Шагая под моросящим дождём по чистеньким улицам портового города, я думал: что ожидает меня на новом месте, каких встречу людей?..
Неожиданно вышел на набережную. Вот оно, море!.. Я ещё ни разу не видел его, и, глядя сейчас в туманную даль, в которой серое небо сливалось с зеленоватым морским простором, на бегущие одна за другой, пенящиеся волны, наблюдая за полётом чаек, я испытывал непередаваемое волнение.
Возле причалов стояло множество пароходов, баркасов, шаланд, а между ними сновали катера и ялики.
Протяжный гудок большого парохода под иностранным флагом вернул меня к действительности. Нужно было доложить начальству о своём прибытии.
Вошёл я в кабинет коменданта, протянул круглолицему, с бритой головой человеку свои документы, отрапортовал:
— Иван Силин явился в ваше распоряжение.
— Наконец-то! — Комендант встал из-за стола и, вразвалку подойдя ко мне, протянул большую сильную руку: — Здорово, тёзка! Меня тоже зовут Иваном! Иван Мефодьевич Яблочко. Слыхал такую фамилию? То-то, не слыхал, — единственный в своём роде! — Он был небольшого роста, кряжистый, в суконных брюках клёш, в чёрной куртке, из-под которой виднелась тельняшка, в чёрных ботинках, начищенных до блеска, на боку, на длинных ремнях, висел маузер. Яблочко хлопнул меня по плечу и предложил сесть. — Ну, рассказывай, откуда родом, в каких местах побывал, чем промышлял?
Внимательно слушая меня, он время от времени кивал головой.
— А языки? Ты по-иностранному хорошо балакаешь?
— Только по-французски.
— Кроме французов, ну, скажем, турки, итальянцы, англичане поймут тебя?
— Итальянцы ещё может быть, остальные нет.
Яблочко задумался.
— Понимаешь, нехорошо получается! Они бормочут на своём языке, а ты — дурак дураком, хлопаешь ушами и ни черта не понимаешь! Да ладно, как-нибудь… Сейчас я представлю тебя нашим хлопцам. — Он приоткрыл дверь и крикнул: — Васька, свистать всех ко мне!
В кабинет один за другим вошли человек пятнадцать молодых, загорелых парней и четыре девушки. Когда все расселись, Яблочко поднял руку, чтобы прекратить шум.
— Митинг… Тьфу ты чёрт, собрание, значит, считаю открытым, — начал он, стоя за столом. — К нам приехал новый товарищ, Иван Силин. — Жест в мою сторону. — В отличие от вас, чертей, он знает иностранные языки, — стало быть, отныне работать нам будет легче. Приказываю ввести товарища Силина в курс дела и соблюдать железную революционную дисциплину, работать так, чтобы ни один сукин сын не околпачил нас и не вывез за границу народное достояние в виде золота, бриллиантов и других ценностей, чтобы ни одна контра не ускользнула от нас! Ясно?
— Ясно, — дружным хором ответили собравшиеся.
— Завтра отплывает большой итальянский пароход. Смотрите в оба, подготовиться как следует!
Отпустив сотрудников, Яблочко повёл меня в город.
— Здесь живёт наша братва, — сказал он, останавливаясь у двухэтажного каменного дома. — Я приготовил твой кубрик, пойдём покажу.
То, что он называл кубриком, действительно походило на пароходную каюту. Узкая прямоугольная комнатка, железная кровать, две табуретки, вешалка и крошечный столик.
— Я живу тут, за стеной, — Яблочко ударил рукой по стене. — Тихо тут, спокойно, посторонних не бывает. Оставь вещи — и марш в Чека! Представлю тебя начальству.
Мы побывали с ним у председателя Чека, у двух его заместителей. Заходили к начальникам отделов. Яблочко везде держался непринуждённо, ко всем обращался на «ты», шутил, балагурил. Видно было, что здесь его любят и давно привыкли к его чудачествам. Меня же руководители Чека встречали с плохо скрываемым разочарованием. Они, как и Гогоберидзе, ожидали, наверное, встретить солидного, опытного работника, а вместо этого перед ними стоял худой девятнадцатилетний мальчишка.
Яблочко повёл меня и в финчасть, познакомил с главным бухгалтером, приговаривая, что «Сидор Яковлевич — светлая голова и самая главная фигура во всём Чека». А с начхозом у него вышла маленькая перебранка.
Зайдя к нему, он ещё с порога закричал:
— Эй ты, скупердяй! Выдай моему помощнику такую робу, чтобы все барышни заглядывались. Лучше, конечно, морскую.
— Опять ты за своё! Что, по-твоему, здесь: Чека или Управление военно-морского флота? Откуда я возьму морскую одежду? — досадливо морщась, огрызнулся тот.
— Управление не управление, а хорошую робу подавай! Иначе душу из тебя вытряхну.
— Морской волк нашёлся, не испугаешь! Нет у меня ничего.
— Открой кладовку, сам посмотрю, — не отставал Яблочко.
— Не могу.
— Почему?
— Не положено!
— Значит, мой помощник должен ходить в обносках? Пойми ты, дурья голова, не для форсу прошу, — он с иностранцами будет разговаривать на их языке, со всякими там капитанами, импортёрами и офицерами!
Последние слова Яблочко произвели впечатление, и начхоз, чертыхаясь, повёл нас в кладовую. Морской формы там действительно не оказалось, зато нашлись замечательные синие галифе, шерстяная гимнастёрка, кожаная куртка, мягкие шевровые сапоги и тонкое бельё. Завязав всё это в узелок, я расписался в получении и вслед за Яблочко вышел на улицу.
Проходя мимо ресторана под золотой, во всю длину фасада вывеской «Италия», Яблочко предложил зайти туда и пообедать. Сели за стол. Мой начальник широким жестом завсегдатая заказал два борща по-украински, натуральный бифштекс с жареной картошкой и спросил, буду ли я пить водку.
От водки я отказался. Он попросил подать бутылку красного вина и заказал себе двести граммов водки. Поймав мой недоуменный взгляд, подмигнул:
— Хочешь, угадаю твои мысли? Ты сейчас подумал: «Откуда у этого чёрта деньги на такое угощение?» Ну как, угадал?
Я невольно рассмеялся.
— Я, брат, богат, как Ротшильд! Тридцать миллионов получил. Порядок есть такой: за пойманную контрабанду Сидор Яковлевич нам проценты начисляет. Дело-то, конечно, не в деньгах, — разъяснил Яблочко, намазал на ломтик чёрного хлеба горчицу, посыпал солью и положил перед собой.
Официант принёс маленький графин водки, открыл бутылку вина и бесшумно исчез. Яблочко наполнил мой бокал вином, себе налил полную рюмку водки и, выпив и закусив хлебом с горчицей, сказал:
— Будем здоровы!
Борщ подали в металлических мисках, от него шёл пар, сверху плавал жир в палец толщиной. Я давно не ел горячего. Не дожидаясь, пока официант перельёт борщ в тарелку, я взял ложку и начал хлебать прямо из миски.
Когда мы принялись за сочный бифштекс, к нашему столику подошёл прекрасно одетый человек лет тридцати пяти, высокий, стройный, с тонкими чертами лица.
— Моё вам почтение, Иван Мефодьевич! — Он низко поклонился. — Никак не ожидал встретить вас здесь…
— А… Граф, здравствуйте! Вот зашли с помощником пообедать. Нужно же как-нибудь отметить его приезд.
Граф оценивающе оглядел меня и протянул руку.
— Яков Иосифович, — отрекомендовался он, — очень рад познакомиться с новым помощником уважаемого коменданта.
— Зря радуетесь, Граф! Он хоть и молод, но крови вам ещё попортит, — сказал Яблочко.
— Ай, зачем портить кровь, и так не сладко живётся! — ответил тот и, не дожидаясь приглашения, сел на свободный стул.
— Кому-кому, а вам грешно жаловаться на жизнь, — сказал Яблочко. — Говорят, провели удачную комбинацию с шёлковыми чулками и взяли хороший куш.
— Тоже мне куш — мешок бумажек! За них и тысячи турецких лир не дадут.
— Ладно уж, не прибедняйтесь. — Яблочко взялся за графин. — Водки налить?
— С удовольствием выпью с вами, но тут же нечего пить. Эй, человек, бутылку рома! — крикнул Граф на весь зал.
— Нет уж, спасибо! — отказался Яблочко. — Если хотите рома, то пейте за своим столиком!
— А что, вам запрещается раздавить бутылочку с хорошим человеком?
— Ничего не запрещается. Днём у меня норма — один стакан, и ни капельки больше!
— У нас в Одессе воробьи и те побольше пьют.
— Положим, флотские дали бы вашим одесситам очков сто форы, но всему своё время. Мне ещё на работу.
— Не говорите, был у нас один драгал с Молдаванки. Во детина! Плечом гружёную подводу поднимал. По утрам этот самый драгал останавливал лошадку у казёнки, брал литровку, взбалтывал — и с ходу в горло. И вы можете себе представить, чем закусывал?.. Так я вам скажу: в один присест съедал целую ставриду горячего копчения, три головки лука, фунт сала и буханку пшеничного хлеба.
— То драгал, а вот вы как?
— Было время, и я не отставал. Теперь не то…
— Стары становитесь?
— А что вы думаете? Износился, с девяти лет тружусь, — Граф вздохнул.
— Понимаю! Работёнка у вас больно пыльная была, поневоле износишься.
Яблочко допил водку. Мы закончили обед и встали. Бутылка рома так и осталась на столе нетронутой. На улице я спросил:
— Иван Мефодьевич, кто этот Граф? По виду вроде интеллигент, а язык какой-то блатной.
— Блатной и есть. Гроза морей и океанов, царь и бог «малины», по кличке Яшка Граф!.. В прошлом одесский аферист. Мелкими афёрами не занимался, поэтому уголовники и дали ему титул графа. Теперь Яшка сделался частным комиссионером, вертится около импортёров, делает деньги. Валютой промышляет, контрабандой тоже не гнушается. Ты ещё не раз столкнёшься с ним. Ловкий, подлец, — его голыми руками не возьмёшь!
— Зачем голыми руками? Его ведь можно упрятать за одну валюту, — возразил я.
— Так можно половину города посадить!.. Здесь, брат, многие промышляют этим. Наши советские деньги никто всерьёз не принимает, вся торговля идёт на турецкие лиры, американские доллары и английские фунты.
— А почему не запрещают?
— Нельзя! Тут, понимаешь, хитрая механика… Разруха, голод. Нужно восстанавливать хозяйство, людей спасать от голодной смерти, иначе конец революции… Без торговли с заграницей не обойтись: нам нужны семена, рогатый скот, мука, сахар и, конечно, мануфактура, обувь… Капиталисты хотят нас измором взять. Но запретить частным лицам торговать с нами они не могут. Вот нам и приходится терпеть всяких спекулянтов. С одной стороны, нужно действовать так, чтобы не отпугнуть их, с другой — смотреть в оба, чтобы они наши ценности не выкачивали, контрабандой не занимались. Для этого мы с тобой и поставлены. Однако на сегодня хватит. Поживёшь у нас малость — сам всё поймёшь… Лучше сходи в баню, помойся, постригись, переоденься, отдохни. — Яблочко протянул мне пачку денег. — На, бери! Вечером увидимся…
Мой новый начальник повернулся и зашагал вниз, к пристани, а я пошёл искать баню. «Меня считают образованным парнем, чуть ли не интеллигентом за то, что пишу грамотно и владею французским, — думал я. — А я не знаю и половины того, что знают вот эти, простые на вид, люди. Удивительно, откуда они берутся? Вот Челноков Модест Иванович… На первый взгляд простак, а каким оказался умницей. Рядовой матрос, грубоватый, неотёсанный, а голова золотая, всё понимает. Такого ни один Граф, ни один ловкач вокруг пальца не обведёт!»
После бани я переоделся во всё новое и посмотрел в зеркало. В кожанке я выглядел совсем как настоящий комиссар, если бы не чрезмерная моя худоба, Не торчащие скулы, обтянутые загорелой кожей…
Решив, что в такой шикарной одежде грешно сидеть дома, пошёл побродить по городу. К счастью, дождь перестал, хотя небо по-прежнему хмурилось.
Очутился на людной улице. По обеим сторонам — лавки, магазины, кофейни, закусочные. Какие-то юркие люди, прохаживаясь по тротуару, тихо, но так, чтоб было слышно, говорили: «Беру доллары, беру доллары» или: «Лиры, кому турецкие лиры?» Словом, биржа. Позже я узнал, что эта улица называлась Михайловской и была ареной деятельности валютных спекулянтов.
На углу крашеная девица с большой мушкой на щеке подмигивала мне и делала какие-то непонятные знаки. Я подошёл и спросил, в чём дело.
— Пойдём со мной, красавчик! Тут недалеко…
Я отскочил как ошпаренный. Она расхохоталась мне вдогонку и закричала на всю улицу:
— Сосунок, а ещё наган нацепил!..
На другой улице, в кофейне, за мраморными столиками сидели степенные люди в красных фесках. Некоторые играли в кости, другие неторопливо пили кофе из крошечных чашечек. Рядом, в духане, шумно кутили матросы.
Я вернулся к себе и, сняв сапоги, бросился на кровать. Всё виденное в городе встало перед глазами — спекулянты, открыто торгующие валютой, проститутки, пьянство, кутёж… Вот тебе и новая жизнь!.. Усталость дала себя знать — я задремал.
— Проснись, проснись же! — кто-то тормошил меня.
Я вскочил. Передо мной стоял Иван Мефодьевич.
— Крепко спишь!.. Надевай сапоги, пойдём в интернациональный клуб моряков.
— А пустят?
— Ещё бы! Нам, брат, везде дорога… — Он выпятил свою могучую грудь. — Куда не пустят, сами войдём! Пошли.
В клубе было шумно. В вестибюле группа иностранных матросов окружила Ивана Мефодьевича.
— Камрад Яблочко! — воскликнул один из них, хлопая его по плечу.
— Поговори с ними, Ванюша! — предложил мой начальник. — Спроси, как им у нас нравится?
Матросы оказались итальянцами, но двое хорошо говорили по-французски. Яблочко стоял рядом и сиял, слушая, как я изъясняюсь по-французски. Весь его вид говорил: «Знайте наших! Мы тоже не лыком шиты».
Пошли в ресторан. Сели за свободный столик. Яблочко заказал сыр, хлеб и две кружки пива. Играл оркестр, между столиками танцевали полупьяные матросы с девицами в коротких юбках.
— Что насупился, не нравится? — спросил Иван Мефодьевич. — Во всём мире так. Поплавает матрос по морю месяц-другой, намучается на тяжёлой работе. А как дорвётся до берега — прямо в кабак. Спустит за день-два всю получку и опять зубы на полку. Несознательный народ, другой жизни не знает! — Он задумался. — Сагитировать бы эту братву, — глядишь, поймут, что к чему, перестанут жить по-скотски!..
Допив пиво, поднялись в бильярдную. Там играли на деньги. У Яблочко загорелись глаза.
— Показал бы я им класс, да нельзя нашему брату! — прошептал он мне на ухо. Оказывается, он был заядлым бильярдистом. — Ванюша, сослужи службу, — попросил он, отведя меня в сторонку.
— С удовольствием, если только смогу!
— Нужно смочь!.. Есть тут один матрос, я его тебе покажу. Он нам сочувствует, хотя по-русски ни бум-бум. Завяжи с ним разговор, только аккуратненько. Нам очень важно узнать, что представляет собою второй помощник капитана его парохода. Понимаешь, этот молодчик в каждый приезд заводит здесь подозрительные связи. Не знаю, то ли золото и бриллианты покупает, то ли чем похуже занимается.
Минут через двадцать Яблочко показал мне худощавого матроса. Тот разглядывал репродукцию левитановской картины «Над вечным покоем».
Я подошёл к нему и спросил по-французски:
— Вам нравится картина?
— О-о, великолепная! Представляю, каким шедевром должен быть подлинник!
Знакомство состоялось. Из его слов я понял, что имею дело если не с образованным, то, во всяком случае, с начитанным человеком.
Помня совет Ивана Мефодьевича, я не говорил о политике. Мы беседовали о музыке, о литературе. Прощаясь, я попросил Марио — так звали моего нового знакомого — зайти в свободное время ко мне в комендатуру поболтать.
— Придёт, как думаешь? — поинтересовался Яблочко.
— Обязательно придёт! Он славный парень. Мы, кажется, понравились друг другу.
На следующее утро, позавтракав на скорую руку в комнате Ивана Мефодьевича, мы отправились в порт.
— Пойдём, покажу твой кабинет! — и он привёл меня в большую, хорошо обставленную комнату, окнами на море. Чего только не было в ней! Мягкая мебель под чехлами, диван, кресла, книжный шкаф и громадных размеров письменный стол из красного дерева. На столе — чернильный прибор с морским якорем. На окнах — шёлковые шторы.
— Нравится? — спросил Яблочко с самодовольной улыбкой.
— Шикарно, но зачем всё это? Такого кабинета я не видел даже у самых ответственных работников.
— Чудак! Уж конечно не для твоего удовольствия. Здесь ты будешь разговаривать с иностранцами — с капитанами пароходов, офицерами и всякими там коммерсантами. Нужно, чтобы солидно было!
— Вы тоже принимаете их, однако у вас в кабинете ничего подобного нет, — не отступал я.
— То я, а то ты, разница! Я просто комендант, а ты вроде представителя Советской власти, на их языке будешь разговаривать. Гляди, вот здесь кнопка от звонка, — Яблочко показал на чёрную кнопку на столе. — Нажмёшь — и явится Васька, наш рассыльный. Попробуй нажми.
Я нажал кнопку, и действительно — явился веснушчатый паренёк лет шестнадцати в матросской форме.
— Васька, сукин ты сын! Опять у тебя роба измята и ботинки не чищены! — закричал на него Яблочко.
— Виноват, Иван Мефодьевич, не успел! — Парень смущённо переступал с ноги на ногу.
— Не успел!.. Смотри у меня. Пойди скажи Гугуше, пусть принесёт товарищу Силину список уезжающих сегодня пассажиров. — Когда посыльный вышел, Яблочко сказал мне: — Обрати внимание на фамилии, против которых поставлены галочки.
Пришёл молодой грузин с тонкой, как у девушки, талией и, поздоровавшись, положил папку на стол.
— Ну как, Гугуша, всё в порядке? — спросил его комендант.
— Какой порядок? Нет порядка!.. Понимаешь, начальник, Петроград совсем ленивый стал — на одного подозрительного гражданина дополнительный материал не прислал.
— На того старичка?
— Да, на него! Видно, что он белый, совсем белый, — полковник или царский генерал. Говорит, был мещанин, мастерскую имел, а руки, как у женщины, мягкие, мозолей нет. Едет к брату в Канаду. Есть такая страна, далеко очень…
— Как ты думаешь поступить с ним?
— Сам не понимаю. Задержать нельзя, — документ имеет. Отпускать жалко. Может, он против Советской власти воевал.
— Ничего не поделаешь!.. Раз нет материала, придётся разрешить отъезд. — Яблочко встал. — Ну, я пошёл к себе. Пароход отходит в три часа, нужно ещё кое-что проверить. Гугуша, дай Силину имеющиеся у тебя материалы. — Он вышел.
Список отъезжающих был большой. «Дополнительных» сведений тоже немало…
Из Одессы сообщали:
«Гражданин Кац Ю. П., 1866 года рождения, владелец двухэтажного каменного дома. До революции занимался лесной торговлей, ворочал большими делами. В 1920 году у него было изъято два фунта золота в слитках, тысяча золотых рублей царской чеканки и пятьсот английских фунтов стерлингов. Есть подозрение, что припрятал драгоценные камни…»
Малограмотный комиссар писал из Воронежа:
«На ваш запрос сообщаю. Маслобойников Леонид Арсентьевич зловредная личность. Хотя его участие в вооружённой борьбе против Советской власти не установлено, всё равно — контра. Имел мясную лавку. В 1919 году сидел за спекуляцию. Жену извёл побоями, был церковным старостой и жил богато».
Из Козлова писали:
«Бывший мещанин Александр Александрович Садовников имел в Козлове фабрику по производству фруктовых вод и эксплуатировал чужой труд. Состоял в партии кадетов. Неоднократно избирался гласным городской думы. Советской власти не сочувствовал».
И всё в таком роде. Было ясно: уезжали за границу люди, имеющие все основания быть недовольными новым социальным строем. Но что могли мы сделать на основании таких «дополнительных» сведений, если все эти люди имели разрешение наркомата иностранных дел на выезд?
К двум часам дня охрана порта оцепила все проходы. Пассажиры после таможенного осмотра проходили через комендатуру. Здесь оперативные работники проверяли документы. Того или иного пассажира они изредка приглашали для дополнительного осмотра, а иногда и для личного обыска.
Я стоял в сторонке, наблюдая за всем этим. Вот подошёл старик Кац из Одессы. Молодой грузин пригласил его с женой и взрослой дочерью в комнату. Я последовал за ними и присутствовал при следующем диалоге.
Гугуша: — Гражданин Кац, вы хотите ехать к брату в Аргентину?
Кац: — Что за вопрос, конечно хочу!.. Если вы думаете, что я приехал сюда просто прогуляться, то глубоко ошибаетесь.
Гугуша: — Тогда сдайте бриллианты. Нельзя, понимаете, увозить!
Кац: — Ах боже мой, какие бриллианты? Я бедный человек. Даже деньги на дорогу прислал брат…
В разговор вступает жена Каца:
— Молодой человек, вы ошибаетесь! Мы никогда не имели бриллиантов!..
Гугуша: — Зачем такой большой неправду говорите? Вы золото тоже не имели?
Кац: — Золото? Спрашивается, откуда у меня могло быть золото?
Гугуша: — Лес торговал, много богатства имел: золото и валюта Чека забрал.
Кац: — Так это когда было! Тогда всё и забрали, ничего не оставили…
Гугуша: — Добровольно не дадите, силой заберём. Обыск будем делать.
Кац: — Пожалуйста, сделайте ваше одолжение! Почему бы нет, если у вас есть свободное время?
— Катя, — позвал Гугуша сотрудницу. — Проверь, пожалуйста, этих дам. — Когда та увела женщин, он обратился к Кацу: — Не надо так упрямиться, всё равно найдём! Покажите каблуки.
Бриллиантов Гугуша не обнаружил, хотя и перерыл все вещи и продукты. Проверил, нет ли в ботинках каблуков с тайником, а в чемоданах двойного дна.
Вернулась Катя и протянула ему горсть золотых колец, серёг и других украшений.
— Больше ничего нет, — сказала она.
— Вернуть надо! — Гугуша с досадой махнул рукой.
Когда Кац и его семейство, забрав все свои чемоданы, направились к пароходу, он, глядя ему вслед, огорчённо вздохнул:
— Такой маленький камень, что и с собаками не найдёшь!..
Пассажиры взошли на палубу; подняли трапы, посадка кончилась. Яблочко дал команду охране открыть проходы. На пристань хлынули провожающие и толпа праздношатающейся публики.
Кое-кто из них беспрепятственно протягивал уезжающим кульки с фруктами, папиросы, свёртки с едой. Нетрудно было понять, что это сводило на нет усилия оперативных работников комендатуры воспрепятствовать утечке золота и драгоценных камней…
Своими соображениями я ни с кем не поделился, считая, что мне, новичку, рано делать такие заключения.
Лоцман поднялся на капитанский мостик, пароход дал третий гудок, и буксир оттянул его в открытое море. Провожающие разошлись. Пристань опустела.
Марио пришёл ко мне вечером. Мы сидели с ним, курили и, не зажигая света, вели беседу. Он много плавал, побывал в дальних странах, ему было о чём рассказать.
Я осторожно спросил:
— Скажите, Марио, как вам нравится наша страна, революция?
— Очень нравится! Я же матрос, бедняк. Мне кажется, что революция в России и нам поможет лучше жить.
— Каким же образом?
— Очень просто! Хозяева, страшась вашего примера, будут более сговорчивыми.
— К сожалению, не все так думают, как вы… Среди иностранцев, приезжающих к нам, многие пользуются нашими временными затруднениями и обогащаются за наш счёт. Например, ваш второй помощник капитана, — вставил я как бы невзначай. — Кстати, Марио, что он из себя представляет?
— Сын очень богатых родителей. Его отец — владелец большого универсального магазина в Милане. Вы правы, синьор Эрнесто ненавидит большевиков и революцию, он не скрывает своих убеждений. Что касается другой стороны дела, то, признаюсь, мы все грешны!.. Например, я в прошлый приезд тоже провёл выгодную операцию — за дюжину шёлковых чулок и десять плиток шоколада получил золотое колечко с бриллиантом в полкарата и подарил своей девушке. Вы бы видели, как она обрадовалась!.. Разумеется, при других обстоятельствах я никогда не сумел бы сделать ей такой дорогой подарок. Ну, остальные ребята тоже промышляют кое-чем. Такова жизнь, ничего не поделаешь!
— Это пустяки. Я имел в виду обогащение в прямом смысле. Взять того же синьора Эрнесто, — не станет же он заниматься такой мелочью?
— Конечно, у него капитал! Он закупает много ходкого товара и меняет здесь. Недавно синьор Эрнесто хвастался на корабле, что почти за бесценок — за один килограмм камней для зажигалок — заполучил подлинное полотно Айвазовского.
— Вот видите, это же грабёж среди бела дня! Вожди революции говорят, что творения великих художников должны принадлежать народу, а не украшать дома богачей!
— Это правильно. Я очень люблю живопись и восторгался картинами Айвазовского, когда мы стояли в порту Феодосия. Там есть галерея его картин…
Марио посмотрел на часы и поднялся. Я спросил, не боится ли он гнева пароходного начальства за то, что пришёл ко мне.
— Правду сказать, им незачем знать об этом!.. А впрочем, мне всё равно, я давно у них на подозрении, — ответил он и на прощание подарил мне коробку английских сигарет.
Из открытого окна кабинета я видел, как он, сунув руки в карманы брюк и насвистывая весёлую песенку, исчез в темноте…
Яблочко, выслушав рассказ о моей беседе с итальянским матросом, оживился.
— Интересно получается, очень интересно!.. Приезжая к нам, морячки, с одной стороны, меняют чулки на колечки с бриллиантами, а с другой стороны, заражаются нашей правдой. Ничего, придёт время, и они тоже начнут мозгами шевелить!
Так кончился первый день моей работы в порту, и, конечно, мне не приходилось жаловаться на отсутствие впечатлений.
На новом месте работа оказалась куда сложнее, чем я себе представлял, когда знакомился в Тифлисе с материалами. Ежедневно, ежечасно возникали передо мной труднейшие задачи, решение которых требовало осторожности и смекалки. На самом деле: попробуй арестуй валютчика и не напугай импортёров. Найди точную грань между разрешённой торговлей и спекуляцией, когда цены на товары устанавливаются произвольно самими торговцами. Лови контрабандиста только на месте преступления — иначе к нему не подступишься. Высадился он на берег, отвёз товар куда следует, — всё пропало: товар забрать нельзя, иначе поползут по городу слухи: «Большевикам нельзя верить, они одной рукой разрешают частную торговлю, импорт, а другой, под видом контрабанды, реквизируют у коммерсантов товар…» Староста импортёров, греческий или турецкий консул, заявит властям протест по всей форме и будет требовать возмещения убытков… Команды кораблей, начиная с капитана и кончая последним коком, занимаются незаконными операциями: выкачивают понемногу золото, бриллианты, предметы искусства. Знаешь, но сделать ничего не можешь. Если задержишь члена команды и при обыске ничего не обнаружишь, разразится скандал. По всем данным, имеешь дело с явным врагом, но он неведомо как добыл себе разрешение на выезд за границу. Дополнительные сведения о нём ещё не поступили, а разрешение и виза обусловлены определёнными сроками. Как же задержать его отъезд без представления веских документальных доказательств его враждебной деятельности? Уехал человек, а через неделю-другую получаешь сведения из Москвы, Петрограда или Тамбова, что гражданин такой-то, о ком вы запрашивали, бывший офицер, работал в белой контрразведке, что он разыскивается для привлечения к ответственности. С досады можешь кусать себе руки сколько угодно, — врага не вернёшь!.. Один неосторожный шаг — и ты нанёс вред политике, проводимой в данный момент государством, или упустил врага… Как-то зашла ко мне отметиться некая гражданка Зельдина Софья Марковна, элегантная толстушка лет сорока, зубной врач по профессии. Документы у неё были в полном порядке, она уезжала в Америку, к родному дяде.
Я попросил её зайти на следующий день — хотел ознакомиться с дополнительными материалами, если они имелись.
У Гугуши оказалась тоненькая папка с несколькими листами исписанной бумаги. Оперативный уполномоченный по борьбе с контрабандой писал из Николаева, что гражданка Зельдина С. М. покупала на золото бриллианты. С этой целью она ездила в Одессу и Крым. Дважды задерживалась, дома у неё производился обыск, но безрезультатно: бриллианты обнаружены не были. В конце своего письма уполномоченный добавлял: «Нет сомнения в том, что Зельдина С. М. заготовила большое количество драгоценных камней с целью вывоза их за границу. Просим обратить на неё особое внимание и учесть, что она весьма ловкая и упрямая особа».
Я решил сам заняться Зельдиной и за час до отплытия парохода попросил её к себе в кабинет со всеми вещами.
Вслед за носильщиком с тремя большими чемоданами вошла Софья Марковна, держа в руке саквояж. Она устало опустилась на стул, достала из сумочки серебряную пудреницу и, рассматривая себя в зеркальце, с подчёркнутым равнодушием принялась подкрашивать губы.
— Итак, вы едете в Америку к дяде? — спросил я.
— Вы это прекрасно знаете.
— Он, ваш дядя, очень богатый человек, если приглашает к себе племянницу?
— Не понимаю, какое вам до этого дело? Он ведь не в Советской России живёт!..
— Правильно, это нас не касается. Меня интересует другой вопрос: зачем вам рисковать и увозить с собой бриллианты, когда богатый дядя и так обеспечит вас?
— Ах, боже мой, опять!.. Ваши умные сотрудники в Николаеве уже раз двадцать спрашивали меня о каких-то бриллиантах. Арестовывали, в подвал сажали, на квартире обыск делали и, разумеется, ничего не нашли. Нет у меня никаких бриллиантов! Понятно это наконец вам или нет? — закричала Зельдина.
— Прежде всего не нужно повышать голоса! — осадил я её. — А говорите вы неправду. Сдайте бриллианты и спокойно уезжайте. Если их обнаружим мы, то, предупреждаю, не только задержим, но и привлечём вас к ответственности.
— Знаете что, молодой человек, вы меня не пугайте! Я давно пуганая, и вообще всё это мне надоело… Сперва найдите, потом будете угрожать.
Тратить время на разговоры с ней не было никакого смысла. Я попросил одну из наших сотрудниц тщательно проверить все вещи Зельдиной, прощупать каждый шов её платьев, произвести личный обыск и о результатах сообщить мне. Уходя, я шепнул сотруднице на ухо: «Ищите бриллианты! Они у неё есть…»
Минут через двадцать вышла расстроенная сотрудница.
— Ничего не нашла! — сказала она.
Что-то подсказывало мне, что у Зельдиной есть эти самые проклятые бриллианты. Даже в ушах звенело: «Есть, есть!..» Инстинкт или интуиция — не знаю, как это назвать, — но они часто безошибочно подсказывают то, чего не видишь глазами и не можешь пощупать руками. Так было и на этот раз. Убеждение моё подкреплялось и письмом оперуполномоченного из Николаева. Бриллианты есть, но где, как их найти? До отхода парохода оставалось не больше получаса. Нужно было на что-то решиться.
Я вошёл к себе в кабинет и, не обращая внимания на торжествующую Зельдину, решил сам всё проверить. В её вещах действительно ничего не было. Взял простыню, завесил ею угол комнаты и предложил Зельдиной зайти туда, раздеться и одежду свою передать мне.
— Раздеваться здесь, при вас? Это издевательство, вы не имеете права! Я буду жаловаться, — зашипела она.
— Можете жаловаться, а пока не теряйте времени! Иначе пароход уйдёт без вас.
Зельдина покорилась. Из-за простыни полетели то блузка, то юбка, а потом и другие предметы дамского туалета.
— Нате, проверяйте!.. Не люди, а изверги, мучители…
В одежде тоже ничего не оказалось. Я вернул ей всё, сел в кресло, закурил. «Прав Гугуша, — подумал я, — здесь и собачий нюх не поможет».
— Ну что, успокоились? — Зельдина зло, издевательски смотрела на меня, чуть не язык показала.
И вдруг… «Шляпа!» — мелькнуло в голове.
— Снимите, пожалуйста, вашу шляпу!
— Шляпу?.. Зачем она вам? — что-то дрогнуло в лице Зельдиной.
— Поторопитесь, прошу вас!
Она сняла широкополую шляпу с цветами, передала мне и уже не сводила глаз с моих рук. Бриллианты были спрятаны где-то здесь, в этом сомневаться не приходилось, однако нужно было их найти. Внешний осмотр ничего не дал, я перевернул шляпу и сорвал шёлковую подкладку. Нервы Зельдиной сдали, она вскрикнула, схватилась за голову и без сил упала на диван.
Наконец-то! Вокруг тоненькой стальной проволоки, натянутой по всей окружности шляпы, был намотан спиралью мешочек с мизинец толщиной. Я осторожно освободил мешочек от проволоки, распорол шов, и на стол посыпались блестящие камешки разной величины. Нашёл-таки! Моему восторгу не было границ. Завернув бриллианты в бумагу, побежал к Яблочко.
— Вот они, Иван Мефодьевич! Нашёл в шляпе Зельдиной. Что с ними делать?
Перебирая их пальцами и хмурясь, Яблочко задумчиво произнёс:
— Чертовщина какая-то!.. Из-за такой ерунды люди бьются насмерть… Что делать, спрашиваешь? Заактируй, а врачиху задержи.
— Как записать в акте? Величина камушков неодинаковая.
— Ты, брат, так спрашиваешь, будто матрос Иван Яблочко всю жизнь тем и занимался, что копил бриллианты! Так и запиши: столько-то штук разной величины…
По дороге в Чека, сидя рядом со мной в фаэтоне, Зельдина молчала. За короткое время она как-то поблекла, даже постарела. Вдруг повернулась ко мне и тихо, чтобы не слышал извозчик, сказала:
— В этих камнях — целое состояние. Возьмите половину себе, порвите акт, отпустите меня!..
— Задержанным разговаривать не полагается! — оборвал я её.
Когда до Чека оставалось несколько кварталов, она опять зашептала:
— Возьмите всё, только не везите в Чека! Поверьте, никто ничего не узнает…
Я не ответил.
Недалеко от серого здания Чека она сделала последнюю попытку уговорить меня:
— Отпустите, умоляю… Возьмите всё, всё… Хотите, я осчастливлю вас, — бессвязно бормотала она.
Дежурный комендант принял Зельдину, выдал мне расписку, и бухгалтер Сидор Яковлевич, рассматривая через лупу бриллианты, свистнул.
— Тут каратов семьдесят, и всё чистой воды! Богатый улов у тебя, Силин, поздравляю, — сказал он.
Шагая по набережной, я всей грудью вдыхал влажный морской воздух и радовался всему: солнцу, наполовину спрятавшемуся за горизонтом, пурпурной дорожке на широкой глади моря, редким облакам причудливой формы, окрашенным в яркие цвета, белым парусам рыбачьих лодок и лёгкому ветерку. Всё это было чистым, прекрасным — таким далёким от жалких и тёмных человеческих страстей!..