Над городом — чёрный дым, пахнет гарью. Несмотря на ранний час, душно. Я стою у открытого окна отведённой мне квартиры, смотрю на улицу и думаю. Впервые в жизни я чувствую, что попал к совершенно чужим людям. До сих пор мне встречались добрые, отзывчивые товарищи, готовые всячески помочь новичку, научить его, облегчить ему первые шаги на новом месте. А здесь встретили меня недружелюбно, даже, можно сказать, враждебно.

Начальник управления, атлетического телосложения человек, всей своей неуклюжей фигурой оправдывающей свою фамилию Медведев, принял меня сухо.

— Говорят, ты из образованных, — сказал он. — Что ж, это неплохо. Теперь нас, старых вояк, не особенно жалуют. Мы ведь институты не кончали, грамоте учились на медные гроши.

— Я тоже институтов не кончал, — отпарировал я. Тон его не понравился мне.

— Как же, тут в характеристике сказано, что ты шибко грамотный, знаешь языки! — Он достал из ящика письменного стола мою анкету и ещё раз заглянул в неё.

— Для этого не обязательно кончать институт!

— Ладно, это к делу не относится. Давай с самого начала определим наши взаимоотношения, чтобы потом не вышло недоразумений. Я подчиню тебе три ведущих отдела. Но ты не воображай, что прислан сюда комиссаром. Начальник здесь я, и ты не должен принимать никаких важных решений без моего согласия. Понял?

— Не совсем. Не понимаю, при чём тут комиссар? Я прислан сюда, чтобы вместе с вами охранять интересы рабоче-крестьянской власти, и, разумеется, знаю, что вы мой начальник.

— Говоришь ты складно, посмотрим, что дело покажет! — Медведев отпустил меня, даже не познакомив с общей обстановкой в области.

Очень скоро я убедился, что Менжинский имел все основания не слишком лестно отзываться о Медведеве. Резкий, грубый, он вообразил себя диктатором и не допускал возражений. О том, чтобы поговорить с работниками по-товарищески, выслушать их совет, не могло быть и речи. Все вопросы он решал единолично, то и дело слышен был его бас: «Я знаю, я приказал, я так считаю». Он из всего делал величайшую тайну и неохотно информировал даже губернские партийные организации о наших делах. Любимыми его изречениями были: «Чекистом быть — это тебе не щи лаптями хлебать» или «Мы тоже не лыком шиты! Хоть в школах и не учились, но знаем, что к чему».

Вторым заместителем у него был Зеликман, выходец из мелкобуржуазной среды. Он знал литературу, любил музыку, сам немного играл на флейте. В противоположность Медведеву, Зеликман был мягок и обходителен. Страдая язвой желудка, соблюдал строжайшую диету, тщательно следил за своим здоровьем и старался ни во что не вмешиваться. Такой заместитель вполне устраивал властолюбивого Медведева. Про моего предшественника рассказывали, что он терпел-терпел грубости начальника, потом стало ему невмоготу, — он разругался с Медведевым и уехал.

Среди начальников отделов и сотрудников были хорошие, знающие дело люди, но, задёрганные Медведевым, работали они вяло, особой инициативы не проявляли.

Помня наказ Менжинского постараться найти с Медведевым общий язык, я на первых порах молчал. Нужно было вникнуть в обстановку. В этом неоценимую помощь оказал мне начальник одного из отделов, бывший студент Свирский. Мы с ним просиживали до поздней ночи, читали донесения с мест и знакомились с оперативными сводками.

По сводкам и донесениям выходило, что в губернии всё благополучно. На её обширной территории, на которой сосредоточены важнейшие экономические объекты страны, нет ни тайных организаций, ни контрреволюционных групп. Одно из двух: или их нет в действительности, что маловероятно, или враги так замаскировались, что мы не можем напасть на их след…

И сколько-нибудь крупных происшествий тоже нет — только мелкие диверсии. Начальник станции Дружковка, некий Козлов, отправил на переплавку большую партию остродефицитных железнодорожных костылей и этим затормозил ремонт дороги. Козлова арестовали… На шахте «Глория» заактировали двадцать вагонов крепёжного материала, полученных из далёкой Архангельской губернии, и раздали рабочим как топливо. Проверкой на месте было установлено, что крепёж вполне пригоден, хотя и не первого сорта. Тут угадывалась хитро продуманная комбинация: с одной стороны, «облагодетельствовать» рабочих, снабдив их дровами, в которых была большая нужда, с другой — приостановить на некоторое время работу шахты…

По этому делу арестовали несколько человек. Но следствие затянулось: обвиняемые доказывали, что это неоправданный риск — пускать в дело сомнительный крепёж. Экспертиза, проводимая с помощью местных специалистов, давала противоречивые заключения, но большинство высказывалось в пользу обвиняемых. Таким образом, не были вскрыты полностью все обстоятельства и факт умышленного вредительства остался недоказанным.

Спекуляция у нас процветала. При большом количестве всяких частных предпринимателей: булочников, кустарей, лавочников, разносчиков и маклеров, — продающих всё, в том числе воздух и дым, иначе и быть не могло!

Я имел любопытный разговор с одним маклером.

— Скажите, чем вы торгуете? — спросил я его.

— Всем! — был невозмутимый ответ.

— Нельзя ли конкретнее?

— Пожалуйста! Покупаю и продаю скот, уголь, хлеб, металл, мануфактуру, даже музыкальные инструменты. Одним словом, всё, на чём можно заработать.

— У вас, должно быть, есть контора, склады, перевалочные пункты?

— Ничего подобного. Я только посредник и товар в глаза не вижу. Узнаю, что такому-то требуется, скажем, лес или уголь, подыскиваю продавца, свожу их и получаю с обоих свой куртаж. Так называется вознаграждение за труды.

— Где же вы берёте уголь, металл? Ведь частных заводов и шахт в стране нет?

— Наивный вы человек, гражданин начальник! — усмехнулся мой собеседник. — Там, где пахнет наживой, всё можно купить. Были бы у меня большие деньги, я мог бы купить персидскую шахиню!..

— Это как раз не так уж трудно, а вот где берут ваши клиенты уголь и металл, вы не ответили.

— Везде найдутся люди, мечтающие красиво пожить, — они комбинируют и продают. Понятно, я вам их не назову, — честь коммерсанта не позволяет мне это!

— Какая, к чёрту, честь! — не вытерпел я. — На простом языке это называется спекуляцией, продажей краденого!

— Ах, гражданин начальник!.. Весь мир держится на таких комбинациях. Почему я должен быть исключением? За идеи обед и вино не подают!..

Чтобы лучше ознакомиться с делами на местах, я побывал на заводах, на шахтах, беседовал с множеством людей. Меня поразило удивительное благодушие, царившее всюду. Даже среди партийных работников существовало мнение, что враги революции окончательно разгромлены и сейчас никто не осмелится выступить против Советской власти.

Мои взаимоотношения с Медведевым складывались поначалу не плохо. Я старался не противоречить ему, а он терпел меня, хотя и не испытывал ко мне особой симпатии. Однако вскоре начались открытые столкновения с ним.

На крупной шахте «Южная-бис» произошёл сильный взрыв.

К счастью, обошлось без человеческих жертв, но шахта надолго вышла из строя. Виновником взрыва оказался молодой техник по фамилии Осетров.

Во время допроса он признался, что во всём виноват. Экспериментировал — хотел ускорить проходку, но ошибся в расчётах.

Следователю дело Осетрова показалось предельно ясным, и он не стал больше утруждать себя. Так и появилось заключение, в котором следователь обвинял Осетрова в умышленном вредительстве и требовал для него пятилетнего тюремного заключения.

При рассмотрении дела я усомнился в правильности заключения следователя, попросил отложить решение и дать возможность провести доследование.

— Брось мудрить, Силин, — хмурясь сказал Медведев. — Чего тут ещё доследовать? Человек сам признался, что взрыв произошёл по его вине.

— А почему вы не допускаете, что он действительно хотел ускорить проходку и ошибся в расчётах?

— Допустить всё можно!.. Вопрос совершенно ясен, и нечего разводить канитель. У нас и так до черта незаконченных дел!

Я сказал, что буду вынужден написать особое мнение. Тут-то Медведев и показал свой характер. Швырнув мне папку с делом Осетрова, он заорал:

— На, займись, если тебе больше нечего делать! Начинаются интеллигентские штучки!

— При чём здесь интеллигентские штучки? Нужно установить истину. Неужели вы не понимаете, что, осудив Осетрова неправильно, мы оттолкнём от себя всех честных инженерно-технических работников, лишим их инициативы? — спросил я.

— Куда уж нам понимать такие тонкости, мы в институтах не учились! — Медведев оседлал своего любимого конька.

На этом вопрос был исчерпан, мы перешли к рассмотрению других дел.

Голоса говорящих доходили до меня словно издали, и я никак не мог сосредоточиться и понять, о чём идёт речь. Меня занимал другой вопрос: как дошёл до такой жизни этот человек, каменной глыбой восседающий за столом председательствующего, облечённый большой властью над людьми? Ему важнее всего на свете собственная карьера и благополучие. Пусть будет всё спокойно и тихо, пусть не останется незаконченных дел, а что в спешке могут быть осуждены невинные люди — не важно. Логика простая: лес рубят, щепки летят!.. Хорошо, что Медведевых единицы. А что будет, если со временем их станет больше? От одной этой мысли сжималось сердце… Ради установления истины Модест Иванович Челноков не спал ночей, он скорее дал бы отрубить себе руку, чем осудить невинного. А Яблочко — простой, не очень дальновидный человек — лучше всякого ясновидца умел отличать Друзей от врагов. Они оба и тысячи им подобных без позы, без громких слов посвятили жизнь служению народу, не требуя ничего для себя. Откуда же берётся эта сорная трава?..

Дело Осетрова приобрело для меня принципиальное значение. Одно из двух: или я никудышный чекист, или в этом деле есть нечто такое, в чем сразу не разберёшься. Если отбросить версию, что Осетров честный человек и только ошибся, тогда остаётся другое: он действовал не один, но не хочет выдавать сообщников. Одному с организацией взрыва в шахте не справиться!..

Прежде чем вызвать Осетрова для допроса, я поехал на шахту «Южная-бис». Катастрофа оказалась серьёзнее, чем я предполагал. Передо мной была мёртвая, залитая водой шахта. Сотни людей, вместо того чтобы добывать уголь, откачивали воду.

Глядя на эту картину, я ещё и ещё раз осознал всю меру ответственности, возложенной партией на нас, чекистов. Известно ведь, что один человек коробкой спичек и бидоном керосина может свести на нет труд тысячи людей. Чтобы этого не случилось, мы обязаны быть во сто крат бдительнее. Наши промахи и ошибки слишком дорого обходятся стране. Мы не можем, не имеем права ошибаться.

Рабочие, с которыми я беседовал, отзывались об Осетрове как о толковом специалисте, честном, скромном человеке. А пожилой шахтёр, участник гражданской войны, на мой прямой вопрос, что он думает о случившемся, пожал плечами.

— Трудно сказать, — ответил он. — Осетров вроде был наш человек, работал честно, старался, и с людьми обращался обходительно, не то что другие спецы… А вот видите, что получилось? — Он показал рукой на шахту.

— Неужели он сознательно пошёл на такое дело?

— Вряд ли, не похоже… Впрочем, разве в чужую душу влезешь? Другой так замаскируется, что его не скоро раскусишь. В гражданку был у нас один офицер, ротой командовал. Год с лишним воевал с нами, дважды ранен был, а под конец перебежал к своим… Так что всякое бывает!..

…Ночь, ветер колышет занавески на окнах моего кабинета. Тихо, город давно спит. Разошлись по домам и сотрудники. А я сижу за письменным столом и до боли в глазах ещё и ещё раз перечитываю дело Осетрова, — как будто мёртвые строчки на белой бумаге могут заговорить и сказать правду. Об этом человеке я знаю всё, хотя ещё и не разговаривал с ним. Самая обыкновенная биография. Сын луганского телеграфиста, учился в реальном училище, любил природу, мечтал стать специалистом по лесному делу. Не удалось. Вместо этого перед самой революцией окончил Луганский горный техникум, работал в разных шахтах по специальности. Год назад его перевели сюда, на шахту «Южная-бис». Холост, в армиях не служил. Особых склонностей ни к чему не имеет, любит читать книги, главным образом про путешествия. В бога не верует, Советской власти сочувствует. От общественной работы отлынивает, на собраниях выступает редко…

Жизнь как у многих, — что можно извлечь из этих данных? Как угадать, что у человека в душе?..

Устав от чтения, беру телефонную трубку и прошу дежурного коменданта прислать ко мне арестованного Осетрова для допроса.

Минут через десять в кабинет входит длиннолицый, высокий молодой человек. Он смущённо озирается по сторонам, выжидательно смотрит на меня. Я предлагаю Осетрову сесть.

Предупреждаю его, что это не допрос, а скорее знакомство. Для убедительности убираю со стола бумаги. После этого начинается обычная в таких случаях беседа.

Лоб у Осетрова высокий, глаза голубые, вдумчивые. Прежде чем ответить на вопрос, он молчит, собирается с мыслями, говорит медленно. Но вот в какой-то момент теряет самообладание.

— Я же сто раз повторял, что во всём виноват один я! — устало и раздражённо говорит он. — Чего же вы хотите от меня?

— Установить обстоятельства и причину взрыва. Поймите, нам ничего не стоит осудить вас, — мягко замечаю я. — Нам важно узнать истину.

— Осудите! Я заслуживаю самого сурового наказания, даже…

— Что — даже?

— Расстрела!

— Неужели вы так дёшево цените свою жизнь?

— Устал я, понимаете?.. Чем сидеть в клетке, как затравленный зверь, отвечать на бесконечные вопросы, лучше уж сразу пулю в затылок и покончить со всем!.. Думаете, мне легко? Хотел сделать лучше, а получилось чёрт-те что — надолго вывел шахту из строя! Говорят, её даже водой залило…

— Залило, — подтверждаю я.

— Ну вот!.. Наверно, правы старики, когда говорят, что не нужно быть слишком самонадеянным…

Нет, Осетров на вредителя не похож. Но чего-то он не договаривает…

— Скажите, как вы проводили свободное время? — Мне хочется отвлечь его, успокоить, прежде чем перейти к главному вопросу.

— Не понимаю, какое это имеет отношение к делу?

— Хочу иметь более полное представление о вашей жизни!

— Ну… читал книги, иногда катался на велосипеде… Случалось, выпивал. Больше от скуки…

— Вы сказали, что хотели сделать лучше. Не поделитесь ли со мной своими замыслами?

— Не хотелось бы мне говорить на эту тему…

— Напрасно!

— Мало ли какие замыслы зарождаются в голове у людей? Важен результат!.. Раз он никчёмный, то и говорить не о чем…

— Люди, занимающиеся исследованиями, нередко ошибаются, терпят неудачу. Нельзя же за это их казнить! Без дерзания остановился бы всякий прогресс, движение вперёд. Разве не так?

— Так, конечно, — кивает он головой и задумывается. — Видите ли, при проходах обычно применяется взрывной метод, но на очень короткое расстояние. Работа замедляется. Я задумался над вопросом: нельзя ли расширить фронт взрыва?

— И что же?

— Организовал взрыв одновременно в трёх местах. Результат вам известен: получился обвал, да ещё шахту водой залило… Может быть, ошибся в расчётах или недостаточно хорошо изучил породу…

— Скажите, Евгений Петрович, прежде чем осуществить свой эксперимент, вы консультировались с кем-нибудь?

— В том-то и дело, что консультировался с крупными специалистами горного дела и они в основном одобрили мою идею. Но, знаете… не хочется впутывать в это дело других людей, — они ещё могут пострадать за мои ошибки!

Маленький проблеск, нащупывается новая нить!.. В самом деле, разве нельзя допустить, что Осетров всего лишь орудие в чьих-то умелых руках? Разумеется, можно!.. Но, как часто повторял Челноков, грош цена самому блестящему умозаключению, если за ним не последует доказательство.

— Ну что вы, где это видано, чтобы специалистов привлекали к ответственности за консультацию! — сказал я, пожимая плечами.

Осетров провёл рукой по лбу, как бы отгоняя мучившие его мысли.

— В такого рода делах я плохо разбираюсь, не знаю, кто за что отвечает, — сказал он. — К тому же мои консультанты ничего определённого не советовали — они одобрили мою идею в принципе…

— Они действительно знающие специалисты?

— Ещё бы, старые горняки!.. Главный инженер шахты и его помощник по технике безопасности. Тоже инженер…

Чтобы не испугать Осетрова, я не стал задавать ему новые вопросы. Всё нужно было распутывать самому, причём начинать приходилось совсем с другого конца.

— На сегодня хватит! Мы с вами ещё увидимся, Евгений Петрович, — сказал я и позвал часового.

— Можно обратиться к вам с просьбой? — неожиданно спросил Осетров.

— Пожалуйста.

— Прикажите, чтобы мне дали, если, конечно, это можно, книгу под названием «Подземные проходки в шахтах». Её можно найти в любой технической библиотеке… Хочу ещё раз кое-что проверить…

— Завтра вам доставят эту книгу, — обещаю ему, а сам думаю: «Не плохо бы и мне прочесть её, хотя вряд ли я что-нибудь. пойму»…

Светает. Нужно хоть немного поспать. Утром меня ждёт множество неотложных дел. Выхожу на улицу, медленно бреду домой.

Не знаю почему, мне, одинокому человеку, отвели трёхкомнатную квартиру на центральной улице, недалеко от управления. Занимал я одну комнату, с балконом, — остальные пустовали. Квартира обставлена казённой мебелью, довольно уютная. Убирает её молчаливая тётя Валя. Она же по утрам приносит мне свежие булочки, варит кофе. Обедаю я в ресторане, а об ужине говорить не приходится, — схвачу что-нибудь в нашем буфете, благо он работает до одиннадцати часов. Сегодня совсем забыл про ужин, и сейчас хочется есть. На кухне нахожу чёрствую булку, отламываю кусок и жую. Зажечь керосинку, вскипятить чай — лень…

Только к вечеру следующего дня я смог вернуться к делу о катастрофе на шахте «Южная-бис».

На столе передо мной лежали личные дела главного инженера этой шахты Преображенского и его помощника Сетеева, а также кое-какие дополнительные сведения о них.

Преображенский — типичный инженер дореволюционной формации. Сын священника, он окончил горный институт, работал по найму. Хорошо зарабатывал, жил в собственном доме на широкую ногу. Сетеев учился в Бельгии, был акционером угольной компании. Во время войны служил в царской армии в чине подполковника инженерных войск. О службе в белой армии сведений не было. Кроме акций, Сетеев потерял в годы революции крупную сумму денег, вложенную им в Русско-Азовский банк. Словом, у него есть все основания быть недовольным Советской властью.

Оба инженера дали довольно туманные объяснения о причинах катастрофы. Между строк обвинили в этом техника Осетрова, но тут же добавили, что с его стороны это был не более как производственный риск.

Вызывать их для допроса нельзя — напугаешь. На первых порах приказываю установить за ними наблюдение.

Хорошо бы освободить Осетрова и проследить, как на это отреагируют Преображенский и Сетеев. Но, к сожалению, это не в моей власти!..

Пошёл к Медведеву, — он со своими секретарями и помощниками занимает весь четвёртый этаж. Канцелярия его охранялась тремя дополнительными постами, хотя в этом не было никакой надобности: проникнуть к нам в здание без пропуска нельзя.

Я доложил ему о ходе следствия по делу Осетрова, высказал некоторые свои соображения и попросил разрешения освободить техника из-под ареста.

— Ты что, в своём уме? — Медведев с таким удивлением уставился на меня, словно перед ним сидел сумасшедший.

— В своём, — спокойно ответил я.

— Здорово живёшь! — Медведев расхохотался. — Интересно, как же ты думаешь отчитываться? Произошла большая авария, шахту вывели из строя, а виновных обнаружить не удалось. Один признался, да и того мы отпустили. Так, что ли, напишешь?

— Мы же не для отчёта тут сидим!.. Придёт время, обнаружим виновников или вдохновителей Осетрова, тогда и доложим.

— Не фантазируй, Силин! И не дури голову православным людям. Никаких подлинных виновников или вдохновителей ты не обнаружишь, потому что их нет. Может быть, этому сопляку технику действительно захотелось блеснуть. Посмотрите, мол, какой я — всех инженеров за пояс заткнул!.. Ну и чёрт с ним, шахту-то он вывел из строя!.. Давай заканчивай следствие и представь заключение.

— Но ведь тем самым мы дадим возможность подлинным врагам водить нас за нос! — пытался я возражать.

— Вижу, начитался ты всяких книг про умных разведчиков и взлетел за облака!.. Спустись на грешную землю и пойми, что нам Шерлоки Холмсы ни к чему. Так-то!.. Потом учти, Силин, начальник здесь я, и ты будешь делать то, что я тебе прикажу.»

Я смолчал и на этот раз. К сожалению, у меня не было фактов, которые я мог бы противопоставить мнению этого самонадеянного человека.

Через несколько дней произошли важные события, которые дали следствию совершенно новое направление.

Началось с пустяков. Позвонил мне начальник губернской милиции и сообщил: на каком-то полустанке с пассажирского поезда спрыгнул человек с портфелем в руке. Путевому обходчику удалось задержать его и доставить в дорожное отделение милиции. Задержанный оказался известным ростовским вором-рецидивистом Григорьевым, по кличке Шустрый. В портфеле обнаружили значительную сумму денег, иностранную валюту, паспорт, удостоверение сотрудника ВСНХ Воробьёва и какие-то письма.

— Можно сказать, обычное железнодорожное воровство. Я не стал бы тебя тревожить, если бы не валюта. Может, поинтересуетесь? — спросил начальник милиции.

— Безусловно! Очень прошу прислать ко мне задержанного и портфель со всем содержимым, — попросил я. — Хорошо бы сделать так, чтобы никто здесь не знал об аресте вора! — Эта мысль пришла мне в голову в последнюю минуту.

…Большая сумма денег и иностранная валюта в портфеле сотрудника ВСНХ, едущего, по-видимому, в служебную командировку! Что бы это могло означать?

Связной принёс новенький объёмистый портфель, запечатанный сургучной печатью, и сообщил, что Григорьев-Шустрый сдан коменданту.

Отпустив связного, я сорвал печать и выложил на стол содержимое портфеля… В нём оказались тысяча новеньких червонцев, семь тысяч американских долларов, два письма, удостоверение личности на имя старшего экономиста ВСНХ Воробьёва Николая Александровича и его паспорт. С фотокарточки, наклеенной на удостоверение личности, на меня смотрел круглолицый, с обвисшими щеками пожилой человек в пенсне.

Спрятав деньги и документы в несгораемый шкаф, взялся за изучение писем.

Первое письмо:

«Уважаемый Валерий Юрьевич!

Ваш И.».

Пользуясь случаем приезда к вам Н. А., посылаю часть своего долга. Прошу извинить великодушно, что немного задержался, — не было оказии. Я и наши друзья опечалены тем обстоятельством, что лекарство действует медленно. Не кажется ли вам, что необходимо применять более действенные средства? В вашем возрасте так относиться к собственному здоровью по меньшей мере недопустимо. Мы полны решимости помочь вам во всём. Рад буду получить от вас обнадёживающую весточку.

Второе письмо было напечатано на пишущей машинке и адресовано некоему Альфреду Оскаровичу:

«Рад известить вас, что Александра Петровна наконец-то избавилась от своих недугов и снова всерьёз взялась за дело. Нефть и уголь объединились, и это сулит большие перспективы. Наша договорённость с вами остаётся в силе, — теперь весь вопрос заключается в масштабах.

Остаюсь ваш Ю.».

Воздействуйте, пожалуйста, на В. Ю. Он, как видно, растерялся и на всё махнул рукой. Между тем сейчас нет ничего важнее, чем здоровье. В затратах не стесняйтесь, поддержим всячески.

Надеюсь, скоро увидимся, о времени извещу дополнительно.

Дорогой друг, вся надежда на вас, желаю вам больших успехов!

В том, что оба письма зашифрованы, я не сомневался. Ясно было и то, что они принадлежали одному и тому же автору, — это доказывала одна и та же манера излагать свои мысли. Но почему первое письмо написано рукой и подписано «И.», а второе напечатано на пишущей машинке и под ним стоит буква «Ю.»? О чьём здоровье так печалятся таинственные «И.» и «Ю.»? Кто такая Александра Петровна и от какого недуга она избавилась? Где объединялись нефть и уголь и кому это сулит большие перспективы? Кто такие Валерий Юрьевич и Альфред Оскарович, чем они занимаются, где живут? Наконец, что за долги и откуда берутся такие большие деньги, в том числе иностранная валюта, для их покрытия? Ясно, что долги — это миф, но для каких целей предназначены деньги?

Такие и десятки других вопросов вихрем проносились в голове. Я не мог сидеть на месте, встал, зашагал по кабинету. Помощи ждать было не от кого, — нужно рассчитывать на собственные силы.

Я наметил предварительный план действий: найти старшего экономиста ВСНХ Воробьёва, установить, куда он ехал, с кем встретился. Выяснить, кто такие Валерий Юрьевич и Альфред Оскарович. А там видно будет, — как говорится, «на деле и разум явится»…

Приказал привести Григорьева-Шустрого. Вошёл высокий, стройный, загорелый человек средних лет, с тонкими чертами лица, маленькими, аккуратно подстриженными усиками, в модном сером костюме. Он был похож на кого угодно, только не на вора.

— Садитесь!

Шустрый развалился в кресле, положил ногу на ногу, попросил:

— Разрешите закурить?

— Курите. — Я подвинул к нему коробку «Казбека».

— Благодарю вас! — Он закурил.

— Надеюсь, вы не откажетесь ответить на некоторые интересующие меня вопросы? — обратился я к нему.

— Всегда готов! — ответил он с улыбкой хорошо воспитанного человека.

— Расскажите коротко о себе и подробно о том, каким образом очутился у вас этот портфель. — Я кивнул в сторону портфеля, лежавшего на столе. — Едва ли следует напоминать вам, что находитесь вы не в уголовном розыске.

— О, разумеется!.. Зовут меня Василий Павлович Григорьев. В определённом кругу больше известен как Васька Шустрый. Тридцать два года, холост, родился в Ростове-папа, — простите, хотел сказать — в Ростове-на-Дону!.. Из мещан. Окончил пять классов коммерческого училища, родители мои хотели, чтобы я стал честным коммерсантом, но злодейка судьба определила иначе. Промышляю главным образом на железных дорогах, мелочами не занимаюсь. Имею три судимости и два побега. Прошу заметить, что всё это было при старом режиме!.. Полагаю, эти данные дают вам достаточно полное представление о моей скромной личности… Теперь по второму пункту… Купил билет на поезд Москва — Баку, разумеется, в международном вагоне. Форс в нашем деле имеет большое значение. Определённого плана не имел, — так, решил испытать счастье… Признаться, особой необходимости в этом не было. За последнее время, с появлением денежных тузов — нэпманов, дела наши идут отлично, и в средствах нужды не испытываем. Но — работа есть работа!.. Занял своё место. Вечером пошёл в вагон-ресторан — для наблюдения. Знаете, за рюмкой водки или бокалом вина люди лучше познаются… Сижу за столиком, пью пиво, посматриваю по сторонам — жду своего счастья. Входит толстенький солидный человек с портфелем в руке. Ставит портфель на стол и спиной упирается в него…

У меня слегка стучит сердце, как у охотника, когда тот замечает дичь. Займусь, думаю, толстяком, — у него в портфеле находится именно то, что может меня интересовать. Иначе за каким чёртом тащить портфель с собой в ресторан?

После ужина узнаю, в каком купе едет толстяк, даю проводнику трёшку и перехожу в купе по соседству. Вагон пустой, проводнику совершенно безразлично, кто какое место занимает!..

Вы, верно, знаете, что в международных вагонах один умывальник на два купе. Очень удобно, знаете, — мне этим приходилось пользоваться не раз!.. На рассвете, когда сон у людей особенно крепок, тихонько захожу в умывальник, своим ключом открываю соседнее купе… Толстяк развалился, сопит, портфель под подушкой. Аккуратненько беру его, — в этом у меня большая сноровка, — закрываю двери и ухожу к себе. Портфель полон денег, но считать некогда. Оставаться в поезде опасно: толстяк может проснуться в любую минуту и, конечно, первым делом хватится портфеля…

Недалеко от какого-то полустанка поезд делает крутой поворот и замедляет ход. Спрыгнул я удачно, но напоролся на путевого обходчика. Он оказался опытным — дал мне подножку и, когда я упал, навалился на меня, скрутил руки, связал и доставил в милицию. Вот вам и вся эта грустная история. Обидно, конечно, что операция, проведённая с таким блеском, завершилась так глупо!.. Ничего не поделаешь, в жизни ведь всякое бывает…

— Вы случайно не узнали, куда ехал ваш толстяк?

— Почему — случайно? Знаю определённо, он ехал к вам сюда!

— Если увидите его на улице, узнаете?

— Случись встретиться с ним через пять лет, и то узнаю. У меня отличная память на лица…

— Ещё один вопрос: скажите, что вы делаете с документами, которые попадают вам в руки?

— Обычно мы их подбрасываем.

— Каким образом?

— По-разному, смотря по обстоятельствам. Иногда посылаем хозяину по почте, чаще опускаем в почтовый ящик — в адрес бюро находок. Бывает, что просто бросаем на улице…

— Отлично! А теперь выслушайте меня. Надеясь на вашу добросовестность, хочу обратиться к вам с просьбой…

При моих последних словах он оживился.

— Можете надеяться как на каменную гору!

— Возможно, я вас выпущу. В конечном итоге вы не прикарманили чужих денег…

— Приятно слышать умные речи, — перебил он меня.

— Но с условием, что вы в точности выполните всё, что я скажу. Пойдите в гостиницу — у нас в городе она одна — и установите, остановился ли там ваш толстяк. Если его там не окажется, походите по улицам, — может быть, встретите его. Необходимо узнать его адрес!.. Второе: документы и письма, которые я вам вручу, подбросьте так, чтобы они непременно попали ему в руки. И — никому ни слова о том, что вас задержали с портфелем! Ясно?

— Как дважды два!

— Деньги у вас есть?

— К сожалению… в милиции вместе с портфелем отобрали и мои личные деньги. Их было около двухсот семидесяти целковых.

— Вам их вернут. А теперь подождите немного! — Я запер его в смежной с моим кабинетом комнате.

Вызвал работника лаборатории, попросил сфотографировать документы Воробьёва, снять копии с двух писем, увеличить его фотокарточку и размножить в нескольких экземплярах. Пока лаборант занимался всем этим, я вместе с бухгалтером заактировал найденные в портфеле деньги и сдал в кассу.

Начальник губернской милиции отнёсся не очень сочувственно к моему предложению: вернуть Григорьеву деньги и самого его не трогать.

— Так надо! — коротко сказал я ему и добавил: — Дайте, пожалуйста, указание, чтобы на время забыли о Шустром. Хочу сказать — до совершения им нового преступления!..

Начальник милиции потребовал письменного распоряжения, и я вынужден был послать ему такую бумагу.

Григорьев, получив конверт с документами, отправился выполнять моё поручение. Не ограничиваясь этим, я вручил начальнику пять увеличенных фотокарточек Воробьёва с приказом установить местопребывание экономиста.

Поздно ночью Григорьев пришёл ко мне домой и сообщил: Воробьёв остановился в гостинице, занимает сорок восьмую комнату на третьем этаже. Конверт был подброшен в вестибюле, его тут же нашёл портье и лично вручил Воробьёву.

Наутро эти сведения подтвердились и через наши источники. Сверх того мы узнали, что Воробьёв получил по телеграфу три тысячи рублей.

Получив документы, он, видимо, успокоился, решив, что был жертвой простого ограбления. Он встретился со своими друзьями, что дало нам возможность легко установить, кто был адресатами писем. Владимиром Юрьевичем оказался наш старый знакомый Сетеев, а Альфред Оскарович работал главным геологом угольного треста.

Запросили Москву, — оттуда нам сообщили, что Воробьёв Николай Александрович действительно работает старшим экономистом угольного отдела ВСНХ.

Теперь обо всём этом деле у меня сложилось определённое представление. В Москве действует хорошо законспирированная контрреволюционная организация, делающая ставку главным образом на специалистов. Весьма возможно, что она связана с заграницей, — на это указывают, в частности, и американские доллары, найденные в портфеле. «Александра Петровна» — не что иное, как условное название заграничного центра. Организация стремится создать надёжные группы в промышленных районах и преследует цель всячески помешать экономическому возрождению страны. Сетеев и Альфред Оскарович представители Москвы в нашем городе, а Воробьёв один из агентов. Пользуясь своим служебным положением, он выполняет функции связного.

Сомнений в том, что мы случайно нащупали нить, ведущую к разветвлённой подпольной организации врагов, не оставалось. В этом согласен был со мной и Свирский. Наша задача заключалась в том, чтобы не спешить, не допустить ошибок и не оборвать эту нить преждевременно.

Пришлось снова докладывать начальнику. На этот раз Медведев не перебивал меня и выслушал доклад с большим вниманием. На его самодовольном лице появилось даже некое подобие улыбки.

— Что ж медлишь? Выпиши ордера и арестуй всех троих! У нас-то они заговорят, выложат всё, мы их заставим, — сказал он.

Это было как раз то, чего я больше всего боялся!

— Ни в коем случае!

— Ну, тогда скажи своё мнение.

— Арестовав их, мы порвём единственную нить, которую держим в руках. Допустим, что они заговорят и выдадут ещё кое-кого, в чём я сомневаюсь. Но можно ли предположить, что они знают всех? Там, в Москве, тоже не дураки сидят и, нужно полагать, приняли меры против полного провала всей организации. Таким образом, мы задержим пешек, а главари останутся, чтобы продолжать своё подлое дело. Нет, нужно вырвать их с корнем!

— Удивительно, до чего у тебя развита фантазия! Учти, в молодости всегда так — всюду мерещится грандиозная контрреволюционная организация в мировом масштабе. Раскрою, мол, я её и прославлюсь на всю страну! Со мной, признаться, тоже так бывало, но со временем, слава богу, прошло. Почему ты не допускаешь мысли, что деньги двум инженерам прислало бывшее акционерное общество угля? Кстати, оно перебралось в Париж.

— А письма?

— Письма тоже ведь можно толковать по-разному. Возможно, что в них речь идёт о совершенно безобидных вещах, а мы думаем чёрт-те что!.. В нашей практике всякое бывало, — думаешь, держишь в руках зашифрованное письмо, а там действительно бабушка заболела. — Медведев настаивал на своём, и я не мог не признать, что в его словах была некоторая логика. Может, я действительно придумал всякие небылицы? Но факты-то говорят о другом!..

— Допустим на минуту, что вы правы. В таком случае не лучше ли проверить всё до конца и убедиться, что никакой опасности нет? — сказал я ему.

— Вот я и предлагаю: посадить Воробьёва и тех двух специалистов и проверить! — подхватил Медведев.

Во мне всё кипело. Нужно же быть таким упрямым ослом!

— Повторяю: этим мы ничего не достигнем, скорее, испортим всё дело!

Терпение у Медведева иссякло.

— Послушай, Силин, спустись ты, ради всех святых, на грешную землю и не мути воду! — резко сказал он. — Давай прекратим этот разговор. Пока что я отвечаю за свою губернию и не допущу, чтобы здесь фокусничали.

— А разве другие губернии, вся страна не наши?

— Демагогией не занимайся. — У Медведева злобно сузились глаза.

Я встал. Наступил решительный момент. Или я должен уступить ему и потом всю жизнь раскаиваться и презирать себя, или продолжать наступление без особой надежды на успех.

— Товарищ Медведев, демагогией я не занимаюсь и разговариваю с вами об очень серьёзных вещах, — проговорил я. Голос у меня дрожал. — Больше того, я решительно настаиваю на своём и прошу разрешения вести это дело по намеченному мною плану. Если вы не согласитесь со мной, я буду вынужден уехать.

— Ну и уезжай, скатертью дорога! — заорал он. Так ни до чего и не договорились. Страшно болела голова, на сердце было муторно… Чёрт возьми, бывает же такая ситуация, когда приходится плавать с завязанными руками и ногами! А может быть, я переоцениваю свои силы?

Сел и написал письмо в Москву знакомому начальнику отдела. Я и раньше писал ему, но это были обычные донесения о наших делах. На этот раз, излагая подробности моего столкновения с Медведевым, я просил совета.

Зашёл Зеликман. Он устало опустился в кресло.

— Что у вас опять произошло с Медведевым? — спросил он после непродолжительной паузы.

— Ничего особенного! Очередное несогласие в вопросе о методах и приёмах ведения дел, — ответил я, понимая, что Зеликман пришёл ко мне не случайно.

— Послушай, Силин, вот тебе мой дружеский совет: не связывайся ты с ним!.. Медведев человек мстительный и ни перед чем не остановится, чтобы насолить тебе.

— За совет спасибо. Но, к сожалению, воспользоваться им не могу и Медведева не боюсь!.. Вы что, хотите, чтобы я стал Ванькой-встанькой? Меня хотя и зовут Иваном, однако для такой роли я не гожусь. Нашему начальнику важнее всего на свете тишина и спокойствие в губернии, где он работает. А на то, что мы можем провалить дело большой государственной важности, ему наплевать! — Я внимательно смотрел на Зеликмана, чтобы понять, какое впечатление произведут на него мои слова. Он отвёл глаза.

— А что ты думаешь? Каждый руководитель обязан прежде всего заботиться о своём участке работы, иначе чепуха получится! И если хочешь знать, дела у Медведева идут не так уж плохо. Во всяком случае, больших происшествий во всей губернии не наблюдается…

— Это смотря что называть большими происшествиями! — Я вытащил из папки несколько донесений за последние дни. — А это как назвать? Вот послушайте: на металлургическом заводе отгрузили в адрес частного владельца метизного завода два вагона дефицитной мелкосортной стали. В то же время наряды на отгрузку металла этих профилей государственным предприятиям не выполняются… На шахте «Светоч» продали какому-то дельцу, по фамилии Аникеев, десять вагонов отборного антрацита марки АК, а начальник железнодорожной станции Хохлов предоставил под погрузку внеплановый порожняк. Это не первый случай, когда на шахте «Светоч» продают частным лицам уголь без наряда!.. В районе Макеевки в течение двух месяцев сотни людей работали на закладке новой шахты. Потом выяснилось, что геологи ошиблись: угля там не оказалось и шахту нужно было закладывать совсем в другом месте… На разъезде Дальняя разгрузили большое количество шахтного оборудования, купленного в Германии. Полгода оно валяется под открытым небом, ржавеет и портится. Довольно или ещё читать? — спросил я у Зеликмана. — Нас обманывают, обкрадывают, заставляют пускать на ветер народные деньги, умышленно портят импортное оборудование, а вы говорите, что больших происшествий не наблюдается!.. Сейчас не двадцатый год, и врагам не под силу выступать против нас с оружием в руках и организовывать перевороты. Но то, что они делают под сурдинку, может быть похуже открытой борьбы! Неужели это так трудно понять?

— Я своё мнение высказал, а там смотрите сами, — уклонился Зеликман от прямого разговора. Он встал, налил в стакан воды из графина и запил какой-то порошок.

— Вместо того чтобы высказывать мнение, вы лучше заняли бы определённую позицию! — сердито сказал я.

— Куда мне! — Он махнул рукой и вышел.

Разговор с Зеликманом был в какой-то мере сигналом, что борьба с Медведевым начинается не на шутку. Конечно, я тоже мог махнуть на всё рукой — подать рапорт и уехать. Не сработался с начальником — и всё тут. Однако чем ещё, кроме малодушия, можно было бы объяснить такой поступок?

Нет, не для того я стал чекистом, чтобы отступить перед первым препятствием. Борьба так борьба!