Священник церкви Святой богородицы явился ко мне в полной парадной форме — в чёрной рясе, с серебряным крестом на груди. Он тяжело опустился на стул, вытащил из кармана большой клетчатый платок и, пыхтя и отдуваясь, стал вытирать лицо и шею. Он явно волновался.
После обычных вопросов о фамилии, возрасте, социальном происхождении и образовании я как можно мягче сказал ему:
— Надеюсь, что наша беседа с вами будет корректной и откровенной. Нам известно, что в тех делах, которые мы стараемся сейчас распутать, вы лично случайный участник. Не желая вам никакого зла, прошу об одном: отвечать на мои вопросы обстоятельно и правдиво.
— Мой сан не позволяет говорить неправду, — ответил он с достоинством.
— Скажите, кто рекомендовал вам эсерку Ольгу Шульц? Надеюсь, вы понимаете, что мы не настолько наивны, чтобы поверить версии, будто она явилась в ваш дом случайно.
Молчание.
— Хотите, я вам скажу?
— Пожалуйста… Если вы знаете больше меня, скажите.
— Ваш сын. Кстати, где он сейчас?
— Не знаю…
— Разве в письме он не указал своего адреса?
— Нет… Это было не письмо, а записка, в которой он просил принять на несколько дней свою знакомую…
— Где эта записка?
— Я её уничтожил.
— Зачем же?
— Признаться, побоялся… Видите ли, сын мой — офицер, не кадровый, конечно. В тысяча девятьсот пятнадцатом году он окончил казённую гимназию, его забрали в школу прапорщиков, и он стал офицером. От политики он был далёк, но ему нравились погоны, мундир, беспечная жизнь… После отречения царя от престола я настоятельно просил сына оставить армию и вернуться домой. Но он не послушал меня… Мы с матушкой были уверены, что он уехал за границу, — от него давно не было сведений. И вдруг — записка.
— Шульц ничего не говорила вам о сыне?
— Разумеется, я спрашивал её… Но она ответила, что познакомилась с моим сыном случайно и знает его мало.
— Странно! Просить приют для малознакомой женщины у отца… А что, Ольга Шульц по приезде сюда не интересовалась местными жителями? Ну, скажем, не спрашивала чьи-либо адреса или что-нибудь ещё?
Священник задумался. Я поспешил ему на помощь:
— Хочу предупредить: ваша судьба всецело зависит от вас — или вы расскажете всю правду и тогда уйдёте домой, или…
— Вы арестуете меня?
— Вы угадали.
— Понимаете ли вы, в какое трудное положение ставите меня?
— В какое же?
— Вы делаете меня… Ну, как это?.. Доносчиком! — с трудом выдавил он из себя. — По моей вине могут пострадать невинные люди…
— Не беспокойтесь, невинные не пострадают. А виновных и без вас накажем. Так кем же интересовалась Ольга Шульц?
— Здесь есть одна девица, знакомая сына. Дочь весьма почтенных родителей…
— И её зовут Беллой, не так ли?
Он поднял голову, быстро взглянул на меня и снова опустил глаза.
— Да, её зовут Беллой, — ответил он.
Мои догадки оправдывались. И я был этому рад, — значит, ход событий представлялся мне правильно. Но ведь Белла сестра Маро, а Маро сегодня придёт в парк, к скамейке у фонтана…
— Что же спрашивала про неё Шульц?
— Где она живёт, нет ли у них дома посторонних…
— Шульц виделась с Беллой?
— Не могу сказать, не знаю.
— Допустим… Скажите, при каких обстоятельствах вы познакомились с Гасаном Мансари и когда?
Снова быстрый, насторожённый взгляд…
— Я хотел купить у него ящик кишмиша. Он, как вам, вероятно, известно, коммерсант. Сахара нет, и сейчас многие пьют чай с кишмишем…
— Купили?
— Нет, господин Мансари обещал прислать, как только получит.
— Когда это было?
— Недавно.
— Точнее?
— Ну, дня три тому назад…
— А не по просьбе ли Шульц вы отправились к Мансари?
— Она тоже хотела купить немного кишмиша…
— Ясно! Вы, конечно, передали эту просьбу Шульц Мансари?
— Да, передал.
— И они встретились, чтобы поговорить о… ценах на кишмиш?
— Кажется, да…
Я не удержался и немного поиздевался над ним:
— Забавная история, не правда ли?.. Некая безобидная женщина, всего лишь член бывшего эсеровского центра и известная террористка, приезжает к вам с запиской от малознакомого ей офицера с единственной целью — купить немного кишмиша. Но она не знакома с коммерсантом господином Мансари и по этой причине выбирает в посредники вас. Этого мало, — бедная госпожа Шульц боится, как бы на обратном пути грабители не отняли у неё кишмиш, и на всякий случай кладёт себе в карман небольшой десятизарядный револьвер системы Кольт. Будь вы на моём месте, поверили бы такой сказке?
Поп молчал, опустив глаза.
— Хорошо, — продолжал я. — Готов отнести всю эту историю за счёт вашей неискушённости в такого рода делах. Благодарю за приятную беседу!.. У меня вопросов к вам больше нет. Учтите: о нашем разговоре никому ни слова. Считаю долгом предупредить вас: за оглашение содержания нашей беседы вы получите пять лет ссылки. Попрошу дать на этот счёт письменное обязательство.
Я продиктовал ему текст. Он писал медленно, часто-часто макал перо в чернильницу.
— Подпишитесь, поставьте дату и можете идти домой.
Он ещё раз прочитал написанное, вздохнул и, подписывая, заискивающе спросил:
— Не могу ли я получить обратно ту небольшую сумму, которую вы… изъяли у меня?
— Не можете, — ответил я, сдерживаясь. — Я уже объяснял вам: вся иностранная валюта и золото принадлежат государству. Да и доходы, нужно полагать, у вас достаточные, и вы сможете прожить без этих денег…
Он больше ничего не сказал, взял подписанный мною пропуск и поспешно ушёл.
Достав из ящика тетрадь, я сделал подробную запись о результатах допроса, записал свои выводы и предположения, наметил план дальнейших действий и в приподнятом настроении пошёл докладывать Челнокову. Я был убеждён, что ловко разгадал попа, нащупал основные нити дела и со временем раскрою целый заговор.
По мере того, как я передавал начальнику все подробности допроса, лицо его всё больше приобретало какое-то странное, как бы отсутствующее выражение. Наконец он сказал:
— Судя по твоему докладу, ты доволен результатами проделанной работы!
— Доволен, — ответил я без колебаний.
— А я нет!.. Говорю это не в порядке упрёка. Я хочу, чтобы ты понял свои промахи, в будущем был более осмотрительным и научился работать.
— Не понимаю…
— С первого раза трудно понять!.. Представь, то же самое было со мной, когда года два назад меня направили работать в Вечека, к товарищу Дзержинскому. Ты слыхал про него? Большой души человек, вот у кого следует учиться! Бывало, проведёшь сложную операцию, и кажется тебе — сработано как нельзя лучше. А он вызовет и начнёт указывать на твои ошибки, без крика и обидных слов. Сначала досадно станет. Потом останешься один, поразмыслишь и видишь: всё правильно сказал Феликс Эдмундович!.. Ну, давай думать вместе. Ты знал, что Мансари английский резидент и что мы по особым соображениям не трогаем его. Так?
— Знал…
— Зачем же в таком случае называть попу его фамилию?
— Я хотел установить, связана ли с ним Шульц.
— Разве для этого нет других путей? Мансари до сих пор не подозревал, что мы напали на его след, и действовал смело, временами, я бы сказал, даже неосмотрительно. И это было нам на руку. Теперь, после того как ты назвал его фамилию, он будет вынужден или скрыться, или вести себя более осторожно. И то и другое плохо.
— Я же взял с попа подписку!
— Подумаешь, подписка!.. Или ты веришь тому, что его сан не позволяет ему говорить неправду? Чем ты докажешь, что он не разболтал о твоём с ним разговоре? Даже если и докажешь и мы арестуем его, какая от этого польза? Дело-то провалится! Учти, о встрече Шульц с Мансари мы уже знали. Вот первый твой промах. Дальше: зачем ты сам назвал имя этой девицы? Похвастался своей осведомлённостью? И перед кем? Смотрите, мол, гражданин поп, какой я молодец — всё знаю, вижу сквозь землю! Пусть бы сам поп назвал её.
— Какая разница? — спросил я, чувствуя, как с каждым его словом улетучивается моя уверенность.
— Большая! Раз ты назвал имя Беллы, значит, можно предположить, что в Чека известно о её деятельности, допустим не всё, а кое-что. Этого достаточно, чтобы её дружки насторожились и, если, конечно, они хоть немножко смыслят в конспирации, немедленно перестроились. В первую очередь они отстранят эту самую девицу от всякого участия в работе организации. Может быть, и сами на время скроются. Таким образом, мы потеряем ещё один след. Наконец, последнее: не следует говорить допрашиваемым такие цветистые и пустые фразы, как те, что ты сказал попу: «Я готов отнести всю эту историю за счёт вашей неискушённости…», «Благодарю за приятную беседу» и прочее… Какая, к чёрту, приятная беседа, когда обстоятельства заставляют тебя вызывать человека в Чека и брать его, что называется, за горло?! Нет, Силин, так не годится!..
— Разве нельзя исправить мои ошибки? — подавленно спросил я. — Скажем, понаблюдать за той же Беллой и её дружками по организации, если таковая действительно существует?
— Ты хоть и сообразительный парень, но наивный ещё… Организация этих молодчиков существует, в этом можешь не сомневаться. — Другое дело, что они молокососы и большого вреда пока причинить не могут. Наша задача — не давать им окрепнуть, опериться. Заблуждающихся — отколоть и наставить на правильный путь, заядлых — изолировать. Но для этого нужно время, — сам знаешь, неспелые плоды не срывают. Полагаю, что госпожа Шульц, вероятно, пожаловала сюда, чтобы поставить работу этой организации на более солидные рельсы и заодно заручиться поддержкой англичан через Мансари. Учти, эсеры не одиноки! Ещё в тысяча девятьсот девятнадцатом году монархисты, меньшевики, эсеры, белогвардейцы, позабыв о партийных и прочих разногласиях, объединились и стали действовать сообща, лишь бы свалить ненавистную им Советскую власть… Что ж, придётся теперь усилить контроль.
По моему расстроенному виду Челноков понял, что я кажусь себе круглым дураком. Он похлопал меня по плечу и, улыбаясь, добавил:
— Веселее, Силин, веселее!.. Носа не вешай. Ещё ничего не потеряно, никуда они от нас не уйдут, не с такими справлялись!..
Модесту Ивановичу Челнокову было года двадцать три — двадцать четыре. Высокий, худощавый, с задумчивыми серыми глазами и большими жилистыми руками, он во всём был образцом аккуратности. Всегда чисто выбритый, сапоги начищены до блеска, гимнастёрка выглажена. Бывший питерский рабочий, активный участник Октябрьской революции, он попал в Чека по партийной мобилизации. И здесь нашёл своё призвание, — у него оказались незаурядные способности разведчика.
— Человек окончил всего четыре класса, а любому интеллигенту фору даст, самого опытного шпиона вокруг пальца обведёт, недаром ученик Дзержинского! — с восторгом говорил о нём старший комендант.
Да, мне было чему поучиться у Модеста Ивановича!..
После всего случившегося нетрудно представить, в каком настроении я отправился вечером на свидание с Маро.
В городской сад я пришёл значительно раньше назначенного срока. Раза два прошёлся по зелёным аллеям. Здесь было очень хорошо — тихо, прохладно. Зелёные кроны вековых деревьев купались в лучах заходящего солнца…
Ещё издали увидел я Маро и побежал к ней навстречу. И всё, что мучило, томило меня, вмиг куда-то исчезло.
— Как я рад, что ты пришла!
— И я рада!
Мы сели на скамейку и молча глядели друг на друга. Оба были слишком взволнованы, чтобы разговаривать.
— Расскажи, как ты жила всё это время, что у тебя нового, как дома? — наконец спросил я.
— Всё по-старому, — ответила Маро, опуская глаза. Опять молчание.
Маро вдруг поднялась со скамьи.
— Пойдём, здесь нехорошо — кругом люди… Город маленький, почти все знают меня…
— Ну и что?
— Ничего, конечно, но…
Мы направились в самые далёкие уголки сада и молча бродили там, держась за руки. Разговор не клеился…
За горами погасли лучи солнца, подул ветер, зашелестели листья. Быстро темнело.
Маро прижалась ко мне, словно искала у меня защиты.
— Трудно мне, — прошептала она. — Так трудно, что и сказать не могу!..
— Что трудно?
— Ах, не спрашивай!.. Не думала я, что всё это так сложно…
— Не терзай себя, дорогая, всё уладится! — Я не знал, как утешить её, успокоить.
— Я всерьёз занялась музыкой, много читаю, главным образом по-французски, — переменила она тему разговора. — Ты много ошибок нашёл в моём письме?
— Нет, всего три…
— Я думала, больше, боялась, что ты будешь смеяться надо мной… Пойдём, поздно уже…
— Как поздно? Вечер только-только начинается! Побудь ещё немного со мной.
— Нет, не могу, меня ждут…
Чтобы не встретить знакомых, мы пошли переулками. Остановились недалеко от её дома.
— Дальше не ходи! — сказала Маро.
Я обнял её, хотел поцеловать, но она отстранилась от меня.
— Не надо, милый! — грустно сказала она и посмотрела по сторонам.
— Когда мы встретимся?
— Когда хочешь!.. Но только не в саду, а где-нибудь в другом месте.
— Где угодно, только бы встретиться.
Мы условились о встрече на берегу реки, и Маро, стуча каблучками по тротуару, быстро-быстро зашагала, почти побежала по направлению к дому. Я стоял и смотрел ей вслед. Сердце моё разрывалось от жалости к ней, и по дороге домой я думал, что никакая сила на свете не может отнять у меня Маро!..
После этого первого свидания мы стали встречаться чаще. Больше всего нам нравилось гулять на берегу речки, недалеко от развалин крепости, построенной ещё во времена персидского владычества. Здесь было тихо, пустынно, никто нам не мешал. Посылать письма по почте было долго и неудобно. Мы придумали другой способ: я писал записки по-французски и клал их в дупло большого тутового дерева на берегу реки. Она приходила туда на прогулку, брала моё письмо и оставляла ответ. Такой способ переписки нас очень забавлял: совсем как в пушкинском «Дубровском»!
Чем больше я узнавал Маро, тем больше привязывался к ней. Глубоко трогала её доверчивость, стремление понять меня, быть мне во всём близкой. И я просто не представлял себе жизни без неё…
…Дело эсерки Шульц Челноков поручил мне.
— Держи меня в курсе, в случае нужды советуйся. Но старайся действовать самостоятельно, — сказал он.
Легко сказать — действовать самостоятельно, когда Шульц на допросах явно издевалась надо мной!
На мои вопросы она отвечала примерно так: «Неужели это вас интересует?» или: «Дело было давно, я всё забыла».
Однажды, потеряв самообладание, я повысил голос:
— Будете вы отвечать или нет?
— Разве я не отвечаю? Ни одного вашего вопроса я не оставила без ответа, — она засмеялась и попросила закурить…
Между тем события, связанные с националистской молодёжью, разворачивались с непостижимой быстротой.
Началось с того, что из города исчезла Белла. Предположения Челнокова оправдались: поп, по-видимому, сболтнул. Конечно, я мог спросить Маро, куда делась её сестра, но мне не хотелось путать в наши отношения служебные дела.
Несколько дней спустя я получил анонимку такого содержания:
«Подлец!Мститель».
Оставь наших девушек в покое и для своих любовных прогулок выбирай подальше закоулок. Иначе…
А ещё через два дня было произведено покушение на председателя Чека товарища Амирджанова. Рано утром он шёл на работу. В центре города, недалеко от кондитерского магазина, какой-то человек выскочил из переулка, два раза выстрелил и скрылся. Террорист промахнулся — Амирджанов остался невредим. Пострадал мальчик — чистильщик сапог, — он был ранен в плечо.
Мы обыскали все прилегающие к месту происшествия переулки, заходили в каждый двор, каждый дом, но на след напасть не смогли.
Молодчики из националистской организации явно активизировались. Однако они допустили один промах и до некоторой степени облегчили мою работу.
Как-то утром молодой оборванец остановил меня у парадных дверей Чека и протянул конверт:
— Гражданин начальник, письмо!..
Он хотел убежать, но я успел схватить его за шиворот и затащил в комендатуру. Внимательно присмотревшись, я узнал в оборванце… Мишку Телёнка! Он вырос, на левой щеке у него появился глубокий, синеватый шрам, но был он такой же худой, оборванный, жалкий.
— А, старый знакомый! Не узнаёшь меня? — спросил я его.
— Сперва не узнал, а теперь узнал… Значит, в начальниках ходишь? Здорово! Думаешь, я тогда не догадался, какой ты беспризорник? Помнишь, у белых?
— Помню, как же!.. Рассказывай, как ты попал сюда, как живёшь?
— Сам понимаешь, рыба ищет где глубже, человек где лучше… Здесь тепло, но жратвы мало…
— А где твои друзья?
— Двое со мной, остальные разбрелись кто куда. Бугая, атамана нашего, порешили.
— Кто?
— Свои пацаны. Я тогда не был с ними…
— Так и будешь шататься по улицам?
— Нет, к царю в зятья пойду!.. Я, может, в Москву подамся. Говорят, в Москве хорошо, только мильтоны тамошние больно уж прытки — хватают нашего брата и отправляют в какую-то коммуну.
— Ну, ладно, пошли со мной! Поговорим о деле, — предложил я ему.
— В коммуну не отправишь?
— Что ты, за кого меня принимаешь?
Старший комендант, следивший за нашей беседой, остановил меня.
— Тут одна любопытная записка, она заинтересует тебя, — сказал он и дал мне узкий клочок папиросной бумаги. — Мы нашли её в передаче к твоей приятельнице Ольге Шульц. Передачи приносит одна старуха, но установлено, что они от сердобольной попадьи. Она это делает якобы из чисто гуманных соображений.
— Спасибо!
Я прочитал записку. Мелким, чётким почерком написана всего одна строчка: «Оснований для большой тревоги нет».
Новая загадка — кто автор записки?
Я спрятал записку в карман гимнастёрки и повёл Телёнка через внутренний двор к себе. В кабинете посадил его около письменного стола и вскрыл конверт. Там была новая анонимка такого же содержания, как и предыдущая.
«Подлец!Мститель».
Я тебя предупреждал, но ты не захотел внять голосу разума. Предупреждаю в последний раз: оставь девушку в покое, иначе расправимся с тобой.
Сличил обе анонимки, — почерк один и тот же.
— Давай, приятель, поговорим по душам! — сказал я Телёнку, спрятав анонимки в стол.
— Давай, — с готовностью согласился он.
— Помнишь, в тылу у белых ты говорил, что подался бы к красным, да боишься, что не возьмут? И ещё: ты догадался, кто я, и не выдал. Значит, и тогда ты был за нас.
— Факт! Я же не буржуй какой…
— Правильно, и батька твой не буржуй, — рыбак, трудовой человек. Его, как и моего отца, погнали на бойню буржуи. Был бы твой батька жив, обязательно пошёл бы с нами.
— Факт!
— Вот видишь, — значит, ты свой!
— В этом можешь не сомневаться!.. Я только мильтонов не люблю, а в остальном — свой в доску…
— Скажи, хочешь помочь нам?
— Смотря в чём… Я лягавым не буду, корешей не выдам.
— Никто не собирается трогать твоих друзей! Тут дело посерьёзнее… Ты знаешь содержание письма, которое принёс?
— Нет, оно ж было запечатано.
— Хочешь, прочту?
— Прочти! — Он пожал плечами, как бы говоря: «Меня это не очень-то интересует».
Я прочёл ему анонимку.
— Это пишет один из заядлых врагов Советской власти. На днях они хотели убить нашего председателя. Не думай, девушка тут ни при чём.
— Про председателя слыхал, что его пришить хотели…
— Хотели, да не вышло, — сказал я. — Руки оказались коротки. Вот это письмо тоже написал один из них.
— Нет… Не может этого быть! — Телёнок беспокойно заёрзал на стуле.
— Не не может быть, а факт! Кто дал тебе это письмо?
— Один парень… Одет форсисто, курит дорогие папиросы… А вот имени его я не знаю.
— Где вы встретились с ним, что он сказал?
— Утром, на базаре… Подошёл и спрашивает: «Парень, хочешь заработать?» — «Хочу, — отвечаю я, — если, конечно, работа не очень пыльная». — «Совсем не пыльная», — говорит. Повёл меня в сторонку и по секрету сказал: «Одному человеку нужно вручить письмецо, — он, подлец, ударяет за моей девушкой, хочу его предупредить. Получишь сто тысяч советскими. Половину сейчас, половину после. Не бойся, не обману». Я сразу согласился передать письмо, — дело-то плёвое, а сто тысяч хоть и небольшие деньги, но всё же на них дня три с братвой жить можно.
— Дальше, дальше рассказывай, — торопил я его.
— Дал он, как мы условились, полёта. Вот они. — Телёнок вытащил из кармана пачку кредиток и сейчас же спрятал обратно. — Повёл на эту улицу. Встали мы с ним за углом, ждали. Издали показался ты, — в этом костюме я тебя не узнал. Он говорит: «Это он, вручи ему письмо и — ходу». Остальное ты знаешь. Закурить можно?
— Кури. — Я протянул ему пачку.
— Дешёвые куришь, а ещё начальник!.. Хочешь, достану хороших?
— Нет, спасибо. Я к этим привык… Послушай, Миша, буду говорить с тобой по-честному. Захочешь помочь нам — скажи. Нет так нет, насиловать не стану.
— Давай говори…
— Я уже сказал тебе, что письмо это написал один из буржуйских сынков. Они, понимаешь, не хотят, чтобы была Советская власть…
— Вот сволочь! А говорил про девушку…
— Девушка здесь только ширма!.. Понимаешь? Когда пойдёшь за остальной половиной денег, попроси прибавки — скажи, что тебя забрали в Чека, чуть не посадили. Знай, мол, такое дело, не согласился бы и за миллион!.. О знакомстве со мной ни слова. Понятно?
— Ещё как!
— Он, конечно, поинтересуется, кто и о чём спрашивал тебя в Чека. Отвечай: человек, которого ты не знаешь. Мытарил долго, но ты ничего не сказал, потом заплакал, и тебя выпустили. Если он поверит, — ты увидишь это по его лицу, — закинь удочку: не будет ли ещё работёнки? Самое главное — узнай, где он живёт. Сам за ним не ходи — уговори одного из своих друзей незаметно проследить за ним.
— Я и сам могу!
— Нет, так не годится, — он знает тебя в лицо и сразу догадается, что дело нечисто. Не думай, они тоже не дураки. Ну как, сумеешь наладить дружка?
— Запросто даже!
— Я дам тебе один адрес, — завтра, в четыре часа, придёшь туда и всё мне расскажешь. Сюда ходить тебе нельзя. Договорились?
— Вполне!
— А теперь иди. За помощь наградим тебя.
— Я не из-за денег, — хмуро сказал Телёнок.
— Ладно, знаю, что ты не такой парень!
Я объяснил, по какому адресу он найдёт меня, и отпустил его.
Чтобы оградить себя от возможных случайностей, я тут же договорился с товарищами не выпускать из виду Мишку Телёнка.
Пошёл с докладом к Челнокову. Выслушав меня, он поморщился.
— Мальчишки, сопляки!.. Анонимками балуются, своих девушек от чекистов оберегают… Несерьёзно всё это, но вредить могут, если дать им волю. А твой Телёнок не подведёт, не станет двойником?
— Нет, он парень хороший! Его можно наставить на путь истинный, и я займусь этим, — заверил я своего начальника.
— Ты прав, — продолжал Челноков развивать свои мысли. — Этот молодой, что прислал письмо, — мелкая сошка, вроде связного у них. Ты пока его не тронь… В остальном план твой одобряю. Нужно взять их всех вместе, отсортировать — одних приструнить и выпустить, а наиболее заядлых врагов изолировать… Есть тут ещё одно обстоятельство: как бы не пришлось выпустить твою эсерку!..
Я опешил.
— Ольгу Шульц?! Не может быть!
— Из центра получена директива провести соответствующую работу среди бывших меньшевиков, эсеров, анархистов, дашнаков и членов прочих политических партий. Если они осознают свои заблуждения и подпишут декларацию, оставить их в покое. Арестованных на тех же условиях выпустить.
— Неправильно это! — вырвалось у меня.
— Партия и Ленин лучше нас с тобой знают, что правильно, что нет, — сухо сказал Челноков.
В тот же день вечером я уже имел некоторые сведения об авторе анонимок: бывший гимназист, сын пекаря, зовут Жоржем, фамилия Зурабов. Родители имеют собственный дом и сад. Проживает недалеко от базара. Бильярдист и танцор. До установления Советской власти в националистской организации молодёжи формально не состоял. Узнал также, что Белла действительно исчезла из города, — кажется, уехала в деревню к дяде…
В условленный час Телёнок явился по нужному адресу и сияя подтвердил уже известные мне сведения. Он добавил:
— Всё сработано на большой! Мой форсистый парень отсчитал деньги до копеечки, от добавки отказался. Обещал подумать насчёт новой работёнки. По вечерам он пропадает в бильярдной, играет здорово — шары кладёт без промаха, сам видел. А живёт он у базара… — Телёнок сказал адрес Зурабова.
Я протянул ему десять тысяч рублей.
— Распишись и получай деньги! Пока ничего не предпринимай, нужен будешь — дам знать.
От денег он отказался наотрез, даже обиделся.
— Сказал же, не за ради денег!..
Никакие уговоры не помогли.
— Спасибо! Ты настоящий парень, только не знаю, как будешь жить дальше?
— Сам не знаю… В коммуну не пойду!
— Давай так: сперва покончим с буржуйскими сынками, потом подумаем, — может, работу настоящую подберём тебе или учиться куда устроим. Нужен буду — письмо напишешь и бросишь в ящик. Адрес такой: Чека, Силину.
— Ладно!
Телёнок не спеша направился к выходу.
В последующие дни, кроме основной работы, на меня навалилось ещё много хлопот с арестованными меньшевиками, эсерами, дашнаками. Челноков дал мне список и поручил вызвать каждого в отдельности, поговорить с ними и предложить подписать декларацию о выходе из партии. Сделавших это тут же освободить.
Разные люди прошли передо мной. Бородатые, очкастые, старые и молодые. И вели они себя тоже по-разному — одни тут же соглашались, подписывали Декларацию и, радостные, уходили домой. Другие для пущей важности просили дать им время для обдумывания и в конце концов ставили свою подпись? Были и «идейные», — они отказывались. Их было мало.
Страницы газет запестрели заявлениями и декларациями о ликвидации, самороспуске различных политических партий, о выходе из них.
Очередь дошла и до Ольги Шульц. Я попросил привести её ко мне. Шульц села без приглашения, закинула ногу на ногу, закурила.
— Не надоело сидеть? — начал я издалека.
— Ничего!.. В камере довольно уютно, в еде я не особенно прихотлива. Не будете же вы меня держать вечно — рано или поздно выпустите!
— Это как сказать. Впрочем, всё зависит от вас.
Как всегда, она говорила мне дерзости, издевалась надо мной. Памятуя о наказе Челнокова, я сдерживал себя. Наконец, решив кончить эту игру в прятки, протянул ей декларацию и сказал:
— Надеюсь, вы понимаете, что партии эсеров больше нечего делать. Она изжила себя. Власть рабочих и крестьян установилась окончательно и бесповоротно, — какой смысл вам утешать себя несбыточными надеждами? Подпишите декларацию о выходе из партии, и я вас освобожу. Очень советую вам это сделать, вы ведь остались в одиночестве: ваши руководители объявили о самороспуске партии эсеров.
Ольга Шульц смертельно побледнела. Она смотрела на меня, как бы не понимая, что от неё требуют.
— Вы… вы понимаете, что осмеливаетесь предлагать мне? — проговорила она наконец, задыхаясь. — Мальчишка, мерзавец!.. Я покажу тебе декларацию! — Она плюнула мне в лицо и, вскочив со стула, как кошка вцепилась мне в волосы.
Я схватил её за плечи и оттолкнул от себя. Падая, она задела маленький столик, на котором стоял графин с водой. Графин упал на пол, разбился вдребезги. Шульц сидела в луже воды, продолжая ругать меня.
Двери моего кабинета раскрылись. На пороге стоял Челноков. Должно быть, он услышал шум и пришёл.
— Что здесь происходит?
— Она плюнула мне в лицо, вцепилась в волосы… Я вынужден был её оттолкнуть и…
— Увести арестованную! — приказал Челноков, не дослушав меня до конца. А когда её увели, укоризненно покачал головой и перешёл на официальный тон. — Не ожидал я этого от вас, товарищ Силин!
Он повернулся и вышел. Я долго сидел за своим столом и ругал себя последними словами: какой из тебя чекист, когда не можешь справиться даже с истеричной бабой? Позор!.. Уж лучше бы Челноков обругал, а так…
Мои размышления прервал телефонный звонок. Помощник председателя просил срочно явиться к товарищу Амирджанову.
У него в кабинете я застал Челнокова. Оба они молча курили.
— Где это ты научился бить арестованных? — не глядя на меня, спросил председатель.
Я объяснил, как было дело.
— Это не меняет положения. Здесь у нас не жандармское управление, а Чрезвычайная комиссия для охраны революции и революционного порядка. Ты это понимаешь?
— Понимаю…
— Ты можешь требовать для арестованного самого сурового наказания, если, конечно, он заслужил. Даже в карцер можешь сажать, но не имеешь права и пальцем тронуть его!
Я молчал.
— Парень сообразительный, грамотный, а делаешь глупости. Что будем делать с ним? — обратился Амирджанов к Челнокову.
— На первый раз можно простить. Силин хорошо работает, старается, учтёт на будущее, — ответил мой начальник.
— Нет, оставить совсем без наказания нельзя — плохой пример для других. Учитывая неопытность товарища Силина, ограничимся арестом на трое суток. Можешь идти. Скажи старшему коменданту Бархударяну, что я тебя арестовал на трое суток. Днём работать, а ночью сидеть в камере под замком.
Ничего не ответив, я повернулся и направился к выходу.
— Постой-ка, Силин! — остановил меня Амирджанов. — Скажи, пожалуйста, чем ты занимаешься по вечерам?
— У меня свободных вечеров почти не бывает…
— А всё-таки?
— Сижу дома, иногда читаю…
— Романы?
— Да.
— Тебе обязательно нужно читать политическую литературу, Ленина читать нужно, а лучше всего записаться в кружок. Иди!
И я пошёл докладывать старшему коменданту о своём аресте.