкрадывалась к ее сердцу, все переживала: «Может, что с Сашей случилось? — но старалась гнать такие мысли прочь, успокаивая себя, — да что там может случиться, сын пишет, что у него все хорошо, скучает по мне, я и спокойна от письма до письма».

Катя уже пришла в себя от приговора, вынесенного сыну, и старалась сильно не волноваться о пережитом. Порой от переживаний у нее действительно побаливало сердце, и ей пришлось убедить себя: держаться и принимать произошедшее с ней и сыном, как нелегкий поворот судьбы. Как она предполагала, чувствуя близкую беду, так все и вышло, и пострадал сын опять же, защищая своего близкого друга Валерку Морозова. Понесла их нелегкая в тот роковой день на танцы.

Из обвинения, предъявленного сыну, она поняла, что Саша с друзьями ввязался в драку с парнями, приехавшими из другого города. Во время драки Валерику Морозову пришлось очень туго, его бил парень по голове арматурой, завернутой в газету, и Саша подоспел к другу на помощь. В тот момент сын сорвался и, не контролируя себя, жестоко избил парня, нанеся ему тяжкие телесные повреждения. Голова парня угодила между прутьев решетки, лежавшей над подвальным окном, были повреждены уши и частично содрана кожа с лица. Скорая помощь увезла его в тяжелом состоянии. Все это излагалось в материалах уголовного дела. А на самом деле?

Суд не принял во внимание обстоятельство, что иногородний парень бил Морозова по голове и различным частям тела железкой, он же впоследствии и был пострадавшим от Саши Воробьева. Сколько не пыталась Катя с адвокатом переквалифицировать статью на обоюдную драку, но прокурор упрямо стоял на своем. Даже показания на суде Морозова, который был жестоко избит приезжим парнем, не помогли. Сыну дали большой срок — пять лет. Женщина-адвокат потом по секрету ей сказала, что избитый Сашей парень был сынком одного влиятельного человека, живущего в Кузбассе. Естественно, прокурора и судью хорошо «умаслили» и результат на лицо, крайним пустили Александра. Катя упрашивала сына подать кассационную жалобу, но Саша отказался, считая, что этим делу не поможешь, хотя в принципе согласился, чтобы через год дело направили на пересуд.

Николай — муж Екатерины, после последнего освобождения из мест заключения, сначала держался, не пил спиртное, но видимо старые уроки не пошли впрок, он снова потянулся за рюмкой и пил так много, что порой терял голову. Устроившись грузчиком на складах «Речпорта», он приходил каждый вечер домой чуть «тепленьким». Он снова спился и никак не реагировал на Катины слова. В отношении драк и дебоширства он стал спокойнее, но это не меняло дело, отношения с Катей совершенно разладились. Когда Саша попал в беду, отец палец о палец не ударил, чтобы как-то помочь сыну. На суд Николай не пошел, сославшись на болезнь, и целый месяц пребывал в глубоком запое.

По своей природе Катя была решительная женщина и могла любому человеку высказать свои неудовольствия, но все, что касалось семьи, она глубоко переживала и не спешила с разрывом: все на что-то надеялась. Развод — дело серьезное, на него еще решиться нужно, да и идти ей было некуда, уезжать к отцу в деревню она пока не хотела. Катя затягивала с серьезным разговором, относительно мужа, она уже не пыталась вразумить его и решила просто с ним не разговаривать.

Единственным утешением для нее был сын Саша, но теперь его рядом не было. В последнее время у Кати появился настоящий друг, который был всегда рядом и готовый помочь ей в любом деле. Он ухаживал за молодой женщиной, встречал с работы, провожал до дома. Катя не боялась сама себе признаться, что с некоторых пор ей стал нравиться этот мужчина. Он любил Екатерину, и она это чувствовала, но старалась не выказывать к нему особой симпатии, потому, как считала себя нравственным человеком.

Когда Саша попал в беду, он был тем единственным, кто утешал ее и не оставлял в трудные минуты. Катерина была благодарна Александру Петровичу — бывшему Сашиному тренеру за дружескую поддержку.

Чувствуя, как она тает на глазах, с какой неохотой переходит улицу и открывает калитку в свой двор, и не в силах переживать арест сына, он решил предложить свою помощь. Через своего знакомого тренер пообещал Кате посодействовать в свидании с сыном. Когда Саша сидел под следствием в СИЗО свидания были запрещены, только после осуждения мать могла увидеться с сыном.

Александр Петрович тренировал ребят в спортивном обществе «Динамо». Клуб в основном посещали дети из числа лиц военного ведомства и служащих МВД.

В секцию бокса в то время водил своего десятилетнего сына майор внутренней службы, работающий в учреждении, где содержат подследственных граждан. Как-то, случайно разговорившись с майором, Александр Петрович смекнул, что Саша Воробьев находится теперь под следствием и непринужденная беседа незаметно перетекла в деловое русло.

Спустя неделю счастливая Екатерина уже сидела в одной комнате с Сашей, и они могли радоваться случайной, долгожданной встрече. После свидания Катя преобразилась, на губах чаще стала появляться улыбка, и она прониклась к Александру чувством благодарности.

Минул без малого год, как посадили сына. Катя готовилась к личному свиданию, в надежде провести с ним три дня, но буквально на днях почувствовала необъяснимое волнение и совсем не тревожащую до селе щемящую боль в груди. Она подумала, что заболело сердце, и не могла понять: с чего бы это?

И вот, в почтовом ящике она обнаружила повестку, ей надлежало явиться по указанному адресу. Катя сразу же смекнула, что здесь что-то неладное, и это что-то могло касаться ее родного сына.

В Областной прокуратуре ее осторожно опросили: давно ли она получала письма от сына, не писал ли он что-нибудь об изменениях в своей жизни за решеткой, и только после этого известили, что Александр в данное время находится в тюрьме под следствием, и что его обвиняют в тягчайшем преступлении. В подробности Катерину не посвящали, но сказали, что Воробьев Александр причастен к организации бунта в колонии, где содержался до недавнего времени.

Следователь, видимо играя на чувствах бедной женщины, решил применить свою методику и посулил ей, что поможет выхлопотать свидание с сыном, если она поможет следствию и повлияет на сына. Слащавыми умасливаниями следователя Екатерине было обещано: если ей удастся убедить Сашу говорить так, как хочет следователь, то возможно тому переквалифицируют тяжелую статью на более смягчающую. Катя, подумав немного, наотрез отказалась, она знала не понаслышке, что такое «раскинуть сети» для непосвященных, за что люди потом расплачиваются дополнительными годами тюрьмы.

Из здания прокуратуры домой она не пошла, а сразу же направилась к Александру Петровичу.

Увидев Катю расстроенной и в слезах, он сейчас же прервал тренировку и, поручив старшим ребятам последить за группой, пригласил ее в свой кабинет.

Екатерина очень переживала, то и дело, утирая платочком опухшие от слез глаза, она рассказала тренеру, зачем ее вызывали к следователю.

«Да, дело видимо действительно очень серьезное, раз областная прокуратура взялась за расследование», — подумал Александр и подсел на диван к Екатерине. Он взял ее руки в свои и тихим голосом произнес:

— Катюша, милая, прошу тебя, не переживай так сильно. Ты должна успокоиться, на тебе лица нет, — он нежно погладил ее по руке, — мы что-нибудь придумаем, вот увидишь, все будет хорошо.

— Саша, что мы можем сделать? Пойми, мне женщины рассказали, их тоже вызвали в прокуратуру, что в колонии произошла ужасная трагедия. Наших сыновей убивали солдаты, в них даже стреляли, хотя прокуратура отвергает этот факт. Говорят, со стороны военных тоже есть жертвы. Я не знаю, в каком состоянии находится сейчас мой сын. Я вообще ничего не знаю! Я отказываюсь это понимать…,- она снова заплакала, уронив голову на плечо Александра. Он обнял ее за плечи, и тихо ждал, пока она не успокоится.

— Катя, я ничего обещать не могу, но постараюсь тебе помочь. Я поговорю со своим знакомым, может он устроит вам с Сашей свидание.

Она резко подняла голову: в глазах вспыхнул лучик надежды.

— Правда! А он поможет?!

— Ну, до сих пор не отказывал, — улыбнулся тренер, — ты только не плачь, я очень за тебя переживаю Катюша. Поверь, когда ты расстроена, у меня сердце кровью обливается.

Катя с благодарностью взглянула на него, и как бы стесняясь своего состояния, достала пудреницу и стала приводить лицо в порядок.

Мужу она решила не говорить о трагическом положении сына. Уходила рано утром на работу и возвращалась только поздно вечером. Каждый день, находясь в библиотеке, она с замиранием в сердце ждала весточки от Александра Петровича. Через три дня он навестил Катю, по выражению его лица она не могла точно определить, радоваться ей или печалиться.

— Катюша, у меня две новости: одна хорошая, другая плохая, начну с хорошей. Завтра в семь часов вечера, тебя проведут к Саше, и вы встретитесь.

Она сложила руки и прижав к груди, радостно воскликнула:

— Саша, милый, тебе удалось договориться?!

— Да, Катюш, мы не должны опаздывать, я провожу тебя.

— А вторая? Ты сказал она плохая. Что случилось? — Александр молчал, собираясь с мыслями, — да говори же, Саша, не молчи!

— Катя, ты должна набраться мужества, Саше предъявляют тяжелые обвинения. Ты готова меня выслушать?

Сердце учащенно забилось. Катя вспомнила слова следователя, что ее сына ждет опасная уголовная статья и отчасти была подготовлена к предстоящему разговору. Она кивнула.

— Катя, Саша в серьезной опасности. Мой знакомый — инспектор оперчасти СИЗО сообщил, что он сейчас содержится в спецкоридоре и, чтобы вывести его оттуда понадобилось подключить еще одного начальника.

— Нужны деньги?

— Нет, он очень просил, чтобы мы помалкивали. Сашиным делом сейчас занимаются оперативники из комитета.

— Что?! КГБ подключено?

— Да, но скоро его переведут в общий коридор, а пока…,- Александр Петрович замолчал.

— Что пока? Его истязают? — догадалась Катя.

Петрович кивнул.

— Не он один участвовал в бунте, там много кого из заключенных обвиняют в тяжелых преступлениях, говорят: погибли люди…

Катя встала со стула и, вцепившись руками в пиджак Александра, тихо, едва сдерживая слезы, спросила:

— Его статья подходит под расстрел? Ты это хотел сказать! Тебя предупредили, что его могут…,- язык не повернулся докончить фразу. Глаза ее заблестели от слез.

— Ну что ты Катюша, идет следствие, это будет решать суд. Не нужно так переживать, завтра ты сама больше узнаешь от сына. Катенька, сначала нужно узнать, в чем конкретно его обвиняют, а потом будем думать, как ему помочь.

Она немного успокоилась, и опять с благодарностью посмотрела на Александра. Уже несколько раз этот мужчина помогает ей: он участливо отзывается на любую беду, в тяжелые минуты утешает, не смотря на неприятности со стороны следственных органов, пытается помочь ей. Вот и теперь Александр оказал неоценимую услугу. Катя всегда обращала внимание, что он ни разу не воспользовался ее тягостным состоянием и, как это бывает в таких ситуациях: другие мужчины овладевают женщинами. Он не позволял себе лишнего, за это она вдвойне была благодарна Александру.

Екатерина была красивая, стройная, очень привлекательная женщина. В сорок с небольшим, она выглядела гораздо моложе своих сверстниц. Когда невзгоды и печали не трогали ее лицо, оно необыкновенно светилось. Ни один мужчина, зашедший в библиотеку, не мог остаться равнодушным от очаровательной улыбки. Иные под предлогом почитать или взять книгу, по несколько раз заглядывали к ней, чтобы только увидеть ее или пообщаться. Начитанная, грамотная, она всегда привлекала собеседников своим интеллектом. Но не больше…

Там, где заканчивались деловые и дружеские отношения, и начинались амурные дела, Екатерина была тверда, словно камень. До недавнего времени, она хранила верность своей первой любви, и даже слушать не хотела об интимных связях на стороне, пока Николай срок за сроком сидел в тюрьме.

Она могла еще в чем — то согласиться с мужем, и простить ему за годы, потраченные впустую, думая, что он наконец-то образумится. Но, когда Саша очутился в тюрьме, и родной отец практически отказался от сына, это надломило ее душу. Такого предательства отца по отношению к сыну, она не могла простить. Все слова, поучения Николая, когда он пытался что-то донести до Саши, оказались пустыми и лживыми. Этот человек уже давно не любил по-настоящему ее и сына, в этом она окончательно убедилась. Срок за сроком он предавал их, бросая на одиночество, и теперь Кате было неприятно вспоминать, как она отгораживалась от смелых мыслей — порвать с мужем.

Александр Петрович до поры до времени был для нее просто другом, хорошим человеком, и она, наблюдая за его ухаживаниями, понимала, что он ее любит. Но держала его на расстоянии, опасаясь сделать последний шаг, разделяющий ее с мужем. Она мысленно сравнивала его с Николаем, начиная понимать, что этот мужчина не просто ее друг, а гораздо больше. Иногда Катя боялась себе в этом признаться, а тем более ему, что он ей тоже нравится. Александр чувствовал напряжение Екатерины, и понимая ее нелегкое состояние, ждал того момента, когда она примет решение и откроет ему свое сердце.

Катя прильнула к его груди, и какое-то время ощущала биение его сердца, затем прикоснулась губами к его щеке и тихо сказала:

— Сашенька, я так тебе благодарна.

Он обнял ее и прижал к себе. Теперь он знал, что пословица: «Вода камни точит», помогла ему терпеливо дождаться минуты, когда она сама поцеловала его. Он посмотрел на ее лицо, закрытые глаза и прикоснулся поцелуем к ее губам. Катя не воспротивилась, а только, спрятав голову на его груди, с нежностью сказала:

— Чтобы я без тебя делала.

В день предстоящего свидания, майор — оперативник заступил на суточное дежурство. После обеда, капитан Брагин вывел подследственного Воробьева из камеры и передал в руки майора. Сашка даже не догадывался, что ожидает его в последующие минуты, а только подумал, что его вызвали к следователю. Но когда его вывели со спецкоридора, и провели по этажам, он стал теряться в догадках. Его посадили в одиночный бокс, приказав соблюдать спокойствие. Ждать пришлось долго, он стал проявлять нетерпение, и хотел уже постучать в дверь, как открылся смотровой глазок, и кто-то тихо произнес:

— Сиди тихо. Так надо, скоро за тобой придут.

Сашка, не предполагая, что его ждет что-то особенное, отнесся к просьбе настороженно: «Что там менты задумали? Держат полдня в боксе, если бы в карцер направили, давно бы уже посадили».

Дверь открыл сержант и резко произнес:

— Руки за спину, лицом к стене. Иди вперед.

Он повел Сашку коридорами, затем, спустившись на этаж ниже, завел в узкую комнату, посредине которой располагался стол и два стула.

— Сиди здесь и жди, — приказал охранник и закрыл дверь. Ждать пришлось минут пятнадцать. Щелкнул замок открываемой двери и в комнату вошла Сашина мама. Сопровождавший ее майор предупредил:

— У вас один час, потом сержант уведет тебя назад в камеру. Постарайся, чтобы никто об этой встрече не узнал, иначе у меня будут крупные неприятности.

— Спасибо гражданин майор. На этот счет, можете не переживать, все будет тихо, — заверил его Саша.

Как только дверь закрылась, сын остался наедине с матерью. Она бросилась к нему в объятия.

— Сынок, Сашенька, милый мой…

— Мама, мама, дорогая моя мама!

— Сашенька, как я по тебе соскучилась.

Слезы текли по ее щекам.

— Мама, не плачь, не надо, прошу тебя.

— Родной мой, как я за тебя переживаю.

Катя, обняв его стояла и никак не могла успокоиться.

— Мамуль, не надо плакать, успокойся.

— Не буду сынок, все! Сейчас я успокоюсь.

Они сели напротив друг друга.

— Как ты возмужал, тебя не узнать, ты стал такой большой, — радовалась она, обласкивая взглядом сына.

— А ты, все та же, ничуть не изменилась.

— А что со мной сделается, это я иду к старости, а ты растешь.

— Ну, о какой старости ты говоришь, ты у меня самая молодая и красивая мама, — он поглаживал ее руку, как когда-то она сама любила его успокаивать, — мам, наверно твой знакомый помог со свиданием?

Саша поднес палец к губам, давая понять, что их могут прослушивать. Она кивнула.

— Да — да, конечно, я все поняла. Саша, расскажи, что у вас там произошло? Почему тебя обвиняют в тяжких преступлениях?

— Во многом обвиняют. Конкретики мало, в основном стараются навязать то, чего по большому счету не было.

Чтобы сильно не волновать мать, он рассказал вкратце, упуская серьезные моменты, о которых ей не стоило знать.

— Что же теперь будет, сынок?

— Будет суд.

— Ты понимаешь, что кое-кому из вас грозит высшая мера, — ее глаза стали наполняться слезами.

— Мам, я никого не убил. Нам пришлось отстаивать свои права, мы защищались, иначе в той ситуации нас бы искалечили. Многого не могу рассказать — это выглядит жутко. В показаниях я вынужден стоять на своем, а по-другому меня могут подвести под расстрельную статью. Мам, что бы тебе там не наговорили, как бы вам не преподносили, что мы убийцы и бандиты — не верь. Наша доля вины есть, не отрицаю, но власть повела себя еще хуже. Теперь все в их руках, нас стараются разобщить и половина тех, кто принимал участие в бунте, уже стали предателями. Пожалуй, ты можешь за меня гордиться, в тяжелый момент я не стал предавать своих друзей и доносить на них. Я остаюсь со своими товарищами до конца.

— Ты всегда был таким, я не помню такого случая, чтобы ты прошел мимо чьей-то беды. Саша — Саша, ну почему судьба к нам так не милостива, почему мы иногда страдаем за кого-то?

— Мам, люди вокруг разные, я начал здесь понимать, что всех не обогреешь, но пройти мимо несправедливости не могу. Я не сторонник убийств, и потому отношусь к властям с презрением, они доказали нам, что могут быть палачами. Я противник драк, но здесь с моим характером, иначе не выживешь, мне всегда приходилось отстаивать свои взгляды.

— Вот я и говорю, что участь тебе нелегкая досталась.

— Мам, я не могу иначе, поверь. Жить, зарыв в песок голову, подобно страусу и ничего не замечать — это не для меня. В тюрьме столько творится несправедливости. Я вспомнил твой рассказ, как вы с отцом познакомились. Много изменилось с тех пор? Я думаю, что нет, как власть была деспотичная, такая и осталась. Беспредел в первую очередь исходит от администрации, а чтобы нас услышали там — наверху, нам необходимо было громко о себе заявлять.

— Вот вы и заявили…

— Мама, никто не ожидал таких последствий. Мои друзья погибли. Мне тяжело об этом вспоминать, я никогда бы не подумал, что в нас станут стрелять, а потом калечить. Хотя сейчас начинаю понимать, что во многом, мы тоже были не правы. В своей жизни я мало видел смертей, и потому так остро воспринимаю гибель своих товарищей.

Знаешь, мам, мне иногда хочется оказаться рядом с дедом, и чтобы ты была с нами вместе — это единственное на земле место, где я по- настоящему чувствовал себя свободным и счастливым.

Екатерине не хотелось думать, что через полчаса они расстанутся, она молча слушала и смотрела на повзрослевшего сына, и ни как не могла наглядеться.

— Я бы многое отдала, чтобы мы с тобой оказались сейчас в Михеевке, рядом с нашими родными.

— Мам, я думаю, что мы когда — нибудь уедем с тобой туда.

Она кивнула, поддерживая сына.

— Как там отец?

— Плохо Саша, пьет беспробудно. Я бы давно ушла от него, но тогда мне придется бросить работу и уехать из города. Но теперь, пока не решится твоя судьба, я ни за что не покину тебя, а там будет видно, может правда, уеду к папе.

Наш общий знакомый передает тебе привет и просит по возможности, не показывать свой крутой норов, — она улыбнулась.

Саша догадался, что речь идет об Александре Петровиче.

— И ему передай привет, огромное спасибо за помощь, я всегда буду помнить и ценить его дружбу. Он замечательный человек.

— Правда, Саш, ты тоже считаешь, что он хороший? — спросила, и слегка покраснела.

— Да, мам, считаю, он тебе и мне помогает, я всегда буду благодарен ему.

Время свидания закончилось. Дверь открылась, и сержант пригласил Екатерину на выход. Она поднялась из-за стола, подошла к сыну, мужественно взглянула ему в лицо и, перекрестив три раза, тихо произнесла:

— Храни тебя Господь, сынок, — поцеловала в щеку и, не оглядываясь, вышла из комнаты.

 

Глава 46 В тюрьме. Следствие

Инна возвращалась в Новосибирск без сына, она оставила его до конца лета у родителей. Две недели ей посчастливилось гостить под Ригой, недалеко от Бабитского озера, в местечке Kaupi, где родной дед Инны имел свою усадьбу. Пока самолет находился в воздухе, она наблюдала за проплывающими внизу ватными облаками, полями, лесами, и задумывалась о жизни.

Завтра заканчивается ее административный отпуск и снова работа. Отдыхать хорошо, если ее прибывание в родительском доме можно назвать праздником. Гинтаре — мама Инны, очень любила цветы, а больше всего ее привлекали лилии разных сортов. Цветочные клумбы вокруг дома благоухали от ароматов, занятие — разводить цветы с раннего детства мать передала своей дочери. Инна любила ухаживать за цветами, порой до самого вечера ей приходилось пропалывать клумбы, даже спину ломило от напряжения.

В часы уединения ей приходилось часто вспоминать о просьбе своего нового знакомого. Ему удалось заинтересовать Инну: до сих пор не могла понять, почему ей нужно было на две недели уезжать из города. «Может это как-то связано с уголовным делом моего сына? — гадала она, — или в какой-то мере с обстановкой в колонии». Тон Алексея, с каким он обратился к ней, давал ей почву к размышлению — это даже не походило на просьбу, а скорее на нажим. Она не любила, когда в ее жизни присутствовали неразрешенные вопросы, и потому считала, что при выходе на работу, сразу же поставит точку.

Алексей признался ей той ночью, что она нравится ему. Что же в этом плохого, если провести тайный опрос: «Нравится ли кому-нибудь из заключенных Инесса Петровна, то ответ будет однозначным — да!»

Мужчин, особенно за решеткой, понять не сложно, и делятся они не на много категорий: одним женщина нужна для ежеминутной утехи, другим для того, чтобы их пожалели, и только единицы могли сказать, что хотят женщину по любви. Относился ли Алексей к третьей категории, Инна точно не знала, но их разговоры, его признание, что она пришлась ему по душе, и его безвозмездная помощь, заставляли ее ум работать в другом направлении. Конечно их дружеская «интрижка» не может долго продолжаться: все его похождения в санчасть уже известны в оперативном отделе, и как только Ефремов объявится на работе, ее ждет серьезный разговор. «Да плевать мне на Ефремова и на его службу, хоть сегодня напишу заявление на увольнение. Разве это работа, когда за тобой дневальный чуть ли не в туалете подсматривает, а потом докладывает. Омерзительно все это! Ефремов привык так жить и работать. Уж мне ли не знать его, слава Богу пожила с ним и знаю его темные стороны. Мне внутренняя свобода нужна и хорошие люди, чтобы окружали. Разве можно так жить? Сколько было случаев: приходит больной и просит: «Инесса Петровна, помогите, пожалуйста, хочу отлежаться в отряде — недомогаю». Я ему выписываю освобождение от работы, а через два дня Ефремов мне заявляет: «Ты совсем уже не соображаешь, что делаешь. От работы освободила, он специально к тебе за этим приходил, а сам в отряде игру в карты организовал, и все эти дни спокойно отдыхал».

Вот как можно им верить? Людям добро делаешь, а они тебя же потом подставляют. А может правда, перейти на другую работу или вернуться к родителям в Латвию? Так что же все-таки Алексей там задумал?»

Прибыв из городского аэропорта на Главный вокзал, она села в подошедший трамвай. Настроение было хорошее, светило солнышко. Люди, одетые по-летнему легко были заняты поездками в воскресный день. Сойдя на остановке магазин «Синтетика», Инна прошла мимо небольшой высотки в свой двор, и уже направилась к подъезду, как на глаза ей попался парень, с виду крепкий и вполне симпатичный. Инна прошла мимо лавочки и, поднявшись на крыльцо, резко обернулась. Парень пристально смотрел ей вслед. Она открыла дверь и когда поднялась на лифте на свой этаж, то услышала внизу, как хлопнула входная дверь. Зашла в квартиру, и только собиралась открыть форточки для проветривания, как в прихожей зазвенел звонок. Она открыла дверь. За порогом стоял тот самый парень, которого она заметила на лавочке.

— Добрый день, — обратился он вежливо, — Вас Инессой зовут?

— Да, а Вы собственно кто? Я не встречала Вас раньше.

— Инесса Петровна, — обратился официально парень, — меня попросили передать Вам письмо.

— Письмо? — удивилась она, — от кого? — И, тут же спохватившись, открыла дверь шире, — да Вы проходите, что мы с Вами на пороге стоим.

Она закрыла дверь и пригласила его пройти в зал и сесть на диван.

— Хотите чай? Я сейчас поставлю.

— Нет-нет, Инесса Петровна, я собственно ненадолго.

Гость как-то замялся, и не спеша полез рукой в левый нутренной карман пиджака. Он достал свернутый вдвое конверт и, протянув его Инне, печально произнес:

— Он просил передать Вам письмо, если… — Крутов не договорил и встал с дивана.

Инна, сдвинув брови, спросила:

— Что это все значит? И кто это — он?

— Алексей Дронов.

Теперь брови Инны медленно поползли вверх.

— Алексей?! Странно, — но уловив тревожное состояние гостя и, присев на стул возле стола, спросила, — с ним что-то случилось?

Крутов молча кивнул и направился к двери.

— Куда же Вы, а чай?

— Инесса Петровна, я думаю, что Вам сейчас лучше побыть одной, — и Сергей, кивнув головой на прощание, покинул квартиру.

Ничего не понимая, но чувствуя, как к сердцу подкрадывается холодок, Инна разорвала конверт и вынула листок от школьной тетради, исписанный мелким, ровным почерком:

«Дорогая Инна, соберись пожалуйста с духом. Если ты сейчас читаешь это письмо — значит, меня уже нет. Когда ты вернешься на работу, то обязательно узнаешь, что в колонии что-то случилось. Я еще сам ничего не знаю, но, предполагая, какие могут быть события, прошу тебя: выслушай меня и прости, — Инна остановила чтение, еще раз прочла сначала, и только сейчас до нее дошло, что случилось что-то ужасное, — Я мог бы не писать тебе это письмо и все остальное, в нашей жизни прошло бы обыденно. Инна, поверь, правда, не хотел писать, но не смог удержаться. Я вот над чем подумал: мы когда-нибудь с тобой все равно встретимся и о многом поговорим. Ты интересная женщина, к тому же добрая и отзывчивая. Придешь с отпуска, меня в колонии уже не будет. Не огорчайся — мне свою судьбу не изменить, а тебе я хочу пожелать, найти свое счастье. Я понимаю, кто я такой, чтобы тебе советовать, но если захочешь прислушаться, то скажу: уходи с этой работы, ничего хорошего там ты не найдешь, кроме подлости, интриг и предательства. Знаю, что скажешь, что кто-то должен выполнять свою работу здесь. Но только не с твоим характером, тобой всегда будут пользоваться, не все зэки и вольнонаемные могут называться людьми.

Будь счастлива Инна! Не слушай тех, кто будет лить на меня помои, я знаю — ты умная и имеешь свою точку зрения.

Прощай. С глубоким уважением и симпатией — Алексей.

PS: Я не забуду ту ночь до конца своей жизни. Я тебя люблю!»

Дочитав письмо, она еще какое-то время обдумывала, а затем быстро встала и подошла к телефону. Набрала домашний номер Громова.

— Слушаю, Громов у телефона.

— Громов, здравствуй — это Инна. Узнал?

— Привет Инна. А ты где?

— Я только что прилетела, у родителей гостила в Латвии.

— Так ты ничего не знаешь…

— Громов, чего я не знаю?

— Даже не представляю с чего начать, все вести очень и очень мрачные, особенно последняя.

— Говори.

— Ефремова убили.

— Как?!!

— Подробностей не знаю, но позвонили его жене с милиции и сказали, чтобы в больницу, где его оперировали, приехала на опознание.

— Так подожди, давай по — порядку. Кого оперировали, Ефремова?

— Ах, да, Инна, ты же ничего не знаешь. В колонии две недели назад заключенные взбунтовались, и при подавлении беспорядков ранили Ефремова, и теперь в больнице сказали, что его задушили.

— Боже мой! Какой ужас! Что там за бунт?

— Страшный Инна, страшный. Есть жертвы.

— Со стороны администрации кто-нибудь пострадал?

— Брагину сильно досталось, да одну женщину учительницу изнасиловали сволочи, а вот среди военнослужащих есть убитые.

— Господи, да что же это такое?! Почему заключенные бунт подняли?

— Блатные сволочи стали свои права качать и многих мужиков подбили на бунт, но им тоже досталось, считай половину главарей уничтожили.

У Инессы еще сильнее заколотилось сердце, весть о смерти Ефремова потрясла ее, но о другом человеке ей хотелось узнать поскорее, язык не поворачивался спросить Громова, открыто.

— Громов, так кого обвиняют в ранении Ефремова? — спросила она с осторожностью.

— Наверно ты о нем слышала — это Дронов, — на другом конце провода молчали, и Громов забеспокоился, — Инна, ты почему молчишь? Алё, ты меня слышишь?

— Слышу, я завтра приеду на работу.

— Сереброва отстранили, Кузнецова тоже. Кое-кто из наших подал на увольнение. Я сейчас возглавляю отдел оперчасти. Инна, мне с тобой поговорить нужно — это касается Ефремова и осужденного Дронова. Приезжай.

— Хорошо, до завтра.

Инна положила трубку.

«Какой ужас! Вот теперь все прояснилось, почему Алексей просил меня уехать из города. Господи, что же они там натворили? Зачем?! С ума можно сойти от таких новостей», — внутри поднялась волна недоумения, следом душа закипела от негодования, — как он мог так поступить со мной? Строил свои мерзкие планы, а мне объяснял, какой он хороший. Как же все это подло и омерзительно!»

Инна скомкала в руке письмо, и в сердцах швырнула в дальний угол комнаты. Упала на диван и, уткнувшись в подушку, зашлась беззвучным плачем.

После того, как она успокоилась, к сердцу подступила жалость, но не к Ефремову потянулись сразу мысли, а к Алексею. Инна поднялась с дивана, прошла в угол комнаты и подняла письмо. Разгладила бережно его рукой и еще раз прочла.

«Поеду завтра на работу, может узнаю подробности всего этого ужаса. Никитке нужно как-то мягче сообщить о смерти отца, хоть их отношения не были хорошими, но все равно, будет справедливо предупредить его».

Подследственных заключенных, которым было предъявлено обвинение в организации и участии в бунте, насчитывалось тридцать восемь человек. Из них, как организаторов, обвинили девять заключенных, в том числе: Воробьева, Зельдмана, Глазунова, Ирощенко, Сибирского, Матвеева.

Сергей Ирощенко с тяжелым ранением в бедро был направлен в хирургическое отделение МОБ. Пуля, слегка задев берцовую кость, засела в глубине мышц.

Сделав операцию, и удалив пулю, врачи убедились, что кость нераздробленна, но заключенный пойдет на поправку не скоро. Комитетчики и управление ИТУ по Новосибирску не сочли нужным держать его под охраной в больнице и отправили Ирощенко в следственный изолятор, где он был размещен под присмотром врачей в спецкоридоре блока «В». В этом помещении содержались приговоренные к расстрелу заключенные, ожидавшие своей дальнейшей участи. После кассационной жалобы следовал пересмотр дела или отказ о помиловании и после чего их отправляли по этапу в исполнительную тюрьму, где приговоренные заканчивали свою жизнь. Подобная участь неминуемо ожидала и Сергея Ирощенко.

Следственный комитет, сформированный из высококвалифицированных специалистов — следователей, раскручивал машину дознания на полную мощность. Были среди них следователи — колольщики, способные любыми способами добиваться желаемых результатов, они еще славились тем, как грамотно проводили допросы и фальсифицировали протоколы признания заключенных.

Кроме зачинщиков и участвующих в бунте числились и погибшие, таких было тринадцать человек, но комитетчикам быстро удалось выровнять ситуацию, которая поначалу сложилась не в их пользу.

Родные погибших уже плотно осаждали прокуратуру и следователей, пытаясь получить достоверную информацию о смерти своих близких. К ним присоединились множественные родственники искалеченных и изувеченных осужденных, которых насчитывалось много десятков.

Целью следственного комитета, в первую очередь было выявление остальных зачинщиков бунта. Оперативники КГБ неустанно вели допросы бунтовщиков и других осужденных, находящихся в колонии. Понятное дело: им необходимо было повернуть дело так, что группа заключенных, под руководством вора в законе, захватила власть в зоне в свои руки. Затем создав мощную вооруженную группу, силой заставили принимать участие в бунте основную часть осужденных. Под антиправительственные лозунги, дезорганизировав заключенных, они сделали попытку прорыва несколькими группами оцепления военнослужащих, но потерпели отпор со стороны спецподразделений. Вымещая зло на активистах колонии и взятых в заложники работников администрации, бандиты всяческими способами пытались держать обстановку в колонии в своих руках и выдвигать требования. Путем шантажа и насилия ввергли ни в чем неповинных заключенных в участие в жестоком бунте.

Вот такую «правдивую» информацию они выкладывали назойливым родственникам.

Начались несанкционированные пытки заключенных, чтобы склонить их к даче показаний, угодных следователям. Оперсостав СИЗО, перехватывая записки с воли, в которых делали свое обращение к зэкам уголовные авторитеты, повели игру противодействия. Они подсаживали в камеры своих людей, которые распространяли лживые слухи о беспределе вора в законе Дронова, и о том, что после бунта в самой колонии, в разных тюрьмах и зонах стало намного тяжелее с режимной точки зрения. Якобы обозлив администрацию того или иного учреждения своими действиями, бунтовщики создали предпосылки к последующим волнениям. Лагерное и тюремное начальство было вынуждено принять беспрецедентные меры по устранению дальнейших попыток совершать перевороты. Московские проверки следовали одна за другой и проблемы решались, но не в пользу заключенных, а наоборот, в ужесточении режима содержания осужденных.

Если раньше чувствовалось послабление режима в тюрьме, на которые администрация СИЗО смотрела сквозь пальцы: можно было разговаривать после отбоя, петь песни, в кое в каких камерах играть в карты, при поверке не вставать со спальных мест, перекрикиваться с соседними камерами и так далее, то теперь это считалось грубым нарушением режима содержания и провинившиеся строго наказывались, вплоть до водворения виновных лиц в карцер.

Естественно появились недовольные из числа подследственных, и также осужденных, которые ощутили на себе изменение режима, начались разбирательства между людьми. Одни отстаивали правоту взбунтовавшихся, другие обвиняли их в всеобщем беспределе.

Тем не менее, замысел вора Аркана сработал, когда пацаны и мужики стали возвращаться в камеры со следственных мероприятий избитыми и изрядно потрепанными, начались массовые голодовки. Отказывались принимать пищу все подследственные в камере, потому как невозможно, чтобы все поддерживали голодовку, а один зэк оставался равнодушным. Тюремный закон обязывал поддерживать попавших в беду людей, и это было не единичным случаем. Отказавшегося принимать пищу, работники тюрьмы совместно с врачами насильно кормили через трубочку, но в сложившейся ситуации оборудования и тюремщиков не хватало. Хотя требования голодающих и было направлено на поддержку избиваемых людей, но следователи упорно продолжали выполнять приказы сверху.

Тогда в ход пошли лезвия бритвочек: участились случаи вскрытия вен и полости живота, в основном это делали подследственные, которые имели только такие меры воздействия на зарвавшихся комитетчиков и следователей.

Что доведись до прокурорских, которых положение обязывало разобраться в бесчинстве дознавателей, то их обещания разобраться во всем, так и оставались пустыми.

И все же, несмотря на указания сверху, дознавателям и следователям пришлось отступить. Прессинг постепенно ослабевал, а это значило, что показания, которые давали обвиняемые в бунте, не соответствовали чаяниям властей. От подобных акций протестов, обвинение конечно не распалось, но многим подследственным это спасло жизнь, ведь фабриковали уголовные дела многих таким образом, чтобы подвести под расстрельную статью. Тяжело вздыхали подследственные люди и в безумной круговерти следственных экспериментов, возмущались: «Что взять с правовой системы в наше время?! С заказных судов, да пересудов, когда следствие, прокуратура и судебные инстанции повязаны одним окончательным решением — строго покарать, в назидание другим, чтобы остальные боялись, потому и стремятся власти впаять нам огромные срока «под самый потолок» и расстрелы».

По истечении полумесяца можно было увидеть сложившуюся картину: не все обвиняемые дойдут до суда непоколебимыми духом, непокорившимися системе. Многие сломаются под тяжестью улик и обвинений, под пытками и унижениями, обманами или просто испугавшись, после всего пережитого.

Но оставшийся в живых заключенные из костяка восстания, продолжали жить и бороться за свои дальнейшие судьбы.

Сашку, как и большинство других бунтовщиков, перевели в общие помещения. Он попал следственную камеру № 206, где вместо положенных восьми человек, сидело двадцать шесть. Не удивительно, что численность арестантов доходила в некоторых восьмиместных камерах до тридцати человек, мест в тюрьме катастрофически не хватало.

Он зашел, поздоровался, и бросив матрац на первую шконку, поинтересовался кто в хате старенький. Костяк из пяти человек, сидели за столом и играли в домино.

— Ты кто и откуда? — спросили его.

— Я, Сашка, кликуха моя Воробей, под раскрутку иду.

— А я Сережка Синичкин, иду на «вышак», — видно хотел сострить подследственный Кулагин, но Сашка тоже решил отреагировать шуткой:

— А ну-ка Синичка, вспорхнул отсюда, мне с братвой поговорить нужно.

— Ты что, фраер, на грубость нарываешься? — окрысился Кулагин.

— Да ладно земляк, не мети пургу, я же пошутил, — улыбнулся Сашка и подсел к столу, — так с кем мне поговорить? — обратился он к братве.

— Смотря, на какую тему, — ответил тот, кто был в камере главный.

— Пацаны, меня с общака сюда пригнали, в зоне бунт был, сейчас крутят.

В камере все оживились.

— Так ты с бунтарской зоны? А чё сразу не сказал.

— Вот говорю. До вас тоже слухи дошли?

— Нам маляву загнали, — сказал крепыш, одетый в черную майку, — ну, вы там и намесили ментов. Меня Юрком зовут, можешь меня Трактором погонять, я старенький в этой хате.

Сашка перезнакомился со всеми аборигенами. Трактор указал глазами сокамернику, и тот передал свернутую в рулончик бумажку.

— Вот — малява со свободы пришла, такие по всей тюрьме разослали, прочти, — и Юрка протянул бумажку Воробьеву.

Текст в маляве гласил:

«Братва! Пацаны! Мужики! До вас стучится вор в законе Аркан и еще ряд авторитетных людей Новосибирска. В зоне общего режима № 2 в Толмачах, на днях правильные пацаны организовали бунт против ментовского беспредела. Во главе пацанов стоял вор в законе Дрон, который погиб во время бунта. Отдали Богу душу еще несколько пацанов и мужиков, которые не желали жить по ментовским меркам и терпеть рядом с собой прихвостней лагерных мусоров. Сейчас в тюрьме сидят босяки, которых менты крутят за организацию бунта и участие.

Всей братве, блатным, стареньким по хатам и мужикам, всячески содействовать пацанам, которые пострадали за наше дело. Не чините препятствий и не отказывайте в их просьбах. Призываю вас поддержать братву и помочь им, в чем только они нуждаются. Если следаки и опера из КГБ начнут прессовать пацанов, поддержите их всеобщей голодовкой и неповиновением.

Принято на воровской сходке 29.08.1977 г.

Распространить по всей тюрьме».

Когда копия такого воззвания попала в политотдел и оперативно-розыскные части, для поимки Аркана были спущены все «ищейки».

После отсутствия объективной информации о состоянии дел всех бунтарей, у Сашки зашлось сердце. «Оказывается, нас не забывают, это наверно тот самый вор Аркан, о котором Леха Дрон рассказывал, он с воли нам поддержку бросает. Леха- Леха, — вздохнул горестно Сашка, — он позаботился заранее о нас.

— Ты чё, Санек? — голос сокамерника вывел его из раздумий.

— Да вот, пацаны перед глазами стоят, мы до последнего отбивались от ментов и солдат, забаррикадировались в двухэтажке на втором этаже. Леха Дрон, Сережка Сокол, их снайпера убили. Игорь Каленый себя сам застрелил, не хотел сдаваться ментам. Все знали, что им высшая мера светит, потому решили умереть.

Мы с пацанами среди них самые молодые были, теперь нам суждено через ментовский ад пройти, нас уже комитетчики под пресс пустили.

— Ты давай, расскажи все: о Дроне, обо всех. Выговорись, тебе же легче будет, — попросили Сашку пацаны и мужики.

Сашка начал свой рассказ. Он говорил спокойно, не торопясь, чтобы не сбиваться на эмоциях, иногда смолкал, вспоминая до подробностей ту, или иную картину, и снова продолжал. В камере все внимательно слушали, вникая во все подробности описываемого бунта. Иногда во время рассказа, кто-нибудь из сокамерников ругался, выражая свой протест или, присвистывал от удивления.

Незаметно летело время, открылась кормушка и баландеры, развозившие бачки и термоса, кормили тюрьму ужином. Некоторые не стали даже есть, чтобы не отвлекаться.

Прозвучала команда «отбой», а Сашка в полголоса продолжал подробно описывать ужасные события. Два раза дубак (надзиратель) подходил к двери, и ударял ключами, предупреждая, чтобы прекратили разговоры. Далеко за полночь Сашка закончил историю о страшном подавлении бунта.

— Да, пацаны, пережить, такое, и в страшном сне не приснится. Нервы крепкие надо иметь, — посочувствовал «Томский» — один из подследственных.

— Слушай, разморозить полуссученную зону и поднять мужиков на бунт, не каждому под силу. Да, Дрон действительно был настоящим вором, — выразил свои симпатии Трактор.

— Человеком с большой буквы, — поддержал его Сашка, — сначала, когда он с ШИЗО в зону вышел, мы думали что просто цену себе набивает, и даже предположить не могли, что Дрон наведет порядок. Видно он для себя потом решил, что только ценой жизни можно, что — то исправить, иначе менты запрессовали бы его. — Сашка замолчал и обведя всех взглядом, решительно заявил, — а знаете пацаны, лично мне все это по сердцу, и никогда не буду жалеть, что все произошло, не мы, так другие бы подняли бунт, как говорят: «Всему свое время».

 

Глава 47 Подготовка к устранению насильника

После того, как Анатолия Брагина, чуть живого привезли в Облбольницу и после нелегкой операции положили в реанимационную палату, прошло больше двух недель. Его родные: жена Лена, дочурка Женечка и родной брат Сергей регулярно посещали, переживая глубоко за его состояние. Приходили сослуживцы и делились последними новостями. Он уже знал, что бунт был жестоко подавлен, ибо другого пути у власти не было. Узнал, что главные зачинщики погибли, а многих приверженцев главаря отправили в СИЗО. Колонию постепенно расформировывали: меняли руководство, а заключенных отправляли по другим зонам.

Анатолий шел на поправку, но еще побаливала лобная кость. Хирург собрал его нос из раздробленных кусочков хряща. Конечно, на переносице останется шрам, его никуда не спрячешь.

Анатолий переживал тяжелый кризис в плане психологического и морального состояния. То, о чем он порой задумывался — случилось. Он не любил свою работу, а вернее людей, с которыми ему приходилось выполнять общее дело. СИЗО и колония, где он столкнулся с отверженными обществом людьми, постепенно меняли его психику. Естество, сидевшее в глубине его души не давало покоя, он не мог спокойно смотреть, как его сослуживцы издеваются над заключенными.

И вот, черная и глубокая борозда разделила прошлое и настоящее. Остались за чертой его размышления о правильном подходе и воспитании к оступившимся людям. В своих воспоминаниях он уже не хотел видеть их вставшими на путь исправления. Жестокий бунт перечеркнул все его чаяния. Злость закипала при мысли: разве эти звери способны на человеческие поступки. Появлялось отторжение и отвращение к подобной среде, из которой он начал черпать злобу, жестокость и ненависть к людям.

Анатолий узнал из рассказов брата, как основных бунтовщиков встретили в СИЗО: жестоко избивая физически, подавляя морально и, уничтожая психологически.

И всеже, не смотря на всплески злости, у Анатолия появлялись признаки жалости к этим людям, наверное, они зарождались из воспоминаний о тех заключенных, кто в трудную для Брагина минуту, оказал ему помощь. Осужденные: врач — Сергеев или тот парень — Воробьев, именно им Анатолий был обязан жизнью. Он поделился с Сергеем и женой о поступке этих людей и его родственники тоже признали, что не стоит набрасывать ярлык «подонков» на всех заключенных.

Скоро Анатолия должны выписать и ему предстояло принять решение, куда пойти работать. Он больше не хотел служить в системе, где происходят страшные вещи: человек, перестает быть человеком, независимо в какой среде он находится: охраняющий заключенного или же лишенный свободы. Они оба варятся в одном котле, у них зарождается одна и та же лексика: матерки, тюремный жаргон и отвратительные повадки хищника — «Сильный должен уничтожать слабого». По этому поводу с братом Сергеем часто проводились дискуссии:

— Сережа, что мешает образованным и интеллигентным людям усвоить для себя важный принцип: — Жить по совести!

— Убогость в мышлении, не смотря на статус интеллигентного человека. Принято и необходимо считать, что движущей силой в сознании человека является его совесть, которую с измальства воспитывают в людях. Совесть — чувство нравственной ответственности перед людьми за свои поступки, за слово, которое дается людям. Не смотря на степень грамотности и положения в обществе, совесть должна присутствовать у всех: чиновников, представителей администрации колоний и осужденных. Об этом ты хотел услышать?

— Очень жаль, что многие наши начальники перепутали места, где должна находиться совесть. Многие из них открыто выражаются так: «Где была совесть — там уже давно вырос «мужской орган».

— Делай выводы брат.

— Я сделал, и потому хочу уволиться из системы МВД.

— И куда ты решил пойти?

— Пока не знаю. Выпишусь из больницы, тогда будет видно.

— Я понимаю тебя, и тех офицеров, уволившихся после бунта из колонии.

— Сереж, а как ты со всем этим уживаешься? Я же знаю, что тебе приходится делать недозволенные вещи, ты ведь прогибаешься под своего начальника. Шилов не станет держать старшего инспектора оперчасти с независимыми взглядами, противоречащими системе ИТУ.

— Да, говорила мне наша мама, мы с тобой Толя, некие противоположности. Ради нашего с тобой дела я обязан лавировать среди неприятных мне людей, если я буду столь же категоричен, как и ты, то не продержусь и недели, мне ведь институт закончить нужно и содержать нашу организацию.

— Вот заканчивай и уходи из этого жуткого рассадника.

— Конечно уйду. У меня есть мечта — стать адвокатом. Независимым по убеждениям и взглядам. Неважно, что скажет или прикажет начальство, я должен буду объективно защищать людей.

— И сколько ты там продержишься? Неделю?

— Буду лавировать, — усмехнулся Сергей.

— А твои принципы?

— Ты говоришь о теории развития тоталитарного государства, против которого я должен противостоять.

— Т- с-с-с! — Анатолий приложил палец к губам, — Сереж, только не здесь.

— Ладно братишка, о политике поговорим позже. Ты мне скажи, тот подонок, что ударил тебя лавочкой, как его зовут? Если он остался жив, я найду его в СИЗО или в колонии, и обещаю тебе, что следственный изолятор сузится для него до величины спичечного коробка.

— Не нужно этого делать.

— Ты в своем уме?! Он чуть не убил тебя.

— Не усердствуй Сереж, он получит свое сполна, если попадет под суд. Я не хочу, чтобы его унижали.

— Надо же, какие мы справедливые…

— Ты забыл, таковы правила нашей организации: только справедливый подход в решении всех задач.

— Да, я помню об этом. Хорошо, пусть будет по-твоему, но назови этого урода, я хотя бы отслежу в изоляторе его жизнь.

— Повторяю, он найдет свое. Сереж, у меня к тебе просьба: позаботься об Александре Воробьеве, я не хочу, чтобы этот парень ощущал на себе жесткие меры воздействия.

— Толя, зачинщики бунта пока сидят в камерах под особым контролем органов КГБ. Я не могу конкретно влиять на следователей, меня просто так не допускают в спецкоридор. Когда их переведут в общие камеры, я постараюсь ему помочь, хотя бы в плане смягчения режима содержания.

— У меня дома в зеленой папке найдешь заметки по убийству Равелинского, там имеются документы с опросами разных заключенных.

Помнишь знак «Черной молнии» — Сергей кивнул, — нам необходимо выяснить, кто подложил его в карман убитого.

— Убитого?

— Сереж, у тебя есть знакомые в Судмедэкспертизе?

— Нет, но долго ли завести. А что ты конкретно хотел?

— Заключение о смерти Равелинского даст нам ниточку, если он был убит, то мы найдем того человека, кто подбросил ему знак. Ты не догадываешься, о чем я?

Сергей прищурился и замотал головой.

— Проясни, я что-то не совсем тебя понял.

— Мне кажется — это цепочка. Я не верю в совпадение. Знак Черной молнии — это ответ на наш вопрос.

— Хорошо, я займусь этим. Ты скорее поправляйся, мы скучаем по тебе.

— Спасибо Сереж, твоими молитвами, — Анатолий на секунду прервался, — что у тебя с той девушкой?

— Какой девушкой? — Сергей нахмурил брови.

— Ну, с той, что в СИЗО познакомился.

— Ах! С Анжелой! Ну, как тебе сказать…

— До сих пор встречаешься?

Сергей кивнул.

Анжела была не только знакомой, двадцатилетней девушкой для Сергея, а осужденной на полтора года за непредумышленное убийство своего мужа. Он часто издевался над молоденькой женой, и дело доходило до избиения, а в последний раз Анжела, защищаясь, выставила перед собой нож, на который пьяный муж и налетел.

Брагину доложил дежурный старшина по коридору, что в общей камере побили осужденную девушку. Сергей разобрался и наказал провинившихся женщин, а Анжелу перевел в другую камеру. Узнав ее историю, Брагин проникся к ней не только жалостью, но и уважением, за то, что смогла постоять за себя. «Случайное убийство — это еще не повод ломать человеку жизнь до конца», — подумал он, и решил помочь бедной девушке. Через начальника СИЗО он помог ей перейти после суда в хозобслугу и устроиться уборщицей в административный корпус. Анжела наполовину стала вольной гражданкой, получив статус расконвоированного лица.

Сергей, по натуре был однолюбом, и его первая жена Лариса целый год после свадьбы, в полной мере отвечала требованиям мужа. Но второй год их совместной жизни превратился в «тихий ужас», и Сергей понял, что жена никогда его не любила. Так и случилось, они развелись, и Лариса уехала к своим родителям в другой город. А Сергей изредка знакомился с женщинами, продолжая искать себе ту единственную, которая была предначертана ему Богом.

После первой, интимной связи с Анжелой, он изредка встречался с ней. Девушке до конца срока оставалось четыре месяца, но Сергей в своем недалеком будущем не видел себя вместе с ней, и Анжелу по — ходу ее тюремной жизни устраивало подобное положение вещей, она не претендовала на звание «жены» с понравившимся ей, но не любимом мужчиной.

— Сереж, тебе нужно прекращать с этим делом, не дай Бог вылезет, где ваша связь. Ты понимаешь, чем все это может закончиться для тебя?

— Толя-Толя, какой же ты наивный. Ты даже представить себе не можешь, что творится в СИЗО с молодыми девушками. За символическую плату можно многих из них купить, я имею в виду арестантам, а наши работники берут их даром.

— Фу! Мерзость какая, как будто ни у кого из них нет жен.

— Много ты видел среди них нравственных людей, когда работал в СИЗО?

Анатолий согласно кивнул. На этом разговор их закончился. Через три дня Анатолия выписали и, находясь на больничном, он решил помочь брату: провести расследование по обнаружению владельца таинственного знака Черная молния, а заодно закончить дело в отношении насильника-убийцы Кулагина.

Сергею Брагину посчастливилось, он обрадовался, когда подумал, что сам Всевышний помогает им с братом. Перед ним на столе лежала записка, только что принесенная старшим наряда охраны, обходившего по тропе контрольную полосу.

Дело было в следующем: когда Кулагин узнал, что из соседней камеры можно выпустить стрелу на свободу, он договорился с соседями. Подследственные умело отщепляли от деревянной лавочки щепу и изготавливали прямую стрелу, к которой привязывали записку с адресом, затем натягивали резину и выпускали ее сквозь узкие щели жалюзей. Люди на свободе подбирали послание и доставляли его по назначению.

Кулагин написал короткую записку, адресованную своей близкой подруге:

«Привет, Маришка! Короче, к моему сроку горит еще один довесок по 146 ст. за грабеж, у тебя в маленькой комнате висит гипсовая картинка, а за ней ксивы, сожги их, а не- то мне палево. Все пока, целую. Твой Кулага».

В конце текста прилагался адрес Маришки. Обычно стрелы улетали за забор, но в этот раз заключенного постигла неудача, она угодила в запретную зону.

Брагин был опытным оперативником в делах такого рода, тем более в записке упоминалась знакомая кличка «Кулага», и чтобы окончательно убедиться, что это его «клиент», он решил разыскать указанный адресат. Ему удалось быстро найти адрес подруги Кулагина, она проживала в частном доме за зданием Дворца Железнодорожников. Сергей представился девушке знакомым Кулагина и изображая из себя блатного, обратился к ней:

— Слышь ты, подруга, тебя Маришкой зовут? — произнес он, как можно развязаннее.

— Да. А ты кто такой?

— А я кореш Кулаги, привет тебе от него, он сейчас в тюрьме чалится.

— Спасибо, ну как он там?

— Да все ништяк, он меня попросил, чтобы я тебя кое о чем предупредил.

— О чем?

— Ты в курсе, что ему гоп-стоп светит.

— Так его же только что судили за убийство.

— Это одно, а сейчас ему еще один срок корячится.

— Он меня не о чем не предупреждал. Да, и вообще, после того, что он натворил, я не хочу больше о нем ничего слышать. Так что иди дальше, Кулага меня больше не колышет.

— Слыш ты, красавица, базар сейчас не о нем, а твоем соучастии в другой делюге.

— Чего-чего? Никаких дел я с ним не имела, не надо мне тут ля-ля разводить!

— Ладно-ладно, не кипишуй, у тебя в комнате за гипсовой картинкой лежат ксивы, Кулага просил передать их мне, а — то скоро легавые с обыском нагрянут, и ты залетишь с ним, как соучастница.

— Ни о каких ксивах он мне не говорил, — изумилась Маришка.

— Да как он тебе скажет, если с тюрьмы маляву трудно отправить на волю, он уже через знакомых передал мне о своем деле. Короче, если ты хочешь вместе с ним загреметь на нары…

Маришка помрачнела и, что-то бормоча себе под нос, направилась в дом. Через пять минут она вышла, держа в руках какие-то документы. Брагин взял их и предупредил девушку, чтобы держала рот на замке, иначе сама угодит по статье. Маришка понимая, закивала головой.

— Если будет возможность, передай ему, что он мразь, каких свет не видывал.

— Это ты о чем?

— За его изнасилование и убийство девочки. Ты понял меня, так и передай. Пусть дорогу сюда забудет.

Сергей мысленно согласился с девушкой, импонируя ее отвращению к Кулагину. «Ничего Маришка, скоро он исчезнет из твоей жизни навсегда».

Брагин показал документы брату Анатолию — это был паспорт и водительское удостоверение на имя Нестеренко Григория Николаевича, по всей видимости, Кулагин ограбил этого гражданина, а документы по глупости, припрятал у своей любовницы, которая ни сном, ни духом не знала о них ничего.

Разыскав по адресу дом, в котором был прописан предполагаемый потерпевший, Сергей увидел подвыпивших мужиков, расположившихся на детской площадке, и решил пойти на хитрость.

— Мужики, я вижу у вас с опохмелкой не совсем ладно, может, я помогу вам, — обратился Брагин.

Те заметно оживились, даже не поинтересовавшись, кто он такой.

— Конечно помоги, а что ты вообще хочешь?

— Нестеренко Григорий здесь живет?

— Гришка, конечно здесь, а ты случаем не мент?

Да нет, мужики, мы с одной работы. Дело у меня деликатное, вы же помните, что с ним случилось?

— А-а, это ты о случае, когда ему бухому голову пробили.

— Правильно-правильно, я как раз об этом и говорю, тогда у него еще что-то пропало.

— Документы все вытащили, Гришка потом замучился восстанавливать их, бегая по разным местам.

— Мужики, я собственно с отдела кадров, — Брагин достал синенькую бумажку из бокового кармана пиджака. Алкоголики впились глазами в пятирублевую купюру.

— Ну-ну, и что ты там в этих кадрах?

— Больничный лист ему могут не оплатить, он ведь пьяный был, — продолжал играть Сергей.

— Да Бог с ним, с больничным листом, главное — голова цела. Ну, чё ты там мужик о помощи какой-то грозился?

— Так в какой квартире он живет?

— Второй этаж, в седьмой.

Брагин отдал пять рублей, и довольный, что насобирал сведений о Кулагине, покинул детскую площадку.

Подытожив всю информацию о насильнике, братья пришли к единому мнению: тринадцать лет за убийство девочки — это не наказание, за подобное преступление он должен заплатить своей жизнью. Чтобы продлить пребывание Кулагина в тюрьме, Сергей направил документы оперативникам в Октябрьский райотдел, и буквально сразу же, было возбуждено уголовное дело. Кулагина снова перевели из камеры осужденных в следственную камеру.

Сергей и так держал на крючке Кулагина, не распространяя о нем слухи, как о насильнике и убийце, он понимал, если в камере узнают о нем, то изобьют или лишат чести. Подобным типам иногда удается скрыть свое гнусное преступление, а оперативным частям во избежание самосуда над ними, приходится замалчивать дела такого рода. Ему с братом нужна была другая цель: довести этого подонка до «эшафота».

Завербованного агента периодически вызывали, якобы на следствие или к адвокату, а на самом деле он докладывал обо всем, что только могло заинтересовать Брагина.

В следующий момент Сергею понадобилось применить свои знания и умения в осуществлении неординарного поступка. Он посоветовался с Анатолием и предложил подключить к этому делу Воробьева Александра, недавно переведенного со спецкоридора в 206 камеру.

— Ты что, хочешь в открытую сообщить Воробьеву, что он насильник?

— Нет, моя изюминка заложена в другом: я «подтасую карты» и наведу Воробьева и костяк блатных в камере на Кулагина, что он является агентом оперчасти, а дальше мы рассчитаемся с убийцей по — полной.

— Ты хочешь подставить Воробьева? Ведь сокамерники же могут убить Кулагина.

— Нет, я буду держать все под контролем, и постараюсь, чтобы Воробьев не пострадал. Можешь не напоминать мне, что он помог тебе, я учитываю это обстоятельство.

Вскоре после свидания с матерью, Сашке в камеру передали мешок, заполненный продуктами и одеждой.

Потянулись дни, недели, месяцы, наполненные ожиданием. Сначала вызывали на допросы часто, затем все реже и реже. Медленно тянулось время, и неумолимо приближало закрытие уголовного дела, то есть к подписания 201 статьи. Потом произойдет процедура обвинительного заключения и в конечном результате состоится суд, не предвещавший Воробьеву и его подельникам ничего хорошего.

После шести месяцев следствия, в жизни Сашки начались ощутимые перемены в худшую сторону. Началось с того, что в камере, где он сидел, пацанов и мужиков стали вызывать в оперчасть или того интереснее: к операм, приезжающим из разных РОВД города. Подозрительным образом складывались обстоятельства, что все разговоры и истории о похождениях братвы на воле, становились достоянием оперативников. Сашка уединился на прогулке с Трактором, и они сошлись в едином мнении, что в хате завелась кумовская наседка (завербованный агент). Нужно срочно вычислить и наказать предателя, но как это сделать? Ведь в камере без малого, тридцать человек.

Однажды ночью, открылась кормушка и Сашка тихо, чтобы никого не разбудить, подкрался к двери. Он как раз ждал передачи грева со свободы. Вольная братва не оставляла без внимания участников бунта, и постоянно через прикормленных тюремных надзирателей подкидывала им: то денег, то продуктов с табаком. На этот раз Сашке передали деньги.

В эту ночь в камере не спало четыре человека: Трактор, Кулага, Томский и соответственно Воробей. В деревянном полу, под ножкой шконки, находился «курок» (потайное место), специально выдолбленный в полу накануне. Часть денег Сашка положил в него, а основную запрятал чуть позже, в другом месте, чтобы никто не видел.

Примерно через день Кулагина вызвали к следователю, а после обеда всю камеру выпроводили в коридор: начался тщательный обыск. Тюремщики перерыли все, и казалось, ничего не найдя, завели заключенных обратно в камеру.

Сразу же кинулись к потайному месту, но денег там не оказалось. Сашка многозначительно переглянулся с Трактором, и они без слов поняли друг друга. Подозвали Толяна Томского, которому они доверяли больше, чем кому либо, и пошушукались с ним. Выслушав пацанов, Толян молча кивнул.

Томский — крепкий здоровяк, и умом не был обижен, он понял суть и присоединился к Сашке и Трактору.

Со следствия привели Кулагина, в этот раз он принес чай и папиросы.

— Адвокат передал от Маришки, — соврал он, и бросил принесенное на общак. Никто из парней не произнес ни слова.

На другой день всю камеру повели мыться в баню. Вели по коридорам, затем спустились в подземные переходы. Заключенные и надзиратели по тоннелям ходят раздельно, а разобщает их стена с вмонтированными в нее решетками для просмотра. В одном из таких переходов, когда тюремщик закрыл за последним заключенным дверь, трое сокамерников зажали Кулагу.

— Что, мразь, кумовьям продался! Ты стуканул, что в начке (потайное место) были деньги? — просил Сашка.

— Да вы что, братва, вы совсем охрен… он не успел договорить до конца, крепкая пятерня Томского обхватив его глотку, приперла к шероховатой стене. Кулага задыхался.

— Говори сука, или останешься здесь навеки, — угрожающе прохрипел Трактор.

— Кроме нас четверых, никто не знал, что в тайник положены деньги, — сказал Сашка и ударил Кулагу под дых.

— Короче, Томский, души его, что с ним базарить, — припугнул Трактор.

Лицо Кулаги побагровело, и он захрипел, Томский приослабил хватку руки.

— Я последний раз тебя спрашиваю, стучишь куму? Если хочешь жить, говори, или я… — рука Томского опять сжала горло Кулагина, он закивал головой и, четко сознавая, что с ним не шутят, сказал:

— Пацаны, я все вам расскажу, только не опускайте меня, дайте мне уйти из хаты.

— Не позже, чем ты нам все расскажешь, — сказал Санек, — да не трясись ты так, пока тебя никто не тронет.

Они ускорили шаг и догнали в переходе всех сокамерников. Сашка сдержал свое слово, Кулагу в бане никто пальцем не тронул, когда они помылись и сидели в боксе, дожидаясь своих вещей из прожарки, тихушник поведал им свою историю, как опер подцепил его на крючок.

— Ах ты козлище! — возмутился Сашка, — так ты за изнасилование и убийство сидишь.

Воробьева затрясло от возмущения. Он еще долго распинался: почему в следственной камере, где сидел этот гад, никто не передал по тюрьме, что он собой представляет, но когда вспомнил, что насильника прикрывала оперчасть, плюнул ему в рожу и отошел от греха подальше.

После признания Кулагина, вечером после ужина братва размышляла, как поступить с кумовским стукачом, но вопрос разрешился сам собой: на вечерней поверке Кулагин выскочил в коридор, обосновывая свои действия, что не ужился с мужиками. Но этим дело не закончилось.

Брагин уже сменился, и пришедший ему на смену капитан Ермолов, решил по-своему наказать всех в камере за притеснение Кулагина. Ближе к ночи, когда в изоляторе все спали, дверь распахнулась и двадцать семь человек вывели в коридор. Под ударами дубинок всех погнали на первый этаж. Открыли дверь двухместного бокса и стали «утрамбовывать». Колотили дубинками, а так как после бунта тюремщики имели особые полномочия, то били с цинизмом. Последнего заталкивали с помощью немецкой овчарки.

Прошел час, с тел заключенных градом струился пот. Кто-то стал задыхаться и просить о помощи, мужики закричали и забарабанили в дверь. Всех вывели, и отправили назад в камеру, но одного с сердечным приступом унесли в больничный блок. Пока вели заключенных в камеру, Сашка от «всей души» наговорил капитану Ермолову колкостей, за что он невзлюбил его, а когда узнал, что Воробьев пришел в СИЗО из бунтарской зоны, пообещал Сашке «счастливую» жизнь.

Прибыв на работу, Сергей Брагин удивился, услышав, что его агент был раскрыт, и загадочно улыбнувшись, приказал привести его в кабинет.

— Ну, что Кулагин, рассекретил ты себя.

— Черт их знает, гражданин начальник, я не пойму, как они меня вычислили. Если бы Томский меня не душил, я ни за чтобы не признался, что работаю на кума. Вы прессаните его, гражданин начальник, как никак одно дело делаем.

— Что?! — Брагин прищурился, — одно дело говоришь. Быстро ты мразь забыл, за что сюда попал.

Кулагин заегозил:

— Так я свое получил, начальник — тринадцать лет считай, не за что впаяли.

— Изнасиловать и убить девочку — это ты считаешь ни за что?!

— Я же говорил, что ничего не помню, я и на суде стоял на своем.

— Экспертиза доказала, чего тебе еще нужно. Ладно, Кулагин, переведу тебя в другой корпус, подальше от неприятностей, будешь продолжать докладывать мне обо всем, что услышишь.

Пересадили тихушника в другую камеру, но как только за ним захлопнулась дверь, его встретили настороженные взгляды заключенных. Им только что была заброшена малява, в которой говорилось, что Кулагин — насильник и убийца малолетней девочки, и к тому же, он «пашет на кума». Ему выделили место на втором ярусе. Никто не трогал насильника, опасаясь, что за него оперчасть «замордует» всю камеру, и потому ждали удобного момента, чтобы поквитаться с тихушником. Кулагин, уверовав в свою безнаказанность, несколько дней прибывал в спокойствии.

«Тюремная почта» доложила, что в одну из ночей, Кулагин неловко повернулся на верхней шконке и, слетев вниз, сильно ударился о бетонный пол головой.

Оперативники долго допрашивали сокамерников, добиваясь признания о применении насильственных действий, послуживших причиной смерти, но кому нужно брать на себя 102 статью за убийство. Все молча терпели. Не получив признания от заключенных, следователи отстали, и прокуратура списала труп на несчастный случай.

Сергей и Анатолий Брагины снова порадовались, так удачно исполненному приговору в отношении насильника.

Сергей взял очередной отпуск и, воспользовавшись им, проводил свою любовницу Анжелу к ее родителям, ее недавно освободили условно-досрочно.

 

Глава 48 Тюремные приключения Сашки

Капитан Ермолов, затаив злость на Воробьева, тем временем перевел его в другую камеру, в которой находился беспредельщик, — Акула. Ермолов прекрасно знал, куда направляет спесивого парня. Слухи о беспределе Акулы в камере выплеснулись за пределы этажа, и многие заключенные грезили, как бы его случайно встретить в общем боксе или в автозаке. Акула нагло держал камеру в «черном теле», забирая самые лучшие пайки хлеба. Передачки с воли проходили только через его руки, отсортировав продукты и вещи, он бросал бедолагам остатки, а себе отщипывал все самое «центровое».

Акула был главным, «старшим по камере», его назначила администрация СИЗО. Вместе с ним правили в хате два отмороженных типа. «Старенький», которого выбрали сами арестанты и «первый по хате» — оба крепкие мужики. Акула мог сказать: «фас», и послушные шестерки чинили все, что он пожелает.

Сашка, пробыв день в камере, осмотрелся и понял, куда он попал. Видимо опер Ермолов не зря его сюда посадил: за участие в бунте, Воробьева ждали дальнейшие неприятности.

Акула, узнав, что Сашка сидит под следствием за бунт, однозначно расценил эту новость, и принялся нападать на него словесно:

— Вы, что там намострячили? Мужиков запретесняли, из-за вас теперь кругом идет духота ментовская, — распалялся он, — вы, что там себе надумали на общаке? Подняли бузу, под палками мужиков заставляли бунт поддерживать, суки!

Сашка, наблюдая, как Акула его провоцирует, больше не стал терпеть нелепые обвинения.

— Сам ты сука недорезанная, тебе ли шавке судить о пацанах, которые за такую падаль, как ты, отдали свои жизни.

Обстановка накалилась до предела, трое обступили Воробьева со всех сторон.

— На парашу его пацаны, голову воткнуть вместо затычки! — издал боевой клич Акула.

Но разве эти отморозки знали, на что способен Воробьев. Удар «бычком» в нос «первому по хате», и вот он уже отлетает к той же параше. Затем молниеносно с левой, припечатал кулаком «старенькому» в область виска. Третий повис у Сашки на шее за спиной. В следующий момент Воробьев захватил его левую руку и, резко наклонившись вперед, со всей силы бросил противника через себя. Падение пришлось левым боком о стол, заключенный завыл от боли и откатился в сторону. Никто из мужиков даже не пошевелился, чтобы помочь отморозкам. Воробьев бросился к худому Акуле, и подмяв его под себя, сгреб в охапку. Не обращая внимания на вопли, Сашка понес его к унитазу, но он успел ухватиться рукой за железный уголок шконки и протащил ее за собой до середины камеры. Еще не успели опомниться побитые шестерки, как Сашка сунул голову Акулы в дырку толчка и, придавив ее коленом, дернул ручку сливного бачка. Безумный визг разнесся по камере, никто их мужиков и парней даже не бросился заступаться за беспредельщика Акулу.

В тот же миг двери камеры открылись и три дубака, цепляясь за Воробьева, оттащили его от Акулы. Сашку выволокли в коридор и стали избивать.

В голове промелькнуло: «Ну, козлы, так просто я вам не дамся».

Закрываясь рукой, чтобы дубинка не угодила в голову, он ударил несколько раз по корпусу одного, затем другого из нападавших дубаков. Изловчившись, Сашка схватил дубинку и ловко, развернув мента к себе спиной, придавил его горло. Прикрываясь тюремщиком, Воробьев пинал ногой наседавших на него ментов. По коридору уже неслась подмога, размахивая «дубиналами» (резиновая дубинка), вскоре, общими силами им удалось скрутить ему руки назад и надеть наручники.

Дальше все было сплошным, страшным сном: его привели в небольшое помещение, обитое поролоном и дерматином — это была знаменитая «комната смеха», так прозвали ее арестанты тюрьмы.

Через несколько минут в комнату вошли четыре жлоба в военной форме — цвета «хаки», названных среди зэков в тюрьме «футбольной командой». Сашку били методично, стараясь не наносить синяков и, выбирая места побольнее. Увертываться от ударов этих бугаев не было смысла, оставалось только расслабить мышцы и ждать окончание побоев. Насытившись, дубаки сделали Сашке «ласточку», приковав запястья рук к ступням ног за спиной. В неудобном, выгнутом положении, он пробыл целый час, затем его увели и поместили в холодный карцер.

После отсидки десяти суток в каменном мешке, где стены плакали от сырости, его перевели в другую камеру. Там народ подобрался свойский, его приняли, как настоящего арестанта.

Капитан Брагин, выйдя из отпуска, узнал, что его коллега совсем «замордовал» подследственного Воробьева и решил поговорить с Ермоловым.

— Он тебе что, на одно место соли насыпал, что ты не отпускаешь прессинг.

— Сергей, ты почему защищаешь его? Ты знаешь, что он таких, как мы, убивал в мятежной зоне.

— Ермолов, дуру не гони мне, Воробьев никого не убивал, а чтобы тебе яснее выглядело, то он лично спас моего брата.

— Анатолия?! — удивился Ермолов.

— Да, брата чуть не убили, а Воробьев помог вернуть его в руки военных.

— Я не знал об этом.

— И еще, Воробьев освободил учительницу, а ее насильников они избили до полусмерти.

— Отчаянный он парень, ты бы видел, как он нашим навтыкал, я слышал, он спортсменом был на свободе.

Не советую тебе встретиться с ним на ринге в открытом бою, — Брагин улыбнулся, — ну, так как, отпустишь прессинг?

— Бери его под свое покровительство, раз такое дело.

— Договорились.

В народе говорят: «Земля круглая, на другом конце свидимся», она прямо коснулась Сашки Воробьева. После прогулки, его вызвали и повели по коридорам, заставляя при встрече с других заключенными отворачиваться лицом к стене.

Завели в комнату, по виду напоминавшую ту, где они встречались с мамой. Переступив порог, Воробьев от удивления приостановился, за столом сидел Брагин. Тот самый лейтенант, которого во время бунта Сергеев и Сашка спасли от неминуемой смерти. Тогда его лицо представляло собой сплошную кровавую массу, сейчас о тех ужасных событиях напоминали только багровые рубцы на носу.

— Здравствуй Воробьев, — офицер протянул руку. Сашка кивнул в ответ, но руки не подал.

— Здорово командир, а тебя, каким ветром сюда занесло?

— Я к тебе специально приехал, поблагодарить за помощь, ведь если бы не ты, Александр, — он назвал Сашку по имени, — ты поступил, как настоящий человек.

— Командир, о чем ты, — улыбнулся Сашка, — не стоит благодарностей, я же не зверь, и мне совсем не хотелось чьей-то смерти.

— Я слышал, как ты освободил с другими парнями учительницу — ваш поступок заслуживает уважения.

— Лучше не напоминай мне о тех мразях. Ненавижу таких подонков!

— Исходя из твоих поступков, я сделал вывод, что ты мог случайно оказаться на стороне бунтовщиков.

Сашка прищурился и грубовато отреагировал:

— Сети плетешь начальник, на чувствах моих решил сыграть.

— Ты неправильно меня понял, я имел в виду твой характер и твои человеческие поступки.

Сашка остался удовлетворен ответом лейтенанта.

— Ты знаешь, сколько погибло при бунте человек? — спросил Брагин.

— Конечно знаю, но погибли они во время боевых действий. Заметь командир, ни один активист не был убит при волнениях.

— А сколько друг друга поубивали и искалечили.

— Это они свои масти перебирали, устроив междоусобные разборки, — Сашка старался увести разговор в сторону от своих друзей.

— Ладно, Саш, Бог с ними, суд решит их виновность и причастность к бунту. Ты-то хоть понимаешь, что тебе грозит?

Саша молча кивнул.

— Ничего-то Александр ты не понимаешь: девяти человекам, применяют расстрельную статью, и тебе в том числе.

— Обвинить можно любого, нужно еще доказать его виновность.

— Ты разве сомневаешься в этом?

— А я уже ничему не удивляюсь, многим из наших уже вправили мозги.

— Так может тебе не артачиться, а пойти навстречу следствию.

— Командир, по-твоему я должен предать память своих погибших друзей и тех, что остались живыми.

— Хорошая в тебе черта — благородство, но этим ты не поможешь себе.

— К чему ты клонишь?

— Поверни дело так, что тебя запугали и заставили участвовать в бунте, на тебе только останется избиение активистов, по крайней мере, тебе дадут лет пять, но не высшую меру.

— Командир, я понимаю тебя — это твоя работа, не выполнив ее как положено, ты потеряешь ее, но у меня нравственная сторона, я действительно не могу предать своих друзей и товарищей.

— Саш, мне кажется, ты начитался книжек о благородных пиратах и разбойниках, и не вполне осознаешь своего реального положения. Вор и блатные повели себя, как звери, взбунтовав мужиков и таких, как ты, они-то преследовали свои, шкурные интересы.

— Если ты говоришь о Дроне, то глубоко ошибаешься. Он не призывал убивать козлов и ментов, а только выдвигал коллективные требования, и он не прятался за спины других, а смело шел до конца. Просто вы нас за людей не считаете, и чтобы, как-то оправдать свои действия, вам необходимо навешать на нас ярлыки убийц и погромщиков. Я уже неоднократно говорил об этом следакам и комитетчикам.

Брагин не перебивал его и продолжал слушать.

— Не нужно всех людей грести под одну гребенку. Мне, к примеру, не нужны ни ваши смерти, ни заключенных, я всего лишь противник беспредела со стороны администрации. Вы гнете свою линию, и вам дела нет до наших проблем: в каких условиях мы содержимся, да ты и сам понимаешь командир, ты ведь тоже подневольный.

— В отличие от тебя я соблюдаю законы и живу в обществе, а не сижу в тюрьме.

— Сейчас ты говоришь так, потому — что условия пребывания у нас разные, сменил бы ты шкуру на время, я думаю, заговорил бы по-другому.

— Не знаю, может по-своему ты и прав, но я зарабатываю деньги, а не краду их из кармана граждан.

— Я тоже не краду, мать меня этому не учила.

— Вот потому Александр, я уверен, что ты из другого теста, тебе не место среди блатных.

— На свободе — да! Но здесь я сам решаю, как мне жить и чью сторону принимать, слишком много несправедливости творится вокруг: и со стороны ментов, и со стороны зэков.

— Ладно, Александр, ты парень не глупый, разберешься, что к чему, но только время у тебя ограничено, скоро состоится суд, а там с тобой не будут демагогию разводить. Жаль мне тебя, хороший ты парень.

— Скажи командир, тебя послали провести со мной беседу?

— Нет Саш, у меня здесь брат работает, старшим инспектором оперчасти, когда он случайно узнал, что ты тот парень, спасший мою жизнь, он кое-что сделал, чтобы оградить тебя от неприятностей. Это его нужно поблагодарить, что ты не сидишь больше в камерах с отморозками и не гниешь по карцерам, а помогаю я тебе от чистого сердца, как присуще человеку, не желающему оставаться в долгу.

Сашка проникся уважением к режимнику — лейтенанту, что-то человеческое исходило из глубины его души. Наверное, это было чувство взаимопомощи.

— Я буду выступать свидетелем на судебном процессе и дам правдивые показания в твою сторону. Саш, ты еще молод, и как человек ты просто затерялся в массе обстоятельств, оказавшихся не в твою пользу. Мне хочется хоть как-то тебе помочь. Я знаю, как заключенные относятся к нам — людям в погонах, но уверяю тебя, и среди нас есть нормальные, способные разобраться и понять вас, как ты выразился: «Не нужно всех грести под одну гребенку». Говорю я это не их чувства солидарности к тебе, а по моему глубокому убеждению: в любых условиях необходимо оставаться человеком, и ты показал себя именно таким. Если б ты видел благодарные лица моей жены и маленькой дочери, когда я рассказал, кому обязан жизнью, — лейтенант на миг замолчал, — пусть у нас с тобой разные взгляды на жизнь и наши убеждения расходятся во многом, но таких как ты, редко встретишь. Тебе можно сказать светит «вышка», а ты продолжаешь отстаивать интересы своих друзей, и к тому же не хочешь запятнать их память. Я не за предательство и измену, а многие из вас уже предали своих товарищей на следствии. Скажу тебе по секрету, у тебя хорошие товарищи, и ты не один такой, видимо ты умеешь выбирать себе друзей по духу.

Сашка удивился либеральным взглядам офицера режимной части, и тому, как он дал оценку его действиям.

Анатолий Брагин поднялся, пожал крепко руку Сашке, и передал ему большой, увесистый пакет.

— От меня и от моей дочурки, не отказывайся — это от чистого сердца, — и подойдя к двери, стукнул в нее два раза.

Когда гость выходил из комнаты, Сашка окликнул его:

— Командир, спасибо тебе за все!

— Тебе спасибо, и от брата моего тоже, терпимости тебе.

Саша глубоко был тронут откровенностью лейтенанта, и только теперь до него дошло, кто прекратил его мытарства по беспредельным хатам и карцерам.

Шло время: месяцы, год, как затихли отголоски вспыхнувшего бунта. Потихоньку память притухала, и уже не так напоминала заключенным о событиях годовой давности. Следствие затягивалось, уже десятки томов уголовных дел были подшиты и готовы к закрытию. Прокуратура строила свое черное обвинение. Приближался ответственный и тяжелый момент в жизни обвиняемых.

Сашка еще раз встретился с мамой, опять помогли прежние знакомства, теперь уже переросшие в крепкую связь. Воробьева часто посещали мысли, касаемые одного человека. Он терялся в догадках, вспоминая, где ему приходилось слышать имя Аркана: «Уж не тот ли это Аркан, который встретился нам с дедом на болотах. Имеет ли, что общего тот Аркан с теперешним, который постоянно подогревает нас в тюрьме?».

Если это так, то Воробьев отдавал себе отчет, что будет с ним, выплыви тайна наружу, а может он ошибается, мало ли по Союзу бродит Арканов. Имея справедливый характер, он рассуждал: «Мы с дедом поступили правильно, и кто бы не был этот Аркан, я всегда сумею доказать свою правоту».

Сашка потихоньку приобретал славу, почет и уважение среди братвы и мужиков. Тюремные слухи, они ведь всегда имеют почву под собой: здесь, в изоляторе, так просто человека не оговоришь и не скажешь о нем того, чего он не заслуживает. Он умел себя держать с администрацией СИЗО, никогда не заискивал, и сколько бы он не попадал под ментовский пресс, оставался несгибаемым.

С пацанами и мужиками он всегда держал себя предельно вежливым и внимательным. Случались незначительные разборки или кто-то с кем-то цеплялся, он всегда находил аргументы для того, чтобы развести по — мирному, ссорящихся сокамерников. Уроки Дрона, Макара и Сибирского во многом помогли ему разобраться в отношениях между людьми, он стал еще более рассудительным. Опасение — стать приманкой для нераскрытого тихушника, делали его немногословным и осмотрительным. Материнская черта — грамотно и убедительно доказывать свою правоту, делала его почитаемым среди заключенных.

Однажды произошел случай, заставивший по-иному взглянуть сокамерников и даже администрацию на поступки Воробьева. Все, кто его знал, видели, что Сашка не промах в отношении кулачных разборок, и потому в наглую, мало кто решался с позиции силы диктовать ему свои условия. Тюремщики тоже имели некоторое представление о его статусе бесстрашного спортсмена — бойца.

Капитан Брагин, в свое время замолвивший словечко перед начальством, чтобы прекратить прессинг Воробьева, как-то вывел его из камеры и проводил в свой рабочий кабинет.

— Воробьев, я тут немного наслышан о твоих подвигах.

— Каких именно?

— В колонии, и здесь в СИЗО.

Сашка промолчал, ожидая дальнейших объяснений.

— Мне хотелось узнать твое мнение по поводу одного дикого инцидента, произошедшего на днях в одной из камер между двумя подследственными. Я понимаю, что это чушь, и поэтому хочу, чтобы ты со своей колокольни рассудил о действиях этих лиц.

Одного кличут «Граком», другого «Седым», они постоянно делили главенствующее место среди заключенных в камере. У Грака соскочил чирей на заднем месте, и он попросил Седого проткнуть иголкой нарыв, он оказал ему эту услугу. Ты же знаешь, что иголки в СИЗО запрещены, — пояснял Брагин, — в камере была на всех одна иголка.

Седой, оказался любителем чистки зубов после еды, и взяв злополучную иглу, стал копаться ею в зубах. Грак, увидев это, напустился на него с обвинением:

— Ты что, чушка, запомоился, я этой иглой в заднице ковырялся, а ты ее в рот.

Седой, посчитав, что Грак прав, ничего не ответил и проглотил обиду.

Грак козырнул этим делом и принялся держать главенство в камере или, как по — вашему — стал «стареньким по хате».

Брагин изредка изъяснялся на тюремном сленге. Сашка внимательно слушал, с серьезным видом поглядывая на опера.

— Через какое-то время Грак объявляет Седого полуопущенным и ставит его в ранг обиженных. Никто в камере не воспротивился решению Грака, его побаиваются. Ну, что скажешь? — обратился опер к Воробьеву.

— Бред какой — то! Ты знаешь капитан, но мы в зоне за это наказывали, это уже беспределом попахивает.

— Я понимаю тебя Воробьев, по вашим понятиям ты не можешь принимать от меня эту информацию, а вдруг я эту прокладку специально тебе подсовываю. Пойми, тут другое поражает, даже для меня оперативника эта пошлятина кажется сущим беспределом. Чтобы ты сделал, окажись в одной камере с ними?

— Сначала мне попасть туда нужно и во всем разобраться, тогда а найду справедливое решение. А почему ты его сам не накажешь, если чувствуешь, что Грак ведет себя, как последний отморозок?

— Так вы же все солидарные, начни справедливое разбирательства, вы переходите в конфронтацию к ментам. Не правда ли, интересное решение?

— Да, здесь ты прав, этого у нас не отнимешь.

— А если я помогу тебе и предоставлю возможность посетить камеру?

— Хорошо, я только с братвой компетентной свяжусь и поставлю их в известность, чтобы мое решение не было единоличным.

— Ну, что же, действуй.

Придя в свою камеру, Сашка рассказал пацанам все подробности, правда не раскрывая тайны, что опер является его потенциальным знакомым. Пацаны одобрили решение Воробьева, зайти в хату и навести там порядок.

Сашка отправил несколько маляв братве, имеющих авторитет в тюрьме, и незамедлительно последовал ответ: «Если камера возьмет сторону беспредельщика, то накажи их по справедливости, а Седой должен сам получить с Грака. Если у тебя есть возможность зайти в хату: иди, ты поступаешь правильно».

На следующий день Сашку, как вновь прибывшего, с матрацем и вещами посадили в камеру, где правил Грак. Он встретил Воробьева нагло, решив пощупать на «масть», бросил ему под ноги вафельное полотенце. Сашка, вытерев ноги, прошел и сел за стол. Присмотрелся к сокамерникам, и пригласил к столу Грака и Седого.

— Ты что, земляк, кого ты за стол тянешь, он же без пяти минут петух.

— А кто его опускал, и за что? — спросил Сашка.

— Ты борзый что ли, с ходу тут почву промацываешь, ты вообще кто такой?

Грак подступил вплотную к Воробьеву.

— По ходу ты здесь борзый, раз так встречаешь людей, которых никогда в глаза не видел.

Сашка схватил всей пятерней левое плечо Грака и с такой силой надавил под ключицу большим пальцем, что он охнул от боли и присел на край лавочки.

— Мое погоняло — Воробей, я послан авторитетной братвой провести разборки в этой хате. До наших ушей донесли, что ты беспредельничаешь, — Грак хотел вскочить, но Сашка опять надавил ему на плечо, — будешь дергаться, успокою.

— Мужики, да эту борзоту надо гасить…

Но это были его последние слова, Сашка сильным ударом в живот, выключил на несколько секунд Грака, потом подошел к нему, и взяв за шиворот куртки, как напакостившего котенка, посадил на лавочку.

— Я тебе сказал, не дергайся, в следующий раз что-нибудь сломаю, понял меня?

Грак мгновенно присмирел и согласно кивнул.

Сашка начал опрашивать мужиков, выслушивая всех по — порядку. «Все верно, получилось именно так, как говорил опер, видимо у него здесь своя наседка сидит», — подумал он, осматривая лица парней и мужиков.

— Седой, — обратился он к униженному, — я даю тебе поддержку и ты должен решить, что с ним сделать, но предупреждаю, если ты ему спустишь, твой статус останется прежним, и тогда тебе никто не поможет.

Долго уговаривать Седого не пришлось, он со всего размаху ударил по лицу Грака, тот, слетев с лавочки, ударился головой об угол шконки. Не чувствуя сопротивления со стороны Грака, Седой пнул его два раза по боку, и схватив за шиворот, потащил к унитазу. Грак ухватился за шконку, да так крепко, что его трудно было оторвать.

Приговоренный верещал:

— Седой, не надо! Пацаны ну скажите ему…

Но Седой не слышал, и ударив Грака по руке, отцепил от шконки. Кто-то из мужиков дернулся помочь, но его сдержали. Все кончилось тем, что беспредельщик был наказан, а Седой, удовлетворенный своими действиями, ехидно бросил Граку:

— Ты же хотел быть главным в хате, теперь ты король параши, отныне это твой законный трон.

Воробей долго разговаривал с мужиками и объяснил им простую истину:

— Не нужно бояться ситуаций, в которые вы попадаете. В тюрьме много нормальных и правильных людей, способных разобраться в ваших проблемах. Вам предстоит жить в зоне, а в каком статусе, это уже закладывается здесь — в тюрьме. Вот таких отмороженных беспредельщиков нужно сразу ставить в стойло, а не дожидаться, когда за вас их накажут. Отписывайте и гоните малявы, справляйтесь у братвы об истинном состоянии дел, интересуйтесь, как поступать в таких случаях.

После обеда Сашку увели из камеры. Потом он получил от Седого маляву, тот благодарил за оказанную помощь, и передал от всех мужиков привет. Теперь у них в камере тишь, да благодать: имея такого короля параши, можно спокойно решать насущные вопросы.

Прошло еще шесть месяцев. Неминуемо приближался день суда.

Сашке изредка удавалось перекинуться записками со своими друзьями: Зелей и Глазуном. С Ирощенко и Сибирским было сложнее, они находились в спецкоридоре, куда весточки совсем не доходили.

Воробьеву нашли хорошего адвоката, в этом заключалась помощь его родных и знакомых. Сашка даже не предполагал, сколько людей было подключено, чтобы приблизить к делу квалифицированного защитника. Несколько юристов отказались участвовать в процессе, а этот адвокат, зная отлично процессуальный кодекс и, имея хорошее образование, использовал углубленные знания норм уголовного законодательства. Он со знанием дела включился в работу, и как клещ цеплялся за малейшую деталь. Ему понравился независимый и рассудительный парень. Беседуя с его матерью, защитник понял, что Саша за личность: убеждать или уговаривать, чтобы он поменял свои показания, было бесполезно. Найдя массу белых и темных пятен в деле Воробьева, адвокат решил побороться на суде за своего подопечного. В процессе следствия адвокату приходилось присутствовать при допросе Александра, и как говорится не раз ставить на место ретивого следователя.

Прошел месяц после подписания 201 статьи, дело было закрыто и передано в Областной суд. Оно предвещало быть громким, и судебное заседание должно проходить в закрытом режиме. В зал суда допускались только близкие родственники и свидетели. Основными очевидцами бунта являлись заключенные, и присутствовать на процессе не могли, фигурировались только их письменные показания.

Со стороны администрации свидетелей тоже хватало, хотя по правилам законодательства, органам не разрешалось принимать участие в освидетельствовании, и даже с простой точки зрения можно судить, что наговорят служащие данного учреждения, свидетельствуя против заключенных.

Сашка получил на руки обвинительное заключение, напоминавшее по формату и содержанию большую энциклопедию. Читали вслух, чтобы слышали все. Кое-кто не понимал, почему Сашка часто возмущался. А все потому, что дело «сшито белыми нитками». Хотя бы взять такой момент: в процессе следствия были противоречивые показания подследственных, которые утверждали, что видели, как Ирощенко метнул штырь и убил военнослужащего. Другие отрицали этот факт и говорили, что убийство совершил погибший Семченко. Сам Ирощенко категорически был против обвинения, в каких либо убийствах. Кроме этого Сергея обвиняли в ранении Ефремова, и в умении рассредоточить основные силы заключенных, применяя свои навыки в боевых действиях. Много опасных эпизодов приписывалось тем заключенным, которые не могли себя защищать по одной простой причине — их не было в живых. Вот поэтому всю тяжесть преступлений следователям и прокуратуре пришлось взвалить на тех, кто остался в живых.

 

Глава 49 Суд над бунтовщиками

Всего обвинялось тридцать восемь человек, девять из них — за подготовку и организацию бунта. Некоторые подследственные, не хотевшие брать на себя основную вину, возмущались: «В бунте принимало активное участие больше половины зоны, а это тысяча с лишним человек. Почему тогда судят только четыре десятка?»

С таким фактом не хотели мириться и адвокаты. Данное дело, рассматриваемое в суде, очень серьезное и за последние годы самое громкое. Естественно, власть не хотела мириться с тем, что группа заключенных пыталась продиктовать свои условия, а потому прокуратура основательно подготовила обвинение и не желала слушать об оправдательных вердиктах.

Десятки томов уголовных дел рассматриваются выездной коллегией Московского суда. Несколько десятков томов обвинительных заключений. Десятки свидетелей из числа заключенных, сломленных во время следствия, получили защиту и изоляцию от общего количества обвиняемых.

Вечером, 23 марта, некоторые камеры тюрьмы открылись, и по зачитываемому списку тридцать восемь человек с вещами были препровождены в общую камеру, чтобы на следующее утро всем предстать перед судом. Процесс должен проходить в здании областного суда по улице Писарева.

Только двадцать шесть человек встретились в общем боксе, остальные тринадцать изолированы от общей массы — это те, кто не выдержав прессинга и нападок следователей, дали показания в угоду власти.

Можно представить себе радостные лица знакомых и друзей, которые не виделись полтора года. Только в очередной раз открывалась дверь камеры, как громкие восклицания раздавались при входе заключенных. Смех, обнимания, братания, веселье — трудно передать все чувства, вырывающиеся наружу от долгожданной встречи.

Сашка Воробьев горячо обнял своих друзей: Сережку Зельдмана, Лешку Глазунова, Матвея. Они стояли несколько минут, образовав кольцо, и крепко обняв друг друга за плечи.

Большим удивлением для Воробьева и остальных бунтарей, было появление Жеки — Пархатого, чудом оставшегося в живых. После событий в зоне, его чуть живого отправили на больничку. Жеку тоже обвиняют в участии в бунте, в покушении на жизнь лейтенанта Брагина и освобождении из изолятора заключенных. Сашка считал его погибшим, но вот он предстал перед ним во всей красе: лицо было в глубоких и страшных шрамах, и никто не мог понять, откуда они у него. Пархатый объяснил, что убегая от разъяренных ментов, запутался в колючей проволоке, и когда его волокли за ноги, ободрал лицо колючкой. В момент встречи никому не было дела до рассказа Пархатого, но все были твердо убеждены: Рыжков во время бунта вел себя, как истинный каторжанин и ворошить прошлые его косяки, никто не хотел.

Надзиратели, проходившие мимо камеры, уже не старались утихомирить бывших бунтовщиков, которым за время пребывания в тюрьме часто перепадало только за одно участие в беспорядках. Даже запахи нелегально сваренного чая, уже так не бесили охранников тюрьмы, они понимали, что после суда, будучи осужденными, эти заключенные не станут так бурно проявлять свою радость.

Не оказалось среди собравшихся в камере Алексея Сибирского и Сергея Ирощенко, их особняком под усиленной охраной доставят в суд, только там друзьям посчастливится встретиться.

Когда сварили чифир и разлили по кружкам, Сашка попросил тишины. Он заговорил уверенно и громко, в его словах присутствовали твердость и решимость:

— Братва, минуло полтора года, после того, как мы вынужденно покинули свой лагерь, многое нам пришлось пережить и испытать, и увидеть такого, что никогда в жизни не пожелали бы своим врагам.

Все время, пока шло следствие, я не преставал о вас думать, я всегда ощущал ваше присутствие кругом: за стенами камеры, прогулочных боксах и внутри себя, вы всегда были рядом со мной, даже когда комитетчики и опера со следоками пытались выбить из меня угодные для них показания. Те — два дня, что мы стояли на баррикадах, как не заживаемые раны в памяти не дают покоя и до сих пор. Давайте пацаны вспомним добрым словом тех, кто уже никогда не будет с нами рядом: это Лешу Дронова, Симутина Васю, Игоря Семченко, Сережку Соколова и всех пацанов и мужиков, кто погиб при волнениях. Вечная им память!

Все молча поднялись с пола и, обнажив головы, минуту стояли не шелохнувшись. Кружки с чаем передавали по кругу. Поминали погибших друзей и просто людей, которые остались там навечно.

Всю ночь говорили, рассказывали случаи из жизни, просто молчали, никому не хотелось спать. Казалось, что не существует иного мира, жестокого и неумолимого к ним, крепко сковавшего по рукам и ногам, вцепившегося в сознание людей. Но все понимали, что грядет что-то страшное, зловещее, не менее ужасное, чем сам бунт, от которого не оттолкнешься и не открестишься.

Для судебного процесса был выделен самый большой зал, вместивший в себя множество народа. Сидячих мест не хватило, потому принесли дополнительно скамейки и стулья.

Суд был закрытым, и приглашались только свидетели — потерпевшие со стороны администрации. Заключенных, давших показания против бунтовщиков, содержали рядом с основными фигурантами дела. Конвой разделил их, во избежание ненужных стычек.

Судья — дородная женщина, лет пятидесяти, восседала в главном кресле, обводя сквозь стекла очков строгим и поглощающим взглядом собравшихся в зале. Такой взгляд не предвещал милости. В прошлом через ее руки, прошло сотни уголовных дел, и было озвучено немало приговоров, так что ждать снисхождения от такой судьи, было бессмысленно.

Сашка сразу обратил внимание на судью и подумал: «Да, от такой пощады не жди. Как-то мне приходилось слышать о Молотове — бывшем министре Иностранных дел, его прозвали «каменной жопой», так эта дамочка своим тучным видом, перещеголяла его».

По бокам судьи расположились двое заседателей: сухонький, пожилой мужчина в не выглаженном, сером костюме и женщина, с видом «строгой училки», со стянутыми к затылку редкими волосами.

Молодая секретарша ходила от стола к столу и собирала какие-то бумаги.

Саша увидел маму и Александра Петровича, они сидели в средних рядах. За последнее время мама немного осунулась и, казалось, похудела, но, тем не менее, была прекрасна. Она изредка кивала головой, как бы подбадривая сына. Сашка отвечал ей легкой улыбкой.

Слушание дела началось.

По мере того, как судья монотонно зачитывала формальные стороны дела, на окружающих это наводило скуку, но когда процесс чтения углубился, в зале стали раздаваться реплики и недовольные высказывания, прерванные каждый раз ударами молотка по столу.

На самом деле картина вырисовывалась ужасная: от составленных протоколов, допросов и признаний заключенных веяло фальсификацией. Все подследственные знали, в чем их обвиняют, но их матери, отцы и сестры с братьями, услышали это впервые.

Жестокосердные дознаватели и следователи сделали свое дело.

В основном уголовное дело было сфабриковано, в материалах не упоминалось о каких либо требованиях, предъявляемых заключенными. Свидетели, напуганные или подкупленные властями, показывали, что блатные зоны под предводительством вора в законе решили устроить переворот. Обманами и посулами они заставили основную массу участвовать в общих волнениях, их целью было очистить зону от активистов, и установить свою, блатную — черную власть. А дальше было еще круче: создав группу, подчинявшуюся только вору в законе, организаторы вооружились самодельными бомбами и остроколящими предметами, попытались прорвать оцепление охраны и спецподразделений, но были отброшены назад. Затем бунтовщики переключились на активистов, и жестоко избив их, взяли в заложники. Также бесчеловечно были избиты и покалечены сотрудники учреждения. Во время штурма колонии бандитское формирование упорно сопротивлялось, и в результате погибли трое военнослужащих и несколько десятков человек получили ранения различной степени тяжести. На предложение сдаться, бунтовщики ответили выстрелами из захваченного оружия и ранили при этом начальника оперчасти майора Ефремова.

Комитет госбезопасности и управление ИТУ по решающему звонку из Москвы, были вынуждены отдать приказ о ликвидации главарей. Силами внутренних войск и спецподразделений бунт подавили и оставшихся в живых организаторов, зачинщиков и участников волнений изолировали и разместили до суда в следственном изоляторе.

— Многое, что там написано — вранье! — выкрикнул Сибирский.

— Нас под пытками заставляли подписывать протоколы, — раздались реплики со стороны заключенных.

— Почему нет документа о наших требованиях?

— Кто ответит за смерть заключенных?!

Судья остервенело застучала молотком:

— Прекратите галдеть! Иначе я прерву заседание. Отвечать будете, когда вас спросят. Не мешайте судьям заниматься своим делом.

Родственники заволновались, с их стороны посыпались вопросы:

— Гражданочка судья, нам не давали встречаться с детьми, и постоянно подсовывали информацию, не имевшую ничего общего с правдой. Мы хотим знать всю правду. Вы обеспечите нам такое право?

— Граждане, задавайте вопросы по — существу дела, а всем остальным должна заниматься прокуратура. И вообще, перестаньте шуметь! Делаю вам последнее предупреждение: я буду вынуждена прервать заседание и возобновить через два дня.

Волнения утихли, в зале наступила тишина, только в рядах раздавались всхлипы и тяжелые вздохи.

В ходе дальнейшего судебного разбирательства, судья не особо обращала внимание на реплики подследственных об убитых, избитых и покалеченных военными, заключенных. Процесс продвигался медленно, иногда его откладывали на несколько дней и снова возобновляли. Возмущенные матери, отцы обвиняемых, требовали повторной экспертизы, которая могла бы подтвердить жестокость солдат, рубивших тела заключенных саперными лопатками.

Порой атмосфера в зале накалялась до такой степени, что судье приходилось прерывать заседание. Охрана выводила возмущенных людей в коридор и на улицу. После перерыва, заседание вновь продолжалось. Здание было оцеплено милицейскими нарядами, а за закрытыми воротами во внутреннем дворе располагались бойцы- автоматчики, готовые в любой момент подняться по тревоге.

Любопытные граждане стояли возле областного суда и пытались узнать, что происходит, кого судят?

И получали разные ответы:

— Зэков судят, они бунт в зоне подняли, говорят, они много убили людей.

— Да что вы врете, это менты их избивали, а они пытались защищаться.

— Правильно мужики подняли бунт, видно эти твари — менты им действительно духоту создали.

— У меня сына на следствии заставили признаться в участии бунта, где же справедливость?

— А моему спину разрубили, огромный шрам остался.

— А моего сына так избили, что теперь он инвалид, у него рука левая сохнет.

— Да кто избил то, сами же зэки и покалечили.

— А ты откуда знаешь, ты там был?

— Я нет, но ведь говорят…

— Да мало ли, что говорят: говорят — в Москве кур доят. Не знаешь, и не трепись тут.

— А у меня сына убили там, еще до их бунта, я до сих пор не могу добиться правды, мне следователь сказал, что дело о смерти моего сына будут здесь рассматривать.

Это действительно было правдой, в зал суда была приглашена мать Равелинского.

Дело в том, что следствие все — таки доказало вину Дронова: его обвиняли в организации убийства Равелинского. Так же суд рассматривал версию, что после убийства Равелинского и начались неповиновения заключенных, которые переросли в кровавый бунт. Судья выявила несколько несоответствий в деле Равелинского и направила его на доследование, чтобы выявить исполнителя приговора воли Дронова.

Саше постоянно приходилось смотреть в сторону мамы. Екатерина все время пыталась держаться, чтобы не расплакаться на глазах у людей. Многие из матерей не могли сдерживать себя, то и дело в зале раздавались всхлипывания, а порой стоны, так режущие слух судье, заседателям и всему присутствующему составу.

Пришло время опроса пострадавшего лейтенанта Брагина, который сообщил суду о событиях рокового дня.

Судья, внимательно выслушав его, задала вопрос:

— Вы утверждаете, что именно Вас и еще троих служащих смены контролеров, удерживали, как заложников?

— Да, товарищ судья.

— Вам отказывали в пище и в приеме воды?

— Совершенно верно, также мне отказали в медицинской помощи, но потом нашлись люди и помогли мне.

— Кто Вам оказал помощь?

— Осужденный Сергеев многим оказывал квалифицированную помощь, так как на свободе работал врачом. И осужденный Воробьев, напоил нас всех водой и принес в изолятор хлеб.

— Вы просили Воробьева, чтобы он посодействовал Вашему освобождению?

— Нет, осужденный Сергеев просил его о помощи, напоминая о моем тяжелом состоянии.

— Воробьев передал мятежным главарям Ваше прошение?

— Да, он уговорил своих, — Брагин замялся, подбирая нужное слово, но не желая повторять слова судьи, продолжил, — непосредственных организаторов беспорядков, чтобы меня отдали в руки врачей, находящихся за забором.

— Вас освободили?

— Да, меня на носилках унесли на КПП и отдали дежурившим военным.

— Вы можете остаться в зале суда и сесть рядом на скамью, — сказала судья, обращаясь к лейтенанту.

— Товарищ судья, — обратился к ней Брагин, прошу Вас учесть еще один важный момент. Пожалуйста, возьмите во внимание, что осужденный Воробьев со своими друзьями добровольно вызвались освободить из рук насильников — бандитов школьную учительницу, благодаря их действиям, она теперь жива и здорова.

— В деле присутствует этот факт, я приму его к сведению.

Екатерина с гордостью взглянула на сына, подбадривая его кивком головы.

— Обвиняемый Воробьев, что Вы можете сказать по существу этого факта?

— Ничего гражданин судья, я полностью согласен.

— Вам не препятствовали в вашей просьбе.

— Нет, все решили, что так будет правильнее, я даже дословно могу процитировать слова Дронова.

— Любопытно, что же он сказал?

— Вот его слова: «Мы не должны с позиции силы решать судьбу кого-либо, тем более наш неприятель сейчас немощен. Сейчас, в конкретном случае, я говорю о лейтенанте, и как человек, я не бью слабого, и мое последнее слово: я призываю братву — отдать Брагина».

— Надо же, какое благородство со стороны бандита, — в словах судьи прозвучали нотки сарказма.

— Гражданин судья, разве это не поступок? — просил Сашка.

— Воробьев, я сейчас расплачусь. Не делайте из Дронова героя.

Садитесь на свое место.

Сашка сжал челюсти, в его глазах сверкнула злость, но заметив умоляющий взгляд матери, промолчал и сел на скамью.

Процесс шел своим чередом: опросы, вопросы, ответы, уточнения. Уже две недели длился суд, казалось, не будет конца и края поездкам в тесных автозаках.

Затем настали черные дни обвинения. Прокурор четко гнул свою линию. Двадцать шесть человек обвинялось по 77 статье, части первой, за дезорганизацию, сопротивление администрации и участие в преступных группах. Статья предусматривает наказание в виде лишения свободы от трех до восьми лет. Девять заключенных обвинялись по статье 77, части второй, за создание вооруженных формирований и повлекших за собой гибель людей, этот пункт гласил: от восьми до пятнадцати или смертная казнь с конфискацией имущества.

Прокурор делал особый нажим в сторону Ирощенко, Сибирского и Рыжкова, называя их оголтелыми бандитами и убийцами. Они единственные из оставшихся в живых, кого обвиняли в убийстве военнослужащих.

Адвокатам, защищающим своих подследственных, порою становилось жарко, приходилось, чуть ли не с боем отстаивать правоту действий своих подзащитных.

Шоком для прокурора, послужил факт передачи адвокатом судье документа, являющегося копией списка требований заключенных. Хотя в ходе предварительного расследования это действие упорно скрывалось. В документе насчитывалось триста восемьдесят подписей осужденных данной колонии. Также адвокаты предъявляли десятки документов судебно-медицинской экспертизы, показывающие, что большое количество заключенных было жестоко избито сотрудниками администрации, солдатами и заключенными активистами.

После опроса и дачи показаний, Сашке наконец-то удалось встретиться с Ирощенко и Сибирским, он был рад живому общению с ними. Друзья долго разговаривали, вспоминали. Сергей Ирощенко часто вздыхал, когда упоминали о погибших друзьях. Рана на ноге больше не тревожила, зажила, как на собаке.

— Сереж, — обратился Сашка к Ирощенко, — почему только вас с Лехой Сибирским подводят под «мокрую статью» (Расстрельная статья). Пархатого адвокат отшивает, ему хотят статью переквалифицировать. Практически вся зона бунтовала. Вы что, выходит крайние?

— Санек, Совдепия не дремлет, из тех, кого бы они хотели расстрелять, мы с Лехой только и остались. Вы еще совсем пацаны, дадут вам по десятке, может, кому и больше перепадет, а я с «вышаком» уже смирился, пусть адвокат упирается, меня все равно судья не будет слушать.

— Но ведь тебя не могли видеть, ты же не убивал!

— Не забывай, что я был «военным консультантом» у нашего «генерала», и я захватил у солдат автоматы. А Ефремова подстрелил?! Тем более Санек, фотографии — вещь упрямая, я на них, как раз запечатлен во время метания «ежей». Техника, брат мой, с ней не поспоришь.

— Может это подстава? — не унимался Воробьев.

— Может, Сашка, может. Устал я пацаны, — произнес он печально, — хотите, по секрету скажу, никому больше, только вам двоим. Комитетчики пытались сломать меня, выбить показания, каждую ночь вели допросы, потом уводили в карцер. На следующую ночь все заново, и так день за днем. Я удавиться хотел, так они круглосуточное наблюдение за мной установили, не дали твари, посчитаться с жизнью. После попытки самоубийства, меня вообще догола раздевали, только на следствие давали одежду. Я никого не сдал, но и не отрицал, что кого-то убивал, семь бед — один ответ.

— Серега, так давай сейчас на суде и скажи, как эти твари с тобой обращались, судьи — то Московские, может помогут.

— Санек — Санек, — произнес с сожалением Леха Сибирский, то-то и оно, что Московские, они и раскрутят нас по — полной, на — то они и выездная, судебная коллегия. Ты думаешь, они нас слушать будут? Вот хрен нам! Они для проформы процесс ведут, чтобы матери наши не возмущались много. Все они заодно: и прокурорские, и адвокаты.

Ты смотри, защитники наши языки в задницы позасовывали, вроде поначалу был от них толк, а теперь видно им хвосты поприжали.

— У тебя Сашка адвокат путевый, грамотно за тебя стоит. Кто нанимал? — спросил Ирощенко.

— Мама говорила, что знакомые помогли, пришлось заплатить, я тоже слышал, что он в золотой пятерке адвокатов участвовал, защитник от Бога.

— Это потому Санек, что он на совесть учился, а не штаны протирал, как эти недотепы трусливые, может и отвоюет тебе адвокат пару — трешку лет.

— Серега, если вышак судья зачитает, ты не опускай крылья, надо бороться, помнишь, как Леха Дрон, он шел до конца.

Ирощенко усмехнулся.

— Леха, говоришь. Ты Санек попомни мое слово, больше ты никогда в жизни не встретишь такого человека, а тем более вора в законе. Сдается мне, что они вымрут скоро, как мамонты, и менты помогут им в этом. Леха, он к нам, словно дар с неба спустился, я сам не встречал таких людей, сколько бы я не пытался подметить за ним хоть один косяк, да так и не вспомнил. Даже Пархатого с Вороном он пожалел, а то ведь летали бы сейчас по жизни петухами. А когда он уговорил братву лейтенанта отдать, я его еще больше зауважал. Вот он был правильный человек, для него общее — это было наипервейшим, а потом все остальное.

— Да, Серега, я о Лешке того же мнения, — согласился Сашка.

Сибирский, кашлянул, как бы извинившись, что прервал их беседу.

— Санек, просьба к тебе необычная, если со мной что случится… Сашка многозначительно взглянул на Леху.

— Ну, я в том плане, если мне лоб зеленкой намажут. Получишь строгач, и если попадешь в одну зону с моим отцом, расскажи ему сам обо всем. Я знаю, ты пацан что надо, не приврешь, и не преувеличишь. Он в зоне человек авторитетный, для него ты будешь, как родной. Алексей замолчал и, крепко стиснув зубы, старался взять себя в руки, чтобы не расчувствоваться.

— Леш, Серега, вы что?!! Завязывайте с этим делом. Вы что заупокойную затянули, никто вас не будет шмалять, мы вас отмажем, суд еще не закончился.

— Саш, пойми — это Московский заказ, никто нас с Серегой так просто не оправдает, уже все решено, суд — это формальность, по-ка-зу-ха! Хочешь, спрогнозирую: кому, сколько влепят, а кому вышку дадут?

— Не надо Леха, давай оставим сладкое на потом, — пытался отшутиться Сашка.

— Да ты не дрейфь, Санек, я же тебе не конец жизни предсказываю, а по существу нашего дела. Начнут давать по — мизеру — это тем, кто перед следоками сломался, и заработал себе малые срока, потом покрупнее пойдут до восьми лет, кто просто участвовал. Вот тебе могут пятнашку вкатить, а если твой адвокат окажется проворнее прокурора, десятку впарят — минимум, с учетом твоих неотсиженных. Корешам твоим и прочие — по двенадцать. Пархатому могут пятнашку дать, ну, а нам с Серегой по босяцки отвалят, что хватит до исполнительной тюрьмы донести.

Сашка был удручен таким подробным раскладом.

— Ладно, Леха, не забегай вперед, ты надави на чувства судьям, помнишь тебя бугаина — офицер бил, чуть до смерти не запинал, если б не Васька Симута…

— Да, Васек, царство ему небесное, если бы не он…

Лешка замолчал, вспомнив Ваську, которому он, похоже, обязан жизнью.

— Мне бы сейчас автомат, я бы напоследок помесил их, — со злостью проговорил Сибирский.

— И мне тоже, я бы себя на тот свет отправил. Погано пацаны у меня на душе, — высказался Ирощенко.

— А мне бы сейчас в тайгу, отдышался бы немного, а потом… Сашка махнул рукой.

— Да ладно, пацаны, держите хвосты пистолетом. Если бы — да кабы: размечтались мы. Если бы у бабушки был х… то она бы была дедушкой, — разрядил Сибирский обстановку, перед тем, как их снова повели в зал судебного заседания.

 

Глава 50 Над Сашкой сгущаются тучи

К концу третьей недели судья скомкала процесс. Она практически не заслушивала обвиняемых, а затыкала им рты и лишала слова. Адвокаты, отчаявшись, делали свои формальности.

Прокурор запросил применение трех высших мер: Сибирскому, Ирощенко и Рыжкову. Сашке и четверым подследственным — по пятнадцать и так далее, кому больше десяти, кому меньше.

Екатерине стало плохо, она побледнела и прислонилась к плечу Александра Петровича. У Саши заколотилось сердце, он не думал сейчас о сроке, который ему заказывал прокурор, а с тоской смотрел на маму. «Переживет ли она этот срок? Она все чаще стала сдавать, осунулась, появились темные пятна под глазами». Конечно, он понимал, что сам является причиной ее недомогания. Сашка сидел, опустив голову, и думал: «Скорее бы все закончилось, к одному уже берегу, надоело смотреть на эти физиономии, восседающие в трех креслах. Сколько грязи и неправды вылилось со страниц уголовных дел. В зоне, исключая учительницу, не пострадал ни один вольнонаемный работник, не было грабежей и поджогов зданий, мужиков не заставляли насильно участвовать в бунте. Судья даже не удосужилась заглянуть по ту сторону волнений. Почему произошло неповиновение? Почему список требований не обнародовали, и не придали огласке? Разве причиной бунта стала смерть Равелинского? Нет!»

Теперь уже точно Сашка знал причину отклонения всех ходатайств адвокатов. «Власти нужен этот процесс. Пусть он будет не показательным, но управление лагерей этой области, преподнесет информацию так, как выгодно ей. Они распечатают в местных зоновских газетах и листках о нашем беспределе, еще раз обзовут зону — «Спецлютой», а главное для мусоров, что не один из бунтовщиков не ушел от возмездия, все получили сполна, чтобы все знали и видели, как Советская власть умеет карать недовольных. Типа: пусть зарубят у себя на носу блатные и их предержащие, что администрация учреждения и впредь не будет спускать с рук наказаний и преступлений».

Мысли роились в голове, переполняя чувства, не давали Сашке покоя: «Ну, хорошо, пусть мы тоже виновны, но с себя вину менты почему-то сняли, свалив все на нас. Выходит, мы зря все начинали? Но ведь это неправда, так же не было! Мне представлялось все в другом цвете. Да, видимо правды нам не добиться. Ну, что ж, и менты не забудут эти два дня, пусть хорошенько помнят и делают выводы, как закручивать гайки, срывая резьбу. Резьба — это наши нервы, подточенные несправедливым обращением к нам. Сегодня, завтра, через какое-то время, все равно люди поймут, что так относиться к своим согражданам нельзя, не стоит забывать одну простую истину: «Как аукнется, так и откликнется».

В день, когда зачитывали приговор, вокруг здания суда: внутри и в самом зале заседаний, усилили конвой. Начальнику охраны был отдан приказ: при выводе обвиняемых из комнаты ожидания в зал, надеть всем наручники.

Всем отвесили столько, сколько решила судья или, как высказался Сибирский: «Отвалили, что донесем до исполнительной тюрьмы».

Один смертный приговор — Ирощенко Сергею.

Воробьеву Александру — десять лет строгого режима, по совокупности статей и присоединением неотбытого срока, итого: дали ему семь с половиной лет. Нужно отдать должное его адвокату, ведь статья шла до пятнадцати.

Глазунову Алексею — тринадцать лет строгого режима,

Зельдману Сергею — двенадцать лет строгого режима.

Рыжкову Евгению и Сибирскому Алексею — по пятнадцать лет особого режима, их признали особо опасными рецидивистами и вменили 24 статью.

Остальным участникам бунта разные срока, самые маленькие достались сломленным и подкупленным властями.

Мама Саши стойко перенесла приговор, вынесенный сыну. Адвокат заранее ее подготовил к такой цифре, сделать большего, он был не в силах. Подкупить прокурора и судью в данной ситуации — сродни самоубийству.

Что сильно удивило Сашку во время зачтения приговора — это появление его отца! Сын едва узнал его — это был согбенный старик, с опухшим и пропитым лицом. Он безучастно выслушал приговор и, покачав головой, вышел вон из зала, наверное, заливать водкой событие, которое ничуть не тронуло его безразличное сердце.

Кассационные жалобы, отправленные адвокатами, были отклонены высшими инстанциями. Кто-то пытался писать в Верховный суд и подавать на пересуд, ответ был один — осужден справедливо!

Аркан, вернувшись из Алтайского края, выпал из поля зрения правоохранительных органов, считавших его погибшим в болотах сибирской тайги вместе со своими корешами. После бунта в колонии, когда он подписывался под малявами, засланным по разным зонам, оперативники опять пребывали в замешательстве. Но тактический ход, предложенный Сергеем Крутовым, выправил ситуацию. Уголовный розыск через своих сексотов получил информацию, что под именем Аркана действует совершенно другой человек.

На самом деле Садовников исчез даже для братвы, изредка получавшую малявы и указания. В основном все держалось на тройке: Круте, как положенце в области и его подручных: Гвозде и Лешем.

Аркан давно сделал переоценку жизни и спокойно расстался со своей внешностью и прочим багажом. Чтобы жить, руководить братвой и проворачивать дела, он сменил фамилию и жил уединенно. Со стороны больше был похож на мужчину, готовящегося к пенсии. Прошло время, когда он мог «махать шашкой» налево и направо, и смело заявлять, что он — вор в законе.

Теперь его зовут по-другому — Новиков Валерий Павлович, для основной массы знакомых, он — служащий конторы, под скромным названием «Утильсырье», с обыкновенной, неприметной внешностью: каштановыми волосами и немного раскосыми глазами, следствие перетяжки кожи.

Временно, потеряв над собой контроль, местные уркаганы неохотно отдавали дань новому главарю — Круту Сереге, но блатные крепко держали власть под чутким руководством Аркана.

Начало восьмидесятых — это время всеобщего застоя, дефицита, очередей. Кто курил сигареты и папиросы, те помнят, как исчез добротный табак, как на витринах и прилавках лежали пачки корейских сигарет, с изображением птички на ветке. Отвратительные и вонючие сигареты. По мнению отдельных граждан: «Лучше курить завернутые в газетку сухие листья, чем тешить себя иллюзией, курнув такую сигарету».

Аркану подфартило, ему подвернулся знаменитый барыга, нуждающийся в крупной сумме денег на закупку нелегальной партии зарубежных сигарет «PALL MALL» и «BOND». Аркан вошел в долю и сделка с барыгой окупилась в несколько крат больше, чем он мог предположить, да и дефицитное курево теперь стало достоянием авторитетных уголовников.

Прошли годы с тех пор, как он бежал с зоны и волей рокового случая оказался в болотах сибирской тайги. Он считал и никогда не забывал, что виновником смерти Костяна и всех последующих неприятностей, были дед и внук. Не в характере Аркана, забывать такие вещи.

Его становление в уголовном мире и новый статус подпольного заправилы, отодвинули на задний план осуществление мести. Он постоянно думал: «Вот закончу с делами и пошлю кого-нибудь в таежную деревеньку, чтобы найти деда с внуком и накажу их по всей строгости». Но проходило время, и он отодвигал срок, но прощать им Аркан не собирался, хорошо помнил последние крики утопающего в трясине своего кореша Костяна и, как потом вместе с Сеней выбирались из болота и дебрей.

Как-то вернулся к этой теме и, заведя разговор с Крутом, попросил его обмозговать, кого из братвы можно снарядить в поход для розыска лесничего. Трогать его Аркан сразу не хотел, пусть посмотрит, как помучается его внук, а потом и деда пришить. Но как на отрезке между населенными пунктами найти нужную деревеньку, ведь он не знает ее названия? Единственное, что запомнил Аркан, это фамилию жены лесника — Замятина и что его звали Михаилом. Кое-что можно узнать у местных жителей прибрежных деревень: работа трудная и долгая, но пришла пора довести дело до конца.

— Я думаю, лучше послать Лешего, — сказал Крут, — у него язык подвязан и сображаловка работает. Откупим маломерный катерок, пусть бороздят правую сторону Оби в том районе, где вы лодку упустили. Дадим ему двоих человек в подручные и под предлогом скупщиков пушнины, они опросят местных. Найдут, Аркан, не переживай, — успокаивал его Крут.

— Объясни им, чтобы пока никого не трогали. Если отыщутся, мы сами с тобой решим, как с ними поступить, — напутствовал Аркан.

Леший был расторопным жуликом, раньше он предпочитал обчищать квартиры и небольшие магазинчики, но со временем, как только его подтянул к себе Серега Крут, он быстро пошел в гору. Аркан, когда скрывался на Алтае, самолично поручал ему следить за порядком в некоторых районах города, к тому времени была отлажена сеть сборов с подпольных предприятий и местных уркачей.

Леший все — таки смог добраться до Крутого Яра, где ему подсказали, что чуть ниже по Оби, в деревне Михеевка живет знаменитый лесничий — дед Михаил. Ни о чем не догадывающиеся жители деревеньки радушно отнеслись к скупщикам пушнины, и даже местные мужики продали им выделанные шкурки зверьков. Как бы, между прочим, разговор зашел о тайге, рыбалке, заказнике, и в конечном результате привел к лесничему. «Да, действительно, живет такой дед Михаил в десяти верстах от деревни в своем доме, правда один. Недавно его проведывала родная дочь, приезжала одна, без сына. Внук деда Михаила живет в городе Новосибирске с матерью».

Вот такой попался Лешему словоохотливый деревенский житель Ефим, особенно когда во дворе, на столе появилась бутылка водки. Без задней мысли Ефим и фамилии сказал Лешему: Екатерины Воробьевой и сына ее, Воробьева Александра», и для поддержания беседы много еще чего наговорил Лешему, но последнему нужны были всего две фамилии: Коростылев и Воробьев.

Аркан оценил труд Лешего и его подручных, и щедро отблагодарил. Уединившись с Крутом он решил поручить ему разыскать дочь лесничего и его внука.

Каково было удивление Аркана, когда через несколько дней Серега Крут выложил ему всю подноготною на Сашку Воробьева. Крут сам опешил, когда узнал, что это тот парень, которого он подставил под удар Кемеровской шайке пацанов. К тому же Воробей оказался подручным Лехи Дрона, с ним и Карзубым Крут беседовал на Тарбазе. Все тот же Воробей участвовал и был осужден за бунт и его сейчас они греют в тюрьме.

— Ну, что скажешь, Серега, что нам с этим птенчиком делать? — обратился вор к положенцу, ошарашенный новостью.

— Аркан, пацан он неплохой, по тюрьме себя показал хорошо, с Дроном был до последнего, пока того менты не ухлопали, на следствии никого не сдал, и вообще за ним никаких косяков нет.

— Как это нет! Ты чё Крут?! Ты ему такую характеристику накалякал, прямо хоть сейчас корону одевай. Если бы я его в натуре не знал, то замолвил бы за него слово в зоне, как за правильного бродягу. Он со своим дедом нас развел на болотах и бросил подыхать. Ты думаешь, я дурак, и не понял, почему вертолет кружил надо мной. Это они навели военных и легавых на то место.

Крут был единственным человеком в окружении вора, к которому Аркан относился по-свойски, он мог выслушать Серегу, когда он не соглашался с его доводами. Крут снова воспользовался правом положенца.

— Аркань, — обратился он, как можно мягче, — ты же понимаешь, что тогда у них не было выбора, в принципе они спасали свои шкуры.

— Крут! И это говоришь ты, который со мной в огонь и в воду. Ты положенец в этой области, так какая на хрен сентиментальность забралась к тебе в голову. Серега, ты чё, совсем башку потерял?!

— Аркаш, я видел и знаю этого пацана, я думаю, он заслуживает снисхождения. Не будь к нему жесток.

Крутов, пожалуй, в первый раз увидел разъяренное лицо вора, было всякое, но чтобы так выйти из себя…

— Ты не был там, с нами, когда Костян захлебывался в болотном дерьме, и просил их о помощи, и ты не шел со мной, голодный, холодный и злой по топям и тайге, когда мною руководило только чувство мести, — распалялся Аркан, — я выжил, благодаря ненависти к ним, что когда-нибудь загоню их в могилу, это помогло мне справиться с собственным бессилием и обстоятельствами.

Крут помалкивал, он видел, как Аркан входил в «раж», и потому предпочел в этот момент не перечить вору.

— Сам посуди! Я признанный вор в законе, чудом остался жив, и вдруг мне улыбается фортуна, осуществить свою месть. А какой-то Крут, подсовывает мне слюнтявку, и начинает кидать поддержку моему врагу. Не думал я, что положенец в нашей области окажет сочувствие моим врагам. Ты что, Серега, хочешь подорвать наши отношения? Так давай, перечеркни все, что между нами сложилось за эти годы. Запомни одно, кореш! Все, что касается меня лично, лучше не лезь, и не впрягайся за тех, кого не знаешь на все сто. Ты меня понял? Или мне стоит по — другому тебе разложить все по полочкам, — уже более грозно произнес вор, — так я вынесу на авторитетный круг этот базар, тогда увидим, кто из нас прав.

Крут понял, что не сможет постоять за Воробья и пошел на попятную.

— Не надо Аркан, я все понял. Как скажешь, так и будет, из-за Воробья я не хочу портить с тобой отношения. Ты прав, я завязываю этот базар.

— Серега, я всегда знал, что ты на моей стороне, не обижайся братан, проси, о чем хочешь, но не затирай мое чувство мщения. Так ты говоришь, он сейчас на тюрьме?

— Да, ему только что втерли червонец строгача.

— Далеко пойдет, останавливать пора, — пошутил Аркан, — Серега, давай через своих ментов, засылай маляву Волчонку, он сейчас ждет этап на зону, пусть прозондирует почву, и нароет мне о Воробье побольше информации.

— Аркан, просьба к тебе одна.

— Ну, говори. Чего хочешь?

— Не опускай Воробья, лучше убей, он и вправду не заслужил унижения.

— Серега, ты что думаешь, я совсем отмороженный на всю голову. Конечно, мне его жизнь нужна, а не честь, и запомни, истинный вор никогда из подтишка дела не совершает. Предъява Воробью будет конкретная, единственное я могу тебе пообещать, что никто не будет знать, за что он лишится жизни. После его смерти снаряжай «экспедицию» в тайгу, и вслед за Воробьем отправим деда, но прежде, чем он сдохнет, узнает о смерти своего внука. Ты говоришь Крут, мамаша у него смазливая?

— Ага, баба красивая, в библиотеке работает. Ах, да, чуть не забыл, пахан — то у Воробья бывший сиделец, говорят, он по Краслаговским лагерям был ходок.

— А погоняло его какое?

— Не знаю, наверно Воробей старший, — усмехнулся он.

— Так может и этого прицепом, вместе с ними? — осклабился Аркан.

— Они не живут вместе, хотя если хочешь, можно этому алкашу смертельную дозу алкоголя влить.

— Нет, Крут, я привык прямо, а так просто лишать жизни без предъяв — это не в моих понятиях. Когда с этими лесниками покончим, можешь телку эту — мамашу его, кинуть «на хор» (Групповое изнасилование) своим фырганам.

— Как скажешь, Аркань, — согласился Крут.

— Короче, Серега, у меня тут один вариантик нарисовался, помнишь, я тебе рассказывал о своем Азиатском кентухе — Джамале?

— Конечно помню, он нам еще полную наводку дал по заведующему базой.

— Ну, так вот, он мне сообщает, что по этапу в Тобольск идет группа зэков, все его земляки, они осуждены на крытую, среди них есть один его должник. Он указал фамилию, погоняло, и предложил его в качестве «торпеды». Я вот о чем подумал, может нам ускорить процесс с Воробьем, пусть этот бык замочит его. Организует драку и во время потасовки, перо в бок и на погост.

— А как мы их сведем в одной хате, азиаты ведь транзитом идут через централ. Так-так-так, кажется, я врубаюсь, Воробей сейчас сидит в карантине…

— Вот-вот, Серега! Это ж ништяк!

Аркан и Крут поняли друг друга.

— Задействуй нашего подкупленного мусора — опера, пусть бабки отрабатывает, если заартачится, кинь ему еще на жало. Кум Воробья вместо осужденки кинет в транзитку.

— А что, Аркань, мысль верная, я подкачу к этому мусору и передам информацию.

— Даже если у нас в централе ничего не срастется, я Волчонку отпишу ксиву, может он его надыбает на этапе, а придет Воробей в зону, я его и там достану.

Аркан сел писать записку, адресованную Волчонку — своему старому корешу.

«Привет братан! Не забыл меня еще? Имен называть не буду, ты вспомни малолетку, кто у тебя был лучшим кентом? Дело у меня к тебе. Разыщи в тюрьме Воробьева Александра, погоняло Воробей. Присмотрись к нему и нарой мне о нем побольше информации. Отпиши: куда его погонят на этап? Добавлю только одно — это мой кровный враг, а для остальных пусть все остается ровно.

Удачи тебе брат, придешь в зону, все будет правильно».

Вор сложил маляву вчетверо и подал Круту.

— Гони Серега ее Волчонку, а там будет видно. Главное — они у меня здесь, — и Аркан сжал кулак.

Многим работникам системы известна такая поговорка: «Ворон ворону глаз не выклюет», а если отбросить в сторону официальные иллюзии, то по большому счету никто не собирался сильно наказывать начальника колонии Сереброва и его заместителя по РиОР Кузнецова.

После жестокого подавления бунта в колонии, обоих, методом рокировки определили в другие места. Убийство майора Ефремова еще раз доказало, что начальник оперчасти перегнул палку и своими действиями поспособствовал волнению заключенных, которое переросло в бунт. Одним словом, начальству удалось все свои неприятности списать на покойного Ефремова. Виновные бунтовщики были наказаны и приговорены к различным срокам. Кое — кто из офицеров подал рапорт и уволился из органов. Скорее всего им просто подсказали, как лучше поступить, чтобы избежать грома и молний со стороны Московской комиссии. Как бывало и до сих пор происходит везде, если касается разбирательства среди начальственного состава сотрудников. Поговорка: «Все шито- крыто», выправила все.

Спустя время, бывший майор, а теперь уже подполковник РиОР Кузнецов продолжает свою деятельность на благо системы ИТУ в одной из колоний Љ5 строгого режима города Новосибирска. Его тайное предприятие продолжает свою работу и процветает, благодаря старым связям с работником управления Говоровым.

В течении двух лет знакомство Кузнецова с вором в законе Арканом переросли во взаимовыгодное сотрудничество, и дает обоим немалые барыши. Тем более, теперь нет вора Садовникова, а есть деловой человек — Новиков Валерий, помогающий решать подполковнику серьезные дела, связанные с производством, отлаженным на новом месте в колонии строгого режима.

 

Глава 51 Рецидивист Волков

После суда Александра Воробьева разместили в карантинной камере, где просидел он два дня. На третьи сутки его с вещами вызвали на выход, и посадили во временный бокс. Зачем-то повели на первый этаж. Екнуло в сердце: «Почему на первый, да еще в тюремное крыло, где расположены транзитные камеры?»

Так и произошло, его почему-то посадили в хату к транзитникам.

Камера большая, и людей в ней набито, как селедок в бочке. Сашка прикинул: «Человек сорок будет».

Транзит — текучесть народа неимоверная, вечером ложатся заключенные спать, видят одни лица, утром просыпаются: наблюдают уже другие. В сравнении с обыкновенными камерами, где подследственные сидят до суда, а осужденные до этапа в зону, корпус, куда попал Воробьев, считался пересыльным. С «транзитки» (транзитная камера) могут в любой момент этапировать в другую тюрьму или зону необъятной страны Советов. Воробьев недоумевал: «Неужели меня без утверждения приговора, отправляют на этап».

Сашка поздоровался и прошел в правый угол камеры. Спросил разрешения у мужиков бросить матрац на нижнюю шконку. Если в обычной хате арестанту сразу указывают место, где он будешь спать, то здесь приходится ютиться на нарах по двое, так как спальных мест не хватает. Обычно мужики спали «Валетом».

Сашка огляделся. В левом углу заметил двоих арестантов перекидывающихся в карты, посредине камеры прямо на полу расположились еще игроки: по виду не славяне, скорее всего азиаты.

— Зема, иди к нам, — позвали его арестанты из правого угла. Сашка подошел, поздоровался, назвал свою кликуху. Мужики представились: «Волоха — Волчонок и Паша Железный».

Волков Владимир, сорокапятилетний, крепкий, симпатичный мужик, ждал этапа в зону строгого режима. Ему сменили режим с особого на строгий, или как иначе называют зэки, с «полосатого», прозванного за полосатую робу.

Паша Железный — заядлый картежник, ему уже стукнуло пятьдесят пять, он ждал этапирования в наркотзону, где его будут лечить от зависимости к наркотикам.

— А ты Санек, куда собрался? — спросил по-свойски Володька Волчонок.

— Не знаю, меня вообще — то должны были в хату к осужденным кинуть, а почему сюда посадили, понять не могу. Мне червонец строгача впаяли буквально три дня назад.

— Ну, значит жди этапа на дальняк, — со знанием дела пояснил Паша.

— А что за статья у тебя такая? — поинтересовался Волчонок.

— Семьдесят седьмая, первая.

— Ты что, на зоне бунт замутил? — с удивлением спросил его Волчонок.

— Ну- да, так и есть, мы с братвой подняли бунт на общаке, может, слышали?

— Еще бы не слышать, до нас полосатиков на Убинке отголоски вашего бунта докатились, поговаривают к вам в зону правильный босяк зашел.

Сашка обрадовался, что в этой камере с пониманием относятся к бунту в колонии общего режима.

— Да — это правда, этим босяком был вор в законе Дрон.

— Дрон?! — Паша Железный оживился, — да я с ним в Свердловской тюрьме в одной хате сидел, он тогда ждал этапа на Сиблаг. Ништяк бродяга, я его хорошо помню. Слушай Санек, ну как он, а ему сколько втерли?

— Нисколько. Погиб Леха, его снайпер во время бунта срезал, он сам под пули пошел, заранее знал, какой конец его ожидает.

— Я тоже о нем слышал, — сказал Волчонок, мой кореш Аркан о нем раньше рассказывал, жаль бедолагу, молодой еще был.

— Аркан?! — удивленно произнес Сашка, — это Лехи Дрона лучший кореш, он ведь нас с воли подогревал, потом малявы по зонам и тюрьмам гнал, чтобы нас братва поддержала, и в изоляторе постоянно грел пацанов, которые во время бунта от ментов пострадали.

Сашке было интересно общение с Волохой, человек с особого режима, должно быть авторитетный. О таких мужиках люди говорят: «Крым — Нарым прошли».

Сашка не курил, в камере дым стоял коромыслом, как говорится: «хоть топор подвешивай». Он слышал, что некурящий человек получает семьдесят пять процентов дозы никотина больше, чем курящий.

После обеда в камере немного угомонились: кто играл в карты, а кто упал на боковую спать.

Со стороны тюремного двора, за решетками и сплошными жалюзями, послышался юношеский голос, задушевно полилась мелодия песни. Голос нарастал, усиливался, разлетаясь по двору, вдоль стен, расположенных буквой «П». Парнишка пел о свободе, о белой лилии. Многие заключенные, в том числе и Сашка запрыгнули на верхние нары и прислушались, когда парнишка заканчивал петь куплет, подключался девичий голос, помогая ему подпевать припев. Дуэтом песня звучала изумительно. Когда парень и девушка допели песню до конца, за тюремными стенами раздались восторженные крики, многие просили, чтобы «малолетки», а это они исполняли песню, вновь ее повторили, так как не все успели услышать с самого начала.

Паренек снова затянул:

Вдруг во дворе раздались крики и шум — это тюремная охранка передавала по рации, чтобы дежурные на этажах успокоили разволновавшиеся песней камеры. Все вокруг стихло.

Сашку заинтересовал один мужик, ему было около сорока лет, он сидел и красиво разрисовывал «марочку» (носовой платок). Сашка подошел и присел рядом, стараясь не мешать тюремному художнику. Гриша — так звали живописца, рисовал картинку на материале цветными пастами. Сюжет довольно простой, но брал за душу. На переднем плане белокурая красавица, обнимает ствол березы. Художник тщательно обрисовал фигуру в легком платьице, на траве, рядом с девушкой лежит узелок с вещами. Ее взгляд устремлен вдаль, на старинной монастырь, к которому, между холмами, петляла тропа.

Гриша посмотрел на Сашку и спросил:

— Что, нравится?

— Конечно, особенно девушка и монастырь. Красиво рисуешь, а что означает твоя картинка?

— Красавица прощается с миром и постригается в монашки, слышал о таком? — спросил он Сашку.

— Да, приходилось. Здорово рисуешь, класс! Мне нравится, — повторил он.

— Ну, раз нравится, возьми себе на память, будешь вспоминать о бедном художнике, с которым повстречался в Новосибирском централе, только замочи ее в воде с солью, чтобы рисунок не смывался при следующей стирке.

— Благодарю, обязательно сделаю.

— У тебя чай есть? — спросил Гриша — художник.

— У меня осталась одна заварка, мы сейчас с мужиками будем варить, ты к нам подсаживайся, — предложил ему Сашка.

— Тебя как звать, — спросил он Воробьева.

— Сашка.

— Меня Гриша. Знаешь Санек, у меня красная паста закончилась, если найдешь, с меня червонец.

— Да ладно, — произнес недоверчиво Сашка, — червонец за стержень от авторучки.

— Найдешь, и червонец твой, — подтвердил Гриша.

Сашка пошел по камере и стал опрашивать всех подряд, нет ли у кого красной пасты, и тут на его счастье отозвался один парень.

— Есть у меня красный пастик, но он мне нужен, я в стирах рубашки трафаречу. А тебе зачем?

— Хочу на чирик обменять.

— Что, прикалываешься?!

— Да нет, серьезно, мне художник пообещал, за стержень червонец отвалить.

— Так я в доле, пусть дает, а мы баландера на чай уфалуем (уговорить).

Ударили по рукам. Каково было удивление обоих, когда Сашка отдал стержень художнику.

— Подождите пацаны, немного терпения и многострадальный червонец попадет к вам в руки.

Сашка сначала подумал, что Гриша его обманул, и хотел забрать обратно стержень, но тот попросил их еще раз, потерпеть.

Буквально, часа через три Гриша показал им классную подделку, ни чем не отличающуюся от натуральной купюры, достоинством в десять рублей.

Воробей присвистнул от удивления. Десятка пошла гулять по рукам, завораживая арестантов талантом Гриши.

— Ну, ты и Репин! Земляк, где так научился рисовать? — спросил его Волчонок.

— Так у меня художественная Академия за плечами.

— А что на нары потянуло?

— Приторговывал малость.

— Фарцовкой, что ли занимался? — спросил его Воробьев.

— Ну — да, дисками, да шмутками.

— Ты еще скажи, что Москвич, — пошутил Паша Железный.

— Ну, с Москвы, а что это стремно?

Многие засмеялись. Волчонок ответил:

— А художников, да фарцовщиков только с Москвы в Сибирь и гонят.

— Да ладно вам прикалываться, — обиделся Гриша.

— Да не ведись ты, Москва, мы же твой талант почитаем, глядишь на твой чирик и возьмем чаю.

— Я же для этого и рисовал, у меня на разных пересылках (тюрьма) пролазило, покупал уже, проверено.

Сашка дождался, когда за решеткой и жалюзями с улицы послышатся голоса, он подозвал зэка из хозобслуги и предложил червонец за плиту чая, он пообещал помочь. Через некоторое время по жалюзям стукнули, и Воробей произвел обмен, передал за решетку рисованный червонец, а ему просунули в щель, между жалюзями упаковку плиточного чая.

Через полчаса, гоняя по кругу кружку с чифиром, арестанты нахваливали чай и смекалку Гриши. Подсели в кружок и «Азиаты», они оказались «крытниками», осужденными на тюремный режим, и шли этапом из Джамбула в Тобольск, их насчитывалось семь человек.

Особенно среди них выделялись двое: первый — лет пятидесяти, из всей команды его слушали и уважали, а второй моложе, нагловатый по — натуре, он не выпускал колоду карт из рук, все тасовал, как бы показывая, что не прочь с кем — нибудь перекинуться в партейку.

Волчонок подсел к нему и предложил перекинуться в «Рамс», но эта игра азиату не подходила, тогда они остановились на «Тэрсе». Волчонок посмотрел по сторонам и, увидев острый и сметливый взгляд Сашки, спросил:

— Сечешь в тэрс? — Сашка утвердительно бросил:

— Бывало, приглашали независимо понаблюдать.

— Ну, значит садись в круг, — предложил Волчонок.

Со стороны азиатов, тоже сел наблюдающий, как раз напротив Сашки.

Игра началась. Волчонок был игрок старый, память отменная, запоминал все комбинации. Карты помнил: которые сбрасывались в отбой, и что на руках оставались. На кону уже стояло больше полтинника, в настоящее время — это хорошие деньги, почитай пять плит чаю можно в тюрьме купить.

Волоха видит: не идет масть, партнеру прут очки, да все крупняком, а ему ни в какую. Но просчитался урка Джамбульский, видимо хотел сыграть в свою колоду. Волчонок уловил подвох и остановил игру. Раскидав свои карты рубашками (тыльная сторона карты) вверх, строго сказал:

— Вот эту, — он показал на карту, — эту, и вот эти две, видишь, по углам коцки стоят, я уже молчу о других, давай тормознем игру и продолжим с новым стосом (колода карт).

Джамбульский заворчал на родном языке, объясняя что — то своим корешам.

— Ты давай по — русски шпрехай, уговор был в начале игры: «базар ведем по-нашенски», — предупредил его Волоха.

Волчонок кому-то крикнул в левый угол камеры, из — за шторки показалась голова арестанта.

— Музыкант, Саня, у тебя стос не коцаный есть? — он молча ударил ладонью по верхней шконке, и сейчас же свесилась голова другого арестанта.

— Новый стос дай Волчонку, — отдал распоряжение Музыкант.

Продолжили игру уже с новой колодой. Здесь внимание Волчонка зацепилось на отсутствии одной карты, которая должна была сыграть главную роль. Сашка насторожился и зорко присматривал за Джамбульским. Волохе шла карта и светил «шестерик», набиралось пятьсот тридцать очков и по его стопроцентной уверенности последняя карта одной масти решала судьбу всей партии. Сашка заметил подвох и сказал Волчонку.

Волков сразу накрыл карту и объявил мухлеж. Сашка подтвердил. Тут такое началось: азиаты раскричались — «гыр-гыр», глаза горят, пальцы гнут, собралась целая кодла, и все на одного Волчонка.

Один азиат тянет руки прямо к лицу Волохе, другие напирают. Чем бы все закончилось, одному Богу известно, но в следующий момент Сашка достал заточенный супинатор (Металлическая упругая пластина извлеченная из подошвы ботинка) и приставил к яремной вене на горле мухлевавшего, а другому, рядом стоящему азиату, со всей силы пнул под коленную чашечку, да так, что тот взвыл от боли. Сашка угрожающе процедил сквозь зубы:

— А ну кыш по нарам, черти бесноватые, хоть один дернется, я вашего кореша заставлю горлом улыбаться, — и надавил в горло урке заточку с такой силой, что выступила кровь.

— Я повторять не буду, сейчас полосну, мне терять нечего.

Волчонок тем временем грубыми ударами в грудь стал теснить столпившихся к стене. Видя, что верх начинают брать парни-славяне, зашевелились и зарычали остальные в камере. Вылез из-за ширмы Музыкант, наматывая полотенце на кулак. Паша Железный схватился за сапог.

Назревал грандиозный мордобой, который мог перерасти в поножовщину.

Видя, что добром дело не закончится, старший среди Джамбульских поспешил уладить ситуацию, и на своем языке, видимо ругая горе — игрока, какое-то время вправлял ему мозги. Затем подошел к Волчонку и отдал ему выигрыш. Казалось, на этом инцидент был исчерпан, но по правилам и чисто человеческим соображениям, мухлевщик должен принести извинения, но он наотрез отказался, посчитав это за унижение. Вот тогда Санек опять проявил себя, как истинный пацан, он подошел к урке и как можно спокойно произнес:

— Ты не то, что до крытки, ты до утра вряд ли дотянешь, так что спи вполглаза, если хочешь жить.

Да-а. Если бы Санька знал, что этими словами спровоцировал азиата на крутые меры…

Конечно, Сашка брал урку на испуг, но в тоже время понимал, если Джамбульский даст отмашку, то придется серьезно им заняться. По виду азиатов было заметно, что они затаили обиду, но были вынуждены разбежаться по разным углам.

Волкову пришелся по нраву крутой норов Сашки, и он поблагодарил его за поддержку: характер у парня был действительно, что надо.

Славяне на всякий случай спали по переменке, но в конце концов, видя, что азиаты успокоились, мирно заснули.

Сашку, как будто кто-то в бок толкнул, он проснулся и открыл глаза. «Мухлевщик», держа в руках заточку тихо пробирался между спящими на полу арестантами. Еще мгновение и он воткнет ее в горло, крепко спавшему на спине Волчонку.

Моментально сработала реакция, Сашка рванулся к азиату, беспорядочно наступая на тела спящих арестантов, и когда тот занес руку для удара, Воробей что есть силы, врезал ему кулаком в левую челюсть. Удар был настолько сильным, что отбросил нападавшего вглубь двухъярусной шконки и он, ударившись головой о стенку, упал на спящего Волчонка.

Выиграв момент, Сашка вывернул ему руку и заточка упала на постель, но в тот же миг раздался крик Волчонка. Сашка инстинктивно убрал голову в сторону и резко обернулся. На мгновение он заметил, как правая рука с заточкой другого азиата, опускается прямо ему в шею. Воспользовавшись занятостью Воробья, он намеривался вогнать ему пику. Сашка, как учил тренер, выбросил левую руку и, создав блок, произвел захват руки противника. Резко вывернул лезвие и заточка упала на пол. Мощным ударом с правой руки, отбросил азиата в центр камеры, при этом разбив ему нос до крови.

Драки — стенка на стенку не получилось, зато образовалась куча — мала. Но различие национальности и численное преимущество мужиков — славян позволяло им в драке не угодить своему же в физиономию. Били крытников, сопровождая побои ужасными матами и звериными хрипами. Азиаты остервенело отбивались.

Драка прекратилась только тогда, когда открылась дверь и мощная струя воды из пожарного рукава не успокоила противоборствующие стороны.

Дежурный по коридору спросил: «В чем сыр — бор, что не поделили?»

— Командир, убирай их на…! Или мы за себя не ручаемся, — еще не отдышавшись, выкрикнул Волчонок.

Азиатам приказали выйти из камеры. Когда всю Джамбульскую компанию выводили в коридор, самый борзый из них, что-то процедил на своем языке в адрес Саньки. На что он усмехнулся и шуткой ответил:

— И сказала пчела медмедю, я тебя на шашлык насадю.

Все в камере засмеялись и дверь захлопнулась.

Минут через пятнадцать пришел ДПНС с командой, и попытался найти виновных в организации драки, но ничего не добился со стороны азиатов и арестантов камеры. Волкова вывели в коридор, и он кое-что объяснил надзирателям. Переговорив, Волчонок попросил дежурного по изолятору, чтобы он не писал рапорт по поводу драки, ему не хотелось, чтобы кто-нибудь угодил в карцер перед этапом в зону.

— Если со стороны азиатов нет претензий, то и с нашей стороны все путем, — сказал Волков.

Дежурному офицеру тоже не хотелось поднимать лишний шум, случилась бы драка на обычном этаже, а то ведь в транзитке, завтра же Джамбульские уйдут по этапу из области, и все утихнет. ДПНС удовлетворился тем, что перевел азиатов в другую камеру.

— Санек, я перед тобой в неоплаченном долгу, — обратился к нему Волков, — я думал эти черти Джамбульские успокоились и можно заснуть. Ты разве не спал, когда на меня чемергес набросился?

— Спал, но меня словно кто-то разбудил.

— Видно у тебя чутье звериное, так бывает с людьми: вроде человек спит, а мозг работает и держит под контролем напряженную ситуацию. Классно ты их уделал. Где так научился? Обучался чему?

Сашка скромно промолчал и на основные вопросы не ответил, а только мягко заметил:

— Ты меня тоже вовремя предупредил, так что мы с тобой квиты.

Сон был нарушен, и Сашка сел напротив Волчонка, засыпав его разными вопросами. Ему действительно было важно мнение такого «росомахи» уголовного мира, как Волков Владимир.

— Ты мне объясни Волоха, на суде двоим нашим бунтарям дали особый режим, разве это возможно с первой ходки?

— Ну, допустим не первой, судили их во второй раз, а дали полосатый режим за тяжесть преступления. Я так понимаю, первые пять лет они будут в крытой сидеть?

— Так и есть, — подтвердил Сашка.

— Такое происходит в особых случаях, пусть Бога молят, что зеленкой лоб не намазали.

— Как ты думаешь, в какую зону нас отправят? — спросил Сашка.

— Пока мы в транзитке, нас могут по распределению и на дальняк отправить, все от управы зависит, они там балом правят. В Новосибирской области шесть зон — строгачей. Не знаю Санек, хорошо бы в городе оставили, к примеру: на «Восьмерке» или «Пятерке», у меня там знакомых уйма, да с воли есть, кому греть.

— У тебя родные в Новосибирске? — спросил Сашка.

— Нет, ты не поверишь, я родом из деревни, с Алтайского края. В детстве в Рубцовске жил, потом спецшкола, малолетка в Краслаге, там и познакомился с Арканом.

— Так ты с ним на малолетке сидел?

— Ну — да, Аркан тогда получил срок за бугра, топором ему голову пробил, его судили и отправили в другую область, а я на «мужики» (лагерь для взрослых) поднялся, — Волков тяжело вздохнул, — затем поехало, понеслось: на воле задерживался ненадолго, мотало меня по всей стране. Уральские тюрьмы и зоны обошел, в Усть-Куте в наркотзоне был, там мы с Арканом опять встретились, правда я раньше на свободу вышел и встречал его по звонку. Потом опять попал в Краслаговские лагеря, в Решетах парился.

— У меня отец тоже в Решетах сидел.

— А в какой зоне?

Точно не знаю, но я помню, что последний раз в «Двадцатке» сидел в Краслаге.

— Я тоже там чалился! Может, мы с ним были знакомы, у него какая фамилия?

— Как и у меня — Воробьев.

— Нет, не знаком. Меня потом во Владимирскую тюрьму отправили, за отрицание, позже в «Златоуст» загнали. Пришлось свою правоту перед ментами доказывать: вскрыл себе вены на руках, — Волчонок показал Сашке крупные, белые шрамы на левой руке.

— Потом снова Владимирская и свобода.

— А последний раз? — поинтересовался Сашка.

— Червонец особого втерли, двадцать четвертую вменили, и стал я «ООР» (Особо — опасный рецидивист).

— Волоха, ну как там на особом?

— Как и везде, мужики пашут, бродяги в потолок поплевывают. Каждый выбирает свой путь: кому в крытку, кому на «черную», я поначалу тоже воду мутил, да потом решил с головой дружить. Надо Санек мозгами больше упираться, насиделся я по крыткам и карцерам. Не сломали меня менты, но здесь идея нужна. Я любого пойму: вора в законе, и мужика — работягу. Вон Леха Дрон, молодой был, и нечета многим ворам, у него свой стержень в характере. Аркан — кореш мой, тоже идейный, он даже за меня слово молвил перед ворами, я по своим понятиям и поступкам тоже мог в воровской семье оказаться.

Волков замолчал.

— Ты отказался?

— Нет, Санек, в историю серьезную вляпался. Я одну мразь на тот свет отправил, он в то время положенцем был, а таких трогать нельзя. Аркан потом на воровской сходке отмазал, и меня не тронули, иначе я с тобой бы сейчас не разговаривал.

— Волоха, а за что ты его замочил?

— По моим понятиям и кстати воровским, насиловать малолеток, а потом убивать — это не делает чести уважаемому парняге, а тем более положенцу.

— Так он насильник, что ли?

— Он мою сестренку родную насильно взял, а потом животное побоялся, что она его сдаст и задушил подушкой. Мы ведь с ней детдомовские, по малолетству со шпаной связались, она за мной глупенькая, как хвостик болталась, — Володька замолчал и потер виски пальцами, затем вздохнул и продолжил, — я сидел в тот момент, и не мог знать о ее смерти. Когда освободился, мне братва на ушко шепнула, я этому гаду через Аркана предъяву вынес. Этого «лохматого» (Насильник) на сходке опросили, хотели решить все по справедливости, но он повернул все иначе: мол, сдала его шлюха, и он ее порешил.

Мне эта тварь, пользуясь статусом положенца, в наглую, без свидетелей заявил, что убрал ее, за — то, что она своим братом стращала.

Вмазал я ему обрезком трубы по башке и перед его агонией, сказал: «Сдохни тварь — это тебе за сестру». Он тут же копыта отбросил.

— По мне, ты поступил справедливо, если бы он повинился перед тобой, а то ведь себя правым считал. Ты после его убийства больше не блатовал? — наивно спросил Сашка.

Волчонок улыбнулся.

— Нет Санек, мужиком жил, но честь свою пацанскую ничем не запятнал, меня по — прежнему уважают, и мой голос имеет вес по разным зонам и тюрьмам. Нужно человеком себя вести и таковым оставаться, даже несмотря на обстоятельства и условия, а авторитет — дело наживное.

В последнее время Сашку постоянно мучил вопрос: «Тот ли это Аркан, о котором уже не раз приходилось слышать? Мы с дедом встретили на болотах Аркадия, подручные называли его вором. Но был ли он в законе? Не помню. Мне тогда было пятнадцать лет, и слово вор для меня значило — красть, воровать, а что существовали еще какие — то воры, мне до того не было дела».

Если Аркан один и тот же человек, то Сашка терялся в объяснениях. Именно теперь, как совместить свой давний поступок, решение бросить Аркана в болоте и теперешнюю помощь вора? Дилемма! Душой и сердцем он конечно же был на стороне деда и готов отстаивать свою правоту до конца: они защищали свою жизнь.

«Почему в тот год Аркан с позиции силы хотел лишить меня с дедом самого дорогого — это жизни. Но сейчас вопрос стоит иначе, человек, который мне помогает и поддерживает в трудный момент, не догадывается, что оказывает помощь своему врагу. Если Аркан узнает об этом, как он себя поведет?»

Он хорошо запомнил его взгляд, полный ненависти, и еще крики, раздававшиеся сквозь ливень. Но одна мысль всегда успокаивала Сашку: «Аркан считает, что они с дедом, местные жители и ему в голову не придет, что внук — житель города Новосибирска».

— Волоха, — обратился он снова к Волчонку, — люди намекали, что Аркан сейчас в побеге, сколько же лет он скрывается?

— Я точно не помню, кажется года четыре, может пять. А тебе что, интересно, как ему это удается?

— Конечно, ведь его же менты кругом ищут.

— Вообще-то Аркан человек — легенда и на самом деле он пропал лет пять назад, когда бежал последний раз из зоны. Поговаривали, будто он утонул в болоте, где — то в тайге. Да, действительно, кто — то переписывается с братвой, гонит малявы, греет зоны, держит город под контролем, а на самом деле Аркан это, или кто-то другой, не знаю.

— Как это, кто — то другой?

— А вот так, нет и все его, никто не видел, говорят, сгинул бродяга.

— Ничего не понимаю, а кто же тогда Дрону, нам помогал?

— Не знаю, Санек, может от его имени все это делается, а может… Волчонок замолчал.

Сашка догадался, что он не хочет больше говорить на эту тему. Радостная мысль пришла ему в голову: «А может Аркан не выбрался из болот, и все дела, прикрываясь его именем, решает кто-то другой».

 

Глава 52 Тюремный «вертеп»

Полковник Шилов, начальник следственного изолятора, с тех пор, как был назначен на эту должность, имел хорошие, нужные знакомства с офицерами различных ведомств, и в частности госбезопасности.

Изолятор, или как его называют «коренные обитатели» этого мрачного учреждения — тюрьмой, впускал в свои стены большое количество разного люда. Здесь ждали своей дальнейшей участи подозреваемые в преступлении, случайно попавшие под уголовную статью и закоренелые, отпетые уголовники.

В Советском Союзе не принято распространяться о политических заключенных и, как утверждают высшие чиновники из госаппарата: «У нас в стране нет политических преступников, а есть уголовные элементы». Подобные типы и содержались в специальных коридорах, а курировали эту область оперативные работники КГБ.

Шилов непосредственно общался с органами, и его подчиненные проводили оперативные мероприятия, создавая политическим невыносимые условия: подсаживали «уток» в камеру, действуя психологически на инакомыслящих, подвергали унизительным мероприятиям, после чего, они просили, умоляли администрацию изолятора, вызвать оперативника или следователя из управления КГБ.

В свое время, силами заключенных, работающих у начальника СИЗО в хозяйственной обслуге, удалось построить и запустить чудесную сауну с небольшим бассейном и комнатой отдыха на энное количество человек. Строительные и отделочные материалы выкраивались из общего планирования по ремонту изолятора, кое — чем Шилову помог его знакомый, хозяйственник из управления подполковник Говоров. Некоторая часть доходов шла из средств, полученных путем зарабатывания денег заключенными, оставленных при изоляторе в качестве хозобслуги. Малолетними подследственными преступниками, работающими в камерах по договорам с разными предприятиями города. После суда осужденных выводили в рабочую зону для изготовления деревянной тары.

Сауна — очень удобное место для встреч на уровне служебных знакомств, тем более под надежной охраной. Собирались обычно в конце недели, в пятницу. Прослышав от знакомых о добротной баньке и радушном хозяине, офицеры из оперативного отдела госбезопасности напросились в гости.

У Шилова был еще один «рычажок», о котором знали только особо приближенные к нему люди. Срабатывал он в тот момент, когда нужно было умаслить высокое начальство или для принятия важных решений.

Зная исполнительность и сметливость одного из своих сотрудников — Брагина Сергея, он попросил его о весьма деликатном деле. Ему необходимо обустроить камеру, затем подобрать и организовать из числа осужденных женщин, что-то вроде небольшого вертепа (закрытое место, укрытие).

Сергей тщательно просмотрел дела молодых девушек, отобрал самых красивых и прекрасно сложенных арестанток. Начиная обычно издалека, с каждой из них он провел индивидуальную беседу. Обрисовывал женщинам дальнейшую перспективу, и предложив альтернативное «отбывание срока наказания», Брагин предлагал шестью красавицам условия, приближенные к домашним: хорошее питание и один рабочий день в неделю с оплатой их заработка в форме начисления денег на лимитную карточку.

На вопрос: «Что девушки должны делать?», он отвечал: «Заниматься женским делом, то есть обслуживать посетителей, а каких — пока секрет». С неоднократно судимыми женщинами Сергей не связывался, а подбирал девиц с первой судимостью, не искушенных сложностями тюремной жизни. Девушкам, нахлебавшимся досыта тюремной романтики, предоставлялся случай, остаться в изоляторе, а не отправляться в лагерь после суда. Так же они имели возможность досрочно освободиться из заключения. Девушки с легкостью согласились на такое предложение: изголодавшиеся по мужским ласкам и вниманию, они отбрасывали предубеждения, что «ложиться под мента» — не хорошо, тем более красавицы не могли знать, кто их будущие посетители.

Сначала для пробы запустили двух девушек, показавшихся Брагину, самыми сговорчивыми и искушенными в интимном деле. Офицеры КГБ, приглашенные в гости, после того, как погрелись в сауне и ополоснулись в бассейне, разогрелись спиртным. Они отдыхали в комнате, когда к ним вошли приятные во всех отношениях девушки. Радости и наслаждениям мужчин, не было предела. Хорошо проведя время с красавицами, они поблагодарили начальника СИЗО за чудесный прием, и изъявили желание продолжить знакомство, как с начальником, так и с девушками.

По договоренности в следующую пятницу, прибыла почти вся оперативная группа. К одному майору, двум капитанам и парочке лейтенантов, на этот раз пришлось запустить пять девиц. Все разбрелись кто куда, но в пределах сауны. Встреча прошла неописуемая, и всем офицерам пришлась по душе веселая компания, они остались очень довольные.

Приезжали всегда на черной волге, но когда людей набиралось больше положенного, садились в УАЗ — санитарку, где места хватало на всех. Встречал их во внутреннем дворе сам начальник изолятора, и естественно, никто и никогда из охраны даже не спрашивал у них удостоверений личности.

Связи у Шилова росли и крепли. В таких встречах зарождалось общее дело компании, дальнейшие знакомства с нужными людьми и соответственно серьезные дела и просьбы.

Сергей Брагин к тому времени уже четко определил свой дальнейший путь, решив со своим братом расширить свою организацию. Они скрупулезно подыскивали себе надежных людей: проверяя кандидатуры и каждый раз отказывались, если хотя в малом, они когда-то скомпрометировали себя.

Сергей был умный и дальновидный мужчина: прекрасно разбирался в людях и видел их слабости, присущие даже самим, казалось бы на первый взгляд, неподкупным чиновникам и лицам командного состава.

Неприязнь к такому роду начальникам он старался подавлять и не выставлять своих недовольств напоказ. После того, как они с братом провели несколько акций возмездия против насильников-убийц, они уверовали, что занимаются полезным для людей делом. Для жизнедеятельности организации нужны были средства и надежные проверенные люди, и пожалуй, одно из главных критерий — это достоверная информация.

По своей практичной натуре и активной деятельности, Сергей мог считать себя вполне предприимчивым человеком. Имея надежного покровителя, как начальника СИЗО, он мог проворачивать операции с торговлей различных предметов первой необходимости и продуктов питания в изоляторе. Естественно, ему приходилось делиться с начальником частью финансов от своих доходов.

Сергей учился договариваться со следователями, с представителями прокуратуры и даже с посредниками в судебной системе. Также умело заводил знакомства с работниками управления ИТУ, от которых за вознаграждение получал данные о разных заключенных, этапируемых во всех направлениях Советского союза. Ему была необходима такая информация.

Чтобы тайно содержать организацию, состоящую пока из двух человек тоже нужны деньги, и они добывались разными способами: от продажи чая, водки и других запрещенных предметов первой необходимости. Сергей мог свести два «любящих» сердца в двухместной, уединенной камере, за ночь пребывания влюбленных в его карман перетекало двадцать пять рублей. В настоящее время — это нормальная цена, если хотелось любить и быть любимым.

Брагин категорически отказывался иметь дело с наркотиками, хотя возможности достать «отраву» было предостаточно. Стоило только согласиться на встречу с курьером из Средней Азии, как деньги потекли бы ручьем. Один подследственный-азиат без обиняков предложил Брагину войти с ним долю, его недавно арестовали за распространение гашиша и он ждал приговора суда. В этом плане у азиата на свободе остались крепкие связи. Сергей для видимости согласился и принял в разработку наркокурьера, он передал знакомым операм по борьбе с наркоманией ниточку, и они после наблюдения раскрыли всю группу, поставляющую наркотики из различных городов Средней Азии.

Брагин никогда и некому из арестованных не предлагал своих «услуг», для этого были надежные люди из низшего состава работников, за деньги они выполняли эту работу быстро и слаженно. Захотелось, к примеру, подследственному встретиться с родственниками, но до суда свидания не разрешались. За определенную плату подобное желание превращалось в реальность. Если знакомая, не вписанная в личное дело, жаждала увидеть арестованного мужчину, то цена соответственно поднималась. Сергею иногда приходилось нанимать водителя какой — нибудь легковушки, и он привозил коробки с плиточным чаем и водкой. Весь этот нелегал постепенно расходился по многочисленным камерам. Если судить поверхностно, то создавалось обманчивое представление, что в изоляторе трудно что — либо достать, но у опытных урок был наметанный глаз на предприимчивых прапорщиков и сержантов. Бывали случаи, когда завербованные Брагиным тихушники докладывали о надзирателях. Сергей корректно проводил беседу с сотрудниками СИЗО и указывал им, чтобы они более разборчиво подходили к «покупателям».

Как и все опера, Брагин дорожил своими агентами, и не любил, когда их раскрывали, а впоследствии опускали за стукачество, но подобные эксцессы происходили очень редко.

Желающих «предпринимателей», поживиться за счет арестантов, было много. Вот здесь и отсортировывал Брагин «своих от чужих», выявляя, он направлял их к вышестоящему руководству СИЗО, а они принимали меры к «оступившимся» надзирателям.

Сергея часто мучил вопрос о нелегальном приобретении денег, не по душе ему была такая «коммерция», но иного пути они с братом пока не видели, приходилось крутиться подобным способом: на воровство и грабеж они категорически не согласны, в противном случае разрушался весь принцип их деятельности. Они понимали, что серьезные дела в конце концов заставят их заняться другими привлечениями средств.

Стоял теплый, солнечный, майский день. Для ребятишек, учащихся в школе, наступила самая счастливая пора — конец учебного года. Десятилетняя девочка, по имени Даша, закончила четвертый класс и благополучно перешла в пятый. Со своей подружкой Лизой они частенько гуляли в лесопосадках. Невысокие сосенки и ели стройными рядами тянулись на протяжении нескольких километров вдаль и вширь. От школы этот массив располагался недалеко, и автобус довозил девочек до нужной остановки за каких-то пятнадцать минут.

Причин для беспокойства никогда не было, подружки гуляли вдоль стройно посаженный елей и сосенок, и могли себе позволить лечь на сухую траву. Иногда они покупали печенье с лимонадом и устраивали пир на траве. Сама обстановка располагала к отдыху: они были вдали от шумных городских улиц и можно было любоваться красотой хвойного, молодого леса, тем более никто не мешал девочкам предаваться детским мечтам.

В тот роковой день, Лиза не смогла пойти вместе с подружкой, мама попросила ее встретить сестренку из детсада, и Даша решила одна выехать за город. Подружки расстались в автобусе: Лиза поехала дальше, а Даша, сойдя с подножки, направилась вглубь лесонасаждений. Отвлеченная мыслями и, пребывая в хорошем настроении, девочка не заметила, как на этой же остановке сошел молодой мужчина и подождав, пока не отъедет автобус, тихо направился за ней следом.

Вскоре Даша вышла к тропе, ведущей к двум прудам. Два водоема, один за другим, располагались в двух километрах от главной дороги. Даше показалось, что до пруда идти слишком далеко, и она остановилась в раздумье: «Идти к пруду или просто прогуляться?» Она подошла к сосенке и нагнув ветку, отломила часть верхушки. Сняла тонкую кожицу с иголками и, вдыхая свежий аромат хвои, надкусила побег. Подружки часто рвали по весне сосновые веточки и пробовали чуть горьковатые на вкус, но вполне съедобные молодые отростки.

Девочка не заметила, как со спины к ней подошел молодой мужчина и окликнул:

— Девочка, Вы случайно не заблудились?

Даша вздрогнула от неожиданности, но ничего не ответила.

— А почему Вы такая неразговорчивая. Куда путь держите?

Даша продолжала смотреть на тридцатилетнего мужчину, показавшегося ей на первый взгляд добрым и вежливым.

— Я иду к пруду, — наконец ответила она, продолжая разглядывать незнакомца.

— Пруд! А разве здесь есть пруд?

— Есть, даже два, если идти прямо, как раз можно на него попасть, а другой пруд чуть дальше.

— Интересно, а можно мне с Вами пойти? — миролюбиво спросил мужчина, но увидев, как замешкалась девочка, успокоил ее.

— Не бойтесь меня, мне нужно пройти на кладбище. Знаете туда дорогу?

Даша слышала, что где — то здесь есть старое кладбище, но точно сказать не могла. Пожав плечами, она посоветовала мужчине:

— Вам на верное нужно было проехать до следующей остановки.

— Наверное. Ну, ладно, я пойду, — сказал он, направляясь в сторону от девочки, — там спрошу у кого-нибудь.

Даша расслабилась, и уже чувствовала себя не такой напряженной в обществе незнакомого человека. Она решила помочь ему.

— Постойте. Пойдемте со мной до пруда, и повернете налево, мне кажется, где-то там находятся могилки. А почему Вам нужно на старое кладбище, у Вас кто-то там похоронен?

— Родители моих родителей, я давно не проведывал их. А как Вас зовут?

— Даша.

— Очень приятно, а меня Владимир Иванович. А знаете Дашенька, в этих местах в гражданскую войну проходила линия обороны. Наши доблестные красноармейцы сражались с остатками войск Колчака. На стороне красных воевал мой родной дед. Если Вам интересно, то по дороге я Вам подробно расскажу.

Даша кивнула в знак согласия и они, не спеша направились по широкой тропе вниз к пруду.

На следующий день всю территорию, прилегающую к двум прудам, тщательно осматривали работники милиции и помогающие им граждане.

Вечером от родителей десятилетней девочки поступило заявление в милицию о пропаже ребенка. Факт тревожный: не могла девочка заиграться до поздней ночи, такого никогда не происходило. Всю ночь отец с матерью и родственники пропавшей девочки ходили по окрестностям домов и школы, пытаясь разыскать девочку.

Только утром работники милиции дознались от подружки Лизы, что Даша после школы сошла на остановке и направилась в лесопосадки. Оперативно разыскали водителя автобуса, обслуживающего данный маршрут и он подтвердил, что девочка сошла именно там. В ходе мероприятий нашлось еще двое свидетелей, показавших, что именно на этой остановке сошла девочка, а за ней молодой мужчина. Тут же был составлен словесный портрет. Разрабатывалась версия о похищении ребенка и пока никто из оперативников не допускал мысли, что случилось что-то ужасное.

Розыскная собака взяла след, приведший сотрудников милиции к пруду. Неподалеку от воды, между насаждениями сосен была обнаружена сильно помятая трава, там же виднелись капельки крови. Затем собака потянула поводок к воде и, достигнув берега, заскулила. Закружилась, забегала вдоль воды и села, виновато поглядывая на хозяина. Проводник вернул овчарку на место, где была обнаружена кровь, и собака взяла еще один след, приведший ее к главной дороге, но вскоре он оборвался, видимо разыскиваемый сел на какой-то транспорт.

Через час прибыли водолазы и обшарив все прибрежное дно, обнаружили труп утонувшей девочки.

Опросили хозяев частных домов, расположенных недалеко. Оперативникам посчастливилось найти очевидца, который показал, что видел девочку-подростка с каким — то мужчиной, они направлялись в сторону прудов. В ходе розыскных мероприятий нашелся водитель «Москвича», подвозившего вечером молодого мужчину до города, по составленному фотороботу он опознал подозреваемого в убийстве человека.

Его арестовали через два дня, после совершенного им преступления. Рано утром, еще тепленьким, его подняли с постели. Кровь сошла с лица подозреваемого, когда ему предложили проехаться в отдел милиции. Сначала он запирался, отказываясь от предъявленных ему обвинений. Преступник все отрицал, но когда экспертиза выявила в теле убитой девочки частицы мужского семени, и было доказано, что она принадлежит насильнику, он дал первые показания.

Убийцей оказался ранее судимый за изнасилование и недавно вышедший из колонии по отбытии срока наказания гражданин Пушаков. Первой его жертвой четыре года назад, оказалась молодая девушка, приехавшая из Нальчика поступать в Новосибирский институт. Пушаков провожал ее поздно вечером с танцев, и заманив за заброшенные сарайки, изнасиловал. Но тогда он оставил ее в живых, и следственным органам с трудом удалось призвать его к ответу. Он давил на то, что девушка сама предложила вступить с ним в половую связь. Благодаря какому-то близкому и влиятельному родственнику, надавившему на следствие, Пушакову удалось избежать сурового наказания.

И вот, насильник снова взялся за старое, теперь он предпочел взрослой девушке девочку-подростка, можно сказать еще ребенка. Он отвечал продуманно, сразу видно, что подготовился. Врал, что не помнил, как все произошло: сидели на траве и разговаривали, а потом у него словно «крышу сорвало», неизвестно откуда возникшая страсть, затмила разум. Пушаков клялся и божился, что когда он уходил, девочка была жива, она осталась сидеть под сосенкой. Видимо у нее с головой что-то произошло, и она сама бросилась в воду.

Но изворотливость убийцы не помогла, эксперт четко выявила возле воды следы волочения тела и частички почвы с ботинок Пушакова доказывали, что он был рядом с водой. Микрочастицы водорослей, так же доказывали, что подозреваемый в убийстве, заходил в пруд. Но насильник продолжал отрицать данные экспертизы и стоял на своем — не убивал.

Сергей Брагин заступил на суточное дежурство, и в тот же вечер привезли очередных арестованных из КПЗ, он сразу же обратил внимание на дело одного «фрукта». Его обвиняли в изнасиловании и убийстве десятилетней девочки. Обычно такие выродки становятся достоянием гласности, и их дальнейшая судьба становится предрешеной, но на этого подонка шла сопроводительная бумага: содержать в безопасности и держать в секрете его уголовное дело от других заключенных, то есть не раскрывать информацию по его преступлению.

Брагин взял на заметку вновь прибывшего, затем поделился соображениями с братом Анатолием. Нашел подход к следователю, приехавшему в СИЗО, для ведения уголовного дела Пушакова.

Когда материалы дела стали достоянием организации, братья провели тщательное расследование и опросили десятки людей, давших объективные показания на насильника. Человек слаб перед соблазном приобрести деньги, не затрачивая на это особых сил. Следователь не может дать каждому свидетелю вознаграждение за правдивую информацию, а народные мстители, какими они себя считали, в этом отношении: не скупились на деньги.

Внезапно открылось новое обстоятельство: родственники насильника и убийцы были весьма влиятельными людьми, и имели кое — какие связи в верхах, и адвокат соответственно боролся за своего подопечного, добившись в суде переквалификации статьи. Потому Пушаков не был приговорен к высшей мере, а получил пятнадцать лет строгого режима, и — то, если бы не первая судимость за изнасилование, получил бы он не больше десяти лет.

После суда братья не могли без содрогания смотреть на родителей девочки. Но так хотелось сказать им: «Скоро этот приговор будет отменен, а в силу вступит другой, вынесенный их организацией — это смертная казнь.

В тюремной камере, куда после карантина попал Пушаков, заключенные не сильно интересовались его похождениями на воле. Обычно такие расспросы не приветствовались: захочет арестант рассказать о себе, сам заявит, а нет — так и суда нет.

Ему повезло, в тайне осталось его истинное преступление. После кассации и дальнейшего пересмотра дела, приговор насильнику оставили без изменения.

Родители девочки горевали и не могли понять, почему судья не согласилась с доводами прокуратуры, требующей для поддонка смертной казни.

Безрезультатными оказались жалобы и пересуды с потерпевшей стороны. В конечном счете, родители смирились со своей участью и отчаялись искать справедливость в вышестоящих инстанциях.

Осуждение насильника-убийцы, как раз пришлось на время суда над бунтовщиками.

Братьям необходимо было торопиться, чтобы не получилось, как в случае с дочкой Анатолия, тогда насильника отправили на этап. Они привели в исполнение уже два смертных приговора, и подонка-Пушакова, Брагины не намеривались отпускать.

Каким образом осуществить план? Ранее проведенные акции были очень рискованные и по мнению Сергея не годились для дальнейшего воплощения в реальность. Важен только положительный результат, а значит — требовались люди. Надежные и умелые!

Анатолий вспомнил женщину, присутствовавшую в суде над бунтовщиками. Рассматривалось уголовное дело об убийстве в колонии ее сына. Анатолия Брагина заинтересовал этот момент, ведь речь шла о Равелинском, в кармане которого был обнаружен знак Черной молнии. Уголовное дело за недостаточностью улик было отправлено на доследование.

Помогла братьям зеленая папочка, где хранились данные о таинственном владельце знака Черной молнии. Вор в законе Дронов, привлек опытных заключенных для исполнения приговора, вынесенного блатными по поводу раскрытия ими агента оперчасти. Повторная экспертиза все-таки выявила причину его смерти. Состояние асфиксии, то есть признаки удушения, хотя очевидных следов обнаружено не было. Чтобы выявить новые улики, нужно было эксгумировать труп. В связи с фактом смерти Дронова, следствие зашло в тупик, и разыскать исполнителей после бунта в колонии следствию не представлялось никакой возможности. Дело продолжало числиться в списке нераскрытых.

Анатолий, еще работая в колонии, краем уха слышал, кто примерно был подручным у вора. Скрупулезно перебрав уйму информации, они с Сергеем вышли на осужденных: Семченко — Каленого и Ирощенко — Карзубого. Семченко погиб во время бунта, а Ирощенко Сергей находится в СИЗО, в блоке «В». Он приговорен к смертной казни и ждет решения Верховного суда.

 

Глава 53 Смертник — кандидат в Черную молнию?

Коридор смертников, то есть приговоренных к высшей мере социальной защиты — смертной казни, располагался в подвале одного из корпусов. Спецкоридор КГБ по сравнению с блоком «В», считался райским местом — вот такой жесточайший режим царил в коридоре смертников. Хорошо охраняемый блок, все двери находятся под сигнализацией. Для Анатолия, работавшего ранее в СИЗО, и то было тайной, какие проводятся там мероприятия. Для непосвященных людей, это строго закрытая информация.

В то же время для Сергея, это не было секретом. Во время своего дежурства по изолятору, он носил на рукаве повязку с надписью ДПНС, и спокойно общался с дежурными по коридору. Так же мог пройти в помещение блока, даже при поддержке двух охранников вызвать для беседы приговоренного к смерти.

В коридоре смертников располагалось десять камер. У дежурного контролера на виду всегда был список приговоренных. В нем обязательно указывались краткие характеристики, к примеру: осужденный Ирощенко Сергей Иванович — «СКС» (склонен к самоубийству), опасен, бывший военный специалист, владеет приемами рукопашного боя.

Камеру номер три, где содержался Ирощенко, открывали только в присутствии трех контролеров, при их появлении он должен был повернуться к стене лицом и отойти от нее на метр. Ноги раздвинуть на ширину плеч, руки вытянуть и положить на стену ладонями наружу. При выводе из камеры руки сковывались наручниками за спиной.

В других камерах сидело по двое, трое приговоренных к смерти, которые ожидали дальнейшей участи. Если кассация отклонялась, адвокаты направляли ее в Верховный суд, затем, по инстанции шло прошение о помиловании. Если приговоренный получал отказ, то через какое-то время прибывал «спецконвой», и его отправляли в исполнительное учреждение. Содержались такие заключенные годами, пока не оглашался любой результат. За редким исключением, помилованного счастливчика поднимали наверх в общую камеру.

Общение с внешним миром в коридоре было только у контролера, через прямой телефон с дежурным по изолятору и кнопкой поднятия тревоги. Когда открывалась центральная дверь в коридор, заключенные, ожидавшие решения последней инстанции, настораживались и притихали. Страх и предчувствие смерти, всегда витало в воздухе: все понимали, что когда-нибудь наступит конец.

Раздавали пищу только люди в форме, простые заключенные, работающие в хозобслуге, в секретный коридор не допускались.

Иногда в свою смену капитан Брагин был очевидцем этапирования осужденного в исполнительную тюрьму, где тот и заканчивал свою мятежную жизнь. Уводили его со скованными за спиной руками, и с резиновой грушей во рту, чтобы он не мог произнести ни звука.

Одно мог сказать Сергей со стопроцентной уверенностью, в их СИЗО смертные приговоры не приводили в исполнение.

Когда братья Брагины изучили дело Ирощенко, Сергей решил вызвать его на беседу. Но, так как доступ в камеру был ограничен, Сергею пришлось получить разрешение у полковника Шилова. Обучаясь в юридическом институте, Брагину приходилось изучать психологию определенного контингента, он не раз составлял на эту тему рефераты, писал интересные статьи, потому Шилов, с допустимого согласия политотдела, никогда не отказывал Брагину в посещении блока «В».

Контролеры приковали Ирощенко наручниками к железному табурету, вмонтированного в бетонный пол. В целях сокрытия секретной информации, Брагин попросил охранников оставить его один на один с осужденным.

Разговор планировался быть долгим и обстоятельным. На предложение закурить, Ирощенко ответил:

— Не курю, начальник, форму поддерживаю.

На шутку Ирощенко, Брагин ответил улыбкой.

— Я уже думал, что ты по мою душу пришел, — сказал Ирощенко.

— Рановато тебе еще собираться в последний путь.

— Да уж скорее бы, все к одному концу.

— Неужели не хочется жить?

— Ох, начальник, не дай тебе Бог оказаться в моей шкуре, ты бы по-другому посмотрел на жизнь.

— Что, Ирощенко, приходится сокрушаться о прожитом или себя жалко стало?

— А ты знаешь начальник, о прошлом не жалею, единственное о чем сожалею: надо было ту гниду, за которую меня первый раз посадили, добить до конца.

— О да! Кабы знать, где упасть, да соломки подстелить. Ты хочешь об этом поговорить?

— А тебе это нужно?

— Сергей, — Брагин обратился к нему по имени, — ты бывший офицер, армейский разведчик, и мне хотелось бы услышать от тебя о предъявленном обвинении, а не из сухих фактов твоего уголовного дела. Что же сделал майор, которого ты искалечил?

— В том году я служил в звании лейтенанта в армейской части СКВО и собирался поступить на учебу, на повышение квалификации. У нас в медсанчасти работала сестричка, симпатичная девушка, она очень нравилась мне, я иногда заглядывал к ней ненадолго, просто пообщаться.

Тот майор служил при штабе, и не был моим непосредственным командиром, подолгу службы нам приходилось часто с ним встречаться. Неприятный человек, скажу я, одним словом — сволочь. Постоянно носил очки, как у Берии: круглые такие.

Бывший офицер, по мнению Брагина, специально заострил внимание на очках, чтобы придать лицу майора хищное выражение. Ирощенко продолжал:

— Любил он над солдатами поиздеваться, не считал зазорным и рапорт написать на своих сослуживцев, у меня с майором и раньше были стычки. А тут я узнаю, что он нашу сестричку обихаживает. Охмурил, обманул ее, в общем, воспользовался скот ее доверчивостью и с легкостью бросил. Да еще цинично выражался при этом: «Такой шлюхе, не место в армии». Солдаты и низшие чины, жалели сестричку: молчали, боялись сказать майору, что поступает он, как мерзавец. Я понимал, если я напишу на него рапорт, то это ничего не изменит, таких, как я не очень жаловали среди командного состава. Я не стал молчать, и высказал ему все, что думаю о нем. Он напустился на меня с руганью и угрозами, пообещал, что приложит все силы и связи, чтобы меня уволили из армии, обещал стереть в порошок. Конечно, для меня устав и субординация — святое дело, но когда он обрисовал мне мою дальнейшую перспективу, я не выдержал. Ну не сдержался я тогда, врезал ему раза три по физиономии, да видимо перестарался. Нос ему сломал, челюсть в двух местах и глаз стеклом от очков повредил. Его комиссовали по состоянию здоровья. Меня лишили офицерского звания судом чести и отдали под трибунал. Может быть, и направили бы в колонию, где отбывают срок бывшие военнослужащие, да видно не судьба. Заступился я за молодого парнишку в тюрьме и вынес скулу одному урке, который издевался над ним, и в довершение ко всему оказал сопротивление сотрудникам СИЗО, избив двоих контролеров. Меня повторно судили, но за мои бывшие заслуги перед отечеством, не стали ужесточать режим и отправили в колонию общего режима.

— Где ты и стал бойцом или скажем вернее подручным у блатных.

— Ты не совсем прав начальник, никому и никогда я не лизал зад, а если имел свои взгляды, то относился к кому-то из блатных с уважением.

— Я изучил твое дело, и кое-какие заметки оперчасти, ты вел тихую и незаметную жизнь в зоне, тебя побаивались и обходили стороной шестерки. Авторитетный заключенный Колдунов нашел все-таки к тебе подход.

— Это тоже в заметках отражено? — спросил Ирощенко.

— Нет, это мои личные наблюдения, и опросы бывших твоих знакомых и участников волнений в колонии.

— Интересно, и что же они наговорили обо мне?

— Ну, во первых, ты справедлив, умеешь разбираться в людях и в ситуации, психологически подготовлен и физически хорошо развит.

— Начальник, мне кажется ты меня не для того вызвал, чтобы зачитывать мне характеристику, — прервал Ирощенко Брагина.

— Может быть, может быть! Но я пытаюсь понять, как ты, некогда душой и телом преданный своему делу и служению Родине, мог оказаться в рядах бунтовщиков. Чем они взяли тебя? Ведь Дронов — вор в законе и ты был у него, вроде военного консультанта, и одним из основных организаторов мятежа, я хорошо знаком с материалами твоего дела.

— Ну, раз знаком, зачем же спрашиваешь, там все отражено. Капитан, я думаю, что нас с тобой разделяет глубокая пропасть, неужели ты не видишь, что творится у вас — работников исправительной системы под носом.

— Ты не прав, я многое вижу. А что ты имел в виду, почему так выражаешь свои мысли?

— Это мои взгляды, только в тоталитарном государстве человек лишен свободы слова и убеждений.

— Любопытно от бывшего офицера услышать подобные высказывания.

— А что мне теперь бояться, через месяц-два я буду свободен, як птица, а потому могу говорить все, что захочу.

— Не спеши, может для тебя еще не все потеряно. Ты от Дронова перенял подобные убеждения?

— В армии насмотрелся, людей разных повидал, послушал и сделал для себя ценный вывод: не верить тем, кто спрятался от народа за кирпичной стеной.

— У тебя крамольные мысли, чем же тебя так достала существующая власть?

— Фальсификацией, террором и оболваниваем своего народа.

— Ничего себе заявление! Сергей, судя по твоей фамилии, ты — украинец?

— Да, родом я из-под Львова, но родителей потерял в раннем возрасте и воспитывался в детдоме.

— Мне становятся понятны твои неприязненные взгляды в отношении Москвы, ты же жил в Западной Украине. А как ты оказался на Кавказе?

— Призвали в армию, затем окончил школу младших командиров и по распределению был направлен в СКВО.

— Ты сразу попал в армейскую разведку?

— Да. У меня хорошие показатели.

— Ты состоял в партии?

— Не успел и, слава Богу.

— Но ведь тогда ты так не думал, как сейчас?

— Ну и что, детство и юность не выкинешь из памяти, рассказы старых людей запомнились на всю жизнь.

— А что именно тебе запомнилось?

— Капитан, только не советую тебе кому-то рассказывать, что ты сейчас услышишь, тебя могут за это посадить рядом со мной.

— Я не собираюсь кому-то говорить.

— Тогда слушай: во Львове у меня жила тетушка, сейчас ее нет в живых, она мне рассказала одну историю, случившуюся в 1941 году. В июне арестовали ее мужа, якобы за контрреволюционные взгляды.

— Кто арестовал?

— НКВД, в народе их звали — энкаведистами. В конце июня к городу подходили немецкие войска, и оставшихся в тюрьмах политзаключенных не успели увезти. Их всех расстреляли, уничтожили и издевались, как последние выродки сатаны.

— Ты не преувеличиваешь?

— Нет, капитан, об этом знали многие, но вслух не говорили. Тетушка моя обошла две тюрьмы во Львове, и среди трупов так и не нашла своего мужа. Она обнаружила его труп в тюрьме в семидесяти километрах от Львова. Можно только себе представить, сколько расстрелянных она видела в трех тюрьмах.

— Может она неправду сказала и это немцы людей расстреляли. Лично мне без доказательств, трудно в это поверить.

— Тебе — да! Но мне, как родному племяннику, она бы не стала врать. Да разве она одна потеряла своего мужа?

— Как ты с этим жил все эти годы?

— Молча. В армии у меня был друг, его звали Иса, мы были настолько дружны, что могли доверить друг другу свои тайны. Его деда во время войны с немцами, наши же расстреляли только за то, что его брат отказался служить в Красной армии. От Исы я узнал, что его народ был депортирован в Среднюю Азию.

— Да, Ирощенко, пожалуй ты прав, такие вещи стоит держать за зубами, иначе можно оказаться в психлечебнице. Ты же понимаешь, все, что мне рассказал, можно считать сплошным бредом.

— Не веришь — прими за сказку.

— Почему не верю, ты сейчас предо мною, как перед священником исповедуешься, сам сказал, что терять тебе нечего.

— Вот это истина. Ну, что капитан, все узнал обо мне?

— Все, да не все, например, твое душевное состояние, твои исполнительские способности, факты, о которых ты умалчиваешь.

— Послушай, капитан, к чему ты клонишь? О каких способностях и фактах ты говоришь?

Брагин немного помолчал и возобновил разговор:

— А в какой мере ты можешь зайти далеко, если перед тобой будут совершать несправедливые действия, поступки?

— Раньше я мог просто, не думая долго, поставить человека на его истинное место. Конечно, я не дурак, и не привык лезть на рожон, я всегда задумывался о последствиях, а потому и лояльничал с блатными. Теперь, когда я ожидаю исполнения приговора и, по сути, терять-то мне нечего, я могу быть предельно откровенен. Ты уже в этом убедился.

— Я повторю свой вопрос: до какой степени ты можешь зайти далеко?

— Дай мне Господь вторую жизнь, я бы использовал ее в борьбе с несправедливостью. Армия, тюрьма, на многие вещи раскрыли мне глаза. Среди солдат и армейских командиров, заключенных и сотрудников исправительных учреждений, сплошь и рядом творится беззаконие, я бы правильно выразился — беспредельное отношение друг к другу. Где сила, там и власть, но если власть дана дураку, то жди беды. Никто и никогда не пытался разрешить вопросы по справедливости. У власти одна правда — позиция силы и диктата. В армии — кулак старослужащих, поддерживает порядок и дисциплину. У осужденных семеро одного не боятся, по крайней мере, я сужу об общем режиме.

— Но, тем не менее, ты принял сторону вора в законе.

— Да — это верно, я увидел в поступках Дронова отличительные черты его характера от основной массы людей. Его справедливое отношение к другим зэкам, его понятия, по которым он жил и делился с другими. Его взгляды на отношение власти к заключенным, которых довели до точки кипения.

— Значит, ты считаешь, что Дронов справедливо поднял осужденных на восстание?

— Да, в конкретной ситуации, иного выхода он не видел, администрация тупо отказывалась слушать общую массу взбунтовавшихся осужденных. Конфликт не разрешился по вине власти, она не захотела идти на поводу определенной группы заключенных. Что тут еще непонятного? Все предельно ясно, теперь мы расплачиваемся за недоработки власти.

— Ну, а что у тебя было в душе, когда ты чувствовал, что отомстил майору за поруганную честь медсестры? — резко сменил тему Брагин.

— Чувство облегчения, что такая тварь получила, чего долго заслуживала. И еще, наверно значимость поступка, высшее начальство не захотело «выметать сор из избы», а я не мог смотреть, как эта тварь безнаказанно продолжает задевать честь офицерского мундира.

Сергей внутренне поаплодировал бывшему воину, который, несмотря на невзгоды и беды, свалившиеся на его голову, продолжал оставаться непоколебимым в своих справедливых взглядах. Но, пока он не убедится, хотя бы на девяносто девять процентов, что Ирощенко, именно тот человек, который ему нужен, Брагин не задаст ему свой главный вопрос. «Если тебе Господь Бог, или еще кто-то предоставит возможность совершать в жизни справедливые поступки, готов ли ты отдать свою жизнь ради этого?».

— Меня интересует еще один вопрос, — обратился Брагин к Ирощенко, — допустим, существует насильник, надругавшийся над малолетним ребенком — девочкой и, заметая следы преступления, убил ее и сбросил в воду, как бы ты поступил с таким человеком?

— Ну, по определению — это уже не человек, и ему нет места среди людей. Могила! Иного исхода я бы не пожелал такому ублюдку.

— Значит ты за то, чтобы его лишили жизни?

— Однозначно! Но почему ты спрашиваешь? Ведь государство от таких подонков само избавляется, путем смертной казни.

— Есть случаи, когда закон бессилен вершить справедливое возмездие.

— Ну, уж нет, только не в нашей стране, по крайней мере, правовая система еще не настолько отупела, чтобы отбеливать таких подонков.

— Тем не менее, такие случаи в жизни встречаются, правда, очень редко, и только с теми, у кого есть влиятельные покровители.

— Капитан, ты хочешь сказать, что в твоей практике был такой случай.

— Был — был, он и сейчас имеет место. Так ты мне ответь, чтобы ты сделал с таким выродком?

— Если бы мои руки сейчас были свободны, я бы показал тебе ладони и пальцы. Они словно клещи, готовые перекрыть кислород такому гаду.

— То есть задушил бы его собственными руками?

— Капитан, ты что, пишешь диссертацию на эту тему?

Брагин не ответил на вопрос, а улыбнувшись, интригующе повел бровью.

— Так почему ты пытаешься узнать, что я с ним сделаю? Интересно, что ты сотворил бы с ним, если бы потерпевшей оказалась твоя дочь? — спросил Ирощенко.

Это и был тот момент, которого ждал Брагин.

— Он и есть мой ребенок — моя родная племянница.

Брагин не стал говорить, что истинного насильника приговорили всего к шести годам колонии, а речь идет о насильнике и убийце Пушакове.

— Послушай капитан, если все это является правдой, а не вымыслом, то почему суд не приговорил этого ублюдка к смерти?

— Я говорил тебе о влиятельных людях, которые стоят за спиной насильника и убийцы.

— Теперь понятно, почему ему не дали «вышку». Что же вы с братом собираетесь делать? Упустить факт ущемления человеческих прав, каким-то убийцей и продажным судом! Боритесь дальше, ведь есть вышестоящие инстанции.

— Все тщетно, приговор остался без изменения: пятнадцать лет строгого режима, и скоро этот ублюдок будет отправлен в колонию.

— Х-м, — произнес загадочно Ирощенко, — капитан я так думаю, что ты от меня чего-то хочешь?

— Ничего лейтенант, — Брагин обратился к Ирощенко по званию, — я просто убедился, что в тебе не огрубели человеческие черты, и мне будет, очень жаль, если государство, не разобравшись досконально в твоей истории, поставит жирную точку, в форме зеленого пятна на твоем лбу, ведь так выражаются зэки: «Намазать лоб зеленкой». Ну, ладно, поговорили, тебе пора в камеру.

Брагин нажал на кнопку звонка.

— Подожди капитан, если мне понадобится еще очистить душу, я могу с тобой поговорить?

— Можешь Сергей. И еще: хорошенько подумай над нашим разговором, я надеюсь, что он останется между нами.

Ирощенко увели в камеру, а Брагин решил встретиться с братом Анатолием и поделиться с ним о только что созревшем в голове плане.

На следующий день вечером они встретились, и Сергей рассказал ему о беседе с Ирощенко. Анатолий был удивлен, столь неожиданным поворотом.

— Ты хочешь, чтобы Ирощенко — Карзубый совершил акт, как в свое время расправился с Равелинским.

— Запомни брат, убийство Равелинского не раскрыто, мы не можем обвинять Ирощенко в том, что именно он задушил бывшего блатного, хотя мы с тобой не исключаем такой момент.

— А ты не боишься? Вдруг его сломали комитетчики, и он сейчас работает на них.

— Им не удалось сломать его до конца. Сейчас для него смерть — это лучшее избавление от всех навалившихся бед. Он хоть и бывший, но офицер: честный, справедливый, и таковым остался, но судьба по своему нанесла коррективы в его жизни. Ты правильно поставил вопрос: его пытались сломать комитетчики, я знаю точно, что к нему применялись пытки, но он выдержал все, но смысл жизни для него был утерян.

— Даже если это так, чем ты можешь ему помочь?

— Пока я до конца не уверен, и не стану помогать Ирощенко. Но я пытаюсь узнать его с другой стороны, и результаты уже есть, — Сергей рассказал брату об откровениях Ирощенко, — если он сознается в убийстве Равелинского и назовет имя своего подельника, то нам стоит ему помочь.

— Как? Над ним уже завис меч, дело времени, и все для него закончится.

— Помнишь, как ты настаивал на том, чтобы казнить насильника Женечки, я тогда отговаривал тебя. Похоже, настало время и тебе переубедить меня.

— Ну, хорошо, даже если тебе удастся его завербовать, как ты осуществишь план по уничтожению убийцы?

— Для этого мы с тобой и создали организацию: думать, разрабатывать, решать, сомневаться и исполнять.

— Ты думаешь, если Ирощенко признается в гибели Равелинского, мы выйдем на след обладателя знака Черной молнии?

— Совершенно верно. Помнишь, мы с тобой сомневались, что несколько появлений подобного знака могли быть чистыми совпадениями, но я реалист и аналитик, и могу поверить в совпадения, произошедшие дважды, но ни в коем случае не трижды.

В следующий раз, когда Сергей Брагин захотел посетить Ирощенко, дежурный по коридору заявил, что он должен получить разрешение на допрос осужденного у начальника СИЗО.

— Это что еще за новость? — возмутился Брагин.

— Товарищ капитан — это приказ начальника СИЗО, и ослушаться я не могу.

Сергей не стал спорить с контролером, а отправился прямо к Шилову.

— А-а! Брагин, заходи-заходи. Знаю-знаю, уже доложили, — встретил его с улыбкой Шилов, — надеюсь, ты не в обиде на меня и на контролеров спецблока.

Брагин сел на стул и как ни в чем не бывало, произнес:

— Какие обиды, Алексей Дмитриевич, мне ли не понять, какая дисциплина должна быть на секретных объектах. Молодцы ребята, действуют по уставу.

Шилов остался доволен ответом Брагина: он не сомневался в своем подчиненном, был бы кто другой, а Брагин у него на особом счету.

— Так о чем ты с Ирощенко «шептался» в течение двух часов?

— Есть у меня одна тема, товарищ полковник, — Сергей достал из папки ворох бумаг, — вы же знаете, обучаясь в юридическом, я в свободное время занимаюсь изучением преступности. Я сейчас занят составлением научной статьи и возможно мои наблюдения помогут в дальнейшем написать диссертацию. Мне очень важно владеть исчерпывающей информацией о таких типах, как Ирощенко. В колонии он был не самым последним «мужиком». Во время бунта организованно направлял действиями осужденных и тем самым создал прямую угрозу нашим спецподразделениям. Кроме Ирощенко я провожу и с другими приговоренными к смерти беседы, и узнаю много полезного. Если честно, то я не хочу останавливаться на достигнутом, меня притягивает к более углубленное изучение внутренней системы. В колониях совершенно другой обзор для оперативников, но принцип остается тот же, работа ведется с разными прослойками заключенных.

— Так-то в колонии, а у нас камерная система, поднять такой бунт разом невозможно, или ты в управление себе дорогу пробиваешь? — улыбнулся Шилов.

— Может быть, может быть, — с улыбкой ответил капитан.

— Брагин, и не мечтай, я тебя никуда не отпущу, и думать забудь о другой работе. Вот заканчивай юридический, а там посмотрим. Зайди к начальнику ПВР (Политико — воспитательная работа) и согласуй с ним свои профессиональные интересы.

— Да что Вы, Алексей Дмитриевич, я никуда не собираюсь, чем мне тюрьма не угодила, — засмеялся Брагин в голос, и запустил руку в папку. Достав конверт с энным количеством купюр с изображением «Ильича», он пододвинул его рукой до самого края стола. Полковник, улыбаясь, открыл верхний ящик, и конверт упал на дно.

— Так, товарищ капитан, своим приказом разрешаю Вам посещение спецблока, и в целях оперативной работы Вам дозволяется вести допросы и опросы, приговоренных к смерти, не забудь согласовать с начальником ПВР. Приказ ясен? — шуткой произнес Шилов.

— Так точно! Товарищ полковник, приказ понятен. Разрешите идти?

— Свободен Брагин, — и затем мягко, по — отечески произнес, — не забудь Сережа, послезавтра твоя смена, в пятницу будешь принимать «гостей» из комитета.

— Как можно Алексей Дмитриевич, все будет на самом высоком уровне, — и, улыбнувшись, вышел из кабинета.

Полковник достал конверт, прошерстил пачку денег, как колоду карт, и про себя заметил: «Хваткий этот капитан, не зря я его приблизил к себе, умеет шельма дело поставить на рельсы, если так будет продолжаться дальше, то скоро куплю себе хорошую дачу на берегу реки. Говоров с Кузнецовым обещали помочь в приобретении».

— Ну, что Сергей, не спалось этой ночью? — просил Брагин Ирощенко, после того, как его привели на допрос. Наручники капитан приказал снять, контролеры беспрекословно исполнили приказ начальства, тем более телефонный звонок, поступивший в блок от начальника СИЗО, давал право Брагину действовать на свое усмотрение.

— Действительно не спалось. Я могу задать тебе вопрос?

— Для этого мы снова встретились. Задавай.

— Капитан, как ты понимаешь, мне действительно терять нечего, сколько мне осталось денечков, все они мои, но если я правильно понял, тебе нужен человек, который бы решил вашу с братом проблему. Я прав?

Сергей помолчал, вглядываясь испытующе в Ирощенко.

— Ну, допустим.

— Я могу взяться за это дело, но мне одному не справиться, нужен подстраховщик.

— А с чего ты взял, что я хочу прибегнуть к твоим услугам?

— Я же не глупый, зачем тебе было камуфлировать свою просьбу под простую беседу.

— Тем не менее, ты ошибся, я не занимаюсь самосудами.

— Я понимаю тебя прекрасно: комитетчики осложняют жизнь всем, кого подозревают хоть в чем-то, но мне они нужны, как: «Корове седло». Давай закончим этот разговор, и пусть меня уведут в камеру. Можешь быть спокойным, никакого разговора между нами не было. Даю тебе честное, благородное слово: если ты еще веришь этому, — Ирощенко поднялся, давая понять, что готов уйти.

— Сядь! Чтобы доверять тебе, я должен кое-что услышать. Я знаю свое положение среди начальства и уверен, что повода им не давал, чтобы за мной приставили агента КГБ. Хорошо, продолжим разговор. Ты хочешь, чтобы я тебя подстраховал или помог удавить эту гадюку? — с ухмылкой произнес Брагин.

— Не шути так капитан, я серьезно.

— А если я преподнесу его в коматозном состоянии?

— В смысле?

— Ну, к примеру, напою его какими — нибудь «сонниками».

— Короче, капитан, составь план и посвяти меня, я все обдумаю и скажу, выполнима эта задача или стоит от нее отказаться.

— Хорошо, это мы тоже обсудим. Ты мне скажи, что ты хочешь за эту акцию?

— Мне ничего не нужно. Я еще не знаю почему, но верю тебе капитан, и готов совершить этот акт во благо справедливости. Буду с тобой откровенен, даже если ты и подставляешь меня, я все равно убью этого подонка, единственное, о чем прошу…

— Ну-ну, говори, — подбодрил его Сергей.

— Чтобы «Он» действительно оказался насильником и убийцей девочки.

— Понимаю тебя Сергей. Слово офицера для тебя имеет значение?

— Твое?! Еще как! Можешь быть уверенным, для меня этого достаточно.

— Ты такой доверчивый?

— В своей жизни я встречал офицера, которому верил, как самому себе — это был мой друг Иса. Я хотел, чтобы ты был вторым моим другом. Я не очень хороший психолог, но твои глаза о многом говорят: я могу тебе довериться.

— С этой минуты мы в деле, — серьезно сказал Брагин, — и чтобы мы могли доверять друг другу до конца, ты должен мне сказать правду. Кстати, мы с тобой тезки.

— Спрашивай Сергей, я хочу, чтобы между нами не было вопросов.

— Равелинский — твоих рук дело?

— Г- м… Моих.

— Ты действовал не один, я правильно понимаю.

— Не один, но я бы хотел оставить моих «подельников» в покое.

— Но ведь тебе нужен подстраховщик, ты сам об этом просил.

— Нужен. Но честь и совесть не позволяет мне выдать их.

— Сергей, в принципе они мне не нужны, если ты заметил, то в данной ситуации — это я твой подельник. Я бы мог заплатить кому — нибудь «со съехавшей крышей» и он сделает это дело. Но здесь речь идет о другом. Я понимаю, что ты доверяешь тем людям, в которых уверен, потому готов совершить акт с ними, но мои возможности ограничены, выводя тебя из блока необходимо проделать массу ухищрений, чтобы ты снова оказался на своей камере живым и невредимым. В крайнем случае, я могу найти тебе только одного, о ком ты попросишь, и то если он находится в нашем изоляторе.

Брагин достал из кармана белую тряпицу и, положив ее на стол, спросил:

— Тебе знаком этот знак?

— Впервые вижу.

— Значит это не твоя вещь? — Брагин в вопросе умело скрыл нотки сожаления.

— Нет, какой смысл мне скрывать. Объясни, что это за знак.

— А тот, кто был с тобой рядом, мог этот знак подбросить в карман убитого Равелинского? Ты можешь назвать его имя?

— Не знаю, — неуверенно произнес Ирощенко. Умолкнув, он мысленно обдумывал сложившуюся ситуацию.

— Тебе нужно время? — спросил Брагин, — ладно, скажи прямо, что тебя смущает, и я постараюсь привести доводы.

— Если откровенно, то я не могу доверить судьбу другого человека в твои руки, тем более, если ты скажешь ему о совершенном нами преступлении.

— Какие ты хочешь гарантии?

— Это в моем-то положении требовать гарантии, — губы Ирощенко скривились в иронической ухмылке.

— Ладно, Сергей, давай сделаем так, послезавтра смена моего суточного дежурства, я загляну к тебе. По-моему суток тебе будет достаточно, чтобы принять решение. Да, и вот что еще, ты вправе отказаться от моего предложения, будем считать, что между нами была просто, ни к чему не обязывающая беседа.

Брагин нажал кнопку звонка и Ирощенко увели в камеру.

Конец 1 книги

Продолжение следует…