1

Неожиданно наступила оттепель. На рассвете туман окутал млечной пеленой дома, деревья, фонарные столбы, медленно пополз по мокрому асфальту широких улиц. Часам к десяти туман растаял, на тусклом небе появилось бледное солнце. Прозрачные капли, скользя по длинным сосулькам, стекали на сброшенный с крыш рыхлый снег, и, как весной, вдоль тротуаров побежали ручейки…

Сырая погода всегда была на руку прядильщикам и ткачам. Шерстяная пряжа впитывала в себя влагу, набухала, и обрывность на станках резко сокращалась. Зато тяжело приходилось красильщикам и всем, кто работал в мокрой отделке. Вентиляторы не успевали вытягивать тяжелый воздух и пар. Рабочим приходилось все делать на ощупь, производительность резко упала…

Власов злился. Стало очевидным, что главк настроен отрицательно к реконструкции красилки. Иначе такой осторожный человек, как Никонов, не рискнул бы выступить открыто на техническом совещании. По всей вероятности, он получил указания от Толстякова. Что делать, как быть? Десятки раз Власов задавал себе этот вопрос, но ответа не находил. Действовать наперекор главку не годится — это чревато всяческими последствиями. Толстяков легко может поставить комбинат в тяжелые условия: ему ничего не стоит ограничить фонды на сырье, выделить дальних и неаккуратных поставщиков, одним росчерком пера свести на нет усилия целого коллектива. Да и характер у него упрямый и мстительный. Примириться же с существующим положением Власов тоже не мог: это значило бы потерять уважение к самому себе и подвести людей, которые верили в него. Временами у Власова возникала слабая надежда, что либо удастся уговорить начальника главка, либо через его голову найти поддержку у руководства министерства, хотя в глубине души он в этом не был твердо уверен. А время шло, люди по-прежнему работали в тяжелых условиях, и качество продукции не улучшалось…

Правда, кое-что было достигнуто: образец закрытой барки изготовлялся в механическом цехе, работники отдела снабжения завезли много дефицитных материалов — цемент, олифу, белила, алебастр. Достали наряд на глазурные плитки, получили согласие литейного завода поставить нужное количество чугунных плит для полов. Власов лично разместил заказ на составление проекта новой вентиляции. Начали поступать счета, за все нужно было платить, а ассигнований не было, банк возвращал счета обратно. В поисках выхода Власов решил откровенно поговорить с главным бухгалтером комбината.

Ширококостный, высокого роста, как большинство волжан, Сидор Яковлевич Варочка выглядел значительно моложе своих шестидесяти лет. Он держался прямо, говорил мало, сильно окал и все делал основательно, не торопясь.

Опытный бухгалтер и большой знаток финансовых тонкостей, Варочка вел себя с директорами независимо, не давал им нарушать законы и многочисленные инструкции, которые знал чуть ли не наизусть. Получив неправильное распоряжение, главный бухгалтер входил в кабинет директора, клал бумагу на стол и коротко говорил: «Это незаконно». Крики, угрозы не производили на него никакого впечатления.

Многие работники комбината, особенно те, которые имели отношение к финансам, считали, что у главного бухгалтера невыносимый характер, и окрестили его кличкой «сухарь».

Власов вызвал к себе бухгалтера, предложил ему сесть в кресло, сам уселся напротив и сказал:

— Я пригласил вас, Сидор Яковлевич, не для того, чтобы отдать распоряжение. Мне необходим ваш совет. Нашу красилку следует привести в порядок, — вы сами хорошо знаете, какой там хаос. Если говорить языком инструкции, то на это у нас денег нет, но ничего не предпринимать тоже нельзя. Как быть? Помогите мне, вы человек опытный. Подскажите.

— Давно бы так! — Варочка достал из кармана большой клетчатый платок и громко высморкался. — Почему-то все считают бухгалтеров чуть ли не своими внутренними врагами, думают, что им до производства никакого дела нет… Слышал я про ваши затеи, хотя не удостоился чести присутствовать на техническом совещании. Вполне одобряю их, разумно. Однако считаю долгом предупредить вас, Алексей Федорович: дело тяжелое! На реконструкцию вам потребуется тысяч восемьсот, а то и миллион. Хотя сметы еще нет, но я успел прикинуть, во что все это обойдется. Таких денег вы нигде не найдете, а если полезете на рожон, то сломаете себе голову.

Непривычно длинная речь, видимо, утомила Варочку. Он устало откинулся на спинку кресла.

— Что поделаешь! Ради дела приходится иной раз и головой рисковать, — заметил Власов.

— Вот с этим я никак не могу согласиться! Во всех случаях гораздо разумнее проявлять трезвость и руководствоваться точным расчетом. — Старый бухгалтер потянулся к блокноту, оторвал листок, взял карандаш из стаканчика, сделал какие-то заметки и, словно размышляя вслух, начал излагать свои соображения: — Допустим, облицовку стен и застилку полов мы можем пропустить по счету «Текущий ремонт зданий и сооружений». Расходы по перестановке оборудования отнесем к амортизационному фонду. По этой статье у нас имеются свободные средства… Даже если будет перерасход, тоже не беда: по положению это разрешается, и банк деньги даст. Ленты, транспортеры и тому подобную мелочь подгоним по текущему ремонту. Это все, что вы можете сделать, не рискуя головой. Остальные расходы, как-то: барки, моторы, вентиляция, автокары и прочее — оплачиваются по счету капитальных затрат, поскольку считаются приобретением, и тут без утвержденного титула и специальных ассигнований не обойтись. Вы довольны?

— Спасибо вам большое! Теперь хоть можно работу начать! А вот что потом будем делать, тут у я ума не приложу. Вдруг откажут в капиталовложениях? Вернее всего, откажут… Тогда что? Нельзя же останавливаться на полдороге!

— Тут я вам не помощник. Будь у вас директорский фонд, еще можно было бы сообразить, а так… — Варочка развел руками.

— Скажите, Сидор Яковлевич, по тем статьям, которые вы перечисляли, сколько мы расходовали в год? — спросил Власов после небольшой паузы.

— Почти миллион, точнее — восемьсот семьдесят тысяч, — ответил тот не задумываясь.

— Ну вот, видите! На ремонт директор имеет право израсходовать миллион, и при этом никто не интересуется, какой был сделан ремонт и был ли он необходим. Раз в финансовом плане он был предусмотрен, значит, все законно. Никакого риска и ответственности!.. Впрочем, и здесь каждая копейка разложена по полочкам. А появилась необходимость произвести не предусмотренные планом затраты — и опять тупик. Ломай голову, изворачивайся, подгоняй! Но это еще куда ни шло, тут хоть выход можно найти. Куда хуже обстоит дело с капитальными затратами. Если тот же директор потратит тысячу рублей на покупку нужной машины или двух моторов — беда, превысил свою власть, нарушил установленный порядок — обвинят чуть ли не в тяжком преступлении! Разве во всем этом есть хотя капля логики?

— Так-то оно так, но нужно принять во внимание и то, что еще не все научились разумно тратить государственные деньги! Дай волю — так иной директор таких дров наломает, что жизни рад не будешь. Бывали такие, я всяких на своем веку повидал…

— А зачем же поручать хозяйство невеждам? Найдите таких людей, которые не наделают глупостей! Сейчас технические кадры не те, что были лет десять — пятнадцать назад, толковых хозяйственников можно подобрать сколько угодно!

Раздался звонок. Власов подошел к маленькому столику, на котором стоял телефон, и поднял трубку.

— Слушаю вас, Василий Петрович, — сказал он, подмигивая Варочке: смотрите, мол, на ловца и зверь бежит. — Да, распоряжение получил. С чертежей снимают копии, как только будут готовы, пришлю… Ну что вы, какая может быть партизанщина! Разве я не понимаю, что без санкции главного управления такие дела не делаются?.. Квартальный план обеспечили, я за годовой не ручаюсь — задолженность слишком велика… Конечно, конечно!..

Власов с хмурым лицом сел на место. Видимо, разговор с Толстяковым расстроил его.

— Никакой реконструкции! — вдруг решительно заявил он. — Отныне это слово нужно выкинуть из нашего лексикона. Просто наметили некоторые организационно-технические мероприятия по улучшению технологии и постепенно проводим их в жизнь. Так будет скромнее и лучше! Иначе все провалится. Не зря ведь начальник главка проявляет такой повышенный интерес к нашим делам — за два дня третий раз звонит.

— Позвольте дать вам один совет, — сказал Варочка, — будьте осторожны, не доверяйте Толстякову. Он человек хитрый, с больным самолюбием, ему будет неприятно, если кто-нибудь другой сумеет работать на этом комбинате лучше, чем он. Василий Петрович не особенно разборчив в средствах, от него всего можно ожидать! — Варочка встал.

Власов не пропустил его слова мимо ушей, но и не стал поддерживать разговор на эту тему. Он протянул бухгалтеру руку и перевел речь на другое:

— Значит, начали, Сидор Яковлевич?

— Что ж, как говорится, бог в помощь! — Варочка пожал руку директору и вышел.

Глядя вслед бухгалтеру, Власов мысленно продолжал беседу с начальником главка. «Мы тоже не лыком шиты, уважаемый Василий Петрович, это вы имейте в виду и не надейтесь, что вам удастся запугать и остановить нас. Вы против реконструкции? Пожалуйста! Никакой реконструкции и не будет. Очередные оргтехмероприятия по обеспечению плана и ничего больше. Привычные вашему уху слова, не правда ли? Теперь-то, я надеюсь, вы будете довольны!.. Да, ничего больше», — повторил он и, пересев на свое место за письменным столом, позвонил в лабораторию.

— Николай Николаевич, вычеркните из всей документации слово «реконструкция» и никогда не повторяйте его… Чем заменить? Ну, хотя бы словами «оргтехмероприятия»… Если вам так хочется, то назовите это «улучшением технологии»… По мне — хоть горшком назови, только в печку не ставь… Дело не в названии. Соберитесь с начальником цеха, пригласите мастеров и срочно составьте график перестановки оборудования… Приступим в субботу, используем выходной день. Главное для нас — не допускать больших простоев. Следите за этим, прошу вас!

Он взял лист бумаги и, обдумывая каждое слово, написал подробный приказ, напоминающий скорее дипломатический документ, чем деловую директиву. В приказе ни разу не упоминалось слово «реконструкция», а только перечислялись работы по ремонту оборудования в красильно-отделочной фабрике и некоторая перестановка, назначались ответственные на каждом участке лица. Общее руководство всеми работами» возлагалось на инженера Никитина Н. Н.

Решительный шаг сделан, пути отступления отрезаны. У Власова было такое ощущение, словно с его плеч свалилась огромная тяжесть.

2

С самого утра дела у Сергея не ладились. Принимая смену, он обнаружил, что барки не чищены, нет свободных тележек — все заняты крашеным товаром, — суровье для заправки первой партии не заготовлено.

— В чем дело? — недовольно спросил он у сменщика, расписываясь в журнале.

— Не успели, — смущенно ответил тот. — Ночью не хватало пара, давление на котлах дошло до нуля. Еле-еле покрасили пять партий вместо семи, и то за качество не ручаюсь.

— Выходит, сами провалились и нас за собой тянете? Не по-товарищески это…

— Сергей, честное слово, не виноваты, так получилось. — Сменщик чувствовал себя неловко. — Можно сказать ребятам, останемся, поможем, — устало предложил он.

— Да ладно уж, идите! После ночной смены какая помощь от вас… Сами справимся.

До начала работы оставалось семь минут. Сергей собрал свою бригаду в кабинете мастера.

— Дело дрянь. Видали, как сдали нам смену? Дневной план запросто можем завалить. Придется поднажать, — сказал он.

— Ты договорись с кочегарами, чтобы паром обеспечили, а мы постараемся, — ответил комсорг Володя Козин.

— Правильно, пар будет — наверстаем, — поддержали его остальные.

— Хороша работа! — заворчал татарин Нуралиев. — Лодырь себя жалеть будет, другой ломай за него спина. Зачем принимай такой смена, бригадир?

— Не шуми, Нуралиев, — остановил его Сергей, — понимаешь, они и так план не выполнили.

— Сам не выполняй, а товарищ не подводи. Такой хороший привычка есть, слыхал?

— Опять сорок пять! Не успели они, понятно? Пара не хватило! Пошли, ребята, работать, — поднялся с места Козин.

— Постой, — задержал его Сергей. — Володя, вы с Костей Лазаревым готовьте барки, а остальным быстренько разгрузить тележки. Я сбегаю в котельную, а оттуда за суровьем.

Только к восьми часам успели сделать первую заправку, сорок минут драгоценного времени было потеряно. Не успели наладить работу, как стряслась новая беда: по-видимому, разговор Сергея с кочегарами подействовал — они усиленно шуровали топки, и вскоре пар потек по трубам в успевшую остыть за ночь красилку. Смешиваясь с холодным воздухом, пар превращался в густой туман. Вскоре заволокло все — машины, людей. В темноте столкнулись две тележки, и легкий товар, который нужно было выкрасить в цвет электрик, упал на грязный пол.

— Что вы наделали? — рассердился Сергей. — Опять одну черноту будем гнать. Погодите, придет Осип Ильич и задаст нам жару!

— Жар не надо, свет надо! — закричал в ответ откуда-то Нуралиев.

Днем из проходной позвонили в цех и сообщили, что поммастера Полетова просят выйти по срочному делу.

Сергей заволновался: не случилось ли чего с матерью? Он оставил ее одну, ключи передал соседке, попросив навещать больную, а сам поспешил на работу.

Вытирая на ходу запачканные красителями руки, Сергей выбежал на улицу как был — в прорезиненном фартуке поверх намокшей спецодежды.

Около проходной его ждал Леонид. У него был такой вид, словно он перенес тяжелую болезнь. Не глядя в глаза Сергею, он сказал:

— Извини, Сергей, что оторвал тебя от работы. Понимаешь, хочу съездить к отцу, да вот адреса не знаю…

— И я не знаю — там мама была… Постой! Они ездили туда от фабкома. Ну да, в фабкоме должны знать адрес! — Сергей на минуту задумался. — Мы вот как сделаем. Ты погуляй с полчаса или в скверике посиди — вон там, за углом. Скоро обеденный перерыв, я узнаю адрес и выбегу к тебе…

Леонид пошел в скверик, сел на скамейку, даже не заметив, что она мокрая, открыл учебник, который достал из-за пазухи. Завтра экзамен по теоретической механике, а он не успел подготовиться. Прочитав несколько раз нужную страницу и убедившись, что ничего не понимает, он закрыл книгу, вытянул ноги и, откинувшись на спинку скамейки, огляделся по сторонам.

В скверике никого не было, лишь воробьи, радуясь теплому дню, порхали стайками с одной дорожки на другую, отряхивались, щебеча прыгали по сверкающему на солнце снегу, с шумом взмывали ввысь и снова прилетали обратно…

А ведь еще вчера он жил без особых забот! Учился, читал, занимался спортом — готовился к лыжному кроссу, который состоится во время зимних каникул… Конечно, он тяготился положением пасынка, но старался терпеть во имя будущего. Он окончит институт, будет инженером, построит сверхмощный двигатель внутреннего сгорания. Эта мечта зародилась у него еще в восьмом классе. Кто знает, быть может, именно ему, Леониду Косареву, суждено создать первый в мире двигатель на атомной энергии, и тогда…

За одни сутки жизнь его перевернулась, и сейчас все то, чем он занимался до сих пор, казалось пустяками.

Накануне, когда он, подавленный всем, что узнал, ушел от Сергея, до его сознания не сразу дошла вся сложность положения. Он долго бродил по улицам. Разумеется, продолжать после случившегося прежнюю жизнь невозможно, он не может оставаться в доме отчима. Об этом даже думать нечего, но как быть с матерью, с сестрой?

Прежде всего, нужно поговорить с Милочкой. Приняв это решение, Леонид вернулся домой. Сестры дома не оказалось, ждать ее он не мог. Он позвал к себе в комнату мать и, глядя на нее в упор, спросил:

— Скажи, мама, ты знала, что отец жив?

Лариса Михайловна схватилась рукой за сердце, опустилась на стул. Больше всего она боялась этого вопроса.

— Кто… кто тебе сказал? — еле выговорила она.

— Мать Сергея, Аграфена Ивановна, она видела папу в Доме инвалидов.

— Так я и знала! Эти фабричные всюду суют свой нос. Разве они дадут людям спокойно жить! — На щеках у нее появились красные пятна, лицо исказилось от злости.

— О чем ты говоришь? — закричал Леонид. — Какая, к черту, спокойная жизнь, когда мой отец там?! Там… — Голос его оборвался на полуслове.

— Не кричи, ради бога! Василий Петрович дома, услышит. Пойми меня, Леня, я не виновата — отец сам так хотел… Хочешь — спроси у него! — Лариса Михайловна поднесла к глазам кружевной платочек. Полные плечи ее вздрагивали. — Я всем пожертвовала ради вашего блага, всем!

— Хороша жертва… — Леонид хотел еще что-то сказать, но не смог — рыдания душили его. Он бросился на кровать, уткнулся лицом в подушку.

— Милочке не говори, — услышал он заискивающий шепот матери. Она вышла, тихонько притворив за собой дверь.

В доме было тихо. Леонид лег на спину, уставился в потолок. В голове не было мыслей, одно слово сверлило мозг: «Отец… отец…»

Милочка вернулась в первом часу и, увидев свет в комнате брата, спросила, не открывая двери:

— Леня, ты не спишь?

Он не ответил. Говорить с сестрой он не мог. Мысли его были заняты другим: что он скажет отцу, как будет оправдываться перед ним?

Всю ночь Леонид строил разные планы и тут же отбрасывал их один за другим. Ни жизненного опыта, ни знания людей у него не было, и будущее казалось ему почти безвыходным…

…В сквер прибежал Сергей.

— Адрес достал, — сказал он, протягивая бумажку, и опустился рядом на скамейку.

— Ну, я пойду… Спасибо. — Леонид хотел встать.

Сергей удержал его.

— Погоди, успеешь! — Он вынул из кармана сверток, развернул его, достал два бутерброда с колбасой и один протянул Леониду: — На, поешь.

— Не хочется.

— Мало ли что не хочется, а ты поешь. Киснуть тебе не пристало!

— Я ушел из дома, — сказал Леонид.

— Где думаешь жить?

— Не знаю.

— Понятно… А как с учебой?

— Сдам экзамены и попрошусь в заочный. Может быть, совсем брошу…

— Ерунда! Учиться нужно при всех обстоятельствах. Мы как-то уже говорили с тобой на эту тему. — Сергей проглотил последний кусок. — Чайку бы сейчас!

— Иди, пей…

— Успеется! Вот что, Леня, переезжай жить к нам. Спать будешь в столовой на диване… одним словом, мы отлично устроимся.

— А Аграфена Ивановна? Ты говорил с ней?

— Да ты не беспокойся! В молодости моя мама сама хлебнула немало горя и в жизни разбирается получше нас с тобой, поймет!

— Мне бы еще работу найти…

— Хочешь — поговорю с Николаем Николаевичем? Нам до зарезу нужен конструктор или чертежник. А ты замечательно чертишь. С расчетами справился бы?

— Конечно!

— Ну, так поговорить?

— Попробуй. Скажи ему, что мне нужно общежитие. Может, дадут…

— Никакого общежития тебе не требуется! Вечером прямо приезжай к нам. Слышишь, Леня? Я тебя ждать буду! А теперь мне пора, перерыв кончается. Ну, желаю удачи. — И Сергей побежал на комбинат.

3

Дом инвалидов находился километрах в шести от железнодорожной станции. Узнав об этом у пожилого обходчика, Леонид направился туда по широкой снежной дороге со следами автомобильных шин.

За дачным поселком начинался лес. Здесь было тихо, снег лежал чистый, нетронутый. Короткий зимний день угасал, солнце скрылось за серыми тучами, поднялся ветерок. Из леса потянуло холодом. Встревоженные галки кружились над верхушками старых берез. Леонид зябнул в полуботинках, без шарфа. Засунув руки в карманы пальто, он быстро шагал по пустынной дороге. И чем ближе подходил он к цели, тем все больше росла тревога.

На косогоре его догнала грузовая машина. Поравнявшись, шофер затормозил и, приоткрыв дверь, спросил:

— Далеко путь держишь?

— В Дом инвалидов.

— Мне тоже туда. Садись, подвезу.

Леонид влез в кабину, и машина тронулась.

— По делам или навестить кого? — Шоферу, видно, хотелось поговорить.

— Отец у меня там…

— Как? — Шофер покосился на Леонида. — Неужто отца родного бросил?

Краска жгучего стыда залила лицо Леонида.

— Я только вчера узнал, что он жив, — через силу ответил он.

— Да ну?! Разыскал, значит? Молодец! Вот обрадуется! Тяжело жить здесь одинокому! — Шофер покачал головой. — Проклятая война! Сколько людей загубила, искалечила, обессчастила!.. За три года работы в этом доме я такого нагляделся и наслышался, что и передать трудно. Одни сами скрываются — не хотят быть семье в тягость, — других покинули жены и дети. У некоторых никого в живых не осталось. Родные тоже мучаются… К примеру, вот ты: совсем молодой — разве тебе легко было расти без отца? Таких, как ты, много…

— Вам тоже пришлось побывать на войне? — спросил Леонид, избегая прямого ответа. Не мог же он сказать, что все эти годы ел чужой хлеб и жил припеваючи…

— А как же! — Леониду показалось, что при этом восклицании шофер выпрямился, расправил плечи. — До самого Берлина дошел, лично от маршала Рокоссовского награду получил! — Бывший солдат расстегнул телогрейку и показал орден Славы. — Во многих боях участвовал, трижды был ранен. Словом, прошел полный курс!.. Я так думаю: куда легче самому страдать, чем на чужое горе смотреть! Тут есть у нас такие, про которых романы можно написать. Они ради нас с тобой подвиги совершали, рук и ног лишились, а теперь вот живут здесь…

Шофер остановил машину у решетчатых ворот и, показывая на большой двухэтажный дом с белыми колоннами в глубине занесенного снегом сада, сказал:

— Это главный корпус. Там справишься у дяди Миши, сторожа. Он покажет тебе, в какой палате живет отец.

Леонид поблагодарил и зашагал по очищенной от снега широкой аллее.

Дом, окрашенный в розовый цвет, выглядел веселым, красивым. Окна с белыми наличниками, решетчатые балкончики и высокие колонны оживляли фасад. Каменные ступеньки вели к массивным дубовым дверям парадного входа. Возле дома, под навесами, стояли койки, на них лежали спальные мешки, как в большинстве подмосковных санаториев. Только множество колясок, стоящих рядом, напоминало о том, что здесь живут инвалиды.

В вестибюле навстречу Леониду поднялся однорукий пожилой инвалид-сторож.

— Вам кого? — приветливо спросил он.

— Я хочу видеть Ивана Васильевича Косарева.

— Кем вы ему приходитесь? — Инвалид пытливо разглядывал Леонида.

— Сыном.

Сторож покачал головой.

— Ну и дела! За четыре года не было никого, а тут вдруг сын объявился!

— Я его сын. Хотите — покажу документы! — Леонид полез было дрожащими пальцами в карман за студенческим билетом.

Но сторож остановил его:

— Не надо. Здесь не штаб, чтобы пропускать по документам. Я просто так, удивился малость… Подниметесь на второй этаж, завернете влево — он там, в девятой палате.

Одним духом взбежав по лестнице, Леонид постучал в высокую дверь с цифрой «9» на медной дощечке.

— Войдите! — раздался хриплый голос.

Комната, куда вошел Леонид, была светлая, чисто убранная. Вдоль стен стояло пять кроватей. На двух спали, на третьей, ближе к окну, худой, коротко остриженный человек, полулежа на высоких подушках, читал книгу, которая лежала перед ним на деревянной подставке. За квадратным столом, покрытым вышитой скатертью, двое в халатах играли в домино. Один из них сидел в коляске, спиной к двери, другой — против него, на стуле.

— Булкин, переверни, пожалуйста, страницу, — попросил читавший.

Человек в коляске положил на стол косточки и, проворно работая руками, подкатился к кровати, перевернул страницу и опять вернулся на свое место. На Леонида никто не обращал внимания. Он стоял, растерянный, у дверей и не знал, что делать. Сердце бешено колотилось, дрожали колени. Как встретит его отец, что скажет?

— Мне хотелось бы видеть… Ивана Васильевича Косарева, — с трудом проговорил Леонид и сделал шаг вперед.

— Я Косарев, — отозвался читавший у окна и поднял глаза.

Миг — и Леонид оказался у кровати отца. Горячая нежность, жалость, любовь захлестнули его. Он упал на колени, приник лицом к груди отца и расплакался.

— Леня! Ты?.. — Бледное лицо Косарева задергалось. Он поднял с подушки голову, расширенные глаза его тоже наполнились слезами. — Ну что ты, что ты, перестань! — бормотал он, стараясь справиться с собою.

— Прости, прости, отец! Но я ведь не знал, ничего не знал. Говорили, будто ты погиб, пропал без вести…

Леонид поднялся, сел на кровать. Губы его дрожали, слезы слепили глаза.

— Знаю, все знаю! Успокойся, расскажи, как живешь, как Милочка… А вырос-то ты как, совсем мужчина!

За столом перестали играть, проснулись спящие. Четверо обитателей палаты молча наблюдали за встречей отца с сыном. На их лица легла тень печали. Кто знает, о чем и о ком вспоминали они…

— У нас дома все хорошо… Скажи, папа, почему ты скрывался от нас? Как ты мог?!

— Так надо было… Теперь это уже не важно. Я ведь всегда думал о тебе, о Милочке, это помогало мне жить. — Иван Васильевич попросил сына достать из ящика тумбочки папиросу, зажечь спичку и закурил. — Молодец, что пришел, хорошо сделал!

— Я теперь тебя буду часто навещать, папа, а как поступлю на работу, устроюсь, тебя к себе возьму.

— Об этом подождем говорить. Учись, кончай институт, а там видно будет. Мы тут на судьбу не ропщем… А почему Милочка не пришла с тобой? — Ивану Васильевичу явно хотелось переменить тему разговора.

— Она еще ничего не знает…

— Раз уж ты узнал, то скрывать больше не имеет смысла, расскажи девочке, пусть и она приедет ко мне. Знал бы ты, как часто мне хотелось хоть одним глазком посмотреть на вас!

— Хорошо, папа, она приедет!..

Волнение первых минут встречи постепенно улеглось, и до позднего вечера они тихо беседовали. О себе отец не говорил. Леонид подробно рассказывал о своей жизни, об учебе, о том, что делается на комбинате. Ему доставляло огромное удовольствие хоть чем-то помочь отцу — достать папиросу, зажечь спичку, поправить подушку, одеяло. Он заметил, что отец ни единым словом не обмолвился о матери.

— Тебе очень тяжело, папа? — спросил Леонид.

— Человек ко всему привыкает… Мне-то еще ничего: видишь, лежу, даже книжки читаю. Другим хуже. Вот товарищ рядом, Александр Александрович, он в горящем танке ворвался на фашистский аэродром, раздавил три истребителя, а сам лишился зрения и потерял обе руки.

— И тоже не ропщет на судьбу, — прозвучал глуховатый голос.

— Таков уж закон жизни! Кто-то должен пострадать, чтобы остальным жилось хорошо, — вмешался третий, сидевший на койке.

Леонид молчал. Он был потрясен спокойным мужеством этих людей и не знал, что сказать.

— Ну, сынок, поздно, пора тебе домой, — мягко сказал Иван Васильевич.

— Хорошо, папа! — Леонид поднялся. — Завтра сдам экзамен и послезавтра приеду опять. До свидания, товарищи.

— До свидания…

Он нагнулся, поцеловал отца в лоб и побежал вниз по лестнице.

4

Сдав смену, Сергей принял душ, переоделся и пошел в лабораторию — предупредить Никитина, что сегодня не сможет остаться. Его встретила лаборантка Галя.

— Ах, это ты, Сергей Трофимович! Здравствуй! Тебе, конечно, нужен Николай Николаевич?

— Угадала.

— Несчастный случай: в механическом забраковали чертежи одного знаменитого изобретателя, и Николай Николаевич побежал туда.

— Язычок же у тебя, Галочка!

— А что, не нравится? — Галя села на стол. Болтая ногами, она продолжала: — Возможно, для творческих натур я вообще неподходящая, а так, говорят, ничего!

— Насчет творческих натур — не знаю, не берусь судить, а для меня лично очень даже подходящая! С удовольствием сходил бы с тобой в «Арктику» поесть мороженого, да вот некогда.

— Все изобретаешь? Прославиться хочешь?

— Очень.

— Люблю честность. Ладно, расскажу, как все было… С полчаса назад прибежал Таракан, ну, Тихон Матвеевич, механик, — пояснила она. — И закатил форменный скандал. Чертыхается, шевелит усами, как и полагается настоящему таракану, и кричит: «Черт знает что такое! Не фабрика у нас, а детский сад на лужайке!» В общем, говорит, что в тесной мастерской, с допотопными станками образца тысяча восемьсот семьдесят восьмого года, хотят изготовлять новые барки, а чертежами грамотными снабдить не могут. «Скажите, говорит, кто будет платить за детали, которые мы запороли по милости вашего помощника? Раз ты красильщик, то занимайся своим делом, тряпки крась, а за чертежи не берись, иначе чехарда получится!..» Николай Николаевич с трудом успокоил его и вместе с ним пошел в механический цех.

— Спасибо, Галочка, за точную информацию! Пойду посмотрю, в чем там дело. Ты ведь знаешь, Тихон Матвеевич любитель пошуметь и всегда все преувеличивает. — Сергей был огорчен, но постарался скрыть это от девушки.

В механической мастерской действительно было тесно. Половину помещения занимали старые, громоздкие станки, на второй половине за верстаками работали слесари, а рядом, в уголке около дверей, ремонтники собирали узлы машин.

Вокруг каркаса барки, загораживающей проход, двое сварщиков подгоняли листы нержавеющей стали. В самом конце мастерской, возле стола, Никитин и главный механик, нагнувшись, рассматривали чертеж.

— Вот и сам Полетов. Подойди-ка сюда, Сергей, — окликнул его Николай Николаевич. — Посмотри, с жесткой передачей ерунда получается. Тихон Матвеевич прав, под таким углом шестеренки и сутки не проработают — раскрошатся. Здесь узел придется рассчитать заново. Возьми и срочно займись этим! — Никитин свернул чертежный лист в трубочку и протянул Сергею.

— Николай Николаевич, сегодня я не могу остаться, — сказал Сергей, когда они вместе вышли во двор.

— Почему?

— Мать больна…

— Очень жаль. — Никитин остановился. — Главный механик и так бушует и придирается ко всему, а тут задержка действительно по нашей вине. Лишний повод для ненужных разговоров.

— Поеду домой и, если маме лучше, вернусь обратно. — Сергей замялся. — Да, я хотел вас вот еще о чем спросить: не возьмете ли к нам на работу Леню? Он чертит прилично, с расчетами тоже справится.

— О ком ты говоришь? Какого Леню?

— Косарева, сына Ларисы Михайловны.

— Он же в институте учится?

— Понимаете, какая история получилась… — Сергей вкратце передал суть дела и добавил: — Леня вынужден уйти из дома и будет жить у нас. Не может же парень оставаться в доме Василия Петровича! Я его вполне понимаю.

— Н-да!.. Скрывала, говоришь, Лариса от детей? — переспросил Никитин. — Впрочем, от нее всего можно ожидать. Она и дочь свою сделает несчастной, постарается выгодно замуж выдать! — Николай Николаевич сердито зашагал по направлению к лаборатории. — Дай мне чертеж, попробую заняться этой штукой сам. Правда, механик из меня плохой, ну, да что-нибудь придумаю.

— А как с Леней? — не отставал Сергей.

— Право, не знаю… Получается так, что мы в пику Толстякову оказываем парню содействие — помогаем уйти из дома. Директор вряд ли пойдет на это…

— Уж если на то пошло, то ведь родной отец Леонида, Иван Васильевич, до войны работал здесь, и сын человека, который лишился на войне рук и ног, вправе рассчитывать на помощь коллектива. Куда же ему идти в трудную минуту, как не к нам? Очень прошу вас, Николай Николаевич, помогите! — горячо просил Сергей.

— Ладно, пусть зайдет, подумаем, — согласился Никитин и, взяв чертежи, пошел к себе.

Дома Сергей накормил мать, дал ей лекарство и собрался идти обратно на комбинат. Аграфена Ивановна чувствовала себя значительно лучше.

Прощаясь, он спросил:

— Скажи, мама, ты ничего не будешь иметь против, если Леня будет жить у нас?

— Ушел, значит, от матери? Знала я, что когда-нибудь этим кончится! Поделом Ларисе — за легкой жизнью погналась… Пусть перебирается, у нас места хватит!

— Ты у меня добрая! — Сергей поцеловал мать. — Я постелю ему на диване…

— А с девушкой как? Она там осталась?

— Не знаю, мама, я об этом не спрашивал…

По дороге к станции метро Сергей вспомнил слова Никитина: «Она и дочь свою сделает несчастной», — и призадумался. Прав ли был он, когда, как оскорбленный ревнивец, оставил Милочку среди таких людей, как Лариса Михайловна, Никонов, Борис и его компания? И он впервые сочувствовал, что в разрыве с Милочкой есть доля и его вины.

5

Аграфена Ивановна таяла на глазах. Сергей совсем потерял голову; он делал все, чтобы мать поправилась, — старался получше кормить ее, ездил в диетический магазин за свежими яйцами, покупал апельсины, яблоки, но все это мало помогало. По совету заведующего фабричной амбулаторией, Сергей пригласил трех известных врачей на консилиум. Они долго выслушивали больную, простукивали, ощупывали, о чем-то таинственно шептались между собой, произнося вполголоса непонятные слова, но поставить правильный диагноз не смогли.

Посоветовавшись с коллегами, пожилой, благообразный доцент, сверкая золотой оправой очков, предложил положить больную в клинику для дополнительного исследования.

Аграфена Ивановна и слышать не хотела о больнице и осталась Дома.

Работницы комбината навещали больную, приносили гостинцы, убирали комнаты, готовили, даже стирали. Часто приезжала и Матрена Дементьевна. Аккуратная, в теплой шубке, в белых фетровых валенках, она приносила печенье, фрукты или банку домашнего варенья, подолгу сидела у изголовья подруги, рассказывая фабричные новости.

Вот и сегодня, накинув на плечи платок, она сидела в комнате Аграфены Ивановны и не спеша выкладывала ей все, чем жила фабрика в последнее время. Рядом, в столовой, Сергей и Леонид играли в шахматы. Двери были открыты, и до молодых людей изредка доносился разговор старых работниц.

— В приготовительном поставили новую шпульную машину, говорят, из Чехословакии привезли. Видать, хорошая машина, намотка что надо!.. Сейчас утка хватает вдоволь, простоев нет. Еще собирают большой шлихтовальный агрегат, Ивановского завода…

— Молодец Алексей Федорович, заботливый!

— И не говори! По целым дням пропадает на фабрике. Затеял новое дело — всю красилку отделывает заново. А личной-то жизни у него нет. Я ему говорю: «Женись, скоро совсем седой станешь». Куда там! Махнет рукой, засмеется и уйдет. — Матрена Дементьевна понизила голос: — На той фабрике была одна, не дождалась Алеши, в войну замуж вышла, с тех пор он на женщин и смотреть не хочет… А твой сынок, видать, башковитый парень, мой хвалит его!

— В отца пошел!

Леонид толкнул в бок задумавшегося над ходом Сергея: послушай, мол, что говорят про тебя! Тот отмахнулся — через три хода ему грозил мат.

— А жаль — не пришлось Трофиму Назарычу полюбоваться на сынка! Какой был человек! Помню, как-то заходит к нам — мы еще в казармах тогда жили, — спрашивает: «Дементьевна, может, тебе какая помощь требуется? Скажи, не стесняйся. Вырастить сироту одной нелегко…» Сунул мне в карман деньги и ушел…

В передней задребезжал звонок. Сергей открыл дверь и остолбенел. Перед ним стояла Милочка.

— Леонид у вас? — сухо спросила она.

— У нас. Заходи, раздевайся…

— Раздеваться не буду, я на минуту. — И она, в Запорошенном снегом пальто, быстро прошла в столовую.

Увидев брата за шахматной доской, негодующе всплеснула руками. — Мы с ног сбились, его разыскивая, а он тут в шахматы играет! — Она подошла к брату. — Ты почему ушел из дома?

— Значит, была причина, — негромко ответил Леонид.

— Ну ладно, хватит дурачиться! Сейчас же поедем домой! Мама места себе не находит!

— Домой я не поеду! — Леонид сказал это также негромко, твердо и спокойно, как о давно решенном.

Милочка внимательно, со скрытой тревогой, смотрела на него.

— Так! Понимаю: это он сбил тебя с толку! — Она бросила на Сергея негодующий взгляд. — Он уговорил оставить учебу… Тоже, друг называется! Я ведь все знаю. Была в институте, прочла твое заявление: «По семейным обстоятельствам вынужден поступить на работу…» Интересно, что это за семейные обстоятельства? Ты что, женишься, что ли?.

— Не болтай глупостей!

— Тогда объясни, в чем дело! Молчишь? Ну конечно, сказать-то тебе нечего! Просто глупый, жестокий каприз!

— Здесь не место говорить об этом, — ответил Леонид, стараясь не встретиться взглядом с сестрой.

— Директор ваш тоже хорош! — не слушая брата, продолжала Милочка. — Нарочно, чтобы насолить нам, зачислил мальчишку на работу! Подумаешь, какой благодетель нашелся! Вот Василий Петрович поговорит еще с ним!

В дверях появилась Матрена Дементьевна.

— А ты, девушка, директора в глаза видала, знаешь, что он за человек? — спросила она у Милочки.

— Не видела и видеть, не хочу!

— То-то, что ты никого и ничего знать не хочешь. Сперва оглядись по сторонам, тогда, может, кое-что и сообразишь!

Матрена Дементьевна хотела еще что-то сказать, но Милочка перебила ее:

— Собственно говоря, вы-то кто такая и почему вмешиваетесь в чужие дела?

— Я мать Власова.

Эти слова были произнесены с такой сдержанной гордостью и достоинством, что Милочке стало неловко, но отступать ей было некуда, и, покраснев, она пробормотала:

— Ну и что из этого?

— Молодая совсем, а сердце твое, видать, успело зачерстветь. Ничего, жизнь тебя научит! — Матрена Дементьевна повернулась и пошла к больной.

— Во всяком случае, не вам меня учить? — резко сказала Милочка.

— Молчи! — Леонид вскочил с места и подошел вплотную к сестре. — Ты ничего не знаешь, ну и молчи! — добавил он, стараясь сдержать волнение.

Растерянная, готовая расплакаться, Милочка, ничего не понимая, смотрела то на Сергея, то на брата.

— О чем ты говоришь? Чего я не знаю? Объясни же мне наконец!

— Ну, так слушай. Наш отец жив. Мама от него отказалась, потому что он вернулся с войны калекой. Она все время нас обманывала, — сказал Леонид, и Сергей видел, с каким трудом дались ему эти слова, в которых так просто и ясно было выражено все, что мучило в последнее время Леонида, что круто переменило его жизнь.

— Как?.. Что?.. Что ты говоришь?..

Кровь отхлынула от лица Милочки. Она так побледнела, что Сергей испугался. Широко открытыми глазами она глядела на Леонида.

— Все очень просто. Мама, видишь ли, заботилась о нашем благополучии! — Леонид попытался улыбнуться, но это не удалось ему. — Я уже два раза был у папы в Доме инвалидов. Хотел тебе рассказать, да не знал, как приступить… Он и сам просил меня об этом.

— Папа… папа жив… — Милочка опустилась на краешек дивана, закрыла лицо руками.

— Теперь и решай, хочешь ты жить у них или нет. Я лично сделал для себя необходимый вывод: домой я не вернусь, — сказал Леонид. — Вот и все. В воскресенье утром приезжай сюда, мы вместе поедем к отцу — он хочет тебя видеть.

— Да, конечно… — Милочка встала. — Я… я пойду, — сказала она и, ни на кого не глядя, не попрощавшись ни с кем, пошла к выходу. Слезы туманили ей глаза, она ощупью нашла ручку двери.

Сергей бросился за ней. Накинув на плечи пальто, он сказал:

— Я провожу тебя…

Она молча посмотрела на него, и в ее полных слез глазах он прочитал робкую мольбу о прощении, о помощи.